"Я - четвертый" - читать интересную книгу автора (Лор Питтакус)

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Образы приходят ко мне случайно, обычно когда я меньше всего их жду. Иногда они краткие и мимолетные — моя бабушка держит стакан воды и открывает рот, чтобы что-то сказать, но я не знаю что, потому что образ исчезает так же быстро, как появился. Иногда они более устойчивые и жизненные. Мой дедушка подбрасывает меня. Я чувствую силу его рук, когда он толкает меня вверх, и щекотание в животе, когда я лечу вниз. Ветер разносит мой смех. Потом образ пропадает. Иногда я вижу образы из моего прошлого, словно это происходило со мной наяву, помню, что был их частью. Но иногда они выглядят совсем незнакомыми, как будто этого никогда не случалось.

В гостиной, когда Генри передвигает лориенский кристалл над моими руками, а мои ладони свисают над пламенем, я вижу следующее: я маленький — три, может быть, четыре года — и бегаю по свежеостриженной траве на газоне перед нашим домом. Рядом со мной животное, телом похожее на собаку, но шерстью — на тигра. У него округлая голова и мощная грудь над короткими лапами. Оно не похоже ни на одно животное, которое я когда-либо видел. Оно припадает к земле, как бы готовясь прыгнуть на меня. Я смеюсь без остановки. Потом оно прыгает, я пытаюсь его схватить, но я слишком маленький, и мы оба падаем на траву. Мы боремся. Оно гораздо сильнее меня. Потом оно подпрыгивает вверх и вместо того, чтобы упасть назад, как я ожидаю, превращается в птицу и летает и кружится совсем рядом, я почти могу до него дотянуться. Оно кружит, потом опускается, быстро пролетает у меня между ног и садится на землю метрах в шести от меня. Оно превращается в животное, которое выглядит, как обезьяна без хвоста. Низко пригибается, чтобы броситься на меня.

В этот момент по дорожке приближается мужчина. Он молодой, одет в обтягивающий резиновый серебряно-голубой костюм, какие я видел на ныряльщиках. Он заговаривает со мной на языке, которого я не понимаю. Он произносит имя — Хедли. И кивает животному. Хедли подбегает к нему, меняя форму: из обезьяны он превращается во что-то большое, медведеподобное, с львиной гривой. Их головы на одной высоте, и мужчина почесывает его под подбородком. Потом из дома выходит мой дедушка. Он выглядит молодо, но я знаю, что ему не меньше пятидесяти.

Он и мужчина пожимают друг другу руки. Они разговаривают, но я не понимаю, что они говорят. Потом мужчина смотрит на меня, улыбается, поднимает руку, и вдруг я отрываюсь от земли и лечу.

Хедли летит следом, снова в виде птицы. Я полностью контролирую свое тело, но мужчина контролирует направление полета, двигая рукой влево или вправо. Мы с Хедли играем в воздухе. Он щекочет меня своим клювом, а я пытаюсь его поймать. Тут мои глаза открываются, и образ исчезает.

— Твой дедушка мог при желании становиться невидимым, — слышу я, как говорит Генри, и снова закрываю глаза. Кристалл движется вверх по руке, распространяя устойчивость к огню на все мое тело. — Это одно из редчайших Наследий, его обретает только один процент нашего народа, и твой дедушка был одним из них. Он мог бесследно исчезнуть сам вместе с тем, чего коснулся. Однажды он решил надо мною пошутить, когда я еще не знал, какое у него Наследие. Тебе было три года, и я только начал работать с вашей семьей. Накануне я в первый раз пришел к вам домой, а когда на следующий день поднялся на холм, где стоял дом, его не было. Я подумал, что схожу с ума. Я прошел дальше. Потом, когда понял, что ушел слишком далеко, повернулся и в отдалении увидел дом, хотя мог поклясться, что его только что не было. Я пошел обратно, но, когда приблизился, дом снова пропал. Я стоял и смотрел на то место, где, как я знал, он должен был находиться, но видел только деревья, которые окружали его, а дома не было. Я снова пошел. И только когда я проходил в третий раз, твой дедушка сделал так, что дом снова стал видимым и больше не пропадал. Он долго смеялся. Мы все смеялись, вспоминая этот день, смеялись целых полтора года, вплоть до самого конца.

