"Колесо в заброшенном парке" - читать интересную книгу автора (Тараканов Борис Игоревич, Федоров Антон)

Эпилог

— Ну что, кашу есть будем? — спросил Вовка Бурика и Добрыню. — Татьяна Владимировна приготовила.

Бурик и Добрыня скорчили недовольные рожи и в голос заявили:

— Не-е-е-е!..

Антонио мотал головой, пытаясь понять, о чем идет речь.

— Слушай, я не знаю, чем их кормить! — крикнул Вовка Стасу, который в отцовской комнате раскочегаривал интернет, наполняя квартиру резкими звуками спаривающихся модемов. При этом Вовка задел локтем хлюпающую кастрюлю и… (откуда только прыть взялась) зайцем отскочил от плиты, перед которой уже через долю секунды образовалась густая пузырящаяся лужа. В ее середине красовалась кастрюля, бесстыдно демонстрируя окружающим закопченное дно.

— Браво… — неуверенно сказал Бурик.

— Бис! — потребовал Добрыня и захлопал в ладоши.

Антонио округлил глаза.

— Идите лучше в комнату. — Вовка окинул мальчишек грустным взглядом и, махнув рукой, пошел в туалет за совком, веником и половой тряпкой.

Вошел Стас, взглядом оценивая обстановку.

— Нормально… — сказал он.

— Ничего нормального! — сопя, ответил Вовка, елозя тряпкой перед плитой. — Лучше подумай, чем можно их накормить. Не свининой же в коньяке и не курицей в пиве!

— В такую жару они и чипсами сыты будут.

Вовка поднял голову и посмотрел на Стаса снизу вверх.

— Слушай, кажется, ты меня спасаешь!

— Это мое нормальное состояние.

— Ага… Посмотри вон, в шкафу. Там пара пакетов должна быть.

— Я знаю. С грибами и паприкой. Татьяна покупала…

— С каких это пор она тебе «Татьяна»? — шутливо удивился Вовка.

— С каких надо. С недавних…

— А откуда знаешь, что это она покупала?

— Из самого оттуда! Отстань…

— Старый ловелас! Иди ребят корми, а я сейчас пол домою и кофе сварю.

— А этим уже ты меня спасешь! После общения с чиновниками это будет просто панацея.

Вскоре Вовка чародействовал над пузатой керамической туркой, помешивая содержимое специальной деревянной палочкой. Кухня постепенно наполнялась ароматом, близким к божественному.

— Коньяк сразу не добавляй, — сказал Стас непонятным тоном. — Лучше потом — когда сварится.

— Стас! — рявкнул Вовка. — Не говори, что мне нужно делать, и я не буду говорить, куда тебе надо пойти!

— Ох, какие мы сегодня грозные…

— И правильно! Поучи меня еще, как кофе варить…

— Все-все, умолкаю… Ученого учить — только портить.

Вовка снял с плиты раскаленную турку.

— Рассказывай, — потребовал он, разливая кофе по чашкам.

— А чего рассказывать… — Стас на мгновение замолчал, вдохнув ни с чем не сравнимый аромат и лишний раз отметив, что варить кофе «по-вовкиному» ему не научиться никогда. — Опять отказали в регистрации. Говорят, нужна доверенность от родителей. Хотел послать их к родителям Антонио, прямиком в восемнадцатый век. Римскими цифрами. Слава Богу, удержался.

— Действительно… — посочувствовал Вовка, прикинув про себя, как прозвучал бы из уст Стаса посыл на XVIII.

— И что мне теперь с ним делать? — спросил Стас.

— Как — что! — ответил Вовка тем решительным тоном, каким обычно констатируют уже свершившиеся факты. — Для начала ты его усыновишь.

— Я?! — праведно возмутился Стас. — А почему не ты?

— Ну, как тебе сказать, я… а у меня, в отличие от тебя, нет опыта семейной жизни.

— Если жизнь с Ликой ты называешь семейной, ты глубоко ошибаешься!

— Интимные подробности ваших отношений, — перебил Вовка, — меня интересуют меньше всего. А парню нужны прописка, образование, и… какие-никакие родители. Так что придется тебе с Ликой опять сойтись. По крайней мере появился неплохой формальный повод. Слушай! А может, с Татьяной, а?

— Нахал… — с горьким удовольствием выдохнул Стас.

— Не махал, а дирижировал, — отмахнулся Вовка, убирая опустевшую турку в раковину.

— А как же школа, страховой полис… — Стас, похоже, заранее начинал прогибаться от всех этих потенциальных проблем.

— Придумаем что-нибудь… — Вовка беспечно повел плечом. — Смотри, как быстро он адаптировался.

— Феноменально талантливый парнишка. Уже и не скажешь, что прямиком из восемнадцатого века.

— И еще, Стас, обязательно запиши его в музыкальную школу. Хотя можно бы и прямо в консерваторию. Курс эдак… Да чего торговаться — на пятый!

— Легко тебе говорить, — упавшим голосом проговорил Стас.

— Уже легко, — согласился Вовка. — Сам ведь знаешь, Москва — жестокий город. Но если уж примет, то со всеми потрохами.

— Если примет… У нас с тобой ведь нет нужных связей.

— Да… — Вовка почесал в затылке. — Но зато у нас есть Люба!

— Прямо всемогущая особа! — скептически хмыкнул Стас, с удовольствием отхлебывая из чашки.

— Нет. Просто она умеет дружить.

— Ну и женился бы на ней в свое время!

Вовка сразу помрачнел.

— «Свое время» давно кончилось… У нее уж и сынишка подрастает.

С этими словам он взял со стола телефонную трубку и набрал номер.

