"Ожерелье голубки" - читать интересную книгу автора (Хайне Э В)ОЖЕРЕЛЬЕ ГОЛУБКИ РАЙСКИЙ САД АССАСИНОВ МИССИЯ Будто бобровая хатка, лежала посередине реки крепость Кельтеге. Поросшие мхом стены насквозь пропитались влагой. Покрывало зеленой плесени приклеилось, как паутина, к поржавевшей решетке. Вербы и ветлы буйно разрослись на валах. Шум Дуная проникал сквозь крепостные стены и окованные железом ворота, и даже в мысли и ночной сон. Болтливой и всезнающей, как старуха, была эта река. Она хранила золото гуннов, готские могилы, римские руины, несметные клады и утопленную тайком утварь колдуньи. Неизменная и вечно изменчивая, река обладала всеми чудесами превращений. Лунный свет, что лежал на воде в тихие майские ночи, превращался в серебро при пении русалок. Солнечные лучи, достигавшие самого глубокого дна Дуная в летнее солнцестояние, струились золотом под колокольный звон. Всеведущей, как Бог, была река. Она знала и о проклятье, которое нависло над деревянным мостом в то утро за два дня до Lam-berti. Волны уже поджидали свою жертву. Когда Людовик Кельгеймский взглянул в то сентябрьское утро на деревянный мост, что соединял остров герцога с Кельгеймом, часы его жизни были уже сочтены. Так писали о дне 15 сентября 1231 года от рождества Христова. Ежедневно в один и тот же час герцог выезжал в свой город. «Inspectio», – так называл он свою прогулку по улицам. Его сын, несколько рыцарей, толпа слуг и герцогининых собак сопровождали его. Позднее летнее солнце в то утро приятно манило теплом. Дикие утки, распушив оперенье, копошились на мели, окруженные роем комаров над болотистым берегом. Даже пугливые водяные крысы вышли на берег, и собаки облаяли их. Когда Людовик подъехал к мосту, то на другой стороне увидел человека. Он стоял там, как будто поджидал герцога, держа левой руке развернутый свиток пергамента. Людовик не любил, когда ему надоедали просьбами во время прогулки по городу, и жители Кельгейма следовали этому правилу. Незнакомец склонил голову. Лица его не было видно. Светлые волосы сверкали на солнце. Он казался очень юным и, несмотря на смиренную позу, – храбрым, почти дерзким. Собаки принялись лаять и рваться с поводков. - Прочь! С дороги! – крикнул псарь, который держал их. - Оставь, – остановил его Людовик. – Каждый заслуживает того, чтобы его выслушали. Он поравнялся с незнакомцем и хотел уже взять пергамент, как тот сделал шаг вперед и ударом стилета в шею заколол герцога. Все произошло так быстро и неожиданно, что ни Людовик, ни его спутники не успели осознать ужас произошедшего. С широко раскрытыми глазами, скорее удивленный, нежели испуганный, герцог смотрел на своего убийцу. Он схватился за зияющую рану обеими руками и покачнулся, а потом, как подкошенный, упал на землю. Это вывело людей из оцепенения. Стремительно взметнулись мечи из ножен. И пока герцог, страшно хрипя, испускал дух, его рыцари страшными ударами искромсали убийцу. Лекарь, прибыв и взглянув на останки, решил было далее, что имеет дело с несколькими пострадавшими. Мстители были все в крови своей жертвы. У незнакомца не осталось обеих рук и одной ноги. Его внутренности клочьями висели между досками моста. Зрелище оказалось настолько жутким, что слуги забросали песком труп, а отрубленные члены сбросили в Дунай. Герцогу уже невозможно было помочь. Он погиб смертью, которую считали самой ужасной. Без подготовки, без исповеди и последнего причастия жестокий рок вырвал его из жизни. Мертвого накрыли плащом. Он лежал навзничь на досках в ожидании подобающих ему почестей. Никто не проронил ни слова. Кто этот юный убийца? Зачем он совершил преступление? Людовик не был тираном. Подданные любили его. Был ли это поступок сумасшедшего? Или убийца действовал по поручению более высокопоставленной особы? Имелись ли у него сообщники среди спутников герцога? Почему они так поспешно казнили преступника? Может, испугались, что под пытками он назовет их имена? Что было написано в письме, которое незнакомец хотел передать герцогу? Люди тщетно искали его. Может, он выбросил его в реку? Или кто-то уже взял его себе? Наконец труп положили на телегу, запряженную двумя вороными, и повезли по городу, погруженному в туман и уныние, мимо серых крепостных стен, изъеденных временем, мимо театральных подмостков. Дощатые заборы, повалившиеся, с дырами, как ухмыляющийся беззубый рот старика. Камышовые крыши, кривые, часто слишком большие на покосившемся фахверке, – шутовские колпаки на головах детей. И кругом лестницы, мосты, арки, переходы, потому что весь город стоял на каналах. На улочках сушились залатанные сети. Рыба – основная пища бедняков – водилась здесь в изобилии. В незастекленных глазницах окон теснились цветочные горшки, тусклые, не покрытые глазурью глиняные черепки. Белье сушилось на ветру рядом с вязанками лука, вяленой рыбой и пучками зелени: валерьяны, огуречника и садового чабреца. Город гордо простирал к небу башни: оборонительные, сторожевые, башни тюрьмы и ратуши, но выше всех вздымались колокольни собора, которые звонили теперь по умершему. В тот же день на всеобщее обозрение выставили отрубленную голову убийцы. Но это происходило не как обычно перед городскими воротами, а на площади за ними; голову постоянно возили с места на место, чтобы замедлить стремительное разложение. Ее насадили на копье. Открытые глаза были тусклыми как глаза речной рыбы, не проданной в день ловли. Два стражника стояли рядом день и ночь, чтобы оградить голову от гнева жителей Кельгейма и жадности воронья. Барабанщик сообщал глазеющему народу, что вознаграждение в размере четырех фунтов геллеров серебром ждет того, кто сможет назвать имя и происхождение убийцы. На Lamberti через городские ворота Кельгейма прискакали четыре духовных лица. То были аббат Ба-бо из Бибурга и аббат Сильвестр из Вельтенбурга, в сопровождении двух тамплиеров – Доменика Арагонского и Фердинанда ле Форта. Когда рыцари проезжали мимо головы, насаженной на копье, у Доменика вырвался из груди такой дикий крик, что лошадь испугалась и сбросила его. Ночью, безлунной и ветреной, оба тамплиера вернулись. В свете факела они рассмотрели голову, ощупали окровавленные волосы и заглянули в раскрытый рот. На шее повыше того места, где голову отделили от туловища, они обнаружили на коже цепочку загадочных уколов. - Что за странные рубцы? - Кажется, будто их выжгли. - Нет, скорее похоже на укусы… следы укусов вампира или когтей дьявола. Мужчины перекрестились. - Вы знаете его? – спросили стражники. - Боже упаси нас от этого, – ответил Доменик, юный рыцарь Храма. Когда они возвратились на постоялый двор, он сказал: -Я узнал его сразу. Клеймо Бафомета под волосами на затылке… - Я тоже это видел. Нет сомнений. - Но странные рубцы на шее… что они должны означать? Их нанесли раньше, чем он умер. Они уже зарубцевались. Я раньше не видел ничего подобного. - Боже мой, как и никто из нас. Может ли такое быть? Это невозможно. - Stultorum plena sunt omnia. Мир полон безумия. * * * В дне езды от Парижа, в твердыне тамплиеров Жизор, Fratres capellani, духовные братья ордена, закончили утреннюю мессу во имя Божье. Fratres mili-tes, тамплиеры, которые главным образом были обучены ратному искусству, оседлали в стойлах коней для легкой атаки, с которой начинались ежедневные военные занятия. Fratres servientes, «братья служащие» – ремесленники, уже с восходом солнца были за работой, пользуясь сухой погодой. На крыше трапезной стучали плотники. Строители разводили известковый раствор для новых покоев кастеляна. Из кузницы доносились звонкие удары молота. В нижних садах монастыря между лесом и рыбным прудом Орландо занимался тем, что уничтожал нору хомяка. Он стирал со лба пот, пока его юный помощник копал дальше. Вдруг тот закричал: - Ой, смотрите, смотрите! Мы нашли его склад! Земля была разрыта, и внизу открылось полое пространство. Орландо встал на колени, чтобы руками выгрести глинистую землю, и оттуда потекли золотые зерна. - Только посмотри! – воскликнул Орландо. – Он собрал и сохранил во сто раз больше своего веса, без серпа, без мешка и без телеги. Никакой крестьянин не способен на такое. Эти зерна лежат здесь под землей уже почти полгода и до сих пор не проросли и не сгнили. Как же это ему удается? Если бы мы разузнали, как он это делает, то нам бы не понадобились ни амбары, ни сараи. Они наполнили четыре мешка пшеницей. - Но достижения хомяка – ничто по сравнению с уменьями сойки, – продолжал Орландо. – Она собирает буковые орешки. Их во сто тысяч раз больше. Сойка прячет добычу по бесчисленным дуплам, а после находит их снова почти все, равно как и маленькая болотная синичка, которая замечает тысячи тайников. Но непревзойденным мастером хранения все же остается крот. Он собирает целую уйму дождевых червей в своей кладовой под землей, рядом с норкой, где зимует. Он откусывает им голову. Это не убивает червей, но они не могут уползти обратно. Поэтому всю зиму у крота есть рядом с постелью свежее мясо. Те черви, которых он не съел, весной врываются в землю, потому что за зиму у них отрастает голова. Ни один червячок таким образом не пропадает. Fascina-tio nugacitatis. В природе все достойно восхищения. - Мне кажется, что нас кто-то зовет, – сказал юноша. Наверху холма, у монастырской стены стоял брат Бернхард. Он махал им руками. Орландо разобрал только: «Гемини… к Магистру…» Пьер де Монтегю, Магистр храмовников в Париже, стоял возле одного из высоких окон своего приорства и смотрел вниз на крытую галерею двора, под сводами которой собрались рыцари Храма. Их белые плащи с красным крестом на левом плече развевались на ветру. Магистр спросил своего секретаря, который чистил перья за конторкой: – Гемини уже прибыл? Орландо и Адриан Падуанский были близнецами. Так как братьев никто не мог различить, то их звали попросту Гемини – близнецы. Открылась высокая дверь. В покои вошел мужчина, высокий и худой, на вид около тридцати лет. У него были щетинистые волосы, как у ежа. Широкая борода обрамляла его лицо. Он выжидательно остановился в темном проеме двери. Своеобразное сочетание крестьянской грубости и ранимой чувствительности, тип, который встречается порой среди лошадей и собак при смешении благородной и дикой кровей. Чувственные губы и ноздри служили удивительным контрастом широкому подбородку и роскошным зубам хищника. Подвижные голубые глаза глядели удивительно живо, как у молодого зверька. Вообще в нем угадывалась какая-то внутренняя связь с животными. Вероятно, это объяснялось тем, что он, как и большинство четвероногих, родился не один. С момента зачатия он созревал, подобно щенкам одного помета, рядом с другой жизнью, сходной с ним по плоти и духу. Общение со своим вторым «я» еще до рождения открыло ему доступ к мирам, которые закрыты для других. Эти два «я» могли беседовать друг с другом, не произнося ни слова, – дар, общий как для зверей одной стаи, так и для пчел одного роя. Кто его не знал, мог легко принять за флегматика. Он двигался с мощным спокойствием медведя. У него было такое же отношение к своему телу, какое свойственно домашней кошке. Инстинктивно он знал, что может положиться на него в трудный момент, и сохранял состояние раскованного спокойствия, характерное для естественной формы бытия. - Присядь, брат Орландо, мне нужно поговорить с тобой, – произнес магистр. – Уже прошло три лета с тех пор, как мы послали твоего брата с тайной миссией в Персию. Он должен был вернуться самое позднее до Chilligani. Но его нет. - Путь долог и полон опасностей. - Ему известны все. Он – один из лучших наших людей. Но он задерживается уже на восемь месяцев. Утебя есть объяснения этому? - Как я могу знать… - Говорят, близнецы связаны друг с другом как единое целое. Расскажи мне о твоей другой половине. Что за человек Адриан? - Вы знаете его. - Да кто же знает людей! Tempora mutantur et homines in illis. Времена меняются, а с ними изменяется и человек. Расскажи мне об Адриане. - Он – как я. -Тогда расскажи мне о себе. Нет, расскажи мне о той, что родила вас, о твоей матери. - Мы не были рождены. Нас достали из плоти умирающей. Она не пережила родов. - А ее супруг, твой отец? - Она не была супругой нашего отца. Она была его возлюбленной. Мы, их сыновья, внебрачные дети, лишенные титула и наследства. Магистр прервал его жестом: - Быть внебрачным ребенком означает иметь мать, наделенную столь удивительными свойствами характера, что ее полюбил человек благородного происхождения ради нее самой, а не из каких-либо соображений брачной политики, как это часто случается со многими знатными матерями. Наверняка она была прекрасна. - По воспоминаниям, которые сохранил наш отец, она была стройной, с прелестным лицом. Это была арагонка с арабской кровью в жилах. - А твой отец? - Он погиб в битве при Лас-Навас-де-Толоса. Стрела альмохада пронзила оба его бедра. Намертво прикованный к своему коню, он истек кровью, так и не упав на землю. Он умер прямо, как дерево. - Он ненавидел сарацин? - Он воевал в войске христианского королевства, чтобы освободить Иберийский полуостров от мусульман, но он изучал их язык, читал их книги, любил арабскую лирику и образ жизни. Он был как охотник, который одновременно и любит и ненавидит свою добычу. В своей последней воле он распорядился, чтобы его сыновьям, прежде всего, преподавали арабский язык. - Так он любил сарацин? - «Et verba et arma vulnerant» – его девиз. «Слова поражают как оружие», и кто владеет своим оружием, владеет своим врагом. Знание языка – знание оружия. - Вас воспитали при дворе Альфонса Восьмого. - Нас учили всему, что должен уметь христианский рыцарь. Мы говорим по-испански и по-французски, немного по-латыни и хорошо по-арабски, языке ученых при дворе. - По этой причине орден и послал Адриана в Персию. Но он не вернулся. -Он вернется. -Что дает тебе эту уверенность? - Как вы можете сомневаться? Он тамплиер. Магистр подал знак своему секретарю. Открылась дверь в соседние покои. Вошел Доменик. - Ты его знаешь? -Да, конечно. Это брат Доменик Арагонский. Я знаю его. - Расскажи нам о том, что ты видел в Кельгейме, – велел магистр. – Ничто не добавляй и ни о чем не умалчивай. Доменик поведал им о кровавом убийстве на мосту через Дунай, о подлом убийце из-за угла, которого раскромсали рыцари Баварского герцога, об отрубленной голове у Регенсбургских ворот. - Ты узнал мертвеца?– спросил магистр. -Да. - Назови нам его имя. - Horribile dictu! Молвить – и то ужасно! - Говори! - Это был… – Доменик поколебался. – Это был Гемини. - Гемини? Мой брат? Неправда! Как смеешь ты… Ты бредишь! Что за безумие? Адриан сейчас в Персии. Как он мог оказаться на Дунае? И зачем ему закалывать герцога Кельгеймского?! Орландо вскочил. В крайнем возбуждении он указал на Доминика и закричал, обращаясь к магистру: - Он лжет, либо стал жертвой обмана! Вы же не верите серьезно, что… - Это был он, – прервал его Доменик, – Фердинанд ле Форт – мой свидетель. Ошибка исключена. Не только удивительное сходство. Мы видели за левым ухом клеймо Бафомета. Ошибка исключена. Я знал его хорошо. - Говоришь, что знаешь его, а сам утверждаешь, будто он убийца и зарублен, как бешеный пес! Адриан? Да как ты смеешь!… Орландо окал кулаки. Его глаза пылали гневом и презрением. - Omnia aequo animo ferre sapientis. «О человеке молено судить по тому, насколько равнодушно он переносит страдания», – произнес магистр. - Это неправда! – закричал Орландо. – Если бы с Адрианом что-то случилось, я бы знал об этом. Он мой близнец. Он жив. Я знаю это всем моим сердцем. Он жив. - Он умер, – сказал Доменик. – Господи, смилуйся над его душой. Requiescat in расе! - Во веки веков. Аминь, – добавил магистр. В день поминовения всех усопших сразу после хвалебна, полуденной часовой молитвы, в большой башенной комнате над палатином состоялось собрание. Лишь немногим посвященным было позволено присутствовать там. Как хоральная крипта являлась сердцем ордена, так палатин был мозгом организации. Здесь, за толстыми крепостными стенами, хранился главный архив тамплиеров. Двенадцать мужей сидели за круглым матовым столом из полированного каштанового дерева. Свет едва пробивался сквозь узкие бойницы башни. С Сены доносились далекие крики рыбаков, которые готовили свои лодки для водной процессии дня поминовения усопших. Ноябрьский туман окутывал день. - Мы достаточно обсудили дело Гемини, – сказал магистр. – Я созвал тайный совет, чтобы сообщить вам о полученных из Баварии документах. Прежде всего – как намерен поступить Орден, чтобы раскрыть предательство? Нам известно, что произошло; известны убийца и жертва. Не ясен только мотив. Кто скрывается за этим? Перед вами лежат хроники некоторых баварских монастырей, которые располагали доверием герцога Людовика и были лучше осведомлены о его политические делах. Я велел сделать копии. В хрониках Вельтенбургского монастыря сделаны записи о роковом событии за два дня до Lamberti Anno Domini 31 (Лето Господне 1231,15-е сентября): Dux Bavarie, procurante imperatore, a quodam sica-rio occiditur; sed ille nisus fugere tricidatur. («Герцог Баварский был убит по указанию императора наемным убийцей. Последнего зарубили при попытке к бегству».) Аббат Герман из Альтейга, который пользовался доверием герцога как его духовник, пишет еще подробнее. Вот его свидетельство: Ludvicus, dux Bavarie, presente familia sua a quodam ignoto pagano cultro percussus obiit et hoc apud Chelheim insidiis domini Friderici Imperatoris. («Людовик,герцог Баварский, был заколот незнакомцем кинжалом и умер на глазах своих домашних и слуг. Это произошло в Кельгейме по наущению его господина, императора Фридриха».) С остальными копиями вы можете ознакомиться сами. Особенно интересным мне кажется комментарий августинских каноников: Ludvicus dux Bavarie а quodam Sarraceno nuncio «Vetuli de Montanis» in medio suorum est occisus. Hoc autem conscientia impera-toris creditur gestum esse, quia imperator ipsum ducem paulo ante dissidaverat in rebus et in persona, misso ad hoc nuncio speciale. («Герцог был убит среди своих сарацином, посланцем Старца Горы. Предполагают, что это совершили с ведома императора, потому что между ним и герцогом недавно произошли серьезные разногласия»). Все баварские хроники сходятся на том, что за покушением стоит император. Только каноники упоминают Старца Горы и сарацинов. Августинцы поддерживают хорошие отношения с сицилийским двором. Их аббат помог императору Фридриху в работе над его многотомным трудом о соколиной охоте. - Но какое отношение это имеет к сарацинам? - Как вы знаете, лейб-гвардия императора состоит из сарацин, которые преданы своему христианскому господину как собаки. Даже анафема папы не в состоянии их напугать. - Лейб-гвардия и убийство – разные вещи, – возразил старый Жирак, которого звали Адмиралом, потому что многие годы он возглавлял флот тамплиеров на Кипре. – Похоже ли на императора Фридриха, чтобы он поручил неверующим фанатикам убить христианского князя? Вы действительно верите в это? Он окинул взглядом собравшихся и, не увидев ни тени сомнения на лицах братьев ордена, осознал свое бессилие: - О боже, как с нами обошлись! Мы проливали свою кровь, освобождая от неверующих Святую землю, а наш император нанимает убийцу-мусульманина, чтобы распространить свою власть в империи. - Это не дает нам права, осуждать императора, – сказал Магистр Монтегю. – Мы должны выяснить, почему один из нас совершил это убийство. По чьему поручению он действовал – императора или Старца Горы? Сделал ли он это добровольно? Или же оказался слепым орудием в их руках? Что за дьявольская уловка заставила его предать Орден, клятву и миссию? Он был одним из лучших наших людей. Почему он отдал свою жизнь ради чужой власти? У него не было ни малейшей возможности спастись. Что за магическая сила так ослепила его? Мы должны это выяснить. И мы выясним это. - Что вызадумали? – спросил Жирак. - Греческая пословица гласит: «Нельзя дважды войти в одну и ту же реку». А мы сделаем это. Тот же самый человек войдет еще раз на том же самом месте в реку времени, так, как будто бы и не утекли два последних года. Мы еще раз пошлем Гемини к ассасинам. Никто, кроме нескольких братьев ордена, не знает, что он близнец. Он пройдет тем же путем, чтобы выяснить, как все произошло. Он должен быть еще более бдительным и вооруженным, чем в первый раз. Мы хорошо подготовим его к этому поручению. - Да, это важно! – воскликнул один из присутствующих. – Ведь этот второй брат-близнец – не воин, а ремесленник. - Правильно ли я расслышал? – переспросил Адмирал. – Вы хотите сказать, что он синерубашник? - Брат долга, – поправил Магистр. - Кузнец! – возмутился Адмирал. – И вы хотите послать кузнеца к ассасинам? Вы не шутите? Того, кто только лошадей и умеет подковывать… - Оставьте преувеличения. Вы же знаете, что все братья ордена учатся обращаться с оружием. - Дилетанты, новички, – фыркнул Адмирал. – Убойный скот для сарацин. Клянусь честью… - У нас нет выбора, – оборвал его Магистр. – Нет другого близнеца. Только Орландо может еще раз пройти тем же путем. На большую часть дороги мы обеспечим ему надежную охрану. - Что вы думаете предпринять? - Захария из Ратценхофена будет его сопровождать. - Никогда не слышал. Кто это? - Выдающийся воин. - Когда и где его посвятили в рыцари ордена? - Его примут в скором времени. - Новик, – застонал Адмирал. – Новик и кузнец. О tempora, о mores! - Ему восемнадцать, – сказал Магистр, – как Давиду, когда он победил Голиафа. Как Александру Великому, когда он начал свое завоевание мира. Магистр поднялся, давая понять, что собрание закончилось. - Напоследок я хочу сообщить, что поручил брату Бенедикту разузнать, стоит ли за покушением император Фридрих. - Какому брату Бенедикту? -Mus microtus, Землеройке. -И как он это выполнит? – спросил старый Жирак. - Pecunia amicos invenit «У кого есть деньги, у того повсюду друзья.» Только писарь Галь, сухопарый великан с фризского острова Юйст, присутствовал, при беседе магистра с Орландо в тот день. Он говорил: - Ты и твой спутник поскачете в Нарбонн. Оттуда корабль доставит вас в Александрию. Там вы присоединитесь к каравану, идущему на Восток. На другой стороне Ефрата вам придется рассчитывать только на себя. Об этой части земли нам известно очень мало. Ваша цель – горная страна Даилам, дикий непознанный горный мир на юге от моря, которое называют Каспийским. Хозяин этих чертогов – Хасан ибн Саббах, которого они зовут Старцем Горы. Он – Каим, магистр исламского ордена рыцарей-монахов, на удивление похожего на наш. Об их презрении к смерти рассказывают невероятные вещи. Вот что пишет архиепископ Вильгельм Тирский: «Они называю себя ассасинами. Происхождение этого имени не известно. Они живут в горах и почти непобедимы, потому что они укрываются в хорошо укрепленных крепостях. Их земля не плодородна, поэтому они держат скот. Они подчиняются своему господину, Старцу Горы, который наводит дикий ужас на всех князей в округе и во всей стране, ибо узы преданности, соединяющие этот народ с их вождем, настолько сильны, что нет такого поручения, которое каждый из них не выполнит без колебания – даже если оно будет стоить ему жизни. Если кто-то осмелится противостоять им, то Старец Горы вручает кинжал одному из своих приверженцев. Каждый, кто получает приказ, никогда не думает ни о последствиях, ни о пути к бегству. Он просто приводит приговор в исполнение». Магистр закрыл книгу. - Мы, тамплиеры, элита рыцарей орденов. Никакой другой христианский рыцарь не дерется так храбро, как мы. Ни разу не был заплачен выкуп за пленного тамплиера. Враг знает это и поэтому, как правило, убивает наших воинов, попавших в плен. Они сражаются не на жизнь, а на смерть. Им не остается выбора. И все же мы – ничто по сравнению с этими ангелами смерти, называющими себя ассасинами, которых ничто и никто не может остановить. Магистр положил руки на плечи Орландо. Он заглянул ему в глаза и проникновенно сказал: - Узнай, как удается Старцу Горы сделать так, чтобы его сторонники отдавали ему свою жизнь с таким презрением к смерти и явной радостью. И не только его собственные приверженцы, но даже один из нас. Как добивается он этого? Откуда, черт возьми, берет он это огромное духовное превосходство? Я должен знать. Эти сукины дети обладают тайным оружием, перед которым дрожит весь мир. Магия ли это? Я не верю в волшебство. Может, это наркотик, исцеляющие мощи, Грааль, новый вид манипуляции сознанием или нечто абсолютно неведомое? Выясни! Будь начеку. Не переоцени свои силы. Всегда помни о том, как это произошло с твоим братом. Твоя миссия требует лисьей осторожности и змеиной хитрости. Я не в силах дать тебе практический совет, потому что не знаю, что тебя ожидает. Мы будет молиться за тебя. * * * Захария спал тревожно: дождь капал на его лицо. Он открыл глаза. На потолке его кельи дрожал свет факела. Запахло сосновой лучиной и освященной водой, которую брызнули ему на щеки. Захария узнал старого учителя Пьера Муснье, который следил за воспитанием послушников. - Ex oriente lux, – сказал он. Это были слова, которыми начиналось праздничное посвящение в тамплиеры. Захария мгновенно вскочил. Сон прошел. Сквозь узкое окно кельи пробивались первые лучи утренней зари. «Ех oriente lux.» Монастырский колокол пробил третий час. - Ты готов? - Да, готов. Захария последовал за светом факела, который прыгал по каменным ступеням, врывался в ниши коридора, поспешно прогоняя темноту. Балки потолка дрожали в свете языков пламени. Своды качались, как в день Страшного Суда, когда затрубят трубы и разверзнется земля. Летучие мыши с шумом пролетали над головой. Со старых выщербленных стен ухмылялись рожи чертей и ведьм. Потом тьма накрыла призраки черным покрывалом. Мрачным и роковым был подземный ход в глубокие катакомбы под криптой. Это был мифический путь сквозь смерть и рождение. Посвященный был бабочкой, которая скидывает свой кокон, чтобы впервые предстать во всей красе при дневном свете. Самая трудная часть пути к самому себе еще впереди. Только сильный и храбрый пройдет через все стихии: огонь, воду, землю и воздух. Только знающий посмеет перешагнуть этот порог. Только он сможет смотреть в зеркало, блеск которого ослепляет и убивает недостойного. Долгие годы он готовился к этой минуте. Ему было всего пять лет, когда мать оставила его у ворот монастыря, чтобы «принести в дар Богу и святым», как было написано в документах об усыновлении. С безжалостной дисциплиной воспитывались монастырские дети. Им позволяли говорить, лишь когда к ним обращались. Даже сидеть было им запрещено. Они стояли за столом, во время молитвы и ученья, восемнадцать часов в день, а за малейшие провинности наказывались поркой и лишением еды. Но хуже чем голод был запрет спать. Наступали времена, когда Захария завидовал мертвым – за их вечный сон. Особенно занятия с тяжелым оружием изнуряли силы ребят. Они должны были владеть мечом обеими руками. И снова и снова они тренировались: стрельба из лука, метание копья; они упражнялись с копьем на коне, карабкались по отвесным стенам и канатам, отрабатывали бег и прыжки, плаванье и ныряние, рукопашный бой и борьбу. Ни дня без борьбы, без синяков и ссадин. В три часа утра после первого утреннего молебна начинались занятия для ума: чтение, письмо, алгебра и геометрия. В центре образования стояло тайное учение тамплиеров. Осторожно приоткрывалось самое святое. Недостойные, болтуны и слабаки, как их называл учитель Муснье, беспощадно отсеивались. Кто был избран, относился к элите. Такой возвышался над всем миром, legibus solutus, «не связанный никаким законом». Ни мирской, ни духовный князь не имел над ним власти, далее император. Только папе римскому Орден должен давать отчет. В действительности лее они не подчинялись и наместнику Христа, потому что освободились далее от Самого Христа. Для тамплиера вера в распятого Сына Божьего была служением идолу. Согласно учению Церкви, все «самые верные воины Христа» были без исключения еретиками. И это составляло их тайну. Только элита христианских крестоносцев отреклась от Христа. Их тайное вероисповедание начиналось словами: Perdifficilis quaestio de natura dei «Чрезвычайно сложен вопрос природы Бога…» Мы не знаем, какой Бог. Мы только знаем, каким он не бывает. У него нет ни телесной, ни духовной плоти. Его не постичь и не выразить словами, потому что все наши представления и слова появились в общении с падшим миром. Мы не можем облечь в мирские слова то, то лежит за пределами нашего мира. Если мы попытаемся сделать это, то погрязнем в суеверии – таком, как ослиные ясли в Вифлееме или позорный столб на Голгофе. Захарии пришло на ум изречение Лукреция: Tan-turn religio potuit suadere malorum! «Сколько несчастья может нам внушить религия». Посвященному не нужны эти подпорки. Захария был готов. Отворились двери. Невидимые руки подняли его над терниями. Он падал, его ловили, он парил и плыл. Без плоти, как душа умершего, – нет, как душа еще не родившегося! – он плыл по могучей реке времени. Давно погас земной свет. В конце он достиг места, на пороге которого начиналось молчание, земля без эха. Семь судей подземного мира устремили на него глаза, глаза смерти. Он поднялся по спящим великанам, по драконам и медведям. Там были змеи, скользкие угри, крысы. Он поднялся над ними навстречу свету, который указывал путь, извиваясь поверх крутой лестницы. Он вошел в похожий на пещеру зал. Заостренные сталактиты свисали с потолка. В слабом свете нескольких свечей он увидел Магистра, а позади – старого Жирака, Пьера Муснье, Орландо, близнеца, и других, все в праздничных одеяниях. Он взглянул на их высеченные, будто из гранита, лица. «Ех oriente lux», – сказал голос, которого он не знал. Его раздели. Нагой и беззащитный как ребенок он стоял перед их взглядами. Его кожа матово блестела, словно воск свечи. Он мерз. Его принудили встать на колени. Они помазали его лоб и виски душистым маслом из белены, дурмана, болиголова и красавки. Они смазали его ладони и подмышки. Эссенция горела на коже как водка в горле. Это было приятное чувство, возбуждающее, будто шершавый язык серны, жадно лижущей соль из протянутой руки. По приказу он поднялся. Они смазали его поясницу. Он чувствовал, как масло течет вниз, смачивая задний проход. С ужасом он осознал, что его плоть, набухая, поднимается. Он смутился. Их взгляды остановили его. Он был отдан им как жертвенное животное. Эликсир из ночных трав помутил его рассудок. Пол покачнулся. Потолок перевернулся. Разверзлись бездны, в чьих пастях горели блуждающие огоньки. Волчий вой смешался с жалобным криком совы. Звуки превращались в кружащие образы; перед глазами плыли цветовые пятна, в ушах застревали никогда ранее не слышанные звуки. Потом он лежал с распростертыми руками на полу и всем телом чувствовал дыхание земли. Он пережил затишье души. Он поднимался по тлеющим углям, нырял в ледяную воду, его уносил ветер и обнимала сырая земля. Он плевал на распятие, которое они протягивали ему, он проклинал Христа и давал клятву вечной верности истинному творцу всех вещей. Он произнес вероисповедание тамплиеров и выслушал праздничные слова преображения. Стоя на коленях, он чувствовал, как они срезают волосы у него на затылке. Обнаженное место было не больше мальтийской монеты. Крепко сжав зубы, он ждал боли. Когда они выжгли ему на затылке каленым железом клеймо Бафомета, он вынес эти муки молча и с полным самообладанием. - Ferte fortiter. Hoc est quo deum antecedatis. Ille extra patientiam malorum est, vos supra patientiam. «Переносите страдание мужественно. Эту силу дает вам Бог. Он не причастен к вашему страданию. Вы сами виновны в этом», – торжественно звучали в зале слова Магистра. Вдруг его ослепил блеск бесчисленных свечей. Его одели. На плечи ему накинули белоснежный плащ тамплиера. Вместе они пели «Quare splendidum te, si tuam non habes, aliena claritudo non efficict Никакой свет не поможет тебе засиять, если ты сам не обладаешь им». Теперь он стал одним из них. Когда Захария в то утро вернулся в свою келью, солнце поднялось еще невысоко. «Возможно ли это? – спрашивал он себя. – Как могло длиться посвящение только несколько минут?» Позже, во время хвалебна святого этого дня, он узнал, что с утра его посвящения прошло три дня. Как считается время на пороге смерти? Он перекрестился и вспомнил слова старого учителя Муснье. Par-cite natales timidi numera deorum. «Не подсчитывайте днями возраст божества!» * * * Бесконечно долго тянулось время. Захария и Орландо считали дни до своего отправления. - Путешествия как семена, – сказал учитель Муснье. – Для каждого свое время. Кто в октябре засевает землю бобами или в мае ищет орехи, трудится напрасно, равно как и тот, кто сейчас отправляется на Восток. Дождь размыл дороги. Никакая телега не сможет проехать. Кого любит Бог, того Он оставит дома. Каждое путешествие – как опасная болезнь. В обоих случаях следует составить завещание. Лишь немногие переживут лихорадку. Тебе известна болезненная жажда странствий, когда повышается пульс, ибо в пути жизнь проходит быстрее? Она немногого стоит. Помутит ли твой рассудок буря с градом? Неведомые запахи и звуки лишат тебя ориентации. Бурлящая смена образов дурманит тебя, как валерьянка и пиво из спельты. Мимо проносятся города, башни, дома, деревья и цветы, дикие звери и домашние животные, пернатые и в мехах, и люди, прежде всего люди, много врагов и мало друзей, много потерь и мало удачи. За каждой далью лежит неизвестность. Сквозь день вьется путь, перепрыгивает через пропасти, на ощупь пробирается через леса, пересекает ручьи, раздваивается на перекрестках, сбивает чужеземца с верной дороги. Разбойники поджидают в засаде, повсюду сторожат лешие и болезни, от которых не найти лечебной травы. Вода и дикие звери преграждают путь. Горы с чужими названиями заслоняют небо. Бурные реки уносят путешественника прочь. Моря манят его в даль, на счастье или погибель – кто знает это, если он доверяет свою жизнь кораблю! Когда наступил день отъезда, на восходе солнца оседлали двух лошадей. Гужевой скот не нужен тамплиерам. Они путешествуют без поклажи. Орден рассчитал их маршрут так, что каждый вечер они будут ночевать в новом аббатстве тамплиеров. Там их обеспечат всем необходимым: чем-нибудь из скудной трапезы, дорожным провиантом, чистым бельем и сменными лошадьми. Никакой тамплиер не имел при себе денег. Его нельзя ограбить, у него не попросить милостыни. От дорожных податей и платы за проезд моста они освобождены папским указом. Не обремененные грузом они скачут быстро, как королевские курьеры. Захария был вооружен длинным мечом. Его новый белый плащ развевался на ветру. Орландо в синей холщовой рубахе держался скромно, как оруженосец, который сопровождает своего господина. У него не было ни меча и ни копья. Только волчий капкан привязан сзади к седлу. Железные зубы ловушки скалились, ровно клыки зубастого пса. - На что тебе это? – спросил Захария. Орландо ответил: - Нет более действенного оружия. В доказательство он отвязал капкан от седла. Он был длиной почти в три фута, тяжелый как молот и заканчивался цепью с железным кольцом, в которое можно было забить в землю кол, чтобы не дать добыче убежать. Орландо должен был применить всю свою силу, чтобы раскрыть железные челюсти. Тяжело дыша, он положил раскрытый капкан на землю. Орландо поднял ветку толщиной в руку. Едва она коснулась механизма, как стальные зубы лязгнули с такой яростью, что деревянные щепки с треском пролетели мимо их ушей. - Miserere mei, erbarme, Господи Иисусе! – в ужасе закричал Захария… - Нет ничего лучше, – засмеялся Орландо и снова привязал капкан к седлу. - Сколько испытаний должен перенести волк, если хочет убить дичь! Голодный, он гонится за нею, в большинстве случаев напрасно и часто сам становится жертвой охоты. Посмотри, наоборот, на паука. Он умеет ждать. Добыча сама идет в его сети, делая себя жертвой. Каждый хищник умеет охотиться. Он знает, как делать ловушки – это искусство, подобное чтению и письму. Оно относится к важнейшим навыкам, которыми должно владеть любое живое существо, если хочет выжить. Купцу, который желает выручить много денег, приходится раскладывать свой товар как наживку. И девушка в стремлении выйти замуж умеет расставить сети на мужчину. Первые христиане были не охотниками, а рыбаками. Их орудием была удочка, а не копье. Даже Бог использовал колокола и отпущение грехов, чтобы завлечь наши души. - Но все же тебе стоило бы взять меч, – сказал Захария. - Мне не нужен меч. Я ношу на поясе мой молот. Ты видел когда-нибудь меч, который кует молот? Молот сильнее всех мечей и к тому же полезнее. В окрестностях Парижа улицы были населены самым разным кочующим сбродом: торговцами и артельщиками, студентами и шпильманами, рыцарями и пилигримами, нищенствующими монахами, конными гонцами, целителями, помощниками палача и шлюхами. Большинство передвигалось пешком. Телеги – а экипажи и подавно! – редко видели за пределами Парижа. Сельские дороги находились в таком плохом состоянии, что в дождь колеса повозки утопали в грязи, а в сухую погоду раскалывались на выбоинах. Знатные дамы или высокое духовенство путешествовали в закрытых паланкинах, которые несли несколько носильщиков, подпрыгивая в тяжелом галопе, за что Гемини презрительно прозвал их «рабочими клячами»: «В них всегда скрывается бедолага». Южнее Орлеана дорога затерялась в девственной природе, которая чудом была не нарушена крупными поселениями. В дремучих лесах Солони не раз заблудились оба тамплиера. На развилках дорог не было указателей, потому что люди, живущие здесь, уничтожали все щиты с названием направлений, дабы никакие праздношатающиеся подонки не нашли бы их селений, расположенных по сторонам большой дороги. * * * Кошку прибили гвоздем за шкурку к деревянным воротам амбара. Она висела там, как Христос перед деревенской церковью. Ее зеленые глаза были широко раскрыты. Выпущенные когти дрожали от ярости и страха. Слюна текла из фыркающей пасти. Испражнения и кровь приклеились к ее шерсти. Пара мальчишек и девчонок, одетых в грубую одежду из крестьянского льна, стояли перед ней. Они тряслись от смеха и озорства. - Фыррр… фыррр… фыррр… – фыркал длинный тощий юнец, которого звали Червем. Он скалил зубы и плевался в кошку. - Эй, поддай ей! – смеялись девчонки. – Или ты боишься за свое личико? Отколоти ее! Вбей ее в ворота амбара! - Фыр… фыр… фыр! – продолжал Червяк. Он высоко подпрыгивал, размахивая руками и ногами, как ветряная мельница. Прищуренными глазами он пристально смотрел на кошку. Их взгляды встретились и вцепились друг в друга. - Добей ее! Раздави как блоху! Червяк подбоченился. Он тяжело дышал. Потом он бросился на жертву, наклонив голову, как нападающий баран. Кошка забилась в фейерверке безумных ударов и укусов. С окровавленным лбом и расцарапанными ушами Червяк спасся бегством. Девчонки визжали от восторга. Тогда встал другой парень, с рыжей шевелюрой и прыщавым лицом. Низко наклонившись, он пустился бегом. Промахнувшись, он ударился головой о дверь амбара. Выпучив глаза, он лежал как застреленный кролик. - Вставай уже. Не тяни, – закричал следующий мальчишка. - Я покажу тебе как надо. Прочь. Исчезни. - Глядите, – сказал один из ребят, – два рыцаря-монаха. Парень, следующий на очереди, отвесил преувеличенно жеманный поклон Гемини и Захарии. - Господам вне очереди. Тамплиер не боится ни смерти, ни дьявола. - Зато страшится баб! – засмеялся прыщавый парень. – Кто пугается кисок, тот боится и кошечек. Гемини соскочил с коня и передал поводья своему спутнику. Он подошел к двери. Дрожа, кошка ждала новых ударов. Тамплиер перекрестился. При этом он сказал: - Mors ut malum non sit, efficies. Ты будешь доказательством того, что смерть не зло. Потом он ударил кошку своей головой с такой силой, что ее грудная клетка, треснув, сломалась. Звук был похож на тот, который раздается, когда колют орехи. Не оглядываясь, Гемини вскочил в седло. Они ускакали без криков одобрения. - Почему ты принял участие в этой безобразной игре? – спросил Захария. - Это больше, чем игра. Древние ритуалы жертвоприношений язычников еще глубоко сидят в народе. Кошке нельзя было помочь. Я избавил ее от мук. Multaque dum fiunt turpia, facta placent. Нужно совершить много жестокости, чтобы довести дело до конца. - Как могут христиане творить такое? - Кто чтит распятие Сына Божьего, как может он испытывать жалость к распятой кошке? Ты любишь кошек? Захария молчал. Орландо продолжил: -Я тоже не люблю, но они полезные маленькие бесенята. Они заботятся о том, чтобы не плодились мыши. - Что же такого крадут мыши? – засмеялся Захария. – Пару зерен. Орландо возразил: - Из одного четверика семенного зерна на хорошей почве можно получить четыре. Из них один тебе нужен на семена для будущего года. Еще один четверик съест амбарный долгоносик, другой мыши, и один четверик останется крестьянину, а его приходится делить с землевладельцем. Хорошая кошка может удвоить долю зерна. Но за это она редко получает благодарность. Здешний народ распинает своих кошек. Они прибивают их к дверям амбара из суеверия. И это признак их собственной глупости и злобы. Ночью они добрались до картезианского монастыря. Одинокий, словно остров в океане, лежал он среди скудной растительности. Только бренчание колокольчика свидетельствовало о существовании здесь жизни. Над воротами была высечена надпись «EGO VIR VIDENS» – «Я тот, кто видит». - Глаз – это молчаливый голос, – сказал привратник, который расположил их на ночлег, – ничто так не созидательно, как сила молчания. Картезианцам позволено говорить только один раз в неделю. Полное озарение заключено в тишине. Во время вечерней трапезы за столом аббатства он сказал: - Молчать губами легко. Гораздо труднее остановить внутренний голос Существует граница, за которой иссякают мысли. Озарение лежит во тьме. Неизмеримо благотворны высшие состояния сознания. Мы, картезианцы, быстро стареем. Когда с первыми утренними лучами они оправились в путь, Захария воскликнул: - Слава Богу, свершилось! Ни секунды дольше я бы не выдержал там. Они немы как рыбы. Что за убийственное молчание! Рассказывают, император Фридрих велел изолировать младенцев, чтобы узнать, на каком языке говорил Адам. Никому не было позволено общаться с детьми. Заговорят ли они по-гречески, на иврите или латыни? И знаешь, что произошло? Они умерли, потому что человеку необходимо говорить, так же как есть и дышать. - Мы, люди, болтливые создания, – рассмеялся Орландо. – Мы понимаем друг друга исключительно по словам и письму. Какая тесная клетка для того, что мы чувствуем! Как богат немой язык растений и зверей! Что только может порассказать мой конь! И все же он остается молчалив, как картезианец. Существует молчаливое понимание, которое искреннее всех произнесенных слов. -Ты речешь, точно учитель, – сказал Захария. Молодой тамплиер не понял его. Орландо подумал про себя: «Я так говорю с Адрианом, и это мои самые счастливые беседы». * * * Пыль, полуденный зной без тени, жажда. Потом разом, как по волшебству, – свежесть. Ноздри коней дрожат. Они почуяли ручей, раньше, чем увидели. Журча, он прыгал по плоской гальке, скапливаясь в прозрачных, словно стекло, раковинах, которые, переполнившись, изливались маленькими водопадами в следующие раковины. Босыми ногами путники стояли в воде. Стрекозы носились вокруг. Потом оба рыцаря легли животом на воду. Обеими руками осторожно ощупали выдолбленное дно. Чутьем, угадывая форель, они молниеносно хватали ее, сгибали скользкое рыбье тело подковой и кидали за спину на траву, где она билась и высоко подпрыгивала в воздух. - Я поймал! Поймал! – закричал Захария. – Смотри, как борется! Ай, проклятье, она укусила меня! И в жабры воткнули нож. - Великолепное создание, – сказал Орландо. - Звучит так, будто ты ей сочувствуешь, – засмеялся Захария. - Что здесь смешного? Она обладает достоинством свободных тварей. И она боролась за жизнь как воин. Она заслужила нашего уважения. Захария развел огонь. Пять форелей, завернутые в листья мать-и-мачехи, лежали с краю, у огня и поджаривались до золотистого цвета. Они потратили полдня на поиски брода через реку. Когда, наконец, они нашли деревянный мост, то он оказался таким гнилым, в дырках, что только, пожалуй, местные жители знали, куда ступить, чтобы перейти не пострадав. Гемини переводил лошадей поодиночке, завязав им глаза, в то время как Захария подкладывал под дрожащие копыта щиты на сгнившие места. В тот день темнота застигла их еще до того, как они остановились на ночлег. Голодные и промокшие от дождя, они нашли себе кров под нависшей скалой. - Господи, прости меня, моя молитва очень коротка, – сказал Орландо перед тем как закрыл глаза. – Молиться в постели легче, чем на каменной земле. Сохрани нас или позволь мне, по крайней мере, бодрствовать, если нам будет угрожать опасность. - Что ты сказал? – спросил Захария. Но Орландо уже спал. Из предосторожности был поставлен волчий капкан. Захария смазал свой меч воском, чтобы в трудный час он легко вынулся из ножен. Ночью их разбудило фырканье коней. Захарии даже показалось, что он слышит голоса. Утром они обнаружили следы медведя. После пяти дней пути они приехали в аббатство храмовников в Лиможе. Это произошло за три дня до праздника святого Иннокентия. Уже половина сухопутного участка дороги осталась позади. Когда они въезжали на двор аббатства, зазвонили воскресные колокола. Они решили отметить праздничный день и устроить более долгий привал – для «отдыха души и тела», как выразился Орландо, потому что Захария так натер себе промежности, что ехал стоя в стременах, а это требовало больших сил. - Никогда еще так сильно я не желал провести воскресный день на коленях, – произнес он с вымученной улыбкой, пока брат Тулиан, лекарь аббатства, смазывал его ягодицы барсучьим салом. -Ты разбил свой зад всмятку, брат, он красен, ровно кардинальская мантия. Захария ответил: -Я ношу свой нимб на ляжках. - Нимб? Cave mendacium! Боже, сохрани тебя ото лжи! С такими роскошными яйцами, как у тебя, не причисляют к лику святых. Этим вечером, перед сном, Захария сказал: - Сколь мало нужно человеку для счастья! Нет ничего прекраснее, чем спать в мягкой постели и не испытывать боли! -Действительно странно, – ответил Орландо. – Мы чувствуем себя превосходно, если вообще не ощущаем своего тела. Пока Захария залечивал раны, приобретенные в пути, Орландо, поддавшись любопытству, отправился после воскресной мессы на рынок, где поставил свою кибитку франконский хирург и исцелитель катаракт. Знамя с глазом величиной в колесо повозки служило ему фирменным знаком. Целитель стоял на помосте. Его лысая бледная голова, обрамленная бобровым воротником, была как гусиное яйцо на мягко набитом сукне. Он высоко держал стеклянную бутылочку и кричал: - Подходите ближе, братья и сестры! Здесь вы увидите глаз повешенного. Он плавает в околоплодной жидкости выкидыша, смешанной с кровью летучей мыши, корнями корицы, кашкой из мумии и Viola canis vulgaris. Три капли ежедневно перед первым криком петуха, и вы сможете видеть лучше, чем орел. Четыре с половиной геллера за бутылку, так долго хватает содержимого. А здесь, смотрите: при бессоннице намажьте веки ежовой мочой и слизью жабы. Чай из вьющихся растений от косоглазия! Тго-pocana Tagetes для гноящихся глаз. Иорданская вода исцеляет слепых, а красавка придает сладострастный блеск даже глазам стариков! Орландо подошел ближе, чтобы рассмотреть представление. Человек сидел привязанный к стулу. Трое слуг держали его голову. Оперирующий врач ввел в глаз инструмент похожий на вязальную спицу. Сверху можно было прочитать вычурную надпись: «Высокое искусство прокалывания катаракты, после чего некоторые слепые становятся вновь зрячими». С отвращением Орландо хотел было уже отвернуться, как мастер увидел его в толпе. Радостным светом озарилось его лицо. Он прервал свое представление и поспешил с распростертыми объятьями к Орландо. - Что за радость, брат, снова встретить вас здесь! Как вам жилось у сарацин? У вас есть уже пристанище? Прошу вас, будьте моим гостем. И обратясь к публике, добавил, указывая на Орландо: - Этому храброму тамплиеру я обязан жизнью! Если бы не он, то я не мог бы сейчас исцелять вас. Сбитый с толку явным удивлением Орландо, он воскликнул: - Вы смотрите так недоуменно! Вы не узнали меня, брат Адриан? Адриан? Он встречал Адриана. Что он знает о нем? Орландо очнулся. - Кто же может вас забыть, – молвил он. – С удовольствием я буду вашим гостем. - Когда пробьет шесть, встретимся в «Pied de Cochon», – засмеялся лекарь. – Надеюсь, вы не поститесь. Таверна «Le Pied de Cochon» располагалась сразу за городской стеной в узкой, темной улочке. Невозможно было заблудиться, если идти прямо, не сворачивая. Сальный запах горячей свиной отбивной и пива, кислого соуса и жареной рыбы исходил от стен. Но куда больше там воняло мочой, потому что городские стены служили кутилам отхожим местом. Здесь Орландо встретил доктора, который был занят тем, что застегивал свои узкие штаны. - Голодное тело верное средство природного здоровья. Plenus venter поп cenat libenter! Полный желудок трудно набить. В полную бочку войдет меньше, чем в пустой наперсток. Он втолкнул Орландо в харчевню. - Проходите, садитесь. Будьте моим гостем. Надеюсь, вы проголодались. Чашу хмельного напитка для моего спасителя! Вы любите отбивную баранину? Каша с подливкой и рагу – фирменные блюда этого дома. Берите потроха и паштеты. Или попробуйте студень из новорожденного поросенка, такой нежный, что его можно сжевать далее деснами. Но я смотрю, у вас пока все зубы на месте. Мы живем в такое время, когда человек чести скорее потеряет резцы, чем дева – свою невинность. Да, что я говорю! Вы лучше меня знаете. Если бы не вы тогда… Если бы вы не освободили бы меня из лап этих нехристей, я бы наверняка потерял гораздо больше, чем челюсть. Кто знает, жил бы я вообще, не будь вас. Они как дикие звери! Но право, хорошо вы задали этим бешеным псам! Один против троих… - О, звучит заманчиво, – крикнул возчик из-за соседнего стола. – Один против трех. Расскажите! -Да, расскажите! – закричали скототорговцы с другого конца стола. Один из них наполнил Доктору стакан пивом. Тот сделал глубокий глоток, вытер рукавом пену с губ и начал рассказ. * * * Я высадился на берег в Александрии и поселился в таверне у «Бородатого патриарха». Поздно ночью меня разбудил араб. Он спросил, не являюсь ли я франконским эль-Хакимом, который накануне прибыл на корабле. Сказал, что явился по поручению своего господина, который нуждается в моей помощи. Мне пришлось уложить свои врачебные инструменты и последовать за ним. Он говорил короткими фразами, кашляя и задыхаясь, как тот, кто долго и быстро бежал. «Быстрее, быстрее!» – кричал он снова и снова и хлопал в ладони, которые были коричневыми, точно это жаркое, что лежит здесь передо мной на столе. Мы торопливо бежали по улицам до конца города, где дома становились все беднее, а улицы – более пустынными. И как же я был удивлен, когда мы вдруг остановились странным зданием, похожим на дворец! Оно, казалось, совершенно не подходило для этой местности. С башнями и зубцами, возносящимися в небо, окруженное высокими стенами, оно лежало, точно корабль, выброшенный на береговую полосу города. Сквозь узкие ворота мы прошли во внутренний двор, где меня ожидал отрок. По многочисленным лестницам он сопроводил меня в помещение, откуда открывался из окна просторный вид на пустыню. Узкая алая лента рассвета сообщала о приближении нового дня. Открылись двустворчатые двери. Вошел старый араб в белых, ниспадающих складками одеждах. Его борода была еще белее, чем его тюрбан. Только глаза черно блестели, словно сырой грифельный камень. Мой спутник бросился перед ним на колени. Старик посмотрел на меня так, как оценивают товар, который хотят купить. -Ты франконский врач? - Я исцеляю глаза, – ответил я. - Ты знаешь, почему я велел тебя позвать? - Могу только догадываться. Для чего среди ночи зовут врача? Где тот несчастный больной, который нуждается в моей помощи? Араб посмотрел на меня так, будто не совсем понял. Его брови недоуменно поднялись. Потом он начал бить себя в грудь, как будто его мучил приступ кашля. Булькающие звуки вырвались из его бородатой гортани, похожие на козлиное блеянье. В конце он засмеялся так, что по его морщинистым щекам потекли слезы. Потом он воскликнул: - Аллах, это чудесно! Это чудесно! Вы это слышали: «Где тот несчастный больной, который нуждается в моей помощи?» Он вытер слезы из глаз и сказал: - Несчастный больной – это отрок. - Что у него болит? - У него пока ничего не болит. Но ты должен это исправить. - Я не понимаю вас. - Объясни ему все, – сказал старик человеку, который вошел с ним в комнату. Тот сказал: - Вы удивительно хорошо говорите по-арабски. Наверняка вы не первый раз в Александрии. - Ошибаетесь, в первый, – возразил я. – Арабский я учил в Андалузии. - Андалузия, – повторил мужчина. – Звучит пренебрежительно, почти презрительно. Там все по-другому. Вам известно, что «хадим» означает безбородый? - Евнух. - Верно. Обрезанный. Теперь вам ясно, чего ожидают от вас? - Вы имеет в виду… я должен… Почему именно я? - Для этого есть три причины. Во-первых, вы – ловкий хирург. Кто осмелился проводить операцию на глазах, тот хорошо знает, как режут яйца. Во-вторых, вы неверный. Коран запрещает нашим врачам совершать оскопление. В Библии нет подобного запрета. Разве врачи вашего римского халифа не кастрируют маленьких мальчиков ради их чудесного голоса? Третья и лучшая причина – это деньги, которые мы вам заплатим. И с этими словами он бросил мне кожаный мешок со звенящими монетами. И когда я заколебался, старик сказал: - Бери. Это честно заработанные деньги. Ни один христианский медик до сих пор не отказывался. - Но я еще никогда не кастрировал. - Ты ловко прокалываешь катаракту, ты умеешь владеть ножом и знаешь, как врачевать раны. Меня провели в соседнюю комнату. На низком столе лежала книга в кожаном переплете с рисунками во весь лист, на которых были показаны различные техники проведения оскопления. - Почему различные? – спросил скототорговец. – Быка или барана можно кастрировать только одним способом. - Верно, но для человека ээто обстоит совсем по-другому. - Тогда ты должен все этсэ нам объяснить, – потребовали возчики. Они наполнили лекарю пивную кружку. – Давай, рассказывай. - В основном на Востоке существует пять различных классических способов кастрации. Они названы благозвучными арабскими именами. При «скашивании поля с зерном» несчастному обрезают пенис и семенные яички. При «рубке дерева» – только пенис. Оперируемый теоретически остается способным производить потомство, но при сем лишен важного анатомического условиядля удовлетворения своего желания. «Рубка дерев» применяется только в качестве наказания, подобно отрубанию руки. Другой способ операции называется «Разорение гнезда». Проволочной петлей из мошонки вылущивают яички. При «щелканье орехов» яички раздавливаются щипцами, а еще чаще – зубами. Эти способы используют, прежде всего, для маленьких детей. - Ох, прекрати! Я больше не могу слушать. При таком рассказе у каждого пропадет аппетит, – застонал хозяин трактира. - И ты делал подобное? – спросил один из извозчиков. Ужас отразился на его лице. – Как можно человека?