"БЕЗГРАНИЧНОЕ. ВОСТОЧНЫЕ И ЗАПАДНЫЕ СТРАТЕГИИ САМОРАЗВИТИЯ ЧЕЛОВЕКА" - читать интересную книгу автора (, Уилбер Кен)

Глава Шестая СТАНОВЛЕНИЕ ГРАНИЦ

Мы посвятили так много времени рассмотрению природы вневременного сознания единения, ибо после того, как это безграничное сознавание понято, пусть даже в самых общих чертах, яснее становится природа остального спектра сознания. Определяя подлинное я человека как эго, ортодоксальная психология вынуждена описывать сознание единения как некое ненормальное, помраченное или измененное состояние сознания. Но когда сознание единения начинает восприниматься как естественное я человека, его единственное подлинное я, понятным становится, что самое эго представляет собой неестественное ограничение и сужение этого сознания. В самом деле, каждый уровень спектра сознания можно понимать как последовательное ограничивание, сокращение пределов или сужение подлинного я человека, сознания единения и безграничного сознавания.

В настоящей главе мы рассмотрим эту удивительную историю становления границ. Природе, как мы увидели, сей безумный мир границ неведом – ни стен, ни заборов в природе не существует. Однако мы, похоже, живем преимущественно как раз в мире границ, мире стен и пределов, рубежей и сражений. Поскольку же нашим единственно подлинным Я во всех случаях остается сознание единения, как так вышло, что существуют, по-видимому, и другие уровни сознания? Что дало толчок появлению целого ряда различных уровней самоотождествления?

Поскольку каждый уровень спектра представляет собой последовательное ограничивание и сужение пределов сознания единения, наше исследование появления этих границ нужно будет начать с самого начала, с первопричины, с первой границы как таковой. Ранее мы ее уже рассматривали. Мы назвали ее исходной границей: это разделение на зрящего и зримое, на познающего и познаваемое, субъект и объект. Возникновение исходной границы влечет за собой цепь неизбежных следствий. Появляется множество других границ, каждая из которых возводится на предыдущей; спектр сознания расслаивается на разные уровни; разом возникает известный нам мир; а человек теряется, поражается и очаровывается, расстраивается и запутывается, любит и ненавидит свою сотканную из противоположностей Вселенную.

Религия, философия, мифология и даже наука предлагают свои объяснения этого начала, этой первопричины, этого импульса к творению как таковому. Астрономы говорят нам, что приблизительно 15 миллиардов лет назад не было ничего, совсем ничего, и вдруг... Ба-бах! Из ничего – величественный взрыв, который привел к появлению космоса. Христианская мифология говорит, что несколько тысяч лет назад был только Бог, а затем в ходе семидневной серии мини-взрывов был создан мир, каким мы его знаем. И наука с ее Большим Взрывом, и религия с ее Богом-Отцом попытались точно указать начальное движение творения и проявления. Но сколько бы они не искали эту первопричину в прошлом, им никогда не найти удовлетворительного решения, так как прошлого не существует. Эта первопричина случилась не вчера. Напротив, это нынешнее событие, нынешний факт, – это то, что происходит в настоящем. Кроме того, эту первопричину не следует приписывать Богу, пребывающему вне нашего существа, ибо Бог есть истинное Я всего сущего. Исходная граница, эта вечно действенная первопричина, есть то, что мы делаем в данный момент.

Самый загадочная сторона вопроса состоит в том, почему вообще возникает исходная граница. Иначе говоря, зачем он, первородный грех? Зачем мир сансары, майи, зачем несчастья ограниченности? Хотя это вполне естественный вопрос, в данной загадке скрыта ловушка. Ибо спрашивая, "почему возникла исходная граница?", мы на самом деле спрашиваем, что было до исходной границы. Но исходной границе ничто не предшествует. То есть ничто ее не причиняет, ничто ее не производит, ничто ее к жизни не вызывает. Если бы у исходной границы была причина, то сама эта причина и была бы исходной границей. Говоря богословским языком, первопричина, у которой есть причина, это не первопричина. Так что единственно возможный и неудовлетворительный, как это сперва покажется, ответ на вопрос "почему возникла исходная граница?" состоит в том, что никакого "потому" нет. Можно сказать, что исходная граница возникает сама собой, как наличная деятельность человека, но деятельность беспричинная. Это движение в сознании единения человека, движение самого этого сознания, движение, которое влечет за собой многочисленные следствия, но само таковым не является.