— Привет! Что? Да дела, как дела… Конечно. Если не откажешь. Да. Ладно, Люб, не будем мелочиться — нужно всего-навсего помочь усыновить двенадцатилетнего мальчишку. Да, сироту. Круглого. Что? Очень круглого — все триста шестьдесят градусов. Но не просто сироту, а иностранца. Итальянца. Нигде не зарегистрированного. Нет, падать не надо — я ведь не успею приехать и тебя подхватить. Успокойся, не надорвусь. Да нет, не мне — я еще маленький… Стасу. Да, так получилось. Он вот стоит рядом и клятвенно обещает, что со временем обязательно заведет своих, а пока… Я тебе замахнусь! Нет, это я не тебе — Стас тут клешнями машет. Ага… Расскажу. Обещаю. Угу. Угу. Где? В городской думе?? А он… надежный? Кто дурак? Он?! А зачем нам дурак? Ах, это я дурак… Как?! Ух, какие мы слова, оказывается, знаем… Хорошо, позвоню вечером. Целую.

Наконец Вовка положил телефон на стол.

— Она меня обозвала.

— Как?

— Малоцензурно.

— И правильно сделала. А по существу что-нибудь сказала?

— Сказала, что моя идея настолько бредовая, что… может сработать.

— Беда с этими умными женщинами! — резюмировал Стас.

— Ага… Ну как ее после этого не любить? А ты говоришь…

— Да я ничего не говорю, — ответил Стас. — Сам знаешь, в вопросе сводничества я вторичен и банален. Ну, что она еще сказала? Есть надежда?

— Да. В общем, есть там у нее кто-то в гордуме. Занимается проблемами детства.

— Гхм!.. Боюсь, это как раз по адресу. Ибо у нас тут самая что ни на есть проблема детства. Свари-ка мне еще кофе. За чашкой лучше думается… Хотя погоди, теперь я позвоню.

Он взял у Вовки трубку и набрал номер.

— Мне выйти? — спросил Вовка, поднимаясь.

Стас помотал головой.

— Алло, Лика? Привет… Узнала? Да, можно сказать, что по делу. Ты у меня кое-что забыла. Где? Под кроватью… А ты угадай! Так и быть, с трех раз. Ну? Не угадала. Теплее… Что? Слушай, ну не до такой же степени! Уфф… — Стас утер лоб. — Нет, конечно не это! Ты неисправима… Эх, ладно, сдаюсь. Ты забыла свои напольные весы. Да. Мерзкий и лживый агрегат! Как ты жила без него весь этот год, — не представляю. И без меня… Ладно-ладно… Я перезвоню завтра. Тем более есть о чем поговорить. Что? Учи итальянский! Может пригодиться в ближайшее время. Нет, не издеваюсь, ибо серьезен, как никогда. Все, целую.

И уже Вовке:

— И нечего так глумливо улыбаться! Вари давай кофе…

Пока Стас и Вовка решали на кухне свои нелепые взрослые проблемы, мальчишки сидели в вовкиной комнате, смачно хрустели чипсами и с неподдельным интересом рассматривали большой иллюстрированный альбом «Виды Венеции», купленный Стасом на венецианском вокзале за баснословные деньги.

— А вот Арсенал, — сказал Антонио, — я помню. У Этторе там отец работал.

— А Этторе — это кто? — ревниво спросил Бурик.

— Мой друг… — грустно сказал Антонио. — А вот Старые Прокурации около Собора. Мы там играли… А это колокольня — она самая высокая в Венеции. С нее даже видно…

— Эй, переводите! — возмутился Добрыня.

— Учи итальянский, — парировал Бурик. — Я давно тебе говорил. Хочешь, учебник дам?

— Ну уж нет!

— Правильно, — поддержал Добрыню показавшийся в дверях Стас. — Извольте говорить по-русски! Раз уж оказались в нашей благословенной стране. Какие планы у честнóй компании?

— Cosa vuol dire «честнóй»?[35] — спросил Антонио у Добрыни.

— А шут его знает, — честно признался тот. За неделю пребывания Антонио в их компании он худо-бедно научился понимать некоторые вопросы, задаваемые на итальянском языке. Другое дело, он не всегда мог на них правильно ответить. Особенно по-итальянски…

— Значит так, мужики, — сказал Вовка, появляясь в дверях и бесцеремонно оттесняя Стаса в коридор. — По стакану сока каждому, и чтоб до десяти вечера я вас тут не видел. Вон погода какая стоит на дворе, а вы в квартире торчите!

Заявление было принято с ровным энтузиазмом.

Со стороны балкона вдруг раздалось приглушенное мяуканье.

— Это еще что такое? — удивленно спросил Стас.

— Маркелыч! — Вовка метнулся к балконной двери. — Вернулся, бродяга. Ты где пропадал, рыжая сволочь? Почему уши опять обкусаны? А?

— Мя-а-о-у-у!.. — хрипло ответил гость. Он был огромен и рыж.

— Голос-то до чего пропитый, — заметил Стас.

Антонио вдруг подбежал к Вовке, выхватил кота, неловко прижал к себе и запричитал:

— Marchelino! Mio piccolo, come mi mancavi… Bastardino…[36]

— Спятил… — вырвалось у Вовки.

— Ты что, знаешь этого кота? — удивился через Бурика Стас.

— Конечно! — с восторгом ответил Антонио. — Ведь это же мой Маркелино!! Ты нашел меня. Я знал, что ты найдешь меня!

Кот Маркелыч, несмотря на противоестественную позу «всеми лапами кверху», урчал, словно швейная машинка, пытаясь потереться мордой об Антонио.

— Маркелыч, Маркелыч! — взывал Вовка. — Кис-кис-кис… Вот скотина, а! Я ж тебя и рыбой, и «Вискасом»! Неблагодарное животное!

Маркелино глянул на Вовку одним глазом, широко зевнул и вновь заурчал.

— Дурдом какой-то… — сказал Стас, уходя на кухню.

Вовка махнул рукой и последовал за ним, закрыв за собой дверь. Из комнаты было слышно, как мальчишки шумно играют с котом.

— По-моему, они начали твоего Бегемота дрессировать, — сказал Стас, садясь на табуретку.

— Давно пора, — озадаченно ответил Вовка. — Распустился. И где его столько времени носило? Выкупать бы надо — так он же орать и царапаться начнет.

— Так что, теперь не мыть его? Он же блохастый!

— Сам ты блохастый!.. — ответил Вовка. — Вот ведь блудище, а? С марта месяца где-то шлялся, а приперся как ни в чем не бывало!