… - Человека? – перебил его лекарь. – Человека? Кастрированный был некрещеным мавром, не имеющим бессмертной души, чернокожей обезьяной из африканских зарослей. Где это написано, что нельзя отрезать обезьяне хвост? Покажи мне такой запрет! - Дальше, рассказывай дальше! – настаивали скототорговцы. - Они привязали отрока к кровати и засунули ему в рот кляп. Его глазные яблоки так яростно вращались и дергались, как будто хотели выпрыгнуть и убежать. Они крепко перевязали его бедра хлопчатобумажной повязкой и положили холодный компресс на живот, чтобы уменьшить потерю крови. Они вымыли его черное лоно наперченной водой. Потом я одним-единственным движением отделил ему пенис и яички. Искусство заключается в том, чтобы сделать разрез вдоль нижней части живота молниеносно и достаточно глубоко, чтобы рана была небольшой. Ее прижгли кипящим маслом. Потом ввели в открытый семенной канал пениса пробку из олова и оставили открытым мочевой. После того, как на рану наложили повязку, юноша должен был пройти по комнате туда и обратно с помощью двух мужчин. И лишь потом ему дозволили прилечь. Я сказал: - Самое ужасное у него позади. Но это оказалось не так, как я узнал. Ему запрещалось пить и мыться три дня. Ему предстояли адские муки. Но он переживет их. Доктор выдержал долгую паузу. - Ну, что дальше? - Он выпрыгнул из окна головой вниз. Его нельзя было спасти. Он умер сразу, как лиса в капкане, которой разбили череп, чтобы не повредить мех. Доктор отпил из кружки пиво. - Справедливости ради, это не была моя вина. Операция прошла успешно. А эти сукины дети потребовали обратно мое вознаграждение. Конечно, я отказался. Началась жаркая словесная перебранка на улице, под окном, из которого выбросился бесхвостый дикарь. Они накинулись на меня. Я защищался, как мог. Уже сверкнули первые кинжалы, как появился посланный Богом этот тамплиер. Спасение в последнюю минуту. Как Бог вызволил Даниила из ямы со львом, так брат Адриан избавил меня из лап этих убийц. Одному мавру – о, Боже, он был таким огромным, что не прошел бы через ту дверь! – он единым ударом сломал руку. Другого поднял высоко, точно знамя. Он бросил его через окно, за которым бесновалась свора диких собак. Не хотел бы я оказаться в его шкуре! Третьего же он схватил двумя пальцами за ноздри и рывком оторвал ему нос от верхней губы. Клянусь честью, никогда прежде я не видел ничего подобного! С того дня я знаю, почему рыцари Храма считаются непобедимыми. Пойдемте, друзья, выпьем со мной за моего спасителя! Они опустошили кружки. Потом один из скототорговцев поинтересовался: - Хотел бы я знать, какие дела нашлись у тамплиера в таком неблагонадежном месте и в столь неподходящий час? - Я тоже спрашивал его об этом, – засмеялся лекарь. – И знаете, что он мне ответил? - Да, что он там делал? – крикнул Орландо. Доктор взглянул на него с усмешкой. - Да вы хитрец! Я не могу освежить вашу память, потому что вы ничего мне не сказали. Когда я спросил вас, вы ответили: «Pisces imitar». - Что это значит? – не понял скототорговец. - «Поступим как рыбы», которые, как известно, немы. Так же нем и тамплиер, находящийся при выполнении тайных поручений ордена. Возможно, это была частная миссия. Или пассия. Женщины Александрии чертовски очаровательны. Простите мою дерзость. Пойдемте, выпьем со мной! Мне кажется, что все это случилось как будто вчера. И одновременно с тем – во времена Петра и Павла. На другой день я посадил вас на корабль, который должен был доставить вас из Александрии на Крит. Знаете, брат Адриан, что вы тогда при прощании… Орландо судорожно пытался осмыслить услышанное. Итак, в начале июля Адриан отправился из Александрии на Запад. Он находился на дороге домой. Десять недель спустя был убит Людовик Кельгеймский. Десять недель – срок достаточный, чтобы перевалить через Альпы. Но что это доказывает? Вряд ли из этого неопровержимо следует, что Адриан был убийцей. Что же должно все это означать? Доктор говорил без умолку. Его жирные от еды губы складывались в «А» и «О». Когда они соединялись в звуке «М», то напоминали свернувшуюся улитку. Как пузыри в бурлящей каше лопались «П» и «Б». Орландо узнал все, не задавая вопросов. Позже, на обратном пути, он мог перебирать в памяти все сказанное за этим ужином. Ночью ему снился сон: Он стоял на горе и смотрел на пустыню. Вдали он различил крохотную точку, которая как насекомое двигалась к нему. Когда она приблизилась, он различил рыцаря в развевающемся плаще. Копыта его коня подымали к небу клубы песка, точно брызги фонтана. Этот рыцарь был Адриан. Орландо позвал его по имени. Но как громко он ни кричал, тот не услышал его. На расстоянии вытянутой руки брат пролетел мимо, быстрый как стрела и в тоже время медленный как призрак, будто поток времени превратился в густую пену. Ни кровинки не было на его лице, он был бледен, словно мертвец. - Подожди! – крикнул Орландо. – Постой! Куда ты держишь путь? Но уже издали Орландо услышал голос Адриана. Он произнес только одно слово, похожее на «Аламут». Орландо проснулся. Он не мог больше заснуть. Слово не выходило у него из головы: АЛАМУТ. * * * После трехдневной передышки они сменили перины монастыря на седла своих рысаков. Три дня пути до Каора оба тамплиера ехали в обществе лекаря. Он знал дорогу и был занятным рассказчиком. -Люди глупее скота, – разглагольствовал он, – сперва они жертвуют своим здоровьем, чтобы получить деньги. Потом жертвуют свои деньги, чтобы вернуть здоровье. Поверьте мне, глупость – эти тоже болезнь. Единственная болезнь, при которой не страдают ни пораженный, ни его окружение. Vivat morbi! Male se habet medicus, nemo si male se habuerit – «Да здравствует болезнь! Плохо же придется врачу, если все будут чувствовать себя хорошо». - Какая из всех болезней самая тяжелая? – поинтересовался Захария. - Врачи. Medico tantum hominem occidisse sum-ma impunitas est. «Только врач может загнать человека в гроб и не быть наказанным». - Что нужно делать, чтобы остаться здоровым? – Жить воздержанно. - Сытый хвалит голод, – сказал Орландо, и Захария добавил: - Вы, однако, не следуете этому хорошему правилу. Лекарь рассмеялся: - И толстяки выполняют свою богоугодную миссию в этом мире. Бог благословляет их, чтобы доставить радость бедным червякам на кладбище. Около полудня они подъехали к бедной деревушке, которая лежала у дороги, будто ее выбросила вышедшая из берегов река. Ямы на улице были очень глубокие. Утки купались в них. Девочка гнала перед собой осла. Заметив рыцарей, она бросилась бежать – пугливое босоногое дитя в слишком большом платке, который на бегу слетел у нее с головы. Уже издали они заслышали дикие крики, крики животного, переходящие в высокий дискант. - Мы прибыли вовремя, – крикнул Захария, – они закололи свинью. - Это не свинья, – возразил лекарь. – Это женщина. Они пришпорили коней. Крики доносились из лачуги, из трубы которой в апрельское небо поднимался черный дым. Орландо первым вбежал в низкую дверь. Еще раньше, чем его глаза привыкли к задымленной темноте, он услышал сзади голос лекаря: ' - Спрячь свой молот! Здесь не убивают, а рожают. Под железным котлом горел коптящий огонь. Перед ним на стуле сидел мужчина. Он обхватил сзади молодую женщину. Перед ней на полу стояла на коленях девушка. Она разводила бедра роженицы в стороны. Густо заросшие волосами руки мужчины давили на упругий живот, точно змеи, которые хотят задушить свою жертву. Женщина закричала так, что Орландо заткнул уши. - Стойте! Прекратите! – приказал лекарь. – Вы убьете ее. Он снял с огня горшок со свиным салом и намазал себе руки, затем засунул жирные пальцы в лоно женщины. А после обратился к новоиспеченному отцу: - Ты же крестьянин! Разве тебе не приходилось принимать теленка или ягненка? Что вы, черт возьми, за растяпы? Разве в деревне нет ни одной поливальной бабки? Девушка ответила: - Старая мамушка в прошлую зиму умерла от оспы. Лекарь придвинул стул. С помощью мужа он поставил роженицу на колени на стул. Она оперлась руками о спинку. -Ты давал ей что-нибудь? – спросил целитель у мужа. - Спорынью с горячим отваром мандрагоры. - Когда? - Недавно. Отвар еще не остыл. - Нужно, по крайней мере, час, чтобы спорынья ослабила судороги, – сказал лекарь. Он смочил тряпку в горячей воде и обвязал голый живот женщины. – Это беспроигрышный способ определить, начались ли уже роды. Если боль утихла, то у тебя есть еще время. Женщина снова начала кричать и хныкать. Ее голос звучал болезненно, надрывно и бессильно. Широко раскрытые глаза напомнили Орландо взгляд животного на бойне. - Нам нельзя терять ни минуты. На, возьми эту миску! – приказал лекарь мужчине. – Ну, давай же! - Я не понимаю… - Помочись в этот горшок. Мужчина сделал, что от него требовали. У него тоже не оставалось сил. Лекарь взял горшок и поднес к губам женщины. - Выпей! Все! С отвращением она отвернула лицо к стене. Лекарь схватил ее за волосы, повернул голову обратно и заставил выпить теплую мочу до последней капли. Орландо почувствовал, как у него все переворачивается внутри. Он выскочил наружу, где прислонился к стене побелевший от тошноты Захария. - О, Боже, – простонал он, – tristis est volupra-tum exitus. «Печален исход всех страданий». В тот вечер они ночевали в приходе святого Мартина в Брив-ла-Гайард. Священник велел заколоть в их честь молодую козочку. Вино было таким крепким, что его разбавляли водой, отчего лекарь возмущенно отказался. И подобно тому, как вечером после битвы обсуждают подвиги минувшего дня, здесь речь пошла, конечно, прежде всего, о тяжелых родах и их благополучном завершении. - Выпьем за маленького человечка, которому мы сегодня помогли появиться на свет. Пусть его земные дни будут приятнее, а смерть не так мучительна как рождение. Лекарь залпом осушил свой бокал и облизал с пальцев жир жаркого. Орландо подумал о том горшке с салом. С каким трудом он прогонял воспоминания! Захария, похоже, чувствовал то же самое, потому что сказал: - Вот уже целый день я хочу спросить вас: зачем вы заставили женщину пить мочу ее мужа? - Что пить? – переспросил священник, который решил, что не правильно понял. - Вы не ослышались, – рассмеялся лекарь. – Уменя не было выбора. Для церкви и знахарства хороши все средства, которые ведут к исцелению.. - Даже если помогает нечто отвратительное? - Чем отвратительней, тем лучше. Уповивальных бабок имеется целая книга рецептов с такими микстурами. Эти recueils de secrets – чистейшее пойло из падали, кала и всевозможных дьявольских нечистот, служащие все одной цели, а именно, вызвать рвоту, а с ней и роды. - Какая мерзость, – проговорил священник. Лекарь поднял свой кубок с вином к свету и возгласил: Matula, стакан урины скажет врачу о состоянии здоровья человека больше, чем все другие признаки. При просмотре мочи различают двадцать цветов, от ut vellus cameli («как шкура верблюда») до «кардинальского красного» и от «цыплячьего желтого» до ut cornu unicomi («черного как рог носорога»). Они говорят не только о наших страданиям, но и наших характерах. Если моча красноватая и жидкая, то человек вспыльчивый и худой, это холерик. Моча белая и густая, она говорит о холодной натуре, это флегматик. - Как это все ужасно! Лекарь возразил: - Naturalia поп sunt turpia. «Что естественно, то не постыдно». Держал кто-нибудь из вас в руках послед? Отвратительного вида мягкая, как студень, мясная масса, которую стыдливо зарывают под навозную кучу, так что многие даже не догадываются об ее существовании. Самки зверей сжирают свой послед. Это жадное пожирание плаценты свойственно всем животным, и травоядным и хищникам, диким и домашним животным. Мудрец Авиценна писал в Canon medicinae, что для роженицы, пожалуй, нет лучшего лекарства, чем ее собственная плацента. - Как можно есть свое собственное мясо? – сказал Орландо. Священник перекрестился и добавил: - Много колдуний среди повивальных бабок. Никто не обладает такой властью над женщинами наших мест как повитухи. От всех страданий и для любых удовольствий лона у них найдется трава. Они составляют приворотные зелья, мази для плодовитости и яды против нежелаемого дитяти. Они управляют не только будущей жизнью, но и уже погасшей, потому что обмывают покойников по старому языческому ритуалу. Они держат в своих руках оба конца нитей жизни. В них живет змий из Ветхого Завета. - Змея Эскулапа, – поправил лекарь. - Все ли женщины кричат так ужасно, когда разрешаются от бремени? – поинтересовался Захария. - Все. Крик в родах так же обычен как кудахтанье кур. Крестьяне в Бретани говорят «Собак, петухов и рожениц можно услышать в любом месте». В действительности они больше надрывают глотку, чем свое лоно. В пыточной камере вопят не так громко как в постели роженицы. - Платон высказывает в своих трудах мнение, что матка – это зверь, который существует в теле женщины самостоятельно, как глисты. Что вы думаете об этом? – спросил священник. - Матка действительно, кажется, подчиняется собственной воле. Это знали еще греки. На языке Платона она называется «истерия». Истеричные женщины – это женщины, которые управляются настроением своей матки. И какая женщина не такова? Некоторые принимают матку за своего рода лягушку, другие чаще за рыбу. В Париже ее называют museau de tauch, «глотка линя». В Шампани говорят, что она крот. Прожорливость этой твари раскрывается прежде всего при половом акте. Тогда жадно и быстро открывается пасть, чтобы заглотить сперму. При этом она дрожит и трепещет, точно рыба, которая заглотила жирного червя и сосет его. - Область тьмы и ужаса, – сказал священник, – источник грехов, змеиный клубок и клоака. Лекарь добавил: - Начало жизни, святая колыбель человечества. - Святым называете вы место, где скапливаются самые грязные и зловонные выделения тела, между задним проходом и мочевым пузырем. Разве сама матка – не клоака? Не выделяет ли она нечистую испорченную кровь женщины, если та не беременна? - Симон Маг учил: «Матка – это настоящий рай, в котором человек свободен от всех грехов, как в первые дни творения. Изгнанием оборачивается рождение». - Симон Маг был отцом гностиков, еретиком. Лекарь возразил: - Матка – не только первый кров каждого человека, включая святых, она был первым местом обитания Спасителя, который пробыл там девять месяцев, прежде чем начать свой путь во имя нашего спасения. - И все же нет более действенного яда, чем кровь менструации. Все, чего касается женщина в период менструации, должно испортиться. Молоко превращается в простоквашу, тесто для хлеба не поднимается, мясо тухнет, мед засахаривается, вино киснет, лекарства теряют целительную силу. Собаки могут взбеситься от этих испарений. Даже одно прикосновение или взгляд нечистой обладает разрушающим действием. Плиний пишет в Naturalis Historia: «Достаточно одного единственного взгляда менструирующей женщины, чтобы лишить зеркало блеска. Мечи теряют свою остроту.» - А мужчины утрачивают силу, – рассмеялся лекарь. - Нет, ни в коем случае, – воскликнул священник. – В каждой деревне вы найдете рыжие плоды разврата. - Какие плоды? – спросил Захария. - Рыжие лисы, красные головы, подобные обожженному кирпичу, огненные ведьмы. Лекарь объяснил: -Дети, зачатые в период менструации, рождаются с рыжими волосами. - С родинками, веснушками и язвами, – добавил священник. – Рыжеволосый ребенок – позорное клеймо своих родителей. Посмотрите сюда. Мой отец обошелся с моей матерью как скотиной, когда у нее были месячные. Красное исчадие греха воплощает все дурные качества человеческой породы. По праву говорят: не верь рыжему. Даже, у Иуды были рыжая шевелюра и борода. Никакая женщина так не жадна и испорчена, как рыжая лиса. Она – настоящее животное. - Вас послушать, так можно решить, что вы не считаете дочь Евы человеком, – засмеялся лекарь. Священник ответил: - Gallina поп est avis, uxor поп est homo. «Курица не птица, женщина не человек». Когда на следующий день они скакали по долине реки Дордонь, Захария спросил: - Действительно ли сексуальность так порочна, как проповедовал тот священник? Лекарь ответил: - Полуврач навредит больше здоровью, чем не врач. Полусвященник навредит больше, чем никакой священник. Этот поп ничего не знает об удивительном, непреходящем цикле жизни, в котором должно произойти одно, чтобы возникло другое. Зерно принесет плоды лишь в том случае, если будет посажено. Семя мужчины нуждается в плодородной земле женщины. Глупец – тот, кто позволит себя убедить в том, что земля грязная. Бог хотел, чтобы его творения плодились, потому что только размножение гарантирует выживание. По этой причине он сделал так, чтобы мы при выполнении такого важного задания испытывали радость. Любовь – приманка, полная удовольствий, оргазм – благодарность Бога за совместную работу по сохранению своих видов, тяжелое, полное боли и небезопасное смелое предприятие, как мы уже видели. - Почему мы болеем? Почему мы должны умирать? – спросил Захария. - Ты умираешь не потому, что болен; ты умираешь потому, что живешь. Жизнь – болезнь, чью боль на каждую ночь унимает сон. Исцеляющим средством является только смерть. В Каоре перед собором святого Этьена они попрощались. Лекарь сказал: - Бог да пребудет с тобой, Адриан. Да, подумал Орландо, пусть Бог будет с Адрианом! После они разъехались в разные стороны света, каждый навстречу своей судьбе. На каменном мосту через реку Ло Орландо придержал коня. Он бросил в глубину камень и крикнул: «Аламут!» - Что ты там кричишь? – спросил Захария. – «Аламут»? Что это значит? - Dies diem docet. Время покажет! * * * Брат Бенедикт был единственным в Ордене, кто хотя и был посвящен, но не носил плащ тамплиера. Он гладко брился, и у него были длинные волосы как у знатного господина. Кто его не знал, мог принять его за юнкера, гражданина свободного города, за купца или теолога. У Бенедикта было много ролей. И ни одна не была героической. Он ненавидел насилие, был пуглив, но умел жалить ядовитой насмешкой. Когда старый Жирак, римлянин родом, в споре утверждал, что Иисус в действительности тоже был римлянином, Бенедикт возразил: «Верно. Только итальянец на такое способен – воображать свою мать девственницей. И только итальянская мать считает своего сыночка Богом». Бенедикт Лебон выглядел бескровным. Невзрачная внешность обеспечивала ему важное преимущество. Противники недооценивали его. Он владел полудюжиной языков и обладал редким даром логически мыслить и распознавать сложные взаимосвязи там, где их никто не предполагал. Учитель Муснье говорил о нем: «Он – как Святой дух, внешне незаметный, но действует неотразимо». Из большого зала писарей библиотеки его очень скоро перевели в коллегию документов, отдел, который требовал от своих сотрудников почти гениальных способностей. Речь шла ни о чем ином как о мастерской фальсификаторов, в которой ловко подделывались письменные права и наличность имущества. Они стряпали императорские печати, папские привилегии, античные чернила, и пергаменты; копировали подписи, ставили их под освобождением от налогов; лепили дарственные и завещания. Никогда Бенедикту не пришло бы на ум использовать свою деятельность во вред. Разве не протекала она на службе Богу и Ордену? Если дела и обстояли не так, как они должны были идти по справедливости, то они проводились согласно порядку, подобно тому, как лечат болезни и облагораживают виноградные лозы. Однако его особое дарование заключалось скорее в выискивании достойного фальсификации дохода духовного лица. Постепенно он превратился в разъездного агента по тайным поручениям. Добрую службу ему сослужили знание языков и понимание человеческой природы, а также его беспокойный характер, из-за которого он не задерживался на одном месте подолгу. А вот мыши приводили его в панику. И тем удивительнее должно показаться, что его назвали Mus microtus – Землеройка. Хотя некоторое внешнее сходство и угадывалось, но обязан этим прозвищем он был не своей внешности, а манерой работы. Как и у землероек, полем его деятельности было подземелье. Армия шпионов при всех важных дворах и коллегиях кардинала добывала ему сведения. Важные миссии он выполнял самостоятельно. В таких случаях он неделями отсутствовал на поверхности, рыл, собирал и выныривал вновь только после того, как решал задачу. Как обычно, его путь проходил через Шартр. Бенедикта впечатлила толкотня на стройке собора. Едва погасли последние звезды, как рабочие выползли из своих убогих жилищ, ровно мертвые из гробов в день Страшного Суда. Их тела источали пар на утреннем морозе. Армия работяг. Двадцать, тридцать из них изо всех тащили сил бычьи повозки. Колеса ухали под грузом квадратных глыб. Монах подгонял их: «Вперед! Вперед! Этого хочет Бог!». Фигуры привидений, добела запудренные пылью, размешивали в деревянных бадьях строительный раствор. Стук резьбы по камню был таким оглушающим, что разговаривать можно было только криком. - Так я представляю себе ад, – прокричал Бенедикт. - Пусть никто этого не услышит! – ответил брат Якопо, который сопровождал его. – Ты находишься в преддверии рая. Здесь не действует Ога et labora – «молись и трудись»! Здесь это называется Ога est la-bora – «труд есть молитва». Для них это одно и то же. Перед тем как поутру приняться за работу, они получают святое причастие. Кто осмелится переступить стройку, без предварительной исповеди, изгоняется как богохульник. Здесь люди не только из Шартра. Они спешат из всех близлежащих деревень, они жертвуют все, что имеют, приносят в дар Божьей Матери силу своих мускул. Сюзерены отдали свою арендную плату и оброк. Даже епископ и каноники отказались от церковной десятины. Монастыри обеспечивают пропитанием ораву работающих людей, женщины делают из шерсти одежду и заботятся о больных. Даже хворые и калеки вносят свою лепту в ревностной молитве. Два монаха провели мимо плачущего человека, чье лицо было обернуто влажным льном. - Выглядит зловеще. Что с ним произошло? – спросил Бенедикт. - Едкая известь. - В оба глаза? - У него был только один. - О Боже, как ужасно! - Дева поможет ему. Разве Иисус не исцелял слепых? - В любом случае, он увидит сияние Небесного Иерусалима, – сказал монах и перекрестил увечного. - Эта стройка – поле боя, – сказал Бенедикт. - Верно, брат. Уже двадцать лет они строят этот собор. Знаешь, сколько человеческих жизней унесено за это время? Больше четырехсот. Четыреста убитых, раздавленных, разбившихся насмерть, а ослепших и покалеченных не сосчитать. Какое жертвоприношение людей! Сравнимо только с ослеплением ветхозаветного Авраама, который готов был принести в жертву Богу своего единственного сына. Ты видишь там наверху деревянный кран на краю башни? Оттуда в день Непорочного зачатия – о mater dolorosa – сорвались два плотника с лесов. Тому, что был помоложе, еще удалось схватиться за водосток. Дергаясь как рыба на леске, он висел над пропастью. Священник прочитал несчастному последнее причастие ех distatus. Все наши молитвы возносились к небу, но - Разве правнуки Адама не были наказаны смешением языков за то, что захотели построить башню до самого неба? Почему же этот собор возносится так высоко? «Я спрошу Магистра», – подумал Бенедикт. Когда спустя два дня его позвали к Магистру, тот поинтересовался: - Ты был в Шартре, брат Бенедикт. Как идет строительство? - Как при возведении Вавилонской башни. - Еще ни разу, – сказал Магистр, – ни разу в Священной Римской империи не возносились в небо столь высокие храмы, как в наши дни. Пьер де Монтегю остановился возле одной из географической карт, которыми были украшены стены его кабинета. Бенедикт узнал знакомые очертания Франции. - Большие стройки одна за другой: Ньон, Санлис, Лион, Париж, Пуатье, Суассон, Бурж, Шартр, Руан, Реймс, Ле-Ман, Амьен. Чертежи для Бивио и Страсбурга готовы. И это только самые главные соборы. Однако еще удивительнее количества и размера этих построек их чудесная архитектура. Все до сих пор существующие стили состояли из античных элементов: греческих колонн, римских арок и куполов. Наша архитектура – принципиально новая. Никогда прежде не видано было подобных форм и конструкций. Своды новых огромных помещений несут отнюдь не толстые громоздкие колонны. Союз каменных нервюров, нежных, как былинки, невесомо устремляется в небо. Стены растворяются в окнах, широких, как двери амбара, и выше, чем самые высокие оборонительные башни. Оконные переплеты подобны брабантским кружевам. Их заполняют разноцветные стекла, светящиеся, подобно бабочкам. Масса прежних стен перешла в мощь и силу. И что за силы! - Почему эти новые здания так высоко возносятся к небесам? – спросил Бенедикт. – Какая польза от того, что неф церкви будет выше пятидесяти или ста локтей? Все равно в такой храм не войдет больше людей. - Эти постройки – нечто большее, чем помещение для собрания верующих. - Да, конечно, это храмы Бога, – сказал Бенедикт; – Но действительно ли потребны Богу такие залы? - Не Богу, а нам необходимы эти новые помещения. - Нам, христианам? - Нет, нам, тамплиерам! – перебил его Магистр, и добавил: – Мы полагаем, что это мы создаем наши постройки, а в действительности постройки создают нас С архитектурой дело обстоит так же, как и с религией. Первоначально изобретенная человеком, она преображает всех, кто живет в ней. Это происходит неосознанно, потому что нас в большей степени создает наше окружение, нежели какое-либо доступное пониманию учение. Человеческая личность, то, чем человек является в действительности, формируется в первые три года жизни, и потому мы позднее не можем вспомнить столь важное для нас время. Магистр остановился у какой-то модели. Он рассмотрел ее с любовью и спросил Бенедикта: – -Ты ведь уже стоял в одном из этих новых соборов? Какое величие! Тот, кто хоть раз видел его, больше никогда не останется прежним. Non sum qualis eram. Эти храмы – плавильный котел для новых людей. Это – возвышающиеся к небу монументы, созданные в начале новой эры, выдуманные и воплощенные нами. Лишь немногие в состоянии понять, что здесь происходит на самом деле. Пройдет менее ста лет – и по всей Европе поднимется свыше семидесяти соборов. Это будут самые огромные постройки со времен египетских пирамид. Их залы наполнят человечество невероятным рвением. В блеске огромных окон, сквозь которые проходит солнечный свет, они воочию увидят рай. Как сможет сомневаться тот, кто видит собственными глазами небесное сияние! Этот поток цвета разольется по людям, которые в своих унылых буднях не знают других цветов, кроме как серой грязи, коричневых дров, известковой пены и булыжника. Ставший каменным Небесный Иерусалим сотворен из света Святого Духа. Подобно тому, как философский камень претворяет свинец в золото, так эти священные залы изменят природу людей. Это – мистерия величия для всего народа. И мы поведем за собой нового человека, мы сделаемся его вождями. И Virgo paritura – «Дева, которая родит», – Шартра возложит на себя корону. На вершине северной башни будет прикреплено солнце, на южной – будет сиять полумесяц. Бафомет! Nihil in intellectu, quod non ante in sensu. «Ничто невозможно постичь разумом из того, что раньше не было воспринято чувством». Магистр забыл о своем собеседнике и говорил сам с собой, воскрешая видение. - Прости мне это отступление, брат Бенедикт. Я переутомился, и услышанное здесь не относится к делу, которое мы хотели с тобой обсудить. Сенешаль ожидает тебя. Он расскажет тебе о поручении. * * * Оба тамплиера шли друг за другом по узкому берегу. На другой стороне Сены двое рыбаков тянули лодки вверх по течению. От мороза у них вырывались изо рта клубы пара. - Как ты наверняка знаешь, брат Бенедикт, – говорил сенешаль, – большую часть своей жизни герцог Людовик посвятил службе империи. Эта деятельность обрекала его на долгие, дальние путешествия вплоть до Сицилии и даже вверх по Нилу. В своих немецких землях он останавливался очень редко. Несмотря на это его, должно быть, очень любили подданные. Когда он попал в плен к нидерландскому союзу князей, подданные его выкупили за десять тысяч гульденов. - Такое случается не часто, – сказал брат Бенедикт. - Он пользовался неограниченным расположением у императора. Тот назначил его не только регентом королевства, но и опекуном своего первенца. Отношение между Кельгеймцем и принцем, похоже, не были слишком хорошими. Принц Генрих постоянно жаловался своему отцу на строгость герцогской опеки. - Но это еще не причина для убийства, – засмеялся брат Бенедикт. Сенешаль кивнул и продолжил: - Как ты знаешь, между императором Фридрихом и папой Григорием действительно существовали жестокие разногласия. Причина тебе известна: император прервал свой крестовый поход – из-за черной оспы, как он объяснил, или из-за политических соображений, в чем его обвинил Рим. Григорий наложил на него церковное отлучение, что однако не помешало императору в следующем году объявить свой собственный крестовый поход. Произошел разрыв между императором и папой. Герцог Людвиг принял сторону папы. После всего, что император Фридрих для него сделал, это был, конечно, совершенно некрасивый поступок. - Вот вам и мотив, – воскликнул брат Бенедикт. - Respice finem! Не торопись, – предостерег сенешаль. – Как ты знаешь, закончился этот крестовый поход успешно. Фридрих получил Святые места по договору с египетским султаном и основал королевство Иерусалим. Какое чудо! Папа и император помирились! Таким образом, не стало больше причины убирать с дороги Людовика. И все же Кельгеймец был заколот спустя два года. Бенедикт сказал: - Как сильно ненавидел император герцога! - Глупости, – отрезал сенешаль. – Почему он должен был его ненавидеть? Он очень хорошо знал: Людовик принял сторону Рима только ради того, чтобы извлечь из этого политическую выгоду, которая не навредила императору, но усилила власть Людовика в Баварии. Император сам умел ловко расставлять капканы в подобной области. Он заключал или расторгал союзы с папством и халифами, когда это шло на пользу его делу. В высшей политике – как в шахматной игре. Король и епископ – фигуры на одном поле. На какой ход решаюсь я – дело не герцога, а логики. Ненависть или желание отомстить за нарушение доверия – такое давнее… К тому же предательства как такового, возможно, и вовсе не было… Нет, такое не соответствует уравновешенному характеру Фридриха. Убийство регента не принесет ему ни одного преимущества. Напротив, это сильно повредит ему. - Почему же? – спросил Бенедикт. - Потому что подозрение в постоянном подстрекательстве к убийству должно пасть в первую очередь на него. Ты сам читал об этом в хрониках баварских монастырей. Никто не может назвать убийцу, но все предполагают, что стоит за всем император. - Итак, вы думаете, что император не имеет ничего общего с этим кровавым событием? Но почему, в таком случае, я должен провести расследование в этом направлении? -Я не сказал, что император Фридрих не связан с этим делом. Я убежден, что он вовлечен в это убийство, но не как исполнитель, а как жертва. -Жертва? – Бенедикт повторил последнее слово сенешаля, словно неправильно расслышал его. - Основной принцип древнеримского права гласит «Is fecit, huic prodest. Сделал тот, кому это выгодно». - С чего мы начнем? - С Хагена фон Хальберштедта. Он был в качестве секретаря магистра Тевтонского ордена у императора в Святой земле; старый вояка, который умеет обращаться с оружием так же хорошо, как и с пером. Прежде всего, он всегда страдает от нехватки денег. С него-то мы и начнем. Как обычно перед турниром отслужили раннюю мессу. За духовным подкреплением последовал завтрак на свежем воздухе. Потом герольды призвали к оружию. Брат Бенедикт стоял возле рыцарей сеньора и наблюдал за суетой оружейников и слуг, которые оседлывали благородных лошадей для поединков; повсюду слышались ржание, бряцание оружия, проклятия, приказы, молитвы. На вершине стены пиликали музыканты. Ветер уносил мелодии прочь как шелуху. Турниры в майские дни были подходящим поводом предъявить свое благополучие всему миру. Каждый жаждал продемонстрировать объект собственной гордости. Нигде больше не обнажали дамы свои бюсты с таким бесстыдством, как здесь. Ни по какому другому поводу панталоны господ не были так узки, а полукафтанья так плотно не облегали талию. Оба соперника при первом заезде разбили друг о друга свои копья, но никому не удалось при этом выбросить другого из седла. Тяжело дыша, со взмокшей от пота шкурой, кони вздыбились под туго натянутой уздой. Новый сигнал. Атака. С невероятной мощью они столкнулись. Деревянные обломки взметнулись, пролетели застежка шлема, железная перчатка. Перевернувшись высоко в воздухе, выбитый из седла рыцарь рухнул на землю. Его конь запутался передними ногами, упал, вновь поднялся и был пойман парой пажей. Победитель купался в рукоплесканиях. Проигравшего унесли на носилках. Юный рыцарь, который стоял возле Бенедикта, опершись о барьер, проговорил: - Он рискнул всем и все потерял. - У него осталась жизнь, – возразил Бенедикт. - Это почти то же самое, – засмеялся рыцарь. – Как ты, возможно, не знаешь, брат, (мне почему-то показалось, что ты рыцарь-монах), выбитый из седла проигрывает победителю свое оружие вместе с доспехами и конем. Это сумма, на которую можно купить три крестьянских двора с землей, всем скотом и слугами. Некоторые гордые рыцари после проигранного турнира незаметно пробираются к евреям, чтобы заложить отцовское наследство. Фанфары сообщили о следующем участнике турнира. С поднятым копьем он выехал на арену. Герольд крикнул: . Еще ни разу не видел Бенедикт такого странного человека. На маленьком тонконогом коне мужчина в панцире производил впечатление великана. Поверх своих железных доспехов он надел длинное прозрачное девичье платье, которое обвивало его как паутина. Позади его шлема развивалась белокурая коса. - Между Кельном и Шербуром нет турнира без его участия, вернейшего вассала госпожи Венеры, – сказал юный рыцарь. – Женщины боготворят его. Во второй раз зазвучали фанфары. Герольд доложил: Конюхи засмеялись. Как это там, в известном стишке Освальда фон Волькенштейна: Хаген фон Хальберштедт выехал на огромном вороном под вышитой серебром попоной. Его щит с гербом действительно изображал жирную красную крысу с длинным хвостом. Рыцари обратились с приветствием к верхним рядам зрителей, где под цветным шатром разместились гости здешнего графа. Потом они трапом поскакали к барьеру, который разделял противников. Украшенный разноцветными лентами, он достигал коням до закованной в броню груди. Теперь противники разъехались по разным концам барьера. Тридцать двойных шагов разделяли их. Забил барабан. Опустились забрала. Все смолкли. Стало так тихо, что отчетливо слышался скрип железного шарнира на верху стены. Для обоих противников солнечный мир погрузился в темноту подземелья. В маленьком прямоугольном разрезе для глаз виден был только противник. Первый гром фанфар. Всадники опустили копья. Их концы трепетали как языки змей. Бока коней дрожали. Каждый нерв был напряжен до предела, две стрелы на натянутом луке. Второй сигнал! Крик сотни глоток. Как два охотничьих сокола, кинулись рыцари друг на друга. Молотами застучали по земле копыта. Святая матерь Мария, помоги! Грохот и хруст, будто сломались тысячи костей. Дикий крик. Зрители вскочили. Лутц фон Вазаланд держал в железной перчатке только древко своего копья. Его противник лежал возле барьера лицом в песке. При падении его щит сломался. Два оруженосца склонились над ним. Подбежали слуги, освободили своего рыцаря от доспехов. Когда они сняли с головы шлем, стоящие рядом зрители завопили от ужаса. Им предстало отвратительное зрелище. Лицо и волосы рыцаря были залиты желтой мозговой массой. Правда, после более детального врачебного исследования выяснилось, что это всего лишь содержимое желудка. Очнувшись от обморока, отважный рыцарь самостоятельно взобрался на подведенного к нему коня и ускакал прочь с перекошенным от боли лицом. Мысленно он осыпал жуткими проклятиями пробегающих мимо зевак и свою несчастливую судьбу. Вассал госпожи Венеры был награжден гирляндами цветов, шлейфами и многообещающими взглядами прелестниц. * * * Бенедикту пришлось выждать три дня, пока граф поправится достаточно, чтобы принимать посетителей. Как почетный гость граф жил на верхнем этаже южного флигеля сразу возле балкона. Вид, открывающийся отсюда, поистине захватывал дух. Хаген фон Хальберштедт сидел у окна на стуле с высокой спинкой. Его белесое лицо, как карстовый склон, было изъедено глубокими морщинами. Оно выражало железную волю, своенравие и высокомерное презрение по отношению ко всему и каждому. Бенедикт дал ему понять, что Орден готов хорошо заплатить за определенную информацию. Граф уверил, что всегда испытывал огромное уважение к тамплиерам, однако добавил: - Больше к людям, нежели к самому ордену. Бенедикт прямо спросил: - Вы были с императором в Святой Земле? - Вы правы. - Вы были секретарем магистра Тевтонского ордена Германа фон Зальце? Расскажите мне немного от тех доблестных днях. - Они были более удивительными, чем доблестными. Святые места достались нам без жаркой битвы. В манифесте императора записано: «Благодаря благосклонной судьбе и переговорам нам удалось то, чего не добился оружием ни один могущественный властитель». - Успех в редком случае является плодом благосклонной судьбы. - Это была его заслуга. Императора Отлученный папой, отстраненный от правления и приговоренный к смерти, император нажил себе немало врагов, однако и множество друзей. В лагере под Яффой его войско голодало. Отрезанные от тылов и снабжения военачальники стремились действовать: «Чего мы ждем? Забить барабаны! Поднять знамена! Мы завоюем себе все необходимое!». Но Фридрих остановил их. Ни один меч не вынули из ножен. Не одна капля кровь не запеклась на копьях. В письме к султану, которое император продиктовал в моем присутствии, было сказано: «Мы переплыли море не для того, чтобы завоевать Вашу страну. Земли, которыми Мы владеем, обширнее любых территорий, которыми владеют все прочие земные правители. Мы здесь для того, чтобы заключить с Вами договор о проезде паломников к Святым местам. Мы не должны больше проливать кровь Наших подданных». -Очень необычно для крестоносца, который прежде одобрял завоевание Святой земли мечом. - Мы тоже так подумали, – сказал граф. – Император, который свободно говорит по-арабски, вел личные переговоры с визирями. Они обменивались приглашениями и почестями. Султана аль-Камиля завалили подарками: янтарь, жемчуг и рубины, бобровые и медвежьи шубы, грифы из императорского питомника, но, прежде всего, девушки, бледные, белокурые и голубоглазые, каких аль-Камиль любил. И ученым духовным советниками султана император также выказал уважение, ведя с ними научные беседы. - Научные беседы? – переспросил Бенедикт, – Что еще за научные беседы? - Они обсуждали математические проблемы^ А кроме того – совершенно обыденные вещи. Помнится, в одном случае дискутировался вопрос, почему палка, поставленная в воду, выглядит так, будто она сломана. - О таких вещах император говорил с неверными? - В том время как его войско голодало в бездействии. - Разве такое возможно? - Так же спрашивали и его военачальники. Фридрих стал им чужим. У него осталось только несколько доверенных лиц. К их числу относились лангобардский граф Томас фон Ареццо и Герман фон Зальце. Благодаря последнему я наблюдал эти события в непосредственной близости от них. Император встречал неверных не как врагов, а как друзей. Ах, что я говорю! Он вел себя так, будто был один из них. Он носил их одежду, говорил на их языке, ел их пищу, слушал их музыку и спал с их девушками. Мы все с замешательством установили, что он не притворяется. Общение с этими псами действительно оживляет и радует его. Зальце он сказал: «Я люблю их изысканный образ жизни и получаю духовное удовлетворение от бесед и стихов». Он писал аль-Камилю: «Почему мы должны разрывать друг друга, как звери? Разве мы оба не восхищаемся душой и хорошим вкусом? Не выгоднее ли длянас всех получать удовольствие, обмениваясь красивыми вещами вместо того, чтобы разрушать их?». - Так написал император? - Я читал это своими собственными глазами. Никто не понял его. В феврале 1229 года, за четыре дня до Петра Первопрестольного, случилось невероятное. Запад и Восток по-братски протянули друг другу руки. Император Фридрих поклялся именем Христа и всех святых. Султан поклялся бородой пророка, что съест мясо своей левой руки, если он нарушит священный договор. - Какой триумф христианства! – воскликнул Бенедикт. - Нет, не христианства. Высший пастырь христианства сделал все, что было в его власти, чтобы помешать этому договору. - Что вы имеете в виду? - Император надеялся, что его успех смягчит папу. Но Рим не признал триумфатора. Как кающийся грешник, должен был ползти к кресту проклятый, униженный неудачей. Были перехвачены письма, в которых папа Григорий сообщает султану, что тот окажет ему огромную услугу, если не выдаст Фридриху Святые места. - Это неправда! - Это правда. Я видел позорные писульки собственными глазами. -О, боже! – застонал Бенедикт. – Homo assimilatus est iumintis insipientibus et similis factus est illis. - Что вы говорите? - «Человек уподобился неразумным животным. Он стал их точным образом». - Но суждено было случиться еще более худшЬ-му. Когда Рим не смог помешать этой бескровной победе, все церковные кафедры провозгласили Фридриха вне закона. Папа объявил его еретиком и князем преисподней, который торгуется с врагами Христа, вместо того, чтобы бороться с ними, как это подобает императору, который дал торжественное клятву завершить священную войну Креста. - Но разве не вели переговоры с неверными папский легат Пелагий и Готфрид Бульонский во время Первого крестового похода? - Григорий был возмущен тем, что проклятый Римом достиг того, что не удалось крестоносцу, получившему благословение понтифика. Так велика была ненависть святого отца, что он даже решился на подлое убийство. Через Великого магистра тамплиеров в Иерусалиме он передал тайную весть неверным. «Император будет следовать как пилигрим в определенный час с небольшим сопровождением к месту крещения Господня на левом берегу Иордана. Лучшего случая подкараулить и убить его может не представиться». - Как можете вы так спокойно выдвигать невероятные обвинения в адрес Рима и моего Ордена? – закричал Бенедикт. - Султан аль-Камиль переслал это письмо Фридриху. Ниже он приписал: «С отвращением к гнусному предательству рыцарей Вашего халифа в Риме, передаю Вам этот ужасный пергамент. На нем печать Великого магистра тамплиеров. Прочитав его, Вы поймете,что Вам следует опасаться скорее не врагов, а своих собственных людей». Граф встал. Воспоминание взволновало его. Хромая, он подошел к окну. - Хотите знать, брат Бенедикт, как отреагировал император на это письмо? Он рассмеялся. Никогда прежде – да и потом тоже – я не слышал, чтобы человек так страшно смеялся. Его смех отразился во всех комнатах, громом полетел по коридору, он метался вверх и вниз по лестницам, он вырвался через открытые окна, будто хотел разрушить все земные империи. Ни одно животное не может производить столь зловещие звуки. Только человек – только он один смеется. Вечером того же дня он сказал в моем присутствии Герману фон Зальце: «Этого я им никогда не забуду. За это они заплатят, папа и тамплиеры». Никогда не изгладится из памяти Орландо тот день, когда он впервые увидел море. Они скакали по горному склону, а море лежало внизу, бесконечно широкое, огромное чудовище, которое тянулось к небу, серебристо-серое, будто одетое в железные доспехи. Не делая остановки, они галопом спустились к берегу. Волны с грохотом неудержимо катились к всадникам. Задумчиво они наблюдали это мощное движение. Наконец, Орландо слез с коня. Он скинул одежду и вошел в пенящийся поток, потрогал его пальцами, насладился им обнаженной кожей, попробовал на вкус и наконец окунулся. Захария по- смеивался над ним: - Как море? Теплое? Будьте осторожны, кум, а то рыбы откусят вам хвост. Когда Орландо выбрался на берег, Захария crtpo-сил его: - Зачем ты это делаешь? Он ответил: - Недостаточно видеть. Есть вещи, которые нужно потрогать, попробовать на вкус, ощутить всецело и без остатка. К ним относятся море, лошади и женщины. -А ты уже пробовал женщин на вкус и на ощупь? – спросил Захария. Орландо оставил без ответа его вопрос. Вместо этого он столкнул товарища с коня и затрясся от смеха, когда тот промокший насквозь бросился бежать. За день до Пятидесятницы оба тамплиера сели в гавани Нарбонны на генуэзский корабль, прибывший из Карфагена, который ждал попутного ветра в Александрию. На борту расположилась пестрая толпа: среди путешественников были крестоносцы из Нормандии и еврейские купцы, посланники из Византии и мальтийские монахи, а также рабы – наверняка для плантаций сахарного тростника на Кипре. Имелись здесь также мавры из Андалузии, египетский доктор и белобородый Каб-аль-Ахбар, арабский ученый-правовед с учеником. Гемини и Захария получили место для сна по середине корабля, сразу за грот-мачтой, где толчки волн чувствовались меньше всего. Наконец, спустя два дня, поднялся ветер. Парус на рее забился, словно знамя. Корабль срывался с якорных цепей. Его доски трещали и скрипели. Паруса были опущены, шкоты натянуты. Приказы и проклятия щедро раздавались над палубой. К небу возносились молитвы, потому что нигде больше человек не находится так в руце Божьей, как на суде, в пустыне и на море. Западный ветер уверенно погнал корабль вперед. Он равномерно поднимался и опускался, как волнуемая дыханием грудь. На расстоянии видимости берега они проплыли мимо впадения Саоны. Ночью они заметили горящие огни Марселя, а пятью днями позднее прибыли в Геную. Остановка была недолгой – спешили воспользоваться попутным ветром. Бочки с солониной и питьевой водой быстро погрузили на борт, а с ними – вяленое мясо и древесный уголь. Рано утром путники увидели по правую руку горы Корсики. Они распознали Эльбу и нашли укрытие возле латинского берега, потому что корсиканцы – отпетые пираты. Горе тому, кто попадется к ним в руки! На отмелях близ Сардинии ветер стих. Корабль замер на гладкой воде, точно птичий помет на зеркальном стекле. -Тирренское море – ровно охочая до мужчин шлюха, – сказал капитан. – К кому она раз попадет в кровать, тот не скоро от нее избавится. Он показал на Восток. - Вот там, прямо за горизонтом, – остров Капри. Там на целый год задержался Одиссей. Греки болтают – Боже, прости их, все они лжецы! – будто его одурманила волшебница Цирцея, но я говорю вам: это все проклятое безветрие. - А не превратила ли в свиней эта Цирцея Одиссея и его людей? – спросил старый торговец-еврей, всем своим видом демонстрируя то отвращение, которое вызывала у него одна только мысль о возможности быть превращенным в самую нечистую из всех тварей. -Я бы предпочел стать свиньей, чем евреем, – засмеялся юный крестоносец. Старик еврей торжественно сказал: - Да сбудется твое желание. Теперь засмеялись все, в том числе и христиане. Разговоры вообще были единственным развлечением на борту. По вечерам, которые наступали рано, в огромные латунные котлы высыпали древесный уголь, а вокруг собирались путешественники. Хотя христиане, мусульмане и иудеи проводили свои молебны и принимали пищу, строго соблюдая разделение, но вечерняя компания неизменно оказывалась изрядно перемешанной. Теснота корабля и, прежде всего, согревающее пламя объединяли врагов и друзей, правоверных и еретиков. В один из таких вечеров старый Каб-аль-Ахбар показал на раскаленные угли и сказал: - Замерзающие почитают тепло огня; живущие в темноте, ищут для себя свет. Иные же пользуются созидательной силой пламени: переплавляют руду в железо, а из глины делают посуду. Каждый из использующих огонь прав, но каждый почитает только часть целого. Нечто подобное происходит и с религиями. Бог – это огонь. Христиане, мусульмане и иудеи ищут его близости. И каждый верит, что один всецело владеет истиной божественного пламени. - Как можешь ты, ученый, говорить такое! – возмутился мавр, которого звали Кривой Глоткой, потому что его лицо было плоским как у густеры. – Разве не начинается каждый правоверный молебен со слов: «Нет Бога, кроме Бога, а Мухаммед – пророк его»? - Забудьте о вашем лживом пророке. Преисподняя отступников ему уже уготована! – выкрикнул мальтийский монах. – Христос, сын Божий, сказал: «Кто не верит в Меня и Моего Небесного Отца, тот подвергнется вечному проклятию. Есть только одна единственная и неделимая истина». - Сын Божий – сын плотника, – засмеялся Кривая Глотка, – зачатый юной девой и рожденный в хлеву! Или было наоборот: рожденный девственницей и зачатый в хлеву? - Вероятно, это был ослиный хлев, – подхватил и молодой мавр. – О нет, теперь я вспомнил. Это был свинарник. Мусульмане и евреи хохотали. Несколько христиан схватились за оружие. - В Ломбардии существует поговорка, – сказал капитан. – «Если тебе дорога жизнь, то не сражайся на корабле, на горе и на женщине». И он добавил угрожающе: - Кто затеет здесь ссору, отправится за борт, и да поможет мне Бог, все равно какой! Корабельный плотник, просоленный всеми ветрами карлик на деревянной ноге, отвлек внимание на себя, высыпав в огонь ведро сосновых щепок. Искры брызнули во все стороны, подобно лаве извергающегося вулкана. Те, кто сидел близко к огню, опалили свои бороды. Запахло как на день Мартина, когда палят гусей. Когда шквал негодования смолк, плотник поднялся, чтобы рассказать небылицы. Он поведал о мапапутках с молочно-белой кожей, морских девах на западном побережье Африки, которые завлекают моряков своей грудью, страстные, точно горячие кобылицы. При лунном свете мужчины переполняются столь неукротимым желанием, что бросаются в воду и летят навстречу своей гибели, словно мотыльки на огонь. После сего он перешел к повествованию о каракатицах, что обитают в Китайском море. У них восемь рук, каждая длиной в двадцать локтей и толщиной в ляжку жирной негритянки. По ночам они проскальзывают через люки корабля. Горе спящему моряку, который им достанется. Они высосут кровь у него из вен. Бледного как морская пена находят его мертвым в гамаке. - Что вы думаете о новом оружии, об аркубалисте? - Вы имеете в виду арбалет? – Да, арбалет. - Это правда, что его лук так силен, что человеку не натянуть его одной рукой? - Как же может лук быть хорошим, если его нельзя натянуть? – спросил еврей. - Он натягивается железными рычагами. Его стрелы длиной всего в ладонь, но пробивают любые железные доспехи на расстоянии двухсот двойных шагов. - Боже милостивый и милосердный! – воскликнул еврей. – Это конец всем войнам. Кто захочет рисковать своей жизнью перед таким ужасным оружием? - Папа наложил анафему на новое оружие на Латеранском соборе, – сказал франконец. – Его признали ars mortifera diavoli («орудием дьявола, приносящим смерть») и deo odibilis («ненавистным Богу»). Кто использует арбалет против людей, тот совершает смертельный грех. Ему уготовано вечное проклятие. - Это хорошо, – одобрил арабский ученый. - Это плохо, – поправил его ученик. – Потому что на языке Рима это означает: нельзя использовать проклятое оружие против христиан. Только своих единоверцев христиане считают людьми, потому что только христиане – как они полагают – обладают бессмертной душой. Против язычников, еретиков и некрещеных можно использовать это оружие, не задумываясь и без смущения, как при охоте на диких зверей. - А верно ли, – спросил торговец из Рума, – что для аркубалиста существуют особые стрелы для охоты и войны? -Да, такие есть. - И чем же они отличаются? - Железными наконечниками. Военные стрелы оставляют более тяжелые раны. Их использование на охоте считается бесчеловечным. Мавр заметил: - Вы, христиане, – профаны в искусстве жизни, но в искусстве убивать вы превзошли всех. - Важнее оружия человек, который его использует, – произнес Каб-аль-Ахбар. – Ничто так непобедимо, как человек, который готов отдать свою жизнь. - Все ли воины должны быть готовы к смерти в бою? – спросил оружейник из Таррагоны. - Конечно, – ответил арабский ученый, – любые воины принимают смерть в расчет. Они очень точно оценивают свои возможности и надеются на Божью помощь. Они убеждены, что счастье на их стороне. Они обладают ловкостью, подобно канатоходцам. Среди воинов и акробатов не может быть места шарлатанам. Да какой шарлатан отважился бы пройти над пропастью, если, несомненно, понимает, что при этом может размозжить себе голову? И все же находятся федаи, смертники, добровольно идущие на смерть, горящие факелы, которые озаряют своим светом весь мир, жертвенные свечи на алтаре правоверных, мученики. Вы знаете героическую песнь об ассасинах? Персидский поэт написал ее. Она сообщает об убийстве принца Квизил Арслана. Двое федаи были посланы заколоть недостойного. Прикрыв глаза, старик начал петь, монотонно и заунывно. То не было обычным пением. Оно звучало как речитатив священника, торжественно и незнакомо. * * * Гемини и Захария следовали завету тамплиеров «Favete Unguis! Facta loquimtur!» – «Береги язык! Пусть за тебя говорят дела!» Недаром у человека два уха и только один язык. Привыкшие жить по правам Ордена оба тамплиера ложились спать уже вечером. Поэтому они бодрствовали за некоторое время до восхода солнца. Эти часы между полночью и началом дня принадлежали только им. Только рулевой, впередсмотрящий на носу корабля да крысы тоже не спали в этот час. Гемини ненавидел крыс. Голохвостые серые твари сновали в темноте. Огромные желтые зубы, всегда обнаженные для укуса, придавали их мерзким мордам выражение злобной усмешки. Ничто не знало от них спасенья. Они разгрызали обувь на спящем, ели канаты такелажа вместе с парусом и даже портили доски корабля из твердого дерева. Они сжирали вонючий рыбий жир ламп и не пренебрегали фекалиями и рвотой. Но ужаснее всего было то, что они повсюду оставляли свой помет – на всех предметах, будто метили территорию. Хотя провиант хранился в закрытых бочках и ящиках, сухие бобы и горох, изюм и финики, но, прежде всего, зерно было так изгажено липким пометом крыс, что никто уже не утруждался убрать грязь. Если этих исчадий ада били, то они испускали высокий крик, похожий на птичий. Евреи обливали их крутым кипятком. Крестоносцы развлекались тем, что накалывали их на копья. Среди мусульман ходил слух, будто христиане варили и ели крыс Каждый раз, оставаясь в одиночестве, Орландо пытался установить внутреннюю связь с Адрианом. Он сидел неподвижно на корме корабля и прислушивался к себе, пока глубоко сердцем не воспринимал голос своего брата-близнеца. Как обычные дети играют в прятки, так он играл с Адрианом в чтение мыслей, искусство, которым владели только они вдвоем. Когда они ложились на траву и наблюдали за плывущими облаками, то один спрашивал другого: «О чем я думаю?» Спрашивающий загадывал какой-то предмет, а другой должен был его распознать. Если они рассказывали по утрам свои сны, то им казалось, будто они пережили в своих фантазиях одно и то же. В них жили одинаковые мысли и чувства, одинаковые образы и голоса. Они были похожи друг на друга как отражение и оригинал. И, как это случается с человеком и зеркалом, они были подобны, но не одинаковы. Поэтому у каждого имелись свои свойства, склонности и предпочтения, сильные и слабые стороны. Адриан был напористым, Орландо – задумчивым. Способность Орландо надолго погружаться в раздумья всегда удивляла старшего брата Адриан был старше только на несколько ударов сердца, но он был перворожденным. Орландо никогда не смог компенсировать это преимущество, которое было зафиксировано даже при крещении: Адриан и Орландо, Альфа и Омега, начало и конец. Адриан всегда был впереди, и Орландо следовал за ним. Именно Адриан пожелал стать тамплиером. Орландо помнил это хорошо. Был день Вальпургии, в который Альфонс Восьмой ежегодно устраивал большой турнир. Более ста рыцарей прибыло со своими слугами. Еще ни разу в жизни не видел Орландо столько сверкающего оружия и доспехов, столько гордых гербов и знамен. На верхних ярусах галерей расположились прекрасные дамы могущественных родов. Лишь неделю назад Адриана и Орландо посвятили в рыцари. Это был первый турнир, в котором они могли принимать участие. Восемь копий сломали они о своих соперников, когда произошло ужасное. Противником Орландо стал граф Ортега да Сантандер, посвященный в рыцари в один день с близнецами. Он казался моложе прочих благородных юношей. Черные волосы по-девичьи мягко лежали на плечах. Щеки горели от честолюбия и жажды боя. В качестве шлема у него был шалер с подвижным забралом и планкой, защищающей челюсть. Чересчур быстро они поскакали друг на друга. Орландо почувствовал тяжелый удар в правое предплечье, который чуть не выбил его из седла. На какое-то мгновенье он поверил, что ранен, а потом увидел перевернувшегося в воздухе противника. Копье Орландо попало ему в забрало и сломалось. Потребовались все силы слуги, чтобы выдернуть наконечник и древко. И только потом удалось снять шлем. Зрелище оказалось ужасно. Это был первый и последний турнир Орландо. В тот же вечер Адриан сказал: - Мы научились всему, что должен уметь рыцарь. Достаточно для начала, но маловато для того, чтобы успеть состариться. Рыцарь без земли – как медведь без леса. Он годится только для пляски на рыночной площади. У меня нет желания прислуживать какому-то сеньору. Я хочу стать тамплиером. Разве существует более свободный человек, чем тамплиер? Когда они попросили Орден принять их, им было по восемнадцать. Рекомендательное письмо Альфонса Восьмого и знание арабского языка открыли им все двери. Обычно тамплиеров воспитывают с детского возраста. Но один раз Орден уже отходил от правил для рыцарей-монахов и ремесленников-монахов. Адриан решился стать первым, а Орландо – последним. Несмотря на разные задачи и непохожую одежду – Адриан носил белый плащ и красным крестом на левом плече, Орландо синее платье – они подчинялись единому уставу Ордена, который имел особые предписания даже для таких, казалось бы, несущественных вещей, как исподнее. Итак, им было разрешено носить только одну шерстяную рубашку на голом теле, требование, которое давалось Адриану особенно тяжело. Привыкшие к арабским тканям Андалузии, они страдали от «кусачей» шерсти бретонской овцы. Адриан применил все свое искусство убеждения, чтобы отговорить брата стать синерубашником. Орландо ответил ему одной фразой из Овидия: - «Militem aut monachum facit desperatio». – «Солдатом или монахом становятся от отчаяния». Если уж мне суждено стать одним из них, то я не хотел бы быть обоими. - Но почему кузнецом? Почему, черт возьми, кузнецом? – взывал к его разуму Адриан. – Ты умеешь читать и писать, говоришь на трех языках. Почему не хочешь войти в духовную элиту, к которой принадлежишь? Орландо ответил: - У святого Бернарда есть высказывание, которое мы оба очень любили. «Вы найдете больше знаний в буках и дубах, нежели в книгах. Звери, деревья и камни хранят знание, которое не в состоянии поведать никакой ученый». И добавил: - Как у кузнеца у меня будет лошадь. Мне легче удастся отказаться от женщин, если я буду общаться с лошадьми. В гривах лошадей обитает честь, как сказал Мухаммед. Ему принадлежит строка «Кто забудет красоту коней из-за женской привлекательности, никогда не будет счастлив». В самых ранних воспоминаниях детства перед ним стоял конь, огромный, как Троянский. Он едва умел ходить и делал свои первые в жизни шаги, держась за руку кормилицы. И вдруг – это гигантское существо, высокое, точно гора Орландо высоко подкинули, усадили на мягкий, теплый круп. Он запустил в гриву руки и почувствовал себя бесконечно большим и свободным. То была любовь с первого взгляда. Все детство он провел в конюшнях. В его волосах всегда торчала солома. -Ты пахнешь лошадью, – говорил отец, когда брал gro на руки, и это радовало его, потому что не было ничего приятнее, чем аромат теплого лошадиного тела В женских волосах никогда он не находил такой защищенности, как в конской гриве. Никогда человеческие руки и губы не бывают так мягки и чувственны, как ноздри кобылиц. Они будили в нем эротические чувства – задолго до того, как он догадался, что существуют женщины. Но лошади были не только чуткими товарищами. Разве существуют более сильные создания, чем они? Они тащили телеги с поклажей, которые не удалось бы сдвинуть даже сотне людей. Без коней не было бы земледелия и торговли, ни крепостей, ни городов. Кто доставил бы резчику камень или плотнику – тяжелые балки? Но больше, чем сила их разгоряченных тел, восхищало мальчика их духовное превосходство. Благодаря коням возникло благородное сословие. Король обладает могуществом благодаря своему войску, а войско всегда будет настолько быстрым и сильным, насколько хороша его кавалерия. Все зависит от лошадей – и триумф, и поражение. Существовало время, когда Орландо был абсолютно убежден в том, что кони попадают на небеса. Они, несомненно, обладают бессмертной душой. Они неизмеримо возвышаются над любым скотом, который мог заколоть и съесть человек. Не попадают ли на небо даже женщины? А ведь конь – в том Орландо никогда не сомневался – гораздо важнее для чести мужчины, нежели женщина. Так Орландо сделал свой выбор в пользу лошадей, а Адриан – меча. Они присягнули Ордену и дали обеты целомудрия, бедности и послушания. Самым главным требованием было безоговорочное послушание, даже до смерти. Чаще всего нарушалось требование целомуд- рия. Ведь мог же стать тамплиером женатый рыцарь, если он завещает половину своего состояния ордену? Обет бедности распространялся только на каждого тамплиера в отдельности, но не на Орден в целом, чье богатство считалось несметным. Адриан и Орландо тоже принесли отцовское наследство Ордену. - Мы богаче чем все короли и халифы и папство, – бывало шутил Адриан, когда они хлебали из деревянных плошек пресную пшенную кашу в своих кусачих шерстяных рубахах. В день своего отъезда он съязвил: «Я считаю суровые дни, оставшиеся до Аль-Искендерун». Потому что тамплиерам было разрешено на Востоке одеваться и есть по-арабски. Две недели длилось безветрие. Но вдруг накануне дня Святого Иоанна море очнулось. На поверхности появилась рябь. И тронутый бризом синий горизонт превратился в сверкающее серебро. Тревожно бились маленькие волны о нос корабля, постепенно увеличиваясь. Длинные волны катились к путникам, предвестники шторма. Быстро убрали все паруса, кроме маленького штормового паруса на грот-мачте. Пугающая тишина воцарилась над водой – затишье перед бурей. Как удар кулаком встретил корабль первый шквал. Волны поднимались как горы, ломаясь в пенных коронах и вздымаясь вновь – заснеженные вершины гор и грозные лавины. Море бушевало, воздух гремел. Дьявол вселился в водную стихию. Как пушинку бросало корабль. Грохочущие водопады обрушивались на доски его палубы. В кромешной тьме не было видно на расстоянии вытянутой руки. Отчаянье овладело людьми. Многие прощались с жизнью и в полной темноте забились в трюм корабля. Здесь людей рвало кровью, слышались крики о помощи, заглушаемые воем ветра. Бесконечно долго тянулась эта ночь. Когда наконец наступило утро и ярость бури утихла, они с ужасом обнаружили по левую руку берег. Ураган погнал их обратно. Без руля и парусов волны несли их прямо на скалы. Перед лицом неминуемой смерти многие начали громко сетовать. Жители