"Девочка и олень" - читать интересную книгу автора (Пашнев Эдуард Иванович)

Глава XII. Лыжная прогулка

Надя не выдержала, сама позвонила. Поэтому она думала, что колючка Гу Кай-Чжи не достала до сердца Марата Антоновича. Уколола в тот вечер его, а боль, тревожная и радостная, поселилась в ее сердце. Потом было свидание в присутствии отца, книжка Булгакова. И все-таки он услышал прикосновение иголки кактуса. И не в лунную ночь, как она тогда вообразила, а в метельную, снежную.

— Надя! — раздался знакомый голос за деревьями.

Отец и дочь разом воткнули салки и остановились.

Николай Николаевич посмотрел в сторону павильона Нерастанкино, а Наде показалось, что позвали сзади. Склоны Царицынских прудов и холмы парка, переполненные лыжниками, ослепительно сверкали под солнцем, скрипели под полозьями, звенели от звонких голосов и смеха так, что с деревьев падал снег.

— По-моему, тебя позвали, — сказал отец.

— Надя!

Из-под горы поднимался елочкой и махал палками какой-то мальчишка в красном свитере и в белой шапочке с кисточкой, болтающейся в такт шагам из стороны в сторону.

— Надя! — подбежала сзади на лыжах девчонка в белом свитере, с распущенными волосами.

— Марат Антонович! Татьяна Петровна! Я вас не узнала.

— Какая я тебе Петровна, побойся бога, — возразила Таня. — Я и всегда-то чувствую себя девчонкой, а сегодня особенно. Такой же девчонкой, как ты. Даже больше, чем ты.

— Здравствуйте, Николай Николаевич, — приветливо кивнул Марат.

— Простите, я думала, вы просто так здесь стоите, — засмеялась Таня. — Так вот, значит, какой у Нади папа! И вот какой стала сама Надя. Я ни за что бы тебя не узнала. Я из-за тебя проспорила две бутылки шампанского. Марат сказал: «Поедем в Царицыно, там обязательно увидим Надю. Это ее район, и она в такой день ни за что дома не останется». Я сказала, что немыслимо найти человека в стоге сена, то есть иголку в стоге сена.

Она засмеялась, радуясь тому, что так интересно оговорилась. Николай Николаевич, встретивший поначалу их несколько неприязненно, тоже заулыбался. Жена Марата Антоновича ему понравилась. Глаза у нее возбужденно блестели, на щеках играл румянец. Она подъехала совсем близко к Наде, их палки и лыжи переплелись, и они упали в снег, громко хохоча. Смеялись и все вокруг. День был удивительно хорош.

— Я предлагаю сделать небольшой пробег в парк, — сказал Николай Николаевич, — до мостика Баженова, который мы давно не видели с Надюшей, и обратно.

Марат Антонович улыбнулся и молча показал на свою жену и Надю, предоставляя им право выбрать маршрут и ответить Рощину.

— Мы согласны, — ответила Таня за себя и за Надю. — А это, значит, и есть Нерастанкино? Какой нужный всем людям домик. Почему же он пустой?

Портик павильона, куполообразная крыша, капители колонн были украшены пышными, искрившимися на солнце шапками снега. Деревья тоже были в снегу. Тоненькие стволы молодых кленов сгибались под непосильной тяжестью.

— Здесь все дома пустые. А многие без крыш, — сказал Марат Антонович. — Здесь никто никогда не жил.

— Нет, правда, какое красивое слово — Нерастанкино, — опять повторила Таня. — Не хочу ни с чем расставаться. Хочу всегда жить в Нерастанкино! — крикнула она озорно и постучала палкой по стволу толстого дерева, под которым они все стояли.

Могучий дуб держал на своих ветвях несколько сугробов. Они медленно подтаивали, пригнутые ветки выпрямлялись, и время от времени на землю жмякались пышные, не успевшие еще спрессоваться слитки снега, оставляя неглубокие ямки в ровном насте. Сорвалась неожиданно и с крыши павильона охапка снега и рассыпалась по дорожке. Потряхивая длинными волосами, Таня выкатилась из-под дерева и потопталась, утрамбовывал упавший с крыши сугроб. Несколько мелких комочков упали ей на плечи, на голову.