— А может, тебе его кастрировать? — неуверенно посоветовал Стас.

Вовка не отвечал, тупо разглядывая узор на линолеуме.

— Азазелло задумался, — прокомментировал его молчание Стас.

Дверь кухни распахнулась.

— Кого кастрировать? — деловито осведомился Добрыня, появляясь на пороге. Он только что допил сок и теперь неинтеллигентно вытирал губы подолом застиранной футболки.

— Э-э… Иди, мальчик, не мешай, — отреагировал на вторжение Вовка.

— Щассс… Не вздумайте — Антошка вам кастрирует!

— Скажи ему, что может спать спокойно, — сказал Вовка. — Никто его кота не тронет.

— Скажу. А как дела с Антошкиным оформлением?

— Не спрашивай… — мрачно ответил Стас. — С этой проблемой меня отовсюду гонят в три шеи.

— Значит, ты — Змей Горыныч! — с восторгом выдал Бурик, выглянув из-за Добрыни.

Позади стоял совершенно счастливый Антонио, прижимая к себе перевернутого вверх лапами кота.

— Так, а ну — брысь! — гаркнул Вовка. — Да-да, и ты тоже! — последнее относилось персонально к Антонио, который принялся выпытывать у Бурика cosa vuol dire «брысь». — Кота, кота оставьте! Никуда он не денется. Мы его сейчас мыть будем…

— Мы посмотрим! — хором завопила троица.

— Господи… — удрученно сказал Вовка.

— Чего ты их прогнал? — спросил Стас, когда входная дверь за мальчишками захлопнулась.

— Понимаешь, — сказал Вовка, почесывая урчащего Маркелыча за ухом. Кот благоухал на всю кухню гелем для душа. — Мне кажется, надо отпустить ребят в их мир.

— А что, мы их держим? — слегка обиделся Стас.

— Нет, ты не понял. Ведь мы… мы, как ни крути, наблюдаем за их детством со стороны — любуемся им, скучаем по нему. А они… они в нем ЖИВУТ! Как итальянцы в Италии… Ощущаешь разницу?

— Еще бы… — грустно ответил Стас. — Воистину, с детством нужно расстаться, чтобы его оценить.

— Кстати, я тут стихи интересные обнаружил… Александра Кушнера. Брысь!

Кот мягко соскочил на пол и с удовольствием потянулся. Вовка достал блокнот, перелистал его и, слегка смущаясь, прочел:

— «Два мальчика, два тихих обормотика…»

— Теперь уже три мальчика… — вырвалось у Стаса.

— Пух! Не мешай!

Вовка поднял на Стаса глаза, и закончил:

Оба молчали. Такие паузы — вечные спутники настоящей поэзии.

— Ты таким и остался, Вов, я хорошо помню тебя в детстве.

Люба позвонила через полчаса.

— Ну что, два мальчика, два старых алкоголика!

— Люба! — удивился Вовка. — Откуда ты знаешь Кушнера? Там дальше: «…ни свитера, ни плащика, ни зонтика…»

— Конечно! — перебила его Люба. — Какие еще плащики-зонтики? Вы же их наверняка пропили! В общем, подъезжайте завтра со Стасом ко мне на работу. Будем разговаривать об этом вашем «итальянце в России».

— Волшебница… — выдохнул Стас, интуитивно уловив суть разговора. — Добрая колдунья!

Электричка плыла по мосту над рекой, слегка покачиваясь и словно наслаждаясь ощущением полета. Добрыня всматривался в темно-зеленую громаду лесопарка, ожидая увидеть торчащий над лесом остов заброшенного Колеса.

— Вот здорово! — Бурик ткнул Добрыню в тощий бок.

— Что? — повернулся к нему Добрыня.

— Теперь мы сможем бывать в Италии, когда нам захочется. Стоит только чуть повернуть колесо.

— Да. Только лучше помалкивать об этом. Представляешь, что будет, если кто-нибудь узнает? Особенно взрослые.

— Да они и не поверят. Поначалу…

— А когда поверят?

Бурик задумался. Потом покосился на Антонио. Тот терпеливо молчал, хотя карий взгляд его выражал сплошной вопрос. Бурик кратко перевел ему содержание беседы.

— Да я почти уже понимаю, — ответил Антонио. — Просто я подумал, что, наверное, об этом переходе вообще никому не надо говорить. Просто нельзя и все.

— Приехали, — сказал Бурик.

Друзья вышли на платформу и с удовольствием вдохнули полной грудью. Воздух был свежим, пение птиц наполняло душу новыми силами.

— Айда… — сказал Добрыня и первым направился по тропинке, ведущей в парк.

До ржавой будки заброшенного «Иллюзиона» шли молча. Когда впереди показались останки цепочной карусели, Добрыня предложил:

— Кого покатать?

Бурик забрался на покосившееся сиденье, висящее на трех цепях вместо четырех, Антонио уцепился за косо висящую перекладину и поджал ноги. Добрыня схватил свободно болтающийся обрывок цепи и потянул ее на себя. Под основанием карусели что-то застонало и вся конструкция начала тяжело проворачиваться.

— Basta… — сказал вдруг Антонио каким-то чужим голосом. — Мне кажется, тут лучше ничего не трогать. А то что-нибудь обязательно может случиться.

Он отпустил перекладину, которая закачалась с легким скрипом.

— А что может «обязательно случиться»? — удивленно спросил Бурик.

— Я не знаю… — Антонио смущенно отряхивал ладони от налипшей на них ржавчины. — Просто мне так кажется…

Бурик слез на землю.

— Ну что, пойдем дальше?

— Ага…

— Пришли, — минутой позже сказал Добрыня, растерянно глядя по сторонам. — Ну вот. Случилось…

Знакомая поляна была, как и прежде — с кустами боярышника, изумрудной травой, неприхотливыми полевыми цветами… Не было только одного — Колеса! Неровный прямоугольник неба, обрамленный кронами деревьев, зиял над головами.

— А где, собственно, Колесо? — поинтересовался Бурик. — Неужто сперли?

— Cosa vuol dire «сперли»?

— Добрыня, а ты ничего не путаешь?