Востока отдались в руки судьбы. Евреи и христиане, как обычно, обращались к своему Богу, посылали клятвы кнебу, обещали принести жертвы и исправиться. Молитвы слились с проклятьями. Оба тамплиера скинули с себя одежду и привязали к спине оружие, чтобы освободить руки для плавания. - Волчий капкан размозжит тебе затылок! – крикнул Захария. Орландо ответил: - Dum spiro spero! «Пока дышу, надеюсь». Потом волны накрыли обоих. * * * Когда Орландо очнулся, он лежал на носилках. Какие-то люди несли его. Они говорили на непонятном языке. Орландо хотел подняться, но тело не слушалось его. Он не мог даже пошевелить головой. «Мертв! Я умер! Они несут меня на кладбище». Могильный холод охватил его сердце. Он задрожал всем телом. Зубы стучали, не попадая друг на друга. Mors est frigus aeternum! «Смерть – вечный холод». Они внесли его в помещение, где горел огонь. Пахло рыбой и затхлым жиром. Чье-то лицо склонилось над ним. Женщина. Ее волосы коснулись его щеки. Angelus mortis, ангел смерти! Глаза закрылись, он чувствовал, как она снимает с него промокшую одежду. Его колотило от холода, точно в агонии. Неужели это его руки бились так сильно, что множество чужих рук принуждены были удерживать их? Его укрыли шкурами, источающими овечье тепло, но они оказались бессильны перед ледяной мукой, которая овладела каждым уголком его тела. О, Боже! Как холодна смерть. Ад, куда подевался твой огонь? Был ли это сатана? Кто-то скользнул к нему под шкуру. Чье-то тело, живое и горячее. Нежные руки искали его, гладили его плоть. Обнаженная кожа прижималась ic его боку. Дышащий живот давил на него. И еще там были глаза, больше темные глаза, они остановились прямо над его лицом. Губы приоткрылись, чтобы проглотить его. Пальцы уверенно гладили грудь, опускались ниже и протискивались между ног. Язык коснулся его уха, незнакомые ласковые, призывные крики послышались ему и прерывистое дыхание. Приди! Почти совсем угасший огонь, чье багровое тление в последний раз вспыхивает пламенем – вот как он себя ощущал. Как камень, брошенный в неподвижную воду, дает круги, расходящиеся от центра, так просыпалось в нем желание жизни. Приятное тепло разливалось у него внизу. Плоть загорелась от плоти. - У тебя заботливый ангел-хранитель, брат. Когда мы нашли тебя, ты висел, как сломанная мачта. Твой капкан зацепился о размотанный такелаж. Ты был без сознания, холодный, как снулая рыба. - Где остальные? – спросил Орландо. - Других нет. Мы вытащили из моря только тебя. Тут сильное течение в проливе Бонифачо. Кого волны не прибивают к берегу, того уносят в открытое море. Вот и рыба здесь жирнее, чем у других берегов. Человек, который разговаривал с Орландо, был старым, беззубым и морщинистым как крот. Он стоял, широко расставив ноги, как будто большая часть его жизни прошла на корабельной палубе. С любопытством он рассматривал Орландо, который лежал под грудой меховых одеял и чувствовал себя бессильным, точно ребенок. - Где я? Кто ты? – спросил он. - Мы сардские рыбаки. Меня зовут Луиджи. - Откуда ты знаешь мой язык? - Я четыре года провел на материке. Мы, сарды, как семга, которая в конце всегда возвращается на места своего нереста. А кто ты? - Я тамплиер. -Тамплиер? Он рыцарь-монах. О святой Бонифаций из Бастии, этого не может быть! Его поросшие щетиной губы скривились в ужасной усмешке: - Поп с волчьим капканом! –Ты находишь это смешным? - Ну, у тебя таланты, которых я не предполагал у тамплиера. -Ты говоришь загадками. - Человек, который долго пролежал в море, нуждается только в тепле. Можно положить потерпевшего кораблекрушение в теплую воду, натереть водкой или напоить теплым питьем и все же выживут немногие. Мы, сарды… ты знаешь, как мы, сарды, это делаем. Нет? Ну, ты должен это знать. Ты ведь узнал это на собственном примере. Когда мы вылавливаем человека из моря, мы кладем - Женщину в постель? - Никто не в состоянии извне разжечь потухший огонь. Слабо тлеющие угли в костре разгораются сами, когда получают питание. И у людей точно так же. Где жарче всего разжигается жажда жизни у мужчины, как не в паху опытной женщины! Тому, кто не поднимается, не движется, не согревается, больше ничем нельзя помочь. -Ты имеешь в виду, я… -Да, мой сын… и довольно удивительно дельно и сильно для того, кто принес обет целомудрия… - Боже мой! - Мы должны восхвалить Бога. - Почему? - Мы ежедневно просим его о богатом урожае и благодарим за каждый корабль, который он разбивает у наших берегов. Все товары делят между мужчинами. Выжившие моряки достаются нашим женщинам. Они решают, кого взять в наше сообщество. - А что происходит с остальными? Старик, не отвечая, пожал плечами. - Вы убиваете их? - Они умирают сами. - А спасенные? - Как уже сказано, они достаются вдовам, которыми переполнены все острова. Море создает вдов. Молодые люди здесь редкость, как хорошие жеребцы. Многие остаются навсегда. Знатных часто выкупают их семьи. Неблагодарные пытаются бежать. Поймав беглецов, мы сажаем их на - На темный поводок? - Мы выкалываем им глаза. Так мы лишаем их возможности убежать и получаем их силу. - Я тамплиер. Вы знаете, мой Орден не потакает вымогательству. Еще ни разу не был заплачен выкуп за тамплиера. - Как удачно для нас. В таком случае ты останешься здесь. - Предупреждаю вас: кто посягает на тамплиеров, посягает на Рим и Святейший союз. Я – рыцарь-монах. -Для монаха ты чертовски здорово обращается в постели с женщинами. Если ты работаешь руками не хуже, чем задницей, тебе ни в чем не будет отказа. Старик перевел свою фразу для остальных. Смеющийся женский голос ответил ему. Орландо повернулся в сторону и увидел женщину, которая сидела у огня на земле. Она смеялась, широко раскрыв рот. При виде этой сильной челюсти Орландо вспомнил о лисе, которую как-то убил. Глаза тоже смеялись. У нее были распущенные волосы. Руки и ноги обнажены. Ее грудь, тяжелая и пышная, шевелилась под тонкой тканью, как туго набитая медузами сеть. - Я был с ней? – спросил Орландо. – Она твоя жена? - Ни один сард не делит свою жену с другим. Возрождение – дело вдовы. Как она потеряла своего мужа в море, так она вырвала у моря тебя. Ты ей обязан жизнью. - Я благодарю ее. - Скажи ей сам. - Я не говорю на ее языке. - Говоришь. Язык плоти един для всех, даже для животных и птиц. Она наполнила тебя жизнью. Теперь твоя очередь. - Но ведь это аморально. - Аморально? Наши законы строже ваших. За сношение с незамужними мы наказываем смертью. Ни одна сардка не отдастся мужчине, которому она не принадлежит. - Она принадлежит мне? -Ты принадлежишь ей. Выброшенный на берег груз принадлежит тому, кто его находит. Так гласит закон, и никто не уйдет от возмездия, нарушив его. Старик пожал ему руку. Орландо услышал, как захлопнулась дверь. Почти одновременно с тем женщина стянула с себя одежду, бросила ее под ноги и прыгнула в кровать. Она обвилась вокруг своей жертвы, словно змея. Орландо хотел бороться, но в конце концов обхватил ее, как утопающий. Постепенно к Орландо возвращалась его былая сила. Только один раз он посмел оттолкнуть ее от себя. Тогда пришли двое мужчин из деревни. Они связали ему на спине руки и стреножили его так, что он мог делать маленькие шаги. Она трогала его, точно дитя, играющее с куклой. Она накормила его рыбным супом, муссом из фиг и жирным салом, набила медовыми лепешками, влила теплое молоко и вино. Она мыла его и пела ему монотонные песни, какие поют когда укачивают детей. Совершенно беспомощным он был отдан ей, ее плоти и ее губам, которыми она возбудила его член, чтобы оседлать, как мула. Безжалостно обрабатывали его ее мясистые ягодицы, они двигались взад-вперед, подымались и опускались как прибой возле обрывистого берега. Глаза женщины закрылись, рот распахнулся, слюна потекла из ее рта, ее губы искали его губ, ее язык тянулся к его языку. Так должна чувствовать себя мышь, которую проглотила змея. Mulier, nominen tuum verum serpens est. Женщина, имя твое змея! Ночью Орландо снился Адриан. Они были детьми и кормили пойманных ужей. Лягушки были огромными, но все же они проглатывались живыми и сразу. Ужасное представление! Орландо спросил с отвращением: - Ощущает ли змея радость, когда пожирает? Или она – только раба своей биологической нужды? - Она – жертва, как и лягушка, жертва природы. - Иначе я и не ощущаю физическое влечение, – сказал Орландо. – Как может мужчина поддаться соблазну из-за женщины и потерять свою душу? Как может он испытывать радость в ее плоти, расцарапанной до крови, исколотой укусами блох, перепачканной слюной, потом и испражнениями? Теперь я знаю, что чувствует змея, проглатывая крота, когда ее вынуждает к этому голод. Зависит ли это от меня или в творении что-то неправильно? Я бы охотнее совокуплялся с лошадью, но не с женщиной. Два дня и две ночи он провел беспомощный. По ночам по его лицу бегали мухи и тараканы. Руки и ноги его ломились от боли. Веревка глубоко врезалась в тело. Утром третьего дня она сняла с него путы. Он поцеловал ей руки от облегчения. Она разговаривала с ним, как говорят с животными или детьми, медленно, выделяя каждое слово, как будто боялась, что он не сможет поспеть за ней. При этом сардский язык звучал почти как классическая латынь. Она опустилась на колени перед огнем, нагая. Длинные волосы спадали вниз как лошадиная грива Она подула на почти потухшие угли, осторожно старалась разжечь их с помощью сосновых лучин и соломы. Она встряхивала, обмахивала и ворошила их, пока пламя с треском не поднялось. Тогда ее глаза засмеялись. Она умеет разводить огонь, подумал Орландо. Он рассмотрел ее. Никогда в жизни он не был так близко от обнаженной женщины. Как говорил тот поп: «Gallina поп est avis, uxor non est homo. – «Курица не птица, женщина не человек». Как же он был прав! Когда почти постоянный ветер с северного острова затих на пару часов, она вынесла деревянные скамеечки для них обоих и поставила перед лачугой. - Смотри, – сказала она и показала на молящуюся женщину, – Богомолка. Она восхваляет своего Творца. - Она воздела руки не для тою, чтобы молиться, а для того, чтобы убивать, – сказал Орландо. – Она проглатывает все, что приближается к ней, даже своего самца во время совокупления. - Ты ничего в этом не понимаешь, – перебила она его. – Она молится. Ее хижина находилась на краю поселения и стояла выше остальных. Орландо насчитал восемнадцать крыш. Насколько хватало взгляда – везде только камни да скалы всех цветов: красные как запекшаяся кровь, болотно-зеленые, фиолетовые, цвета сажи, грязно-серебряные и серые, всех мыслимых оттенков. Унылый вид. Деревня казалась покинутой. Мужчины были в море или в горах со своими отарами. Оставшиеся дома старики и женщины смотрели на него враждебно. Дети даже кидали в него камни. - Chi venit da'e su mare furat, – сказал Луиджи, единственный, кто проявлял к нему интерес. – «Кто пришел с моря, тот вор». Так было всегда у нас. Все, кто причаливал здесь, хотели нас уничтожить. Финикийцы, римляне, византийцы, сарацины. Сейчас – генуэзцы и пизанцы. - И вы никогда не защищались? – спросил Орландо. - Часто, но всегда безуспешно. Ты слышал о Хамспикоре? Он был одним из нас. Когда Ганнибал стоял пред воротами Рима, он воспользовался слабостью империи и боролся за свободу. Римский полководец Манлий Торкват разбил плохо вооруженных сардинских пастухов недалеко отсюда, у подножия Мон Фе-ру. При виде усеянного трупами поля битвы Хамспи-кор бросился на свой меч. Два поколения спустя два других пастушьих племени, балари и ильенси, попытались еще раз. Рим прислал полководца Семпрония Гракха Он велел обращать в рабство всех, кто попадал ему в руки. Невольничьи рынки переполнились сардами настолько, что на них упала цена. Sardi ver-nales, баснословно дешевые сарды – это стало крылатым выражением. Не беспокойся так, тамплиер, если мы тебя возьмем к себе на службу. Нам, Sardi vernales, повезло не так как тебе. Сарды ненавидят чужестранцев. А чужой здесь всякий, кто не родился на соседнем дворе. У нас каждая деревня ведет войну с соседней: за пастбище, источники, за право на дороги, из-за угнанных овец и украденных девушек. Вендетта требует больше жертв, чем море. Люди недоверчивы. Они оградились друг от друга. Знаешь, в глубине Сардинии есть деревни, жители которых ничего не знают о море. Они далее не подозревают о том, что живут на острове! Они ни разу не видели моря. Оно не интересует их. Козы и овцы обеспечивают их одеждой и пропитанием. Вино, оливы и мед у них водится в избытке. Что нужно еще человеку для счастья? Все, что приходит извне, – зло. И это распространяется и на тебя. Сад позади козлятника, где росли крапива, ежевика, чертополох и дикие травы, представлялся настоящей вселенной редкостной живности. Здесь жужжали шмели, осы, осмии, майские жуки, божьи коровки и короеды – Орландо умел различать их всех. Его любимцами были пауки. Он определял их виды по паутине. Тут тянули свои тонкие нити паук-крестовик с орденским крестом на плечах, юркий паук-охотник, неторопливый паук-угольник. Маленький знакомый мир насекомых, запах лаванды, неумолчное стрекотание цикад, блеянье овцы – все это наполнило душу пленника тоской по родным полям Жизора. Однажды он увидел нескольких мужчин возле хутора, расположенного в самом низу холма. Двое держали осла, а третий ударил несколько раз ему в голову мясницким ножом. Осел, еще молодой, очень худой, закричал так, что Орландо заткнул уши. Боже мой! Почему они не оглушили его из милосердия? Вместо этого они изувечили измученное животное прямо во дворе, так и не убив его. - Зачем они поступают так? – спросил Орландо у Луиджи. - Ты видел когда-нибудь мулов, которые работают на наших полях, возле оросительных каналов? Они бегают по кругу. Всю свою жизнь – только по кругу. Никакая тварь не выдержит этого, даже осел. Поэтому их сажают на темный поводок. * * * Они натянули сети на холме между двумя пробковыми дубами. Черный дрозд служил им приманкой для птиц. Орландо и Луиджи спрятались в кусте олеандра. Они устроились на срубленном стволе, жевали орешки пинии и ждали. Глубоко внизу сверкало в утреннем солнце море. Воздух наполнился ароматом цветов и стрекотанием цикад. - Как ты себя чувствуешь? – спросил Луиджи. –Таким же глубоко несчастным, как тот дрозд. - У него же все есть. - Кроме свободы. - Петлю на лапке он носит ради собственного блага. Я нашел его со сломанным крылом. Он давно бы уже умер. «Как и я», – подумал Орландо. А вслух спросил: - Почему ты взял меня? Я тебе не помощник. - Не подобает мужчине целый день торчать у печи. Для рыбалки или охоты на кабана ты еще слишком слаб. Жар сжег твои легкие. Но ты молод. С помощью Маруселлы ты скоро будешь вновь полон сил. - Маруселла? Странно, я ни разу не подумал спросить, как ее зовут. - С женщинами происходит как с животными. Никому не пришло бы в голову назвать рыбу или птицу по имени. Их меняют как животных для верховой езды. Никто не держит коня для того, чтобы беседовать с ним. Кони хотят, чтобы на них ездили, а женщины жаждут быть беременными. -Ты думаешь, Маруселла хочет ребенка? - Кто не желает этого? Как можно вспахивать землю, не желая собрать урожай? Здесь, на островах, мужчину, который умирает без потомства, хоронят с крысой между ног. Людям приходится умирать, однако это становится трагедией только тогда, если вымирает весь род, когда невосполнимо, на все времена обрывается цепь предков и не рожденных потомков. - Возможно, она уже беременна, – сказал Орландо. - Так быстро не получается, – поучал его Луиджи. – Люди не кролики. Мы, скорее, подобны деревьям, которые должны посеять много семян, прежде чем появится росток. Стая дроздов пролетела, кружась над пробочными дубами. Их пойманный сородич отвечал им, взволновано хлопая крыльями. Порхая, они опускались вниз и снова поднимались, кружа, – трепещущее живое облако. Они пугались и возвращались обратно, и подлетали ближе, и колебались, и отступали, словно чувствовали опасность. Наконец любопытство пересилило страх. Как западный ветер дует в верхний парус на мачте, так и они летели в провисшие сети, надували их и наполняли своими телами. - Вперед! – закричал Луиджи. – Вперед! Они побежали к дубам и дернули верхние веревки сети. Точно рыба, бились птицы в сети. Крича и хлопая крыльями, они пытались освободиться. Побег удался только немногим. Как гроза был Луиджи над ними. Буря с градом из ударов палками побила крылья. С окровавленным опереньем их вытаскивали из сети и подбирали как съедобные каштаны. Приманку последней положили в кожаный мешок для дичи. Пленный дрозд еще был жив. Луиджи смеясь свернул ему шею. Орландо вспомнилась фраза из Эдды: «Убью того, кто при убийстве засмеялся». В этот момент он решил бежать. Со дня кораблекрушения минуло две луны – достаточный срок для изнуренного тела, чтобы восстановить силы. В ночь, когда все спали, наевшись свежим мясом дроздов и напившись вином, он вошел в лачугу старейшины деревни, чтобы забрать свой волчий капкан. Ловушка висела над кроватью Луиджи, будто была здесь всегда Когда Орландо хотел взять капкан, Луиджи проснулся: - Чего ты хочешь? -Я пришел забрать свое имущество. - Свое имущество? Ты не принадлежишь даже себе. Повесь капкан обратно на стену. Куда ты собираешься с капканом среди ночи? -Я ухожу. -Ты не уйдешь далеко. Мы посадим тебя на темный поводок, тамплиер. Вспомни о молодом осле. При этих словах Орландо один раз ударил Луиджи капканом. Потом вышел, не оглядываясь. Когда он добрался до моря, высоко над ним в деревне лаяли собаки. Неужели они уже обнаружили его бегство? Он толкнул в прибой лодку с треугольным арабским парусом. Железным капканом он пробил доски остальных кораблей, которые лежали на берегу, как большие мертвые рыбы, брюхом кверху. Должно пройти немало дней, прежде чем их снова починят и смогут спустить на воду – хорошее преимущество, чтобы уйти от погони. - Боже, тебе не нужно заступаться за меня, но не помогай и врагам моим. Он шел под парусом всю ночь при благоприятном южном ветре. Вечером следующего дня он достиг острова Маддалена. К его огромной радости две дюжины больших кораблей стояли в порту. На одном из них он бы продолжил свое путешествие. Но ему приходилось держаться настороже. Конечно, они будут искать его в порту. И беда, если он попадет к ним в руки. Орландо возблагодарил своего ангела-хранителя, когда увидел двух тамплиеров, которые наблюдали за погрузкой тюков сукна. Когда он приблизился, то услышал, что они говорят по-немецки. Приблизившись к братьям, Орландо поднял левую руку в приветствии. При этом он положил большой палец поперек ладони и произнес: - Non nobis, domine… - Non nobis, sed nomini tuo da gloriam, – продолжили девиз оба тамплиера. – Не нам, Господи, не нам, а имени Твоему слава. Не обмениваясь больше друг с другом ни словом, трое мужчин поднялись по крутому трапу на борт грузового корабля. Лишь в укрытии трюма старший из двоих приказал Орландо: - Monstra te esse frater. «Покажи нам, что ты брат!» Орландо склонил перед ними голову. Они рассмотрели клеймо Бафомета, выжженное на расстоянии трех пальцев за левым ухом. - Бог свидетель, брат, ты не выглядишь как воин-монах! – рассмеялись они. – Ты носишь львиную гриву, а твоя одежда не поддается описанию. Орландо ответил: -Cucullus non facit monachutn. «Не ряса делает монахом». - Но одежда делает человека, – подразнили они его. Позже, за овечьим сыром и красным вином, он рассказал им о своей миссии и кораблекрушении. - Бог с тобой. Через три дня эта корсиканская посудина отправляется по заданию нашего Ордена на Аскалон. Капитан высадит тебя в Александрии. Оставайся до тех пор на борту. Мы доставим тебе все что нужно. Утебя есть особое желание? -Да, – ответил Орландо, – мне нужен молот. * * * На «Санта-Луизу» погрузили кожу и вяленое мясо. Ужепосле дня пути у Орландо возникло чувство, что он сам – рыба. Ее запахом пропиталась каждая нитка его одежды. Даже кожа и волосы пропахли сушеной сардиной. Команда состояла из старого боцмана и его четырех сыновей. Пригвожденный подагрой кзалатанному плетеному стулу старик проводил день и ночь возле банки, пока его сыновья лазили кругом по такелажу, точно стая обезьян. При этом отец орал на них, ужасно тявкая, как тюлень, так что даже перелетные птицы, которые время от времени отдыхали на реях, пугались и спасались бегством. Большую часть рейса Орландо провел в гамаке, который подвесил на задней мачте, чтобы спастись от запаха рыбы. Кроме него, на борту находились еще два пассажира: римский теолог и альбигоец из Тулузы, на редкость несовместимое общество, которое могло возникнуть, пожалуй, только на одном корабле. Это было все равно, что посадить змею и морскую свинку в одну клетку. - Кто ты, собственно? – вопрошал теолог. – Животное ли, скотина? Христианином ты быть не можешь, если ты отрицаешь Христа. Как можете вы, катары, утверждать, что Иисус не жил? Вы не знаете Нового Завета? - Я знаю его так же хорошо, как и ты. Но я изучал и историю. Если Иисус действительно жил, то почему же тогда нет ни одного историка его времени, который о нем сообщает? Почему весь первый век – век Христа! – ничего не знает о нем? Ни один хронист не сделал о нем записи, ни в Риме, ни в Палестине. Великий Филон Александрийский, который пережил вероятное распятие Христа минимум на два десятилетия, был выдающимся знатоком иудаизма. Он знал все священные писания и секты. Он писал об ессеях и о Пилате, но ни словом не обмолвился об Иисусе. - А что с Новым Заветом? - Павел, первый свидетель Нового Завета, не знает ничего больше об Иисусе. - А евангелисты? Ты смеешь сомневаться в них? - Ах да, конечно. Евангелие – милый продукт фантазии более поздних общин, которые желали бы, чтобы все случилось так чудесно и сказочно. - Никакая книга на земле не передается с такой заботой как Священное Писание, – возмутился теолог. - Христианство защищается чаще теми мужами, которые зарабатывают на нем свой хлеб, а также теми, кто убежден в правоте своего учения, – ответил старый альбигоец. – Уже поэтому Евангелие передается не ради необычной любви к правде. Несколько поколений подряд не считали его ни неприкосновенным, ни даже священным. Лишь в конце второго века, когда устные предания начали принимать все более фантастический характер, Евангелия были записаны. Четыре евангелиста во всем противоречат друг другу. Какая цепь несуразиц – от рождения Христа до Его воскресения! Эти разночтения так многочисленны, что ни один мирской суд не смог бы выиграть процесса, располагай он подобными свидетельскими показаниями. Единственное чудо в этой басне про Иисуса – это факт, что сии недостойные доверия фантазии породили столь сильную веру. - Canis a non canendo, – сказал теолог. – Закрой пасть и не бреши, пес! Тебя следует предать очистительному огню. Альбигоец ответил со смехом: - Cogittions poenam nemo patitur. «Никто не может быть наказан за свои мысли». Это знали уже римляне. Я скажу тебе: нет большей тирании, чем тирания Церкви! Это все равно что сказать человеку: «Ты не имеешь права быть свободным». Или: «Ты можешь быть свободным – но только на этот и никакой другой манер». Спор между теологом и альбигойцем начинался при первых лучах солнца и заканчивался лишь ночью. Неоднократно теолог пытался привлечь Орландо в свидетели, использовать его в некоторой мере как брата с оружием. Орландо отвечал: - Дайте мне поспать. Я себя плохо чувствую. При этом он ни разу не солгал, потому что рыбий запах и религиозные распри пронизывали его до костей. И спорщики оставляли его в покое. Совместных трапез не было. В железном котле постоянно бурлил густой суп из солонины с бобами. Кто проголодался, зачерпывал оттуда деревянной ложкой, что висела рядом на ржавом крюке. Орландо питался изюмом и миндалем, которым тамплиеры набили ему льняной мешок. Для того, чтобы одолеть четыреста морских миль, лежащих между Сардинией и Сицилией, им понадобилось шесть дней. Бесконечно долго тянулось мимо корабля побережье Сицилии. Целую неделю они были прикованы безветрием в покинутой бухте. По ночам они видели огненный свет над вулканом, чья вершина, покрытая снегом, возносилась коблакам. Тем временем церковный учитель напрасно пытался обратить еретика в веру: - Как можете вы, альбигойцы и вальденсы, отказывать вашим детям в крещении? Первый крик новорожденного – это не крик жалобы, но требование крестильной воды! Лишь с крещением человек приобретает бессмертную душу. - Как брызги воды могут определить, есть ли у человека душа? – вспылил альбигоец. – Вы действительно верите в такое языческое колдовство? Как может простая вода… - Простая вода? Что вы подразумеваете под простой водой? – выкрикнул римлянин. – Только Aqua vera может быть использована для крещения! Церковь делает различие между materia valida, materia dubia и materia certe invelida! К «разрешенной материи» относится вся природная вода из рек, болот, колодцев и моря. «Недействительной материей» считаются все выделения – такие, как: пот, слюна, слезы, молоко, урина и кровь, а также все соки растений, включая вино. Materia dubia – «спорная материя». Это вода, которая запачкана другими материалами, например, вода для мытья, бульон или кислоты. Их нельзя использовать под страхом смерти. Aqua vera можно освятить за день до Страстной Пятницы. Форма и материал этих сосудов определены строгим каноном. Таинство крещения – это очень серьезно для понимания учения. И прежде всего – если речь идет об особо сложных случаях, вроде дела о крещении нерожденной или уродливой жизни. Выкидыш с двумя головами – сколько душ он имеет, две или одну? Глубокая проблема. Трудное решение может здесь принять только священник. А рожденный преждевременно величиной с лягушку – он уже человек или еще нет? Как должно проходить крещение, если только рука умирающего, нерожденного дитяти высунулась из лона роженицы? Как крестить in utero, «в теле матери»? И если речь идет о близнецах, если это выясняется лишь после, – как установить с несомненностью, кто из обоих уже крещен, а кто еще нет? Решения, которое приходится принимать во всех этих случаях, гораздо важнее, чем выбор между смертью и жизнью. Здесь речь идет о самом святом, что только может потерять человек, – о бессмертии его души! Вопрос, о котором тебе незачем беспокоиться, потому что ты потерял ее уже давно. Минуло девятнадцать дней, и они причалили к Криту. На острове, который подчинялся Константинополю, запаслись водой и фруктами. До Аль-Искен-дерии, как называли Александрию неверные, оставалось еще шестьсот морских миль напрямую по открытому морю. Сильный северный ветер гнал корабль. После четырех дней плавания из моря вынырнуло африканское побережье, Барр аль-Гарб, сказочная страна Запада. Они постоянно шли под парусом на восток, к живописному острову пд названием Джазер аль-харам, возле которого ветер опять утих. Штиль – это язык вечности. Нигде не проходит время так тихо, и молчание не давит на нас так всемогуще, как на море в безветрие. Нигде не видно ни малейшей волны, не слышится птичьего крика. Словно окаменев, висел паруса на реях. Хотя солнце вышло из полуденного зенита, все погрузилось в глубокий сон – Орландо в своем гамаке, капитан и его сыновья под палубой на тюках с мягкой козьей кожей. Только на непримиримом рвении римлянина и альбигойца никак не отразилось всеобщее оцепенение. - Монахи из Монтекассино считают священной мышь, которая съела просвиру и тем самым, прибавив в весе, стала по преимуществу состоять из тела и крови Господних. -Ты богохульствуешь! – крикнул римлянин. - Испеченный вами из пшеничной муки Бог простит меня, – ответил альбигоец. – Но оставим ваше причастие. Это каннибальское суеверие при всех его мерзостях, прежде всего, – насмешливая проделка плута для глупцов. По-другому обстоит дело с исповедью. Подобно тому, чем догмы являются для разума, исповедь – темница для всего человека. До самых тайных уголков его души добираются исповедники, они заглядывают ему под одеяло и подчиняют свободную личность себе – от имени Христа, вколачивая ему при этом в голову, что он-де погряз в трясине порока. Существует, мол, только один путь исцеления, и его держит в руках ваша церковь – единственное, что может спасти грешника. Грехи – вот фундамент вашей силы. Чем больше грехов вам поведают ваши овцы, тем крепче ваша хватка на их горле. Но как это достигается? Люди нечасто воруют и убивают. Требуется представить в самом черном свете самое сильное желание человека. Сексуальность – самый любимый грех у церкви. Потому что, согласно Августину, уже сосунок совращен сексуальными желаниями, и все человечество попадает к черту. Поэтому кастрируют жеребцов и быков, чтобы те послушно тянули телеги. Точно так же люди достигают полного послушания. Они должны подавлять свое влечение к противоположному полу. - Тебе вырвут яйца и язык калеными щипцами в день Страшного суда, – сказал римлянин. - Это сделает сатана. Ты богохульствуешь устами олицетворенного Антихриста. Проваливай к дьяволу! Usque ad finem! * * * После двух дней вынужденной стоянки их разбудил среди ночи ураганный шквал. С зарифленными парусами, взлетая на высоких волнах, они увидели, наконец, в ночь на святого Михаила огни маяков Александрии. Около полудня они бросили поржавевший якорь в большой акватории порта напротив мыловарни. Слуги султана прибыли на борт. В знак принадлежности кгосударственной власти они носили тюрбаны и кривые мечи. Они оценили груз, записали имена путешественников и названия стран, откуда те родом. Каждого спросили, что за товары и деньги он привез с собой, чтобы затем высчитать закат – налог милости. Для торговцев из Западной Европы султан Саладин велел построить торговые дома, так называемые фундуки, за высокими стенами которых христиане и евреи чувствовали себя защищенными, почти как дома. В фундуке Александрии для людей и животных имелись кров, собственная пекарня и бойня, склады для грузов и штапельных товаров, подвалы, конторы и лавочки менял. Были даже баня и маленькая часовня, посвященная святой Цецилии. Здесь и только здесь мог найти ночлег купец из Венеции, Нюрнберга или Нарбонны. Свои товары он имел право продавать только в фундуке. Все проходило под строжайшим надзором сенешаля, государственного эксперта по всем ввозимым товарам. Выручка от продажи должна быть полностью обращена в местные товары, арабские приправы, оружие и хлопок, перец, шелк и сандаловое дерево. Снаружи лишенный окон, фундук производил неприятное впечатление – точно крепость или тюрьма. Ворота из кедрового дерева, обитые бронзовыми гвоздями, закрывали вид на улицу. И как сильно удивился Орландо, когда после долгого стука в дверь его все же пустили! Позади похожего на туннель прохода открылся ярко освещенный внутренний двор, где росли олеандры, лимоны и мирт. Из открытой пасти каменного льва в сверкающую мраморную чашу струилась прохладная вода. Ни один звук не доносился сюда из шумной гавани. Сим чудным оазисом управлял старый богемец, который потерял левую руку при осаде Аккона. Себя ой называл «Боевым рысаком». Он встретил Орландо как знакомого: -Добро пожаловать, брат! Рад видеть тебя снова. Твое имя я запамятовал. Память и старость уживаются друг с другом не лучше, чем лед и пламень. Где одно, там не может быть другого. Дай-ка попробую припомнить… - Адриан, – подсказал Орландо. - Да, верно. Адриан. Как я мог только забыть! При этом я отлично тебя помню. При прощании ты сказал: «Запомни мое лицо. Я вернусь. Сохрани для меня эти бумаги и не давай никому другому, кроме меня». -Ты сохранил их? – спросил Орландо. - Как ты можешь спрашивать? Старик прихрамывая ушел и, когда он наконец вернулся, то в руках у него было письмо. Орландо узнал печать Адриана. В своей комнате он со всех сторон рассмотрел пергамент, взвесил в руках. Неописуемая робость мешала ему сломать печать. Как говорит четвертая заповедь тамплиеров: «Sensu amisso fit idem, quasi natus non esset omnino». – «Кто боится правды, тот недостоин, быть рожденным». Наконец он взломал печать и прочел: Милый брат! Я знаю, ты придешь и прочтешь это письмо. Разве мы не шли всегда одним и тем же путем? Уверен – ты придешь, потому что у нас, у людей, на самом деле никогда нет выбора между двумя дорогами. В реальности всегда существует только одна возможность. И это – та, на которую ты решаешься или уже решился. Важные вещи нашей жизни проходят без обозначения начала. Только в шахматах у тебя есть время обдумать первый ход. И вот неожиданно ты оказываешь в центре событий. Все твои действия уже давно не зависят от тебя – как твое дыхание, которое ты можешь, пожалуй, задержать, но не остановить. Следуй же нашим путем! Удивительные события ожидают тебя. Прощай! Будь здоров. Адриан. Внизу было приписано по-арабски: «Тысячи лет ты идешь сквозь мечты – порождения тысяч поэтов; а потом вдруг ты рождаешься и видишь свет мира: ожерелье голубки». Орландо перечитывал письмо снова и снова, не находя того, что искал. Что хотел сообщить ему Адриан? Почему он говорит загадками? «Тысячи лет ты идешь сквозь мечты – порождения тысяч поэтов; а потом вдруг ты рождаешься и видишь свет мира…» Все больше и больше Орландо убеждался в том, что Адриан жив. Будут и следующие письма. «Поймай лису!» Детьми они любили эту игру. Один из них оставлял следы, а другой шел по ним. В конце игры охотник всегда торжествовал над добычей. Как может правая рука обмануть левую? Как может одна нога убежать от другой? * * * Пьер де Монтегю, Магистр ордена тамплиеров в Париже, сидел на каменной скамье в клуатре – крытой галерее возле фонтана. Перед ним стояли Адмирал и брат Ив, бретонец. Из церкви, будто издалека, доносилось пение мессы. - У меня есть донесение от брата Бенедикта, – сказал Магистр. – Он сообщает о том, что узнал от бывшего секретаря Германа фон Зальце: император Фридрих питал справедливую злобу к нашему Ордену. - Почему справедливую? – удивился Адмирал. 124 - Бенедикт выяснил, что Великий магистр Ордена тамплиеров в Иерусалиме причастен к папскому заговору против императора. - Черт побери! – сорвалось с уст Адмирала. – Вы знали об этом? - Нет, но как Магистр я обязан бы знать об этом. - Вероятно, опять одно из тайных поручений Григория! И все же, если это так, то генерал Ордена обязан был вас проинформировать. Кто мы, в конце концов? Мы что – ассасины Старца Рима? Дерзость иерусалимских тамплиеров… - Придержите язык, – перебил его Магистр. – Fratis mores noveris, non oderis. «Ты вправе рассматривать поступки своих братьев по Ордену, но не вправе ненавидеть их». Мне не требуются ваши рассуждения о вчерашних событиях. Мне нужен ваш совет для того, чтобы сделать следующий шаг. Брат Ив спросил: - Какую роль играем мы, тамплиеры, в этом плане убийства? -Через Великого магистра тамплиеров в Иерусалиме папа Григорий велел сообщить неверующим, что император в определенный час будет совершать паломничество к месту крещения Господа нашего в Иордане, и что не представится лучшего случая убить императора. - Как узнал император о покушении на него? - Султан аль-Камиль переслал это письмо Фридриху с пометкой. – Магистр нашел соответствующее место в донесении Бенедикта: – «С отвращением к гнусному предательству рыцарей Вашего халифа в Риме, передаю Вам этот ужасный пергамент. На нем печать Великого магистра тамплиеров. Прочитав его, Вы поймете, что Вам следует опасаться скорее не врагов, а своих собственных людей»… - О, Боже! – застонал Адмирал. - Aque adimit merito tempus in omne fidem. – «Навеки и по праву позорный поступок лишает доверия», – процитировал брат Ив из «Метаморфоз» Овидия. - Как отнесся к этому император Фридрих? - Говорят, он сказал: «Я никогда не забуду этого тамплиерам». - Случай подвернулся не раньше, чем через три года, – добавил Адмирал. – Вы верите, что смерть Гемини была актом мести императора? Почему спустя так много времени? Почему именно Гемини, маленький ничтожный камушек в мозаике огромного здания нашего ордена? И почему, черт возьми, должен был умереть герцог Кельгеймский? - Одни вопросы, на которые необходимо дать ответы, – сказал магистр. – Nihil tarn difficile est, quin querendo investigari possit. «Нет ничего настолько трудного, что не поддавалось бы исследованию». Не возникает сомнений: император Фридрих вовлечен в это столь важное для нас дело. Отправим брата Бенедикта в Сицилию ко двору императора – конечно, не как тамплиера, а как племянника Хагена фон Ха-льберштедта, снабженного его письменными рекомендациями. Брат Ив возразил: - Император Фридрих приглашен в этом месяце на собрание знати в Равенне, чтобы достичь согласия с мятежными миланцами. Званы также герцоги из Австрии и все бароны и курфюрсты немецких княжеств. Здесь, в покоях и постоялых дворах, будет существенно легче выйти на нужных людей, чем это представилось бы возможным при дворе с его строгими церемониями. Адмирал согласился. Было решено отправить брата Бенедикта в Равенну. Накануне Успения Девы Марии император Фридрих торжественно вступил в Равенну. Брат Бенедикт стоял перед большими городскими воротами, где собрались горожане, чтобы встретить своего господина и оказать ему надлежащие почести. Многие ждали уже с раннего утра. И не пожалели об этом. Император прибыл с роскошной свитой: золотые коляски, рыцари в доспехах, оруженосцы всех цветов кожи. Знамена бились по ветру, гремели фанфары и верещали флейты. Барабаны грохотали так, что пугались лошади. Но больше всего Бенедикта поразили экзотические звери, которые следовали за королевским паланкином, – существа, которых он никогда прежде не видел: слоны, львы, леопарды, пантеры, жирафы – высоченные существа, превосходящие ростом любые ворота; а также верблюды, морские котики и даже обезьяна размером с человека, которая ехала верхом на странном муле в черно-белую полоску. Императору подали на черной бархатной подушке ключи от городских ворот, которые он с благодарностью принял и тотчас вернул со словами: «Сохраните их. Мне не известны другие более достойные правители, чем вы». Местные клирики благословили императора. Святая вода была разбрызгана, сожжен мирт. Молитвы и хоровое пение поднимались вверх к затянутому облаками ноябрьскому небу. Самые прекрасные дочери патрициев выстроились в ряд на улице. С розовыми от волнения щеками, высокими прическами, украшенными цветами, облаченные в полупрозрачные платья, почти не скрывавшие юных тел, – они были истинной усладой для глаз. Городская стража сопровождала процессию до самой Соборной площади. Здесь были вручены и приняты дары. Были также выслушаны и произнесены в ответ хвалебные речи. Почти четыре часа длилась церемония встречи. Потом почетных гостей разместили по городским квартирам. Для свиты из четырехсот военных, слуг, поваров и конюхов разбили палаточный лагерь за городскими стенами, возле холма висельников. Тамплиерам принадлежал каменный склад возле зернового рынка, верхний этаж которого служил квартирами для путешествующих братьев Ордена. Бенедикт потребовал, чтобы все до единой комнаты были отданы в распоряжение благороднейших участников придворного собрания. Услугу эту приняли с радостью, потому что количество мест для ночлега было крайне ограничено. Таким способом Бенедикт надеялся установить контакт с императорским окружением. С тех пор, как он увидел императора своими глазами – правда, только издали, – в нем опять проснулся охотничий раж, который посещал его всякий раз, когда ему поручали наблюдение за какой-либо персоной. Но что такое те случаи против этого! Бенедикту предстояло распутать сложнейшую тайну, ключи от которой находились у самого высокого из земных правителей. Бенедикт знал, что ему не представиться возможность задать вопросы самому императору. И все же он выяснит правду. Разве Фалес Милетский не вычислил высоту башни, на которую он не поднимался? Ни разу он не касался ее! Но смог сделать расчеты, потому что ему были известны несколько важных параметров башни: угол обзора, дистанция. Но прежде всего он обладал способностью производить операции с данными величинами. Точно так же поступит и он, Бенедикт. Потом останется лишь суммировать факты. Снова и снова он перечитывал описание личности императора, которое составили для него два брата по Ордену, бывшие с императором Фридрихом в Иерусалиме и знавшие его не понаслышке: «Он невысокого роста – скорее, коренастый. У его волос пшеничного цвета красноватый отлив. Подбородок и щеки он чисто бреет. Серо-голубые глаза большие и выдают его необычайно живой ум, образование и силу воли. Он владеет арабским, так же хорошо, как латынью; говорит по-итальянски, по-немецки, по-французски, и по-гречески. Он одаренная и разносторонняя личность. Он специалист во всех механических искусствах, интересуется научными и философскими вопросами. Но больше всего его радует соколиная охота. Он написал об этом книгу «De arte venandi cum avibus» («Об искусстве охоты с птицами»). К тем, кто это заслужил, он щедр, но не расточителен, хотя обладает большими богатствами, чем другие земные владыки. Врагам он оказывает меньше милости. Кто завоевал его дружбу, владеет ею навек. Лишь немногие князья прощали вероломство и измену друзей так великодушно, как он. Он – несравненный ценитель женского очарования и содержал, подобно мусульманам, целый гарем прекрасных женщин. Неоднократно отлученного папой от церкви, окруженного телохранителями-мусульманами и восточными учеными Фридриха считают безбожником». Далее следовал целый список его любимых блюд, пристрастий и привычек. Бенедикта, как уроженца Страсбурга, особенно обрадовало следующее: «Из всех городов его империи больше всего ему нравятся города Эльзаса». В конце донесения имелась пометка: «Неоднократно проходил слух, будто император Фридрих не является настоящим сыном императора Генриха и императрицы Констанции, так как той уже на момент их свадьбы исполнилось свыше пятидесяти лет. Говорят, она имитировала беременность и велела украсть новорожденного младенца, чтобы подарить королевскому дому наследника. Но этому противоречит клятвенное заверение аббата Иоахима да Фиори, который свидетельствует о том, что императрица для избежания любых подозрений велела разбить палатку на рыночной площади Ези, куда явилась в час родов. Она потребовала, чтобы собрались все вельможи, дамы и господа, чтобы увидеть ее роды и убедиться тем самым, что это ее ребенок». Бенедикт неоднократно перечитал биографию императора, однако его личность по-прежнему оставалась для него незнакомой. Что за человек! Немецкий император, который правит на Сицилии как султан! Он богаче и успешнее, чем все его предшественники. Он образован, как ученый, и безбожен, как еретик. Но имеет ли он хоть какое-то отношение к убийству в Кельгейме? И если это так, то у кого, кроме Бога, есть власть судить его за это? Разве не велели даже помазанники Христовы устранять своих нежелательных противников? Неважно, был ли виновен Фридрих? Важно понять: какое намерение скрывается за этим безрассудным покушением? Как стало возможным, что один из их лучших людей мира совершил это подлое убийство? Но где начало этого запутанного клубка? * * * В самом сердце города располагался большой сук Александрии, бушующее море красок и ароматов. Орландо щупал сукно, мягкое и эластичное, как нежнейший королевский горностай. Почти все ткани были известны в Европе только под их арабскими названиями: мохер, муслин, кашемир, ситец, дамаст, сатин и тафта, атлас, парча, вышитая стеклянным бисером из Тиры, который блестел, словно капли росы, а также тончайшего плетения шифон и шелк – легче крыльев стрекозы. Ковры, пестрые, будто цветочные клумбы, цвета шафрана, кармина и индиго. Благородные одежды, которые в Европе носят только короли, шали из Кайруана, обувь из змеиной кожи, с золотыми бубенчиками и длинными носами. Но удивительнее всего было оружие! Клинки из Дамаска, кривые как ивовый прут. «Еще пылающая сталь прокалывает тело козы. Лишь кровь придает ему живую гибкость. Кровь стремится к крови», – нахваливал торговец выдающуюся силу своего товара. Орландо дивился лукам и стрелам из степной страны Золотой орды, боевым щитам из слоновой кожи, наконечникам стрел из обсидиана, топорам, привезенным из хазарского царства, что возле Каспийского моря, саблям с выгравированными на клинках узорами и ручками из слоновой кости, осыпанными драгоценными камнями. Были и клинки с тончайшими, как волос, каналами для яда, смертоноснее укуса змеи. Орландо пробовал экзотические фрукты, чьи арабские имена ласкали слух: абрикосы, бананы, дыни, апельсины, лимоны и сахарный тростник. Видел он съедобные цветы и листья, которые торговцы называли артишоками и шпинатом. Один плод был таким больщим, что его смогли принести только вдвоем, да и то с большим усилием. «Что за курбис!» – посмеялся толпившийся рядом народ. Орландо^вспомнил крестьянские рынки своей родины, где довольствовались грубым сукном и домашними горшками, плетеными корзинами, капустой и сыром, где рядом с неощипанными курицами и пшеничным зерном выставлены на продажу деревянные ложки и льняные рубашки. Конечно, на торговых прилавках Парижа разнообразие выбора растет год от года, но не зависит ли это непосредственно от торговли с Востоком? На базаре специй его одурманили изысканные приправы: кардамон, мускат, шафран, сахарные кристаллы янтарного цвета, которые продавали только за серебро, корица, имбирь, гвоздика, фимиам, мирт и множество других, названий которых он не знал. Орладно прошел через квартал золотых дел мастеров, ослепленный фейерверком переливающихся огней украшений. Он пил дымящийся чай вместе с торговцами жемчуга с Бахрейнских островов и дивился теплому блеску их драгоценного товара. Ему предлагали мундштуки наргиле из морской губки, кораллы из Красного моря, армянское серебро, индийские рубины. Опьяневший от бесконечного, многоцветного зрелища, он закрыл глаза и ущипнул себя за руку, не вполне уверенный в том, что все это ему не снится. Рынок экзотических животных оказался новым, не виданным доселе потрясением. Тут имелись ящеры длиной в локоть, которых называли дхаб, обезьяны с огненно-красными задами и синими баками на мордах, охотничьи леопарды, говорящие попугаи, эму, белки. Персидские фазаны раскрывали хвосты веерами разноцветных радуг. Бойцовые собаки с налившимися кровью глазами и слюнявыми губами располагались рядом с молочно-белыми хорьками для охоты на кроликов. Орландо напрасно искал лошадей. - Торги скакунов, – объяснил ему бедуин, – проходят одновременно с торгами верблюдов, два раза в год перед воротами Султан-Ахмад. Но больше всего посетителей толпилось у невольничьих рядов, находящихся сразу за большой Соборной мечетью, где после полуденного молебна работорговцы выставляли свой дорогой товар: шоколадных мавров из Абиссинии и Нубии, бородатых франкон-ских воинов, в шесть футов высотой и нагруженных как вьючные животные, юношей для любовных утех из Византии, евнухов с верхнего Нила, танцовщиц из Тифлиса с иссиня-черными волосами при оливковой коже, девушек Магарии с глазами антилоп и длинными стройными ногами; черкесок с пышной грудью, которая при беге колыхалась как гребешок у рассвирепевшего боевого петуха, уроженок Нормандии с белой кожей, золотыми волосами и синими глазами. Канаты толщиной в большой палец отделяли от любопытной толпы, проходящих мимо тех, кого выставили на продажу. На помосте их продавали с молотка тому, кто предложит большую цену, после того как покупатели получат возможность убедились в свежести товара. В рабынях ценились здоровые зубы, упругая грудь и нетронутая девственная плева. Помимо этого существовали определенные критерии, которые также оплачивались высоко. К их числу относились узкие лодыжки, длинные ноги и лебединые шеи, крепкие ягодицы и светлая кожа Особые искусства, такие как танец живота и игра на гитаре, тоже учитывались при назначении цены. Для мужчин важнее всего была физическая сила. Но дороже всего платили за светлокожих евнухов. Богачи города, обычно посылавшие на базар своих слуг, на невольничьем рынке появлялись собственной персоной. Кто же доверит покупку наложницы или телохранителя глупому слуге? Поэтому рынок людей превратился в своего рода парад богачей. Нигде больше не встречалось столько могущественных особ, как здесь, за большой Соборной мечетью. В полдень, который застал Орландо на этом месте, люди толпились возле одного мужчины. Толпа стражников защищала его от напора зевак. Орландо узнал, что это – аль-Мансур, могущественный эмир аль-Умара, главнокомандующий войска. Хотя мужчина не был высок ростом, казалось, он возвышался надо всеми. Возражение было незнакомо его существу, как холод неведом огню. Он был одет в черное одеяние по аббасидскому обычаю, бурду, поверх тайласан, черную шаль, которая была наброшена поверх тюрбана, одним концом под подбородок, другим под левое плечо. Тюрбан тоже был черного цвета. Серебряный кинжал на боку был единственным украшением. Аль-Мансур хотел пройти прямо к разбитой в виде шатра рыночной палатке работорговца Назира, который был знаменит тем, что продавал самых красивых девушек и юношей во всем халифате, когда произошло нечто ужасное. Молодой человек, который прокладывал себе путь среди толпы, вскочил на бочку и выкрикнул: - Хасан ибн Саббах, владыка Аламута, послал меня. Отведай чашу упоения смерти от моего клинка! При произнесении имени Хасана ибн Саббаха все присутствующие замерли как жертвы змеи перед лицом неминуемой смерти. Толпа разделилась перед федаи, как в свое время Красное море расступилось перед Моисеем. Без спешки он прошел по проходу среди плотной толпы людей, подняв кривой кинжал, зажатый в кулаке, и не сводя глаз с жертвы. Мансур встретил его взгляд бесстрашно и презрительно. Стражники сейчас напоминали свору растерянных собак, готовых и наброситься на чужака и бежать от него, грозные и трусливые одновременно. Орландо находился в непосредственной близости от происходящего. Только несколько шагов отделяли его от аль-Мансура, когда ассасин приготовился к смертельному прыжку. Сухожилия на его голых руках выступили как натянутая медная проволока. Лихорадочный огонь горел в его глазах: то были ярость, торжество, упоение смертью. Орландо содрогнулся, ощутив мощный импульс сознания этого человека, готового к страшному самопожертвованию. Никто и ничто не могло сейчас его остановить. На краткий миг взгляды их встретились. И ассасин оцепенел, словно получив удар плеткой – он перепугался до смерти. Решимость мгновенно покинула его. Неописуемое удивление выражало его лицо, будто он не мог поверить своим глазам. Но тут стражники уже напали на него. Под градом ужасных ударов закончилась его жизнь. Все что от ассасина осталось после сабель, стало жертвой разъяренной толпы, которая била труп палками и кидала в него камнями, потому что люди всегда испытывают непримиримый гнев к тому, кто напугал их. В этом взбудораженном море ярости Орландо кидало из стороны в стороны, словно дрейфующий груз по волнам. Не желая того, он вдруг оказался на самом краю человеческого кратера, который образовался вокруг разрубленного ассасина. Выражение глубочайшего удивления так и не исчезло с лица убитого. Ужас охватил Орландо – не перед раскромсанным телом, а перед шелковыми ресницами, перед трепещущими веками закатившихся глаз. Безуспешно пытался Орландо вырваться изнапирающего людского потока. Когда, наконец, это ему удалось, трое мужчин преградили тамплиеру дорогу. - Аль-Мансур хочет говорить с тобой. Их кулаки, сжатые на рукоятях мечей, ясно дали ему понять, что речь идет о приказе, который невозможно нарушить. * * * Дом аль-Мансура располагался на каменистом полуострове, который вдавался в море, как костяная рука. Стены похожего на крепость здания с трех сторон обрывались в бушующее море. Обращенный Ксуше фасад закрывался высокими пальмами. Вход охранял нубийский воин с копьем и мечом. По широкой лестнице Орландо привели в покои, стены и потолок которых украшали разноцветные фаянсы преимущественно нежного сине-зеленого оттенка, любимого цвета пророка. В максуре, низкой стенной нише, на диване расположилось много мужей. Орландо узнал среди них аль-Мансура, одетого теперь во все белое. Завидев Орландо, тот поспешил к нему: - Добро пожаловать в мой дом. Прости меня, но я обсуждают очень важное дело. Доставь мне радость и будь моим гостем, пока ты в Аль-Искандерии. Я чрезвычайно обязан тебе. Мои слуги покажут тебе залы моего дворца. Мы встретимся позже. Устраивайся поудобнее. Вечером они сидели на крыше дворца под шатровым балдахином. Камни были еще горячими от дневного зноя. С моря дул свежий ветер. Внизу в городе загорались первые огни. Они улеглись на шелковые подушки. В граненых стеклянных чашах мерцали фрукты и пурпурное вино. Два ручных гепарда лениво грызлись у их ног из-за жареного голубя. Мансур сказал: - У вас есть обычай пить за здоровье гостя. Среди нас, правоверных, подобное невозможно, потому что пророк учил: «Наслаждение от вина неприемлемо для Аллаха». Мы рассказываем нашим гостям сказку, не отказываясь при этом от вина. Он налил их бокалы до краев и начал: - В незапамятные времена, таким же вечером, как сегодня, в месяце мухаррам, когда муэдзин давно уже позвал к последнему молебну, в покои своего господина Харуна аль-Рашида вбежал великий визирь, белый как мел, и, заикаясь, проговорил: «Помогите мне. о, господин, помогите мне,… Смерть… она стоит в саду. Она ждет меня. Вы должны мне помочь». Харун аль-Рашид утешил несчастного, как умел. Он посоветовал ему: «Беги через эту потайную дверь в конюшни, возьми моего лучшего скакуна и скачи прочь. Утром при начале дня ты будешь уже в Кербеле». Потом халиф вышел в сад. Там он увидел фигуру, лицо которой было закрыто, как это принято у арабских кочевников. «Кто ты?» – вопросил Харун аль-Рашид. «Я – та, которая разлучает влюбленных, у матерей вырывает детей, у брата забирает сестру, супруга лишает супруги. Я – та, что наполняет могилы, не принимая во внимание ни власть, ни положение. Я – та, которая никого не забудет». – «Чего же ты хочешь от меня?» И Смерть ответила: «Мне ничего не нужно от тебя, но завтра, в начале дня, у меня встреча в Кербеле». Они осушили свои бокалы. - Печальная история, – сказал Орландо. - Такова жизнь, – рассмеялся Мансур. – Никто не может уйти от судьбы. Великий визирь, этот бедный глупец, проскакал всю ночь ради того, чтобы не опоздать на встречу со смертью. Он сделал бы гораздо лучше, если бы эту последнюю ночь своей жизни провел в объятьях своей возлюбленной. Временем и друзьями человек обладает меньше, чем полагает. Глаза аль-Мансура остановились на Орландо. - Бедуины говорят: угощай своего гостя всю ночь и лишь только потом задавай ему вопросы. Кто ты? Какая сила исходит из твоих глаз? Какое удивление, нет, какой ужас ты внушил ассасину! Во имя Аллаха всемогущего и милосердного, как такое возможно? Если бы я не видел все собственными глазами, я бы ни за что не поверил. Орландо ответил: - Вкус хлеба зависит от голода. Цена помощи зависит от угрозы. Вы находились в смертельной опасности и потому склонны переоценивать. Аль-Мансур оборвал его возражение нетерпеливым жестом: -Я еще ни разу не переоценивал положения. Мы придерживаемся законов алгебры, заранее данных величин и правил логики. Мне ясно одно: твой взгляд внушил ассасину парализующий ужас. Почему? В тебе нет ничего ужасного. И все же то, чего не смогли бы сделать ни я, ни мои вооруженные стражники, ты выполнил без слов, без жестов, только своим присутствием. Для этого существует лишь одно-единственное объяснение: человек знал тебя. - Но почему наше предполагаемое знакомство должно было его напугать? - Он не ожидал увидеть тебя здесь. Он считал это невозможным. Ты был для него ифритом, духом из могилы. - Возможно, он перепутал меня с кем-нибудь. - В мире, из которого явился этот ассасин, нет таких мужчин, как ты, с синими глазами и белокурыми волосами. Нет, я убежден: он знал тебя. -Тогда и я должен был бы его знать, – сказал Орландо, -Так и есть, – ответил аль-Мансур. - Но клянусь, я никогда не встречался с ним! Мансур молча выпил, не спуская глаз с гостя. Он пошевелил губами, будто что-то говорил про себя. Орландо разобрал только отдельные слова: - В самое сердце мне дует ветер, ветер пустыни… аль-Хима, аль-Баттил, у подножия гор Гуана… где я тебя встречал? Тысячи лет ты идешь сквозь сны тысяч поэтов и потом вдруг видишь свет мира… встречаешься со мной, твоей смертью. - Кто это написал? – спросил Орландо - Каис Маджнун, помешавшийся от любви, из рода Амир. Старая арабская легенда, трагедия смертельной встречи. Аль-Мансур наполнил бокалы. - Прости, что досаждаю тебе вопросами. Я плохой хозяин. Теперь ты должен рассказать мне сказку. Орландо поднял свой бокал. - Позвольте мне заменить сказку притчей. Молодой крестьянин нашел волка, попавшего двумя лапами в капкан. «Хорошая шкура», – сказал он себе и поспешил за топором и ножом. Он ушел еще недалеко, когда увидел лису, которая принесла волку половину своей добычи. Из любопытства, желая узнать, что же произойдет дальше, крестьянин приходил тайком каждый день. Лиса тоже приходила каждый день и приносила плененному волку свежее мясо. «Доброта Бога безгранична и направлена на всех, без различий», – сказал священник, которому обо всем рассказал крестьянин. «Коли это так, – сказал себе крестьянин, – то и я не буду утруждаться. Господь позаботится и обо мне». Он лег на лугу и стал наслаждаться бездельем. Много дней подряд он лежал там и ждал доброты от Господа. Он уже был так слаб, что не мог больше подняться. И тогда он услышал голос: «Ты сделал неправильный выбор, крестьянин. Не волк, но лиса была твоей судьбой». Как может просить о помощи тот, кто достаточно силен, чтобы заботиться о себе и других? Аль-Мансур погладил своих гепардов и ответил: - Я люблю басни древних. Ксенофан писал: «Если бы звери выдумали себе богов, то они выдумали бы их подобными себе, чтобы потом утверждать, будто сами они являются подобием божества». - В Библии есть изречение премудрости Соломона: «Unusquisque sibi deum fingit, каждый сам создает себе своего Бога». - Соломон был одним из нас, – сказал аль-Мансур, – человек с Востока, могущественный и мудрый. Его испытующий взгляд снова надолго остановился на Орландо, прежде чем он спросил: - Кто ты? Нет, не говори. Позволь мне отгадать. Рожденный в Андалузии, из рыцарской знати, с арабской кровью в жилах. - Вы знаток людей, – рассмеялся Орландо. Аль-Мансур пропустил мимо ушей замечание. - Однако что привело тебя в Александрию? – продолжал он. – Крестоносцы и посланники не путешествуют поодиночке, но ты и не торговец. - Я тамплиер, – сказал Орландо. - Аллах всемогущий, тамплиер! Ты – тамплиер! Удивление и признание звучало в том, как аль-Мансур произнес это заключение: - Тамплиер, которого испугался ассасин. * * * Как раскаленная лава сверкал Нил в первых лучах дня. Были слышны только стук копыт и храп лошадей. Их было семеро всадников: Орландо, аль-Ман-сур, его сирийский повар, охотник, умеющий читать следы, и три бородатых телохранителя с персидскими луками и копьями, украшенными флажками. Впереди с легкими прыжками бежали два молодых гепарда, восхититься которыми у Орландо уже была возможность – еще в первый вечер. До полуденного молебна они достигли ровного плоскогорья на краю огромной пустыни. Были разбиты шатры, налиты напитки. Люди и звери искали защиты от палящего солнца. Только ближе к вечеру началась сама охота. В