"Голубые молнии" - читать интересную книгу автора (Кулешов Александр Петрович)

Глава II

Ну что ж — вот и все. Все кончено. Навсегда. Есть вещи, от которых уже не оправишься. Но почему-то мы всегда считаем, что катастрофы могут происходить только с другими, с нами — никогда. А когда они происходят с нами, для других это чужая катастрофа.

Впрочем, для моих стариков (господи, что было бы с мамой, если б она узнала, что я причисляю ее к старухам!) это тоже катастрофа.

Когда пришла повестка — «явиться…», «иметь с собой…», — не меня, а маму мы отпаивали целый час. Вся квартира пропахла валерьянкой так, что кот ходил будто пьяный.

Зато когда она пришла в себя, начали отпаивать меня. Не валерьянкой, разумеется. Отец не пожалел даже свой многозвездный «Арманьяк», который приволок из гастролей во Франции.

Я понимал, что всему приходит конец, и, как обреченный, спешил насладиться последними радостями жизни. Потому что для меня армия — это не жизнь. Я совсем не хочу сказать, что для всех. Вот Володька, папкин шофер, отбарабанил свою службу и даже жалеет, что кончилась.

Я «культурист, теннисист и баловень женщин» — как выражается Эл, когда хочет быть милой. А такой на каше не проживет, даже если ему в день пуд давать. Мне мясо нужно, понятно? И не просто мясо, а то, что умеет готовить только Дуся. (Мама правильно говорит — второй такой поварихи не найдешь во всем городе.)

Господи! Неужели все это ушло безвозвратно? Неужели я не войду снова в полуосвещенный огромный зал, где журчит фонтан, где старик Тевлин дует в свою трубу так, что и безногому хочется танцевать? И не выйдет мне навстречу Николай Григорьевич, этакий викинг в смокинге, не усадит на любимый диванчик у левого торшера?

И не будут все заглядываться на Эл, на ее волосы, на ее ноги? Черт с ней, с Эл, в конце концов не будет эта, так будет другая Эл, но лишь бы была…

Как все это ужасно! Ребята говорят, что в армии могут задержать надолго, сверх срока, или послать в училище — тогда на всю жизнь. На всю жизнь! И ничего уже не будет никогда — ни заграничных поездок, ни курорта, ни прогулок на машине с Эл… То есть все, ради чего стоит жить.

Нет, конечно, я не такой уж болван, чтоб видеть только в этом смысл жизни. Я совсем не для того учил английский, чтоб, попав в Лондон, бежать на Пикадилли-Сиркус. Но ведь у каждого свое предназначение в жизни: для кого-то армия — это все, как вот для Копылова, например, старшего лейтенанта, что набирал нас в Москве, а теперь везет в «энское место». По одному тому, как сверкают у него пуговицы и затянут ремень, я уже вижу смысл ЕГО жизни. Подъем! Кр-р-ругом! Отставить! Отбой!.. Он небось прочел и выучил наизусть больше уставов, чем я стихов. И счастлив. И дай ему бог.

Но я-то тут при чем? Я не хвастун, у меня хватает недостатков, но все-таки… С моими знаниями, культурой, произношением (вон Анна Павловна говорит, прямо оксфордским), наконец, просто, уж простите за нескромность, с моей внешностью мыть уборные, топтать плац! Между прочим, дипломатов у нас не так уж много. МИМО[1] не МИМО, не сдал в этом году, сдал бы в следующем, но уж как-нибудь на этом поприще я бы кое-чего достиг.

И не потому я туда рвусь, что мне нужны Парижи и Нью-Йорки. Я действительно принес бы пользу там. И работал бы как следует. Раз уж старики мои дали мне такое образование, а потом и сам я к нему руки приложил, так используйте, цените!

Куда там! Кого это интересует? Рядовой Ручьев, кругом, шагом марш! Целый вагон набили, небось человек сто. Есть наверняка хорошие ребята. Но они же не то что в английском, а и в русском ни бе ни ме. Спроси любого, где находится Локарно, он глаза вытаращит. Нет, серьезно!

Можно подумать, что завтра нас оккупирует армия Монако, если Анатолий Ручьев не встанет под боевые знамена. Без него мы, конечно же, проиграем любую войну! Не обойтись нашей Советской Армии без Анатолия Ручьева! Интересное дело — сидит комиссия в военкомате, кого там только нет, все специалисты. Отбирают! А вот нет чтоб посадить специалиста, настоящего, умного, который бы отбирал людей у них, у военных. Чтоб поговорил с тобой, понял, с кем имеет дело, — и «стоп, товарищи дорогие, этот не для армии, ему другое найдется дело».