— Таня, где твоя шапочка? — спросил строго Марат.

— В кармане. Мне не холодно.

— Все равно надень и возьми палки, — он подобрал их, когда она упала. — И давай я тебя отряхну.

Его забота о жене больно и сладко кольнула сердца Нади… Это было странно, но сейчас ей казалось, что ее любовь распространяется и на жену Марата Антоновича и на их дочь Дуську, которую она еще ни разу не видела. Они все ей были дороги, как мама, как папа, как этот ослепительный снег.

Баженовский мостик соединял берега глубокого оврага, по дну которого, летом густо затененный кустарниками и деревьями, бежал ручей. Сейчас здесь, в чаще парка, тихо и умиротворенно лежал снег, кое-где редко и лениво падающий с веток сам по себе. Ни смеяться, ни говорить громко не хотелось. Они молча скользили на лыжах, поглядывая по сторонам, словно надеясь, что вот из-за кустов выйдет сам Баженов или Екатерина II, для которой строились все эти царицынские дворцы, беседки, мостики.

— А вы правда знали, что встретите меня здесь? — обернулась Надя к вожатому, который шел последним.

— Да, Надюш, иначе мы поехали бы в какое-нибудь другое место — поближе или подальше, — он улыбнулся. — Хорошо здесь. Мы с Таней первый раз в этом году на лыжах. В субботу проснулся ночью, подошел к окну, а за ним ничего не видно. Все залеплено снегом. Вот такой же, как на деревьях, белый, пушистый. И я почувствовал, что снег позвал меня.

— В Царицыно?

— Сначала просто позвал на улицу, в лес, а потом в Царицыно.

Николай Николаевич возглавлял движение. Таня держалась поблизости. У них был свой разговор про парки Ленинграда и Подмосковья. Надя почти не слышала отца и Таню. Она впитывала каждой клеточкой тела дыхание Марата Антоновича за спиной, поскрипывание его палок и лыж. Она была благодарна Гу Кай-Чжи, который придумал такой простой способ беспроволочной связи, хотя и не верила в чудеса. Она просто знала, что если о человеке очень долго думать и звать его, то он обязательно услышит, не в лунную ночь, так в метель, и придет. Пусть думает, что его позвал снег.

— У меня ваша книга, — обернулась Надя. — Вы не думайте, я помню. Я не принесла, потому что вы сказали, что сами придете.

— Не выбрался, Надюш. Выезжал с трудными фильмами в Куйбышев, в Воронеж. А вернулся, смотрю: что такое? Все афиши на тебя пальцами показывают. И люди смотрят и бегут на твою выставку.

Надя улыбнулась. Музей Л. Н. Толстого действительно напечатал оригинальное объявление. Под большими буквами «Наш вернисаж» рука с вытянутым стрелой указательным пальцем упиралась в домик на Кропоткинской и следовало сообщение: «Государственный музей Л. Н. Толстого (Кропоткинская, 11) — выставка рисунков и композиций к роману Л. Н. Толстого «Война и мир» московской школьницы Нади Рощиной. Обсуждение состоится 28 числа в 18 часов».

— Эта выставка подвела итог, — сказала Надя. — Теперь я, наверное, больше не буду возвращаться к этой теме.

— Хорошо прошло обсуждение?

— Не знаю. Мне все время было как-то не по себе: помещение у них небольшое, и они, чтобы повесить мои рисунки, сняли картины Репина и Нестерова.

— Ничего, привыкай, — посоветовал Марат.

— Я и вам посылала пригласительный билет. Вы разве не получили?

— Получил, Надюш, получил, — он виновато развел руками и палками. — Проклятая суета заедает. Статью надо было срочно сдавать.

— Я читала вашу статью в журнале «Искусство кино» про документальное кино. Мне очень понравилось.