Мы вернемся к этому начальному движению в последней главе и посмотрим, сможем ли проникнуть в тайну его осуществления, но на данном этапе мы можем сказать только то, что неожиданно в этот самый момент, и в этот, и в этот опять возникает исходная граница. Мы видели – как в примере с вогнутым-выпуклым, – что всякий раз, когда на реальность налагается граница, она порождает открытое противостояние двух противоположностей. То же самое происходит с исходной границей. Ибо она разрывает сознание единения, рассекает пополам и производит из него субъект и объект, познающего и познаваемое, зрящего и зримое или, попросту говоря, организм и среду. Естественная линия между организмом и средой – линия кожи, которую нельзя отрицать, – становится иллюзорной границей, оградой, разделением того, что на самом деле неразделимо. И, как говорит Кришнамурти, "в этом интервале, в этом промежутке между зрящим и тем, что он видит, заключен весь конфликт человека".

Отметим, что когда возникает эта исходная граница (а она возникает сейчас, в каждый данный момент), человек больше не отождествляется со своим организмом и средой, он больше не един с воспринимаемым миром, потому что эти две "противоположности" кажутся теперь несовместимыми. Вместо этого он отождествляет себя только со своим организмом, противопоставляя его среде. Организм – это "я", а вся окружающая среда – "не-я". Человек поселяется по эту сторону границы кожи и глазеет оттуда на окружающий его заграничный мир. "Я чужак, один, испуган, в мире, созданном не мною". С появлением исходной границы человек забывает свое предыдущее тождество со Всем и ограничивает сферу самоотождествления только телом-умом.

Итак, что человек делает вид, будто оставил подлинного себя, будто покинул уровень сознания единения, и воображает, что живет лишь в качестве обособленного и изолированного организма. Но это есть не что иное, как создание следующего основного уровня спектра, а именно, уровня организма как целого. Таким образом, исходная граница разрывает единство организм-среда и создает явно конфликтующие противоположности: организм и среду, так что теперь я здесь, а внешний мир – там. Все последующие границы будут покоиться на этом изначальном фундаменте, ибо, как пояснял Чжуан Цзы, "Если нет другого, не будет и себя. Если себя нет, некому будет и вносить различия".

С появлением исходной границы наше обособленное теперь "я" кажется отделенным, навсегда отделенным непреодолимой пропастью от "окружающего" мира. Мы уже больше не мир, мы предстоим перед ним. Сознание единения становится индивидуальным сознанием, Высшее Тождество становится личным тождеством, "Я" становится "я". Первые две главные противоположности, субъект-зрящий и объект-зримое, размыкают свои вечные объятия и смотрят теперь друг другу в лицо как смертельные враги. И начинается сражение мною и моим миром. Внешняя среда становится потенциальной угрозой, так как в ее власти уничтожить то, что я теперь чувствую "подлинным" собой, а именно, мой организм, мое тело-ум. Так здесь впервые появляется совершенно новый фактор, которому суждено иметь огромное значение: появляется сознание страха смерти.

Древний даосский мудрец говорил: "Настоящий человек древности не знал ни любви к жизни, ни ненависти к смерти; не радовался своему появлению [на свет] и не противился уходу [из жизни]; безразлично покидал [этот мир] и безразлично приходил в него, и это все... Это означает, что он не прибегал к разуму, чтобы противиться Дао, не прибегал к человеческому, чтобы помогать небу".* Вот он каким был, этот Настоящий Человек. Где-то в другом месте тот же мудрец говорит о Настоящем Человеке так: "Я не привязан к телу и оставил всякую мысль о познании. Освобождаясь от ума и тела [т.е., обособленного организма как тела-ума], я становлюсь единым с бесконечным". Иными словами, смерть организма составляет проблему лишь для того, кто отождествляет себя с организмом и только.

* "Дао Дэцзин", 14 (Перевод Ян Хин-шуна)

Ибо в момент, когда человек отделяет "себя" от среды, тогда и только тогда возникает этот сознательный страх смерти. Настоящий Человек древности не боялся смерти не потому, что был слишком глуп и чего-то не понимал, но потому что, "выходя за пределы ума и тела", он был вечно един с бесконечным. И этот Настоящий Человек, как сказал бы Риндзай, на самом деле есть Истинное Я человека, его сознание единения. Когда человек сознает, что его глубочайшее Я – это Я вселенной, видимая смерть индивидуальных форм для него становится не только приемлемой, но и желанной.