Такого нет. Стоим мы все голые, хоть ты Шекспир, хоть Талейран, давай в строй! Удивительно!

И еще этот чертов культуризм-атлетизм! Дернула меня нелегкая заняться им. Девочек, видите ли, хотел поразить.

А между прочим, этот майор медицинский пощупал, и все труды Бориса Аркадьевича насмарку. Господи, уж как старались. Подарки небось мама к нему на грузовике возила. Уж такую справку Борис Аркадьевич сделал, мне самому и то плохо стало. Как прочел, прямо хоть на кладбище. И легкие гнилые, и сердце чуть держится, и ревматизм летучий, и полнота нездоровая, и геморрой в последней стадии, и даже склонность к шизофрении (это уж он переборщил!). Когда справку мою в военкомате посмотрели, полковник чуть не за стол спрятался, решил, наверное, что я сейчас кусаться буду.

— Да, — говорит, — кто бы мог подумать. Такой здоровый парень на вид. Никогда бы не сказал. Жалко. Тут, конечно, все ясно, но медкомиссию все же пройдите, такой уж порядок.

Что тут поднялось! Ей-богу, моей маме не в театре, а в разведке работать. За два дня она уже выяснила, кто в эту медкомиссию входит, кто главный, кто его жена, где живут. И пошла к этому майору домой. Лучше бы уж не ходила. Только вернулась, я уже понял, что все пропало. А она заперлась в спальне — ревет.

Словом, майор тот потом отвел меня в сторонку и сказал тихо, чтоб никто не слышал:

— Матушку вашу жалко, молодой человек, а то бы рассказал я вашим товарищам, какие у нас еще экземпляры встречаются. Ну да ладно. Из армии вернетесь — мне же спасибо скажете. Таким, как вы, послужить особенно полезно. Идите на весы.

Да, уж спасибо я ему скажу! Ему ведь что — сердце в порядке, руки-ноги есть, топай в строй. Выше шеи таких ничего не интересует.

Действительно, никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь. Я ведь помню, как начал заниматься атлетизмом. Читал «Спортивную жизнь России». Там в каждом номере всякие упражнения, фотографии, письма. Хилый паренек был, позанимался год-другой и вот уже геркулес. Заинтересовался. Стал читать про это в английских журналах, в польских. Конкурсы. Стоят победители, рядом красавицы в бикини. Словом, увлекся. Даже теннис забросил. А между прочим, второй разряд имел, тянул на первый. Не то чтоб я уж так теннис любил, но красиво, элегантно. Настоящий вид спорта для дипломатов. Я иной раз иду по улице Горького, и не на стадион вовсе, но ракетка в чехле с собой. Звучит.

А тут завел гантели, гири, эспандеры. Накачивался добросовестно. По нескольку часов в день, откуда только воля бралась. По-моему, я и МИМО свой прокачал. Во всяком случае, если бы я так развил свой интеллект, как бицепсы, я бы на сочинении не погорел.

Погорел, наверное, прилично, раз даже мамины связи не помогли. А сколько она перед этими экзаменами бегала, скольких наприглашала…

Сдал бы, не ехал сейчас в таком вагоне. Первый раз еду в общем. Раньше наверняка бы ночь не спал. А сейчас еду, ничего. Разве это главное, это только начало — подумаешь, вагон. Скоро в казарме буду, где нары в три этажа, триста человек в одном помещении! Да только ли это! А ведь как было…

В десятом я школу не очень баловал своим присутствием. Но в институт все же готовился, старался. А вот уж после неудачи руки опустил. Некуда стало время девать.

Отец мне за десятилетку «Запорожец» преподнес. Спасибо, конечно. Но лучше бы он мне какую-нибудь наследственную близорукость или там плоскостопие подарил. Не трясся я бы сейчас в этом вагоне. Ну, а тут все друзья-приятели налетели. Одно время я в извозчика превратился. Что ни вечер — звонки: «Выручи, выпили, отвези домой». А я, конечно, ни капли. Разве можно — за рулем!

В общем, послал я их всех. Но все же, наверное, от Земли до Луны километраж накатал.

В основном с Эл — Элеонорой Мангустовой (надо же такое имя, а главное фамилия — Мангустова!). Конечно, девчонка она красивая, с такой пойдешь, незамеченным не останешься. Но явно не Жорж Санд. Чего нет, того нет. Появляться с такой на раутах и приемах здорово, но при условии, что она не будет раскрывать рта.