высушенном вади негр нашел свежие следы газелей. Гепардов взяли на длинные кожаные поводки. Аль-Мансур протянул Орландо лук из африканского железного дерева с четырьмя стрелами. – Утебя первый выстрел. Удачи! Следопыт, в одной набедренной повязке, побежал вперед босиком. Его иссиня-черная кожа была вся в складках и потрескалась как кожа слона. Семенящими шажками, то и дело оборачиваясь, он шмыгал вокруг, словно вспугнутая куропатка. Подчас он вставал на колени, касался носом земли, пробовал ее языком и вращал глазами так, что белки его глаз сверкали. Возле горы из обрушившихся камней, которая закрывала вид на узкую долину, он остановился весь дрожа. Мансур слез с коня. Другие последовали его примеру. Осторожно выглядывая из-за скал, Орландо увидел на расстоянии четырехсот шагов стадо из одиннадцати антилоп. -Дорка, – сказал аль-Мансур, – газель дорка. Он приказал людям скакать обратно, обойти долину и выпустить за антилопами гепардов. Газели паслись поблизости от водоема, берега которого заросли тамариском и высокой травой. Самцы были выше, чем лани, однако эти благородные создания двигались намного изящнее. Их грация показалась Орландо нежной и какой-то изломанной. Менее получаса прошло, прежде чем зверей охватило нервное беспокойство. Было ли это только предчувствие или уже осознание опасности? С дрожащими боками они обращали ноздри в сторону долины и взволновано рыли копытами землю. А потом разом и неожиданно на них понеслись гепарды. Одновременно с этим, одним огромным прыжком, поднялось и стадо. В паническом бегстве они сталкивались друг с другом. Орландо едва нашел время, натянуть лук, как они рке были возле охотников. С пронзенной грудью на песке вертелся самец. Другой напрасно пытался убежать: стрела попала ему в заднюю ногу. Разноцветное оперенье, торчавшее из раны на полдлины стрелы, раскачивалось при каждом прыжке, как хвост косички прыгающей девочки. Антилопа попыталась обломить ее, но тут подоспели оба гепарда. Позже они сидели возле костра под открытым небом. Поджаренная газель пахло завлекательно. Орландо как почетному гостю достались яйца - Мне нужны эти ночи в пустыне, – сказал аль-Мансур. – Природа, в которой мы живем, – не только окружение для человека. Подобно тому, как человек живет в природе, природа обитает в нем и делает его таким, каков он есть. Многие люди считают, что пустыня – это что-то мертвое, пустое. В арабском языке найдутся сотни названий для пустыни, но среди них нет ни одного, обозначающего одиночество или опустошенность. Мы называем ее аль-Ма-таха – «земля без дорог», или аль-Мафаци – «место, на котором побеждают», или Амуял – «песок, в котором тонут». Насколько внешне пустыня кажется мертвой, настолько живым и созидательным является это таинственное свечение, которое из нее исходит. Арабская пустыня – то же, что и клетка зародыша. Влияние этой пустыни на нашу историю сильнее, чем все моря вместе взятые. Под ее покровом возникли цивилизации ассирийцев, вавилонян, финикийцев, израильтян и египтян. Три мировых религии были рождены в этой пустыне: религия евреев, христианство и ислам. Гора Синай, где Моисей получил свои десять скрижалей, гора искушения, где Иисус сорок дней постился, и гора Хира, где Аллах говорил с Мухаммедом, – все они находятся в этой пустыне. Эта природа как никакая другая подходит для того, чтобы породить идею об едином Боге, который не позволяет существовать рядом с собой ничему, кроме собственных неумолимых законов. У пустыни свои законы – как у моря или гор. Это законы абсолютной власти. Крохотные пустыни немыслимы, так же как и маленькие моря. Здесь речь идет только о жизни и смерти. Орландо спросил: - Вы не боитесь ярости ассасин – здесь, на открытом пространстве? - Нет, – ответил аль-Мансур, – в аль-Мафаце я чувствую себя гораздо увереннее, чем в стенах дворца И, кроме того, напомню тебе сказку: никто не может уйти от судьбы. - Почему же тогда вы выставили стражу? – спросил Орландо. - Пророк писал: «Доверяй Аллаху, но стреножь колени верблюду». - Почему ассасины желают вашей смерти? - Это длинная и запутанная история, о которой я бы не хотел говорить. Она касается не столько моей личности, сколько моей должности. - Расскажите мне об ассасинах, – попросил Орландо. – Что вам известно о них? - Это еще более длинная история. Аль-Мансур подложил дрова в костер, закутался в одеяло из верблюжьей шерсти и взглянул вверх на звезды: - Полярная звезда веры, так называет он себя, Хасан ибн Саббах, Старец Горы, основатель и владыка монашеского ордена убийц. Враги называют его бестией, кровопийцей, дьяволом. Для своих приверженцев он – Каим, мессия, гениальный вождь преследуемого меньшинства. Он родом из Джома, священного города шиитов на краю пустыни. Его предки были верующими двенадцатью шиитами. Сам же он примкнул к исмаилитам. Большую часть жизни он провел в противостоянии сверхдержаве суннитов, вездесущего султана сельджуков Меликшаха, чья империя простирается от Сирии до Восточного Туркестана. Всегда в меньшинстве, уступая в живой силе и оружии, Хасан ибн Саббах разработал собственную военную стратегию, ранее не существовавшую. - Расскажи мне побольше об этом мессии. - Во время своего обучения в Нишапуре он изучал правоведение и заключил необычный договор со своими близкими друзьями, двумя студентами. В договоре было сказано: «Кому благоволит счастье, должен помочь другим обоим сделать карьеру». Самый старший из троих друзей стал большим государственным мркем на службе у сельджуков. Он получил почетный титул назымульмулька, канцлера империи, и был богат и почитаем при двух султанах. Другой, Омар Хайям, прославился как поэт и ученый. Назымульмульк назначил его начальником обсерватории. Омар исправил по поручению султана календарь, он создавал научные труды и писал удивительно прекрасные стихи: «Что стоит сон, когда благоухают розы, влюбленные?» И тогда Хасан напомнил назымульмульку о его обещании. Он был представлен при дворе и наделен высокооплачиваемыми должностями. Но у Хасана имелись другие цели. Под маской верноподданнического рвения он изучал своих будущих врагов в непосредственной близости. При этом он вел такие провокационные речи, что друг предупредил его: «Ты играешь своей жизнью». Говорят, Хасан ответил ему: «Мне нужны только два верных последователя, не боящихся смерти, и дни турецких псов сочтены». Хасан отправился в Каир, в оплот исмаилитов, чью веру он принял. Три года он провел в подвластной области халифа Мустанзира. Халифат фатимидов с исмаилитскими корнями был для него родиной истинной веры, плацдармом против иноземного господства турецких сельджуков и ненавистного суннитского халифата Аббасидов в Багдаде. Только здесь, в Каире, еще существовал неподдельный ислам, который восходит к самому пророку по прямой линии наследования. Насколько важен Хасану правоверный порядок наследования, проявилось в споре за халифат. Этот спор разбил исмаилитов на два лагеря. Хасан встал на сторону старшего принца Низара и сделался тем самым предводителем приверженцев Низара. Низариты, более известные как ассасины. Аль-Мансур сделал долгую паузу и осушил до дна свой бокал. Внизу в вади завыл дикий пес. - А что было дальше? – спросил Орландо. - Хасан искал себе приверженцев во всем халифате. Он собрал их вокруг себя, чтобы переделать этих людей по своему образцу. Его харизматическое превосходство, видимо, было сверхъестественным. Одурманив сознание своих агентов, он отправлял их в самые отдаленные деревни, чтобы навербовать там новых союзников. Секта приверженцев принца Низара росла быстрее, чем бамбук во время дождя. Целью Хасана было посадить на трон Низара и править от его лица. Конечно, эти действия Хасана не остались не замеченными его врагами. Сельджуки, и прежде всего назымульмульк, начали безжалостную борьбу против приверженцев Низара. За Хасана ибн Саббаха было объявлено вознаграждение. Друзья стали врагами. Постоянно в бегах, скрываясь у преданных ему людей, он отошел в лежащую в стороне провинцию Даилам. Здесь, юго-западнее Каспийского моря, старый лис – ему было тогда уже не меньше пятидесяти, – подыскивал себе безопасное логово. Он нашел таковое в горной крепости Аламут, неприступной, как орлиное гнездо. После того, как его последователи обратили некоторых жителей крепости в истинную веру, Хасан заслал их туда шпионами. Под чужой личиной он завоевал остаток гарнизона для дела приверженцев Низара Когда же он, наконец, объявил свое имя, то крепость сдалась ему без кровопролития. Комендант крепости Али Атток отказывался признать нового господина, потому что для него не существовало никакого другого духовного вождя, кроме халифа Аббасидов в Багдаде, и никакого другого мирского князя, кроме султана Мелик-шаха из племени сельджуков. Атток был готов умереть за свою клятву верности. Хасан ибн Саббах мог убить его или отправить в преисподнюю, но вместо этого он выдал ему распоряжение, адресованное губернатору Джирку и Дамергана. Там было написано: «Али, сын Аттока, получит три тысячи динаров как плату за крепость Аламут. Хвала пророку и его семье!» Комендант не хотел принимать этого поручения. Он чувствовал себя ужасно. «Губернатор верный слуга султана. Он велит отрубить мне голову, если я предоставлю ему такое бесстыдное послание». Хасан ибн Саббах ответил: «Я ручаюсь за твою жизнь. Ты получишь свои деньги». Аль-Мансур наполнил их бокалы. Орландо спросил: - Так он получил свои деньги? - Ты не поверишь, но он получил их. Губернатор прочитал распоряжение вслух много раз. Али Атток был готов к худшему, но тот поцеловал пергамент и сказал: «Аллах – наше глубокое убеждение. Эта новость стоит больше, чем три тысячи динаров. Отсыпь ему вдвое больше». Чего Али Атток никак не мог знать, так это то, что уже долгие годы губернатор был тайным приверженцем Хасан ибн Саббаха. А Аламут действительно стоил денег. С захватом крепости низаритские исмаили-ты пережили могущественный расцвет. С захвата крепости Аламут началась самостоятельная история ассасин. Один за другим переходили в их руки замки. Можно было начинать борьбу с суннитами и, прежде всего, с иноземным господством сельджуков. Ассасины внушали ужас всему миру. Их первой жертвой стал… Ну, как ты думаешь, кто? Это был на-зымульмульк, когда-то лучший друг Старца Горы, как стали называть Хасана ибн Саббаха после захвата Аламута. Султан и назымульмульк находились в путешествии из Исфахана в Багдад. Их сопровождали, как обычно, слуги и стража. Когда поблизости Нехавенда процессия сделала привал, к канцлеру приблизился переодетый нищенствующим монахом ассасин. Сверкнул кинжал. Назымульмульк умер с проколотым горлом. Убийца не предпринял ничего для бегства. Его разрубили на куски стражники султана. Ассасин мог был убить и султана Мелик-шаха. Это очень характерно для Старца Горы: первым, кого он велел устранить, был его Друг. Султан пережил своего канцлера только на несколько дней. Он умер на охоте от лихорадки среди своих телохранителей. «Для этого турецкого пса и кинжала было жалко», – сказал комендант Старца Горы, который признался в совершенном убийстве, и добавил: «Так будет со всеми, кто осмелится не подчиниться истинным людям. Потому что так написано в Коране, во второй суре, в сто девяносто четвертом стихе: «Кто же преступает против вас, – то и вы преступайте против него подобно тому, как он преступил против вас И бойтесь Аллаха и знайте, что Аллах – с богобоязненными!» Орландо спросил: - Как он добивается того, чтобы его люди так бесстрашно жертвовали ему свою жизнь? - Эта тайна занимает многих. Поговаривают, будто он вступил в сговор с дьяволом. - И вы верите в это? - Возможно, это наркотик? - Почему наркотик? -Ты знаешь, откуда произошло слово «ассасин»? От «хашишийя», что означает «куритель гашиша». Говорят, они совершают свои убийства в наркотическом опьянении. Вряд ли кто-то в здравом рассудке так безрассудно прекратит свою жизнь. Мне трудно представить себе это. Смертельный идеализм пугает человека. Людям наверняка больше пришлось бы по душе, если бы открылось, что Старец совратил своих ангелов смерти дьявольским эликсиром. - Они курят гашиш? Что вы хотите этим сказать? - Гашиш будит в человеке агрессивность, замедляет реакцию – свойство, необходимое преступнику для совершения покушения больше всего. Ассасины ни в коем случае не принимают коноплю. Существуют наркотики, смесь из более действующих ядов, которые могут будоражить наш разум и сверхъестественно повышать силы. - Вам знаком такой наркотик? – спросил Орландо. - Кимия ас-са, эликсир блаженства. - Я хотел бы познать его. -Твое желание будет исполнено. * * * Они лежали в темной комнате, освещенной пламенем только одной лампы. Трепещущий свет пробивался сквозь абажур, сотканный из сотни янтарных бусин. Воздух был пряным от сандалового дерева, мирта и мускуса. Слуга внес стеклянный сосуд. Два шланга выходили из верхней части туловища сосуда, как огромные артерии сердца. У горла стеклянного сосуда в глиняной головке курительной трубки тлел древесный уголь величиной с орех. Аль-Мансур открыл золотую шкатулку с шариками, не больше горошинок, и положил один в пламя. Затем взял губами один из шлангов. Его грудная клетка стала надуваться. Жидкость в стеклянном сосуде забурлила как кипящая вода. Аль-Мансур протянул Орландо другой шланг: - Глубоко вдыхай. Не бойся, кусающийся дым древесного угля очищается водой. Только белый ветер забвения достигает твоей груди Орландо пососал шланг. Терпкая сладость разлилась по его языку. -Тебе нравится? – спросил аль-Мансур. - Это вкус гашиша? - Это вкус запретного плода из сада Эдема. Ки-мия ас-са ада, эликсир блаженства. - Из чего он состоит? - Говорят, из гашиша, белены и красавки, а так же цикуты, змеиного яда и черного корня когтей из Нефуда. Если ты интересуешься алхимией, то рецептуру найдешь в Китаб ас-саидане, книги наркотиков химуари. Хасан ибн Саббах – тоже химуари. Его полное имя – Хасан, сын Али, сына Мухаммеда, сына Джафара, сына Хусейна, сына Саббаха из племени химуари. Химуари – знатоки смесей наркотиков. Орландо почувствовал, как приятное тепло разливается по всему телу. Молча они глотали белый ветер забвения. Их тела становились легкими, точно перья птиц. Аль-Мансур сказал: «– Плод древа познания – как зеркало. Взгляни туда – и увидишь отражение, многократно увеличенное, но не искаженное. Если дыхание ассасин выпьет опечаленный, то станет еще грустнее. Храброго он сделает отчаянно отважным, павшего духом – полным трусом. Ты мне не веришь? Я докажу тебе это. Аль-Мансур потушил свет и открыл узкий занавес. Теперь они лежали в темной нише и смотрели в помещение, освещенное одной-единственной свечой. На широкой постели мерцали шелковые подушки. - Что это значит? – спросил Орландо. - Подожди! Мы же никуда не спешим. Отворилась дверь. В помещение скользнула закутанная в покрывало женщина, гибкая, как молодое животное. Она быстро скинула свою одежду. Это была зрелая женщина с пышными упругими округлыми формами, соблазнительная как спелый плод. Пупок и грудь она выкрасила хной, как это по обычаю делают для первой брачной ночи. Кроваво-красные, будто цветки тамариска, горели соски. Женщина оставила только вуаль. Стыдливое покрывало, скрывая лицо, подчеркивало наготу тела. Молодой африканец появился в двери, также обнаженный и заметно возбужденный. Тяжело дыша, он обжигал ее взглядами, бесстыдно и жадно. С каждым вдохом росло его возбуждение. Это была женщина, которая разрушила чары. Не опуская глаз с мужчины, она двигалась спиной к стоящему за ней ложу. Вот она опустилась на него, раздвинула бедра. Влажная плоть ее лона – капкан Венеры, пасть змеи. Черная тень легла на ее тело. Без слов, без прикосновений или предварительных ласк африканец вошел в нее. Она обняла его руками и ногами. Плывущие змеи скользили равномерно, нанося волнообразные удары. Затем движения мужчины стали резче и быстрее. Женщина благодарила его нежными стонами, которые становились все короче. Скакун и всадник мчались в высочайшем экстазе. Как загнанная упряжка гнались они вместе навстречу цели. Аль-Мансур опустил занавес и сделал затяжку из наргиле: - Пророк учил, грешно тайно подглядывать за влюбленными, если Аллах наделил их высшей милостью наслаждения. - Кто эта женщина? – спросил Орландо. - Она с рынка. - С какого рынка? - Согласно порядкам нашего общества, женщины не занимаются никакими делами, даже если у них нет мужской родни. Тогда они работают на базаре. На деньги, которые там зарабатывают, они могут прокормить себя. Но молодым женщинам нужно не только мясо для кухни, а нравственные указания шариата не учитывают нужды молодых вдов. Я предоставляю им своего рода убежище. За моими стенами они защищены от подозрений и сюрпризов. Под вуалью они остаются неузнанными. Здесь они выплескивают свои эмоции, а на своей улице ведут добропорядочную жизнь, которую им предписывает общество правоверных. Мои нубийские стражники выполняют эти акты практической любви к ближнему очень самоотверженно, а я возбуждаю себе аппетит для предстоящей ночи. Ничто не вызывает у нас такого голода, как зависть. Ничто в детстве не заставляло нас завидовать так сильно, как игрушка, которая принесла радость другому. Что ты думаешь об этом? И поскольку Орландо молчал, аль-Мансур сказал ему: - Мой гарем принадлежит тебе. Мои девушки и эликсир блаженства откроют тебе врата в рай. И еще аль-Мансур добавил: - Ни одному постороннему не позволено войти в женские покои. Если же ему оказано это редкое наслаждение, то отказ будет воспринят как оскорбление. Кодекс чести арабов не оставляет тебе выбора. Как я вижу, Кимийя ас-са ада и сладострастие женщины уже зажгли огонь в твоих чреслах. Даже твои свободно сшитые штаны не могут скрыть возбуждения твоего мужского начала. Три вещи нельзя вернуть: стрелу, выпущенную из лука, необдуманно сказанное слово и упущенную возможность. Орландо уже давно не был прежним. Если бы он посмотрелся в зеркало, то увидел бы незнакомца. Как зритель, который издали следит за сменой действий на сцене, так же и он воспринимал себя с дистанции наблюдателя. Его разум, взволнованный увиденным, воздействие которого стократно усиливал гашиш с беленой, дрожал, точно струна на скрипке дьявола. В ту ночь Орландо пережил еще раз все чудеса посвящения: воду и огонь, вознесение в небо и падение в ад, зачатие, рождение и смерть. Он был гусеницей, которая сбрасывает свою червеобразную личину, чтобы предстать в пестром образе мотылька, бесконечно легкого, пронизанного светом и жизнерадостностью. Так должно быть на душе у бабочек, когда теплыми летними вечерами они в упоении порхают с цветка на цветок, безвольные орудия любви. Да, его похоть была разбужена. - Боже, прости меня, – молился он ночью, – я нарушил обет целомудрия. Но как могу выполнить я миссию Ордена, если не знаю, как они думают и что чувствуют? Non nobis, domine, non nobis, sed nimini tuo da groriam. Две ночи и два дня провел Ораландо в гареме аль-Мансура. Когда в конце он пробудился сна, от подобного смерти, то подумал: «Так должен был себя чувствовать Адам, попробовав яблоко с древа познания». Аль-Мансуру же он сказал: - Это было самое длинное и увлекательное путешествие в моей жизни. Мансур ответил: - Ты прав. Путешествие по моему гарему – это путешествие по всему свету. Если бы у меня был выбор – разъезжать целый месяц по стране или целый месяц любить девушку из этой страны, то я бы без колебаний выбрал девушку. Орландо на это проговорил: - Вы знаете, что я принадлежу ордену, братья которого хвалятся целомудрием. Тамплиер, который с женщиной… -Женщиной? – перебил его аль-Мансур. – Ты говоришь о женщинах? Ты хочешь меня оскорбить? Мой гарем хранит в себе мечты, неземные ангельские существа из сада Эдема. Аллах обещает их в награду достойному и праведнику. Женщины!!! Ты говоришь о произведениях искусства, бесценных и хрупких, как пуническое стекло и китайский фарфор. Сокровища из благородного материала, созданные рукой Творца! Эта берберская девушка, в чьих объятьях ты проснулся сегодня днем, – утонченная редкость, Идеальная возлюбленная, которая три года провела в Медине и четыре – в Мекке, чтобы в четырнадцать лет получить последний штрих своего образования в Ираке. Она обладает всеми достоинствами своей расы, у нее благородное появление мединки, грация мекканки и культурность иранки. Если она вдобавок гибкая как змея… - Зачем? – спросил Орландо. Аль-Мансур засмеялся, довольный: - Ты еще многому должен научиться. Гибкость возлюбленной – это все. Спина ее должна быть податливой, чтобы она могла предложить тебе для поцелуя сразу свои губы и срамные губы. Это познание исходит от Омара Хайяма, поэта и товарища молодого Хасана ибн Саббаха. - Ни одному христианскому поэту не было бы позволено написать подобное. Ваша религия допускает такие вольные речи? - В Коране написано: «Женщины – наши пашни. Ваше дело, как вы их возделываете». Впрочем, я согласен с нашим великим поэтом, который написал: «Если ты совершаешь грех, то делай это зло, по крайней мере, как можно лучше. Если ты пьешь вино, пусть оно будет изысканнейшим. Если ты разрушаешь брак, то прелюбодействуй с самой прекрасной женщиной, какую сможешь завоевать. Для неба ты будешь грешником, но на земле, по крайней мере, не будешь глупцом». - Мысль нравится мне, – засмеялся Орландо, – но скажите, что говорит ваш пророк об… об…, Он искал подходящее слово - Аш-шахаваат, – помог ему аль-Мансур, – утехи любовного ложа Молодой Мухаммед держался так сдержанно, что один злоязычный мекканец назвал его мркчиной без члена. Но это изменилось очень скоро. Под руководством более взрослой, опытной Хадиджи он превратился в такого страстного любовника, что в кратчайший срок зачал восемь детей. Говорят, Аллах наделил Мухаммеда семенами тридцати мужей. Из поколения в поколение передаются его слова: «В этом мире нам милее всего женщины и благоухание». Как подобает пророку, он впрочем добавил (возможно, это сделали его поздние биографы): «истинное утешения для моих очей – это молитва». * * * Целые дни Орландо проводил на базарах. На рыбном рынке торговали дарами моря: здесь были летучие рыбы с плавниками, переливающимися как крылья бабочки, золотые лещи, скользкие морские змеи с острыми зубами, огромные крабы и раковины, вырезанные будто из мрамора, связанные черепахи с панцирем величиной с кельтский боевой щит. Рынок красильщиков шерсти был разноцветным, точно сад, полный цветущих клумб. Орландо остановился перед одним прилавком, который принадлежал женщине в парандже. Необычно было увидеть женщину, торгующую в суке. В узкой щели покрывала ее глаза сверкали, как драгоценные камни, – болотно-зеленые глаза, огненные, возбуждающе-живые. Полоска кожи под ними была молочно-белой. Эти глаза надолго задержались на нем. Затем женщина развернулась и бросилась бежать, как испуганный ребенок. Орландо оглянулся, но за его спиной никого не было. Он подумал: «Может, это я испугал ее?». Но почему она испугалась? Разве он сделал что-то неправильно? Кто поймет этих женщин? Какие тайны скрывают их лица, эти лабиринты, полные страсти? Потаенный мир иллюзий, сказок и мечтаний. Сколько чувственности пряталось за ее покровом? Мистерия соблазна, сладострастия – эти паранджи. Двое мужчин нарушили ход его мыслей. - У нас несколько вопросов к тебе. Следуй за нами. - Кто вы? - Блюстители порядка. Они заняли место по бокам от него и повели в дом начальника тюрьмы. Не успел он и оглянуться, как был уже брошен в камеру и прикован к кольцу на стене. После полуденной молитвы Орландо предстал перед судебным следователем. Рядом с ним находились писарь, та женщина с рынка красильщиков шерсти и еще одна женщина. Они смотрели на него, не говоря ни слова Судебный следователь спросил женщин: - Это он? Посмотрите на него хорошенько. Если существует хоть малейшее сомнение, то на вас ложится тяжелое бремя вины. Поэтому я спрашиваю вас второй раз, как это требует закон. Это он? - Ох! Клянусь Аллахом, это так. Позже начальник тюрьмы пришел в камеру Орландо и спросил: -Утебя есть друзья в городе, которые могут позаботиться о твоем пропитании? До вынесения приговора пройдет несколько дней. - В чем меня обвиняют? - Убийство,двойное убийство. - Кого? - Вплоть до судебного заседания запрещено обсуждать дело. Кого ты знаешь в Аль-Искандрерии? - Аль-Мансура, главнокомандующего войском. - Брата султана? Ты шутишь? - Мне сейчас не до шуток. - Что ты за ангел смерти? – спросил аль-Мансур. – Ты пугаешь до смерти ассасина и совершаешь двойное убийство. - Я – не убийца. - Две свидетельницы клянутся именем Всемогущего, что ты совершил кровавое преступление. Без моего вмешательства тебе бы отрубили голову в пятницу перед большой мечетью. - Я обязан вам жизнью. - А я обязан тебе своей, – сказал аль-Мансур. – Мы бы не жили друг без друга. Теперь мы кровные братья. Я делил с тобой наложниц своего гарема. Разве мыслима более тесная дружба между мужчинами? Думаю, я заслужил твоего доверия. Какая смертельно опасная тайна преследует тебя? Тогда Орландо рассказал другу об убийстве на мосте в Кельгейме, о его миссии и цели. Когда он закончил, аль-Мансур сказал: - Ты скачешь навстречу смерти. Если тебя не прикончат горы Даилама, тогда тебя убьют мужчины Даилама. И если они не разделаются с тобой, то это сделают ассасины. Говорю тебе, не ходи. Но я знаю, выпущенную стелу никто не может остановить. Вы – тамплиеры, как ассасины. Я выдам тебе свидетельство о том, что ты – особо уполномоченный султана и находишься под дипломатической защитой. С ее помощью ты достигнешь Даилам. Там ты можешь надеться только на Аллаха. Он наполнил их бокалы красным вином и добавил: - Я велел провести расследование по делу кровавого убийства в квартале красильщиков шерсти. Человек, который выглядел точно так же как ты, убил там одного хакима и его ученика. - Врача в квартале красильщиков шерсти? - Занятие красильщика – не из приятных. Там воняет, как у кожевенников и живодеров. Ни один человек не пойдет к ним добровольно. Поэтому там иногда прячутся некоторые подонки, скрывающиеся от властей. - Врач… подонки. - Убитые были неверующие изуверы. Они кастрировали мальчиков и, прежде всего, девочек. -Девочек? -Дорок. Ты ничего не слышал об этом? Прекрасно податливые и немые, как дорка-газели – так назвал их в одном стихотворении Омар Хайям. Девушек делали немыми. - Немыми? - Им поставили печать на уста. Обрезание голосовых связок и языка требует большего мастерства, чем оскопление. Лекарь был мастер в этой области. Он был евреем. Правоверному запрещено делать обрезание. Лекарь был богатым человеком. Но убийство произошло не ради наживы. Ничто не было украдено, хотя сундуки с деньгами стояли открытыми. Блюстители порядка, которые изучали это дело, решили, что убийцу спугнули, и он опрометью убежал. Противоречат этому свидетельства двух женщин, утверждающих, что мужчина спокойно и мирно покинул дом, будто выполнил свою миссию или отомстил за кого-то. - Как произошло убийство? - Он воткнул ему стилет в горло. «О, Боже! – подумал Орландо. – Тот лекарь умер как герцог из Кельгейма». * * * Среди гостей дома тамплиеров в Равенне аббат Альберт из Штаде во всех отношениях был самый важный. И дело не только том обстоятельстве, что он привез свыше двухсот ломбардийских фунтов. Его слово имело существенный вес в кругу немецкий князей. Бенедикту не составило труда расположить к себе сердце могущественного аббата. Бочка Lacrimae Christi со склонов Везувия оказала на общительность аббата Альберта столь же благотворное действие, как вода – на колесо мельницы. Сразу же, в первый вечер их встречи, выяснилось, что Бенедикт недаром носит кличку Землеройки. Безошибочное чутье вывело его на верный след. Они сидели в подвале дома тамплиеров возле зернового рынка и еще не допили первый бокал, как аббат уже начал рассказ о неудачном крестовом походе в Дамиетту. Он говорил с раскрасневшимися щеками и упивался военной темой, как все мужчины, которым доводилось участвовать в сражении. Он осушил бокал и сказал: - Вы тамплиер? Господи, благослови вас и ваш орден! С того крестового похода на Дамиетту я испытываю огромное уважение к рыцарям Храма. В ночь перед праздником святого Иоанна мы высадились на берег. Тамплиеры, госпитальеры, некоторые князья из немецких земель и войско крестоносцев. Вы знаете Дамиетту? Роскошный город сарацин, шесть дней пути из Александрии. Он расположен на правом берегу Нила и огражден водой и высокими стенами. Очень важный порт для всех товаров, поступающих с Красного моря, из Египта, Аравии, Персии, Палестины и даже из Индии. Нехристи построили посередине реки каменную башню. Оттуда они натянули над водой железную сетку. Так они преградили нам путь. После жестокой битвы мы порвали ее. Но мимо башни, полной лучников, не мог пройти ни один корабль. Тогда мы соорудили на плотах свою башню – деревянную, высотой в тридцать футов. Три недели кипела работа. Потом самые отважные среди нас исповедовались, приняли святое причастие и укрепились в плавучей башне, которую мы подогнали к твердыне сарацин. Посреди жаркого боя плоты развязались, и наша башня обрушилась. Все крестоносцы утонули в водах Нила. Среди них находилось много тамплиеров, благородный рыцарь Альбан фон Ауэ из Лотарингии, глава ордена Антонио Эбуло и многие другие герои. Крик отчаяния прошел по рядам крестоносцев. Это было так ужасно! Аббат осушил свой бокал одним залпом. Вино разжигало воспоминания и развязывало ему язык. - Мы построили вторую башню. Что еще нам оставалось делать? Не было другого пути. И снова объявились добровольцы, получить место на плавучем эшафоте. С кличем: «Так хочет Бог!» мы вторично атаковали укрепления сарацин. И в этот раз мы штурмом взяли их. Наши корабли причалили в гавани. Началась ужасная резня. О том, с каким ожесточением шла эта битва, поведает вам такой эпизод. Один из наших кораблей течением реки отнесло к городской стене. Сарацины спустились вниз по длинным веревкам. Как саранча напали они, превосходя рыцарей Креста численностью во сто крат. Когда наши воины поняли, что всякое сопротивление бесполезно, они пробили корабельные доски и пустили воду в трюмы. Так христиане утонули вместе с сарацинами. Наконец, после долгих и кровопролитных боев город был отрезан с суши и моря. Новость об осаде Дамиетты распространилась молниеносно. Христианское войско прибывало каждый день. Все спешили присутствовать при славном завоевании. Когда султан узнал, что Дамиетта не может больше сопротивляться, он послал парламентеров, чтобы те заключили мирное соглашение. Если христиане снимут осаду, он отдаст им город Иерусалим. Однако это предложение отклонил регент империи Фридриха Людовик Кельгеймский. Тамплиеры и большинство военачальников христианского войска поддержали его. Они хотели получить все или ничего. Осада была, как и ожидалось, долгой. Осажденные ужасно страдали от голода и эпидемии. Могильная тишина нависла над городом. Он лежал как вымерший. Огромная раковина, которая скрывала в своей панцирной чаше бесценную жемчужину. По ночам они выкидывали за городские стены тела умерших. Уже дыхание разложения начало отравлять воинов Христовых. И вот тогда несколько добросердечных фризов решили тайно взобраться ночью на стены. При первых лучах солнца, когда стража еще спит, они приставили в разных местах лестницы и, когда достигли вершины стены, то забили в барабаны так громко, что спящий город задрожал, будто на него напали сотни. Хитрость удалась. Осажденные впали в панику. Были открыты ворота. Началось чудовищное кровопролитие. Было зарезано так много мужчин, женщин и детей, что даже христиан охватило искреннее чувство сострадания. Немногие уцелевшие были изгнаны. Дамиетту отстроили заново как оплот христиан. Это был триумф герцога Людовика. Вы знали этого мужа? - Я не раз встречался с ним, – солгал Бенедикт. - Ну, тогда вам известно, что за сорвиголова он был. У него возникла идея после Дамиетты завоевать Каир. Результат вам известен. - Я в курсе того, чем это закончилось, но детали от меня сокрыты. Вы присутствовали при случившемся? Расскажите! Аббат снова наполнил свой кубок вином и долго смотрел на переливающуюся жидкость, будто в рубиновом кристалле снова видел события, которые он воскрешал словами. - Наше войско расположилось у слияния двух рек. Это место было хорошо защищено от вражеских нападений. Когда султан узнал, что мы выступаем на Каир, и большинство военачальников следует с войском, то велел преградить воды одной из рек, которая текла с арабских гор. Запруду поставили в долине, там, где ручьи собрались в могущественный поток. После сего султан со своим малочисленным войском отошел и разбил лагерь на холме. В утро битвы он пустил воды горной реки. Когда христиане проснулись, то обнаружили всех, и пешего и конного, в глубокой, бурной воде. Без оружия, окруженные сарацинами, пытающиеся вырваться и бежать, в смертельной опасности они просили о помиловании. Султан подарил нам жизнь при условии, что мы возвратим Дамиетту. Кроме того, каждый простой воин должен был отдать ему серебряный стерлинг. Выкуп для князей оказался чудовищно велик. За императорского регента султан потребовал тысячу золотых гульденов, и император заплатил эту невероятную сумму. Вы когда-нибудь слышали, чтобы за одного человека отдали так много золота? Вот какой огромной милостью императора пользовался Кельгеймец. И это с учетом того, что он был повинен в поражении войска. Благодаря его неправильному решению и под его руководством Дамиетта и Святая Земля были утрачены. Бенедикт наполнил бокалы и спросил: - Верите ли вы в то, что император повелел убить Кельгеймца? - Никогда! – возмущенно ответил аббат. – Нет, нет и нет! За это я положу левую руку на раскаленное железо. Фридрих любил его как единокровного брата. Уже спустя два года после Дамиетты он назначил Баварского герцога советником для своего несовершеннолетнего сына во всех политических и личных делах. Свидетельство о назначении заканчивалось словами «Я вверяю Вам моего сына. Сделайте из него короля!» - Что за человек – сын императора? Вы знакомы с принцем? - Он не обладает достоинствами своего отца. Ни его умом, ни его энергией. Коронованный слишком молодым, он служит марионеткой немецким князьям. С инстинктом землеройки Бенедикт догадался, что он на верном пути. В окружении принца он найдет ответ на свои вопросы. Он редко ошибался. Кем был этот первенец императора? Знаний Бенедикта о нем явно недоставало для решительных выводов. Рожден на Сицилии. Коронован восемнадцати лет в Аахене. До совершеннолетия находился под опекой баварского герцога Людовика. Сызмальства знаком с управлением немецких земель. Благодаря своей политике, проводимой в пользу городов, постоянно находится в конфликте с князьями. После мятежа, поднятого против своего отца, находится под домашним арестом. В настоящее время живет в крепости в Нюрнберге. * * * Когда Орландо увидел снежные вершины Эльбурса, он был уже глубоко погружен в чужой мир Востока. Из Александрии он уплыл по морю в Тарабулус; с верблюжьим караваном достиг Хамы и Халеба. Он пересек смертоносные пустыни Кава и Танахи – раскаленные океаны песка. Он ночевал в шатрах, в землянках оазисов, чьи названия тотчас стирались из его памяти. Он переплыл на плоту Евфрат, а Тигр перешел по каменному мосту в аль-Мавсиле. За горным массивом Загрос следовало плоскогорье Месопотамии, которое тянулось к северу на тысячу миль. Навьюченные лошади карабкались над пропастями, дна которых никогда не достигал солнечный луч. Они входили в бурлящие реки, и ледяная вода доходила им до плеч. Несколько раз Орландо болел. Трясущийся от лихорадки, ослабленный расстройствами желудка, обожженный на солнце и измученный жаждой он боролся с обмороками и самой смертью. Все чаще он вспоминал слова старого учителя Муснье: «Каждое путешествие на чужбину – как опасная болезнь, и немногие переживут ее». На семнадцатый день месяца мухаррама – Орландо давно уже сбился с христианского календаря – он достиг реки Фут, которая образовывала границу между провинциями Джилан и Мазендеран. Три недели он ехал вперед в сопровождении курдских купцов. Глядя на снежные вершины, их начальник сказал: - Впереди лежит горная страна Даилам. Ее жители более враждебны, чем другие горцы этого региона. Ни персы, ни сассаниды не смогли покорить их. Когда арабские завоеватели пришли в Даилам, то их предводитель аль-Хаджадж разложил перед даиламскими парламентерами карту страны, на которой были отмечены все дороги, тропы и укрепления. «Сдавайтесь, – сказал он, – мы знаем вашу страну не хуже, чем верблюжьи тропы у себя на родине». Мужи Даилама бросили взгляд на карту и ответили: «Вы хорошо осведомлены о нашей земле. Вам открыты все тропы, но вы ничего не ведаете ничего о людях, защищающих эти тропы. Вы познакомитесь с ними». Даилам не был покорен. Его жители приняли веру пророка по собственной воле и последние в стране. Из самых упрямых противников получились самые верные приверженцы. Это безжалостные фанатики истинного учения, непримиримые враги суннитов и сельджуков, элита Старца Горы. Они все ассасины. Мы, купцы, обходим Даилам стороной. Я знаю одного курда, будь милостив к нему Аллах, которому отрезали уши только потому, что он не носил бороды. Безбородый в их понимании неверный. - Что вам известно об Аламуте? – спросил Орландо. – Вы знаете дорогу? Мне нужно туда - В Аламут? Ты хочешь в Аламут? Они посмотрели на него как на приговоренного к смерти. Когда же они убедились в том, что он говорит серьезно и не намерен отказываться от своего намерения, то поведали: - Построенная на высокой скале с отвесными стенами крепость висит, как звезда на небосклоне. Она обозревает зеленую долину длиной в день пути, окруженную со всех сторон горами и закрытую, как гарем халифа. Чтобы попасть в ту долину, нужно пройти через ущелье реки Аламут. Оно преграждено скалами и так узко, что два всадники не могут проехать там вместе. В конце той чертовой пропасти, после бесконечных поворотов дороги, начинается подъем, потому что в крепость молено попасть только по узкой тропе по крутому гребню горы. Ни один враг до сих пор не смог пробраться туда Поговаривают, повелитель Даилама велел построить этот замок задолго до начала нашего летоисчисления. Во время охоты там приземлился прирученный орел. Забыв о своем хозяине и о полученной выучке, орел тотчас начал строить гнездо. Владыка узрел в этом событии указание перста божьего. Впечатленный неприступным расположением места он приказал построить замок, который назвали Аламут, Орлиное гнездо. - Похоже, ты хорошо осведомлен. Ты уже бывал там? - Никакое золото мира не заставит меня явиться туда! – в ужасе воскликнул курд. - Откуда же ты знаешь, как попасть в Аламут? - Это как с раем, – засмеялся курд. – Никто из нас там не был, но каждый знает, как туда попадают и что нас там ожидает. Впервые за все свое долгое путешествие Орландо ехал один. Его коротконогий, приземистый конь с трудом продвигался по горной местности. Порой путь преграждали вырванные с корнем деревья или обрушившиеся скалы. Скорченные кедры тянули к небу свои ветви, похожие на кости. То была земля траурной роскоши и варварской красоты. Чувствуя себя робким зверем, Орландо подолгу скрывался под защитой деревьев, прежде чем решался выйти на открытое место. Хотя ночи были ледяными, он отказывался от костра и питался только финиками и вяленым мясом. Однажды он обнаружил остывшее кострище, в другой раз – скелет осла. Утром второго дня начался дождь. Промокший до костей он бежал рядом с конем, чтобы разогреть окоченевшие мускулы. Он вспоминал об Эрманусе, которого они называли живодером. «Живодер» безжалостно гонял молодых ребят, заставляя их тренироваться. Когда они думали, что силы уже покинули их, он говорил: «Последние шаги к цели – всегда самые тяжелые. Нигде больше не будет столько наложено в штаны как на пороге уборной». Ветер, который дул с покрытых снегом вершин, был ледяным. Конь старательно карабкался по каменистым, осыпающимся откосам гор. Карстовые южные склоны гор Эльбурса покрывала бедная растительность. И тем сильнее был удивлен Орландо, когда в полдень он попал в зеленую долину, по которой вился ручей. Эвкалиптовые деревья, ивы и ольшаник высились по его берегам. Бамбук и камыш буйно разрослись в воде. Папоротники и вьюны покрывали землю. Кроваво-красные цветы точно манили в колючие дебри. Гнилой запах поваленного дерева разливался в воздухе. Повсюду порхали бабочки. Смертельная тишина царила в маленьком оазисе. Ни пение птиц, ни треск цикад не нарушали зеленую тишину. Ничто не выдавало присутствие здесь человека. На одном из поворотов ручья путник обнаружил маленькую полянку, покрытую сочной зеленой травой. Он отпустил коня пастись, сам вымылся в ручье и лег обнаженный под качающиеся от ветра ветки. Свою одежду он развесил сушиться на солнце. Камни были горячими, как печь. Солнце приятно грело. Высоко в небе парил орел. Пахло кедровыми иголками и смолой пиний. Все здесь навевало воспоминания о доме, о лесах и садах Жизора, о старом садовнике Альбане. Он рассказывал Орландо о птичьих часах. Кто разбирается в этом, всегда будет знать, который час У каждого вида птиц имеется свой час, и так заведено с начала сотворения мира В два часа пополуночи начинает петь соловей, и он последним заканчивает свою песнь любви. В три вступает жаворонок на полях. Вскоре после этого первый раз кричит петух, а спустя полчаса кукует кукушка. За ней по точно заведенному порядку следуют черный дрозд и синица, славка, просянка и канареечный вьюрок. А последним, как узнал Орландо, стало карканье вороны. * * * Орландо проснулся от шороха. Или это внутренний голос предупреждал его об опасности? Он открыл глаза и увидел ноги человека. Орландо захотел вскочить. Острие копья больно врезалось ему в горло. - Лежать! – приказал голос Орландо повернул голову в сторону. Там он увидел мужчин. Всего их было трое. Двое из них держали в руках луки, поперек их спин были пристегнуты кожаные колчаны. Третий, тот, что держал его, был вооружен копьем и саблей. Они смотрели на него как на убитую добычу. - Гляньте-ка на его член, – сказал копьеносец. – Этот пес не кастрирован. Поедатель свинины. Что ты вынюхиваешь здесь? - Мне надо к Хасану ибн Саббаху. -Повелитель мужчин не принимает крыс. - Вы знаете дорогу на Аламут? – Да. - Покажите мне путь. Меня ждут. Вас щедро отблагодарят. -Мы не работаем за плату. Мы сами берем все, что нам нужно. Один из нас получит за тебя на невольничьем рынке восемь золотых, а конь не в счет. - Кастрированный стоит в два раза дороже, – добавил самый старший из двух лучников. Остальные засмеялись. -А если его действительно ждут в Орлином гнезде? – спросил копьеносец. - Такого, как этот? Который отправился на чужбину один, вооруженный лишь молотом и капканом? Человек, позволивший схватить себя, точно неоперившийся птенчик, выпавший из гнезда? Они связали ему руки и спутали лодыжки, как делают на ночь верблюдам, чтобы они могли передвигаться самостоятельно, но не сумели убежать. Орландо попросил вернуть ему одежду. - Останешься, как есть. Ощипанная курица не улетит. Потом смеясь они пошли к реке, чтобы умыться для вечернего намаза. Орландо они оставили как овцу на привязи. Его обувь и одежду они взяли с собой – из предосторожности. Если бы он убежал, то они легко бы его поймали. Их было больше, они вооружены. Орландо подождал, пока они не скроются из вида. Потом засунул связанные руки в пасть лошади. Преодолевая отвращение перед горьким вкусом конопляных веревок, животное пыталось разгрызть их. Слюни текли из пасти коня. Размягченные и разжеванные путы удалось легко разорвать об острые скалы. Освобожденными пальцами Орландо избавился от узла на ногах. Босой и голый, он отправился в путь. Только молот и капкан он захватил с собой. Травы сомкнулись за ним. Колючки больно ранили ступни его ног. Крапива обжигала голую кожу. Он ре чувствовал боли. Милей дальше поляны он вошел в ручей и зашагал по его течению, намеренно пригибая стебли ситника и спускающиеся вниз ветви, затем повернул обратно и поплыл против течения. Он нашел скалу посередине реки, высокую как ворота амбара. Взобрался на нее и лег на живот в прикрытии. Прошло какое-то время, и преследователи прошли мимо – по следу, который он нарочно для них оставил. Орландо требовалось выиграть время. Прежде всего, ему нужно добиться, чтобы они разделились. Только двое из троих будут преследовать его, потому что нельзя оставлять лошадь без присмотра. Орландо не пришлось долго ждать. Они действительно явились вдвоем. Они шли вверх по реке, держа наготове стрелы. Их глаза горели охотничьим азартом. Они постояли возле его камня. Он не видел их, но слышал их шепот. Наконец, они поспешили дальше и исчезли за следующим поворотом ручья. Орландо подождал еще какое-то время, потом соскользнул с камня и пошел по воде в противоположном направлении. Течение сильно толкало его вперед. Чем ближе он подходил к поляне, на которой они застали его спящим, тем осторожнее двигался. Не удар ли копыта донесся? Теперь он отчетливо слышал фырканье своего коня. Он скользил по болотной траве как змея, изо всех сил стараясь не задеть сухую ветку. На его счастье порывистый ветер зашевелил высокие стебли. Неожиданно они оказались друг против друга – два врага. Встретились их глаза, полные страха и ненависти. Оба прекрасно знали, что речь идет о жизни и смерти. Чужак схватился за копье. Орландо ударил его капканомв живот. Застыв от испуга и боли, раненый ждал своей участи. Одним ужасным ударом Орландо раздробил ему череп. Окровавленный капкан он вымыл в реке. Орландо раздел мертвого и быстро натянул на себя одежду и обувь, еще сохранившие тепло его тела. Затем он за ноги стащил убитого в воду и уложил его на живот, с согнутыми ногами, как будто тот притаился, сидя на корточках, в прибрежном камыше и выслеживает кого-то. Орландо вошел в ручей. Он нашел место, откуда возвращающиеся преследователи обнаружили бы мертвого. Он обнаружил их среди двух скал высотой в человеческий рост. Они стояли почти вплотную друг к другу. На расстоянии двадцати пяти шагов иллюзия, созданная Орландо, была великолепной. Голая спина, низко наклоненная в камыше, казалась живой. Сразу за камнями он расставил капкан. В мелкой воде ловушка была почти незаметна. Орландо притаился в засаде. Комары искусали его. Прошла целая вечность. Наконец, он услышал своих врагов. Они не прилагали ни малейших усилий, чтобы скрыть свое присутствие. Теперь они добрались до камней и пролезли через расселину. Орландо увидел, как они застыли, достали стрелы из колчанов, натянули луки. Изогнувшись, как дикие коты на охоте, они подкрались ближе. Бац! Ударвстретил первого из лучников совершенно неожиданно. Выбросив вверх обе руки, далеко откинув лук, он с душераздирающими воплями завертелся в мелкой воде. Его спутник казался напуганным не меньше. Он спустил стрелу с натянутой тетевы. Почти одновременно с тем Орландо выскочил;из засады. Удивление его врагов было невероятным. Они таращились на него так, будто он был призраком. Почему на нем платье их народа? Кто тот голый, в спину которого они едва не выпустили стрелы? Орландо летел на них, приготовив кузнечный молот к смертельному удару. Только два прыжка отделяли его от противника… Но тут он наступил на скользкий камень, потерял равновесие и упал. Когда он проморгался, стряхивая с ресниц воду, то увидел, что другой преследователь успел натянуть лук. Как ураган Орландо набросился на врага. Но прежде, чем тамплиер успел нанести удар, он почувствовал сильный толчок в левое плечо – как будто в него попал камень. Орландо не заметил боли, потому что его всецело захватило убийство. Молот обрушился на лучника. Человек, застрявший в капкане, попытался бежать, сперва прыгая на ноге, потом на четвереньках. Железные зубы капкана глубоко вонзились в его раздробленную кость. Каждое движение приносило ему невыносимые страдания. Цепь с крупными звеньями запуталась в прибрежных корнях. Человек дергался, кряхтел,его лицо перекосилось от боли. Орландо глянул на его. Пойманная крыса. Когда он наступил пленнику на затылок и погрузил его лицо в воду, тот умер без сопротивления. И только теперь Орландо заметил в плече обломанное древко стрелы, глубоко засевшей в теле на высоте трех пальцев от подмышки. Вторую половину дня Орландо провел в напрасных попытках извлечь наконечник. Стрела горела в открытой ране как раскаленное железо. К ночи он потерял много крови. Силы его иссякли. Орландо устал бороться с дурнотой и усталостью. Враги не должны снова захватить его врасплох. Как мог он быть таким легкомысленным? Раз за разом он промывал свою рану ключевой водой, менял повязки, которые нарвал из одежды убитых. Потом, присев на корточки, смотрел на звездное небо, считал удары сердца в растерзанных мышцах своего плеча. С молотом в кулаке он заснул. Мухи разбудили его. Целая туча роилась над ним. Запах запекшейся крови привлек насекомых. Солнце стояло уже высоко в зените. Орландо попытался пошевелить рукой. Ответом стала нестерпимая боль. Сжимая зубы, он оседлал коня и заковылял на север, к вершинам, за которыми лежала крепость Аламут. Солнце жгло на небе. Орландо замерзал. Грифы парили над ним. Он не видел их. Молот выскользнул из его пальцев. Он не заметил и этого. Низко пригнувшись и вытянувшись вперед, держа перед глазами одну точку, он припал к седлу. В дымной дали, постоянно увеличиваясь, появился всадник. Беззвучно, словно на крыльях птицы, летел он на Орландо. Это был… Да, теперь он узнал его. Это он! Орландо пришпорил коня. С распростертыми объятьями он галопом скакал к нему навстречу. - Адриан! Адриан! Это был Адриан. Он нашел его. ОРЛИНОЕ ГНЕЗДО Когда Старцу Горы сообщили эту новость, он не мог поверить. – Этот аджам, не-араб – он вернулся? Вы, должно быть, ошибаетесь. Я хочу его видеть. Приведите его! -Господин, он тяжело ранен, ему только что сделали операцию, он весь горит, он скорее мертв, нежели жив. -Ведите меня к нему! Поздно ночью при свете прыгающего огня факела Старец спустился со своей башни, которую не покидал неделями. В сопровождении четырех ассасинов, которые с обнаженными кинжалами как тени следовали за своим господином, он спешил по запутанным улочкам Верхнего города. С Каспийского моря долетали порывы теплого ветра. Рваные облака заволокли месяц, словно развевающееся покрывало. Они уложили Орландо на постель, застеленную льняными тканями. Врач, который вынул из раны наконечник, находился рядом. Орландо был весь в поту. На его закрытые веки легла тень смерти. Старец Горы долго рассматривал его. Прежде чем покинуть помещение, он сказал врачу: - Я хочу, чтобы он жил. Ты отвечаешь за него головой. Еще в ту же ночь Хасима позвали к Старцу. Старец Горы, или Каим, как его называли в Аламуте, метался по большой башенной комнате взад-вперед, как зверь в клетке. Он так глубоко погрузился в свои мысли, что не заметил прихода своего поверенного. Хасим не отваживался заговорить с ним. - Почему он вернулся? Что он ищет здесь? – Старец говорил сам с собой. - Это точно он? – спросил Хасим. - Это он. Я убедился в этом собственными глазами. - Что-то здесь не так. - Разузнай это. На восьмой день Орландо открыл глаза. - Где я? - В Аламуте, – ответил врач, который сидел возле его кровати. – На, выпей! Орландо почувствовал кубок у своих губ. Холодный чай принес облегчение. «Адриан, – прошептал он. – Адриан». А потом снова провалился в глубокий обморок. Следующей ночью Орландо проснулся. Он лежал в темном помещении. Почти догоревшая свеча мерцала на низком столе. За ним сидел мужчина. Бородатый подбородок уткнулся в грудь. Стража? Орландо поискал глазами оружие. Он хотел подняться. Боль пронизала его. Не поворачивая головы, он увидел повязку на плече. Воспоминание прояснилось, из бездны забытья выплыли кровавые картины: река… люди… борьба-стрела в плечо. Но потом? Что произошло дальше? «Я снова попал кним в руки? Где я?» Он заговорил вслух. Мужчина, сидевший за столом, проснулся. - О, ты бодрствуешь! – молвил он. – Прости мне мой сон. Уже девять ночей я сторожу возле твоей постели. Что ты сказал? - Где я? - В Аламуте. - Я хочу пить, – сказал Орландо. И пока он пил, он думал: «Мне нужно выиграть время, много времени. Они знают меня, а я ничего о них не знаю». В следующие дни к его постели пришли люди, которые приветствовали его как друга. Когда они говорили о прошлом, он старательно запоминал все. Когда они задавали каверзные вопросы, он прикрывался своей слабостью, изнуренно закрывал глаза или поправлял повязку. Что бы он делал, если бы прибыл в Аламут не раненым? Порой его посещал седовласый старик, которого они называли Хасимом и с которым обращались почтительно. Орландо хорошо знал, что почетный титул Хасима получают немногие. Мудрость Хасима общеизвестна. Его слово обладает неоспоримой властью. Он был немногословен. Он рассматривал Орландо так, будто хотел заглянуть к нему в душу. Когда его молодой спутник попытался расспросить Орландо, Хасим прервал его речи: - Я как-то спросил у мальчика с горящей свечой: «Откуда исходит свет?» Дитя затушило пламя и спросило в ответ: «А куда ушел свет?» Вечером того дня, когда Орландо впервые лежал без температуры, явился аль-Хади, сухопарый мужчина, темнокожий и кучерявый. Крючковатый нос его занимал пол-лица. Он обладал превосходной осмотрительностью проводника каравана. Он сказал: -Только немногие смертники возвращаются. Он не делал тайны из того, что испытывает презрение к возвратившимся ассасинам. Кайму, которому он позже дал полный отчет, он сказал: - Как следует поступить с таким созданием, как он? Неверный ассасин в Аламуте! - Он не ассасин. Наши смертники – само имя говорит за себя – ищут смерти, чтобы быть причастными к раю. Так, как он, не ведет себя ни один обреченный на смерть. Его возвращение доказывает мужество, ясный рассудок и железную волю. Такие мужчины, как он, редки, точно белые верблюды. Но почему, почему он вернулся? Что движет им? - Хизуран? -Ты имеешь в виду ту девушку? - Разве существует нечто, неподвластное любви? Уже скоро Орландо чувствовал себя достаточно сильным, чтобы встать с постели. Абу Наджа, врач, наблюдал за его первыми шагами, сначала в комнате, потом за постоянно увеличивающимися прогулками. Орландо поразил размер крепости. Она была скорее городом, чем крепостью, со всех сторон окруженная отвесными пропастями, остров среди облаков на вершине иглы. Дома из серых скал располагались на разных уровнях, соединенные между собой лестницами, ступенями и пандусами. Над всем высилась башня, в которой жил Старец Горы, – Тадж аль-Алам, корона мира. Орландо разместился на нижнем уровне напротив больших и единственных ворот замка, Мади-нат ас-Салам, «место мира, как называют его, – со смехом объяснил доктор, – потому что закутанным в покрывало женщинам не позволено переступать порог этих ворот». Женщины и дети замужних горожанок, живут в близлежащих кишлаках. В Аламуте можно разместить почти четыреста приверженцев Низари, большинство которых постоянно находятся в разъездах по поручениям Старца. Возле Мадинат ас-Салам расположены конюшни для лошадей и вьючных ослов. Уже с восходом солнца улицы наполняются цокотом их копыт. На всех улицах встречаются козы и овцы. Когда Орландо вернулся с одной из своих прогулок, его ожидали два низарита. Они доставили его в Верхний город, в белый отштукатуренный дом, перед которым буйно росли агавы и кактусы. Тамплиера ввели в затемненное помещение, где пол был полностью устлан коврами, как в молитвенном доме. На них полукругом сидели двенадцать мужей. Орландо узнал аль-Хади и Хасима. Они обратились с сурой книзаритам: «Коль скоро небо, и земля и горы не смеют разрешать о Боге споры, мы им предложим то, что знаем сами…» Аль-Хади сказал: - Мы ожидаем твоего рассказа. Двенадцать пар глаз смотрели на Орландо. Это был час испытания. «Господь, помоги мне, чтобы я не выдал себя неосмотрительностью.» Орландо начал с моста в Кельгейме. Он описал убийство Баварского герцога. Только благодаря прыжку с моста в бурлящий Дунай ему удалось уйти от мстителей. Он поведал о своем путешествии и очень подробно описал пережитые им в реальности события. Когда он рассказывал о неудачном нападении на аль-Мансура в Александрии, то шепот волнения прокатился по рядам слушателей. -Ты был при этом? О, Аллах, ты видел это! Али был твой друг. - Он был моим другом, – повторил Орландо. «Мой друг, – подумал он. – Так вот почему я внушил такой смертельный страх ассасину на невольничьем рынке в Александрии!» - Если ты не мог помочь Али, почему ты не отомстил? У тебя же была возможность. - Оставьте его, – перебил Хасим возмущающихся. – Он поступил правильно. Кто поручал ему убить этого аль-Мансура? Никто. Куда бы мы зашли, если бы по собственному разумению искали цели для наших стрел? При описании последнего боя Орландо один из мудрецов начал порицать его: - Тебе непременно следовало убивать всех? Это было так необходимо? Мужчины Даилама – правоверные низариты, братья. Орландо возразил: - Они сами виноваты в своей смерти. В тот же вечер после последнего намаза Хасима ожидали в Тадж аль-Алам, башни Старца. Каим молча принял к сведению его доклад. В конце он спросил: - Он говорил правду? Хасим ответил: - Герцог Кельгеймский был заколот и похоронен. Его сын уже вступил в наследственные права. В этом нет никакого сомнения. - Почему тогда нам сообщили, что рыцари герцога разрубили убийцу на куски? - Сколько рыцарей сопровождало герцога, четверо или пятеро? Кто велит охранять себя во время прогулки по собственной резиденции войску телохранителей? Есть только несколько свидетелей убийства, верные вассалы, которые говорят то, что требуется для чести их домов. Довольно и того, что они допустили убийство своего господина. Они оказались бы совершенно обесчещены, если бы убийца скрылся от их возмездия. Вот так они выдумали справедливое возмездие, которое постигло преступника. А для отсутствующего трупа у них имелась наготове вынужденная ложь. Они якобы разрубили его на части и сбросили в воду. Это могло бы все объяснить. Старец поднялся и снова заметался по комнате, как делал всегда, если он терзали сомнения. Он остановился перед Хасимом и спросил: - Что привело к нам этого франка? Наши федаи ищут смерти, чтобы вернуться в сады блаженства. Они ощутили рай всем своим телом и ему предназначены. Для них мученическая смерть – не просто поручение. Они хотят умереть. Только трусы выживают. Но этот Аджам – не трус Я не знаю, насколько хороши рыцари Баварского герцога, но я знаю воинов Даилама Один против троих! Он убил их всех, чтобы выжить. Этот человек не ищет мученической смерти. Миссия означает для него нечто большее, чем смерть. Что движет этим Аджамом? Мы должны это разузнать! - Мы выясним это! * * * Скоро Орландо знал местный распорядок дня так хорошо, будто жил здесь еще раньше. День был разбит на пять неравных по длительности отрезков. Утро начиналось с призыва муэдзина на первый утренний намаз перед восходом солнца. Простые братья принимались за работу. Братья седьмого внутреннего круга Рукн аддин, опора веры, собрались в махарисе для занятий. Полуденная молитва заканчивала первый отрезок дня. Второй служил для обеда и отдыха во время великой жары дня. Время между молитвой во второй половине дня и молитвой раннего вечера было отведено тренировке и борьбе, Так