Умирают только части, не Целое. Но как только человек воображает свое подлинное "я" заключенным исключительно в пределах данного конкретного организма, беспокойство о смерти этого организма становится всепоглощающим. Проблема смерти, страх небытия, образуют самое ядро "я", вообразившего себя всего лишь частью.

Кроме того, это изначальное чувство страха делает почти невозможным для обособленного "я" понимание и принятие единства жизни и смерти. Как и все остальные противоположности, которые мы рассмотрели, бытие и небытие составляют неразделимое единство. Несмотря на их видимое различие, они являются друг другом. Жизнь и смерть, рождение и умирание – это просто два разных способа восприятия этого вневременного момента.

Давайте посмотрим на это следующим образом: все, что только что родилось, что только что начало существовать, не имеет прошлого. Иными словами, рождение есть состояние отсутствия прошлого. И, соответственно, все, что только что умерло, что только что перестало существовать, не имеет будущего. Смерть есть состояние отсутствия будущего. Но мы уже видели, что этот настоящий момент не имеет ни прошлого, ни будущего. То есть рождение и смерть в настоящий момент едины. Этот момент прямо сейчас рождается, – вы никогда не сможете найти у него прошлое, что-то до него. И точно так же этот момент прямо сейчас умирает, – вы никогда не сможете найти у него будущее, что-то после него. Он обретает бытие и уходит в небытие одновременно. Таким образом, настоящее оказывается совпадением противоположностей, единством рождения и смерти, бытия и небытия, жизни и умирания. Как говорил Иппен, "Каждое мгновение – последнее, и каждое мгновение – рождение вновь".

Но человек, отождествляя себя только со своим организмом (исходной границей), принимает лишь половину процесса рождения-смерти. От другой половины – от смерти – он отказывается. По существу, смерть – это именно то, чего он теперь боится больше всего. И поскольку смерть представляет собой состояние отсутствия будущего, то когда человек отказывается от смерти, это означает на самом деле, что он отказывается жить без будущего. Фактически, человек нуждается в будущем как залоге того, что будет не так сильно ощущать запах смерти в настоящий момент. Его страх смерти, действуя открыто или скрыто, понуждает его все время думать о завтрашнем дне, жаждать его наступления, строить планы или, по крайней мере, откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня. Его страх смерти заставляет его искать будущего, тянуться к будущему и двигаться по направлению к будущему. Одним словом, его страх смерти порождает в нем сильное ощущение времени. В этом есть некоторая ирония, ведь поскольку обособленное "я" иллюзорно, смерть его также иллюзорна. Как говорил об этом суфийский мистик Хазрат Хан, "нет смертности, есть только иллюзия, и то впечатление от этой иллюзии, которое человек на протяжении всей жизни хранит в сердце своем в виде страха". На этом уровне человек создает иллюзию времени, чтобы умерить свой страх перед иллюзорной смертью.

В этом смысле время – иллюзия, выдвигаемая против другой иллюзии. Существует история о человеке, который встретил в автобусе старика нездорового вида, в руке у которого был коричневый бумажный мешок, куда он время от времени бросал кусочки еды. В конце концов пассажир не выдержал и спросил, кого он там, в бумажном мешке, кормит. "Это мангуста. Знаете, есть такое животное, которое может убивать змей". "Но зачем вы носите его с собой?" "Видите ли, я алкоголик, – ответил старик, – и мне нужна мангуста, чтобы отпугивать змей, когда у меня белая горячка". "Но разве вы не знаете, что эти змеи просто воображаемые?" "О, конечно", – ответил старик, - "так ведь и мангуста тоже воображаемая". Подобным же образом мы используем иллюзию времени, чтобы отпугивать иллюзию смерти.

Вечное и вневременное "сейчас" – это сознавание, которому неведомо ни прошлое, ни будущее. У вечно настоящего нет будущего, нет границы, нет завтра – нет ничего перед ним, ничего после него. Но это и есть самое основное условие смерти, ибо смерть – состояние без будущего, без завтра, без грядущего времени. Поэтому принимать смерть – значит совершенно спокойно жить без будущего, то есть жить в настоящем над временем, как говорил Эмерсон.