— Спасибо, конечно, — отмахнулся вожатый, — но это все неважно перед лицом чистого снега. Это и есть та самая суета.

Они ехали по лыжне, проложенной между деревьями к мостику, и остановились. Николай Николаевич поднял руку, словно требовал внимания и особой тишины. Из глубины сугроба поднималась крутая кирпичная арка, скромные решетчатые перила были вправлены в простые круглые столбики, напоминающие лесные пеньки. Все это было припорошено снегом и трогало душу своей естественностью и незамысловатостью.

— Спасибо! — тихо проговорил Николай Николаевич и слегка склонил голову, и Марату и Тане показалось, что он поблагодарил не только их за уважительное молчание, но и кого-то еще, может быть, Баженова, а может быть, природу за то, что она так красиво припорошила чугунные решетки.

— Василий Иванович, — спустя еще одну минуту молчания сказал он с грустной восторженностью, — академик Болонской и Флорентийской академий, автор грандиозных проектов — и этот маленький мостик. Василий Иванович! — повторил он умиленно, словно хотел попенять хозяину этого мостика за то, что он пригласил их в гости, а встречать не вышел.

— Вы так называете его, словно были хорошо знакомы, — с некоторой долей иронии сказала Таня.

— Да, — серьезно ответил Рощин и покивал утвердительно головой. — И Надюшка его тоже хорошо знает.

И у него это получилось так искренне, что Таня совсем иначе посмотрела на мостик, показавшийся поначалу заурядным. По этому мостику не хотелось бежать, а хотелось стоять перед ним или идти медленно-медленно. «Ах, как просто и как хорошо, — подумала она и посмотрела с благодарностью на Николая Николаевича. — Какое это счастье иметь отца, для которого Баженов просто Василий Иванович». Такую же благодарность увидела Надя и в глазах Марата. И она, счастливая, посмотрела еще раз на чугунные перила и столбики, ритмически уходящие вдаль, на высокие белые макушки деревьев на той стороне и глубоко вздохнула, вобрав в себя и небо и землю.

Николай Николаевич съехал вниз. Он хотел зарисовать мостик Баженова с аркой, сугробами и тремя пестрыми фигурками лыжников на фоне высоких деревьев. У него всегда был с собой маленький блокнотик для зарисовки пейзажей и архитектуры.

— Хорошо бы построить около такого мостика большой деревянный дом со скрипучими лестницами, — мечтательно сказала Таня, — назвать его Нерастанкино и жить в нем, не расставаться.

— А скрипучие лестницы у тебя куда ведут? — спросил Марат. Глаза его хитровато и загадочно посмотрели на жену.

— Как куда? На второй этаж. Он будет весь стеклянный, с такими эркерами.

— Правильно, именно стеклянный, потому что на втором этаже будет мастерская Нади.

— Великолепная идея, — захлопала в ладоши Таня, бросив палки в разные стороны. — Внизу будет круглая гостиная с телевизором, где мы будем по вечерам собираться и пить чай с соленым печеньем. И камин, конечно, чтобы смотреть на огонь.

— Надо будет не забыть заказать где-нибудь хорошие каминные щипцы, — засмеялся Марат.

— И поискать в антикварных магазинах каминные часы с бронзой, с амурчиками или со львами, — продолжала с энтузиазмом мечтать Таня.

— И каминный экран с гобеленом, как в Екатерининском дворце, — подсказала Надя.

— Ты хотела бы жить в таком доме? — спросил Марат, и было видно: он сам хотел бы.

— Да, — ответила Надя, — Только это, наверное, невозможно.

— Не знаю, — вздохнул он, — если нам всем очень не повезет в жизни, то невозможно.

— Слушай, а ты можешь начертить проект такого дома? Или твой отец? — азартно спросила Таня.

— Папа, конечно, сможет. Он театральный художник, а это все равно что архитектор. И я могу попробовать.