как теснота крепости не предоставляла больших площадей для упражнений, а ровные территории находились далеко за ее пределами, то учения ограничивались ограниченным пространством. Прямая улица в Нижнем городе служила местом стрельбы из лука. На городских стенах постигали тактику обороны – от выливания смолы до скидывания лестниц осаждающих. Арена, используемая в рукопашном бою, располагалась в тени большой стены. Посыпанное песком поле десять на десять шагов образовывало центр. Их было восемнадцать человек, дерзкие люди из близлежащих долин. -Ты, – сказал аль-Хади одному бородачу, который обмотал вокруг лба светлую повязку из рванины. Обветренная кожа под белым платком казалась черной. Рубец рассекал нос поперек. Верхние резцы отсутствовали. - Будешь бороться со мной. Аль-Хади бросился на него с деревянным кинжалом, которые использовали на тренировках. Бородач склонился в молчаливой молитве в сторону Мекки. Его глаза сверкали. - Поди сюда, беззубая ядовитая змея, покажи нам, умеешь ли ты еще кусаться. Мужчины засмеялись. Низарит, превосходящий ростом аль-Хади, накинулся на него без колебаний. В два, три прыжка он налетел на противника. Аль-Хади, ожидавший его стоя, молниеносно наклонился, перебросил через плечо в песок и придавил коленом, прежде чем тот понял, что с ним случилось. - Не моя сила, а ярость твоего нападения позволила тебе упасть, – сказал аль-Хади. – Прости мне мои оскорбительные слова. Издевки и насмешки – тоже оружие. Кто хочет поймать змею, должен разозлить ее. Ничто так не ослепляет, как ненависть, потому что ненависть поистине застилает глаза, а гнев обостряет зрение. И не молись перед боем. Если ты не умеешь бороться, никакая молитва тебе не поможет. Если ты выходишь на врага, говори себе: «Я не хочу с тобой драться, я хочу убить тебя». Он показал низариту, как бросать песок в глаза противнику, насколько действенны удары ноги, как может простая палка становиться смертельным оружием. Он говорил: - Нет более сильных ядов, чем яды природы. Нет лучшего оружия, чем оружия природы. У куницы есть нож? Нет, но у нее есть три десятка зубов, острых как кинжалы, и она всегда держит их наготове. Настоящий укус может стать настоящим ударом. Ударь врага кулаком, хоть изо всех сил, он не будет испуган, потому что ожидает этого. Откуси ему ухо, бородавку или палец, и ужас парализует его. В другой раз он пригласил низарита к бою без оружия. Его противник оказался умелым бойцом. Аль-Хади после нескольких захватов лежал на спине. Низарит был тяжелее. Его руки сжали его как тиски. Их блестящие от пота лица были на расстоянии ладони друг от друга. Аль-Хади плюнул ему прямо в рот. С отвращением тот отвернул голову в сторону. Аль-Хади стукнул его лбом и попал в висок. Потребовалось немало холодной воды, чтобы привести мужчину в чувства. - Прости меня, – сказал аль-Хади, – это было не по правилам. Но мы должны побеждать, все равно каким способом. Рыцари императора и халифа ведут бои по старинным законам чести. Каждый ход у них расписан, как в шахматах. Кто отменит эти правила и сбросит фигуру с доски по своему усмотрению, будет непобедим. Это варварский способ, но очень действенный, потому что его непредсказуемость вселяет во врага ужас. Никогда не делай того, что от тебя ожидают! Если твой противник хочет бороться, избегай его! Если он хочет передохнуть, наседай на него! Дай почувствовать* ему себя в безопасности и устраши смертельным нападением! Человек, который встает, пока его враг спит, стоит уже в полный рост, когда его враг открывает глаза Орландо следовал этой тактике с большим рвением. Может, это ключи к тайне ассасинов? Основывается ли их превосходство на особой военной морали? После тренировки они вместе спустились к площади с колодцем позади большой мечети. Мужчины сняли свои промокшие от пота одежды. Прохладная влага побежала по разгоряченным телам. Плоть наслаждалась свежестью. Мускулы приятно расслаблялись. Вода сверкала жемчугами на волосах ног и груди. Звучали смех, фырканье и плеск, как будто воины были всего лишь детьми, резвящимися в бассейне. И тем ужаснее показалась внезапная тишина. Низко наклонившись в чашу колодца, Орландо черпал воду обеими руками, чтобы затем вылить на плечи. Когда он распрямился, он почувствовал взгляды на себе. Они смотрели на него – все. Удивление застыло в их глазах и даже ужас. Первая мысль Орландо была: «Я сделал что-то неправильно. Что-то выдало меня!». Аль-Хади подошел к нему. Он схватил его за плечи и развернул. Другие подступили ближе. Они ощупали его спину, скоблили кожу, будто хотели что-то стереть. - Хатам ан-набий, – сказал аль-Хади. Это звучало почтительно. – Печать пророка! Истинно! У него печать пророка! Хатам ан-набий! Как это может быть? - Ты видел это своими глазами? – спросил Каим. - Аллах свидетель, – ответил аль-Хади. – У него печать пророка. - Бывают странные совпадения, – промолвил Старец. - Родинка такой необычной формы точно на правильном месте – это не совпадение. Это знак провидения. -Даже если это было так, – сказал Старец, – почему мы увидели этот знак только сейчас? - Восемь месяцев он пробыл в Аламуте. Больше двести дней и никто не заметил его раньше. - Вы что, его просмотрели? Или вы слепы? - Ты прав, – сказал аль-Хади, – как могли мы просмотреть печать пророка? Как это возможно? Это не может быть, если только… - Если только что? - Если только у него ее раньше не было. Можно ли вызвать у себя появление такого знака, как родинка или бородавка? - Как известно, у Мухаммеда и пророков старых текстов печать пророка была от рождения. - Кто из федаи знает его особенно хорошо? - Али был его другом. Он погиб в Аль-Исканд-рерии. - Не Сайда ли лечила его раны после несчастного случая на охоте? - Верно! Несчастный случай. У Аджама есть шрамы. Сайда должна посмотреть их. - Как же мы объясним ему причину ее обследования? - Придет что-нибудь в голову. Придумайте. В Аламуте было два врача: бородатый Абу Наджа и Сайда, единственная женщина, словно добрая фея в суровом мире воинов. Хотя она достигла пятого десятка, она была еще очень привлекательной. Ореол природного благородства окружал ее. Она носила по праву свое имя – Сайда, женская форма имени Сайд, «господин и повелитель». -Женщина в Аламуте? – удивился Орландо. – я думал, Мадинат ас-Салам означает место мира, потому что закутанные в паранджу не в праве переступить их порог. - Сайда – не закутанная в паранджу, – возразил Абу Наджа. – Она аль-Хурра, свободная по рождению. На языке наших поэтов знатный называется аль-Хурра. К их числу относится и Сайда. - А почему она не носит паранджу? - Она сняла покрывало. - Сняла? – удивился Орландо. - Племена арабского полуострова не делали никакого различия между полами. Мальчики и девочки вырастали вместе, играли в одни и те же игры. Лишь со вступлением месячных кровотечений свободная женщина становилась закутанной в паранджу. Это строго сохраняемое исключение происходит ради ответственности за их плодовитость. Когда заканчивается месячный цикл, у женщины есть право снять покрывало и вернуться в круг мужчин. Многие не делают этого – из привычки ли, из самолюбия ли, чтобы не показывать миру, что они больше не являются полноценными женщинами… Странно… - Что странно? – спросил Орландо. - Странно, что я тебе должен объяснять, кто такая Сайда. Ты не встречался с ней? -Я забыл. - Как можно забыть такую женщину, как она? Орландо нашел Сайду в конюшнях возле больших ворот. Два конюха повалили молодого жеребца на землю. Сайда заговорила с ним мягким, успокаивающим голосом, коснулась его своим лбом. Орландо с удивлением наблюдал, как жеребец успокоился. Без сопротивления он поддался ей. Он далее не сжался, когда она быстрым движением разрезала гнойный нарыв в подмышечной впадине. Она вымыла рану и обработала ее серным порошком. - Она больше врач для животных, нежели для людей, – представил ее Абу-Наджа. – Говорят, она умеет разговаривать с животными. Совсем недавно она вернула для новой жизни полумертвую рысь. Сайда поднялась. Она подала руку Орландо и промолвила: - Идти к зверям означает вернуться домой. Это была симпатия с первого взгляда. В день Мухаррама Орландо позвали в белый дом. И снова его ожидали двенадцать мудрецов высшей истины. Хасим доброжелательно приветствовал Орландо. Он сказал: -Допуск к тайному учению семи высших книг открыт для тебя. Кинжал, которым успешно управляет твоя рука, станет оружием духа. Орландо получил белые одежды ихван ас-сафа, братьев чистоты. Данное при крещении христианское имя Адриан заменили арабским Аднан. Все длилось всего несколько минут. Орландо вспомнил о бесконечно долгой праздничной церемонии посвящения в тамплиеры. Предки пророка были людьми трезвого ума Чудеса были им чужды. Орландо стал учеником третий книги. Братья третьего уровня назывались рефиками, братья четвертого – дай. За ними шел пятый класс – даикебиров. Шестой степени достигали только избранные, седьмая отводилась Кайму. Ихваны ас-сафы были освобождены от военной слркбы. Даже на обычных приемах пищи и ритуальной молитве они были отделены от прочих жителей крепости. Но и между собой они держались на расстоянии. Орландо переехал на новую квартиру в Верхнем городе. Постройки, которые лепились друг к другу как пчелиные соты, носили арабские названия звезд. Альдебаран был двухэтажным домом с внутренним двориком. Орландо жил на втором этаже. Помещения были маленькими, но чистыми и светлыми. Овечьи шкуры устилали полы. Ниши в стенах служили полками и шкафами. Столешница на низких ножках и поддон для древесного угля, оба из меди, были единственной мебелью. Окна, затянутые промасленным пергаментом, смотрели на долину. Вода в цистерне во дворе всегда оставалась прохладной и чистой. В бане рядом с мечетью мужчины мылись пять раз в день – перед молитвой. Трапезничали все вместе в похожем на зал помещении. Главное время для приема пищи наступало после последней молитвы, сразу после захода солнца. В трапезе принимали участие все мужчины крепости вплоть до Кайма. Угощенье было хорошим, но не разнообразным. Ежедневно варили баранину и козлятину, а при возможности охотничью добычу – белую куропатку или сурка. Горячие плоские лепешки и сухие финики присутствовали на каждой трапезе. Сгорбленный резчик пергамента библиотеки рассказывал за едой истории, которые он представлял с живой мимикой. Он изображал то великана на цыпочках, то, сворачиваясь клубком, кривой и неуклюжий, преображался в лягушку. Он вращал глазами, махал руками, ревел как лев. Но сногсшибательно смотрелся он, когда прыгал в роли прекрасной возлюбленной. - Знаете деревню богохульников? Вы не знаете? Да увидит ее тот, у кого есть глаза, чтобы видеть! Ха-рун аль-Рашид объезжал империю своего отца и вот он приехал в долину, в которой жили только слепые. Их дети рождались на свет уже незрячими. Аль-Саббабун, богохульники – так их называли. Это значит, что они потеряли дар видеть свет, потому что их отцы хулили богов. Они несли бремя вечной темноты со смирением мулов. Они были разговорчивы, блаженны и прилежны. Когда они поняли, какой высокий гость остановился в их деревне, они явились со своих полей, чтобы послушать Харуна аль-Рашида. Его голос звучал столь красноречиво, что им казалось, будто они видят его. Харуна аль-Рашида сопровождали боевые слоны. А так как никто из них еще не встречал такого животного, то они захотели рассмотреть его своими руками. Все поспешили к нему, чтобы потрогать чудо. Началась давка. Слон испугался и издал предупредительный зов. Толпа разбежалась врассыпную и выжидательно замерла на почтительном расстоянии. Но каждый из них на мгновенье коснулся гиганта. Те, кого он задел своим животом, утверждали: слон – это массивное животное с мягкой кожей. Кого он ударил бивнем, клялись в обратном. Он твердый как камень. Кто стоял перед хоботом, приняли его за новый вид огромной змеи. Другие, которые потрогали его ноги, говорили о стволах деревьев с шершавой корой. Началась ссора, которая так и не закончилась. Деревня слепых разделилась на многие группы, потому что каждый верил своему – да нет, каждый знал свое на полном основании! Разве не собственными руками они убедились в этом? Вы смеетесь, друзья. Вы смеетесь над слепотой глупцов? А что знаем мы о тех вещах, которые воспринимаем нашим ограниченным разумом? Познаем ли мы мир в целостности? Наш пророк, да благословит его Аллаха и да будет ему мир, сказал: «Кто не верит в вещие сны, не верит в Аллаха и день Страшного суда». Однако как понять вещий сон? Султану Шанджару, смилуйся над ними Повелитель, во сне явилась змея, которая проглотила его член вместе с мошонкой. Шанджар велел позвать придворного астролога, который растолковал сон своего просителя так: «О, благородный владыка правоверных, я должен сообщить тебе неприятное. Ты потеряешь всех своих приближенных. Да поможет тебе Аллах!» Султан впал в глубокую печаль. Он велел прийти другому толкователю снов, армянину с горы Арарат. Тот выслушал сон и сказал: «Хвала Аллаху, я должен поведать тебе большую радость, ты переживешь всех своих родственников и друзей». Султан отблагодарил его за эту радостную новость сотней серебряных талеров, в то время как его предшественник ушел ни с чем. И это справедливо, потому что содержание так же важно, как и форма. * * * Физические изнурения были только частью их воспитания. Большую часть времени они посвящали духовным и умственным занятиям, прежде всего посту. Под «постом» мужчины Аламута понимали не только отказ от пищи. - Есть множество различных постов, – говорил Хасим, – отказ от сна, сексуальная воздержанность, запрет разговаривать. - Какую высшую жертву подразумевают эти испытания? – хотел узнать Орландо. - Поставить печать на глаза и уши. В абсолютной тишине и глубокой тьме человек одинок, как ни одно создание под солнцем. После двух дней ты веришь, что сошел с ума. Стук сердца грохочет как барабан, грозит расколоть череп. Кровь превращается в бурлящий поток. Картины безумия встают из глубины, точно бурлящая лава. Ты предоставлен сам себе, ты беспомощен. Приходится связывать человека в таком состоянии, чтобы он не разбил себе голову или не свалился в пропасть. Вечером третьего дня наступает покой, облегчение Аллаха. Улыбка просветления ложится на лицо. Кто перешагнул этот порог, тот больше не тот, кем был раньше. Превращение мотылька изменило его, подарило гусенице крылья. Все создания по своей природе склонны к лени и изобилию. Лишь лишения придают им силу. Это тайна пустыни. Нигде больше не говорит Бог так ясно с людьми, как здесь, потому что пустыня – это воплощение лишения, где самая страшная угроза жизни, жажда, побуждает живое существо к самосохранению. Все божественное раскрывается полностью в отказе. Это тайна мучеников и федаи. Три ночи и два дня длился запрет на сон, с которого начинался Рамадан. Они сидели на полу друг за другом скрестив ноги, по четыре человека в каждом ряду, молча, положив руки на колени. Перед ними сидел на высоком помосте «имам сна». Он держал в правой руке бамбуковую палку. Ею он бил по плечам мужчин, которые клевали носом. Бодрствование прерывалось только на пять дневных молитв. В конце желание уснуть и забыться сделалось так велико, что они желали смерти, дабы избавиться от безжалостного зноя бодрствования. Многие слышали голос Аллаха, другие чувствовали, как их несут ангелы последнего предсказания. Орландо чувствовал присутствие Адриана так близко, будто тот сидел рядом. Ощущения были такими сильными, что не давали ему заснуть. Он закрыл глаза и увидел брата. Каким печальным и потерянным он был! Бледный как труп! - Что с тобой произошло? Ты мертв? - Если тебе говорят, что я умер, не верь им Я ветер в деревьях, дождь и огонь. Я живу так же истинно, как живешь ты. - Я люблю тебя, – сказал Орландо. – Я люблю тебя больше всех людей на свете. Ты нужен мне! Где ты? - Не печалься, – улыбнулся Адриан, – яс тобой. За первым общим праздничным застольем в конце поста присутствовали только немногие. - Где остальные? – удивлялся Орландо. - Они со своими женами, – назидательно ответил Хасим. – Потому что как сказано в суре «Трапеза»: «Мужчины нуждаются в половом сношении как в пище». Уже Ибн Омар говорил, что он возлежал со своими тремя женами перед последним вечерним молебном в конце Рамадана, прежде чем перейти к еде. Силу поста превосходит только мощь вожделения. - Вожделения? – спросил Орландо, будто он неправильно понял. – Вы имеете в виду, наверное, воздержание. - Нет, я говорю о вожделении. -Тогда вы должны объяснить мне и это. - Тело скрывает в себе желания, которые сознание не может воспринять. Слушай голос своего тела. Прислушайся к себе самому. Ты сам себе посылаешь сообщения – ощути их. Тело и душа неразделимы: душа не обитает в твоем теле, она и есть твое тело – как пар не живет в воде, он сам является водой. В жизни многих людей имеется роковое ущелье, которое разделяет душу и тело. Это разобщение и есть изгнание из рая. Рай открыт тому, кто сумеет вновь объединить тело и душу. Ключ к этому вожделение. Оргазм – магический центр в жизни всего живого. Всякое создание стремится к райскому первобытному состоянию. Каким бедным оно было бы без цветов, без разноцветного оперенья птиц! Оленьи рога, львиная грива, пение соловья, полет мотылька, – все они служат только одному – вожделению. Сладострастие! Какое жалкое описание для самой творческой, божественной силы возрождающейся природы! Чем более всеобъемлющим является нечто, тем меньше требуется выразить это словами. Орландо спросил: - Вы верите, что любовь… - Нет, не любовь, – перебил его Хасим. – Любовь – это изобретение разложившейся знати. Я говорю об исполненной сил истинной причине творения, о сладострастии. В ней сосредоточены все духовные силы. И Соломон, который воспевает духовность плотской любви в высочайшей песни старого завета, называет ее частью божественной. Он знал, о чем говорил, ибо в его гареме жило более семисот женщин. Мухаммед держался того же мнения. Он говорил: «Лучший из моих приходов – тот, где больше женщин». - Вы тоже так думаете? – спросил Орландо. - Я чувствую так же, как Руми, которого я считают самым великим из наших поэтов. Ему принадлежат слова: «Где бы ты ни был, везде стремись быть любовником, истинно-страстным любовником. День без соития как ночь без лунного света». * * * Сайда стояла на коленях в сорной траве за больничным домом. Она, казалось, что-то искала там. -Ты можешь мне помочь, – обратилась она к Орландо. – Мне нужны красные муравьи. - Муравьи? На что они? - Нет ничего лучше при подагре и ревматизме. Хирурги Багдада, проводящие операции на глаза, используют их при окончании тончайших операционных швов. Они сажают больших лесных муравьев на край раны, а когда они впиваются в плоть зубами, отрезают им тела. Ни одна игла не работает так ювелирно и стерильно, как челюсти этих муравьев. - Муравьи в качестве врачей? - Да, удивительные твари. Их общегосударственное мастерство превосходят только пчелы. - Но не человек? - Нам далеко до них. -Ты преувеличиваешь, – сказал Орландо. – Человек многосторонне одарен. Пчела специализируется на чем-то одном, она – только камень в стене. - Ты думаешь, что ты представляешь собой нечто большее? – засмеялась Сайда. – К тому же все это далеко не так. За свою жизнь пчела выполняет все возможные работы в улье. Сперва, как юная пчела, она заботится о личинках из яиц королевы. Она кормит их своей слюной. Потом слюнные железы иссякают и начинают действовать железы, производящие воск. Няня превращается в строителя. Когда поток воска истощается, она берет на себя охрану летка. А в конце своей жизни старая опытная пчела становится собирательницей, которая приносит домой мед. Как вот эта пожилая дама. Она поднесла палец к цветку чертополоха и показала на пчелу, тяжело нагруженную пыльцой. - Если ты думаешь, что достижение этих столь разнообразных заданий определено только биологически, что это – только следствие функции желез, то ты ошибаешься. Если забрать из улья всех старших пчел, то все запасы будут съедены нянями, еще не умеющими летать. Дойдет до голода и каннибализма. Однако, прежде чем улей погибнет, зароятся некоторые юные пчелы. Они соберут мед, хотя едва умеют летать. И не физическая нужда, а высший общественный дух определяет их поведение. Нечто похожее происходит и в тех случаях, когда забирают из роя пчел всех нянь и строителей. Просыпаются давно угасшие способности к новым действиям, согласно девизу: «Ты есть, потому что мы есть». Потому что существуем мы, существуешь ты. - Круговая порука ордена ассасинов, – сказал Орландо. - Нет, – ответила Сайда – Лишь со становлением высшего сознания становится очевидна смерть. Пчелы не знают ни страха, ни боли. - Откуда ты все это знаешь? – спросил Орландо. Сайда достала из складок платья нож. - Смотри! – И отрезала заднюю часть тела пчелы. Маленькое насекомое продолжало сосать, как ни в чем не бывало. – Ведет ли себя так создание, которое испытывает боль? В саду Сайды возвышалась голубятня. Пестро раскрашенная, на высоких бамбуковых подпорках она стояла как игрушка. Здесь размещались почтовые голуби крепости, заботу о которых взяла на себя Сайда Птицы были ручными и клевали зерна из руки своей госпожи. За утренним кормлением Сайду окружило столько голубей, что Орландо смеясь утверждал: -Ты выглядишь как цветущее дерево магнолии, попавшее в бурю. Зачем так много почтовых голубей? - Это еще не все, – ответила Сайда, – Часть из них постоянно находится в пути. Никто не покидает Аламут без пары голубей. Птицы покрывают за день такое расстояние, для которого всаднику потребуется много недель. Орландо наблюдал, как голубь-самец с раздутой грудью наседал на молодую голубицу. Он топтал ее и при этом так сильно клюнул ее затылок, что кровь брызнула из шеи голубицы. - Кто избрал голубя символом мира, ничего не понимает в голубях, – молвил Орландо. - Любовь может быть жестокой, – согласилась Сайда. Она подняла кровоточащую птицу, провела пальцем по белоснежным перьям. Всякий раз, когда у Орландо выдавалась возможность, он приходил к Сайде. Когда он заглянул к ней в тот ранний вечер, она разрезала крота. - Посмотри-ка, – сказала она. – Внизу у реки обитает вид мух, которые используют земляных кротов как свои инкубаторы. Они вползают в раскрытые ноздри предвестниками беды и откладывают яйца. Вылупившиеся личинки выедают своему хозяину живую плоть носовой полости. Некоторое время кроты переживают опустошающее пожирание личинок, а оно все расширяется, проникая все глубже в мозг. И испытав адскую боль и неосознанный страх, они погибают в мучениях. Этот крот не прожил бы и двух дней. Передние доли мозга и глаза уже съедены. Личинкам это пошло на пользу, и они готовы вылупиться. Им не нужен больше крот. Их жертва испустит дух в свой час. С отвращением рассматривал Орландо червей, которые копошились в разрезанном черепе. - Что за дьявольская смерть! - И все из чистой любви, материнской любви. - Крот очень страдает? -.Да, он выдержит все муки ада Эти животные выносливы, но и чрезвычайно чувствительны. Ты наблюдал когда-нибудь любовное беснование лягушек? О, это полное бешенство! Они разрывают при спаривании не только самок, но и других самцов – и даже рыб, если те из чистого любопытства подплывают к ним настолько близко, что коснутся их плавниками. Во время спаривания даже боязливые железянки теряют свою робость. Случается, поймаешь спаривающуюся парочку, и одна из них ускакивает. Ты радуешься, что поймал хотя бы одну. Но присмотревшись внимательнее, ты обнаруживаешь, что у тебя еще три зажаты в руке. Они устраивают истинные оргии. Их любовный зов гораздо чувственнее, чем пение птиц, а их любовные игры намного страстнее, чем у людей. - Не знаю, – сказал Орландо. - Чего ты не знаешь? -Я не знаю ничего о любви лягушек и ничего не знаю о любви людей. Как следует любить женщину? - Один вопрос, на который можно дать сто разных ответов, – засмеялась Сайда. – Пророк учил: «Любите друг друга каждую четвертую ночь так искренне, как будто вы молитесь».– И не без иронии добавила: – Единственный смысл сексуальности заключается в том, чтобы благочестивый в наслаждении оргазмом получил представление о вечной радости рая. - А что ты считаешь самым важным в любви между мужчиной и женщиной? - Страстное желание. - Не удовлетворение? - Нет. С удовлетворением заканчивается желание. Ничто не портит аппетит так сильно, как основательное обжорство. Страстная любовь – неудовлетворенная любовь. Существует только потерянный или недоступный рай. Сад Эдем как постоянное состояние никогда не кончающегося оргазма был бы адом. Любая эротичность возникает при добровольном отказе, отклонении и сокрытии. Как сказал наш поэт: «Если бы только они закрыли их лица – какой огонь страсти могло бы это вызвать в их телах!» И после задумчивого молчания она проговорила: - Люди как музыкальные инструменты. Их резонанс зависит от того, кто их коснулся. Орландо спросил: - Как узнать, что действительно любишь? - Мера любви – это то, что ты готов отдать за нее. - Есть ли что-нибудь прекраснее, чем быть любимым? -Да. Любить самому. Твоя любовь – когда ты любишь, а не любим, – разжигает чудовищную страсть. Быть любимым и самому при этом не любить, – безрадостная обуза. Любовь всегда существует за счет страстного желания. Орландо возразил: - Всякое страстное желание имеет смысл только тогда, когда удовлетворение достигает цели. - Путь важнее цели, – возразила Сайда. – Не убитая антилопа доставляет нам радость, но азарт охоты. Потому что человек от природы любит поиск, поступки и движение. Поэтому темница – столь ужасное наказание. Поэтому паралич и преклонный возраст так тяжело переносить. - Существует большая любовь на самом деле? – спросил Орландо. - Ничто не находят так редко и не теряют так быстро. - Ты когда-нибудь любила? Она посмотрела ему прямо в лицо. Легкая улыбка заиграла на ее губах. - С большой любовью – как с дьяволом. Все говорят о нем, но никто не видел. * * * В воскресенье Троицы на собрании тамплиеров в Вероне было зачитано послание магистра Парижского. В этом послании братья Ордена были призваны помочь брату Бенедикту в его поисках истины – открыто, невзирая на тайны исповеди. Брат Джулиано да Вольтерра, исповедник ломбардийского отделения Ордена, сообщил Бенедикту с глазу на глаз о том, что один франконец, который находился с принцем в ссылке, поведал ему на исповеди о переданных им тайных депешах персидским сарацинам. Письма с печатью первенца императора, вероятно, были очень важными, ибо его щедро отблагодарили, так щедро, что он испугался, что принял участие в гнусном деле. Хотя не было никаких указаний, Бенедикт решил действовать в этом направлении. Возможно, за персидскими сарацинами скрываются ассасины Старца Горы? Какие общие дела с ними у принца? Безошибочный охотничий инстинкт подсказывал ему, что он напал на след. Спустя два дня он покинул Верону. Вверх по течению шел он навстречу снежным вершинам. В Боцен он прибыл, когда шел дождь. Бенедикт был мокрый как бобр. Он замерз. Незадолго до закрытия городских ворот он ворвался в город, подгоняемый коровами, овцами и гогочущими гусями, которых загоняли пастухи. За стенами он оказался посреди толкотни, не виданной им доселе. Непонятная процессия ликующих людей плясала по улицам, в их центре тащилась двухколесная повозка палача, запряженная ослом. На ней стоял возвращающийся домой с победой триумфатор – палач в блузе кровавого цвета. Маску он сдвинул на затылок, точно клобук монаха. Он держал за руку девушку удивительной красоты, одетую в грубую льняную рубаху несчастных грешников, в которой те обычно следуют по пути к месту казни. Как ни странно, на ее волосах лежал венок невесты из белых бутонов и лент. Концы лент развевались по ветру. «Да здравствует невеста палача! – кричала толпа. – Ура палачу!» – «Надеемся, он так же пристрастен в постели, как у плахи!» – визжали женские голоса. «Вскружи ей голову, но не отделяй от тела! Наделай ей маленьких палачей!» – советовали мужчины. Гремели взрывы хохота. - Умеет ли он так же трахаться, как пытать? - Он стольких повесил! Вряд ли ему приходилось ком-то висеть. Несколько парней запели песенку на мотив хорала: Им подпиликивала расстроенная скрипка, сопровождаемая флейтой и хлопками гуляк. - Что она совершила? – спросил Бенедикт у одного парня. - Она выбрала себе в мужья палача. Пойдем! Будут танцы и выпивка. Бенедикт отказался. Его знобило. Ему требовалась только теплая постель. - Существуют три состояния несчастья: болезнь, плен и путешествие, – так говорил тот, кто лучшие годы своей жизни провел в разъездах по большим дорогам. Бенедикт делил с ним жалкую конуру, потому что все постоялые дворы города были переполнены из-за предстоящей мессы. - Меня называют Самуилом. Я торгую янтарем. - Вы не похожи на еврея, – возразил Бенедикт. - Лучше иметь еврейское сердце и гойскую голову, чем сердце гоя и еврейскую голову, – засмеялся старик и добавил: – Извините мою дерзость, но, как я вижу по вашим глазам, вы умеете оценить шутку. Глупца узнают по лицу, а умного – по глазам. - И вы, как все евреи, ловкий льстец. - Евреи порой ужасный народ, – подтвердил Самуил. – Даже сам Моисей постоянно ссорился с евреями. Теперь оба захохотали. Они понравились друг другу. - Вы видели сегодня эту странную свадебную процессию? – спросил Самуил. – Как такая прекрасная девушка может выходить за мясника? Пожалуй, нет ничего отвратительнее, чем прикосновение палача. Почему же иначе он живет отдельно от всех горожан, в доме живодера, среди лачуг дубильщиков? Разве в церкви нет для него отдельного входа? Какая другая причина запрещает ему входить в баню и в трактир? Даже на кладбище не найдется места для него. Не означает ли это, что мы охотнее сочетаемся браком со смертью, чем с палачом? - Возможно, смерть была ее женихом, – сказал Бенедикт. - Вы думаете, ее повезли на место казни? - Куда же иначе? - Бедняжка, такая молодая и рке отдана смерти. - Существует и худшее. - Худшее? Что же это может быть? - Пытки. Усталый от дороги Бенедикт после короткой молитвы провалился в глубокий сон. Крысы угрожали ему, кругом скользили их бесчисленные тени. Они шастали все быстрее. Их укусы были болезненны. Он отбивался, защищался, как мог. Оружие! Ему нужно оружие. Он шарил вокруг себя. Бутылка! Бенедикт схватил ее обеими руками и не глядя нанес удар. Попавшаяся под руку крыса заорала так ужасно, что Бенедикт проснулся от страха. Визг не прекращался. - Боже милостивый, что это? Самуила тоже разбудили эти вопли. -Женщина! Они пытают ее! Невесту палача! Он зажал уши. Бенедикт подбежал к окну, распахнул его, прислушался и начал громко смеяться. Самуил встретил его смех с таким удивлением, что Бенедикт засмеялся еще громче. - Это же просто свинья! Они закалывают свинью! - Меня часто будил петух, – сказал старый еврей, – но еще ни разу – свинья. Почему она так истошно кричит? - Закалывание свиньи – не просто бойня, – сказал Бенедикт. – Это праздничное мучительство. - Праздник? - Гусей, кур и голубей убивают без лишних церемоний. Даже коз, овец и коров забирают из жизни буднично, как рубят деревья, непразднично и без ритуала. Закалывание свиньи – это праздник, на который собираются все как на свадьбу, даже собаки и мухи, привлеченные запахом крови и духом вареного мяса. На моей родине к свинье, которую должны заколоть, обращаются «месье». Ее украшают свежей зеленью, как невесту. Жертва громко и долго кричит – она вопит на всю деревню. Чем дольше агония, тем лучше сало, говорят люди. Это особый культ с предшествующей пыткой. Свинья кричала теперь таким высоким, визгливым голосом, что уши заткнули уже оба. Потом все стихло. Самуил сказал: - Это животное так же отвратительно, как и его голос Говорят, римляне обратили в бегство военных слонов императора Пирра свиньями, потому что слоны ничего не боятся так сильно, как свиней. Я чувствую себя слоном. - Свиньи – весьма полезные твари, – засмеялся Бенедикт. – Франконцы высыпают семена на свои поля после дождя. Потом выгоняют на них свиней, чтобы втоптать посев в землю. После урожая срезанные колосья кладут на гумно, и копытами этих тупорылых животных совершается молотьба. Так свиньи снабжают крестьян не только ветчиной, но и хлебом. За хорошую трюфельную свинью, которая своим рылом чует в лесной почве черное золото, попросят больше, чем за охотничью собаку. - Как можно есть то, чего касалась своим рылом свинья? - Нет ничего вкуснее, чем растопленное свиное сало, – сказал Бенедикт, – кроме, правда… - Кроме чего? - Половых органов свиньи. - Прекратите свои шутки. Старик изобразил такую брезгливую гримасу, что Бенедикт снова засмеялся. - Если вы читали древние тексты – а до этого вы говорили о слонах императора Пирра – то вы должны были читать Плутарха: Vulva porci nihi dulcius ampla. «Нет ничего милее свиной вульвы». В кругах всех ценителей хорошей еды при дворе и в монастырях органы размножения считаются деликатесом. К ним относятся соски, яичники, матка и влагалище свиньи, но прежде всего яйца кабана – их потребляют для усиления потенции. - Во имя Всемогущего, прекратите! - Вы преувеличиваете. Разве вы сами не едите куриные яйца и колбасу в кишках? - Но не колбасу из свиньи. - А что вы имеете против свиньи? Индусы не едят коров, франконцы – лошадей, а евреи и мусульмане – свиней. Вот и вся разница. Я не знаю ни одного человека, которого назвали в честь коня, но зато знаю многих, кто избрал свинью своим покровителем. - Вы скверно шутите со мной. - Ни в коем случае. Бесчисленные растения обязаны своими названиями свинье: бобы, пазник, рябина, колючник, лечебная полынь, свиные ушки и как они все называются. И с городами не иначе, от Эбер-свальда до Швейнфурта. Даже люди называются в честь свиньи. Такие имена как Эберхард. Фамилии римских благородных родов – Сулии и Порции – произошли от свиньи. У свиньи есть даже собственный покровитель. - Святой покровитель для свиньи? - Да, это так. Это святой Антоний, который за свой аскетический образ жизни признан отцом монахов. Животное на его гербе – свинья под крестом. В Тироле святого Антония называют «Феркельтони», в кантонах Швейцарии «Швайнетони». Это касается и травы Антония, незаменимого лечебного средства против свиной чумы. - Вас послушать, так молено подумать, что свинья – королева всех животных, – сказал еврей. - Свиньи воинственны, как львы. Адонис был убит кабаном, а Геракл был принят как герой, потому что ему удалось победить дикого вепря. -Да вам пора открывать лавочку, – засмеялся еврей. – Тот, кому удалось сделать из свиньи льва, знает, как превратить мишуру в золото. Пока седлали их лошадей, они увидели мертвую свинью. Она висела вниз головой под лестницей, внутренности ее были уже вынуты, а задние ноги прибиты как руки Христа. Пузырь и кишки сушились на веревке. Какой-то мужчина отрезал ей уши. - Это напомнило мне чудесную историю, – со смехом сказал Бенедикт. -Да, да, – подтвердил Самуил, не ожидая ничего хорошего. - В один из дней ранней весны монахи монастыря Лехнин, что под Бранденбургом, совсем неожиданно узнали новость, что император, проезжая мимо, нанесет им визит. Весь монастырь был обеспокоен, потому что за суровую зиму были съедены все запасы рыбы и мяса. Последнюю курицу стащила лиса, а поголовье свиней так сильно сократила рожа, что каждая из оставшихся свиноматок была на счету – для разведения. Как могли они подобающе встретить столь высокого гостя и его свиту? Брат из монастырской кухни замочил горох, щедро сдобрил его дорогим перцем и отправился в хлев, откуда скоро раздался громкий визг. Когда суп был подан, то над столом поднялся аппетитный мясной аромат. Император похвалил угощение. Аббат бросил на повара суровый взгляд. Едва гости покинули зал, он сразу набросился на него: «Как же мог ты пожертвовать одной из незаменимых свиней?» Однако повар пригласил всех в хлев. Аббат пересчитал свиней, и оказалось, ни одна не пропала. - Чудо! Как тебе это удалось? - Вам ничего не бросается в глаза? – спросил повар. И тут все увидели, что у свиней не было ушей. Монахи рассмеялись и похвалили брата повара. Аббат поставил пару кувшинов с пивом. С тех пор гороховый суп со свиными ушами считается одним из любимых блюд в Бранденбурге и его окрестностях. - Ах вы, шельмец, – вымученно засмеялся Самуил. – Будьте осторожны, как бы вам самому не отрезали уши. * * * Они выехали после второго намаза. Теперь их лошади паслись возле Шах-руд, дикой реки, которая пробивала свое русло с трудом, как старое вьючное животное. -Ты должен увидеть ее весной, – сказал Хасим Орландо. – Когда начинают таять снега со склонов Эльбурса, она превращается бушующего великана, который вырывает с корнем деревья, сносит мосты и раздирает людей и зверей. Орландо и Хасим шли песчаным берегом реки. Над вершинами мерцал уже бледный месяц луны Сафар. Они обогнули выступ скалы. - Смотрите! – крикнул Орландо. Над туманом, который поднимался от реки, парил высоко в небе Аламут. – Крепость над облаками, Фата Моргана! Какая фантастическая картина! -Ты прав, поистине удивительный вид! Из-за него я и прискакал с тобой сюда. Но там есть еще нечто, что ты должен увидеть. Они пришли к ряду обрушившихся и разломанных колонн. Ящерица скользнула по выбеленным как кости камням. Хасим показал ему на мраморную плиту, вмонтированную в толстую стену на уровне глаз. - Рассмотри этот камень. Он восходит к античным временам. Что ты видишь? - Я вижу людей. - Только людей? Опиши их мне! - Это люди. Они вооружены. - Хорошо. Что говорят тебе эти воины? - Что они должны мне сказать? Они уже тысячелетия как мертвы. Мертвые немы, словно камни. -Нет, они разговаривают с нами. В каждой детали прячется послание. Например – как они носят свое оружие? Возьми хотьэтих бородачей. Они держат длинные мечи на левом бедре. Представь, что у тебя такое оружие на поясе. Когда ты его достаешь, то держишь в руке как дубинку. Но такая палка весит минимум половину квинтара. Тому, кто сражается таким оружием, необходима очень большая сила. Он должен крепко стоять обеими ногами на земле. Яростными ударами он лишает жизни врага. Он борется на расстоянии. Люди, которые носят такое оружие, неповоротливы, но сильны как медведи. Северные люди вырезаны из такого дерева, ихван аль-кадар, кельтские варвары. Совершенно другой вот этот воин. У него на поясе короткий меч, похожий на кинжал. Когда он хватается за него, чтобы вынуть из ножен, то делает это молниеносно и долго не раздумывая. Хасим поднял руку, будто он хотел заколоть кого-то невидимого. - Мужчины, которые предпочитают такое оружие, хорошо тренированы. Они должны быть быстрыми, подвижными и прежде всего – мужественными. Они мастера ближнего боя, смельчаки. Это был римский легионер. А вот взгляни-ка в конце колонны триумфаторов на этих чисто выбритых юношей. У них тоже короткие мечи, но они носят их не на правой стороне как римляне, а на левой. Если ты хватаешься за оружие правой рукой, чтобы вытащить из ножен, то большой палец давит вниз. Вынутый меч зажат в твоем кулаке так, что он выступает вверх как большой палец. С таким колющим оружием можно колоть только снизу вверх. Кто так дерется, тот коварно как змея: выжидает мгновенье, когда противник проявит слабость. Эти мужчины – греки. Об одном из их героев времен Гомера говорят: «В умении ввести в заблуждение его превосходили только боги». Если бы мы ничего не знали о норманнах, римлянах и греках, если бы нам ничего не досталось, кроме этой каменной плиты, то мы бы могли сами вынести точное заключение об их сущности – по способу, каким носят свое оружие эти незнакомцы. Оружие – только одно из многих посланий, которые представляет нам рельеф. Этот камень – лишь песчинка среди бесчисленных свидетельств былого, которыми мы окружены. Мир – открытая книга для всех, кто сможет ее прочитать. Дети верят, взрослые думают, знающие познают. Посвященные – провидцы. Все познание покоится на восприятии. Мухаммед почитал глупость грехом. Он говорил: «Кто учит, тот молится». Но как часто люди не понимают пророка! Они путают учение с зубрежкой. В исламе почитают святым всякого, кто может рассказать Коран наизусть. Такой получает почетный титул хафиса и слывет мудрецом. Как глупо! Мухаммед имел в виду не заучивание наизусть, а молитву. Беседу с богом, один на один, ведет тот, кто пытается познать его. Кто учит, подстраивает свои мысли под другого. Понимание – это большее, нежели простое прилежание. Понимание – это творческий акт. Для этого тебе нужно редкий дар видения. - А видение действительно такой редкий дар? – спросил Орландо. - Попроси любого описать дверную ручку, которой он каждый день касается рукой, или узор ковра, на котором он ежедневно сидит, – и он не справится. Люди ходят по жизни с закрытыми глазами. При этом наши глаза способны воспринимать больше, чем все книги этого мира. Десяти заповедям не хватает главного. Наиважнейший совет для всех, кто стремится к познанию, звучит так: «Гляди». Видеть важнее, чем думать. Ученый, который ломает голову над костями верблюда, ослепнет от одних размышлений. Если ему однажды встретится на пути живой верблюд, то он не узнает его, обладая только разрозненными знаниями. Я показал тебе сегодня путь к третьей степени тайного учения. Это широкий путь от первой книги Ам-ма до аль-Кашаф аль-Акбар, книги Просветления, которая поверяется только немногим. Ахд машур, высшее посвящение. Запомни слова шестого имама шиитов: «Наша цель – это тайна тайны, которая остается сокрытой». В тот же самый вечер Хасим разыскал Сайду. Он сказал: - Ты лечила раны франконца после несчастного случая на охоте. Каим хочет, чтобы ты осмотрела его еще раз. -Зачем? -Ты должна подтвердить, что у него есть швы, которые зашивала ты. - Возникло сомнение в его личности? – засмеялась Сайда. – Я тогда еще встречала его два-три раза, но каждый, у кого есть глаза, видит, что он наш человек. Как могут возникнуть сомнение? - Я спрашиваю тебя как врача, – настаивал Хасим, – существуют ли родинки с рождения или их можно приобрести, уже будучи взрослым? -Они образуются в утробе матери. - Твой ответ подтверждает наши сомнения. Я приведу его к тебе на следующий день. Осмотри же его хорошенько! * * * Библиотека находилась в отвесной внешней стене Верхнего города в скальном помещении почти без окон. Стены толщиной в метр защищали письмена – мысли, погруженные в букву, – как черепная коробка. Хозяином этого подземного мира был Усманаль-Мушрифан. Ему подчинялись многочисленные египетские писари и один сгорбленный переплетчик, он же резчик пергамента. Читальный зал находился под сводами, в которых хранились книги. Из узких бойниц пробивался скудный северный свет. В каждой нише окна стоял пульт для чтения. Над ним виселамасляная глиняная лампа. Могильный холод царил во всех помещениях. Ни один живой звук не проникал сюда. Тем громче звучало каждое слово, тем сильнее слышалось шуршание пергамента. - Добро пожаловать, брат Аднан. Да пребудет с тобой Аллах Всезнающий, – приветствовал Орландо Усманаль-Мушрифан. – Выпьешь чаю со мной? На высоком помосте с двумя ножками, плотно покрытом коврами, на медной жаровне тлел огонь. Мужчины уселись рядом, и их окутало теплом. От жаровни поднимался приятный дым. Аромат свеже-заваренных чайных листов щекотал ноздри Орландо. Усманподнес свою пиалу к губам и спросил: - Что подвигло твою душу на такое долгое литературное воздержание? Дай мне угадать. Или лучше позволь мне что-либо тебе порекомендовать. - Если твои книги столь же хороши, как твой чай. - Как насчет Пелагия с его комментарием к тринадцати посланиям апостола Павла? - Каким образом ты пришел к этой мысли? – спросил Орландо с искренним удивлением. - Это единственная книга, которую ты неоднократно брал с собой, чтобы основательно изучить в своей комнате. Хотя, как ты знаешь, это нарушает все предписания. Запрещено выносить тексты из библиотеки. Так это Пелагий? -Ты отгадал! – воскликнул Орландо. – Из-за него я здесь. -Такая хорошая книга? – спросил Усман. - Почему бы тебе не прочитать ее? - Как я могу? Она же написана на твоем языке. Он принес из соседнего помещения книгу в кожаном переплете, коснулся его губами и протянул Орландо. - Книга – как сад, который носят в кармане. Ха-рун аль-Рашид обычно целовал свои книги, прежде чем прочитать их. Когда его женщины стали над ним смеяться за то, что он балует мертвые предметы своими губами, он ответил: «Целуют книгу из уважения к ее содержанию». В ту ночь огонь допоздна горел в окне Орландо. На следующее утро он оседлал своего коня и поскакал вниз в долину реки Аламут, чтобы побыть одному. Покруженный в свои мысли, он позволил коню выбирать дорогу самостоятельно. Конь привез всадника к римским руинам. Орландо рассматривал камень с вооруженными воинами. В утреннем тумане они казались таинственно чужими. Хасим говорил: «Мир – это открытая книга для всех, кто сможет ее прочитать… Открой глаза! Смотри! В каждой детали скрывается послание». Но какое послание скрывается в этой книге? В следующую ночь Орландо снова сидел над Пелагием, лихорадочно пытаясь постичь каждое слово – так же основательно, как изучал контуры плиты в долине Аламута. Рожденному в четвертом столетии, воспитанному в Йорке, этому Пелагию было едва за двадцать, когда он прибыл в Рим, столицу империи и Церкви, в эпицентр всей латинской культуры. Вместе с Августином он читал лекции. Блестящий юрист, обладающий темпераментным даром красноречия и прямым характером, который даже его враги не подвергали сомнению, хоть и пытались критиковать его учение. Тезисы еретика, «альпийской собаки, лаявшей за черта»: - «Это неверно, что падение Адама наследуется всем человечеством как первородный грех. Однако Адам сам согрешил первым. Как может его личный грех распространяться на всех людей? Как может ребенок, который родился только сегодня, нести на себе тяжкий груз греха, который ему незнаком и никогда не был им совершен? Сотворенный Богом человек, когда он впервые видит свет мира, свободен от всех грехов. Грех – это не субстанция. Грех порождается свободой выбора. Каждый располагает свободой отличить зло от добра». Орландо восхитился этой смелой мыслью. Идеи Пелагия разрушали Церковь до основания. Без первородного греха смерть Христа, которая искупила вину человечества, оказывалась бессмысленной. Таким образом, Церковь представлялась чем-то избыточным и ненужным, потому что и без предлагаемых ею средств искупления человеку открыты ворота в небо. Британец был еретиком. Почему же Адриан получал удовольствие от этой книги? Почему он был так привязан к этому Пелагию – настолько, что предпочитал эту книгу всем остальным? Что за личность был сам этот Пелагий? Адриан тоже явился с Севера, он был человеком моря. Судя по описанию, Пелагий был высоким человеком, блондином, с упрямым мужским характером, гордый, уверенный в своих силах. Это подходило и Адриану. Таился ли здесь намек? Нет, тут нечто другое, Орландо чувствовал это. Эта книга… Как спросил Усман: «Это хорошая книга?» Он ответил: «Почему тебе не прочитать ее?» Ответ Усмана гласил: «Как я могу? Она же написана на твоем языке». Да, это так. Среди всех арабских книг наверняка очень мало найдется сочинений на других языках. Кто из низари станет разглядывать том, исписанный римскими буквами на франконском языке? Может, книга содержит послание? Орландо зажег свечу. Раскрытая книга лежала рядом. Страница за страницей он подносил к горячим лучам свечи. Ему не пришлось долго листать. Уже в конце первой главы он нашел то, что искал. Бледно и неровно, а затем все сильнее проступали ржаво-коричневые линии. Внизу было приписано: Capta vulpium! Поймай лису! Это была старая игра, их игра. Выдавай только самое необходимое! Оставляй следы. Ну, давай же, старина, ищи! «Золото проверяют огнем, женщин – золотом, а мужчин – женщинами…» Какое сообщение срывается в этом предложении? И что означает намек о пальцах и коже? Возможно, в Аламуте найдутся еще указания? Может, Адриан оставил дополнительные следы? Существовало множество разных видов тайных чернил, с которыми они экспериментировали, будучи детьми: Aqua iunipera, лимонный сок и молоко волчицы. Это сообщение было написано уриной. Высушенное, оно исчезало и выступало лишь при сильном нагреве. Холодная, чуть подкисленная вода смывала его бесследно. На следующий день пришла буря с дождем. Окутанный колыхающимися облаками Аламут висел в горах, как насекомое, запутавшееся в огромной паутине. Казалось, вся жизнь в нем затаилась. Даже непрерывно шмыгающие по улицам крысы – и те забились в свои норы. Как далекие раскаты грома, из затянутой туманом долины доносился дикий рев Шах-руды. Беда тому, кто находился в ее тисках! Он погиб. Ярость воды уничтожит его. Орландо лежал в своей келье и слушал бушующую воду. Это напомнило ему ручьи его детства, в которых они ловили форель. Ветер шуршал в деревьях. Картины прошлого вставали у Орландо перед глазами. То были давно минувшие события и отражения в зеркалах души, отражения, над которыми не властно время. Отсветы их душ – Адриана и Орландо. Еще погруженный в клубы сна, но уже выходящий на дневную сторону сознания, он наслаждался состоянием парения, неосознанно понимая, что видения исчезнут, когда силы сознания пробудятся полностью. Сквозь эти видения бежала девушка в сияющем блеске. Орландо проснулся, зная, что встретит ее. Кто она? * * * Вечером Орландо подмешали к чаю наииубу. Хотя сам корень был бесцветным, он был известен тем, что окрашивает мочу при приеме пищи. Испуганный, он обратился к Сайде. - Красная? – переспросила Сайда - Да, красная, как кровь. - С какого времени это у тебя? - Я заметил это сегодня утром, когда уходил. Что это может быть? Орландо как большинство мужчин не боялся боли, если речь шла о внешних повреждениях. Однако внутреннее расстройство наполнило его ужасом. Это было видно по нему. - У тебя есть боли? - Нет. - Раздевайся. Я осмотрю тебя. - Снимать все? - Да. Ляг на живот. Она обстучала его спину, потрогала печать пророка: - Типичная родинка. Ее пальцы заскользили по его спине: - У тебя плечи кузнеца. Повернись на спину. Она ощупала его грудь и живот, исследовала кожу подмышек так основательно, будто искала что-то, что не находила, хоть и ожидала увидеть. Так же она поступила с его бедрами. Ее пальцы как бы случайно огладили его мошонку. Прикосновение прожгло его, как электрический удар. Его плоть начала выпрямляться, возбуждаясь и покачиваясь. - Аллах, la qutib al-hamama! Мой бог, какой голубок! – засмеялась она. - Как ты его назвала? – спросил он. - Hamama, дикий голубь. А ты, как ты называешь свою лучшую вещь? - У него нет имени. - Нет имени? Ты шутишь. Этого не может быть. Первое, что создал Бог, когда сотворил Адама, был его пол. Как говорит Амр Ибн аль-Ас, уважаемый соратник Пророка: «Девяносто девять имен есть для мужской крайней плоти в арабском языке». А у тебя не нашлось ни одного. Бедный Адриан! Она рассматривала его с насмешливой радостью. Орландо прикрыл руками свой срам. - Мне не нравится когда надо мной смеются. - Я не высмеиваю тебя. Я восхищаюсь тобой. Ты красив. Их взгляды встретились. Орландо снова почувствовал к ней симпатию. А может быть, это было нечто большее? Аль-Хади она сказала несколько часов спустя: - Я осмотрела его. Нет сомнений, это он. И она испугалась собственной лжи. - Твоя медицина хороша, – сказал ей Орландо, когда разыскал ее вечером. – Я снова прежний. Ты спасла мне жизнь. - Да, я спасла тебе жизнь, – сказала Сайда. Это прозвучало очень серьезно. - Со мной все было так плохо? Как же мне отблагодарить тебя? - Подари мне свое общество. Выпей со мной. Расскажи о себе. Она принесла из соседней комнаты вино. - До сих пор я была очень одинока. Я ведь единственная женщина здесь! - Что произойдет, если кто-нибудь увидит меня выходящим из твоего дома посреди ночи? - Что может уже произойти? Ничего. - Мужчина и женщина… -Д ля них я больше не женщина. Их мораль распространяется только на женщин, способных родить. В их глазах я мужчина. - Но не для меня, – сказал Орландо. – Ты – самая удивительная женщина, которую я встречал. - Но и ты не такой, как те мужчины, которых я знаю. Арабский мужчина боится превосходства женщины. Вот причина, по которой они запирают нас, вот почему жена-ребенок – их идеал. Чем старше и слабее становятся наши мужчины, тем больше тянутся они к юным девушкам, чтобы избежать сравнения с другими молодыми мужчинами. Пример тому – наш пророк. - Почему пророк? - Еще молодым человеком он любил женщину, которая была старше его на пятнадцать лет. Когда он попросил ее руки, ему было двадцать пять, а ей – сорок, и она уже дважды побывала замужем. Хадиджа стала первой женой Мухаммеда, и пока она жила, он не желал ни одной другой. Она родила ему всех его детей, кроме Ибрахима. Четверть века он любил только ее. Лишь после ее смерти он открыл для себя страсть к молодым женщинам, из которых у него вскоре образовался целый гарем. И они становились все моложе, чем старше становился он. - Расскажи мне о Хадидже, – попросил Орландо. - Судя по тому, что нам известно о пророке, их связывала большая любовь. Он восхищался ее великодушием и зрелым духом. Конечно, он искал и нашел в ней мать, которую потерял слишком рано. Хоть это звучит и маловероятно, но он обрел с ней ту чувственную страсть, которая раскрылась ему позже в гареме из молодых жен. Даже и тогда Пророк не забыл ее. Незадолго перед смертью он назвал ее «самым благородным созданием, которое жило на Земле». Она научила его всему, что должен знать о любви мужчина. - Я бы с удовольствием назвал тебя Хадиджей, – сказал Орландо. Он положил руки Сайде на плечи и хотел ее поцеловать. - Пожалуйста, не надо! Разве ты забыл, что я говорила тебе о любви? - Страстная любовь – это неудовлетворенная любовь? - Верно. Существует только потерянный или недоступный рай. - Не убитая антилопа доставляет нам радость, а азарт охоты. - Ты хорошо все запомнил! – засмеялась она. – Так давай охотиться. Это было началом волнующей охоты. Вся эротика стоит на добровольном отказе, оттягивании, отклонении и скрывании тела Сайда была мастерица в этой науке, в искусстве возведения эротического напряжения, в игре с огнем, в охоте без убийства. Орландо выучил девяносто девять названий крайней плоти Адама: el kamera – «игрушка мальчика», el heurmak – «неукрощенный», el zoddame – «взломщик», abou laabea – «плеватель», el motela – «роющий ход», abou roka – «толстошеий», abou gue-taia – «тот, кто стоит в лесу», и самое красивое из всех el hamama – «голубок». - Ay твоего лона тоже много названий? - О, да, – ответила она. – Много, и довольно красивых: el hezzaz – «подвижная», el meussass – «сосущая», el harr – «жар», abou belauom – «прожорливая», abou cheufrine – «двугубая», el ladid – «оценивающая», el sakouti – «умалчивающая», и много еще других, Имена для кубка Евы так же многочисленны, как цветы вади после первого весеннего дождя. - А как называется твоя чаша? - El tauq, «ожерелье». - Звучит красиво, – сказал Орландо. - Но еще красивее звучит объединение наших полов: Tauq al-hamama, «ожерелье голубки». * * * Самуил скакал на буланой лошади, «цвета Изабеллы», как сказал он, названной в честь герцогини Изабеллы, которая дала священную клятву переменить нательную рубашку лишь после того, как вернется из крестового похода ее супруг. Самуил добавил смеясь: - Герцог отсутствовал четыре года. Вообще старик разбирался в лошадях. Прежде чем заняться янтарем, он торговал лошадьми, сперва в Генуе, затем в Святой Земле. - Какое прибыльное дело! – вздыхал он. – Я продавал лошадей крестоносцам Сарацины угоняли их и доставляли опять ко мне. Я скупал у них добычу, чтобы спустя пару дней предложить ее другим крестоносцам. Претензий никогда не было. Очень редко всадник переживал своего коня. То были кровавые дни под Акконом. К сожалению, под градом сарацинских стрел и ударами мечей христианского войска погибло много коней. Вы когда-нибудь видели поле битвы, полное умирающих лошадей? Разрубленные крупы, подковы, торчащие к небу! Глазные яблоки, вылезшие из глазниц от мучения и ужаса! У меня нет сочувствия людям. Они хотели боя и искали его. Но лошади! Как мог Господь Бог допустить такое? Что общего имеют с этим безумием звери? Людей хоронят. А лошади остаются лежать под палящим солнцем. Их вздувает, как упругую волынку. Трупы лопаются с такой силой, что разрывает сидящих на них стервятников. Вонь стоит невыносимая. - Вы желаете расквитаться со мною за свиней? – спросил Бенедикт. - О нет, вовсе нет! – сказал Самуил. - Вы видели императора в Святой Земле? - Я ни разу с ним не встречался, но знаю в лицо его первенца. - Принца Генриха? -Почему вы называете его принцем? Разве он не был коронован как немецкий король восемнадцати лет в Аахене? - Что за человек этот король? - Тщеславен, как все великие герцоги, любит золото и украшения, прежде всего янтарь цвета меда. Он скупил у меня все камни, которые я привез с собой. Больше, чем фризское золото, как оворят, он любит молодых женщин, на которых тратит свое состояние. - Вы продавали ему и девушек? – подтрунил над собеседником Бенедикт. - Я бы никогда не стал торговать людьми, – сказал Самуил. – Нет большей низости. Вы бывали когда-нибудь на невольничьем рынке? Там разлучаются семьи, как банановые связки. Худшее в этом роде я пережил у стен Дамиетты. И тогда он рассказал: - Войско крестоносцев разбило лагерь на равнине перед Дамиеттой. Над той стороной лежала мертвая скука бесконечной осады. Болезни и лишения мучили людей. Уже вспыхнули первые кровавые «дела чести» между христианскими союзниками. И тут произошло неслыханное событие. Пара фризов – родом из мест, что лежат у устья Эмсы, – во время разбойничьей вылазки убили жителей одной из деревень феллахов и захватили девушек. Новость как огонь распространилась по лагерю. «Девушки! Где?» Каждый хотел их увидеть. Сотнями воины устремились к пленницам. Их было восемь, четырнадцати-пятнадцати лет. Босоногие, с расплетенными косами, испуганные, сбившиеся в кучу, как заблудившиеся дети. С ужасом они глядели на чужеземных воинов, которые готовы были проглотить их глазами. Это было как в львиной пещере перед кормлением. Фоко, предводитель фризов, с секирой в руке, рявкнул в кривой рог, предупреждая собравшихся: «Добыча принадлежит тому, кто ее взял, так звучит закон войны! Девушки – наши! Но когда мои люди натешатся ими, можете забрать их». Самуил вытер слезы: - Они передавались от мужчины к мужчине. Один продавал их следующему. Еще до полуночи их замучили до смерти. Но даже и тогда нашлись желающие заплатить – за мертвых. Какие скоты люди! - Да, война – это молох. Она поглощает все, что ей попадается на пути, – согласился Бенедикт. – Мне кажется, вы многое повидали на свете. Где же вы чувствуете себя дома? - Где у еврея дом? Везде и нигде, как у птицы в небе. Это наша боль и сила. - Сила? – переспросил Бенедикт с удивлением. - В Талмуде, в трактате Берахота сказано так: «В день, когда был разрушен храм в Иерусалиме, воздвиглась стена, которая встала между Богом и Израилем». - Что вы хотите этим сказать? – поинтересовался Бенедикт. - Мы, евреи, по своей сути кочевники. Пустыня – наша родина. Здесь возникла наша религия. После исхода из Египта мы много поколений ходили по пустыне. - В Библии сказано – сорок лет. - Верно, abra im schanim может означать «сорок» или «очень-очень много». За долгий промежуток времени племена Израиля стали одним народом Как кочевники, они передвигались от одного источника воды к другому. Они не ведали привязанности к одной земле. Складные шатры были их домами, переносной ковчег – их святыней. Мы подобны ветру. Наша сила – в нашей подвижности. Если мы когда-либо станем оседлым народом в собственной стране, Яхве упаси нас от этого, то перестанем быть избранным народом. - Вам нелегко пришлось в вашей долгой истории, – сказал Бенедикт, – но вы выжили, несмотря ни на что. - Народы исчезают не оттого, что слабы, а потому что считают себя слишком сильными. - Вы знаете, как использовать ваш разум. - Кого Бог хочет наказать, того лишает разума, – подтвердил Самуил. – Важнее, чем разум, – шутка. Еврейская пословица гласит: «Укого есть язва, нет луковицы для примочки. Укого есть луковица, нет язвы. Невозможно иметь сразу все». Уменя все хорошо. В вашем обществе, где музыканты, проститутки, палачи, пастухи, бродяги и цыгане не имеют прав и лишены чести, хотя они такие же христиане, как и прочие, мы, евреи, занимаем влиятельные должности. Многие из нас – финансисты и крупные негоцианты. В империи без нас не начинается ни одного крупного дела. - И все же нас разделяет темная завеса религии. - Это не религия, – сказал Самуил. – Христиане и иудеи обитают в разных мирах. Они живут по разным календарям, говорят на разных языках. Наши дети посещают разные школы. Мы, евреи, имеем свои колодцы, бани, брадобреев, пекарей мацы и мясников кошерной бойни. И это – внутри одного и того же города. Что едят христиане, ненавистно и отвратительно еврею. Когда одни постятся, другие празднуют. Что почитается одними, проклинается другими. Брачные узы между евреями и христианами преследуются с обеих сторон и подлежат наказанию. Евреи считают христиан настолько нечистыми, что верят, будто очистительная сила ритуального омовения может пропасть, если только приблизится едок свинины. Христиане приписывают своим еврейским согражданам отравление колодцев и осквернение просвир. Мир – сумасшедший дом. Жизнь это не больше, чем сон. – И старый еврей добавил, моргая глазами: – Но прошу, не будите меня! На перекрестке дорог они расстались как друзья. Последними словами Самуила были: - Если девушка не умеет танцевать, говорят: «Музыканты плохо играют». Все зависит от нас. Мы сделали мир таким, каков он есть. Бенедикт купил у еврея мешок с янтарем. При удобном случае этот красивый камень должен будет помочь тамплиеру приблизиться к сыну императора. * * * Несколько дней подряд лил дождь. В казематах крепости уже в полдень горели масляные лампы. Хасим, который, подражая Старцу, охотнее учил на ходу, спустился вместе с Орландо вниз, в подземную часть крепости. В высеченном в скале туннеле образовывался похожий на пещеру лабиринт. Здесь было множество запутанных проходов и улочек. - С крепостью Аламут дело обстоит точно так же, как и со многими продуктами творения, – сказал Хасим. – Важнее скрытая часть, нежели видимая поверхность. Дающий жизнь живот крепости находится здесь, внизу, в горе. Без цистерн и прохладных подвалов с запасами крепость была бы вынуждена сдаться уже при непродолжительной осаде, несмотря на ее неприступное расположение. Вся наша стойкость зависит от количества запасов. Они вошли в помещение, которое на первый взгляд казалось бассейном. Вся поверхность пола была заполнена затопленными чашами, наполненными жидким золотом. - Мед, – пояснил Хасим. Там были помещения, полные риса. На деревянных полках хранились высушенные финики и бобы, масло в больших амфорах и соль в бочках, сено для коней. Имелись оружейный арсенал и смола, - Ты видел когда-нибудь нечто подобное? - Нет, никогда, – отвечал Орландо не без удивления. – Настоящий хомячий склад! - Пару лет назад сюда проник молодой даила-мец. С мешком, набитым крадеными финиками, он упал в большую раковину и умер, как муха, в меду. Его нашли спустя неделю, но он все равно оставался свежим, будто упал только что. Он засахарился, точно плод манго. .