Но с появлением исходной границы человек отказывается от смерти и, следовательно, отказывается жить без будущего. Иными словами, человек отказывается жить без времени. Он требует времени, создает время, живет во времени. Выживание становится его надеждой, время – самым драгоценным достоянием, а будущее – единственной целью. Таким образом время, конечный источник всех его проблем, становится воображаемым источником его спасения. Он с головой бросается во время,... пока его время не приходит, и он, как и в самом начале, не оказывается лицом к лицу с сутью своего обособленного "я" – со смертью.

Завтра, завтра, завтра.

А дни ползут, и вот уж в книге жизни

Читаем мы последний слог и видим,

Что все "вчера" лишь озаряли путь

К могиле пыльной.

Требуя будущего, мы живем каждый миг в ожидании и неосуществленности. Мы живем каждый миг в преходящем. Именно таким образом реальное nunc stans, вневременное настоящее, сводится к nunc fluens, мимолетному настоящему, преходящему настоящему, которое длится не более одной-двух секунд. Мы ожидаем, что каждое мгновение перейдет в будущее мгновение, притворяясь таким образом, что избегаем смерти, постоянно торопясь к воображаемому будущему. Мы хотим встретить себя в будущем. Мы не хотим этого "сейчас" – мы хотим следующего "сейчас", и следующего, и следующего, завтра, завтра, завтра. Таким образом, как это ни парадоксально, наше убогое настоящее мимолетно именно потому, что мы требуем, чтобы оно закончилось. Мы хотим, чтобы оно закончилось и тем самым могло перейти к следующему мгновению, будущему мгновению, которое в свою очередь явится лишь затем, чтобы уйти.

Но это всего половина истории времени. Так как теперь человек отождествлен только со своим организмом, естественно присутствующие в этом организме следы воспоминаний обретают для него совершенно непомерное значение и становятся всепоглощающим предметом его забот. Человек цепляется за свои воспоминания, как если бы они были реальны, – в смысле, как если бы они сообщали о реальном прошлом реального я. Он становится одержим своим "прошлым", безусловно отождествляя себя с ним. Так как ему требуется реальное будущее перед собой, он хочет видеть такое же реальное прошлое за собой, – и создает его, делая вид, что память дает знание о действительных прошлых событиях, а не представляет собой наличное переживание, испытываемое в настоящий момент. Он цепляется за свою память как залог того, что раз он существовал вчера, то вероятно будет существовать и завтра. Таким образом, человек живет лишь в воспоминаниях и ожиданиях, ограничивая и очерчивая пределы своего настоящего горько-сладостной грустью по былым временам и щемящей надеждой на то, что будет. Он хочет, чтобы настоящий момент окружало что-то еще, что защищало бы его от смерти, и для этого обносит настоящее границами прошлого и будущего.

Отметим, обратившись к Рис.1, что сейчас человек отождествляется с организмом как целым, который существует в пространстве и времени. (Следует напомнить, что большая диагональная линия на рисунке представляет границу между собой/не-собой, перемещение которой мы рассматриваем. Только что мы видели, как она сместилась от Вселенной к отдельному организму.) Пока что мы пропускаем обсуждение промежуточных уровней надличных диапазонов спектра сознания. Эти уровни слишком тонки и сложны, чтобы рассматривать их на данном этапе. Мы вернемся к ним в девятой главе, ибо к тому времени у нас будут все необходимые сведения, чтобы понять, что они собой представляют. А пока мы лишь отметим, что это те диапазоны спектра, на которых, как схематически показано на Рис.1, индивид не вполне отождествлен со Всем (что было бы уровнем сознания единения), но в то же время не ограничен изолированным телом-умом (что было бы уровнем организма как целого). На этих уровнях граница между собой/не-собой расширяется, так что здесь можно найти уровень сознавания, который явно выходит за пределы обособленного организма.

Давайте вернемся на уровень организма как целого и продолжим историю развития спектра сознания. На этом уровне человек отождествлен только со своим организмом, существующим во времени, и спасается бегством от смерти. Тем не менее, он по-прежнему соприкасается со всем своим психофизическим существом. Вот почему мы обычно называем уровень организма как целого "кентавром". Кентавр – мифическое существо, наполовину человек, наполовину лошадь, – может служить символом гармоничного союза психического и физического. Это не всадник, который правит своей лошадью, а всадник, который един с нею. Не психика, отделенная от соматики и контролирующая ее, но самоконтролирующее, самоуправляемое психосоматическое единство.