— Лучше ты сама… Давайте начертим, — обратилась она к Марату и Наде, — и начнем осуществлять свою идею. Только про Дуську не забыть, чтобы у нее в детской шведская стенка была и не обыкновенное окно, а какое-нибудь необычное: не круглое, а фигурное. Построим такой замечательный дом, и будет это наше Нерастанкино. А на фронтоне буквы из чего-нибудь выложим, чтоб издалека блестели.

— Из смальты буквы, — сказала Надя. — А на скрипучих лестницах рядом с большими перилами для взрослых — маленькие, детские. Я видела в кино: так делают в Японии.

— Милая моя, как хорошо это ты сказала — маленькие перила, — обняла жена Марата Надю. — В этом доме будет много маленьких детей.

Высокие деревья заснеженными макушками загораживали солнце, и в этой части парка было тихо и сумеречно, как вечером. Холодок начинал забираться под свитеры и куртки, пора было возвращаться. По другой лыжне они вышли из парка к беседке «Золотой сноп», миновали павильон «Миловида», руины средневековой башни, специально построенной здесь архитекторами в восемнадцатом веке, и снова оказались на том месте, где встретились. Все выглядели уставшими, умиротворенными. Солнце тоже казалось уставшим, оно бросало свои лучи вскользь по макушкам деревьев и уже не согревало, а только слепило глаза. Вечер был близко. Мокрые варежки на руках Нади сверху закалянели. Николай Николаевич был доволен прогулкой. Ему понравилась Таня, и он не так враждебно, как раньше, поглядывал на ее мужа.

— Интересно, — медленно проговорила Таня, — кто придумал этим павильонам и беседкам такие красивые названия? «Миловида»! «Золотой сноп»! Архитектор или придворные Екатерины?

— Архитектор, конечно, — сказал Марат. — Строительство начинал Баженов, а заканчивал Казаков. Он и названия дал.

— Нет, — возразила Надя. — Беседку и оба павильона построил не сам Матвей Федорович Казаков, а его ученик — Еготов.

— Ма-рат! — подтрунивающе протянула Таня. — А я-то думала, ты все у меня знаешь.

— Не забывай, голубушка, — отшутился он, — что мы идем с тобой рядом с президентом КЮДИ.

— Я просто здесь живу, — смутилась Надя.

— Нет, ты просто живешь в искусстве, куда нам с Таней нужно еще пропуск получить.

Николай Николаевич не вмешивался. Он улыбался, глядя сверху на замерзшие Царицынские пруды.

Постояв немного у павильона «Нерастанкино», они двинулись в сторону центральной усадьбы, молча работая палками. Все почувствовали холод наступившего вечера и хотели согреться. Оперный дом, Кавалерийский корпус с вензелем Екатерины на фронтоне, дворцовые постройки — все без крыш, просматриваемые насквозь, с наметенными внутри сугробами, были печально красивы своим нежилым видом.

— Неужели эти дворцы никогда не будут достроены и никогда здесь никто не будет жить? — не выдержала Таня.

— И не надо, — сказал Рощин. — Их нельзя достраивать. Пропадет аромат истории и красота камней, красота архитектурных линий. Это же удивительное само по себе место. Мы любуемся архитектурой без крыши, архитектурой в чистом виде. Это удивительное заповедное место. Пожалуйста, не надо его достраивать.

— Действительно, прекрасная готика! — поддержал его Марат.

Николай Николаевич с хитрецой посмотрел на дочь. Он хотел, чтобы Надя поправила вожатого, объяснила ему, что такую архитектуру называли готикой в восемнадцатом веке в отличие от новой архитектуры, а теперь это псевдоготика. Но она не стала поправлять Марата. Да это было и неважно — готика, псевдоготика. Сегодня это было неважно.

— Марат Антонович, — сказала она, — в вашем переплетенном экземпляре два листа чистых впереди, можно я на них иллюстрации сделаю к «Мастеру и Маргарите»?

— Да, Надюш, — спохватился он, — мы с тобой совсем забыли поговорить про книжку. Как она тебе?..