— Да нет вроде… Правда, было темно… а когда второй раз… я торопился очень… — Добрыня помолчал. — А ты не помнишь? — спросил он у Бурика — Ты ведь утром тут был…

— Был… только я тоже… ничего не запомнил… как в тумане все… Пошли вперед.

Ребята бродили по парку еще с полчаса, но никаких признаков того, что здесь когда-либо стояло колесо обозрения, не обнаружили. То есть абсолютно никаких! Устав от бесполезных поисков, они вернулись на исходную позицию и задрали головы.

— Ничего не понимаю… — пробормотал Бурик.

— Аналогичный случай в нашем колхозе… — мрачно ответил Добрыня. Эту фразу он часто слышал от мамы, когда она с соседкой тетей Розой садилась на кухне поговорить за вечерним чаем «за жизнь».

— Как у нас в Венеции… — внезапно вздохнул Антонио.

— Чего?

— Небо…

Обрамляющие небо деревья покачивались в ласковом ветерке. В вышине плыли пухлые кучевые облака.

— Basta… — передразнивая Антонио, сообщил Бурик, повалившись в высокую траву. — Я устал и больше никуда не пойду.

Антонио, а затем и Добрыня последовали его примеру.

— Куда же оно могло деться? — лениво спросил Добрыня, прикрыв глаза.

— А что такого… Разобрали, наверное. На металлолом. Им-то что…

— И никаких следов не оставили? Так не бывает. Ямы остались бы. Обломки всякие…

— Наверное, оно просто сделало свое дело, — неожиданно сказал Антонио.

— То есть? — не понял Добрыня.

— Ну… это ведь, наверное, было не просто Колесо… — попытался объяснить за Антонио Бурик. — То есть сначала это, конечно, было колесо, на нем люди катались… А потом его бросили, и оно стало… в общем, у него появились другие функции. Вот.

— «Фу-ункции», — передразнил Добрыня. — Ты лучше скажи, откуда эти функции взялись?

Бурик вздохнул.

— Не знаю… Наверное, этого никто не знает. Просто взялись, и все. Откуда все берется?

Помолчали.

— И все-таки это было… — сказал Добрыня, глядя на причудливое облако.

Заброшенный парк до краев был наполнен птичьим щебетаньем.

— Смотри! — воскликнул Антонио, хватая Бурика за руку. — Что это? Белая полоса через все небо! Знамение, да?

— Где знамение? — не понял Бурик. — А, это… Это самолет пролетел.

И, не дожидаясь традиционного «cosa vuol dire», снисходительно пояснил:

— Вон, видишь, будто игла блестит в начале полосы? Это реактивный самолет. Он на самом деле большой. В нем люди сидят. А облачный след скоро рассеется.

Антонио не мог поверить.

— Что такое «реактивный»? — спросил он.

— Ну, реактивный — это реактивный… — Бурик замялся.

— Давай я объясню, — поднимаясь, сказал Добрыня. — Ты в лодке по озеру катался?

— По морю, — ответил Антонио, садясь в траве.

— Еще лучше. Ну, вот представь — ты в лодке посреди моря. Полный штиль. В лодке здоровая куча камней. Ты начинаешь с силой выбрасывать их из лодки. Камни летят в одну сторону. А лодка?

Антонио сидел и, закрыв глаза, представлял лодку и тихое море, и камни.

— А лодка, наверное, поплывет в другую. Медленно правда, но поплывет, да?

— Вот тебе и реактивный принцип! — торжественно заключил Добрыня. — В самолете, как и в ракете, пламя с бешеной скоростью вылетает из сопла, толкая ракету вперед… Э, брат, ты еще ракет не видел. Это тебе не на пианине кнопки топтать!

Бурик только успевал переводить. Последнюю фразу он, правда, опустил… Удивлению его не было предела.

— Ну, ты даешь! Ты откуда все это знаешь?

Добрыня хмыкнул.

— Отец рассказывал. Когда еще с нами жил. Он ведь у меня физик-ракетчик! Мы тогда гуляли с ним… Я мелкий совсем был. А вот это запомнил.

Бурик и Антонио уважительно помолчали.

— Айда в Щербинку? — неожиданно предложил Добрыня. — Прямо сейчас.

— Ой, ну какая Щербинка!.. — капризно ответил Бурик. — «Нас и здесь неплохо кормят».

— Я слышал, что там эти… паровозы.

— Что мы — паровозов, что ли, не видели?

— Да? Где это ты видел паровозы?

— Cosa vuol dire «паровозы»? — перебил их Антонио.

— Вот! — сказал Добрыня, указывая на Антонио пальцем. — Человек даже не знает, что такое паровозы, а мы тут разлеглись…

Он легко поднялся на ноги и отряхнулся. Антонио вслед за ним. Бурик, кряхтя, постанывая и ворча «ну что вам все неймется», поднялся последним.

Похоже, Удача решила повернуться к мальчишкам лицом. Электричка, подошедшая к платформе, оказалась подольского направления и проходила как раз через Щербинку.

— Хоть здесь повезло… — продолжал ворчать Бурик.

Вагон был почти пустым. Ребята заняли, как выразился Добрыня, «отдельное купе», и принялись разглядывать проплывающий за окном пейзаж, замечая то старинную, похожую на замок водонапорную башню, то мальчишек, гоняющих на пустыре в футбол, соорудивших ворота из нескольких поставленных друг на друга кирпичей. Настроение постепенно улучшалось, и, подъезжая к станции, они решили, что если даже в Щербинке никаких паровозов не окажется, они не будут сильно огорчаться, а просто погуляют по окрестностям.

Выйдя из электрички, мальчишки неторопливо осмотрелись.

— Нам туда! — неуверенно сказал Добрыня. — Вроде бы…

— Ну, пошли… — ответил Бурик, жестом приглашая за собой Антонио.

Через некоторое время Добрыня заметил несколько заброшенных, заросших травой путей.

— А вон стрелка! Глядите!