Теперь мы подходим к главному событию. С возникновением следующего уровня спектра – уровня эго – кентавр буквально распадается. Ибо человек отказывается и далее оставаться в контакте со всем своим организмом; он отказывается включать в свои границы все свои органические отправления; он отказывается ощущать собой всего себя. Вместо этого он сворачивает свою самотождественность до пределов одной из сторон организма как целого. Он отождествляет себя только со своим эго, своим образом себя, чисто психической личностью, отвлеченной частью кентавра. Это означает, что он отказывается от тела и фундаментальным образом отвергает его, превращая в свою собственность. Он всадник, наездник, он правит, – а телу отводится роль тупого животного, на котором едут и которое погоняют: тело становится лошадью.

Почему это происходит? Зачем это добавление еще одной границы? Что отталкивает человека от кентавра, от своего организма как целого? Есть несколько причин для появления этой новой границы между умом и телом, но главная из них состоит в том, что человек по-прежнему пытается спастись бегством от смерти. Он избегает всего, что могло бы напоминать ему о смерти, символизировать смерть или хотя бы намекать о смерти. И когда он, спасаясь бегством от смерти, строит соответствующую реальность, то первой и самой большой проблемой, с которой он сталкивается, оказывается его тело. Тело кажется обителью смерти. Человек знает, что тело его смертно; он знает, что ему неизбежно суждено разлагаться и гнить. Тело бескомпромиссно недолговечно; человек же в своем бегстве от смерти устремляется лишь к тому, что обеспечило бы ему завтрашний день, – точнее, бессмертие бесконечных завтра. А тело этим требованиям явно не отвечает.

Итак, человек начинает лелеять тайное желание, чтобы его "я" было постоянным, статичным, неизменным, невозмутимым, вечным. Но именно таковы символы, понятия, идеи. Они статичны, неподвижны, неизменны и постоянны. Слово "дерево", например, остается тем же словом, несмотря на то, что каждое действительное дерево растет, изменяется и умирает. Стремясь к этому статичному бессмертию, человек начинает центрировать свою самотождественность вокруг идеи себя, – мысленной абстракции, называемой "эго". Человек не хочет жить со своим телом, ибо оно подвержено тлению, и поэтому живет только как эго, как образ себя для себя, – образ, лишенный любых упоминаний о смерти.

Так появляется уровень эго (см. Рис.1). Естественная линия между умом и телом становится иллюзорной границей, крепким забором, крепостной стеной, разделяющей то, что на самом деле неразделимо. И так как появление каждой новой границы ведет к возникновению борьбы, начинается новая война противоположностей. Желания плоти выступают против желаний души, и слишком часто оказывается, что "дух бодр, а плоть немощна". Организм противостоит самому себе, утрачивая тем самым свою глубинную цельность. Человек утрачивает связь со своим организмом как целым, и самое большее, что он может себе позволить, – это мысленное представление, образ себя как целостного организма. Причем речь идет не о том, что человек теряет контакт со своим телом. Он теряет контакт с единством тела и ума, с характерным для кентавра единством чувства и внимания. Цельная ясность внимания-ощущения оказывается разорванной и искаженной, и от нее остается навязчивое мышление, с одной стороны, и оторванное от него тело – с другой.

Так мы обнаруживаем себя на уровне эго: человек отождествляет себя с мысленным отражением своего целостного организма, с образом себя. Более-менее точный образ себя – это открытый, незафиксированный образ себя. В нем есть место для всей общепринятой истории организма. Он включает в себя сведения о ребяческих, несерьезных сторонах этого организма, его эмоциональных сторонах, рациональных, иррациональных и т.д. Ему известны сильные и слабые стороны всего организма. Он обладает и совестью (или "супер-эго"), этим горько-сладким подарком родителей, и философским мировоззрением, которое служит для него личной картой границ. Здоровое эго включает в себя и согласует между собой все эти разнообразные стороны организма.

