"Двойное дно" - читать интересную книгу автора (Лепин Иван Захарович)

2

Утром он проснулся раньше всех, но продолжал лежать, притихнув, словно мышка. Вспоминал подробности минувшего дня, решая, как быть ему, что отвечать Наталье, если спросит, где он вчера пропадал. Помнил туманно Федор, что вечером он вроде бы просил у жены прощения. Вот только проговорился или не проговорился о Нелли Васильевне? Так ее, кажется, зовут. Или Ниной Васильевной? Нет, Нелли. Он еще нелепо пошутил при знакомстве: «У нас, когда я жил в деревне, собаку Нелькой звали».

Хоть бы не проговорился! Иначе Наталья или со свету сживет, или на развод подаст. Будь он сам на ее месте, точно так же поступил бы. Мыслимо ли: знать, что жена, его законная жена, с которой он бок о бок прожил пятнадцать лет, с кем-то там флиртует! И не просто флиртует, а изменяет!

Боже, затаил дыхание Шуклин, неужто он вчера все разболтал Наталье? Что прощения просил — это не страшно. Но просил без подробностей или с ними? Если про Нелли Васильевну ляпнул, тогда — швах дело. На развод Наталья подаст — и права будет.

А может, не разболтал, а? Ведь лежит же Наталья рядом с ним — и ничего. А знай она про вчерашнее — вряд ли бы легла. Уже с вечера бы прокляла его и начала сортировать вещички.

Нет, развод ни к чему. Живут они нормально, дочь растят нормальную — вон уже с мать вытянулась. Ну, есть, конечно, женщины покрасивее Натальи, может, даже покультурнее, не одну такую Федор встречал. Но ведь у Натальи свои достоинства: добра, бескорыстна, заботлива, безмерно верна дому и семье.

Нет, видимо, Наталья все-таки ничего не знает. А если знает, то не главное. Правда, могла она вчера встретить Дмитрия Ивановича, тот в свою очередь, допустим, проговорился, где оставил его, Федора. И все. Но ведь главное-то и Дмитрию Ивановичу неизвестно!

Ах, как он споткнулся, ошибся, оплошал, дал маху — какие там еще синонимы есть? Впрочем, чего тут отыскивать словечки покруглее, побезобиднее? Скажи уж честно себе, Федор: мерзко и гадко поступил. Растоптал Натальину любовь. А жена до сих пор тебя любит нежной, стеснительной любовью.

Но все это в прошлом. Да, он согрешил в воскресенье девятого декабря. Но подобное не повторится. В этом он клянется совести — высшему судье.

Федор явственно теперь ощущал, как легчает на душе, как выравнивается дыхание, яснеют мысли. Надо полагать, мир и благополучие не покинут его семью. Тем более что поступок свой он осознал и наказал себя за него вчерашним и сегодняшним терзанием.

Конечно, понимал он, для пущей уверенности в дальнейшем благополучии семьи надо очистить свою душу и перед Натальей, во всем признаться ей. Она разумная, все поймет и все простит.

Только когда это сделать? Сейчас? Сегодня? Или повременить малость, не торопиться, дать отстояться чувствам и мыслям? Дело в том, что тут есть одна закавыка. «А ну-ка, — рассуждал Шуклин, — поставь себя на ее место! Вот она винится передо мной, стоя на коленях, умоляет меня отныне, и присно, и во веки веков верить ей, простить пусть даже нечаянную измену. И, допустим, я, переборов себя, все-таки не разуверюсь в чувствах любимого человека и скажу ей: „Ладно, прощаю, но чтоб в первый и последний раз…“ И жизнь снова пойдет своим чередом. Своим, но не прежним. Не прежним! Вот она, закавыка!.. Ведь я понимаю, что любая трещина — на металле, дереве, фарфоре, в душе ли, — как ты ее ни заделывай, со временем напомнит о себе, в самый неожиданный момент шов может лопнуть».

Что же тогда делать? Может, действительно, до поры до времени об этой трещине помалкивать? Пусть она и не такая уж узенькая, но если ее аккуратно заделать особым составом добрых чувств к жене (в первую очередь к жене!), если постараться больше проявлять о ней заботы, если ни на минуту без надобности не задерживаться после шести в редакции, если к Новому году подарить Наталье серьги или кольцо… Если все это и еще многое другое станет делать Федор, то трещину не то что не увидишь невооруженным глазом, но и в самый сильный микроскоп. А со временем, глядишь, и вообще зарастет-забудется.