Они находились в конце подземного свода. Перед ними открылось круглое помещение под куполом, похожее на мечеть. Через отверстие в его вершине падал дневной свет. Внизу на столе алтаря лежала золотая книга. От удивления Орладно застыл. - Какая зала для только одной книги! - Китаб аль-ибар, книга сверкающих героев для подражания, – сказал Хасим. Орландо открыл ее и прочитал: - Хусам аль-Сана. Он полистал дальше: - Алтум бен Кара. -Хусам аль-Сана убил Квизил Арслана, – объяснил ему Хасим, – Алтум бен Кара устранил главу тайной службы в Халебе. Здесь ты найдешь имена всех федаи, которые пожертвовали себя истинной вере. Героическая песнь, каких мало, память, запечатленная в буквах, написанных кровью мучеников. Здесь на последней странице записано имя Али. Перед ним должно было быть твое имя. - Что означает число после имени? - Год исламского летоисчисления. Смотри сюда: «513 Абу Тамин. Да святится имя его до Страшного суда. Он убил^ халифа Аббасидов Мустаршида. Посередине военного лагеря он казнил предателя. Абу Та-мину даже хватило времени отрезать ему уши, прежде, чем сабли охраны послали его в рай». - Здесь стоят восемь имен подряд, – удивился Орландо. - «Аксонкор Иурсуки, князь Мосула. В четвертую пятницу 504 года его убили во время молитвы в большой мечети. С кличем «Мы жертвенные животные нашего господина» восемь ассасинов набросилось на князя, которого защищали нубийские телохранители. Двенадцать стражников и семь ассасинов испустили дух. Князь умер последним, истекая кровью. Один ассасин пережил резню. То был еще мальчик, едва достигший пятнадцати лет. Он убежал. Рассказывают, сперва его мать выкрасила волосы хной, радуясь случившемуся. Но когда она узнала, что вернулся только ее сын, она посыпала свою голову пеплом и прокляла плод своего чрева. - Это позор – остаться в живых? Вы так тоже считаете? – спросил Орландо. - Ассасин, который остался в живых, – как поле без плодов, птица без крыльев. Он утратил свое предопределение. Федаи – не воин. Он – смертник, тот, кто убивает, чтобы быть убитым. Он воспринимает смерть не как риск, он ищет ее, чтобы попасть в рай. Его собственная смерть и есть его цель. Если бы обстояло по-другому, то мы бы посылали наших врагов в ад не кинжалами, а ядом или стрелами, которые позволяют покушавшемуся убежать. В готовности умереть – наше превосходство. Ничто не внушает врагам такого ужаса, как наше бесстрашие. Не смерть, а страх перед неминуемой смертью делает противников послушными. Нет более действенного оружия, чем террор. - А был ли Аламут хоть раз осажден? - Неоднократно. Первый раз – уже через восемь лет после нашего воцарения. Султан Малик-шах отдал приказ изгнать из крепости Хассан ибн Саббаха и его приверженцев, как травят крыс из их нор. Главнокомандующим он назначил эмира Арсланташа. Эмир появился перед Аламутом с тысячным войском в месяце Джума. Тогда Старец Горы располагал только шестьюдесятью воинами и очень небольшими запасами. В безлунную ночь он спустился с зубчатой стены на кожаном ремне длиной в двести футов, чтобы привлечь на свою сторону близлежащие горные кишлаки. Триста мужчин присоединились к нему. С их помощью он обратил войско султана в бегство. Потери с обеих сторон были очень велики. При виде убитых Каим созвал оставшихся. Он спросил: «Кто из вас хочет освободить землю от дьявола, который в ответе за это море крови? Его смерть откроет свершившему убийство ворота высшего блаженства». Человек по имени Бу Тахир Аррани – хвала его имени вовеки веков – положил руку на сердце в знак готовности идти тропой федаи. В ночь на пятницу, 12-го Рамадан, под местечком Сахна в районе Нехавенда, он приблизился как переодетый суфи к паланкину назымульмулька, канцлеру империи султана. Он погиб смертью мученика. Его имя стоит в самом начале, как имя Адама. К своему огромному удивлению Орландо услышал, как сам задает вопрос: - Часто ли случается, что низари кладет руку на сердце в знак готовности пожертвовать собой? - Странно, что ты спрашиваешь, – сказал Хасим. – Разве не ты сам выступил вперед и положил руку на сердце, когда Каим спросил: «Кто из вас хочет заколоть своим кинжалом герцога Кельгейм-ского»? - Я? - Да, ты. Ты больше не знаешь, что делаешь? Что с тобой случилось? – изумился Хасим. - Это место здесь, золотая книга ассасин… Чудо ли, если я сбит с толку? – солгал Орландо. – Прошу, расскажите мне все об этом! - Назымульмульк стал первой жертвой ассасинов. То был час рождения невиданного доселе способа ведения войны самым невидимым из всего оружия – кинжалом. Никогда для наших целей не использовались луки, арбалеты или яд, оружие, которое дало бы ассасинам возможность для бегства. По одиночке смертники совершали убийство, чтобы погибнуть мученической смертью. Наш знак – это пчела, которая умирает, ужалив. Никто не уйдет от нашей кары: ни князья, ни губернаторы, ни высокопоставленные судьи, ни полководцы. Даже ученые муллы лишались жизни, если осмеливались выступить против нас, как тот Хатибан, знаток Корана, который проповедовал: «Пролить кровь одного ассасина гораздо полезнее, чем убить семьдесят византийских неверных. Ассасины нечисты, как паршивые псы. Долг всех правоверных – очистить поверхность земли от этой грязи». Спустя сорок дней после этой проповеди нашли его труп с кинжалом в груди и собачим поводком на шее. - А Аламут? Вы сказали, его не раз осаждали. - Взять Аламут приступом невозможно. Поэтому султан, да кастрирует его дьявол, выбрал совсем другую тактику. Восемь лет подряд приходили его войска в Рудбар и другие долины, разрушали деревни и уничтожали пашни. Когда запасы заканчивались, они сжимали кольцо осады вокруг наших крепостей, обстреливали их камнями и зажженной смолой. Наши дела были очень плохи. В месяце Зу-ль-хиджжа мы находились на грани. Отощавшие до костей мы питались ящерицами и червями. Тогда – хвала Аллаху – пришла новость: султан умер в Исфахане. Его войска рассеялись, словно при бегстве после поражения. Это было спасение в тот тяжелый момент. Многие утверждали, что султан умер от страха за свою жизнь. Даже в гареме он носил стальные латы. Во время осады ассасины не бездействовали. В первый год они убили Убаида Аллах аль-Хатиба, кадия в Исфахане и главного противника исмаилитов. Кадий знал, что он приговорен нами. Он утроил охрану и передвигался осторожно, словно циветта, на которую охотятся, но все оказалось напрасно. Во время молебна в пятницу в мечети Хамаданы его заколол ассасин. Немного спустя кадия из Нишапура отправили в ад во время празднования конца Рамадана. Особенно упорным врагом был сельджукский губернатор Аббас Дауд, который велел построить в своей провинции башни из черепов исмаилитов. Чтобы его устранить, мы прибегли к древнейшей хитрости человечества. - Что же это было? – спросил Орландо. - Кто убил Авеля? - Его брат Каин. - Ты сам ответил себе: его брат. Мы сблизились с самым верным его соратником, султаном Шанджа-ром, который велел обезглавить его во время одного из визитов в Багдад. Его голову выкинули после Хара-зана. Мы заплатили за него целое состояние. Но это стоило того. Хасим сделал паузу и вытер пот со лба. - Спустя год жертвой покушения пал великий визирь султана Шанджара. Он вызвал гнев Кайма и знал, что находится в нашем списке. Его страх перед нападением был настолько велик, что слуги могли приблизиться к нему только голыми. Когда в тот день он садился на коня, жеребец заволновался, а обнаженный конюх, который держал стремя, погладил животное по шее, успокаивая его. При этом он достал кинжал, спрятанный в гриве, и заколол приговоренного к смерти визиря ударом в горло. Конюх был публично обезглавлен после того, как сперва ему отрубили правую руку. Это был не кто иной, как тот юноша, который бегством опозорил свою мать. После убийства великого визиря в конюшне султан Шанджар удвоил стражу во дворце. Нашим людям удалось договориться с рабом султана. Тот воткнул ночью кинжал в подушку, пока Шанджар крепко спал, так что клинок вонзился в древесину. Когда султан проснулся и обнаружил смертельное лезвие так близко от своей шеи, он потерял покой. В тот же день ему доставил письмо гонец из Аламута: «Если бы ты ничего це значил для нас, кинжал бы торчал в твоей глотке, а не в подушке». Шанджар заключил с ассасинами договор, хотя лишь год назад он велел осадить Аламут. В народе пошла молва: мол, Шанджар платит дань Старцу Горы, чтобы спасти свою жизнь. Это не соответствовало действительности, но подтверждало наше превосходство перед всем миром. Орландо сказал: - Позор ассасину, который не умер во время покушения. Почему вы же приняли меня в круг посвященных? - Голову за голову, а руку за руку. Кто хочет колоть головой, а думать пытается рукой, не вправе удивляться, что у него ничего не выходит. Ты не федаи, ты ихван ас-сафа. Ошибку совершили мы. Ночью Орландо не спал. Адриан вызвался добровольно!!! Что же заставило его поступить так? Позже, объединившись во сне со своим вторым «я», он повторил этот вопрос. Адриан молча положил ему руку на плечо, как всегда делал, когда изображал из себя старшего брата. «Позволь мне! – говорил этот жест. – Ты ничего не смыслишь в этом». Орландо пробыл в Аламуте еще четыре луны. Но ни разу он не встретил Старца Горы. Иногда приходили люди посреди ночи. Своими саблями они стучали в большие ворота. Потом по тихой долине резко разносились приказы. Ржавые петли ворот визжали. Копыта лошадей цокали по булыжнику. Кем были эти ночные посетители? Посланниками смертников? Напрасно пытался Орландо подслушать их. Молча они спешили прочь. Лишь один раз он уловил обрывок фраз: «дворец великой воды…», «туннель смерти». Что это может значить? Однажды явилось посольство из алжирского Маг-риба. Посланники и их секретари были размещены в Бордш аль-ахмар, красном замке, в строго отделенном от остального города квартале. С посланниками Каим беседовал лично. Гонцы и рядовые не имели никакого доступа к Тадж аль-Аламу. Только Хасим и аль-Хади могли войти в башню беспрепятственно. И как же был удивлен Орландо, когда Хасим сообщил ему в конце занятий: - Каим ожидает тебя завтра после последней молитвы дня. Я провожу тебя к нему. - Как я должен себя вести? – спросил Орландо. – Существуют ли особые правила, которые я должен учесть? - Ты так забывчив? – засмеялся Хасим. – Поступай точно так же как в прошлый раз. Орландо отсчитал сто двенадцать ступеней. Потом они вошли в помещение со многими дверьми. Хасим ударил в гонг. Они подождали несколько секунд, а затем ступили в полукруглую залу шириной в двадцать двойных шагов. У противоположной стены в камине горел огонь. Перед ним спиной к огню на высоком диване сидел человек. На его лицо падала густая тень, в то время как Орандо и Хасима освещал яркий свет. Старец подал знак Хасиму удалиться. Тот согнулся в поклоне и сказал: -Да пребудут с тобой мир и милость Аллаха. - Подойди, – велел Орландо Каим. Они вышли на террасу на крыше. Окруженные зубцами стены вертикально уходили в землю. Свет месяца был так ярок, что фигуры людей отбрасывали четкие тени. Иссушенное лицо Старца в белом свете ночи казалось высеченным из гранита. Глубоко впавшие глаза. Орландо затрепетал перед их гипнотизирующей силой. - Ты говоришь по-арабски, словно это язык твоей матери. -Так оно и есть. Моя мать говорила по-арабски. В ее жилах текла кровь Омейядов. - Голос ли крови заставил тебя прийти к нам? - Что заставило Мухаммеда отправиться в Медину? Был ли то голос Бога или же зов крови** Разве есть ли у нас выбор? Не предопределены ли наши пути? Если бы мне было суждено умереть, то меня разрубили бы на куски рыцари Баварского герцога, или корсиканские береговые разбойники, или воины Даила-ма. Почему не поглотила меня морская пучина? Почему не сжег зной пустыни, почему не иссушил жар болезни? На это есть только один ответ: Аллах желал этого. Поэтому я здесь. - И нет никакой другой причины? – спросил Каим. Это звучало насмешливо. – Ты хочешь увидеть ее снова? Орландо не знал, что ему ответить. -Ты вернулся из-за нее? – повторил Старец. - Нет, – искренне ответил Орландо. - Но ты будешь рад встрече с нею? -Да, – сказал Орландо, – я обрадуюсь. Некоторое время они шли рядом молча. Потом Старец спросил: - Ты любил Али? - Он был моим другом. - Они убили его у тебя на глазах как собаку. Заверши его дело. Возвращайся в Аль-Искандерию и отправь Мансура к шайтану! Думает месть, говорит господин. Орландо не мог вспомнить в тот день, как вернулся в свой дом в Альдебаране. В его воспоминаниях был только Каим. Гипнотизирующая сила его глаз изгнала из мыслей все остальное. При этом он хорошо помнил слова Старца. Каждая фраза врезалась ему в память. Что за человек! Какое поистине пророческое умение подчинять людей воле своих замыслов! Таким Орландо представлял себе благого Бога, когда был ребенком. Или то был дьявол? Ночью Орландо приснился аль-Мансур. Они вместе охотились на газелей в вади Ханифа. - Первый выстрел твой, – сказал Мансур, Орландо прицелился в друга и проснулся весь в поту. Потом они лежали на крыше, гепарды играли у их ног. Вино было красным как кровь. Мансур рассказывал ему сказку: «Тогда вышел халиф в сад. Там он увидел закутанную фигуру. «Кто ты?» – спросил Харун аль-Рашид «Я – смерть». – «Чего же ты хочешь от меня?». И смерть ответила: «Завтра на рассвете у меня встреча в Аль-Искандерии». Ужасные видения будили Орладно в ту ночь и в последующие. Это не убийство. Легко убить врага. Да, это было волнующее прекрасное чувство победы в поединке. Но как можно заколоть человека, который не желает и не помышляет зла, человека, чьим гостем и другом ты стал? Его охватывал ужас при одной только мысли об этом. И все же он сделает это. Он здесь, чтобы выполнить свою миссию. В эти ночи он нашел ответ на вопрос: как мог Адриан вонзить кинжал в ничего не подозревающего, миролюбивого незнакомца? * * * Бенедикта разбудили смеющиеся голоса – крики и болтовня под его окном на рыночной площади. Он подошел к окну. Но что там такое? Уж не спит ли он? Он протер глаза, однако напрасно. Картина оставалась все той же, как сцена, изображающая день Страшного суда. Мужчины и женщины, млад и стар – большинство почти голые. Что все это значит? Бенедикт быстро оделся и спустился вниз по лестнице. Перед таверной он столкнулся с хозяином, который ласково похлопывал голый зад толстой женщины. - Какая аппетитная гора! - Руки прочь! – смеялась женщина. – Лапай свою задницу. - Мой Бог, что все это значит? – пробормотал Бенедикт. - Банщики уже трубили к купанию. Если вы хотите застать еще теплую воду, то поторопитесь. И оставьте ваши лучшие штаны, куртку и обувь здесь. Воришки снуют повсюду. Что не унесет карманник, то стащат голодные блохи потаскух. Один, который пришел в баню с парой сапог и одной вошью, вернулся обратно босой и с целой паломнической процессией сих насекомых. Подошла ватага молодых парней. На них были только кожаные фартуки, прикрывающие грудь и живот. Со спины они казались совершенно голыми. Их ягодицы под черными сальными завязками выглядели белыми, как рыбьи кости. - Это каменотесы из собора Святого Якоба, – объяснил трактирщик. – Они получают каждую пятницу пфенниг на баню от городского магистрата, чтобы смыть пыль со своих тел. Свои глотки они прополаскиваю^ у меня в рюмочной. - Вы говорите, все эти люди хотят вымыться? – удивился Бенедикт. - Не просто вымыться, они хотят искупаться. - Разве это не одно и тоже? - Не совсем. Мытье как все очищения – утомительный долг. Купание же – удовольствие, божественное удовольствие. Так как Бенедикт не мылся целыми днями, он решил присоединиться к компании, потому что от природы был любопытен. Баня – фахверковое строение с косыми углами, внутри было разделено на стойла, как крестьянское гумно. В высокой полукруглой зале друг за другом стояли, как испуганные овцы, дымящиеся деревянные чаны. Внутри них сидели мужчины и женщины, по одному и по двое в каждой ванне, молодые и старые, жирные, морщинистые и с гладкой кожей. Пока одни мылись, другие уплетали жареное и копченое мясо. Пиво пенилось в кружках. Пахло пончиками, редиской и копченой рыбой. Казалось, здесь каждый разговаривает с с каждым. Раздавались крики, фырканье, громкий смех. Вдобавок ко всеобщему гвалту играли трое музыкантов – они устроились на возвышении, которое находилось посередине. Там собрались подростки и те, у кого не было денег для бани. Они желали поглазеть на представление. Дочь банщика опрокинула в пустую ванну два кожаных ведра горячей воды и три – холодной. Бенедикт разделся. Опускаясь в воду, он приметил, что многие мужчины были сильно взбудоражены. Непривычное зрелище наготы возбудило их плоть. Это вызвало бурное удовольствие глазеющей молодежи и купающихся женщин, которые, опустив глазки, делали сравнения, очевидно волнующие, о чем красноречиво свидетельствовали их раскрасневшиеся щеки. Наполовину скрытый паром, который подымался от горячей воды, Бенедикт наблюдал за окружающими. В ванной рядом с ним торчал поджарый старик. Обмороженные стопы свисали над краем бочки. С другой стороны любезничала парочка, бородатый мужчина и женщина ужасающей белизны. Она напомнила Бенедикту о зарезанной свинье, из тела которой торчали кишки, бледной и дряблой. Вообще многие обнаженные имели много общего со свиньями: жидкий бесцветный волосяной покров, кожа цвета жирного сала. Даже жадно вздыбленные члены мужчин напомнили Бенедикту свинячьи хвосты. С отвращением он отвернулся. Как отвратительно это оголение! Ни малейшего следа соблазнительной наготы! Как мог христианин при виде этой мерзости поддаться искушению? Все эти руки и ноги, животы и задницы, утратившие форму от подагры, возраста и отсутствия меры в потреблении еды и напитков, со шрамами, укусами блок и в оспинах, были возможны лишь прикрытые дорогим сукном. Но в состоянии безжалостной наготы?! Какое счастье, что это помещение освещают так экономно, а пар и чад скрывают детали. При ярком, безжалостном солнце все они выглядели бы точно бледные кладбищенские черви! Взгляд Бенедикта блуждал по помещению. Совсем рядом банщик ставил женщине на спину банки. Кожа под стеклом сгала гнилостно-зеленой, скукоженной, как долго полежавшее яблоко. Бенедикт оттирал щеткой ноги, когда гомон купающихся вдруг затих, как смолкает кваканье лягушек, когда на пруд прилетает аист. Внезапная тишина несла в себе угрозу – будто покой перед бурей. Причиной послужила девушка, которая, казалось, явилась из другого мира. Красавица – длинноногая и грациозная как лань. Цвета оленьей шкуры была и ее кожа под иссиня-черными волосами. Она стояла нагая в своей ванне и поливала водой грудь и живот, намыливала бедра, упругие ягодицы и спину так непосредственно, будто была одна в своей комнате и за ней никто не наблюдал. Бенедикт подумал: «Мой бог, какая женщина! Или она еще ребенок, или же это ведьма». Она показалась ему знакомой. Где он видел ее лицо? Глаза всех устремились на нее – удивленно, завистливо, враждебно. Раздался голос: - Что делает эта блудница в нашей бане? Вышвырните ее! - Да, вышвырните ее! – возмущались женские голоса. Удивленно девушка подняла лицо. «Вы имели в виду меня?» – спрашивали ее глаза. С шумом пролетела пригоршня орехов. Защищаясь, Бенедикт закрыл лицо руками. Сандалия попала ему в спину. Мимо просвистело полено и, едва не задев его, попало в девушку. Бенедикт выскочил из своей ванны, опрокинул ее и поставил над собой как щит. Девушка прибежала к нему под защиту импровизированной крыши. Свернувшись как черепахи, они пытались спастись от обидчиков. Толпа в бане ревела от удовольствия. В соседней комнате бани оба преследуемых натянули свою одежду и спаслись через задние двери. Когда они остановились на улице, тяжело дыша, они были незнакомы и все же преданы друг другу как два сообщника, которые едва избежали гибели. - Почему вы сделали это для меня? – спросила она. У нее были удивленные глаза ребенка. - Что сделал? - Вы меня защитили. - Я попытался спасти собственную шкуру. - Все эти вещи, которые они бросали, – это предназначалось мне… - Но они попали и в меня. - Мне очень жаль, – сказала она. Лишь теперь они заметили, что идет дождь. - Мы не можем здесь оставаться, – сказал Бенедикт. - Я знаю пивную в квартале дубильщиков. У вас найдутся деньги? - Достаточно для двоих. - Бежим! Она взяла его за руку и побежала. «Золотая раковина» оказалась дырой с таким низким потолком, что Венедикт ударился лбом. Под колбасу с кровью и пиво они начали свой разговор, сидя за очень узким столом настолько тесно, что касались друг друга коленями. - Меня зовут Магдаленой. А кто вы, господин? - Не называй меня господином, я – Бенедикт. - Ты нравишься мне, – засмеялась она. – У тебя честное лицо и красивые руки. Она взяла его правую руку и стала рассматривать открытую ладонь так внимательно, как читают книгу. - Что ты читаешь по линиям моей жизни? – засмеялся и Бенедикт. – Рассказывай! Не томи меня ожиданием! - Спокойно, спокойно, не так быстро. Потребовалось тридцать два года, чтобы проложить эти линии судьбы. Какое русло реки, проложенное потоком жизни… -Тридцать два года? Черт побери, откуда ты знаешь мой возраст? – удивился Бенедикт. - Пожалуйста, не перебивай меня. Я должна сосредоточиться. Она склонила свой прекрасный лоб над извилистыми складками. Похоже, что-то ей не понравилось. - Что-то не так? – спросил Бенедикт. - Странно, но у тебя руки орденского брата. -Я и есть брат Ордена, – вырвалось из груди Бенедикта. - Ты? Монах? Но этого не может быть! Что же ты делал в бане? Ты сбежал из монастыря? - Я тамплиер. - Тамплиер, рыцарь Храма! Она натянула подол платья на голое колено. - Я не монах-затворник, – объяснил Бенедикт. – Я путешествую по поручению своего Ордена. Я принадлежу скорее к бродячему люду, чем к святошам. Давай, продолжай. Что еще написано на моей руке? - Сперва мне нужно допить вишневку. Она проглотила ее залпом. Бенедикт протянул ей руку. Девушка взяла для сравнения и левую. - Какую-то часть пути мы пройдем вместе. Будут свет и тьма, успех и… - И? - И смерть. Но разве она не повсюду? Она рассмеялась, слишком громко, и Бенедикт заказал ей кувшин свежего пива. Пока она пила, он рассматривал ее и думал: «Откуда я знаю ее? Где-то я уже встречался с ней, но где?» - Давай, поешь и выпей со мной. Расскажи мне о себе. * * * Магдалена сделала глоток из кувшина и начала: - Нас было пятеро, кучка бродяг, трое мужчин и двое женщин. Старая Афра читала по руке случайным прохожим. Парням она обещала успехи в постели и в игре, женщинам – благословение лона и вечную жизнь. Я как самая младшая играла на тамбурине, танцевала тарантеллу, собирала в шляпу геллеры. Поверь мне, крестьяне – самые жадные люди на свете. Они приклеились к своим деньгам как мухи к меду. Мужчины гнули в руках железо, глотали мечи, выплевывали огонь и строили из полуобнаженных тел башню, один на плечах другого. Дожди шли уже несколько дней. Кошелек и живот были пусты, точно сжатое поле. Мы разбили лагерь на опушке леса, среди терна и папоротника, мы питались шиповником, кореньями и корой. Мужчины поставили ловушки из веревок, чтобы поймать зайца или серую куропатку. Поздно вечером они вернулись. Еж был единственной их добычей. Один еж на пять голодных ртов. Они измазали его глиной и положили в костер. Когда мы достали его, то внешняя скорлупа была запечена как кирпичная стена. Иглы торчали из глины. Его мяса оказалось слишком мало для нас пятерых. Он только разжег в нас аппетит. Мужчины рассказали об одиноком крестьянском хуторе, что находится позади холма, недалеко отсюда. Там рядом со срубом находится каменная коптильня, скорее оборонительная башня, чем дом, с дымоходом и двумя воздушными люками на фронтоне, слишком узкими для двуного грабителя и слишком высокими для четвероногих хищников. Адам, наш предводитель, сказал: «Если мы, мужчины, возведем башню из наших тел, то Магдалене удастся проникнуть через эти люки». Под покровом безлунной ночи мы подошли ко двору. Меня подняли наверх. Они обвязали меня вокруг тела конопляной веревкой. Щель в стене была узкой. «Снимай платье», – велел Адам. Головой вниз я прыгнула в отверстие. Черная тьма окружила меня. Но там был запах, такой манящий, что я потеряла страх. Как упругие груди кормилицы свисала вниз с потолка ветчина. Жирное копченое мясо коснулось моей голой кожи. Я дрожала от счастья и жадности. Колбасы болтались так близко от моего лица, что я могла кусать их. И я висела между ними. С жадностью куницы я вгрызалась в мясо. Это было как в сказочной стране с молочными реками и кисельными берегами. Я вцепилась зубами в веревку, на которой висел шпиг, повесила себе на шею связку ливерной колбасы, зажала бедрами копченое мясо… Вдруг раздался лай собак, донеслись крики, проклятия, гневные оклики. Я полетела вниз. Открылась дверь. Свет ослепил меня. Закрыв лицо руками, я стояла в ярком свете их факелов. Послышались голоса мужчин. «Уберите собак. Это девушка. О, Боже! Что мы с ней сделаем?» Смех. А что обычно делают с голой девушкой. Их было трое. Они изнасиловали меня. Я не знаю, сколько раз. Они были грубы. Я потеряла сознание. Когда я пришла в себя, я лежала одетая в грубую рубашку на грязной соломе. Дневной свет падал через решетку окна. В тот же день меня отвели к деревенскому старосте. Он спросил: - Ты знаешь, кто тебя обвиняет? - Знаю. - Ты признаешь свою вину? - Как я могу ее отрицать? - Ну, по крайней %iepe, она созналась, – сказал писарь. – Это избавит нас от пыток. - Воровство – тяжкое преступление, – сказал деревенский староста. – Воров вешают. Это по закону. Однако ты женщина. Женское мясо не годится для виселицы. Мы утопим тебя, завтра сразу после последнего удара колокола. Позовите священника и позаботьтесь, чтобы она получила милость соборования. - Вы не можете сделать это! – крикнула я. – Это правда, я ела мясо. Я была голодна, но я заплатила за это своим телом. - Что ты сделала? – спросил судья. Они изнасиловали меня втроем. - И это ты называешь платой? – рассмеялся судья. – Ты знаешь, что получают наши городские проститутки за семяизвержение? Пфенниг. А ты знаешь, сколько стоит жирная ветчина? За это тебе придется трудиться своим задом четыре недели. Еще перед восходом солнца меня подняли на позорную телегу, запряженную ослом. Собралось много народа. С визгом и хохотом они проводили меня к реке. На берегу уже ждал палач. Его лицо скрывала кровавая маска, он выглядел как сатана. Глаза в смотровой щели дико вращались. В руках у него была секира. Я встала на колени, сложила руки в последней молитве и ожидала смерти. - Послушайте меня! – раздался рядом со мной мужской голос. – Послушайте меня! Я открыла глаза. Палач снял маску. Его лицо было бледным, в шрамах от оспы, а голова лысая. - Послушайте меня! У нас есть священный обычай, ставший традицией, по которому палач имеет право взять в жены приговоренную к смерти молодую деву. Если она примет предложение, то приговор теряет силу. - Кто пожелает тебя? – завизжала старуха. – Скорее я возьму смерть в любовники, чем такою как ты. Река теплее, чем твоя постель. Толпа засмеялась. - Желаешь ли ты меня в супруги? – спросил палач. Я посмотрела на реку, на веревку и мешок. Ребенком я видела, как топили маленьких котят. Ужасно долго тянется смерть. Мое желание выжить сказало: - Да. - Громче, воровка, мы тебя не слышим! – кричала толпа. - Да, – крикнула я, – я хочу жить! -Да здравствует невеста палача! - Положите ее в кровать к палачу. Бенедикт сказал: - Теперь я знаю, где я тебя видел. - Ты был при этом? Мой Бог, я была права, когда прочитала это по твоей руке. Наши линии судьбы идут рядом как полозья саней по снегу. - Ты мне поможешь? – спросил Бенедикт. –Я должна тебе помочь. - Мне нужна твоя услуга,и я заплачу тебе за это, очень хорошо заплачу. Ты знаешь, мой Орден богат. - Чего ты ожидаешь от меня? – ее глаза заблестели. Бенедикт оглянулся. Никто не подслушивал их. Кутилы за другими столами шумели и занимались своими делами. - Меня интересует некоторая информация. –Тебе нужна услуга шпиона? - Можно назвать и так. - Почему именно я? - Ты красива, соблазнительно красива. Уменя был случай, наблюдать тебя puris naturalibus. - Как, как? Бенедикт пропустил вопрос. - Ты отличная наживка. Такая-то мне и нужна. - Наживка для кого? - Принца Генриха. - Вы имеете в виду… Сына императора Фридриха? - Верно. - Я – и принц Генрих… – Она чувствовала себя польщенной. – Как вы себе это представляете? Уменя нет доступа к его окружению. - Plerumque gratae princibus vices. - Что вы говорите? - «Перемены всегда приветствуются у князей». * * * В конце Рамадана Орландо доставили в Тадж аль-Алам. Двенадцать мудрецов высшей истины ожидали его, сидя спиной к огню. Неподвижно, будто вырезанные из дерева, они смотрели на него. Орландо стоял в свете пламени. Что-то важное ощущалось в самом воздухе. Орландо предчувствовал недоброе. - Мы позвали тебя, – сказал Хасим, – потому что хотим дать тебе важное поручение. Ты поедешь в Аккон как посланник, чтобы встретиться с Великим магистром тамплиеров в Иерусалиме, который, как ты знаешь, олицетворяет высшую власть ордена на Востоке. Он все лето проводит в крепости Крак-де-Шевалье. Ты должен передать ему послание и получить большую сумму денег. При этом ты проведешь много дней в стенах храма. Ты говоришь на их языке, ты знаком с их обычаями и знаешь, как они думают. Нам нужен отчет обо всем, как там обстоят дела. Есть ли у тебя какие-либо сомнения? Существует ли опасность, что тебя кто-то там может узнать? - Маловероятно, что я встречу там кого-нибудь, кто знает меня, но если такое и произойдет, то меня примут за другого, потому что у меня нет бороды, и я ношу длинные волосы и арабскую одежду. - Ты готов? - Я готов. - Мы выезжаем завтра на восходе солнца. Когда Орландо вышел, Каим вступил в совет мудрецов через другую дверь и сказал им: - Эта миссия чрезвычайно важна. Не спускайте с него глаз. Если я в Зем ошибся, он должен умереть. Если он выдержит испытание огнем, то у меня большие на него планы. Хасиму же он сказал: - Ты поскачешь с ним. Рыцарь Ордена арабского происхождения, он говорит на нашем и их языках, тамплиер, преданный мне, как ассасин, умный и обласканный счастьем. Вдобавок ко всему на нем печать пророка. А то, на что способен столь универсальный дух, вы можете наблюдать на примере императора Фридриха, которому удалось завоевать Иерусалим не вынимая меча из ножен. Их было семеро: Орландо, Хасим и пятеро низаритов. Когда они проезжали через большие ворота Аламута, то представляли собою роскошную картину в белых мантиях с пурпурным подбоем. Серебряная оковка кинжалов сверкала на солнце. Они скакали на вороных, которые подчеркивали белизну их одеяний. Два мула везли за маленьким отрядом провиант для людей и коней, сменное белье, подарки и все что потребно человеку, если он почти три недели в пути. В седельной сумке Орландо вез послание Великому магистру в Иерусалиме. Самый важный груз находился в плетеной корзине – почтовые голуби. - Обходитесь с ними осторожно, – сказала на прощание Сайда, – чтобы, по крайней мере, один из них пережил тяготы пути. До равнины Месопотамии дорога вилась по дикой горной местности. Часы в седле пролетали как единый миг. Причиной тому было общество Хасима. Как все хорошие учителя он знал, как возбуждать любопытство снова и снова Так сразу в первый день путешествия он бросил вопрос: - Почему зеркало путает только правую и левую сторону отражения, но не верхнюю с нижней? Возьми квадратное зеркало с одинаковой длиной стороны. Левый и правый край ничем не отличаются от верхнего и нижнего. Если зеркало путает правую сторону твоего тела с левой, почему оно не делает того же с головой и ногами? Ты переворачиваешь сторону края зеркала наверх, но зеркало по-прежнему путает только право и лево. Ты ложишься перед зеркалом горизонтально. Твоя голова теперь находится слева, ноги – справа. Что же происходит? Поменяет ли зеркало, как ожидается, левое лицо с правыми ногами? Нет, оно делает левую сторону твоего тела правой, а правую – левой, хотя лево и право теперь лежат сверху и снизу. Откуда появляется эта странная мания, менять стороны, но никогда не ставить что-то с ног на голову? После дневной молитвы он спросил их:, - Аллах всемогущ? - Как можешь ты сомневаться в этом? – возмутились низариты. Хасим ответил: - Если Аллах всемогущ, то нет ничего, что ему не подвластно. Это так? * - Верно. -Тогда он должен уметь создать такой камень, который столь тяжел, что его никто не в состоянии поднять, даже он сам. И если его никто не может поднять, то где же его всемогущество? Время от времени он задавал им загадки или арифметические задачки. - У эмира было одиннадцать благородных скакунов. На смертном одре он завещал единственному сыну их половину, любимой наложнице – четверть, а старому телохранителю – шестую часть. Затем он умер, и никто не был в состоянии разделить наследство. - Это невозможно, – засмеялся Орладно, – если, конечно, не разрезать животное. -Так думали и наследники. Они обратились за помощью к мудрецу. Тот взял своего собственного коня и поставил среди одиннадцати. Теперь их было двенадцать. Половина из двенадцати – шесть. Их получил сын. Четверть от двенадцати – три. Их получила женщина эмира. Шестая часть от двенадцати были два коня для слуги. Шесть плюс три плюс два будет одиннадцать. Двенадцать коней стояло во дворе. Один был лишним, а именно конем мудреца. Он сел на него и ускакал. После восьми дней пути они достигли реки Диалы. - Если мы пойдем по ее течению, – сказал Хасим, – то завтра вечером будем в Багдаде. * * * Багдад! Что за город! Всадникам, прискакавшим к городу со стороны равнины, издали он показался океаном, над которым плыли золотые купола дворцов и мечетей. Подобно лесу корабельных мачт, подобно войску копьеносцев кололи небо башни и минареты. Подъехав ближе, к основанию большой городской стены, Орландо почувствовал себя муравьем. - Здесь три тысячи мечетей, – сказал Хасим, – восемнадцать университетов и бесчисленное количество школ, открытых для всех. Библиотеки Багдада хранят больше книг, чем библиотеки остального мира вместе взятые. Улицы замощены. Дважды в день их моют водой. Вывоз мусора и подземная канализация позволяют содержать город в чистоте. Когда поздним вечером они проезжали через большие ворота Тигра, уже горели тысячи масляных ламп, которые освещали ночные улицы. Со всех минаретов муэдзины созывали на вечернюю молитву. Какой гимн веры! Их квартира располагалась в восточной части города, недалеко от мечети халифа. Дом, который принадлежал даиламскому торговцу рисом, служил для путешествующих низариты гостиницей. По дороге им повстречалась волшебная процессия. В паланкине с куполом, который несли два белых верблюда, сидела закутанная в вуаль женщина с золотым украшением на лбу. Впереди нее на верблюдах передвигалось вооруженное войско. ЗаверЬгали процессию служанки в длинных развевающихся одеждах с бьющимися на ветру головными повязками – истинное облако прелести. - Принцесса Масуда, – сказали прохожие. – Да пошлет ей Аллах долгое счастье и всеобщее покровительство. - Вы прибыли вовремя, – сказал торговец рисом. – Через два дня мы празднуем свадьбу моей младшей дочери. Окажите мне честь и присоединитесь к нам! Орландо был восхищен таинственным миром арабского дома. Запутанные, словно бы вставленные одно в другое помещения, полностью отрезанные от внешнего мира, – потому что нет окон, которые выглядывают на улицу. Все открытые места заканчивались дворами: световые колодцы, глаза в небо. Тонкие струи воды падают в чашу фонтана, издавая восхитительный звон. Цветы, травы, вьющиеся растения и тут же певчая птица в клетке. Обожженные плитки мерцают, светясь синим. Из глубины покоев доносятся то постукивание медной посуды, то жужжание кипящего чайника. Изредка слышен девичий голос из запретной части дома, которая принадлежит только женщинам и которую нельзя переступать незнакомцу. Искусно вырезанные деревянные решетки перед окнами преграждают путь любопытному взгляду. Террасы на крыше также предоставлены женщинам. Здесь выполняются домашние работы, здесь болтают с соседками. Только немногие помещения доступны мужчине. Арабский дом принадлежит женщине. Мужчина здесь только гость. Его жизнь протекает снаружи: на рынке, за работой, в беседах с другими мужчинами. Посреди ночи Орландо разбудил дикий пронзительный крик, высокий и резкий, то усиливающийся, то ослабевающий. Ребенок? Птица или кошка? Он натянул одеяло на голову. Уставший от долгой скачки он провалился в бездну без видений. - Вы хорошо отдохнули под моей крышей? – приветствовал их утром хозяин. – Надеюсь, заффат аль-хамам не нарушил наш покой? - Заффат аль-хамам? – спросил Орландо. - Да, это праздничное купание женщин перед свадьбой. - Это было скорее похоже на убой скота, – усмехнулся Орландо. - Куры тоже кричат, когда их ощипывают. - Ощипывают? - Объясни ему это, – сказал хозяин Хасиму. - Чтобы поистине насладиться женщиной, нужно, чтобы она была обнажена, абсолютно обнажена. Поэтому невесте выщипывают все волосы на теле. - Кто же счастливец, который получает ощипанную голубку? - Ат-Табари, торговец коврами, богатый мужчина из влиятельной семьи. Его дом на другом берегу Тигра называются в народе Золотым дворцом. - Тогда, должно быть, у него завидный гарем? - Вместе с Сухелой – четыре жены, как и дозволено Кораном. Но он располагает изысканными рабынями. Их у него столько, что порой он одаривает ими сановников дивана. Многие девушки из свиты принцессы – их вы видели вчера возле моего дома – происходят оттуда. Ни в каком другом месте земли не встретишь так много красивых рабынь со всего света, как в Багдаде. Когда позже в тот же день они отдыхали в тени финиковой пальмы и наблюдали, как рабы разгррка-ют грузовую баржу, Орландо спросил: - Как это возможно, что в обществе правоверных есть рабы? Хасим ответил: - Это справедливый вопрос. Согласно шариату, ни один правоверный не может держать в рабстве другого правоверного, но не найдешь запрета, который нарушался бы так часто, как этот. Даже пророк держал двух рабынь в своем гареме, которые впрочем не были мусульманками. Мария была из коптов, Сафия – из евреев, что никак не умаляло ее в глазах пророка. Когда Сафию называли еврейкой ревнивые жены арабского происхождения, Мухаммед советовал ей: «Отвечай им: Исаак – мой отец, Абрахам мой предок, Измаил мой дядя, а Иосиф мой брат». - Откуда же появляются рабы? - Когда мусульманский полководец завоевывает земли, у него есть право обращать в рабство побежденных мужчин, женщин и детей. Добыча – победителю. Впрочем, пророк утвердил рабство в тех случаях, если выполнены два условия: рабы должны быть неверными, и их нужно покорить силой. Кто сдается без боя, тот избегает рабства. В действительности все обстоит по-другому. Некогда ислам возвысил униженных. А затем он сделал работорговлю краеугольным камнем своего существования. Нет грязной работы в халифате, которую не выполняли бы рабы. От погонщика верблюдов до великого визиря – каждый мужчина содержит наложниц, игрушку для утех, с которой можно обращаться по своему желанию. В нашей истории много халифов, чьи матери были рабынями. Только три визиря за всю эпоху Абба-сидов были сыновьями свободных женщин, а при Омейядах в Андалузии не было ни одного. Мать Ха-руна аль-Рашида была рабыней из Йемена. Мать халифа аль-Мансура была берберской рабыней. - Существует ли объяснение этому факту? – спросил Орландо. -Для всего существует одно объяснение, – ответил Хасим. – Гаремы богачей полны изящной женской военной добычей. У Харуна аль-Рашида были тысячи невольниц. У аль-Мутаваккиля из династии Аббасидов, говорят, имелось четыре тысячи невольниц. Конечно, там собирались самые прекрасные из прекрасных и самые благородные из благородных. Поэтому женщине недостаточно юности и красоты, чтобы стать любимицей господина Только очень необычной, образованной и утонченной женщине удается завоевать внимание халифа. В этой смертельной конкурентной борьбе арабским женщинам благородного происхождения приходится нелегко. Они скованы строгой моралью, которую им привили с хорошим воспитанием. На молодых таджичек, курди-нок, бербериек и девушек кочевников она не действует. Они умеют служить мужским утехам, раскрепощено и бесстыдно. - Это справедливая месть рабынь свободным женщинам. Рано утром следующего дня они вместе посетили общественные бани. - Таких очень много, – заверил их хозяин, – в городе их не перечесть. - Что, здесь такие грязные люди? – осведомился Хасим. - Без своих бань Багдад бы давно вымер. - Почему? - В хаммам идут, чтобы заниматься любовью. Баня – это начало и завершение каждого полового объединения. Это высочайше эротическое место, В каноне пяти великих блаженств говорится: «Блаженство на миг – это половое сношение; блаженство на день – это баня; блаженство на неделю – это полная нагота после удаления всех волос на теле». Женщины лучших семей большую часть дня проводят в бане за мытьем, массажем и удалением волос в паховых впадинах, на руках и ногах, прежде всего со срамных губ при помощи нуры. - Нура? Что это? – спросил Орландо. -Ты не знаешь, что такое нура? Нура – это паста из древесной смолы и пчелиного воска. Она наносится на тело в жидком состоянии. Когда масса застынет, то волосы легко вырвать. В Багдаде используют нуру даже мужчины и не только для того, чтобы понравиться женщинам. Эпиляция повышает потенцию. Вам следует попробовать! Что для мужчин медицина, то для женщин – их долг. Ни один мужчина не коснется женщины с волосами на срамном месте. В своем ироничном стихотворении Ибн аль-Хад-жадж написал: «Ее вульва взъерошена, как шевелюра бродяги». Но баня – это нечто большее. Что для нас, мужчин, базар, кофейня, улица, то для наших жен – хаммам. Здесь сплетничают, устраивают смотрины будущим невесткам матери взрослых сыновей. Но не только честные разрешенные игры пышно расцвели здесь, но и запрещенная любовь юношей между собой, но и тайная любовь между женщинами. Не напрасно баня и кладбище – единственные места, где нельзя молиться. Бани отличают от всех построек уже издали – по черному цвету окрашенных стен, которые мерцают, как полированный мрамор. Это потому, что они выкрашены битумом. Клейкий, как мед, он течет из теплых источников. В бане, которую посетили Хасим и Орландо, имелись ванные с холодной и горячей водой, парилка, помещения для массажа и чайная комната. -Жители Багдада гладки и фальшивы как змеи, – сказал арап, который их массировал. – Они считают свой город пупом земли. Иноземцев они презирают. Все живут не по средствам. Свои сделки они совершают на взятые в долг динары. Ни одного взвешивания не происходит без обмана. Ни одного договора не заключают здесь без вероломства. - Неужели вам нечего сообщить о них хорошего? – усмехнулся Орландо. - О, да! Грация их женщин. Нет более красивых женщин под солнцем. Учтите это! Соблазн любви так велик и таит в себе немалые опасности для таких светлых мужчин, как вы. Во вторую половину дня они поднялись на крышу самой большой и красивой мечети города, Нисамийи. Как ожерелье между двумя грудями сверкал Тигр между Восточной и Западной частью старого города. - Халиф аль-Мансур, говорят, собственноручно начертил планы своей новой столицы. Он назвал ее Мадинат аль-Салам, городом мира. - Разве в Коране не так назван рай? - Верно. Этот город должен был стать раем. Ман-сур призвал строителей, ремесленников – сотни, тысячи из Мосула, Басры, Куфы, где самые живут лучшие укладчики кирпичей. И уже через четыре года круглый город был завершен. О нем по праву можно сказать, что ни в Европе, ни на Востоке нет ничего подобного ему. Багдад расположен в центре исламского мира. Здесь устроили себе обитель талант и изысканность. Ветры дуют мягко, науки процветают. Ужепри Харуне аль-Рашиде число жителей Багдада достигло миллионной отметки. Три понтонных и два каменных моста соединяют два берега. Помимо них много маленьких мостов, потому что город пересечен многочисленными каналами. Тысячи грузовых барж и барок перевозят грузы, скот и людей. Здесь лодки – такая же обыденность, как в других городах ослы. Увеселительныебарки халифа построены в виде животных – позолоченных слонов, львов, драконов и дельфинов. - Видите мужчину вон там? – перебил его Орландо. - Бородача в коричневом бурнусе? Он постоянно преследует нас - Зачем ему это? Не выдумывай ерунды. В такой толпе всяк преследует другого. Ночью Хасим и его низариты ходили по освещенным улицам и базару. Все площади бурлили шумной жизнью. - Спит здесь кто-нибудь по ночам? – спросил Орландо. - Здесь спят добродетель и приличие, – ответил Хасим. Три женщины шли на встречу, их лица закрывало покрывало, руки и животы были обнажены. Их смех звенел призывно, как золотые колокольчики на их лодыжкам и запястьях. Один низарит сказал: - Вы чудесно пахнете, как… - …как цветы, которые жаждут оплодотворения 274 пыльцой, – рассмеялся молодо^ араб, который торговал дынями. Позже они увидели халифа. Он проплыл мимо на лодке, вышел у своего дворца на левом берегу реки и отравился на охоту. Он был одет в белые, богато расшитые одежды, на голове красовалась шапка из черного меха. - Как он молод! – заметил Орландо. - Ему исполнится двадцать пять, – отозвался Хасим. – Люди любят его. Короткая густая борода скрывала лицо халифа. Он был мальчишеского телосложения, светлокожий и среднего роста. - Ни один халиф не одаривает своих приближенных столь щедро. За это в случае их смерти их имущество возвращается к нему обратно. По этой причине, как говорят, он обычно дарит своим почтенным визирям и кадиям особенно красивых наложниц, потому что существует ли более изящный способ, убить старого мужчину, чем положить ему в постель юную, горячую женщину? Он придерживается всеми одобряемого мнения, что каждый свободный мужчина имеет право увидеть свою невесту перед помолвкой обнаженной. Даже осла осмотрят перед покупкой основательнее, чем жену. Кому же понравится брать завернутый товар? -Должно быть, это удовольствие – жить здесь, – сказал Орландо. - Багдад – дивное место для богатых, но для бедных – это ад нищеты. В этих муравьиных норах бедняк потерян как Коран в доме безбожника. Хотя свободные рангом и выше рабов, масса бедных людей живет ужаснее, чем ничтожные невольники, у которых, по крайней мере, есть господин, который заботится о них. Помощники банщиков, лоточники, грузчики, нищие, воры, калеки, грязные отбросы всех рас и народов, они каждую минуту готовы совершить низкий поступок. Поток этих изгоев, живущих вне закона, постоянно увеличивается. Как магнит, их притягивает великий город. Все надеются найти здесь счастье. - Этот, кажется, свое уже нашел, – проговорил Орландо, когда они проходили мимо тучного мужчины. На его жирных пальцах сверкали золотые кольца. Четверо нубийских рабов бегом тащили его по улице. Их обнаженные торсы блестели от пота. - Купец, – сказал Хасим, – Богатство купцов Багдада стало легендой. Им принадлежат самые красивые дома, самые чудесные сады и самые прекрасные наложницы. Они так зажиточны, что дают в долг халифу, и не без выгоды для себя. При этом они ссылаются на Коран. Честный купец будет сидеть в тени трона Аллаха, как сказал пророк. Абу Бакр, первый из всех халифов, был торговцем сукна, халиф Отманн торговал зерном. - Мне не нравится их спесивый способ демонстрировать свое богатство, – сказал Орландо. - Знаешь, что на это ответил бы тебе этот толстяк в паланкине? «Если Аллах дарует богатство, то он желает, чтобы его видели». Так написано. Разве пророк не учил: «Бедность почти так же недостойна, как отклонение от истиной веры?» В действительности все эти люди удалены от истинной веры гораздо дальше, чем самый ярый язычник. Их бог – деньги. Ты знаешь, как они называют в Даиламе дьявола? Господин рынков. И это совершенно верно. Поздно ночью Орландо покинул дом, чтобы прогуляться после обильной еды. Небо было усеяно звездами, улицы пустынны. С Тигра доносилась музыка. Орландо пересек площадь и тут увидел на другой стороне знакомого бородача в коричневом бурнусе. Он стоял там, наполовину скрытый тенью стены, будто поджидал его. Орландо пошел к нему. Едва он приблизился к нему, тот прошептал ему: - Monstra te esse frater! И пока Орландо еще обдумывал, должен ли он себя раскрыть, незнакомец продолжил: - В нашей жизни вы зрите только внешнюю оболочку; от вас сокрыта мощная сила ядра. С этой фразой обращались друг к другу только высшие тамплиеры. Лишь посвященные знали ее. Бородач увлек Орландо в тень подворотни. Темнота окружила их. Голос у самого уха прошептал Орландо: - У нас мало времени, брат. Слушай меня. Ты везешь с собой почтовых голубей из Аламута. -Да, три голубя. - Есть только один. Двух других мы взяли себе. Мы подменили их своими. Никто не заметит разницы. - Что вы намерены сделать? - Если тебе угрожает опасность, то мы предупредим тебя. Голуби – единственная связь с твоим Орденом. Смотри в оба! Если мы пошлем тебе голубя с красной шерстяной нитью, значит, речь идет о твоей жизни! Удачи! Затем незнакомец исчез, как призрак. * * * Ночью они выехали. Когда взошло солнце, Багдад остался уже далеко позади. Одиночество равнины охватывало их, как праздничная тишина в мечети. Слышался только цокот копыт. Молодой низарит выскользнул из седла. Он сорвал дикую лилию и протянул ее навстречу свету утреннего солнца: - Красиво, – сказал Орландо. – Кто это написал? -Я, – рассмеялся низарит. - Ты поэт? - Среди нас каждый поэт, – сказал Хасим. – Никакой язык так не соблазняет на сочинение стихов, как арабский. Поэзия заменяет все искусства, которых нет в исламе: живопись, скульптуру. Наш язык – наша музыка. Ее звучание важнее, чем смысл фразы. Возьми, например, девушек из «Тысячи и одной ночи». Никто не интересовался, было ли их действительно так много. Никто не пересчитывал их. «Тысяча и одна». Потому что только немногие числа звучат так прекрасно: alf laila wa-laila! Какое название для книги сказок! Низарит добавил: - Недаром Аллах записал Коран на арабском языке. Число двадцати восьми букв соответствует двадцати восьми фазам луны. А другой добавил: -Двадцать восемь суставов имеет человек на пальцах его обеих рук, и двадцать восемь зубов, зубы мудрости не считаются. Во время дневного отдыха Хасим начал говорить о мистике чисел. Он сказал: - Семь – число женщины. В возрасте два раза по семь начинает бить источник ежемесячного кровотечения, дающий жизнь. После семи раз по семь лет он иссякает. В возрасте четыре раза по семь женщина расцветает физически и духовно. Сыновья, которые зачаты в это время, сильнее, чем другие потомки. Пророк был побегом этого возраста. Это распространяется на Харун аль-Рашида и на Кайма. Четыре раза по семь дней длится круговой бег времени от одной полной луны до другой. Четыре раза по семь – это двадцать восемь. Двадцать восемь делится только на один, два, четыре, семь и четырнадцать. Сложив эти числа, ты получишь снова двадцать восемь. Эта математическая магия не живет в других числах. Это священное число приливов, зачатия, женского волшебства. Вечером они сидели возле огня во дворе караван-сарая и смотрели на звездное небо. - Ислам подчиняется ночи, – сказал Хасим. – Месяц – наше главное светило. День христианина начинается с восходом солнца. День мусульманина начинается сразу после захода солнца, то есть ночью. Что для христианина крест, то для нас полумесяц. Восток находится во власти разума, Европа – чуда. Это очевидно по нашим храмам. Мечеть – не священный дом Бога с алтарями, на которых происходят чудеса. У нас нет хорального пения, игры органа, ликов святых, реликвий. Мечеть – не мифическое место, а место для собрания. Единственное украшение внутренних помещений мечети – настенный орнамент из абстрактных, математических образов, которые не представляют ничего предметного и живого. - Почему пророк запретил изображение предметов? – спросил Орландо. - Нет никакого запрета пророка. Он только сказал: «Азартные игры и идолы омерзительны для Господа Бога». Но это относится не ко всем изображениям. Аллах – божественное существо, без плоти и непредставимое. Так как он ни разу не принимал человеческого облика – подобно тому, как воплощался христианский сын Бога, – то не существует никаких зрительных образов Аллаха. Нет ни рождения, ни богоматери, ни чуда, ни распятия. Библия состоит из взаимосвязанных событий, от Ноева ковчега до исхода через Красное море. Коран – это свод законов, молитв, наставлений. Почитание абсолютно абстрактного Бога само собой исключает всякое изображение. Кого нам изображать? Сущность ислама так же отвлеченна, как число. Нет никакого совпадения в том, что сыновья Аллаха развили основу математики. Европа пользуется арабскими цифрами. «цифры» и «алгебра» – арабские слова, равно как «зенит», «азимут», «надир» и множество других астрономических понятий. Ни один культурный народ до нас не знал по настоящему абстрактных чисел. Строители пирамид на Ниле считали штрихами. Двеннадцать – было двадцать штрихов. Даже технически одаренные римляне выстраиввают палочки в ряд друг за другом. Число 387 они писали: «сто-сто-сто-пятьдесят-десять-десять-десять-пять-один-один». Письменный счет, даже самым простейшим способом, при таком письме невозможен. Гениальная новизна арабских цифр состояла в введении нуля, загадочного знака, собственно не существующего числа. Ноль может обозначать как ничто, так и бесконечно много, если он стоит за другим числом. В нуле кроется существо абстрактного Бога из пустыни. Ночью Адриан говорил с Орландо во сне: - Пока благородная элита чванится среди нас тем, что не умеет писать, здесь каждый феллах, каждый водонос должен уметь читать священное писание, иначе он не может быть мусульманином. Унас только священник имеет доступ к священной книге. Никто, кроме него, не владеет грамотой. Только он говорит по-латыни. Образование народа ему не просто безразлично, оно совершенно нежелательно. А в Багдаде открытые школы бесплатны для всех. А еще – университеты! Какая духовная и политическая элита обучается здесь! Ты знаешь, что написал Мухаммед: «Чернила ученика более святы, чем кровьмученика». Утверждение, за которое христианин предстал бы перед судом инквизиции. И он учил: «Вся мудрость от Аллаха. Тем самым она торжествует, и неважно, из какого источника она исходит, пусть даже из уст неверного». Обратное возглашает Апостол Павел: «Разве Бог не объявил мудрость этого мира безумием? Бог говорит: Я хочу уничтожить мудрость мудрых, а разум разумных я хочу отвергнуть». Иногда я ощущаю себя как еретик Пелагий… Орландо проснулся. С ним разговаривал Адриан? Или он вел разговор с самим собой? «Как разобрать, мои ли это были слова или Адриана? Не переживаем ли мы одни и те же ощущения? Но откуда мне известны во сне вещи, которые наяву кажутся незнакомыми? Почему я могу цитировать строки из Библии, которых днем не знаю? Возможно, когда-то я читал эти места и сохранил в памяти, чтобы извлечь в нужный момент из хранилища, подобно тому, как сойка, которая спрятала тысячи буковых орешек, находит их в свое время. * * * В гостинице они спали в одной комнате, но на отдельных постелях. Что было удивительно, потому что гости, мужчины и женщины, делили друг с другом одно ложе, иногда устраиваясь и втроем, и вчетвером. - Да откуда взялись все эти блохи? – стонала девушка, которая постоянно чесалась. - Из грязи, – ответил Бенедикт. – Мухи возникают сами по себе из любого мяса, комары – из сырости, блохи и вши из – нестиранного белья. -Ты думаешь, у них нет матери? – спросила девушка. - Паразиты возникают из отбросов без оплодотворения, как мыши и крысы. Они образуются из падали, из протухшей муки при лунном свете, поблизости от кладбищ и холмов висельников в час духов. Ты уже была в полночь на кладбище? - Нет, – ответила Магдалена, – только на холме висельников. - Что же привело тебя в этот час к виселице? - Сбор кашки. Ты знаешь, что это такое? - Нет, – сказал Бенедикт. - Нет лучшего лекарства, чем кашка из мумии. Для этого нужно тело молодого человека, которого задушили на виселице или колесовали. Ты должен отрезать кусок, толщиной с большой палец, при полной луне, посыпать алоэ, вымочить в водке и повесить на воздухе, пока не исчезнет запах, и плоть не приобретет цвет копченостей. Затем следует настоять его на можжевельнике, и эта настойка помогает от любой боли. - Мне кажется, ты знаешь таких вещей очень много. - Моя тетка была ворожеей. Она научила меня разным вещам, от целебных трав до люциферума. - Люциферум? - Напиток маленькой смерти. А как, ты думаешь, я избавилась от палача? -Ты отравила его? - Ну, зачем так, – засмеялась она, – я его усыпила. Он заснул глубоким сном, точно летучая мышь в мороз. Когда Бенедикт проснулся ночью, то постель Магдалены была пуста. Он нашел ее в саду. –Тебе плохо? –Уже хорошо. -Ты больна? Что у тебя болит? - У меня все в порядке. Наоборот: даже все в избытке. - В избытке? – удивился Бенедикт. –Я беременна. - Ты ожидаешь ребенка? - Нет, я не жду его. Это была одна из причин, почему я отправилась в баню. Говорят, горячие бани выгоняют из утробы плод. -Ты не хочешь его? - Кто же захочет ребенка от палача? - Возможно, я смогу помочь тебе, – предложил Бенедикт. – Я поговорю с бернардинцами. - С кем? - С монахами святого Бернарда, с монахами ордена цистерцианцев. Между ними и нами существует тесная связь. Их аббат Бернард из Клерво был одним из основателей Ордена тамплиеров. Их мастерство в области медицины бесспорно. Они помогут тебе. Брат Беринга, аптекарь бернардинцев, был сух, как одна из тех палок, на которых он выращивал бобовые растения в своем саду. Красной, словно цветки огненного горошка, была его борода, взъерошенная, точно мята. - Ты говоришь, я должен?