— Ух ты! Пошли подергаем…

Ребята потопали по заросшим шпалам и ржавым рельсам. Стрелка была довольно старой и рыжей от ржавчины. Казалось, от старости и одиночества она устала стоять ровно, а потому покосилась. Засучив рукава, Бурик и Добрыня взялись за рычаг и противовес. Стрелка не сдвинулась. Подскочил Антонио и принялся помогать Добрыне с противовесом. Все напрасно — стрелку заклинило намертво. Пришлось отряхнуть руки и вернуться на прежнюю дорогу, оставив в недоумении бродившего неподалеку старичка-сторожа, который сначала наблюдал за манипуляциями трех странных мальчишек, а потом долго чесал затылок, глядя им вслед.

— Мне кажется, — робко и как-то печально начал Антонио, — что если подняться вон на тот пригорок, за ним обязательно будет море… — он указал рукой на высокую насыпь впереди. — У нас в Венеции есть похожее место недалеко от дома. То есть… было. Сейчас, наверное, уже и нет. Мы с Этторе часто ходили туда купаться.

Бурик и Добрыня молчали. Потом Бурик осторожно положил руку на плечо Антонио.

— Но ведь мы — с тобой… И мы тебя никогда не бросим.

— Если, конечно, ты сам этого не захочешь, — добавил Добрыня.

Антонио испугался:

— Как же я могу такое захотеть?!

— Вот и я про то! — сказал Добрыня. — Хватит грустить, пошли.

В воздухе стоял запах нагретых за день шпал. Через несколько десятков метров показались массивные ворота. Ворота имели вид внушительный и непреодолимый. У Добрыни возникла идея попробовать проломиться через проходную.

— А там будет видно, да? — спросил Антонио.

— Ага… — ответил Бурик. — Там посмотрим.

За дверью их встретил нестарый еще сторож в железнодорожной форме, потертой фуражке и с большими усами. Добрыня начал импровизировать, с любопытством глядя на усы:

— Дяденька-а… мы это… занимаемся в железнодорожном кружке. И нам за лето надо написать… — он на секунду запнулся.

— Реферат! — выручил его Бурик. — По истории паровозов.

— Да-да… — торопливо согласился Добрыня. — Именно… Паровозы… Братья Карамазовы… То есть… тьфу! Черепановы…

Антонио деликатно отмалчивался, но старался уловить суть разговора.

— Не, ребята, — улыбаясь, отвечал усатый сторож. — Все ангары закрыты, поставлены на сигнализацию, так что приходите в понедельник.

— А в понедельник у нас уже встреча с преподавателем! — капризно соврал Бурик. — Специально ведь из Москвы приехали. Надо же, как неудачно!..

— Ничем не могу помочь…

— Нам бы только взглянуть… — подал голос Добрыня.

— Рад бы, но… Разве что… пройдите, если хотите, немного вперед, там старый паровоз на рельсах.

— Заброшенный?

— Ну да…

— Ого!.. Спасибо большое.

— А там собак нет? — спросил Бурик.

— Да кто ж их знает… — сторож зевнул.

Собаки были. Несколько псин без ошейников, явно местные, которые и тяпнуть могут при случае… Мальчишки нерешительно остановились около древнего закопченного паровоза, красовавшегося на дальних запасных путях и зажатого спереди и сзади двумя вагонами от старых электричек.

— Класс… — выдохнули Бурик и Добрыня, завороженные видом старинной неподвижной машины, словно сошедшей с экрана кинофильма о прошлом.

Антонио подошел, погладил колесо, которое было выше его, и спросил:

— На таких повозках у вас раньше ездили, да?

— Не «у вас», а у нас, — назидательно ответил Бурик. — Пора тебе привыкнуть к тому, что ты давно уже с нами, а не «гость из прошлого».

— Да-да, конечно, — поспешно заверил его Антонио. — Просто мне интересно. А как оно… то есть она… ну, как вот это двигалось?

— Очень просто, — ответил Добрыня. — Вот тут — котел. — Он ткнул пальцем в округлые бока передней части паровоза. В нем нагревалась вода и паром толкала поршни. А поршни уже двигали колеса…

— Невероятно… — бормотал Антонио, поглаживая какую-то деталь возле колеса.

— А вон из той кабины все управлялось, — добавил Бурик.

Антонио уважительно посмотрел туда, куда указывал Бурик.

— Наверняка все внутри разворовано, — сказал Добрыня.

Бурик ничего не ответил. Ему ужасно хотелось подняться по железной лесенке наверх, посмотреть кабину, какая она внутри. Однако собаки вот… и люди какие-то — видимо, сторожа.

Увидев сторожей, Добрыня несколько приободрился.

— Пойду, попробую договориться, — сказал он Бурику и Антонио.

— Да ну их… — ответил Бурик. — Уж лучше так…

— Да-а? А собаки, между прочим, и под колесами пролезть могут…

— Ну хорошо, — рассудительно сказал Бурик. — Пошли к мужикам.

Самый старый (действительно сторож) уперся напрочь — не позволю, и все тут!

— Идите к диспетчеру, вон, на четвертый этаж.

— И пойдем, — с достоинством ответил Добрыня.

— Идите, идите!

— И пойдем! — повторил Добрыня. — А вы здесь оставайтесь.

Стараясь казаться гордыми и независимыми, мальчишки вошли в странное треугольное здание. В гулком прохладном вестибюле обнаружился лифт. Бурик ворчал.

— Ну чем нам поможет этот диспетчер? Прогонит только…

— А может, не погонит? — спросил доселе молчавший Антонио.

— Как же… Будет нам не паровоз, а кукиш!

— Cosa vuol dire «кукиш»? — тут же отреагировал Антонио.

Добрыня сложил из трех пальцев характерную комбинацию и молча протянул ее Антонио. Тот от неожиданности шарахнулся в сторону и наступил Бурику на ногу.

— Уй-я-а!.. — завопил Бурик, наполняя пустой вестибюль раскатистым эхом.

— Не, Саш, он так не понимает, — сказал Добрыня. — Ты уж объясни ему.

— А как я ему объясню, если сам не знаю, как это объясняется? Кукиш и кукиш. У нас в классе есть Анька Щербакова… — на этих словах Бурик запнулся и слегка покраснел. — Она вообще «корочница». Прикольная… Мы на основах экономики проходили какие-то определения. Она взяла и на перемене написала на доске, что кукиш — это кулак, сменивший силовые методы на экономические. А тут учительница вошла.