Когда я открываю глаза, я снова оказываюсь на поле боя. Снова взрывы, огонь, смерть.

— Твой дедушка был хорошим человеком, — говорит Генри. — Он любил смешить людей, любил шутить. Не помню, чтобы я хоть раз посещал ваш дом и у меня не болел живот оттого, что я слишком много хохотал.

Небо стало красным. По воздуху пролетает дерево, брошенное мужчиной в серебряном и голубом, дерево, которое я видел у дома. Оно убивает двух могадорцев, и я хочу закричать, празднуя победу. Но какой толк праздновать? Сколько бы я ни увидел убитых могадорцев, исход дня не изменится. Лориенцы все равно потерпят поражение и все до одного будут убиты. И я все равно буду отправлен на Землю.

— Я никогда не видел, чтобы он злился. Когда все другие теряли присутствие духа и сгибались под тяжестью стресса, твой дедушка оставался спокойным. Обычно именно в такие моменты он выдавал свои лучшие шутки, и все опять смеялись.

Маленькие чудовища нападают на детей. Они беззащитны и держат в руках бенгальские огни, оставшиеся от праздника. Вот так мы и проигрываем битву: только немногие лориенцы сражаются с чудовищами, так как все остальные пытаются спасать детей.

— Твоя бабушка была другой. Она была спокойна и сдержанна, очень умна. Они таким образом дополняли друг друга. Дедушка был беззаботным, а бабушка действовала незаметно, за кулисами, чтобы все получалось, как запланировано.

Высоко в небе я вижу голубой шлейф за воздушным кораблем, уносящим нас на Землю, нас Девятерых и наших Хранителей. Вид корабля выводит могадорцев из себя.

— А потом была Джулианна, моя жена.

Вдалеке виден взрыв, на этот раз похожий на тот, что сопровождает пуски ракет с Земли. В небо взмывает еще один корабль, за ним тянется огненный след. Сначала корабль летит медленно, потом набирает скорость. Я удивлен. Наши корабли при пуске не использовали огонь, не использовали они так же ни масла, ни керосина. За ними тянулся тонкий голубой шлейф дыма от кристаллов, которые приводили их в действие, но никогда не было такого огня. Второй корабль по сравнению с первым выглядит медленным и неуклюжим, но все же он взлетает, набирает высоту и скорость. Генри никогда не упоминал о втором корабле. Кто на нем? Куда он направляется? Могадорцы кричат и показывают на него. Они опять охвачены тревогой, и на какой-то момент лориенцы воспряли духом.

— У нее были самые зеленые глаза, какие я только видел, ярко-зеленые, как изумруды, плюс сердце, такое же большое, как вся планета. Она всегда помогала другим и постоянно приводила животных и оставляла жить с нами. Я никогда не узнаю, что она нашла во мне.

Большое чудовище вернулось, то самое — с красными глазами и огромными рогами. Пена, смешанная с кровью, падает с бритвенно острых зубов, таких больших, что они не помещаются во рту. Мужчина в серебряном и голубом стоит прямо перед ним. Он пытается при помощи своих способностей поднять чудовище, и оно поднимается на метр-два, но, как ни борется мужчина, выше поднять не удается. Чудовище ревет, дергается и падает на землю. Оно идет натиском против способностей мужчины, но не может их сломить. Мужчина снова поднимает его. На его лице в лунном свете блестят пот и кровь. Потом он выгибает ладони, и чудовище валится на бок. Земля вздрагивает. Небо заполняется громом и молниями, но дождя нет.