… – переспросил он недоверчиво. - Я хотел бы, чтобы ты помог девушке избавиться от плода. Полагаю, у тебя найдется подходящая для этого трава. - Кто отец, ты? – выпытывал у него Беринга. -Да нет же, – ответил Бенедикт. – Я выполняю тайную миссию моего Ордена Эта девушка мне необходима. Она должна обеспечить доступ к одной персоне мркского пола. Ты понимаешь, что я имею в виду? Беринга не понял его. Он сказал: - Решение зависит не от меня. Если орден позволит сделать ей аборт, то я буду знать, как тебе помочь. Еще во второй половине того же дня аббат позвал к себе нотариуса Альфонсо, который был ответственным за освидетельствование сделок Ордена. Альфонсо процитировал из римского права – с этой затрепанной книгой он не расставался, как с Библией. - Anima est aer conceptus in ore, tepefactus in pul-mone, fervefactus in corde, diffusus in corpus. («Душа – это воздух, который вдыхается ртом, согревается легкими, разжигается в сердце, распределяется по телу»). Это означает: лишь первый вздох после рождения делает плод человеком. Он взглянул на аббата. На его лице было написано недоумение. Альфонсо пролистал пару страниц: - Еще четче это сформулировал Папиан. Здесь написано: «Partus nondum editus homo non recte fuis-se dicitur. (Еще не рожденный плод не является настоящим человеком»). И в дополнении к Corpus Juris Civilis императора Юстиниана из шестого века после Рождества Христова: «Parrus enim antequam eda-tur mulieris portio est vel viscerum. (Плод, пока он еще не рожден, является в своем роде лишь внутренностями женщины.») Относительно нашего случая, если женщина согласна на операцию своих органов, точнее, просит об этом, то для этого нет никаких возражений морального порядка. - Вот в этом-то и весь вопрос, – сказал аббат. - По-другому обстоит дело, если женщина замужем, – продолжал законник. – Потому что по действующему праву наказуемо не столько изгнание плода, сколько предосудительный факт лишения супругой супруга законного потомства. Это правонарушение квалифицируется не как убийство, но как воровство. Ненаказанным остается аборт замужней женщины, если имеет место быть согласие супруга или если беременность является результатом внебрачных отношений. - Что относится к этому случаю, – добавил аббат, – потому что эта свадьба палача была проведена без церковного таинства и, поэтому, не правомерна. Брат Беринга был малокровным мужчиной со слишком большим кадыком, потому что он предавался юношескому пороку, о котором все знали, что ему, впрочем, совсем не мешало. - Даже у самих цветов нет пола! – бывало, говорил он. Он не без гордости вел Бенедикта мимо цветущих грядок монастырского сада. Возле живой изгороди из можжевельника он остановился, сорвал листок, понюхал его и протянул Бенедикту. - Лучший виновник в смерти приемных детей – это можжевельник. Его еще называют пальма девственницы. В праздник входа Господа в Иерусалим крест Спасителя украшают вечнозеленым можжевельником. Старые ведьмы и проститутки собирают освященные ростки и растирают их в порошок. Восемь из десяти изгнаний плода сделаны подобным способом. К сожалению, это действенное средство также и смертельно. Оно всегда заканчивается смертью плода и часто – смертью роженицы из-за удушья. Более щадящее средство – отвар из плюща и золототысячника, который принимают много дней. Добавь к этому язычки Артемиды, отгон из корня орешника, змеиной травы, меда вместе с сотами. -Ты хорошо разбираешься в подобных вещах, – усмехнулся Бенедикт. - Это классический рецепт монахинь, – ответил Беринга. Боль ударила ее как удар кулака. Она ушла в поле, как ей посоветовал брат Беринга. Судороги заставили ее пасть на колени. Под терновым кустом она легла. Вечерний туман заволакивал ее. Она закричала, и сова ответила ей. Магдалена легла лицом в траву. В окровавленных руках она держала изгнанный плод. Он был не больше лягушки и таращился на нее пустыми глазами. Голова – слишком огромная. В его тельце, студенистом и почти прозрачном, еще пульсировала трепещущая жизнь. Его конечности барахтались как хвостики головастика. Когда она вымыла его в ближайшем ручье, луна вышла над лесом. На кладбище за деревенской церковью она собственными руками вырыла могилу для своего первенца. Иисус на каменном распятии смотрел на нее. Облако закрыло луну. Птица мертвых закричала. Или это была душа некрещенного? Могилы поднялись. Иисус корчился в муках. Костлявые руки потянулись к ней. Громыхающий смертельный танец, дух ведьмы. Святая дева Мария, помоги! Преследуемая всеми исчадиями ада, она, дрожа всем телом, убежала оттуда. Бенедикт нашел ее утром перед входной дверью гостиницы. * * * Леон Бруссар, Великий магистр ордена Храма в Иерусалиме, был очень заметным мужчиной. На целую голову он был выше своих спутников. Волосы и борода его были снежно-белыми, коротко подстриженными. Густые низко опущенные брови затеняли глаза. Когда он говорил, то двигал длинными, тонкими руками с большой выразительной силой. Его сопровождал сенешаль, человек с мрачным взглядом. Многолетнее военное ремесло отпечаталось на его лице. Секретарь великого магистра, напротив, был молодым человеком с заметной примесью арабской крови. Встреча состоялась во внутреннем дворе крепости. Орландо сопровождал Хасим. Великий магистр ожидал их стоя в конце колоннады. Орландо, поклонившись, подал свое письмо. -Добро пожаловать в Крак-де-Шевалье, – сказал Великий магистр. – Вы из Аламута? Долгий путь. Надеюсь, путешествие доставило вам радость. Он рассмотрел печать, прежде чем взломать ее. На ней была изображена пчела в сотах. Потом прочитал послание – неоднократно, как показалось Орландо. В конце концов он молча сложил письмо. Секретарь протянул руку, чтобы забрать пергамент. Великий магистр не обратил на это внимания. Он засунул письмо в разрез своих широких одежд на груди. - Вы получите ответ через несколько дней, – сказал он, – а пока вы наши гости. - Ты освободил почтовых голубей? – спросил Хасим вечером того же дня. - Да, конечно, – ответил Орландо. – Сразу же после прибытия, как и договаривались. - Это очень хорошо, – ответил Хасим, – их с нетерпением ждут в Аламуте. Крепость Крак-де-Шевалье находилась на возвышении на восточном склоне горы Анзарии и сторожила широкую равнину. Построенная первоначально арабами крепость была завоевана крестоносцами. Граф Триполи передал их мальтийцам. Теперь она служила тамплиерам форпостом на торговой дороге в Хомс. Вид с зубчатых стен открывался завораживающий. Орландо и Хасим свободно передвигались внутри крепостных стен. Низариты разместились возле ворот святой Агнессы, в своего рода.караван-сарае. Во второй половине следующего дня Великий магистр дал знать Орландо, что желает отужинать с ним. Он ожидал его после захода солнца. Вместо большого стола в столовой Великого магистра стоял только низенький столик. Ковры заменяли стулья. Леон Бруссар пригласил Орландо занять место напротив него. Молодой брат Ордена внес блюда: жареные птицы, рыба. Их запивали водой. Блюдо с виноградом и фиником стояло подле- - Необременительная ночная трапеза – верное обрамление для беседы с глазу на глаз, – сказал Великий магистр. Он свободно говорил по-арабски с андалузским акцентом. – Старец Горы сообщил мне в письме, что я могу говорить с тобой как с ним. Это очень необычное доказательство доверия к столь молодому человеку. К тому же ты не выглядишь как низарит. - Я родился в Гранаде и вырос в Александрии. - Как же ты оказался среди низаритов? - Пути Аллаха запутанны. - И все же они всегда приводят к цели, – добавил Великий магистр. – Ты пользуешься доверием Кайма. Опиши мне его. Что он за человек? - Существует определенное сходство между ним и вами, – сказал Орландо. - Это не удивляет меня, – засмеялся Великий магистр. – Существует столько внешних совпадений между нашими орденами, что многим владыкам это обеспечило бессонные ночи. -Что вы хотите этим сказать? – спросил Орландо. - Посмотри на эту рыбу. Она почти ничем не отличается от рыбы из твоей родины. Конечно, существуют более маленькие и более крупные рыбы, плоские и вытянутые, но у всех основная форма совпадает, хотя рыбы из вашего пруда никогда не встречались с нашими. Задачи существа определяют его форму. Нет никакой случайности в том, что пасть находится спереди. Только там она выполняет свою задачу, потому что впереди она ближе к добыче. Рыба способна проглотить корм быстрее, чем другое животное. Ее глаза тоже не могут находиться сзади, потому что рыба хочет видеть то место, куда плывет, а не то место, где она находится. Рыбам не требуются веки, чтобы закрывать глаза от жидкости. Им не нужны ни ноги, ни крылья. Вода сама несет рыбу, куда она хочет. Как руль корабля она использует плавник хвоста. Даже цвет ее кожи не случаен. Ее спина всегда темнее брюшка, чтобы она не была видна сверху на фоне темного дна. Бог был не свободен в творении своих созданий. Он не мог дать разгуляться своей фантазии. Необходимые для жизни требования диктовали ему образы. Одинаковые задачи создали неизбежно одинаковые формы. По этой причине ордены ассасин и тамплиеров так похожи. - Разве это действительно так? – изумился Орландо. - А ты не замечал, что ассасины и тамплиеры носят почти одинаковые одежды: белый плащ и красную эмблему? У вас полумесяц, у нас мученический крест. Я не знаю, известны ли тебе наши правила, но ваши я знаю очень хорошо. Они совпадают целыми списками пунктов. Едва ли можно говорить о случайных совпадениях. Внешне мощь ассасинов базируется на дюжине неприступных крепостей, рассеянных далеко по чужим территориям. Число крепостей и укрепленных домов моего Ордена насчитывает почти девять тысяч, их цепь растянулась от Ирландии до Кипра. Мы такие же рыцари-монахи, и нам угрожает больше опасности от наших верующих братьев, чем от вас. И у вас обстоит не иначе. За небольшими исключениями все жертвы ассасинов были мусульмане: аббасиды, сунниты, сельджуки. Никогда не нарушался договор между нами и вами. Тамплиер, который убил посланника Старца Горы, был наказан нашим правосудием так строго, как если бы он убил брата по вере. Тайными соглашениями между нами и вами можно наполнить целый сундук. Но что я рассказываю тебе? Ты сам увеличил их число еще одним. -Я могу только подтвердить ваши слова, – сказал Орландо. – Каим питает большое уважение к ордену тамплиеров. В тех немногих случаях, когда от наших кинжалов пали христиане, мы действовали по поручению наших христианских друзей. К числу таких деяний относится убийство Людовика Кельгеймского. Вам известен этот случай? -Я слышал о нем, – сказал Великий магистр. Было очевидно, что тема эта неприятна ему. – Я спрашивал тебя, что за человек Старец Горы? Это правда, что он годами не покидает свою башню в Аламуте? - Когда бы мог мозг покинуть черепную коробку? И все же он лучше осведомлен, чем все члены его тела. В конце их беседы Великий магистр спросил: –Ты знаешь, за что мы платим вам? - Нет, – искренне ответил Орландо. - Но тебе известна величина суммы? - Нет. - О, Боже, что вы за люди! – воскликнул Великий магистр. – Я выдаю тебе на руки крупную сумму золотом, на которую ты сможешь купить всю эту крепость, а вы обращаетесь с этой ужасной передачей денег как с самым обычным поручением. Сколько у вас людей? - Семеро. - Семеро! Вы не боитесь, что вас ограбят? - Кто осмелится, – возразил Орландо, – ограбить Старца Горы? Он попросил дозволения посмотреть конюшни. На следующее же утро его просьба была выполнена. Тамплиер провел время под сводами нижнего двора крепости, где размещались кони. Их вид заставил сердце Орландо сильно забиться: роскошные арабские, чистокровные рысаки, со стройными ногами, породненные более с газелями, нежели с массивными скакунами Европы. Орландо остановился возле молодого мерина с искусно заплетенной гривой. - Благородное животное, – похвалил он. – Но почему же он такой нервный? Что с тобой? Конь, к которому обращались, насторожив уши и шумно раздувая ноздрями, рванулся с цепи. Глаза его, казалось, вылезли из орбит. - Осторожно! – предупредил тамплиер. Это были последние слова, которые долетели до Орландо. Когда он пришел в себя, то лежал на соломе. Его голова гудела как все колокола аббатства в Жизоре. - Где я? – спросил он. Как сквозь густой туман он увидел над собой лицо. Рука коснулась его щеки. –Ты меня слышишь? –Да, я слышу тебя! - Ты можешь двигаться? Орландо попытался встать. Но безуспешно. Лишь с чужой помощью он поднялся на ноги. Все закружилось вокруг. - Что со мной случилось? – спросил он. - Мерин лягнул тебя. Его кастрировали три дня назад, и он никого к себе не подпускает. Я должен был тебя предупредить. - Я долго был без сознания? - Только пару секунд. Ты ударился головой о косяк. У тебя хороший ангел-хранитель. Только один шрам на лбу. Великий магистр вызвал к себе сенешаля. - Я должен поговорить с тобой, – сказал он. – Этот посланник Старца Горы… что ты думаешь о нем? - Странный ассасин. -Ты прав. Тебе что-то бросилось в глаза? - Он говорит на андалузском арабском. - Дело не в диалекте, – сказал Великий магистр. – Его манеры. Как он движется, садится, как он ест. Можно подумать, что он один из нас - Один из нас? Вы думаете… он… - Тамплиер. Да, я это имею в виду. - Вы шутите! – засмеялся сенешаль. - Мне сейчас не до шуток. - Но вы не можете так думать. Вы ошибаетесь. Вы должны ошибаться. - Я редко ошибаюсь в людях. К тому же у меня есть доказательство. Великий магистр открыл дверь, которая вела в отдельный кабинет, и позвал молодого тамплиера. - Ты провожал сегодня посланника Старца Горы в конюшни. Расскажи нам, что ты видел. - Мы прошли совсем немного, и его лягнул недавно кастрированный мерин, да так, что он ударился лбом о косяк и потерял сознание. Я положил его спиной на солому, чтобы обработать его рану. Я внимательно осмотрел его голову в поисках повреждений. При этом я обнаружил печать Бафомета. - Ты хочешь сказать, что у него есть тайное клеймо тамплиера на затылке под волосами? - Этого не может быть! Ты наверняка ошибаешься, – возмутился сенешаль. -Я видел это собственными глазами. Клянусь всеми святыми. - Что должно это все обозначать? Тамплиер на службе у Старца Горы! Ах, что я говорю: «на службе»! На привилегированном положении ближайшего доверенного лица. Это совершенно не можно! -Нет ничего невозможного, – сказал Великий магистр. - Каким ничтожным созданием должен быть тот, кто предал свой Орден! – возмутился сенешаль. – Мне надлежит заставить его говорить? - Он эмиссар Старца Горы. Не забывай об этом. Он неприкосновен. Кроме того, он больше нужен нам живой, чем мертвый. Не спускайте с него глаз! * * * В плотной толкотне улицы Орландо почувствовал, как кто-то пытается схватить его кошелек. Он резко повернулся. Перед ним стоял Захария. Захария уставился на него так, будто увидел привидение. Он попытался спастись бегством, однако Орландо крепко схватил его. - Захария! Это действительно ты? - Нет, пожалуйста. Отпусти меня! Мне больно! - Но, брат Захария, неужели ты больше не узнаешь меня? - Пожалуйста, Орландо, отпусти меня, – он говорил тихим, очень печальным голосом человека, навсегда утратившего надежду. - Поди сюда, дай обнять тебя, брат! Ты жив! - Нет, пожалуйста, не надо. - Мой Бог, ты жив! Я был уверен, что волны поглотили тебя! Как у тебя дела? Как ты попал в Аккон? - Это очень длинная история. Орландо втолкнул его в таверну, заказал сыра и кувшин вина. Сделав большой глоток, он протянул кувшин через стол Захарии. - Выпей, брат, за твое воскрешение из мертвых! Захария схватил кувшин и припал к горлышку. Он пил большими глотками, пылко, закрыв как глаза, в молитве, будто чаял обрести надежду в пьянящем соке лозы. - Оставь и мне, – засмеялся Орландо. - Закажи себе другой, – сказал Захария. – Тебе нельзя пить со мной из одной кружки. - Мы вместе хлебали суп из одного чугунка, спали под одним покрывалом. Ты что же, все забыл? - Я ничего не забыл. Но так не годится. - Что с тобой? Захария нагнулся, расстегнул цветную обувь, стянул ее и показал Орландо свои стопы. Они были черными. -Тебе стоит хорошенько помыть ноги, – пошутил Орландо. - Это не грязь, это лепра. -Ты имеешь в виду… -Да, проказа. Он начал свой рассказ, и чем дольше он говорил, тем более страстным и громким становился его голос.Захария не обращал внимания на окружающих. Слишком долго копились эти ужасные события, которые потом навалились все разом и только теперь были выражены в словах. - Когда я очнулся, я лежал на досках лодки. Рыбаки выловили меня в море. Они привезли меня на маленький остров у юго-восточного побережья Сардинии, где обо мне с большой любовью заботились женщины. Мои легкие так ослабли, что я много дней находился в беспамятстве, как новорожденный. Когда силы, наконец, вернулись ко мне, я узнал чудовищную правду: я находился на острове прокаженных. Когда рыбаки находят в воде незнакомца после кораблекрушения, то приносят его женщинам на остров мертвых, чтобы доставить несчастным радость, – как приносят умершему на могилу цветы. В конце концов мне удалось убежать, но было уже поздно. Проказа поразила мои ноги. Три дня я провел на море в весельной лодке. Потом меня подобрал венецианский корабль, который вез в Аккон лошадей по поручению Мальтийского ордена. Во время морского путешествия у меня было время поразмыслить о своей безжалостной судьбе. Ты знаешь, что делают тамплиеры с братьями, которые больны лепрой? Они отдают их ордену святого Лазаря. В такой больнице я должен буду закончить жизнь. Тогда я взял судьбу в свои руки. Из охраняющего стадо животного я превратился в одинокого волка, одиночку, который охотится далеко от стаи. Теперь ты знаешь, как я зарабатываю на прожитье. Чести больше нет, но кто честен? Рыцари Ордена? Не смеши меня! Проказа открыла мне глаза. В отличие от чумы, которая убивает тебя за три дня, таится что-то нежное в лепре. Это болезнь, которая дает тебе время для умирания, и этого времени довольно, чтобы как следует рассмотреть жизнь. С самого начала крестоносная идея была безумием. И мы были острием их копья: рыцари Храма, или, правильнее, братство бедных рыцарей Христа Храма в Иерусалиме. Ты знаешь, что святой Бернард думал о нас, о крестоносцах? Я прочитал это собственными глазами. «Среди них есть подлецы, безбожники, мерзавцы, разбойники, клятвопреступники и убийцы. Истинное спасение для Европы, что этот сброд отправился на Восток. С другой стороны, они хороши для черной работы, которая предстоит им там». И это говорит святой Бернард! Он говорит о нас, обо мне и о тебе – «подонки»! Оторванные от родины, всеми гонимые, безумные фанатики, которые выжгли на своей коже крест, с них начался первый крестовый поход. Он стоил жизни двухстам тысячам человек. О мужчинах не стоит печалиться. Они не желали ничего другого. Но дети! Их послали в дорогу, чтобы освободить от неверных Гроб Господний одной своей невинностью. Кто не заблудился по пути, был продан как скот на невольничьем рынке. «Спасайте Святые места! Этого хочет Бог!» Какое чудовищное кощунство! Ты уже осмотрелся здесь? В Акконе каждая итальянская республика имеет собственный квартал: Пиза, Амальфи, Генуя, Венеция. Они все занимаются прибыльной торговлей с неверными. Они продают мусульманам оружие, которым те потом убивают нас. Хозяин наполнил их кружки. Захария пил жадными глотками. Сильный жар горел в его глазах. -Дож Энрико Дандоло собрал восемьдесят пять тысяч талеров серебром за перевозку одного-единственного войска. Рыцари, которые не могли платить, должны были отработать за свой перевоз. И ты догадываешься, как? Им вменили в обязанность завоевать для Венеции Задар. Задар – христианский город. Точнее сказать, был христианский город. Его стерли с лица земли. Его жителей убили, изгнали или продали в рабство неверным. В конце концов, крестоносцы все же пошли на Константинополь. Город был разграблен и сожжен. Во имя креста они свергли крест. Захария осушил кружку, вытерев рот рукавом: – Знаешь, как проходил богоугодный захват Иерусалима? В храме Соломона, по имени которого мы называем себя храмовниками, крестоносцы учинили безжалостную резню сарацин, которые пытались спастись там. Они стояли в крови по щиколотку, как рассказывает Вильгельм Тирский, один из нас. Были перебиты все мусульмане, невзирая на возраст и пол. Но не только они. Синагога, полная евреев, была сожжена, после того как все выходы из нее заперли. Вот так освобождалось Святое место с кличем: «Этого хочет Бог! Это во имя Бога!» Захария впал в дикую ярость. Его глаза сверкали гневом. Уже ничего не осталось от прежнего юноши, с которым они вместе отправились в путь позапрошлым летом, чтобы открыть для себя таинственный мир. - Знаешь, – сказал Захария, – моя вера – это мое единственное богатство. Мы желали изменить Восток. Однако Восток изменил нас. Сейчас я знаю, почему Адриан покинул нас. Нет больше ничего из того, что было. Даже меня больше нет. -Ты болен, – сказал Орландо. - Поверь мне, проказа – не обычная болезнь. Эта эпидемия – наказание Божие за наши кощунства в Святой земле. Ты знаешь, что только во франконской империи существует свыше двух тысяч домов для прокаженных? Крестоносцы занесли эту чуму как клеймо Каина! Это и есть каинова печать. По какой другой причине зараженный лепрой считается нечистым? Он должен, как преступник, носить особую позорную одежду, он теряет все свои исконные права. Он больше не находится под защитой закона. Каждый может убить его безнаказанно, как шелудивого пса. Даже Церковь отворачивается от него. Того, кто заражается лепрой и не объявляет об этом, отлучают от Церкви. Всех подозреваемых приводят на обследование. Если таковой здоров, его оправдывают, если же болен, его сажают за решетки домов призрения как преступника. Такие нерасторжимые связи, как брак и принадлежность к ордену, считаются расторгнутыми. По больному лепрой служат панихиды, даже если он еще жив. Я мертв. Какая могила защитит меня от моего Бога? - Мы допросили того человека, с которым он тайно встречался, – сказал сенешаль. Он шел рядом с Леоном Бруссаром по усыпанной гравием дорожке сада, отделяющей покои Великого магистра от зверинца. - Он разговорился? - Не сразу. Но вы знаете, в конце концов они все начинают говорить. - Кто это? - Вы не поверите, он был тоже тамплиером. - Был? - Он не выдержал допроса. - Вы убили брата Ордена? -Мы лишили жизни несчастное создание, которое добывало себе на жизнь воровством, опустившееся и пораженное проказой. - Полагаю, он был тамплиером? - Да, тамплиер дома Ордена в Париже. Захария из Ратценхофена – было его имя. - В каких отношениях он находился с нашим человеком? - Их послали вместе в Аламут, чтобы разузнать об ассасинах. Причиной миссии послужило убийство Людовика Кельгеймского. -Ты хочешь сказать, что нам удалось заслать тайного агента в главную резиденцию ассасинов? - Мой Бог, какая фантастическая мысль! - Вы действительно верите, что такая пронырливая старая лиса, как этот Каим, попадется на такую неуклюжую уловку? - Да, ты прав. Пахнет предательством. Как зовут нашего человека? - Орландо Падуанский, синерубашник - Синерубашник? Непостижимо! И что должен был сделать здесь этот Захария? - Они потеряли друг друга из виду во время кораблекрушения. Захария из Ратценхофена спасся и был доставлен на остров лепры. Там он заразился проказой. Из страха перед изоляцией он спрятался в Акконе. Их встреча была чистой случайностью. - Чистой случайностью? Можно ли этому верить? Он говорил правду? - Ручаюсь. - А тот, другой… как его там? - Орландо Падуанский. - Он один из нас или один из них? - Почему вы сами не спросите его? - Как я могу задавать подобные вопросы? – сказал Великий магистр. – Если бы он был одним из нас, то открылся бы, по крайней мере, мне. Почему он скрывает от нас свою истинную природу? -Вы правы. Он – Иуда. - Он заслужил смерть. Предательство позорнее убийства. - Убийство! – Сенешаль остановился. – Это навело меня на мысль. Мы должны сообщить Парижу, что их брата Захарии из Ратценхофена больше нет среди живых. Мы нашли его с кинжалом в спине. Его последними словами были: «Орландо Падуанский – мой убийца». Мы заклеймим предателя каиновой печатью и освободим себя от подозрения, что мы имеем что-то общее со смертью этого несчастного. - Хороший шахматный ход, о котором я, безусловно, ничего не знаю, – одобрил Великий магистр. – Вы действуете без моего согласия. Смотрите, чтобы письмо было отправлено еще сегодня. Два дня спустя Орландо получил окованный железом ларец. Великий магистр со значением посмотрел Орландо в глаза и сказал: - Mostra te esse frater. Орландо выдержал его взгляд. - Что вы говорите? – переспросил он. – Я не говорю по латыни. Это же была латынь? - Очень хорошо, – сказал Леон Бруссар. - Почему ты лгал собственным братьям? – спросил его голос Адриана за вечерней молитвой. Орландо ответил: - Как я могу доверять человеку? Разве не подстерегает меня везде предательство? Почему Каим послал именно меня? Он хотел меня испытать. Я уверен, что у него имеются свои агенты в самых высоких службах в Крак-де-Шевалье. - Ты всегда был слишком пуглив, – сказал Адриан. -Я был таким? Почему Великий магистр потре- бовал: «Докажи мне, что ты брат!» Я не выдал себя ни словом, ни жестом. Откуда у него взялось подозрение, что я могу быть одним из них? Кто ему донес? Париж? Едва ли. Аламут? Никакая осторожность не будет излишней. Я должен выполнить миссию. Respiсе finem! * * * Восемнадцать дней в седле, восемнадцать дней солнечного пекла, пыли, жажды. В конце долгой скачки в вечернем тумане показались вершины Эльбурса. И еще четыре дня сквозь узкие пропасти, по продуваемым ветрами проходам. Наконец! Как Фата Моргана встали впереди башни Аламута! Крик радости вырвался из осипших глоток: «Аламут! Аллах велик!» У Орландо было чувство, что он вернулся домой. Ликующая радость наполнила его, когда они проезжали через большие ворота. Старого Хасима, измученного жаром и ослабленного поносами, пришлось снять с коня. Они внесли его в дом врача. Впервые Орландо позвали к Кайму одного. Старец вышел ему навстречу. Принял шкатулку с золотом, сломал печать и прочитал ответное письмо. Его лицо просветлело. Кустистые брови поднялись, глаза светились. -Ты хорошо сделал свое дело, Аднан. Я ожидаю завтра посольство из Аль-Искандерии. Ты примешь участие в переговорах. Будь готов! В ту ночь Орландо спал как убитый. Он проснулся от вечно жарких ссор горных галок, которые заселили крепость, будто они были истинными хозяевами Аламута. Солнце стояло уже высоко в небе, когда посыльный Старца Горы постучал в дверь Орландо. Он отвел Орландо в Красный замок для гостей. Отсюда открывался вид на всю долину Аламута до вечных снегов горного массива Таха-ибн-Сулеймана, трона Соломона. Красный замок был устроен как каравай-сарай. Двухэтажные здания окружали квадратный внутренний двор, затененный пиниями. Теперь здесь стояли лошади посланников. Перед плоской постройкой с многочисленными рядами выкрашенных в белый цвет арабских куполов гонец остановился и открыл ворота. Орландо оказался перед залом мечети. Сводчатый потолок поддерживался лесом колонн. Пол устилали ржаво-красные ковры. На противоположной стороне помещения восседала дюжина мужчин и посреди них – Каим. В стороне от него находился какой-то человек атлетического телосложения с тюрбаном на голове и бурде из шелка Орландо услышал, как он говорит: - Только одна вера защищает имущество и женщин. Богослужение проводят только из-за добра и женщин. Потому что если бы имущество и женщины были доступны, то в чем же заключалось различие между нами и скотом? Без веры в Аллаха невозможно признание права собственности и чести женщин. Одно немыслимо без другого. Старец Горы сделал жест Орландо и представил его присутствующим как своего Наздикана. Так он называл Орландо в первый раз. Наздикан – древнее почетное звание для самых доверенных приближенных повелителя. Носитель тюрбана был Фахд ибн Тхабит, великий визирь властелина правоверных. Его темнокожий секретарь, без сомнения, евнух, следовал за ним как тень, чтобы записывать каждое его изречение. Великий визирь обратился к Кайму: - Меня интересует ваше мнение. Каим ответил: - Вы уделяете полногрудым женам слишком большое значение. Когда Александр Великий обратил в бегство персидского царя Дария, ему сообщили, что побежденный имеет поразительно прекрасную дочь и младшую сестру, полную очарования. Под луной не существовало подобного гарема, который бы мог сравниться с гаремом Дария. Александр дал ответ: «Я победил мркчин. Мне не требуется побеждать их женщин». И он не вошел в женские покои Дария. Теперь вы знаете, почему его называют Великим. - Вы считаете это наивысшим благом? – спросил великий визирь. - Для человека нет более ценного имущества, чем знание. Оно ценится больше, чем любое сокровище. Потому что сокровище тебе нужно охранять, знание лее само сохранит тебя. Нет более действенного оружия, чем острый ум. Кайма едва можно было узнать. Он снова стал тем прежним Хасаном ибн Саббахом, который одним всесокрушающим духовным даром основал самый грозный орден своего времени. Его искусству убеждения удалось завоевать такую крепость, как Аламут, без единого удара меча. - Как это объяснить, – спросил великий визирь, – что ваша крепость носит название Аламут, Орлиное гнездо, а животное на вашем гербе – маленькая пчела? Почему не орел, король воздуха? - Что ты думаешь об этом, Аднан? – спросил Каим. Орландо ответил: -Орел, лев, медведь пользуются у людей большим уважением… - Не забудьте гепарда, – добавил Фахд ибн Тха-бит, потому что Фахд по-арабски означает «гепард». Орландо пропустил эту реплику мимо ушей. - Крупные хищники пользуются уважением. Но, собственно, что вызывает наше почтение? Мужество льва и сила медведя? Но разве это так? Львы, медведи, тигры, волки и прочие выискивают исключительно больных, слабых или юных жертв. Они охотятся только за полумертвой, обреченной жизнью. И за это их следует считать падальщиками. А если они все же время от времени убивают здоровое животное, то только потому, что во много раз превосходят свою жертву. Волк в десять раз больше ягненка, которого сжирает. Поистине мужественными героями являются маленькие животные, которых мы презираем. Комар бесстрашно бросается на жертву, превосходящую его на целый дом. Мы называем его мерзким кровопийцей. Пчела, которая вонзает жало в человека, действует несравненно более героически, чем орел, убивающий зайца. Кайму понравилось это рассуждение. Он со смехом обратился к Тхабиту: - Ну, теперь вы знаете ответ. Вы должны взять имя кровопийцы. Вскоре тема разговора вновь обратилась на женщин. Фахд ибн Тхабит сказал: - Даже если женщина всю жизнь проведет в обществе мужчин, она постигнет истину не больше, чем ложка вкус супа. - Какое сравнение! – восхитился Старец Горы. - Нет ничего вкуснее, чем жареные птичьи крылья, – мечтательно проговорил Тхабит, – но несмотря на это я не пришел бы к абсурдной мысли съесть моих соколов или фазанов, и не потому, что они дорогие и редкие, а потому, что я их люблю. Сильное наслаждение можно только получить только в том случае, если нет любви. Женщин, которых я люблю больше всех остальных, – мою мать и сестер, – я не вожделею. Любовь и сексуальность – совершенно разные вещи. Когда я высасываю устрицу или облизываю фигу, я не жду от них, чтобы они любили меня. Я наслаждаюсь их мясистой плотью – и точно так же обхожусь с девушками из моего гарема. Я согласен с аль-Муджлиром, губернатором Барсы и Куфы, который в конце жизни сказал: «Я был женат почти на сотне женщин, но ни одну не познал по любви». Сайда смеялась от всего сердца, когда Орландо цитировал ей высказывания Тхабита. Он спросил: - Что побуждает такие разговоры? Ни слова о политике. Ничего важного. - Ты видел торговцев коврами на базаре, – сказала Сайда. – Они болтают с покупателем о Боге, о женщинах, о погоде, болезнях и политике. Разговор – это часть стратегии продаж. Во время такой беседы они выясняют, сколь высокую цену могут запросить. То же самое делает и Каим. * * * За ужином Хасим сказал: - В начале месяца мухаррама мы ожидаем в Аламут посольство монголов. Как вы знаете, сейчас нигде на земле нет такой военной силы, которая могла бы сравниться с монголами. Их продвижение на Запад не в силах остановить никто. Дни турецких псов сочтены. И поскольку враги моих врагов – мои друзья, монголы – наши друзья. Поэтому так важен для нас этот визит. Каим ожидает, что вы будете вести себя соответствующим образом. Орландо еще не доводилось видеть ничего подобного. Дикие, исполненные кипящих сил варвары. Их было восемнадцать. Несмотря на холод, который приносили ледяные порывы ветра, долетавшего с высоких снежных полей, они скакали на своих лохматых лошадях с обнаженными торсами, мускулистые, как анатолийские бойцы. Кожа их вся была покрыта шрамами, которые служили им вместо боевых отличий. Их черные космы и бороды были заплетены в бесчисленные косички и беспорядочно болтались, украшенные разноцветной рваниной и мишурой. Они ехали без седел и казались слитыми воедино с коротконогими лошадьми. На расстоянии полета стрелы от ворот Аламута они пришпорили коней. Вынув из ножен кривые сабли, они влетели на территорию крепости. Раздался дикий крик, вылетающий сразу из восемнадцати глоток. Окруженный дикими всадниками, мчался человек, который внешним обликом сильно отличался от них, будто вовсе не принадлежал к их племени. Он был облачен в бархатный плащ с соболиной отделкой. Меховая шапка, высокая как тиара, венчала его голову. Когда они рысью двигались по улицам нижнего города, направляясь к своим квартирам, весь Аламут уже находился в боевой готовности. Опасность, которая исходила от этих воинов Золотой орды, была очевидной, как угрожающий жест раздувшей капюшон кобры. Шахна, капитан крепости, встретил их стоя во дворе красного замка. Два монгола опустились на четвереньки возле ханского коня. Хан величественно спустился с со своей лошади. Его длинные одежды струились, как волны, плетеная нагайка свисала с запястья. Каждое его движение выглядело провокацией. Непомерное высокомерие окружало его ледяной стеной. - Добро пожаловать в Аламут, – произнес Шахна, единственный, кто владел языком монголов. - Ты говоришь нашим языком? – Хан рассмотрел его и усмехнулся презрительно: – Ты монгол? - Нет. - Почему же ты говоришь как монгол? Разве видели мышь, которая ревет как лев? Монголы засмеялись. Краска гнева залила лицо Шахны до самых висков. - Проводи меня к своему господину, – приказал хан. - Вы не желаете сперва увидеть свои комнаты? - Нам не требуется крыша над головой. Мы спим под открытым небом. Все, что нам нужно, – это огонь, сено для лошадей и мясо для мужчин. Два низари проводили хана к Кайму в Тадж аль-Алам. Уже скоро во дворе красного замка был разведен костер. Факелы освещали каменный угол здания. Четырех овец насадили на вертела. Две дюжины низа-ритов составляли общество монголам, в то время как другие жители крепости затаились в засаде, готовые напасть в случае необходимости. Так как никто не понимал языка другого, образовалось два отдельных лагеря. Когда в одном раздавался грохочущий смех, другая сторона инстинктивно чувствовала, что над ней насмехаются. Песни, которые затягивали низариты, не могли произвести на монголов хорошего впечатления. Лишь когда пара низаритов под звуки флейты устроила танец с саблями, лица гостей просветлели. Они выдернули кривые сабли из ножен и начали показательный бой, такой яростный, что уже очень скоро некоторые из них были в крови от многочисленных ран. Один из монголов, лицо которого было все рубцах и не хватало глаза, пригласил молодого низарита к кулачному бою, и, когда тот отказался, стал насмехаться над ним гримасами и откровенными жестами. - Оставь, – сказал Шахна. – Правила гостеприимства запрещают нам бороться с вами. - Послушайте, послушайте! – стал издеваться над ним одноглазый. – Мышь, которая ревет как лев! А может, она и дерется, как лев? Монголы засмеялись. Шахна ответил: - Лучше мышка из норки, чем такая дырка в заднице, как ты. Теперь смеялись соратники Шахны. Одноглазый окоченел. Еще никто не осмеливался на подобное. - Что ты сказал? - Ты слышишь так же плохо, как и видишь? – продолжал насмехаться Шахна. Это было уже чересчур. Монгол метнулся к нему стремительнее, чем стрела, пущенная из лука. Казалось, Шахна ожидает удара не шевелясь. Лишь в последнее мгновение он молниеносно наклонился и головой ударил пролетающего над ним противника. Все произошло так быстро, что закончилось, едва успев начаться. Пока монголы заботились о потерявшем сознание товарище, Шахна вернулся к своим. Он покинул поле боя как победитель. На следующий день после утренней молитвы Орландо позвали к Кайму, Когда он пошел в большую башенную комнату в Тадж аль-Аламе, Каим стоял у окна. Хан бегал по комнате туда-сюда. Его лицо было красным от волнения. - Вы не можете требовать этого на полном серьезе! – крикнул он. – На такое еще никто не осмеливался! Вы пожалеете. Я предупреждаю! Вы торгуетесь с Чингис-ханом, Бичом Божьим. Если я передам ему ваш ответ, это будет стоить вам головы. Образумьтесь. Поверьте мне, можно перегнуть палку. Каим обратился к Орландо: - Следуй за нами. Мы совершим прогулку мимо зубцов стен. Свежий воздух пойдет нам на пользу. Когда они вышли на террасу крыши, ассасины, которые несли вахту у двери, вытянулись по стойке смирно. Каим вышел вперед, заложив руки за спину. В полушаге за ним следовал хан, а последним осторожно ступал Орландо. - Вам следует еще раз обдумать последнее требование, – шумно переводя дыхание, повторил хан. – Ваша власть имеет границы. Наша конница заполнит равнины Азии, как вышедший из берегов поток. Что можете вы противопоставить этому наводнению? Ничего! Они как раз проходили мимо поста на зубцах стены, двух молодых ассасинов, неподвижных, как будто отлитых из олова. Каим остановился и обратился к хану: - Что вы только что сказали? - Даже ваша власть имеет границы. - Вы это слышали? – спросил Каим у ассасинов. – Что вы на это ответите? Те безмолвно достали свои кинжалы. Хан в ужасе отступил на шаг назад. Каим взглянул вниз, в пропасть. Он подмигнул хану, и когда тот заколебался, подбодрил его: - Ну, давайте же! Взгляните вниз. Насколько глубокой кажется вам эта бездна? Страшит ли вас она? И правильно. А молодым ассасинам он приказал: - Прыгайте! Мужчины встретились с ним взглядом. Неописуемо радостный огонь зажегся в их глазах – то был горячий блеск исполнения заветного желания. Хан содрогнулся, увидев это. А они бросились вниз, не колеблясь ни секунды. Их белые одежды развевались в полете, как падающие знамена. Каим продолжил прогулку, как ни в чем не бывало. Обратясь к хану, он сказал: -Теперь вы получили мой ответ. Не совершайте ошибки и не измеряйте нас своей меркой. На другое утро монголы уехали. Только оставленное копье да пепел костра напоминал об их присутствии. - Они скакали, будто сам дьявол гнался за ними, – сообщили стражники Мединат ас-салам. * * * Им приказали, и они прыгнули в пропасть глубиной в тысячу футов, прыгнули без малейшего колебания. Орландо говорил об этом с Хасимом: - Почему это стало возможным? Ради Аллаха, как такое возможно? - Они смертники. Они сгорают от нетерпения попасть в рай. - Но столь бессмысленно! – сказал Орландо. – Федаи, который гибнет в бою, наносит раны врагу. Он убивает перед тем, как быть убитым. Око за око. Зуб за зуб. - Ты ошибаешься, – назидательно молвил Хасим. – Мученичество гораздо выше смерти героя. Разве у христиан не так? Все ваши святые – это жертвенные животные вашего Бога, чья кровь была пролита без борьбы. Иисус без сопротивления позволил распять себя ради того, чтобы жило его учение. Общество правоверных важнее, чем существование отдельного человека. Идея сильна настолько, насколько сильна готовность умереть ее приверженцев. Чингис-хан примет наши предложения. Каим продемонстрировал ему наше превосходство сильнее, чем это сделали бы слова. Потому что тот, кто не боится смерти, способен на все. Ничто не внушает человеку большего страха. В живой природе нет более сильного инстинкта, чем воля к жизни. Все инстинкты, от голода до продолжения рода, служат одной цели: сохранить жизнь. Федаи, который ищет смерти, поставил себя вне остального творения. Он становится джинном, демоном сверхъестественной мощи, которой не обладает ни один смертный. Неодолим, однако, не сам федаи, а страх перед ним. Если давать имя этому явлению, то следует его назвать терроризмом, потому что ркас – его единственная стихия. - Терроризм, – повторил Орландо, – какое ужасное слово! Хасим сказал: - Попытайся сделать людей счастливыми, и они не будут тебе благодарны. Покажи им смерть, и они будут восхищены. Ничто не восхищает сильнее, чем жестокая смерть одного из них. Ты присутствовал на казни и наблюдал за толпой? Ни в одной мечети не встретишь такой богобоязненного трепета, как при публичном обезглавливании. Когда падает голова преступника, по толпе проносится крик, более дикий, чем вопль охотящейся гиены под ночным небом пустыни. - Это страх перед смертью, который приближает нас к Богу, – сказал Орландо. - Ты прав. Приговоренный к смерти преступник ближе к Богу, чем его палач. Хасим поразмыслил какое-то время. - Однажды я стал свидетелем массовой казни в Каире, на площади перед большой мечетью. Одиннадцать человек, члены одной семьи, ждали меча правосудия. Они нападали на караваны султана и грабили их. Гордые, дикие молодые мужчины с лицами, будто высеченными из железного дерева. Им связали руки сзади. На шее у них была веревка, как у овцы, которую влекут на бойню. Когда старшему отрубили голову, остальные десять братьев стояли подле. «Действительно так уж необходимо, чтобы они видели, как умирают их братья?» – спросил я кадия. «Что же ужасного в этом? – отозвался тот. – Разве мы не находимся в их положении? Ежедневно смерть забирает одного из нас, и мы всегда находимся рядом, мы смотрим и знаем, что один из нас будет следующим. О Аллах! Бог желает этого!» Восемь лун провел Орландо в Аламуте, так и не приблизившись к своей цели. Ему удалось выдать себя за Адриана, но он был не вправе задавать вопросы, не выдав себя. Чем глубже он погрркался в учение ассасинов, тем более незнакомыми казались ему эти люди. Таинственные вещи происходили вокруг него. Вновь и вновь по ночам впускали в крепость всадников. И снова Орландо слышал ясно слова Kahf az-zulumat, «туннель смерти», и Quatil al-hubb, «жертва любви». Какая жертва? Однажды ему показалось, что он слышит свое имя: «Аднан». Или они произнесли «Адн», обозначение Эдемского сада? По ночам он размышлял о том, чему днем учил его Хасим: «Знания достигают с помощью опыта, что есть самый горький путь, или же с помощью подражания, что приносит самые поверхностные результаты, или же благодаря размышлениям – это путь, на котором легче всего заблудиться. Но успешнее всего путь наблюдений, если знать, как использовать глаза и уши». Проснувшись, он нашел возле кровати пряжку бурнуса, которая ему не принадлежала. За ним следят? Следят по ночам, во сне? Может быть, ему тайно дают наркотики? Он ел и пил только самое необходимое. Как же объяснить тот случай с красной мочой? Имеет ли к этому отношение Сайда? Хасим, аль-Хади… Тут нет никого, кому он может доверять. Порой он впадал в отчаяние, его терзал страх перед разоблачением, перед смертью. - Господи, сделай меня гневным, – молился он по ночам. – Гнев делает сильным, страх – слабым. Как учит ихван ас-сафа: «Человека страшит боль, но не смерть. Забудьте страх! Боль – ничто в пустоте, окутанная ничем. Воспоминание о пережитой боли готовит нам удовольствие». По ночам он изо всех сил молил своего близнеца: - Не оставляй меня одного! Я боюсь. Помоги мне снова. - Есть вещи, которые не поддаются принуждению, их можно приобрести, только потратив много времени, и это самое ценное, чем мы располагаем. - Господи, дай мне терпения, но поскорее! Все обстояло по-прежнему и как-то не так. То, что скрывалось внутри, не находило выхода. - Адриан, поговори со мной! Дай мне совет! Что я должен сделать? - Не смотри на то, что видишь! Обращай внимание на то, что пытаются скрыть от тебя! Ранним утром голос Адриана пробудил его от сна. Орландо ясно и четко услышал: - Скоро ты познаешь рай, очень скоро! Неужели это конец? РАЙ Пока тянулось холодное время года, Орландо проводил долгие вечерав библиотеке за читальным пультом и часто – в беседах с Усман аль-Мушрифаном. В тот поздний вечер он держал в руках затрепанную книгу. - Ты должен прочитать ее, – сказал Усман. –Это самая популярная книга библиотеки. - Это сразу видно. О чем в ней идет речь? - О рае. Имам Джалал ад-Дин ас-Сиуити написал ее. Никто не описал так досконально плотское блаженство небесного сада, как он. - А ты читал ее? – спросил Орландо. - Разумеется. Как ты можешь спрашивать? Орландо взвесил книгу на руке: - Это толстый старый зачитанный роман. Передай мне его содержание своими словами. Я с удовольствием послушаю. Усманаль-Мушрифан налил чай в их чашки. - Коран описывает нам рай в трехстах стихах как место никогда не заканчивающейся плотской радости. Однако при этом существует бесчисленное количество других преданий. - Что пишет имам? - Кто попадает в рай, у того непрестанная эрекция. Податливые девы с черными глазами газелей находятся в его постоянном распоряжении. Описанию каждой гурии посвящены многие страницы книги. - А какие они? – захотел узнать Орландо. - От кончиков пальцев ног до колен пахнут они шафраном, от колен до грудей – мускусом; от груди до шеи – амброй, от шеи до макушки – камфарой. - Я не хочу знать, чем они пахнут, – рассмеялся Орландо. – я хочу знать, как они выглядят. - Неописуемо прекрасны, от совокупления до совокупления все красивее. Их влечение к мужчинам постоянно растет. От оргазма, которым завершается их любовь, смертный человек лишился бы разума. Такой оргазм длится восемьдесят лет и не знает ни утоления, ни утомления, потому что несравненная прелесть девушек разжигает страстное желание снова и снова. - Да в чем же заключается их прелесть? – спросил Орландо. - Давай, приступай же, наконец, к делу! Не томи меня пыткой! Уних большая или маленькая грудь, мальчишеские или мясистые ягодицы? - Уних вообще их нет. - Что ты хочешь этим сказать? - Имам пишет, что у них нет седалища, потому что оно служит для испражнений, а такая ужасная нужда не существует в саду Аллаха. - Существует. Просто имам перепутал – сказал Орландо. - Нет ничего более райского, чем зад девушки, – добавил Усман. Чащевсего их разговоры сводились к носящим чадру женщинам. - Почему ваши жены закрывают лица? – спрашивал Орландо. - Как может быть иначе? – восклицал Уман. – Разве вершины юр, затянутые облаками, – не самая большая утонченность? Возьми подарок! Шелестящий шорох упаковки при развертывании. Искусные узлы лент. Медленное обнажение. Какая сладостная предварительная игра, чтобы испытать истинное наслаждение! Лишь благодаря закутыванию обыденное приобретает несравненное очарование. За радостью утонченного покрова и сладостного разоблачения скрывается высокое искусство, которое отличает цивилизованного человека от примитивного. Усман аль-Мушрифн сделал глоток чая и, наслаждаясь вкусом, позволил ему разлиться по языку. Он вытер бороду и добавил: - Поэтому Адам и Ева и не могли оставаться нагими. Женщина и мужчина в постоянной наготе – это уже не рай, а дикость, * * * После стрельбы из лука аль-Хади сказал Орландо: -Ты увидишь ее снова. Пусть будет тебе известна награда. Еще ни разу ассасин не переступал сад дважды. Мы поедем завтра после восхода луны. Он увидит ее снова. Она. Кто она? Девушка? Женщина? Какую роль играла она в жизни Адриана? Тайна ожидала его. При заходе солнца они отправились в путь. Проход был таким узким, что им приходилось ехать один за другим. Хотя коням и была знакома высота, они все-таки боялись. Их ноздри дрожали, глаза бешено вращались в орбитах, Они подчинялись всадникам только после жестоких ударов по крупу. Камни, на которые они неудачно наступали копытом, с грохотом скатывались в долину. Орландо досчитал до одиннадцати, прежде чем удар достиг пропасти. Когда они попали в долину Аламута, река оставалась от них слева. Перед одной из многочисленных пещер, выдолбленных водными потоками за долгие годы, они привязали лошадей к дереву. Аль-Хади достал из седла факел. Они проползли через щель в скале, вскарабкались по теснине и очутились в трещине в толще земли, такой узкой, что обеих ее отвесных стен можно было коснуться руками, раскинутыми вправо и влево. В доброй сотне футов над ними светилось тонкой полоской неба Орландо она показалось толщиной не больше двух пальцев. Только приглушенный свет доставал земной расселины. -Туннель смерти, – сказал аль-Хади. В некоторых местах пропасть была так узка, что ее расширили, словно рудниковый колодец. Следы каменоломни хорошо были видны в свете факела. Они пролезли в зал, похожий на пещеру. - Ты узнаешь это место? – спросил его аль-Хади. – Клянусь Аллахом, было бы удивительно, если это было бы так! Когда мы привезли тебя сюда в первый раз, ты был опьянен Кимией ас-са ада, напитком райской радости. Позже ты находился в плену утех плоти. - Я ничего не могу вспомнить, – ответил Орландо. -Там, перед входом, мы отдыхали. Ты говорил все время. Знаешь, как ты называл меня? Я не забыл имени. Орландо. Снова и снова ты повторял: «Орландо». Ты говорил на языке своей родины. Я не понял ни слова, но имя было трудно не разобрать. Кто был этот Орландо? Он, должно быть, очень дорог тебе. - Друг юности, – солгал Орландо. После получасовой ходьбы они добрались до конца расселины. Перед ними в глубокой чаше лежало озеро. Вода светилась в лунном свете как ртуть. - Хульд, – сказал аль-Хади, – Сад Эдем, окруженный со всех сторон горами, недоступный, как рай Адама. К нему нет другого доступа, кроме этой щели. Теперь ты знаешь, почему она называется туннелем смерти. Только смерть ведет в рай. Аль-Хади указал на сверкающее озеро. - Талая вода, которая весной стекает со снежных вершин, собирается здесь в стоячее озеро. Ему обязана долина своим плодородием. Они сели в лодку. Облака заволокли луну. Жалобные звуки флейты раздались над темной водой, манящие, как пение языческих нимф. В середине озера вспыхнул огонь, по воде разлилось свечение – блуждающие огни, могильные привидения. Пение умерших духов становилось громче. Орландо едва осмеливался дышать. В белой туманной пелене прояснились очертания пиний и кипарисов, черных как ночь траурных стел. «Мой бог, – подумал Орландо, – остров мертвых!» Он замерзал. Галька шуршала под килем их лодки. Когда они ступили на причал, лунный свет пробился через облака. Аль-Хади процитировал суру из предсказания: Перед ними расстилался луг. Орландо разглядел при свете луны стадо ланей. Они паслись под гранатовым деревом. Красными огоньками манили фрукты. Проходя мимо, аль-Хади сорвал один гранат. Орландо вспомнил предостережение из книги Бытия: «От всякого дерева в саду ты будешь есть; а от древа познания добра и зла не ешь, ибо в день, в который ты вкусишь от древа познания, смертию умрешь». Они поднялись по многочисленным ступеням, остановились на площадке, которую окружали цветущие кусты. Широкая лестница вела на террасу. Позади мерцающего жемчугами занавеса фонтанов светился мраморно-белый фасад сказочного дворца. -Дворец большой воды, – показал аль-Хади. В окнах горел свет. Тени двигались легко и плавно как в танце. Они вошли во внутренний двор. Его аркады из белого и красного камня были вычеканены искуснее и тоньше брюссельских кружев. Свет факела осветил двор, отразился в подвижной воде. Плеск фонтана смешался с далекой музыкой флейты. - В львином дворе тебя ожидает Хизуран. Иль-юн, седьмое небо, открыто тебе, ар-Рахик аль-Мактум, река запечатанного нектара, Каувтар, источник радости. Дверь захлопнулась. Орландо остался один. «Сейчас меня разбудят, – подумал он. – Это только сон». Он закрыл глаза. Уж не шаги ли? Он обернулся и застыл. Перед ним стоял… Адриан! Покачиваясь, он следил за ним глазами. Призрак пошевелился, и тут Орландо узнал себя самого. Он стоял перед зеркалом, какого еще никого не видел. Стеклянное зеркало величиной с дверь. О боже, какое сходство с Адрианом! Они шли друг другу навстречу. Потом он увидел ее. Она стояла в зеркале. Ее глаза были глубоки, как колодцы. Она смотрела на него так, будто хотела проникнуть в его суть, будто искала или ожидала чего-то, чего боялась. А может быть, этого не существует вовсе. Ее поза выражала напряженное ожидание. Она сомневалась. Она была готова и бежать, и застыть в неподвижности. Вдруг свет пробежал по ее лицу, как будто она нашла, что искала. Она полетела к нему навстречу. Ее губы искали его рта. Орландо испугался этой хищной, изголодавшейся страсти. Инстинктивно он стал защищаться, оттолкнув ее от себя. Она упала и с трудом поднялась, как оглушенная. Буйство покинуло ее. Она казалась потерянной как ребенок. Орландо инстинктивно почувствовал, что ему предстоит самое трудное испытание. «Она считает тебя Адрианом. Ты – Адриан. Будь начеку! Они наблюдают за нами». Она была прекрасна. Ее кожа была коричневого цвета лесного ореха с оливково-зелеными тенями. Светлое одеяние подчеркивало смуглый оттенок кожи. Хизуран! Она по праву носила свое имя. Хизуран, бамбук, трава бога, похожая на осину, с тонкими ветвями, гибкая и все же полная сил. Как говорят, шторм остался позади, и бамбук выпрямляется, склоненный, но не побежденный. Силен и красив бамбук. Есть ли большая похвала, чем сказать о девушке: «Аллах, какой бамбуковый побег!» - Прости меня, – сказал Орландо, – ты напугала меня. Она прижала лицо к его груди. Слезы текли по ее щекам. Орландо поднял ее – о боже, какой легкой она была! Он пронес ее через дверь в помещение, полное зеркал, которые тысячекратно отражали пламя свечей, горевших в подсвечниках. Куда бы он ни посмотрел, везде видел Адриана и Хизуран. Они были повсюду, на всех стенах, под потолком, на полу. Какой теплотой мерцала ее бледная кожа на фоне темного мрамора! Они опустились на шелковые подушки. Ее руки, ее рот, ее тело – повсюду. Какая чудесная музыка! «Аллах, какой бамбуковый побег!» Он был рыцарем, который потерял власть над своим конем. Необузданная дикость проснулась в нем. Позлее они пережили «счастье еще вибрирующей тетивы лука», как назвал пророк это не имеющее желаний счастливое пребывание между страстью и удовлетворением. Воистину, думал Орландо, это рай! * * * Она была не похожа на людей, которые ему встречались до сих пор. Дело было не в преданности, с которой она любила его, не в гибкой красоте ее юного тела. Причиной была та манера, с которой она общалась с ним. Она разговаривала с ним как животное. Язык ее глаз и тела был однозначен, ясен и неподделен. Ее лицо казалось открытой книгой, в которой отражались все ее чувства и мысли четче, чем это могли выразить слова. Она разговаривала с ним, не говоря ему ни слова. За все те долгие часы, которые она провела в его объятьях, она не обратилась к нему ни с одной фразой. Орландо сказал: -Ты прекрасна. Ее глаза засверкали. -Ты рада, что я вернулся? Она, поцеловала его, бросилась на него, как юный пес, который приветствует хозяина при его возращении домой. Она не владеет его языком? Было очевидно, что она понимает его. Но почему она молчит? Ей не позволено разговаривать с ним? Какая тайна сковывает ее уста? Орландо не мог ее спрашивать, не выдав себя, потому что Адриан наверняка знал причину ее молчания. Свечи задрожали. В дверях стоял Аль-Хади. – Простите меня, мы должны выезжать. Наступает день, Орландо поднялся, желая ответить аль-Хади, и при этом повернулся к Хизуран спиной. Никогда не забыть ему этого крика! Это была гортанная жалоба раненого барсука. Орландо обернулся к девушке. С широко раскрытыми глазами она уставилась на него. Прежде чем он смог коснуться ее, она убежала от него, как будто он явился из ада - Что с ней? - Твоя родинка испугала ее, – сказал адь-Хади. Первый бледно-желтый луч дня пробился над восточным гребнем горы. Молча они сели в лодку. И во время подъема в теснину они не проронили ни слова. Аль-Хади поднимался первым. Орландо следовал за ним. В туннеле смерти они сделали привал. Хотя солнце поднялось уже высоко, но дно земной расселины еще лежало в потемках сумерек. Аль-Хади зажег смоляной факел. Он посветил в лицо Орландо и стал глядеть на него, будто видел его впервые: - Покажи мне свое правое плечо! - Что это значит? – рассмеялся Орландо. - Покажи мне его! Орландо закатал рукав рубахи. Аль-Хади осмотрел внутреннюю сторону руки от плеча до локтя. Его кончики пальцев пытливо ощупывали кожу. - Что все это означает? – спросил Орландо, предчувствуя недоброе. Каждая жилка его тела находилась в напряжении. Аль-Хади ответил: - Хатам ан-набий, печать пророка, она тебя выдала. Ты – не тот, за кого себя выдаешь. -Я не понимаю тебя. -Хизуран знает твое тело лучше, чем все мы. Почему этот знак напугал ее? - Если он неизвестен ей, это означает только одно: эта бородавка у меня с недавних пор. Кто же знает досконально свою спину! Разве у меня есть глаза на затылке? Бородавки появляются и исчезают. Что означает весь этот допрос? - Это не бородавка. Это родинка Она у тебя с рождения. Но даже если ты прав, если эти родинки выскакивают на теле, как бородавки, как ты объяснишь мне чудесное исчезновение рубцов на предплечье? Это были глубокие шрамы. Я сам лечил твои раны – их оставили зубы циветты. Ты – не Адриан. Кто ты? - Аль-Хади, вы стареете, – засмеялся Орландо. - Вы вероятно уже путаете стороны. Почему вы не сказали мне, что хотите увидеть рубцы? Они у меня на левой руке. Здесь, смотрите! Смеясь он протянул ему левую руку. Аль-Хади схватил ее обеими руками и склонился над ней. В этот же миг Орландо ударил его по затылку. Так убивают кроликов. Аль-Хади умер на месте. Когда Орландо добрался до выхода пещеры, он был весь мокрый от пота. Мертвец тяжело давил ему на плечи. Время подгоняло. Солнце уже высоко стояло над долиной. Орландо взвалил аль-Хади на коня, усадил его в седло и крепко привязал его, чтобы он не упал. Со стороны казалось, что он спит. Утренний туман становился все гуще. На узком месте горного хребта, высоко над пропастью Орландо спешился. Аламут лежал за стеной тумана. Рубашка сползла с плеча убитого. Орландо смотрел на мускулистые бицепсы. «В двоеборье тебе не было равных. Но как ты сам говорил: «Мы должны победить и совершенно неважно, как. Человек, который поднимается, пока его враг спит, стоит уже в полный рост, когда его враг открывает глаза». Ты не должен был срывать плоды в саду Эдема, ибо «в день, в который ты вкусишь от древа познания, смертию умрешь», как написано в книге Бытия». Орландо погладил жеребца по ноздрям: - Прости меня, брат. Так нужно. Потом он стал бить коня плеткой. С широко раскрытыми глазами истерзанный конь прыгнул в пропасть. Ужас и боль оказались сильнее страха и инстинкта самосохранения. Конь с простертыми к небу копытами и безмолвный всадник были поглощены бездной. - Господи, прости меня, – молился Орландо. – Я знаю, что лишен смирения. Не смирение ли добродетель ягнят? Но как может победить овца в мире, полном волков во имя Твое? Он пришпорил коня и ускакал, не оглядываясь. Смерть аль-Хади не вызвала подозрений. Перед советом двенадцати ихван ас-сафа Орландо так описал происшествие: - Вдруг в густом тумане на нас налетели птицы – голуби. Хлопанье их крыльев напугало коней. Животные оробели, впали в панику. Я выпал из седла, но смог удержать коня. Конь аль-Хади оступился. Он потерял равновесие и обрушился в пропасть. Все произошло в считанные секунды. Я не мог ему помочь. Хасим сказал: - Смерть и жизнь суть две стороны одной монеты. Одно скрывает другое. Старец добавил: - Он заслужил лучшей смерти. Да осветил Аллах ею последнее пристанище. Он нашел его у подножия скалы Аламута, там где застигла ею смерть. Конюхи уложили камни над его размозженным телом. Кладбища в Аламуте не было. Еще целый день ссорились грифы и галки из-за останков коня. Их крики доносились до зубцов стен, бес-конечно зловещий плач, единственный скорбный голос, который оплакивал аль-Хади. Орландо лишился покоя. По ночам он просыпался от кошмаров, весь в поту, полный тревожных предчувствий. Не смерть аль-Хади, а ужас в глазах Хизуран преследовал его. Он не выдержал испытания. Только благодаря убийству он избежал катастрофы. Как она поведет себя? Выдаст ли она его? - Не бойся! Ты можешь ей доверять, – произнес голос Адриана, – Она любит тебя. - Нет, она любит тебя. - Это то же самое. - Разве? - Как ты можешь сомневаться? -Должен ли я снова увидеть ее? – спросил Орландо. - Нет, ты хочешь увидеть ее снова. Незнакомое беспокойство из-за страстного желания и недоверия раздирало его. «Аллах, какой бамбуковый побег!» - Что скрывается за этим роскошным садом? – спрашивал Орландо. – Я узрел рай? - Нет, ад, – ответил Адриан. * * * Между Хорасаном и Персией находились двадцать четыре крепости ассасинов, из которых наиболее важными в стратегическом отношении были Гирд-кух и Ламиасар. Старец Горы назначил шахну (капитана крепости) Ламиасара преемником аль-Хади. Шахна Абу Манзир добился больших почестей в борьбе с монголами. Во всех долинах рассказывали о его подвигах. Дипломатическая миссия состояла из семи всадников и восьми мулов. Она отправлялась в Ламиазар, сопровождая Абу Манзира в Аламут. Орландо был одним их них. В путь они выступили посреди ночи, семь всадников и восемь мулов. Они мчались на север, и Большая Медведица указывала им дорогу. С восходом солнца они достигли долины Раш-тегана. Хотя ночи в горах были очень холодными, утреннее солнце припекало так сильно, что они устроили привал в тени ив. Сейчас, в конце месяца хийах, по христианскому календарю только что начался август, на склонах еще росли мята и карликовые маргаритки, дербенник, пастушья сумка В горных деревнях урожай укладывали рядом с гумном. Среди блеклой скудной горной природы сено сверкало как золото. Вороные быки вертели по кругу толстые жернова. Стар и млад отделяли зерно от колосьев. Мякина, которую женщины подбрасывали деревянными лопатами, осыпалась золотым дождем. Вечером путники добрались до вершины горы Разиджирды. В лачуге ко.