Бывает, однако, что в эго не все обстоит благополучно. По тем или иным причинам индивид может отказываться соприкасаться с какими-то его сторонами. Некоторые из желаний и стремлений эго могут казаться настолько странными, угрожающими или запретными, что человек отказывается признавать их. Он боится, что обладать желанием и действовать согласно этому желанию, – одно и то же, а это привело бы к таким ужасным последствиям, что он просто отрицает наличие у себя подобного желания.

Например, у человека может возникнуть мимолетное желание на кого-то наброситься. Мало кто свободен от такого рода мимолетных желаний, отражающих те или иные мелкие склонности нашего эго. Но опасаясь, что он может поддаться этому желанию и перейти к действию, человек отказывается признавать факт наличия у себя такого желания, – а затем забывает о своем отказе. "Я? Мне бы даже в голову такое никогда не пришло. Так что у меня просто нет необходимости отказываться от этого желания". Но, увы, желание его не покидает, и ему остается только делать вид, что это не его желание. Запретное желание перемещается на ту сторону границы между собой/не-собой. Подобным же образом все грани эго, которые нам не нравятся, или которые мы не понимаем и не принимаем, втихую перебрасываются через забор. И там они присоединяются к враждебным силам.

Чтобы проиллюстрировать этот раскол внутри эго, возьмем только что упомянутого парня, который хочет наброситься на кого-то (скажем, на собственного начальника), но вместо этого отказывается сознавать свое желание. Желание тем самым не испаряется. Оно по-прежнему существует, но кажется существующим вне эго. Говоря специальным языком, желание проецируется, отбрасывается вовне. Парень знает, что кто-то сердится, но так как это, разумеется, не он, ему нужно найти кого-то другого. Иными словами, порыв гнева до сих пор имеет место и до сих пор активен, но так как человек отказывается признавать его своим, он может найти его в единственно возможном другом месте: в других людях. Неожиданно окружающие люди начинают, похоже, сердиться на него, причем без всяких видимых причин. Его желание подраться выглядит теперь исходящим от других и нацеленным на него. В результате проецирования "Я сержусь на мир" превращается в "Мир сердится на меня". Понятно, что у человека развиваются симптомы депрессии.

Но произошло еще что-то, весьма важное. Ибо человек теперь больше не соприкасается со всеми склонностями своего эго. Он не только не может соприкасаться со своим организмом как целым (такова судьба всех эго по определению), он не может даже подумать обо всех возможностях своего организма, потому что некоторые мысли оказываются вне закона. Иными словами, он не может найти точный и приемлемый образ себя. В попытке сделать его более приемлемым, человек исказил свой образ себя, и в конце концов пришел к отрицанию каких-то его сторон. Человек создает ложную картину, неточный образ себя. Короче говоря, он создает маску (лат. persona), и все неприемлемые аспекты его эго воспринимаются теперь как внешние, заграничные, как "не-я". Они проецируются, то есть отбрасываются вовне в качестве тени. Внутри эго возводится граница, вследствие чего сфера "я" у индивида еще более сужается, а сфера угрожающего ему "не-я" вырастает. Так появляется уровень маски (см. Рис.1).

Итак, мы увидели, как в ходе последовательного возведения границ разворачивается спектр сознания. Всякий раз, когда проводится новая граница, чувство самотождественности у человека уменьшается, сжимается, становится менее вместительным, более узким и ограниченным. Сначала среда, затем тело, а потом "тень" начинают восприниматься как "не-я", как нечто "внешнее", как заграничные объекты, причем объекты враждебные, ибо каждая пограничная линия – это линия фронта.

Но все эти "внешние объекты" являются просто проекциями собственного существа человека, и могут быть заново открыты им как составляющие собственного Я. Именно через процесс такого открытия себя для себя мы пройдем в последующих главах книги. Каждое из связанных с этим открытий, пусть иногда болезненное, в конце концов приносит радость, ибо открывая, что тот или иной внешний объект на самом деле является одной из моих сторон, мы всякий раз превращаем врагов в друзей, войны в танцы, сражения в игры. Тень, тело и вся окружающая среда стали частью нашего бессознательного, следствием наших фантастических снов в мире карт и границ, даром Адама его спящим сынам и дочерям. Давайте же уберем эти границы и окинем свежим взором реальный мир. Давайте уберем границы, чтобы мы могли вновь прикоснуться к нашим теням, нашим телам и нашему миру, сознавая при этом, что все, с чем мы соприкасаемся, есть по сути своей подлинное лицо нашего истинного Я.