"Красавица с острова Люлю" - читать интересную книгу автора (Заяицкий Сергей Сергеевич)Глава IV Шхуна «Агнесса»На фоне желтого заката черным силуэтом вырисовывалась шхуна «Агнесса». Бирюзовые воды быстро темнели, и когда лодка отчалила от пустынного берега, то вспыхнули звезды, и всех охватило какое-то торжественное настроение. — А где же Большая Медведица? — спросил Ящиков. — Она осталась по ту сторону экватора… Зато вон… видите… над самым морем такие яркие звезды, это Южный Крест… — Философы утверждают, что все это плод нашего воображения. Что светятся только видимости, а на самом деле небо усеяно некими вещами в себе, недоступными нашему уму. — Бросьте философию, — сказал Галавотти, — я, сеньоры, сам люблю пофилософствовать на полный желудок, только не в такие ночи… У нас тут был один философ, так он доказывал, что все дело в привычке… Что, мол, привыкнув, можно жить и под водой… Вот он и начал привыкать, а мы ходили смотреть… Ну, что ж, на десятый день его сожрала акула! Ерунда эта ваша философия… Все умолкли и задумались. Вдруг Ламуль, вглядевшись в темноту, произнес с удивлением: — Навстречу нам едет лодка… — Лодка? — спросил. Галавотти, — что же тут удивительного? На то и море, чтобы по нем плавали лодки… Вот если бы навстречу нам ехала телега… — Но разве на «Агнессе» есть другие пассажиры? — О, разумеется, нет! А вот мы сейчас узнаем, в чем дело… Встречная лодка приблизилась, и Галавотти издал пронзительный свист. Гребец, ведший пустую лодку, в ответ щелкнул языком с такой силой, словно выстрелил из пистолета. — Контрабанда, — прошептал Галавотти с удовлетворением, — свой! Племянник Гамбетты сделал вид, что не слышал. С черного тела шхуны прозвучал оклик: — О-э! — Э-о! — ответил Галавотти. В лодку — упал конец вонючей веревки. — Лезьте, — сказал Галавотти. Путешественники переглянулись с некоторым смущением. Бок шхуны казался снизу черной стеной неизмеримой высоты, а темная, как чернила, вода была малогостеприимна. — Полезайте, Валуа, — сказал Гамбетта, — вы представитель древнейшего рода. — Да, но Ламуль — глава экспедиции. — Неправда! Мы все поручили руководство нами доктору Жану Сигалю. — Но я в жизни своей не держал в руках ни одной веревки. — Ну же, сеньоры полезайте, не то старый Пэдж разозлится. А вы знаете, что тогда будет… Как бы в подтверждение этих слов сверху донеслось громоподобное ругательство. — Мы не умеем лазить по веревке, — крикнул Роберт Валуа. Впоследствии он часто жалел, что не родился немым. На секунду воцарилась тишина, причем Галавотти схватился за голову и замер от ужаса. В следующий миг разразилась буря. Казалось, в легкие старого Пэджа залез целый оркестр из ударных инструментов. — Чтоб святая Варвара отгрызла вам ваши корявые носы, кашалоты с сердцами мосек. Эй, Джон, мой племянник! Прыгай в лодку, мальчуган! Проруби дно! Пусти ко дну весь этот выводок поганых угрей, чтоб из них на том свете сварили окрошку в день ангела самого Вельзевула, да поможет мне святой Климент уничтожить эту сволочь!.. Полуголый мальчик с топором в руках как кошка шлепнулся на дно шхуны и одним ударом выбил кусок из гнилого днища. Черная вода разлилась по дну. Мальчик как обезьяна вскарабкался по веревке, которая тотчас же взвилась и исчезла. — Караул! — закричал Ящиков. — Мы тонем!.. Спасите… — Не двигайтесь, двигаться хуже! Ааа… — Ай! Вода доходит мне до щиколоток… Мы промочим ноги!.. — Капитан Пэдж! Капитан