— И что?

— Да ну, как начала орать! Папу вызвала. Сказала, что у Аньки в голове только чернуха. А она… ну просто… приколистка.

— М-да… Ладно, не объясняй про кукиш. Потом поймет. Ого, мы же лифт не вызвали.

Добрыня подошел к лифту и надавил на кнопку. Она засветилась в полумраке вестибюля рубиновой каплей.

Двери лифта отворились. Мальчишки поднялись на четвертый этаж, дав Антонио нажать нужную кнопку.

На четвертом этаже друзья тыркнулись в несколько запертых дверей и, найдя наконец диспетчерскую, несмело постучали.

Диспетчерская оказалась огромным помещением, перегороженным невообразимых размеров пультом. У двери стоял широкий в плечах мужик, явно собиравшийся уходить. Увидев малолетнюю делегацию, он остановился, поднял брови и поинтересовался:

— Чем обязаны такому визиту?

— Мы это… — начал Добрыня.

— Здравствуйте, — перебил его Бурик. — Мы из железнодорожного кружка. К нам по обмену приехал из Италии представитель такого же кружка. Вот он. Его зовут Антонио Виральдини, он из Венеции.

Бурик указал на Антонио, тот торопливо закивал.

— Он очень хочет посмотреть паровозы. Русской конструкции… А мы слыхали, что у вас тут их… немножко есть. Ну и… вот. Ведь гостям нельзя отказывать. Тем более зарубежным.

— Итальянец, значит, — сказал мужик, критически оглядывая Антонио.

— Самый настоящий, — заверил его Добрыня. — Натуральный! Антошка, скажи ему.

— Ну ладно, ладно… — сжалился мужик. — А на какой паровоз вы хотели посмотреть? На эти, что ли, развалины внизу?

— А… а разве еще есть? — в один голос спросили Бурик и Добрыня.

Мужик криво усмехнулся: «Пошли. Кружковцы…» По дороге он официально представился:

— Меня зовут Андрей Владимирович Баринов, я — машинист-испытатель первого класса… — тут его перебил могучий гудок.

Мальчишки инстинктивно присели.

— Что это?! — по-итальянски испугался Антонио.

Бурик машинально перевел. Получилось в меру эффектно — с этого момента машинист Баринов смотрел на всю компанию со значительной долей уважения.

— Легкие пробует, — пояснил он.

— Кто? — удивленно спросил Бурик.

— Сейчас сами увидите.

Они завернули за угол.

На рельсах, возле большого ангара, тяжко вздыхал и пыхал паром огромный черный агрегат с трубой, огромными колесами, угольной тележкой и массой непонятных приспособлений. На его борту красовалась надпись: «ЭУк699-74». Мальчишки обомлели…

— А сколько ему лет? — спросил Добрыня, глядя на паровоз круглыми глазами первооткрывателя.

— Двадцать девятого года рождения, — последовал ответ. — Так что считай сам. У тебя по математике что?

Добрыня слегка смутился.

— Примерно то же, что и по истории… — он не любил разговоров на эту тему.

Андрей Владимирович понимающе засмеялся упругим баритоном и взъерошил добрынины патлы.

— Понятно…

Добрыня посмотрел на него умоляюще.

— А можно мы… ну… это… А? Хоть немножко…

Из кабины высунулась светлая вихрастая голова:

— Владимирыч, это твои, что ли?

— Ты, Аркадиус, пошути у меня! А хоть бы и мои… Из кружка это. Железнодорожного. Понял? Не хухры-мухры…

— А его правда зовут Аркадиус? — тихонько спросил Бурик.

— Нет, он просто Аркадий, — со смехом ответил Баринов. — А когда острит не в меру, то Аркадиус и есть. Ну что, команда, пустим молодежь?

— Да что с вами делать… Поднимайтесь!

Не помня себя от радости, мальчишки устремились по отвесной лестнице наверх.

В кабине, кроме Аркадия, находилась молодая девушка, одетая в черную робу, и высокий дядька. Девушка представилась Галей. Дядька никак не представился.

Наверное, этим людям, населявшим кабину, нужны были такие вот зрители-слушатели — в меру маленькие, с широко распахнутыми глазами, восхищенно глядящие на все вокруг и задающие глупые вопросы.

— Так, народ, смотрите, только руками ничего не трогайте, — сказал Аркадий, исполнявший обязанности и кочегара, и, казалось, настройщика всей этой огромной, сложной машины, — все горячее.

— Разве мы не понимаем? — важно ответил Бурик.

— Так при ком у вас этот кружок?

— При железнодорожном институте… — как можно более честным голосом ответил Добрыня.

Бурик при этом неуютно поежился.

— При МИИТе, что ли? — не унимался Аркадиус. — А при каком факультете? Я слышал, там несколько кружков по разным направлениям…

Мальчишки впали в ступор. Ибо ни Бурик, ни Добрыня, ни, конечно, Антонио, совершенно не представляли себе, как могут называться факультеты железнодорожного вуза, и уж тем более кружкú при нем. В голове у Бурика хаотично возникали то Михеич-Джузеппе, то какие-то стрелочники (все время пьяные и непременно в чем-то виноватые)… Добрыня почему-то думал об обходчиках путей в грязных оранжевых жилетах и об угрюмых мужиках, которые на стоянках зачем-то обстукивают длинными молотками колеса поездов дальнего следования. Антонио ни о чем не думал — он с видом аборигена острова Пасхи рассматривал невиданное прежде огнедышащее чудо и не пытался вникнуть в содержание разговора.

Пауза затянулась до неприличия. «Никогда Штирлиц не был так близок к провалу», — вспомнил Бурик фразу из показанного недавно старинного телесериала. Добрыня, в свою очередь, уже рисовал себе картину того, как всю компанию с позором попрут с паровоза.

Но тут на помощь друзьям пришел Антонио:

— Economico…. — вдруг произнес он. — Molto economico! No?[37]

— Ах, на «эконо-о-мике», — протянул Аркадий.