Впрочем, теперь это уже не имеет значения. Если б Ручьев стал не послом, а советником, и не в Лондоне, а, допустим, в Сиднее, это еще куда ни шло. Но чтоб леди Элеонора Мангустова стала офицерской женой, жила в гарнизоне — пардон!

Ну и черт с ней!

А в общем-то жаль. Как улыбнется, не зубы — жемчуга, ресницы длинные опустит, положит голову на плечо… Ну почему мне так не повезло? Почему?

Ведь есть же люди, никогда не надевавшие военной формы. Папа, например.

Я не говорю про войну. Это — другое дело, тогда все воюют, хоть и дипломат на своем посту приносит иной раз не меньше пользы, чем генерал на фронте.

Но в мирное-то время зачем меня?..

И куда теперь везут? Ведь могут загнать в такое место, что и письмо будет месяц идти.

Хорошо еще, что я попал в воздушнодесантные войска. Они, наверное, где-нибудь в цивилизованных краях, а вот ракетчики небось все два года из-под земли не вылезают.

Вообще, десантники — это звучит. Современные войска, сегодняшнего дня. И форма красивая. Как выдадут — сфотографируюсь. Пошлю Эл — погибнет! Надо будет только автомат взять в руку, гранату привесить куда-нибудь и каску надеть. Нет, каска хуже, берет красивей. Может, удастся цветное фото сделать. Надо у этого парня спросить, как его, Сосновский, степенный такой, у него с собой аппарат.

А попал я в парашютисты из-за Копылова.

В комиссии председательствует военком, но там же, в военкомате, присутствуют представители из разных родов войск. В десантники отбирают лучших. При участии Копылова, разумеется.

Ну я, конечно, стараюсь к нему. Раз уж загремел в армию, так хоть к лучшим.

Он посмотрел на меня, улыбается.

— Такому и автомат не нужен, голыми руками противника задавишь. Борец небось? Или штангист.

— Теннисист, — говорю.

Он удивляется.

— Теннисист? Что-то не похоже — вон ручищи да и ножищи.

— Это я культуризмом занимаюсь, — объясняю.

Мне показалось, он как-то иронически посмотрел на меня. Ничего, думаю, уж такого, как ты, я одной рукой раздавить могу. Он действительно парень не очень, худоватый и ростом не Эйфелева башня.

— С парашютом прыгал? — спрашивает.

— Нет, — отвечаю, — так тут, наверное, еще никто не прыгал.

— Ошибаешься, — говорит, — тут, я имею ввиду тех, кого в ВДВ отобрали, почти все по три, а то и больше прыжков имеют. В аэроклубах ДОСААФ занимались. Ну, а что умеешь? Может, радиолюбитель?

— Нет, — говорю. — машину вожу.

Смотрю, оживился:

— В автоклубе занимался?

А я так небрежно:

— Зачем в автоклубе? У меня своя машина есть. Так что практики хватает.

Он опять как-то странно глядит.

— А исправить, если что сломается, можешь?

— Могу, — отвечаю.

Но сам-то знаю, что и колеса сменить не сумею. Чуть что, Володя папин мне все делал. Да он моего «Запорожца» и мыл, и чистил, и заправлял. Больше небось, чем о служебной машине, заботился.

— Не рисуешь, случайно? — Копылов меня спрашивает. — Или, может, играешь на чем?

— Играю на пианино, на гитаре, на банджо, на ударных. Пою еще.

— Ну, брат, смотри-ка, — радуется, — может…

— Еще английский знаю, учил дома.

— Талант! — улыбается. — А прыгать научишься. Парень здоровый, спортсмен, значит, смелый.

Вот так я и стал десантником. То есть пока еще не стал, но стану. А там, может быть, переведут в Москву каким-нибудь ездовым, так что можно будет по воскресеньям, а то и по вечерам домой сматываться. Уж это мать устроит.

Главное, чтоб ей удалось в Москву перетянуть. Когда я уезжал, она клялась, что и месяца не пройдет, как она меня вызволит. Даже крестилась (хотя никогда в бога не верила, она, по-моему, только в знакомства верит).

Напишу сейчас очередную слезницу. Пусть там не остывают, пусть действуют. И Эл тоже напишу. Чтоб не очень забывала. А то она хоть и рыдала, и чуть не за душила, прощаясь, но я ее знаю. С глаз долой. — из сердца вон.