А посему — стоит ли каяться перед Натальей? Что он, Федор Шуклин, не хозяин своему слову? Как бы не так! В себе-то он уверен на все сто!

И значит, надо придумать запасный вариант вчерашнего похождения.

Федор тихонько отстранил Натальину руку, чмокнул жену в щеку и начал медленно вылезать из-под одеяла.

— Ты куда? — открыла Наталья удивленные глаза. Даже в утренней темноте Федор заметил блеск этих глаз. Что-что, а глаза у его жены нерядовые: большие, черные, в них отражались малейшая искорка или лучик.

Федор по привычке поискал тапочки возле кровати, их на месте не оказалось. «Ах, это ж я вчера босиком, видать, топал…»

— Уже утро! — бодро сказал он.

И тут зазвонил будильник.

— Во, что я говорил?

Перед тем как идти умываться, Федор зашел в кухню и поставил на газовую плиту чайник.

В ванной он громко фыркал и плескался холодной водой.

Включил в общей комнате свет.

— Петушок пропел давно! — больше для Эли, спавшей в детской комнате, чем для Натальи, нарочито громко прокричал Федор.

Вышла из спальни Наталья, на ходу застегивая длинный, по щиколотки, халат.

— Это где тут петушок? — щурясь от света, игриво спросила она.

Федор юркнул в кухню. «Кажется, все в порядке», — сделал он вывод. Игриво же продекламировал:

— Что угодно приказать — кофе или чаю?

— Кофе, — раздалось из детской.

Наталья с Элей по утрам любили кофе с булкой и маслом. Федор предпочитал тарелку горячего супа.

Нынче Федор решил сам угощать жену и дочь. Он аккуратно разрезал на тонкие ломтики мягкий батон. Застывшее в холодильнике масло никак не прилипало к этим ломтикам, и он с досады покусывал губы.

Вошла умытая и причесанная Наталья, удивилась:

— Сегодня вроде и не Восьмое марта. Что это, Федь, с тобой? А-а-а, — двусмысленно засмеялась она, — все понятно. Ну-ну… Помогай…

И вышла. Ей на работу к половине девятого. Эле в школу тоже к этому времени. Но Элина школа — рядом, а Натальина аптека — минут двадцать на троллейбусе. Да до троллейбуса два квартала. Ей надо торопиться.

— Живее! — прикрикнул он на дочь. — Кушать уже подано.

И впрямь, на столе в кухне стояли три чашки кофе. Возле каждой чашки лежало по два бутерброда. Наталья как увидела это, так и ахнула:

— Эльвира, что это с нашим отцом?

— В порядке вещей, — потер Федор ладони, довольный произведенным эффектом. Он подставил жене табуретку: — Прошу. — И сел рядом.

Наталья принялась размешивать сахар. Не глядя на Федора, спросила:

— Так кого ты там вчера убил? Федор не понял, замялся.

— Т-ты что имеешь в виду?

— Я — ничего. Это ты вчера мне надоедал: «Прости, я убил человека».

Вон о чем он вчера болтал! Хватило хоть ума не все высказать.

Федор покраснел.

— Не помню… Видимо, спьяну что-то померещилось. Но ты и вправду прости, если я обидел… — и поцеловал Наталью в ухо.

— Как не обидеть? Целый день шлялся…

— Но я ведь с разрешения.

— До обеда. А после?

— После — виноват… Встретился, понимаешь, Добромыслов… Ну, мы и забурились…

— Вдвоем?

Федор хотел сказать: «Вдвоем», но вовремя спохватился, замялся. «А куда же, — вдруг спросит Наталья, — вы Дмитрия Ивановича дели?» Потому несмело ответил:

— Втроем.

— Ну-ну…

Федор похолодел: снова это многозначительное «ну-ну…». А что, если Наталья все же видела вчера Дмитрия Ивановича?

— Да ты не сомневайся: обыкновенная мужская компания. — И снова чмокнул Наталью. И в страхе подумал: неужели начинает запутываться в силках собственной лжи?

Наталья посмотрела на часы. Ей, видимо, некогда было продолжать допрос, она резко встала и направилась в коридор — одеваться.