— Несчастные люди! — резюмировал до этого молчавший высокий дядька. — Кошмар!

— Слушай, — зашептал Бурик Антонио. — Ты-то откуда знаешь про факультет экономики в этом… МИИТе?

— Не знаю ничего про эту вашу мииту. Просто подумал, что вот такое использование пара, наверное, очень экономично — вода и уголь. И больше ничего! Это удивительно…

— Ты даже не представляешь себе, как вовремя ты это ляпнул.

— А что я такого сказал? Ничего такого…

— Ладно, потом объясню.

— Эй, а по-русски? — прервал их Баринов.

— Извините, Андрей Владимирович. Просто я перевел Антонио то, что вы сказали про паровоз.

— А, это другое дело.

— А итальянский ты тоже в кружке железнодорожников выучил? — поинтересовалась Галя.

— Нет… — Бурик потупил глаза. — В итальянской спецшколе…

— Ну, мужики, тогда держите пять! — сказал Аркадий.

Мальчишки по очереди растопыренными пятернями ударили по промасленной ладони в разводах угольной пыли.

— Смотрите и удивляйтесь! — сказал стоящий у них за спиной Андрей Владимирович и жестом обвел кабину машиниста.

Точнее сказать, кабины никакой не было — всего лишь узкий проход между топкой и тендером, так Аркадий обозвал смешной прицеп с углем. Черная панель над топкой была утыкана всевозможными кранами, вентилями, рукоятками, переключателями, рычагами и клапанами. Справа от пышущего жаром котла красовалось весело раскрашенное колесо, напоминающее штурвал, а над ним — концептуальная табличка: «Машинист! Проезд на запрещающий сигнал семафора — преступление перед ГОСУДАРСТВОМ!», несомненно, обосновавшейся тут с того самого 1929 года.

Сразу над топкой шипел самоварного вида краник, закрепленный на медном змеевике. Он сердито плевался кипятком с периодичностью в пять-шесть секунд.

— Так, ребята, посторонились — подтопить надо.

Мальчишки буквально вжались в стены. Аркадий тем временем вооружился большой лопатой.

Сам процесс напоминал кадры из фильма о Гражданской войне — боевая подруга Аркадия, Галя, отточенными движениями открывала и закрывала пасть топки, а ее вихрастый друг закидывал в ревущее пламя очередную лопату угля. Для сохранения антуража не хватало только чумазого белогвардейца с винтовкой…

Через несколько минут безмолвного наблюдения за процессом топки и оглядывания интерьера кабины со стороны мальчишек посыпались глупые, но выразительные вопросы:

— А что это у вас такое, все время без пятнадцати восемь? — поинтересовался Бурик.

— Гхм… — сказал Андрей Владимирович. — Это манометр.

— Что вы говорите… Я смотрю, здесь вообще много этих… манометров. И вообще, приборов.

— Меньше, чем в самолете, — усмехнулся Аркадий.

— Как же вы в них разбираетесь? — спросил Добрыня.

— Да на них же все написано. На рукоятках тоже.

«Форсунка…» — прочитал Бурик на одной из них.

— И в самом деле…

— А этот что показывает? — осведомился Добрыня.

— Этот? Давление в котле. Дойдет стрелка до двенадцати — видишь, черта — можно будет ехать.

Аркадий покрутил продолговатую ручку на котле, бросил взгляд на приборы и начал спускаться по лесенке вниз. Бурик потихоньку переводил Антонио весь разговор.

— Неужели в самом деле можно? — удивленно спросил он.

— Не знаю… Но очень хочется. Нас, наверное, не возьмут…

— А поедете? — спросил Добрыня Андрея Владимировича.

— Ребята, ну какие могут быть гарантии? — ответил тот. — Машина старая, неизвестно еще, что выкинет. Вот завтра поедем точно, будем его на «боеготовность» проверять… А сегодня — так, профилактика…

— За-автра…

— Ну что вы там, клапан открыли? — закричал снизу Аркадий, — Давай, трави помаленьку!

Предохранительный клапан проверили с карлсоновской ловкостью. Сбоку с шипением полетели клубы белого пара. Совсем как в кино… Давление в котле начало расти, стрелка медленно, но неумолимо поползла вверх.

Андрей Владимирович велел полить уголь в тендере. Бурик хотел было спросить: «А зачем?» но в этот момент Аркадий решил в очередной раз «проверить легкие» и дернул гудок. Паровоз истошно заорал. От неожиданности мальчишки подскочили на месте. Очевидно, это смотрелось довольно комично, потому что Галя с Аркадием, глядя на них, не смогли удержаться от смеха. Затем Аркадий подсоединил к какой-то блямбе возле котла черный шланг с узким наконечником и полил уголь водой.

Каждый член команды занимался своим делом. Казалось, о мальчишках уже забыли.

— Ну вот, похоже, и конец приключению, — подвел итог Добрыня. — Наверное, не стоит дожидаться, пока нас погонят, а лучше уйти самим.

— Все равно — было замечательно! — со вздохом сказал Бурик.

Собрались спуститься, чтобы осмотреть паровоз снаружи и тогда уж попрощаться с гостеприимными хозяевами.

— Подождите! — вдруг взмолился Антонио. — Мне кажется, вот сейчас ни в коем случае нельзя уходить…

— Почему? — настороженно, но с робкой надеждой спросил Бурик.

— Не знаю… — ответил Антонио. — Пока не знаю.

— А давай пока оставим тут добрынину сумку. Будет повод опять сюда подняться. Добрыня, дашь сумку?

— Да возьми, пожалуйста, жалко, что ли!

Бурик положил сумку возле тендера, и мальчишки начали спускаться по отвесной лесенке. Добрыня шел первым.

— Э… Не так слезаешь, — сказал Владимир Андреевич. — Повернись лицом к паровозу, теперь… вот, молодец.

Спустившись, ребята обошли вокруг паровоза — полюбовались, какой он смазанный и ухоженный. Непонятное устройство, венчаемое узкой трубкой, периодически выпуская кружевное облако пара, издавало веселый «чух-чух». Бурик потрогал огромные, выкрашенные красной краской колеса — метра полтора в диаметре, не меньше — и вдруг сказал:

— Слушайте, полезли назад, пока не гонят?