— Она любила долго спать по утрам, и я всегда просыпался первым. Я сидел в кабинете и читал газету, готовил завтрак, выходил пройтись. Иногда, когда я возвращался, она все еще спала. У меня не хватало терпения ждать — так я хотел начать новый день вместе с ней. Она приводила меня в хорошее настроение одним своим присутствием. Я входил к ней и пытался разбудить. Она натягивала на голову простыни и ворчала на меня. Почти каждое утро повторялось одно и то же.

Чудовище бьется, но мужчина все еще контролирует ситуацию. Подключился еще один Гвардеец, и они оба сконцентрировали на громадном чудовище свои способности, осыпая его огнем и молниями. С разных сторон по нему бьют лазеры. Некоторые Гвардейцы, невидимые им, наносят ему удары. Они стоят поодаль, вытянув ладони для концентрации. А потом коллективными усилиями они рождают шторм, в безоблачном небе разрастается и сверкает огромная туча, в которой аккумулирована какая-то энергия. В этом принимают участие все Гвардейцы, создавая страшный сгусток. И затем ударяет последняя мощная молния и бьет по лежащему чудовищу. И тут оно умирает.

— Что мне было делать? Кто и что мог сделать? Нас было на корабле девятнадцать. Вы — девять детей, мы — девять Чепанов, отобранных совершенно случайно, просто по причине того, где мы оказались той ночью, и пилот, доставивший нас сюда. Мы, Чепаны, не могли сражаться, да если бы и могли, то разве бы это что-то изменило? Чепаны — это бюрократы, чье предназначение — поддерживать жизнедеятельность планеты, наставлять, обучать новых Гвардейцев тому, как понимать и использовать их способности. Мы никогда не предназначались для сражений. Мы были бы неэффективны. Мы бы умерли, как и все остальные. Единственное, что мы могли, — это покинуть планету. Покинуть, чтобы жить с вами и когда-нибудь возродить к славе самую прекрасную планету во Вселенной.

Я закрываю глаза, а когда снова их открываю, битва уже завершилась. Над землей между мертвыми и умирающими поднимается дым. Деревья сломаны, леса сожжены, никто и ничто не устояло, кроме немногих уцелевших могадорцев.

На юге встает солнце и освещает бледным светом выжженную землю, пропитанную красным. Курганы тел, не все тела целые, неразорванные. Наверху одного из курганов лежит мужчина в серебряном и голубом, мертвый, как и все остальные. На его теле не видно ран, но все равно он мертв.

Мои глаза открываются. Я не могу дышать, во рту у меня все пересохло, губы запеклись.

— Давай сюда, — говорит Генри. Он помогает мне подняться с кофейного столика, ведет на кухню и пододвигает мне стул. В глазах у меня стоят слезы, хотя я и стараюсь их удержать. Генри приносит мне стакан воды, и я залпом выпиваю его до последней капли. Я отдаю ему стакан, и он снова его наполняет. Я роняю голову на грудь, все еще пытаясь восстановить дыхание. Я выпиваю второй стакан, потом смотрю на Генри.

— Почему ты никогда не говорил мне о втором корабле? — спрашиваю я.

— О чем ты говоришь?

— Там был второй корабль, — говорю я.

— Где был второй корабль?

— На Лориен, в тот день, когда мы ее покинули. Второй корабль, который улетел после нашего.

— Невозможно, — говорит он.

— Почему невозможно?

— Потому что другие корабли были уничтожены. Я видел это своими глазами. Когда Могадорцы высадились, они первым делом захватили наши порты. Мы улетели на единственном корабле, который уцелел после их нападения. Это было чудо, что мы смогли взлететь.

— Я видел второй корабль, говорю тебе. Он, правда, не был похож на другие. Он летел на топливе, за ним тянулся огненный шар.

Генри пристально смотрит на меня. Он напряженно думает, сдвинув брови.

— Ты уверен, Джон?

— Да.