Пэдж! — кричал Галавотти. — Сеньоры одумались, они согласны лезть по веревке, они шутили… Они ужасно любят лазать по веревке… — Аи! — крикнул Ящиков, — я поймал рыбу! — Может быть, предложить ему денег?.. — Боже избави! Старый Пэдж на море абсолютно бескорыстен… Капитан Пэдж… Подумайте, среди этих господ находится Колумб… Неужели вы допустите, чтоб он утонул у берегов Америки?.. Согласитесь, что ради этого не стоило открывать ее. — Ой! Вода доходит мне до колен!.. Спасите! Очевидно, упоминание о Колумбе произвело впечатление, ибо веревка медленно опустилась. — Сеньоры! Нельзя терять ни минуты… Мы потонем, как медные пуговицы! Ламуль подпрыгнул и закачался в воздухе. Тяжкое его тело медленно поползло вверх, а За ним на конце каната повис Роберт Валуа. — Скорее, — кричали оставшиеся в лодке, борта которой почти уже сравнялись с водой. Последним остался Галавотти, стоя по пояс в воде, он щипал за ноги племянника Гамбетты, который слишком медленно подымался вверх, и схватился за конец веревки в тот самый миг, когда лодка исчезла под водой, хлюпнув и оставив после себя в море черную воронку. Путешественники сидели на грязных канатах, сложенных на палубе; волосы их прилипли ко лбу, все они тяжело дышали, выпучив глаза как пойманные караси. Из мрака подошел человек с фонарем. — Который из вас Колумб? — прохрипел он. — Это помощник капитана, — шепнул Галавотти. — Я, — сказал Валуа. — Ступай к капитану распить с ним бутылочку! А вы, шелуха, айда в храпильню. Да смотрите у меня, песен по ночам не орать, не то залью вам дегтем подлые глотки. Помещение, названное «храпильней», представляло из себя большую каюту с двумя этажами нар, на которых можно было только лежать, так мало было между ними пространство. В комнате пахло, как пахло бы во всякой небольшой комнате, если бы в ней прожил месяц безвыездно слон, и дышать можно было чем угодно, кроме воздуха. Человек с фонарем уже ушел, оставив всех в полной темноте, и путешественникам пришлось ощупью добраться до нар и лежать на них. — По-моему, это называется сыграть в ящик, — заметил Ящиков. — Здесь темно и тесно. — И какой дурак первый решил ехать на этот остров… — Только не я! — И не я! — И не я! Над головами послышался крик и топот, словно по палубе метались взбесившиеся лошади… — Начинается! — пробормотал Ящиков. — Что? — Вообще — начинается. — Мы, вероятно, отходим. — Как отходим? — А что за грохот? — Это Пэдж отдает приказания. И действительно, шхуна накренилась, сначала на один бок, потом на другой, потом опять на один, потом опять на другой. — Меня сейчас вытошнит, — заметил Эбьен. Дверь отворилась, и толпа матросов ввалилась в каюту. В темноте какой-то дюжий парень подошел к Эбьену и сбросил его на пол как подушку. — Ты чего на моей полке разложил свою посуду, — гаркнул он, — хочешь знать, умеет ли Биль греть спину? И в самом деле, Эбьен почувствовал, как здоровая ладонь обожгла его промеж лопаток. — Слушайте! — крикнул он, — ведь это же незаконно! Я подам на вас в суд. В ответ раздался такой хохот, что, казалось, началась перестрелка между двумя тяжелыми батареями. Кто-то зажег спичку и поднес ее к лицу Эбьена. — Вот так мурло! — заорал он, и хохот удвоился. — Куда мы попали? — А где Галавотти? — Черт его знает, куда он провалился! Помощник капитана приотворил дверь и махнул фонарем. — Заткнуть иллюминаторы, — крикнул он. — Больно расквакались лягушки адовы, святой Бенедикт да