— Давай, — ответил Добрыня. — Была не была!

Следом за мальчишками в кабину поднялся Андрей Владимирович.

— Ребят, встаньте в сторонку. Сейчас прошвырнемся немного.

Бурик с Добрыней переглянулись. «Yes-sss!!!» — правый локоть сам пошел к левой коленке одновременно у обоих. Антонио не понял жеста и Бурик эмоционально пояснил.

Все трое восторженно посмотрели друг на друга. Члены паровозной команды с разных сторон поднялись в кабину — кто по лесенкам, а кто из тендера. Бурик, Добрыня и Антонио постарались если уж не размазаться по стенке, то как минимум «прикинуться ветошью», чтобы не мешать слаженной работе машинистов, кочегаров и помощнице Гале, вновь взявшейся за управление ненасытной топкой.

Несколько непонятных манипуляций с рычагами и рукоятками — и тяжелая машина тронулась. Задний ход.

Антонио посмотрел на Бурика. «Неужто в самом деле едем???» — говорил его взгляд.

Бурик улыбнулся в ответ — действительно, не верится. Старинная машина, а движется! Остановились. В чем дело? А, это Андрей Владимирович вышел перевести стрелку. Теперь вперед. Полный вперед! Паровоз постепенно набрал скорость. Мимо пронесся небольшой домик-станция, напоминающий пристань для катеров.

По затерявшимся в траве вспомогательным веткам чудо прошлого века выехало к платформе «Щербинка». Аркадий вновь дал гудок. В окнах подъезжающей электрички появились расплющенные о стекло носы — пассажиры удивленно глядели на невесть откуда взявшийся паровоз. Бурик и Добрыня, одуревшие от счастья, принялись махать им. Пассажиры махали в ответ.

Платформа быстро осталась позади. Мимо пронеслись массивные ворота, ангары и другие железнодорожные сооружения, допотопные электрички и локомотивы, стоящие на вечном приколе, какие-то приземистые кирпичные будки с незнакомой надписью «ПОНАБ»… И вдруг за окнами замелькала березовая роща. На соседнюю насыпь взобрался взъерошенный мальчишка лет десяти и, увидев паровоз, застыл в недоумении. Андрей Владимирович поднял рацию: «Выезжаем на Кольцо».

Бурик легонько ткнул Добрыню локтем в бок.

— Представляешь, сейчас сделаем круг и окажемся в 1929 году!

— Однако не хотелось бы… Бр-рр…

Аркадий сбавил скорость и через пару минут паровоз остановился.

— Что, приехали? — спросил Добрыня у Андрея Владимировича.

— Нет, просто надо немножко дров собрать. Тут по обочинам много березовых поленьев раскидано. Чего добру пропадать!

— Мы поможем, ладно? — сказал Бурик.

— Давайте, — усмехнулся Андрей Владимирович. — Только слишком тяжелые не берите, там и маленьких полно.

Мальчишки спустились с паровоза и пошли к обочине. Там действительно лежало много березовых чурок, словно специально для них нарубленных.

Бурик взял две небольшие чурки и развернулся, чтобы идти к паровозу, но застыл на месте, настолько открывшийся вид зачаровал его: огромный черный паровоз, гонец из прошлого, пыхающий паром посреди молодого березняка. «Поезд-призрак…» — пронеслось в голове. — Вот и повстречались, можно сказать… И даже покатались…»

Из раздумий его вывел окрик Аркадия.

— Ну что, поехали?

Паровоз вновь набрал ход. Андрей Владимирович что-то передал по рации диспетчеру, потом повернулся к юным гостям.

— Только смотрите, не влюбляйтесь во все это. А то захватит и не отпустит потом всю жизнь…

— Предупреждение запоздало, — с улыбкой ответил Бурик.

Андрей Владимирович посмотрел на него. Да, ребята… Теперь вы до конца дней обречены ловить отзвуки паровозного гудка в сигналах проезжающих электричек.

Паровоз все увеличивал скорость. Аркадий, поддавшись азарту, давал гудок через каждые двести метров. Ветер трепал его вихры и дружески лохматил волосы трем мальчишкам, случайно встретившим в своей жизни еще одно Настоящее Чудо.

Антонио во все глаза смотрел то на проносящийся мимо пейзаж, то на пламя, ревущее в открываемой Галей топке (Андрей Владимирович ловко бросал туда уголь), и думал, что бы сейчас сказал Этторе, увидев его, Антонио, здесь. Ведь не может быть, чтобы Этторе не было на свете. Он обязательно где-то есть, если есть Антонио. А значит, они обязательно увидятся!

Бурик смотрел вдаль и улыбался каким-то своим мыслям.

Добрыня сосредоточенно наблюдал за работой Аркадия. Ему очень хотелось потянуть рычаг гудка.

Аркадий, видимо, почувствовал просящий взгляд. Обернулся, поманил рукой. Добрыня подошел.

— Тяни, — сказал Аркадий, указав на длинный рычаг под потолком кабины. — Давай, подсажу.

— Не, я сам.

Добрыня подпрыгнул и повис на рычаге. Окружающее пространство наполнилось ликующим ревом. Добрыня засмеялся и спрыгнул вниз.

— Ну, кто следующий? — спросил Аркадий.

— Антошка, давай ты, — распорядился Добрыня.

Аркадий легко поднял Антонио за талию, и тот повис на рычаге, болтая ногами. Паровоз вновь послушно отозвался протяжным гудком.

— Теперь ты давай, — сказал Аркадий Бурику.

Тот усмехнулся.

— Надорветесь. Я тяжелый.

Аркадий расхохотался и легко подбросил Бурика почти к самому потолку. Бурик восторженно взвизгнул, вцепился в рычаг гудка и висел на нем, пока пальцы не ослабли и Аркадий не подхватил его.

— Ну, что чувствуем? — с улыбкой спросила наблюдавшая эту сцену Галя.

Бурик подумал, отряхнул руки и с серьезным видом ответил за всех:

— Кажется, у взрослых это называется Счастьем.