Он откидывается на спинку стула и смотрит в окно. Во дворе сидит Берни Косар и смотрит на нас.

— Корабль улетел с Лориен, — настаиваю я. — Я наблюдал за ним, пока он не пропал из виду.

— Это необъяснимо, — говорит Генри. — Не понимаю, как такое было возможно. Там ничего не оставалось.

— Там был второй корабль.

Мы долго сидим в молчании.

— Генри?

— Да?

— Что было на том корабле?

Он пристально смотрит на меня.

— Я не знаю, — отвечает он. — Я правда не знаю.

Мы расположились в гостиной, в камине горит огонь, Берни Косар сидит у меня на коленях. Тишину время от времени прерывает треск поленьев.

— Включайся! — говорю я и щелкаю пальцами. Моя правая ладонь светится, не так ярко, как бывало, но близко к тому. За то короткое время, что Генри меня тренирует, я научился контролировать свечение. Я могу его варьировать, делать широким, как от домашней лампы, или узким, как от фонаря. Способность управлять им развивается быстрее, чем я ожидал. Моя левая ладонь по-прежнему светится более тускло, чем правая, но уже лучше. Я щелкаю пальцами и говорю «включайся», только чтобы покрасоваться, — ни того ни другого мне не нужно, чтобы контролировать свет или зажечь его. Это делается изнутри и безо всяких усилий, все равно что дернуть пальцем или моргнуть.

— Как ты думаешь, когда проявятся другие способности? — спрашиваю я.

Генри поднимает глаза от газеты.

— Скоро, — говорит он. — Следующее, каким бы оно ни было, должно возникнуть в течение месяца. Тебе просто нужно внимательно следить. Не все способности будут такими же очевидными, как эта с руками.

— А сколько времени уйдет на то, чтобы они все проявились?

Он пожимает плечами.

— Иногда все происходит за два месяца, иногда уходит до года. Это меняется от Гвардейца к Гвардейцу. Но сколько бы времени это ни заняло, твое главное Наследие разовьется в последнюю очередь.

Я закрываю глаза и откидываюсь на диване. Я думаю о своем главном Наследии, о том, которое позволит мне сражаться. Я не уверен, чего именно я бы хотел. Лазеров? Контроля над мыслями? Способности управлять погодой, как это делал мужчина в серебристом и голубом? Или чего-нибудь более мрачного и зловещего, вроде способности убивать, не прикасаясь?

Я глажу Берни Косара вдоль спины. Я смотрю на Генри. На нем ночной колпак и очки на кончике носа, как у крысы из сказки.

— Почему в тот день мы оказались на летном поле? — спрашиваю я.

— Мы там были на авиашоу. Когда оно закончилось, мы пошли посмотреть на некоторые из кораблей.

— И это в самом деле было единственной причиной?

Он поворачивается ко мне и кивает. Он тяжело сглатывает, и это заставляет меня думать, что он что-то от меня скрывает.

— Ну, а как было решено, чтобы мы уехали? — спрашиваю я. — Я имею в виду, что для подготовки такого плана нужно время, за несколько минут такое не устроишь, верно?

— Мы вылетели только через три часа после начала вторжения. Ты что, ничего не помнишь?

— Очень мало.

— Мы встретились с твоим дедушкой у статуи Питтакуса. Он передал мне тебя и велел доставить на летное поле, добавив, что это наш единственный шанс. Под летным полем есть подземный корпус. Он сказал, что всегда имелся чрезвычайный план на случай, если произойдет что-то в этом роде, но его никогда не воспринимали всерьез, потому что угроза атаки казалась смехотворной. Как казалось бы и здесь, на Земле. Если бы тебе пришлось сказать кому-то из людей, что они под угрозой нападения пришельцев, тебя бы подняли на смех. И на Лориен было то же самое. Я спросил, как он узнал о плане, но он не ответил, только улыбнулся и попрощался. И в этом большой смысл, что о плане никто не знал, а если и знали, то совсем немногие.