переломит вам ребра грязной шваброй! Наступила тишина, и все расползлись по нарам, хотя кое-где долго еще раздавалось фырканье. Ламуль не мог уснуть. Ему удалось втиснуться в нары, но дышать он уже не мог. Как ни старался он направлять свой живот то вправо, то влево, он неизменно упирался в твердые доски, да вдобавок то, что попадало в его нос и рот, так мало напоминало воздух, что он начал не на шутку задыхаться. Ему вспомнилась его прекрасная трехспальная парижская постель, огромная спальня, в которой воздух был свеж, как на вершине Гауризанкара. Ему вспомнились объятия Прекрасной Терезы. Не безумие ли было променять ее на какую-то призрачную красавицу, существование которой более чем сомнительно! Правда, Тереза, вероятно, часто изменяла ему, но что это по сравнению с этой адской дырой, в которой его живот сдавлен как пружинный паяц в своей коробке. Банкир осторожно, стараясь никого не разбудить, вылез из нар и попытался во тьме найти дверь. Неожиданный наклон шхуны, и он ткнул пальцем в чей-то усатый рот. Спящий не проснулся, но помянул черта. Ламуль тогда встал на четвереньки, изменил несколько направление и скоро случайно, ударившись лбом в дверь, приотворил ее. Он вышел на палубу и с наслаждением вздохнул всей грудью. Берег уже исчез, море было спокойно, а звезд на небе было так много, что оно казалось серебряным сводом с черными точками просветами между звездами. Южный Крест был уже довольно высоко над горизонтом и сверкал ярче самых крупных алмазов Терезы. За шхуной по морю тянулся огненный фосфорический след. Пьер Ламуль сел на бочонок, прислонился к мачте и задремал. Проснулся он от звуков голоса, приснившегося ему, и заставившего вздрогнуть с головы до ног. Рядом за парусом Галавотти говорил кому-то: — Главное, не беспокойтесь? На этом, видимо, кончилась беседа. Проклиная свой сон, Ламуль тихонько встал и, выйдя из-за паруса, взглянул на другой борт шхуны. На фоне звездного неба стоял задумчиво, глядя в даль, тот самый глухонемой бразилец, которого он видел только что в Буэнос-Айресе. Ламуль оглянулся, ища Галавотти. Тот подходил к нему, стуча деревяшкой. — Как он попал сюда? — спросил его Ламуль. — Кто? — Глухонемой бразилец! — Сеньор изволит бредить? Ламуль обернулся. Никакого бразильца уже не было. — Да он только что стоял вон там. — Там стоял матрос Джим и никого больше… Ламуль не стал спорить. — Почему нас запихали вместе с матросами? Галавотти слегка смутился. — Оказалось, что на «Агнессе» нельзя возить пассажиров… Приходится выдавать нас за матросов… Только для Колумба капитан Пэдж решил сделать исключение! — Да ведь он такой же Колумб, как я Шекспир… — А что ж, сеньор. Чем вы не Шекспир! Я сам однажды сошел за Шекспира. Пришлось! В Сантафе де Боота давали Отелло… Какой-то разиня заорал автора, и все подхватили… Ну, директор уговорил меня выйти и раскланяться… Еще вдобавок объявил, что Отелло в припадке ревности отгрыз мне ногу… Публика от восторга едва не разнесла театр… Меня закидали золотыми монетами… — Так, значит, с нами… — прервал его Ламуль. — …не будут очень церемониться, сеньор… Но если будет ветер, мы доедем в какой-нибудь месяц. — А если ветра не будет? — Ну, тогда, сеньор… У капитана Пэджа вместо легких кузнечные меха, но и он не раздует парусов! — Покойной ночи! Галавотти исчез, стуча деревяшкой. А из капитанской каюты раздавался громоподобный бас капитана Пэджа и сладкий тенор Роберта Валуа: |
|
|