Я киваю.

— И тут вы взяли и решили лететь на Землю?

— Конечно, нет. На летном поле нас встретил один из Старейшин планеты. Это он произнес лориенское заклинание, которое отметило знаком ваши лодыжки и связало вас вместе, и каждому из вас дал по амулету. Он сказал, что вы особенные дети, благословенные, имея в виду, я полагаю, что у вас есть шанс бежать. Сначала мы намеревались подняться на корабле и переждать нашествие, дождаться, пока наш народ ответит на удар и победит. Но этого не случилось… — говорит он, замолкая. Потом вздыхает. — Мы пробыли на орбите неделю. Столько времени у могадорцев ушло, чтобы ободрать всю Лориен. Когда стало ясно, что пути назад нет, мы взяли курс на Землю.

— Почему он не произнес такое заклинание, чтобы никто из нас не мог быть убит, независимо от номеров?

— Было сделано все, что можно было сделать, Джон. То, о чем ты говоришь, это непобедимость. Это невозможно.

Я киваю. Заклинание только ставит пределы. Если один из могадорцев пытается убить нас не по порядку, то урон, который он хочет нанести, обращается на него самого. Если бы один из них попытался выстрелить мне в голову, пуля прострелила мы не мою, а его голову. Но это в прошлом. Теперь, если они меня схватят, я умру.

Я минуту сижу молча, обдумывая все это. Летное поле. Единственный остававшийся на Лориен Старейшина, который произнес заклинание, Лоридас, теперь уже мертв. Старейшины были первыми обитателями планеты Лориен, теми существами, которые и сделали ее такой, какой она стала. Вначале их было десять, и они заключали в себе все Наследие. Они такие старые и это было так давно, что кажется скорее мифом, чем реальностью. Кроме Лоридас, никто не знал, что случилось с остальными из них и живы ли они.

Я пытаюсь вспомнить, как это было, когда мы кружились на орбите и ждали, можно ли вернуться, но ничто не вспоминается. Я помню какие-то фрагменты путешествия. Внутри корабля, в котором мы путешествовали, было круглое открытое пространство, за исключением двух туалетов, у которых были двери. К одной стороне были сдвинуты койки, другая сторона предназначалась для упражнений и игр, чтобы мы не становились слишком беспокойными. Я не могу вспомнить, во что мы играли. Я помню, что мне было скучно — целый год внутри корабля с семнадцатью другими путешественниками. У меня было набитое чучело животного, с которым я спал по ночам, и, хотя я уверен, что память меня подводит, мне кажется, животное со мной играло.

— Генри?

— Да?

— У меня все время возникает образ мужчины в серебристом и голубом костюме. Я видел его в нашем доме и на поле битвы. Он умел контролировать погоду. А потом я видел его мертвым.

Генри кивает.

— Каждый раз, когда ты путешествуешь назад во времени, ты будешь видеть только сцены, связанные с тобой.

— Это был мой отец, да?

— Да, — говорит он. — Он не должен был появляться слишком часто, но все равно приходил. Он часто бывал у вас дома.

Я вздыхаю. Мой отец храбро сражался, убил чудовище и много солдат. Но этого все равно было недостаточно.

— Есть ли у нас шансы победить?

— Что ты имеешь в виду?

— Нам нанесли поражение с такой легкостью. Есть ли надежда на другой исход, если нас найдут? Даже когда мы все разовьем свои способности, когда, наконец, соединимся и будем готовы сражаться, на что мы можем надеяться в борьбе против такого?

— Надеяться? — говорит он. — Надежда есть всегда, Джон. Будет проявляться что-то новое. Мы не владеем всей информацией. Нет. Не расставайся с надеждой. Это последнее дело. Когда ты теряешь надежду, ты теряешь все. И когда ты думаешь, что все потеряно, когда все нагоняет страх и тоску, у тебя всегда остается надежда.