зьего пастуха они нашли приют на ночь. Беззубый старик угостил их молоком и сыром. Его радостные моргающие глаза тонули в глубоких складках морщинистой кожи. Он оживленно гримасничал. Его волосы и борода были одного цвета со шкурами его коз. С ним был мальчик, который напоил коней и задал им сена, а теперь заботился об огне, который горел посередине их лачуги. Дым беспрепятственно находил себе выход через соломенную крышу, поднимаясь мимо связок колбас, которые вызревали на балках крыши как еловые шишки. - Сколько лет должно быть юноше, чтобы поступить на службу к Старцу Горы? – спросил пастух. - Самое малое четырнадцать, – сказали люди из Аламута. -Тогда у него есть еще время. На следующий день они ехали по пустынной местности. - Зимой здесь так холодно, – рассказывали мужчины, – что даже волки не отваживаются приходить сюда. Они устроили ночлег в нищем кишлаке у горного перевала, который называли Тропой воров – характерное название. Сотни голодных блох накинулись на пешего и конного. Люди чесались как собаки. Утром они мчались вперед в густом тумане. Клубы тумана поднимались с Каспийского моря. Они просачивались над низко лежавшими северными отрогами гор, тяжелые и влажные. Земля источала аромат только что испеченного хлеба. Когда в полдень облака рассеялись, взору открылись рисовые поля Сияхдашта, поблескивающие в низменности. Всадники добрались до местности, зараженной москитами. Мужчины закутали свои лица как женщины из гарема. Однако ни покрывала, ни чесночный сок не помогали. Лишь высота принесла с собой облегчение. Высокогорная долина лежала теперь перед ними, светлая несмотря на уединенность. Около полудня они увидели руины Рудбара, королевской крепости древней державы Даилама. Кони несли их по тенистой дубраве, по роще орешника и каштанов. Тяжело переваливаясь, черепахи пересекали их путь. Пока они отдыхали, Орландо увидел скорпиона. Его ядовитый шип был поднят, он двигался с грозным достоинством. Уже поздно вечером они увидели на вертикально поднимающемся конусе скалы крепость Ламиазар. Высоко как созвездие она висела над долиной. Гораздо меньше Аламута, однако отлично расположенная и вооруженная. Ей суждено будет однажды сделаться той крепостью ассасинов, которая продержится дольше остальных. Ламиазар еще долго будет оказывать сопротивление, когда Ала-мут уже давно превратится в руины. Дорога спускалась так круто, что им пришлось спешиться. Вороны кружились, каркая над их головами. Так как птицы кормились от гарнизона крепости, они считали всех двуногих источником своего пропитания. Ничто не могло скрыться от их глаз. Никто не мог незаметно приблизиться к крепости. Ни одна цепная собака не умеет сторожить так чутко, как вороны Ламиазара Когда Орландо ехал по опущенному подъемному мосту, он не отваживался взглянуть вниз, так глубока была пропасть, отделявшая замок от горной дороги. Горе тому, что захочет завоевать эту крепость! Прохладная чистая вода, которую им дали с дороги, была божественна. Но божественнее показалась горячая ванна, которую им приготовили. Аль-Амир, хозяин Ламиазара, ожидал их на первом этаже своей башни. С ним были Абу Манзир и двенадцать мужей из совета ихван ас-сафа Они сидели за низким столом на двойном ковре. Аль-Амир представил своих гостей из Аламута по одному. Когда очередь дошла до Орландо, стало так тихо, что можно было услышать падение листа. «Значит, вот он какой», – говорили их взгляды. Аль-Амир подал знак. Юноши внесли угощения: мясо ягненка на окрашенном шафраном рисе. Голыми руками они ели из мисок. Орландо воспользовался случаем, чтобы рассмотреть вблизи преемника аль-Хади. У Абу Манзира была челюсть тигра. Он жевал с открытым ртом. Черная борода подчеркивала белизну и мощь зубов. О жестокости говорил его широкий подбородок, о зоркости – маленькие медвежьи глазки, которые быстро и самоуверенно ухватывают все происходящее. Узкий разрез глаз и высокие скулы придавали этому лицу монгольский отпечаток. Орландо убедился в том, что Абу Манзир был опасным противником. Два дня они провели в Ламиазаре. Когда они выступали из крепости, их маленький отряд увеличился: к ассасинам присоединились сам Абу Манзир, его оруженосец и обе его жены. В широких шароварах с закрытыми лицами они ехали в конце отряда среди вьючных лошадей. Оруженосец, которого звали Заидом, не отходил от своего господина ни на шаг. Как тень он следовал за ним повсюду. При этом он не вел себя раболепно. Его преданность распространялась исключительно на Абу Манзира. С другими он обращался неуважительно, как мальчик, который знает, что старший брат неподалеку. Орландо дал бы ему самое большее восемнадцать. Он говорил на жестком гортанном диалекте Даилама и находился в наилучшей физической форме. Даже когда они после часовой скачки сделали привал, он ходил на руках и делал сальто. Резервы его сил казались неиссякаемыми. Рядом с ним женщины казались одеревеневшими. Закутанные в черные одежды они сидели как вороны на обочине дороги. Их поднимали и сажали на коней как кукол. Только один раз при переходе горного перевала ветер приподнял их покрывала. Орландо заглянул в молодые испуганные лица В день прибытия в Аламут Хасим позвал Орландо. Он сказал: - Каим хочет видеть тебя сегодня ночью. Старец Горы ожидал позднего посетителя в большой башенной комнате. Снова они прошли по крышам, боевым коридорам и мимо зубцов Верхнего города. Каим сказал: - В греческих философских школах учились на ходу. Я считаю это очень разумным. Сидящий человек отдыхает. Духовная подвижность требует физического движения. Натиск мыслей! Слово само говорит за себя. Орландо ожидал вопроса о смерти аль-Хади. Вместо этого Старец захотел узнать нечто иное: - Что ты думаешь о Заиде? - Об оруженосце Абу Манзира? - Он не оруженосец, он – смертник. Абу Ман-зир сам воспитал его. Ты мог наблюдать этого юношу три дня вблизи. Что ты думаешь о нем? - Физически он в отличном состоянии. Оценить его моральную, боевую силу у меня не было случая. - Он пойдет вместо тебя в Аль-Искандерию и отправит в ад египтянина, на совести которого жизнь Али. Как ты знаешь из собственного опыта, мы не посылаем смертника в сад одного. Какие могут радости рая без друга, с которым можно разделить их? Будь с Заидом, как Али был с тобой. Сделай его своим другом. Ты знаешь, как завоевывают людей. - Что я знаю? - Разве ты напрасно был в Аламуте? Отправляйтесь вместе на охоту, завтра же. Они не проехали и двух фарсахов, как Заид спрыгнул из седла, чтобы исполнить второй ритуальный молебен дня. Вместе склонились они в сторону Мекки. Заид молился с рвением потерянного. Самоотверженность читалась на его юном лице. Около полудня они обнаружили свежевырытую норку кролика. Орландо достал одну из клеток, в которых они привезли хорьков для охоты. Маленькие хищники уже почуяли добычу. Дикими прыжками они метались в плетеных узилищах. Заид насчитал четыре входа в пещерку. Две дырки они закрыли камнями. У двух других посадили хорьков. Едва они накрыли мешками дырки в земле, как оттуда выпрыгнули кролики. Орландо закрыл мешок обеими руками и потряс его в воздухе. Затем засунул руку и вытащил хорька. Зверек крепко вцепился в ухо своей жертвы. Когда Орландо отцепил животных друг от друга, хорек держал в пасти кроличье ухо. Заид бил своим мешком по скалам изо всех сил. Смеясь, он засунул руку и достал оттуда оглушенных зверей. У кролика он отрезал голову и высосал теплую кровь еще из дрожавшего тела. Белые волосы грудки прилипли к окровавленным губам Заида. Он причмокивал и глотал с тем же рвением, с которым несколько минут назад молился. Затем вспорол обезглавленному кролику живот и накормил хорька теплыми внутренностями. Печень и сердце он съел сам. Восемь кроликов поймали они, когда они доехали до соседней долины, где зеленели возделанные грядки. Над склоном, полным фруктовых деревьев расположились деревянные лачуги. Покрытые замшелой соломой крыши поблескивали как зеленый бархат. Где-то кололи дрова, раздавался крик детей и овец. Белый дым поднимался к небу. Пахло древесным углем, козьим навозом и сеном. Свора собак подбежала к ним, но держалась на расстоянии брошенного камня. Их лай призвал детей, с сопливыми носами, большеглазых, со свалявшимися волосами и с расчесанными до крови блошиными укусами. Самый младший, едва прикрытый рубахой, полз на четвереньках. Собаки вылизывали ему попку и рот. - В одной из таких деревень я вырос, – сказал Заид. – Дети, старики и животные живут в одном помещении. Женщины спят в житнице на запасах урожая целого года. Нет ни одного даиламца, который не был зачат на мешке с зерном. Мужчины говорят, что нигде бабы не работают своими задницами так прилежно, как на колючем овсе. Зимой, когда снег отрезает деревни от всего мира, когда собаки дерутся с волками, здесь царят голод, холод и скука. Старик с выкрашенной хной бородой пригласил их присесть возле его лачуги. Он взял кроликов, которые ему подарил Заид, Лысый сосед принес кипяток. Скоро задымился чай в глиняных пиалах. Другие жители деревни подсели к гостям. Орландо увидел только стариков и детей. - Где остальные? - Мужчины за работой. Они перевозят рис от Каспийского моря по горным перевалам на юг. Их жены закрывают окна и двери, если в деревни есть чужие. - Ваши полногрудые жены боятся нас? – спросил Орландо. - Не они, а их мужья. - Такие горячие пылкие ваши женщины? - Нет, но мужчины, – засмеялся Заид. – Ты уже возлежал с одной из носящих чадру? - Да, – ответил Орландо. - Это было действительно так прекрасно, как говорят? - Еще лучше. - Если это так с обычной женщиной, то сколько же блаженства должно быть с гурией в саду Аллаха! Поджаренные кролики оказались очень вкусными. Аппетит Заида был также неутолим, как и его любопытство: -Действительно ли христиане едят свиней? Попадают ли в рай все, кто умер за истинную веру? Даже те, кто туда не хотел? - Разве такое бывает? – рассмеялся Орландо. - Мой дед, да пошлет ему Аллах вечный мир, умер под Акконом в битве с крестоносцами. Он обычно молился так: «Господи* избавь меня от вечного блаженства в вечнозеленых садах. Я люблю пустыню, бой, насилие. Кто хочет спать с ангелом, послушным, бледным и девственным? Я хочу опытную проститутку, горячую и чернокожую. Самые черные ягоды имеют самый сладкий сок». А что думаешь ты о бабах? - Мудрец Соломон говорил: «Прекрасная женщина – это золотое кольцо в рыле свиньи». Теперь они смеялись все, мужчины и женщины. Они ржали как старые кони с беззубыми ртами. Их лица напомнили Орландо людей его родины. В них жили та же грубость и добродушие, одинаковой была их нерушимая вера в передаваемую из поколения в поколение глупую житейскую мудрость. Они распространяли то же запах, едкий запах давно не мытого тела Уже отъезжая от деревни, Орландо увидел его и остановился. Он висел на уровне глаз на внешней стене мазанки. Орландо прижал его к себе как коронационный меч. Его глаза засветились от радости. - Что это? – спросил Заид. - Волчий капкан. Когда Орландо привязывал капкан к лошади, из лачуги к нему вышел молодой мужчина с повязкой на лбу. Он спросил: - Это твой капкан? -Д а, – ответил Орландо. – Эта вещь принадлежит мне. - А как же он попал в это забытое Богом место? – посмеялся Заид. - знает только сам дьявол. - И я, – сказал мужчина с повязкой на лбу, но они уже ускакали. - Горе тебе! – Селянин сжал кулаки. – Ангел мести, ангел адского огня ожидает тебя. Твои дни на земле сочтены. * * * Вечером следующего дня Заид и Орландо были в башне Тадж аль-Аламе в Аламуте. Они облачились в белоснежные праздничные одеяния. Каим восседал перед огнем как гора, из-за которой восходит солнце. Его тень легла на них как рука судьбы. - Кто увидел собственными глазами рай, не будет колебаться. Он предпочтет сменить жалкое земное существование на небесное. Только для немногих он открыт, сад Аллаха. Его сияние дает бессмертие! К полночи Заид и Орландо добрались до большой пещеры туннеля смерти. Теперь самая трудная часть пути туннеля осталась позади. Они медленно продвигались вперед. Обычно такой оживленный Заид вел себя апатично. Улыбка играла на его губах. Эликсир блаженства сделал свое дело. Араб в красной феске ожидал их у входа в пропасть. Это был евнух, рослый, безбородый и жирный. Он наполнил вином кубок и протянул его Орландо. Снова тот сладкий запах Кимийиа ас-са ада Орландо хотел отказаться. Хасим, который сопровождал их до этого места, заставил его осушить кубок. - Пей! Никто, далее Каим, не входит в сад, не выпив его. Есть вещи, которые требуют покрывала, сумерек. Жесток яркий свет солнца, неподкупен, как разум. Все прекрасное живет за счет колдовства нашей фантазии. Тогда Орландо осушил кубок. Араб провел их в высокое помещение, закрытое куполом. Золотые камни мозаики на голубом полу сверкали как звезды. Внизу переливался бассейн с холодной водой. Они положили Заида на диван. Горячий, крепкий кофе из необолокенных зерен разбудил его. - Где я? – прошептал он. Свет упал на его лицо. – Какое блаженство! Там был плеск прохладной воды в драгоценной мраморной ванне, шелест соблазнительных женских одежд, семенящие шаги на облицованном плиткой полу. Орландо чувствовал себя легко, как пушинка на ветру. На него смотрели глаза – подведенные сурьмой девичьи глаза. О Аллах! Откуда все эти красавицы? Они возлежали на шелковых покрывалах. Их обнаженные ноги, полуприкрытые струящимися тканями, дразнили и манили как бутоны. Алым цветом сверкали ногти на ногах. Серебряные колокольчики и кольца на щиколотках звенели как стекло. Были наполнены бокалы, предложены яства. Девичий рот, губы светятся красным. Мед вытекает из желто-золотого печенья. Глаза Орландо взволнованно следовали за движением кончика языка. Он облизал пальцы божественно непристойным движением. Половину арбуза держали тонкие руки. Белые зубы кусали розовую мякоть. Из-под пальцев брызгал сок, капал на полуобнаженную грудь, смачивая живот и бедра. Звуки флейты наполнили помещение. Это была дикая мелодия без начала и конца, которая звучала как вздохи страстного сердца. Пальцы коснулись его, осторожно, почти по-воровски. Чудесная прохлада окутала кожу Орландо. Где его одежда? Совсем рядом находился Заид. Каким бледным и юношеским оказалось его обнаженное тело! По-девичьи длинные волосы! Вода омывала их, теплая, перламутровая. Одежда упала на пол. Вперед выскочили девушки, нагие груди коснулись его, бесконечно мягкие губы обласкали лицо. Орландо почувствовал смех, который проснулся в животе девушек, когда они прижали свои гибкие тела к его спине. Его плоть уже давно поднялась. Как влажное мыло девушки ускользали из его жадных рук, они изворачивались, словно угри, ускользая из его объятий. Орландо услышал тяжелое дыхание Заида. Неприкрытая похоть выражалась на лице друга. Забили барабаны… нет, это были удары сердца в виски! Неожиданно флейта стихла. Распахнулись двери. Кастаньеты, бой татарского барабана, тамбурины и дикие, протяжные звуки скрипки дьявола. Женщина как пламя. Ее руки двигались, будто змеи. Браслеты на руках, цепи, золотые украшения, янтари на горячей коже. Фата колебалась, взлетала и падала. Ее нагой живот вертелся, дрожал, толкался. Бедра колебались волнообразно. Почти нагая, прикрытая только распущенными волосами, она была как райское воплощение всех телесных радостей. Крик. Так кричат течные верблюдицы. Заид оказался возле нее, мокрый и обнаженный. Его остро торчащий член дрожал. Она уклонялась от него, дразнила и уводила его. Потом он вошел в нее, раздираемый водоворотом удовольствия, который был могущественнее, чем Сцилла и Харибда, сильнее, чем смерть и парус времени. А после явилась Хирузан! Ее влажная грудь блестела как слоновая кость. Волосы до бедер – трава на ветру. Глаза, утонувшие в нем, парализованные, преданные. Пламя жара, полет и падение в бездну, небо и ад. Пурпурно-красные и черные цвета. Это смерть или жизнь? Луна была огромной. Тепла и безветренна ночь. Ее рот – большой и сверкающий как месяц. Аромат лавра и мирта, плюща и розового масла. Это не Заид ли? Упав на гору подушек, он лежал как убитый. Сытая улыбка преобразила его мальчишеские черты. Он открыл, моргая, глаза. -Аднан, брат, подойди! Ляг рядом со мной. Мы еще живы? Нет, мы мертвы. Мы должны быть мертвыми. Так чудесна не может быть жизнь. Он махнул девушке, черной как смоль. - Чем чернее ягоды, тем они слаще. Она встала перед ним на колени. Его губы искали соски ее груди. Волчица, которая кормит своих щенков. Широкие мясистые ягодицы. На шее коралловая нить. Красно-вишневые бусины сверкали на бархатно-черной коже как стручки перца. Ее лобок был безволосым, как лоно ребенка. Похоть чавкала в его плоти как виноградное давило. Ее губы – голые улитки на бледной коже внутренней стороны его бедер, влажно скользящие, глотающие. Утомление, обморок, пробуждение, голод. Накрытый стол. Празднично одетые женщины с венками из цветов на волосах. Нагой юноша наполнил их бокалы. Белое мясо рыбы, птицы с поджаренной золотистой корочкой, темное мясо дичи, распаренные докрасна речные раки, холодные паштеты, горячее рагу, посыпанное шафраном и карри. Сладкие желе, морские огурцы в коричном меду, мусс из фиги и кокосовое молоко. Поистине, это награда и усердие ваше отблагодарено! И снова она! «Аллах, какой бамбуковый побег!» Старец Горы сидел с Орландо перед огнем в башне. Он неотрывно смотрел на пламя. Только его губы двигались. -Я знаю, Адриан, ты не веришь в сад предсказания, ты никогда не верил в него. Ты считаешь его банальным. Однако позволь сказать тебе: все земное по своей сути банально. Возьми прекрасную женщину. Внешне это законченное совершенству Внутри же – кровь, слизь, кишечник, разложение. Даже слово Аллаха сохранилось для нас только потому, что было написано на коже шелудивой козы. Нет света без тени. Нет жизни без разложения. Нет существования без унижения. Не может быть по-другому и с раем. Форма банальна, идея же могущественна. Повелители земли собирали огромные армии, то были истинные рои саранчи бряцающих оружием воинов. Мой сад способен воздействовать сильнее, чем все их военные слоны, осадные машины и леса копий. Какая польза им от дорогих доспехов, если солдаты обращаются в бегство, потому что они страшатся за свою жизнь! Возьми Мелик-шаха и его столь знаменитого канцлера назымульмулька. «Повелитель всех повелителей» – называл он себя. Сто тысяч всадников подчинялись его приказу и четыре раза по стольку босоногого люда. Много ли добра принесло это ему? Он и его канцлер умерли от руки смертника. Система запугивания гораздо менее дорогостояща, чем настоящие военные действия. Террор и покушения, которые на первый взгляд кажутся такими недостойными, на деле более угоды Богу, чем опустошения, приносимые войсками. Война проглатывает все: женщин и детей, скот и полевые плоды. Сила террора стоит на признании банального факта: страх ужаснее, чем смерть. Внушать смертельный ужас действеннее, чем убивать! Не разрушение и смерть, а страх и постоянная угроза подтачивают противника. Мои враги страшатся меня, потому что от меня нет защиты. Они предоставлены мне как неизменному всемогуществу Аллаха, и это всемогущество коренится на вере в лучшую жизнь после смерти, в рай, в который ты никогда не верил. Для чего ты рисковал своей жизнью? Зачем ты пришел к ассасинам? Зачем ты покинул своих? Орландо ответил: - Когда я был еще ребенком, отец подарил мне волчонка. Мы спали с ним в одной постели. Я любил его как своего брата. Он следовал повсюду за мной. Однажды он исчез. Зов крови оказался сильнее. И я вернулся к своему роду, последовал голосу моего призвания. - А Хизуран? Ты любишь эту девушку? Конечно, ты любишь ее. Это нехорошо, когда у мужчины твоего возраста нет жены. Я дарю тебе их. Женщины принадлежат тебе. - Женщины? - Хизуран и ее рабыня. Они останутся пока в саду. Ты можешь посещать их там. - У меня есть женщина, женщина, которая меня любит! Я – тамплиер! Куда все это приведет? Чем закончится? Как я должен вести себя? Если рыбаки возвращались с богатым уловом, мне было жаль рыбу. Если сети были пусты, то я жалел людей. Так уж заведено. Где истина? Где ложь? Господи, научи меня! Дай принять правильное решение! Но есть ли у меня выбор? Господи, сделай так, чтобы я… -Тебе не стоит утруждать Бога, – сказал голос Адриана. – Он уже давно все решил. * * * После занятия Орландо сказал Хасиму: - Каим отдал мне Хизуран в жены. Когда я могу видеть ее? - Так часто, как тебе позволяет время. При этом следует придерживаться правил, которые нужно выполнять непременно. Сад разрешено посещать только при свете луны. С восходом солнца ты должен отправляться обратно. Ты получишь одежды для себя и твоих женщин в Дворце большой воды. Аиша покажет тебе все. - Кто такая Аиша? - Девушка Хизуран. И еще: только смертнику принадлежат все гурии сада. Ты можешь обнимать лишь Хизуран и Аишу. От других держись подальше! Если в саду тебе потребуется совет, обращайся к черному евнуху. Он единственный из обитающих там, чьи уста не запечатаны. - Они все немы? – спросил Орландо. - Все. -Зачем это нужно? – хотел знать Орландо. -Угурий нет голоса. - Для чего немы девушки в саду? – настаивал Орландо. - Все недоразумения возникают от речи. Без нее не было бы ни лжи, ни оскорблений. Пророк Иса проповедовал: «Но да будет слово ваше: да, да, нет, нет; а что сверх этого, то от лукавого». Не нем ли сам Аллах? Он выслушивает нас – возможно, но он не говорит с нами. В любом случае не собственным языком. Смеясь, он добавил: - Бог подарил женщинам удивительное тело, рот же ей дал дьявол. Изгнание из рая состоялось, когда Ева открыла свой рот, чтобы сглодать не яблоко, а нервы Адама. Язык женщины – божественный орган, пока он не создаст ни одной фразы. Язык – это одеяние для мыслей. Знание передается словами. Чувства требуют более изысканных способов: взгляда, прикосновения, поцелуя. Умнаясупруга – хорошая собеседница за столом, но жалкая возлюбленная в постели. Эрос и ум исключают друг друга, как красота и болтливость. Никто не смог бы выдержать бранящееся произведение искусства, будь оно даже совершенно. Я не знаю ничего более благородного, чем арабский чистокровный конь, сокол или молодой охотничий гепард. Но представь себе, что они бы прожужжали тебе все уши женской болтовней. Когда Орландо бросил вопрос, не будет ли грехом, создать во имя Всемогущего искусственный райский сад, Хасим процитировал шестую суру: «Аллах – тот, который произвел сады с подставками и без подставок, пальмы и посевы с различными плодами, и маслину, и гранаты, сходные и несходные». - Как видишь, нет никакой разницы между природными и искусственными садами. Все они созданы Аллахом, так же как и наш. Орландо целыми неделями не виделся с Сайдой. - Твой гарем совсем не оставляет тебе времени для друзей? – усмехнулась она, когда он встретил ее возле лошадей. И добавила серьезно: – Мне не хватает тебя. - Мне тоже, – признал Орландо. - Почему бы нам не изменить это? Он навестил ее в тот же вечер. - Ты ее любишь? – спросила Сайда. Орландо промолчал. - Что ты за человек! – укорила его она. – Когда ты приехал к нам впервые, ты ничем особенно не выделялся. Ты был ассасином среди других ассасинов. Лишь после несчастного случая на охоте, когда они принесли тебя ко мне, чтобы я зашила твои раны, которые оставила тебе циветта, я раздела тебя полуживого. Вот тогда я впервые хорошо рассмотрела тебя. Ты мне понравился. Но все твои мысли были о Хизуран. Ты лежал здесь, тебя била лихорадка и ты звал ее как утопающий, который молит о помощи Она налила в их чашки горячий жасминовый чай и сказала: - Как я завидовала Хизуран и твоей любви! Я сидела у твоей постели, делала холодные компрессы и слушала тебя: «Я сделаю это для тебя. И я вернусь», – снова и снова твердил ты. Твои слова звучали как торжественная клятва перед лицом Всевышнего. Она поднесла к губам чашку с чаем, не выпуская его из виду. Ее вопрошающий взгляд смутил Орландо. - Я возвратился. - Ты ли это? Это прозвучало двусмысленно. В ее лице было что-то заговорщическое и опасное. «Что она знает обо мне?» – вертелось в голове Орландо. Его недоверие забило тревогу. Он смотрел на нее так, будто видел впервые. Кто была эта необычная женщина? Какую роль она играет в этой тайне, которую он должен раскрыть? Он взглянул в зеленые глаза, глаза, от которых ничто не скроется. Они выдавали силу и трезвый ум. Губы, изогнутые в насмешливой улыбке, демонстрировали превосходство, нос с крупными крыльями свидетельствовал о чувственности и чувствительности. «Какая женщина! Я должен остерегаться ее. Она опасна. Если она меня выдаст…» Он не хотел заканчивать фразу. Ему еще не приходилось убивать женщин. Она, будто разгадав его мысли, добавила: - Я спрашиваю тебя, действительно ли ты тот, кто вернулся из любви к Хизуран? Потому что ты полгода провел в Аламуте, ни разу ее не навестив, ни задав о ней ни одного вопроса. Разве так ведет себя влюбленный? - Меня не допускали к ней. Это было частью нашего испытания. В конце концов Каим отдал ее мне в жены. Что же еще мне желать? - Прости мне мои вопросы. Я вмешиваюсь в дела, которые меня не касаются, – сказала Сайда. – Хизуран и я – мы живем в разных мирах. Она пленница. Я – свободна. Ты и я, мы ведем наши беседы. С ней тебя связывают немой язык тела, язык растений и зверей. Самое главное различие в том, что она совсем юна, а я уже давно немолода. - Но не для меня, – рассмеялся Орландо. - Порой я слишком стара даже для себя, – возразила Сайда. Она посмотрела в зеркало, поправила волосы и процитировала на певучем арабском. Орландо повторил последние две строки: - Не умаляй значение беседы, – сказала Сайда – Язык – то, что возвысило человека над зверем. Шехерезада осталась в живых не потому, что умела хитро использовать свое тело, а потому, что владела искусством рассказчика и удерживала внимание собеседника тысячу и одну ночь. - Что сделали с женщинами в саду? – спросил Орландо. – Почему они немые? - Их обрезали, как обрезают кастратов. - Пророк дозволил это? - Нет, конечно, нет. Как и в случае с евнухами, они передают это грязное дело неверным. Сайда взглянула на Орландо и спросила –Ты хочешь знать, что случилось с Хизуран? Ты ее любишь? И поскольку Орландо молчал, она сказала: –Я хочу тебе рассказать. Ты слышал о Дамиетте? Город, светящийся как драгоценный камень в шести днях езды от Александрии, расположенный на рукаве Нила, сверкающее украшение арабского строительного искусства, щедро одаренный сладкой водой и плодородной почвой, окруженный зеленью финиковых пальм и виноградниками… Дамиетта. Здесь выросла Хизуран с четырьмя братьями. Ее отец был купцом. Его корабли бороздили моря до янтарного берега. Ее жизнь разбилась в один день. Войско крестоносцев отрезало город от страны и воды. Голод и эпидемия царили за городскими стенами. Многие умерли. Когда султан узнал, что Дамиетта не продержится дольше, он обещал христианам возвратить Святой град Иерусалим, если они пощадят Да-миетту. Кельгеймец отказался. - Кто? – спросил Орландо. - Людовик Кельгеймский. Как регент императора он руководил осадой. Да будет ад уготован жадному! Он повинен в море крови! Город штурмовали. Резня была неописуема. Все мужское население, от ребенка до старика, было вырезано. Женщин разделили вместе с добычей. Все дорогие предметы, золото и серебро, произведения искусства и старые тексты достались имперскому регенту. В числе захваченного им оказались все чистопородные кони и дочери городской знати. И Хизуран, еще совсем ребенок, перешла в его власть. Ее отправили в Александрию вместе с другими девушками. Там им обрезали голосовые связки. Тех, кто выжил после операции, оберегали как верблюдицу, на которой дозволено ездить лишь кадию и халифам. - Людовик Кельгеймский, – сказал Орландо. – Почему он допустил это? - Знаешь, сколько платят на невольничьем рынке за девушек с запечатанными устами? Кельгеймец сделал себе целое состояние на этих девушках. Мужчины жестоки в своей корысти. Они изготавливают для себя игрушку, не считаясь с ее чувствами. Женщина годами воспитывается для того, чтобы доставлять удовольствие мужу. Большинству мужчин совершенно безразлично, что испытают при этом их женщины. Это несправедливо, потому что оргазм мужчины, по своему естественному определению, является только дополнением для женского удовольствия. Он служит женскому удовлетворению ради поддержания рода Сад мужского удовольствия – какой печальный обман! Какой самообман этот рай! Не ходи туда никогда, не накурившись гашиша. Не делай этого! Как все идеалы, рай может оставаться только мечтой. Сад Кайма – лишь наркотик, вызывающий видения, полные страсти, вспомогательное средство, вроде благовоний у возлюбленной. Они состоят из мускуса, розового масла, лепестков миндаля, веществ, которые не имеют с ней самой ничего общего. И однако же эти искусственные средства вызывают у страстно вспоминающего грезы, которые всегда прекраснее действительности. Рай не окружает нас. Он находится внутри нас. Человек не приходит в рай. Рай приходит в человека. Ты сам владеешь ключами от врат. Прежде чем Орландо ушел, она сказала: - Настоящее требует трезвого ума, будущее – фантазии. Только прошлому, полному унылых воспоминаний, принадлежит рай. Что может дать сердцу рай, который не в силах напомнить о матери, о колыбельной песне, сказке? Сад без детей – может он быть раем? И упрямо добавила: - Сад для мужчин – может ли он быть наградой справедливого Бога? Вечно юные услужливые гурии – для вас. Но какое блаженство приготовил Аллах нам, женщинам? Об этом нет ни одной строчки в Коране. * * * Сразу после захода солнца Орландо добрался до сада. Бледный месяц висел прямо над долиной. Облака плыли по небу. Девушка поджидала его у мостков, закутанная в шерстяную одежду, которая покрывала ее как монашеская ряса. Капюшон скрывал волосы. Орландо взглянул в почти детское лицо с большими глазами полными ожидания. Она протянула ему кубок. Запах сладкого наркотика ударил в нос. - Ты Аиша? Она радостно кивнула, потому что он узнал ее. - Я – Аднан. Она схватила его руку и повела его в темноте, легко ступая. Хизуран ожидала его у входа Дворца большой воды. Ее белое платье ниспадало до пола. На голове у нее был венок из цветов жасмина. Как невеста, подумал Орландо. Невеста для тамплиера. У начала лестницы, которая вела на второй этаж, стоял евнух. Он поклонился: -Добро пожаловать, господин. Да пошлет вам Аллах мир и сострадание. Орландо вошел в помещение, похожее на шатер бедуина, с острым потолком, задрапированное тканью. За ограждениями находилась ванна, облицованная фаянсовыми плитками бирюзового цвета. На прозрачной как слеза воде плавали душистые лепестки лаванды. Наркотик усиливал все запахи и цвета. Чувства Орландо были готовы к восприятию как широко открытые чашки бутона. Ему показалось, что он больше не ощущает тяжести собственного тела. Так чувствуют себя мотыльки, когда они порхают в солнечном свете. Какая радость – жить! Аромат ее волос, шорох женского платья. Его раздели, опустили в теплую ванну. Кожа терлась о кожу, мыльная пена вздувалась и лопалась на колеблющейся плоти. Смеющиеся девичьи губы, сверкающие капли воды, нагота. Вожделение охватило его. Дико и требовательно, почти яростно он взял ее. Хлопающий ритм его толчков звучал как удары плети. Крики удовольствия, по одному на каждый толчок. Ее лоно двигалось, отвечая на прикосновения. Бедра и губы открывались и закрывались, они дрожали от удовольствия. Какое вулканическое извержение! Смерть и пробуждение. Где я? Где-то плещется фонтан, распространяя свежесть, музыка слышится вдалеке. Аиша наполнила полупрозрачные, хрупкие чаши горячим чаем жасмина. Она так низко склонилась над ним, что он чувствовал нежное прикосновение ее соска. Ее распущенные волосы рассыпались на нем. Она медленно встала, чуть извиваясь. Так двигаются змеи. Покачиваясь, ее волосы скользнули по его голой спине. Волны желания охватили его. Прошла целая вечность, пока он понял игру ее пальцев. Слова, немые и нежные, беспрерывные поцелуи, объятья. Пчелы и муравьи так общаются друг с другом, подумал Орландо. Они телом воспринимали немую беседу. Язык плоти создавал ощущения, которые не в состоянии передать голос. Так говорят матери с новорожденными, так говорят умирающие, которые хватаются за наши руки, звери и влюбленные. Никогда Орландо не пришло бы на ум обмениваться с каким-либо человеком такими долгими, чуткими и нежными прикосновениями. Диалог их кожи создавал интимность, какой он никогда еще не испытывал и которая все больше и больше захватывал его. «Пальцы умеют говорить; кожа может слушать!» – услышал этой ночью он голос Адриана. Хасим сообщил Старцу: - Теперь они совсем неразлучны. Старец ответил: - Буря должна отбушевать, чтобы горизонты снова стали ясными. Меня радует, что у него есть сила. Твердой воле принадлежит твердая плоть. В этом он не уступает нам. Поймав вопросительный взгляд Хасима, он добавил: - Христиане – бесполые создания. Их священники не касаются женщин, как евнухи. В сотнях монастырей живут тысячи монахов, пьянствующих и пожирающих свинину, но придерживающихся обета целомудрия, верные своему пророку из Назарета. Они бессильны в чреслах, как кастраты. В их раю нет завлекающих девушек. Бесполые ангелы играют на лирах, поют и ликуют. По какому только поводу? Какое печальное блаженство! Две ночи в неделю Орландо проводил в раю. Когда он с первыми лучами зари добирался до своего приюта в Альдебаране, то, не раздеваясь, заваливался спать от смертельной усталости. Однажды ему приснился сон: им с братом было не больше четырнадцати. Там были огороженные выгоны для коней, сразу за конюшнями. Он слышал резкий запах конского пота и кожаных седел, соломы и свежего навоза. Трое слуг держали кобылу. Ее бедра дрожали – от страха, от волнения? Глаза широко раскрылись в диком ужасе. Жеребец, арабский чистокровный, наскакивал на нее с жадностью хищника. Дрожащая розга мясного цвета, клейко блестящая, как слизь мухомора. Пена текла из ноздрей и пасти. Глаза коня бешено выпучились. Дико фыркая, он овладел кобылой. Из ее сокращающейся вульвы выступил сок. Боль или удовольствие? Какие чувства вызывает эта необузданность? Орландо хотел бы сам испытать это. Он все хотел знать по собственному опыту – иначе, чем Адриан, который черпал свои познания из книг, правил, заученных наизусть сентенций. Орландо хотел познать мир, потрогать и почувствовать его. Книги он считал скучными. Ему было только шесть лет, когда он разрезал курице живот, чтобы выяснить, откуда появляются яйца. Теперь, в четырнадцать, он хотел знать, каково это, когда мужчина овладевает женщиной. Она была в два раза старше его и как все вдовы, носила распущенные волосы. Она стояла на коленях в ручье возле белильни и стирала на камне белье. Унее были голые мокрые руки. Опустившись на четвереньки и подоткнув юбку выше бедер, она покачивалась, и ритм ее движений напомнил ему о похоти совокупляющихся лошадей. На сеновале над стойлами он овладел ею сзади как горячей кобылицей. В свете фонаря конюшни ее полные ягодицы были бледны и полны, точно луна. Почему она стонала так ужасно? Это было волнующе и отвратительно как казнь. Открытие показалось ему чудовищным, вроде ночного бега по кладбищу в час духов. Настолько чудовищным, что он так ни с кем и не поделился. * * * В старом замке Штауферов, в котором не жили уже десятилетия, разместили принца империи. Купеческие семьи города Нюрнберга предоставили мебель и посуду. Штат придворных состоял из трех дюжин слуг. Тут были телохранители, повара, кучера, личная прислуга, священник и и писарь, с которым принц водил дружбу. В его обязанности входило обеспечение Генриха девушками, что было нелегко, с тех пор как император посадил своего мятежного первенца под домашний арест. Охрана была строгой. Принцу запрещалось удаляться от крепости дальше чем полдня пути на лошади. До начала темноты он должен был возвращаться. Потомворота запирались. Хотя Генрих только перешагнул за половину своего жизненного пути, он ходил с трудом, точно старик. Тучность и подагра вынуждали его передвигаться с трудом, что однако никак не отразилось на его ненасытном аппетите. С одинаковой жадностью поглощал он пищу и сжимал в объятиях юную женскую плоть. Последнюю страсть он унаследовал от отца. В чем они основательно расходились, так это в их отношении к религии. Пока император в кругу своих советчиков величал Моисея, Иисуса и Мухаммеда «тремя самыми великими обманщиками на Земле», принц Генрих проводил долгие часы в замковой капелле. Причиной тому было не только строгое воспитание, полученное принцем от клириков, которые посвятили себя образованию царственного юноши в Германии. А как-то раз он поведал своему другу, что нигде в продуваемых ветрами стенах замка он не чувствовал себя так уютно, как в тесных покоях капеллы, обшитых деревянными панно и согретых бесчисленными свечами. Это было самое теплое и светлое помещение замка. Кстати пришлось и поддерживаемое церковью суеверие, что человек во время мессы не стареет. Приближенным принца хорошо была знакома картина: наследник трона, спящий прямо перед алтарем, пока его духовник читает мессу. Генрих, который, казалось, предчувствовал свой ранний уход, ничего не боялся так сильно, как старости и смерти, хотя чужая смерть его зачаровывала. Он не пропускал ни одной казни. С особой страстью он ловил мух, чтобы потом наколоть их на булавку. Мышеловки, которые ставили повара, обычно он освобождал собственноручно, чтобы утопить в железных ведрах пойманные «голые хвосты», как он называл мышей и крыс Когда Бенедикт и Магдалена вошли во двор замка, принц забавлялся тем, что отрывал бабочке крылья. Бенедикт, выдав себя за торговца, предложил ему коллекцию полированных янтарей, на которые тот едва обратил внимание. Взгляд Генриха был прикован к Магдалене. - Она твоя баба? – спросил он. - Нет, господин, она моя сестра, – солгал Бенедикт. - Вы путешествуете вместе? - Это так, господин. С тех пор как наш отец, да благословит его Бог, был убит разбойниками, мы сами ведем торговлю фризским золотом. - Я люблю электрон цвета меда, – сказал принц. – У вас еще есть с собой? - О да, конечно, – солгал Бенедикт, предполагая, что Генрих не будет интересоваться следующей партией янтаря. - Где вы остановились? - В доме «У медведя». - Надеюсь, вы еще задержитесь здесь. - Если будет угодно вашему величеству. - Силы небесные! – воскликнул Бенедикт, когда они снова находились на другой стороне замкового рва. – Он готов был съесть тебя своими взглядами как змея лягушку. Магдалена сказала: - Принца я представляла себе совсем по-другому. Ты уверен, что это он? - Они сторожат его как пленника. Никому не позволено находиться с ним наедине. Никому, кроме его девушек. - А нет другого пути, чтобы приблизиться к нему? - Нет, – сказал Бенедикт. - Тогда давай поскорее покончим с этим. И чем скорее, тем лучше. - Не так быстро! – предупредил ее Бенедикт. – Ты должна держать его на расстоянии, жеманиться, отвергать! Вскружи ему голову! Искусство заключается в разжигании аппетита, а не в кормлении. - А если я снова забеременею? - Лучше бастард из королевского дома, чем пала-чонок, – засмеялся Бенедикт. Теперь засмеялась и Магдалена. Вечером Бенедикту нанес визит Альбан, писарь принца. Тот без обиняков приступил к делу. - Принц сгорает от любви к вашей сестре. - Он просит ее руки? – спросил Бенедикт. Альбан близко наклонил к нему свое лицо. Он был близорук, и по этой причине недоверчив и легко раздражим. Секретарь посмотрел на Бенедикта злыми глазами: - Ты смеешься над принцем? - Ни в коем случае. - Ты же прекрасно знаешь, что он не может жениться на твоей сестре. Когда-нибудь он наденет корону империи. Вы должны рассматривать ею желание как честь для себя. Это не будет вам в ущерб. Он помахал туго набитым кошельком. Бенедикт возмущенно отказался: - Как смеете вы! Я не сводник! Моя сестра – не блудница, продающая себя за деньги! Сообщите вашему господину, что я поговорю с ней. Если ей это придется по душе, то она посетит принца Генриха. Однако в любом случае решение остается за ней. Они заставили принца ждать два дня. Бенедикт заказал платье с широкой красной юбкой и узким корсажем. В нем Магдалена и приехала в замок, с цветами и лентами в волосах, украшенная, как животное для заклания на алтаре языческого божества * * * Когда Орландо покинул Хизуран и вышел из туннеля смерти, дождь брызнул ему в лицо. Облака плыли по угрюмой долине как белый дым. Пещера, в которой он на ночь оставил лошадь, была пуста Стволы деревьев, закрывающие вход, теперь стояли возле скалы. Если бы их сбросили лошадь или дикие звери, то валялись бы на земле. Кто-то чужой побывал здесь и забрал его лошадь. Каждый его нерв находился в напряжении. Что за грозовые облака собрались над его головой? Опасность висела в воздухе. В узкой долине с ее отвесными скалистыми стенами он беззащитен перед любым нападением. Кроме всего прочего, он безоружен. Только свой кривой кинжал он постоянно носил на поясе. Стоит ли ему вернуться? В подземном лабиринте пещеры в безопасности. Но много ли будет толку, если он спрячется в нору как крыса? Когда-нибудь ему придется выйти наружу. И у того, кто поджидает его в засаде, тоже есть время. Нет, он не должен отказываться от закона действия. «Человек, который поднимается, пока его враг спит, стоит уже в полный рост, когда его враг открывает глаза. Не делай того, что от тебя ожидает враг». Чего этот неизвестный враг ожидает от Орландо? Есть ли у него вообще выбор? Он мог бы бежать не в Аламут, а по долине в противоположном направлении, вверх по реке. Тогда бы вечером он пришел в деревни, где живут семьи низаритов. Сколько может быть у него врагов? Если бы они превосходили его численностью, то ожидали бы его на выходе Кахф аз-зулумата – там они убили бы его. Тот факт, что у него забрали лошадь, чтобы заставить его идти пешком, доказывает, что он имеет дело с одним или двумя противниками, и коварства им не занимать. Будь он на их месте, где бы он устроил засаду? В двух фарсахах отсюда расщелина так узка, что по тропе у ручья рядом не пройдут две лошади. Обвалившиеся скалы закрывают обзор. «Здесь, – подумал Орландо, – я бы поставил мой капкан». Несколько мгновений он мысленно просчитывал возможные ходы – свои и противника, продвигаясь под защитой тумана к тому узкому проходу. Однако дотом он стал пробираться по течению реки, навстречу светлеющему утреннему небу. Орландо не прошел и полчаса, как услышал в стороне от тропы легкий треск. Судя по звуку, там наступили на сухую ветку. Он бросился на землю, прополз вперед на животе по влажной траве, затаив дыхание, и прислушался. Там, за колючим кустарником, таилась темная фигура. Раздалось жалобное блеянье. Орландо выпрямился с улыбкой – то была пугливая молодая коза. На небольшом расстоянии паслось стадо коричневых коротконогих горных коз с длинными закрученными рогами. Двое подпасков, еще совсем дети, подбежали к незнакомцу – босоногие, закутанные в длинношерстные козьи шкуры - Вы далеко зашли со своими козами, – заметил Орландо. - Здесь, наверху, трава лучше. - Я ищу мужчину на коне. Вы видели его? - Мы никого не видели, господин. Они с любопытством разглядывали его. - Ты кто? – спросил самый младший. Он говорил звонким девчоночьим голосом. - Я живу в Аламуте, а сейчас охочусь. - На кого ты охотишься? - На циветту. - Циветту? – Их глаза загорелись. – Ты видел циветту? - Отличный экземпляр, – солгал Орландо. – У нее нора в двух фарсахах отсюда вверх по реке. Если хотите, можете пойти со мной и выкурить ее. - А как же козы? - Мы возьмем их с собой. Мы погоним их перед собой. Циветты, как вы знаете, очень пугливы. Они боятся человека, но любят коз. Возможно, так мы сможем ее перехитрить. Сколько у вас коз? - Восемнадцать, – ответил старший подпасок. Между тем туман все сгущался. Воздух наполнялся моросящим дождем. На траве и ветках блестели бесчисленные капельки воды. Они гнали коз перед собой бамбуковыми палками, а порой кидали в них камнями. Пастухи одолжили Орландо одно из своих покрывал. Оно уже издали воняло козлом и кишело блохами, но было теплым и защищало от дождя. Время от времени они устраивали привал, чтобы дать возможность животным поесть. Орландо разрезал свой кожаный пояс на узкие полоски, которые он сплел в косичку, завершив конец речной галькой величиной с кулак. - Что ты там делаешь? - Пращу. - Для циветты? - Да, для циветты. Потом они нашли мертвого сурка С обнаженными зубами он скалился, будто даже мертвый хотел защититься. Хищные птицы расклевали его тело. Внутренности висели клочьями. Запах разложения привлек рои навозных мух. Им не мешал даже дождь. Орландо отрезал ветку у куста бузины и удалил мягкие внутренние ткани. Сухую ветку он вытер о разложившееся мясо. Зеленой пеной он наполнил полую ветку, которую заткнул пробкой из бузиновой коры. - Это тоже для охоты? – спросили пастушки. - Да, для охоты. После многочасового пути, наконец, они дошли до сужающейся части долины, в которой Орландо ожидал своего незнакомого противника. Тот, кто все время лежал в засаде там наверху, немного увидел бы в мороси дождя, даже если у него орлиный взор. Они остановились. Орландо опустился на колени, чтобы стать, насколько это возможно, меньше. Покрывало накрыло его голову. - Да пребудет с вами Аллах, – раздался голос над их головами. Мальчики испуганно остановились. - Кто там? Никого не было видно. - Кто вы? – снова послышался голос сверху. - Пастухи из Хабарона. - Вы видели мужчину без лошади? - Нет, – сказал Орландо высоким голосом. Мальчики удивленно уставились на него. Он приложил указательный палец к губам в знак молчания. Пара камней скатилась с отвесных склонов. Орландо отметил про себя место. - Что ты делаешь там наверху? – спросил младший, с голосом девчонки. – Тебе нужно помочь? - Нет, идите дальше. Вы мне не нужны. Они погнали коз за следующий поворот долины. - Чего же он ждал там? – удивлялись подпаски. - Меня, – сказал Орландо. -А что он хочет от тебя? - Не знаю, но сейчас я это выясню. Идите за своими козами. Я сейчас вернусь. Держась близко к отвесному краю, он ловко подполз обратно. Он почуял лошадей раньше, чем их увидел. Они были привязаны к хвойным деревьям. Двое животных, слава Богу, только двое: его лошадь и чужая. Значит, в засаде только один. Прислонясь спиной к скале Орландо продолжал шарить руками. Не существовало другого пути, по которому можно было взобраться по отвесному склону. Вернувшись к впадине, которая скрывала коней, он осмотрел подъем, будто желал навек запомнить все особенности. Куда ступит человек, который будет спускаться вниз? За что будет цепляться руками? Куда он должен прыгнуть? Когда Орландо решил, что нашел правильное место, то вырыл там ямку своим кинжалом: квадрат в полтора фута и глубиной в фут. Потом разрезал бамбуковые палки толщиной в большой палец, поделил пополам, заточил, так что они стали острыми как костяные занозы. Наконец, он воткнул их в землю ямы, чтобы острые концы торчали вверх. Достал из сумки полую ветку бузины, открыл ее и смазал зеленым липким тлением бамбуковые иглы. Завершив это дело, Орландо укрыл ловушку ветками и листьями и присыпал землей. Лошади уже начали нервничать. Запах смерти внушил им страх. Их топот и фырканье нельзя было не услышать. Орландо должен был поторапливаться. Хотя вся процедура заняла только несколько минут, он был весь в поту. Он отвязал чужую лошадь, молодую кобылицу, которая радостно потерлась ноздрями о его плечо. - Прости, сестра, – сказал он. – Иначе нельзя. Удар, который он ей нанес сокрушительным концом пращи, был совершенно неожиданным. Кобылица заржала и поскакала прочь. Орландо вскочил на своего жеребца. Он еще слышал, как незнакомец, ругаясь, спускался вниз по крутому спуску. Потом пришпорил коня. У козьих пастухов он задержался только на мгновенье, не спешиваясь. - Благодарю вас. Вы мне очень помогли. - А циветта? - Ее мы поймаем в следующий раз. Тот, кто украл у него лошадь, чтобы заманить его в засаду, был уже почти мертв. Бамбуковые иглы с трупным ядом вопьются глубоко в плоть и пронзят его до самых костей. Если он и останется жив после того, как проведет в пути несколько часов, то в любом случае будет уже безнадежно отравлен. Орландо не испытывал никакой жалости к этому человеку, как не испытывают сострадания к змее. Два дня спустя стражники у больших ворот сожалели о смерти молодого низарита. -Ты должен увидеть его ступни, – сказал Абу Наджа, врач, – обожженные и распухшие как ноги слона. Каждый шаг причинял ему нестерпимую боль. Безумие горело в его глазах. - Что с ним произошло? - Я не знаю. Никто этого не знает. Я никогда не видел таких ран. Будто он наступил в змеиное гнездо. - Кем он был? - Одним из стражников у Мадинат ас-Салам. Хусейн был необузданным парнем, сорвиголова, какие только существуют в горах Даилама Из тех, кто ничего не боится, верно преданный Кайму, прирожденный ассасин. «Странно, – подумал Орландо, – почему же этот Хусейн не вышел со мной на бой? Почему он хотел убить меня из засады? Почему он хотел убить меня? Что я ему сделал?» Вечером Орландо снял со стены волчий капкан. Он будет теперь брать его с собой при всех выездах. В Аламуте никому ничто не принадлежало. Все было общим. Квартиры, платье, оружие и лошадей получали в пользование на оставшийся срок жизни. Все берегли полученные вещи. Кузнецы при необходимости работали бесплатно. О потере оружия или коня нужно было сразу сообщить Шахне. За утрату имущества строго наказывали. Не по этой ли причине у него украли коня? Этот победитель монголов опасен. Орландо редко сталкивался с ним, но если речь шла об элементарном требовании коня или оружия, то Шахна был высшей инстанцией. И Каим был беспощаден, если речь шла о нарушении существующего порядка Он казнил даже собственных сыновей, о чем низа-риты говорили с благоговейным уважением и приглушенным голосом. Старший был замешан в самовольном политическом заговоре. Когда Старец Горы узнал об этом, то велел его казнить. Младший, который попал в беззаботную компанию, в пьяном угаре убил человека. Каим не нашел для него прощения. Он велел публично обезглавить своего последнего сына, верный словам пророка: «Справедливость должна не только царить, но и быть показана народу». Прошла целая неделя, а Бенедикт до сих пор ничего не знал о Магдалене. Все чаще его взоры обращались к замку. Где она? Бенедикт начал уже беспокоиться, - Ах, брось! Она уже не ребенок. Самое худшее она уже пережила. И все же! Во сне он видел ее на повозке живодера, в руках палача, у которого было одутловатое лицо принца. В воскресное утро она разбудила его. Она выглядела утомленной после бессонной ночи. - Фу, какой он, наследник императора! – сказала она. – Он носит свой скипетр в штанах и державу там же. Он овладел мною в капелле, перед ликом Христа, обнаженный, сзади, как это делают собаки. Он ненасытен и привязчив как молодая косуля, которую кормят из бутылки. - Он разговорчив? - Как ветер в ивах. - О чем он говорит с тобой? - О Боге и своих самых порочных желаниях. Он страдает от одиночества. Прежде всего, он очень много пьет. - Это хорошо. Это развязывает язык. - Но делает неприятным дыхание. Он воняет, как затхлая бочка. - Что ты узнала? - Мы говорили о нашем детстве. Ему нечего сообщить хорошего. Матери он не знает. Отец в его глазах – дьявол в образе человека. Своего опекуна, Кельгеймца, он осыпает ужасными ругательствами и проклятиями. - Расскажи! - Это было уже за полночь. Вино помутило его взгляд и сделало ватным язык. Тогда я осмелилась спросить, кто лее убил герцога. - И что он на это ответил? - Он сказал: «В редком случае забой свиньи приносит мяснику столько радости, как в этом случае». А потом рассмеялся так, что мне стало жутко. - Он так сказал? - Когда он впадает в невероятную ярость, то использует слова, которых я не понимаю. Думаю, это латынь. Он говорит то так, то эдак, рваными фразами, перемежая слова проклятиями и злым смехом. Он говорил о документе, который находится у него. - Документ? Ты уверена? Знаешь, где он хранит свои бумаги? - Да, я видела, как Альбан подал ему пергамент, который принц запер в ларце. Он стоит в спальных покоях. Ключ принц носит у себя на шее. - Ты можешь взять ключ, когда принц заснет. Дай ему люциферум! - Это нетрудно, но я не умею читать. - Это не твоя забота. Бенедикт ждал, пока колокол доминиканского монастыря пробьет шесть раз. Потом постучал в ворота замка. - Принц Генрих ожидает меня, – сказал он, когда стражник отворил ворота. – Я торговец янтарем, которого его высочество… -Я знаю тебя, ты уже был здесь, – перебил привратник. - Ты знаешь дорогу? - Да. Он тщательно продумал каждый свой шаг, и все же, когда ворота за ним закрылись на замок, от страха пот выступил на его лбу. Теперь не осталось пути к отступлению. Он уже почти пересек двор, как стражник со стены крикнул ему: - Стой! Куда идешь? - Все в порядке, – ответил тому часовой на воротах. – Торговец янтарем. Принц ожидает его. Бенедикт поднялся по открытой лестнице, нашел вход на второй этаж, отыскал прихожую и в конце остановился у двери в спальные покои. Магдалена так точно описала ему дорогу, что он нашел бы ее и в темноте. Бенедикт оглянулся, открыл дверь и проскользнул внутрь. В помещении царил полумрак. Прошло какое-то время, пока его глаза привыкали к темноте. На кровати он различил два обнаженных тела. Магдалена жестом позвала его. Принц лежал, уткнувшись лицом в ее колени. Он храпел с открытым ртом. Магдалена осторожно сняла с его шеи цепочку с ключом. Бенедикт взял ключ и отыскал глазами ларец. Он стоял возле самой постели, у изголовья. Бенедикт вставил ключ в замочную скважину и повернул его три раза. Обитая железом крышка была так тяжела, что ему понадобилась сила обеих рук, чтобы поднять ее. Перед ним лежала в идеальном порядке целая гора свитков. Их оказалось гораздо больше, чем он ожидал. Он встал на колени, протянул руки в ларец, как… Ужас пронизал его, точно удар кинжалом! Кто-то ударил его сзади по плечу. С тихим вскриком он повернулся. Красное существо! Шерсть какою-то зверя коснулась его. Бенедикт взглянул в глаза животного. Оно отскочило, уселось на задние лапы на безопасном расстоянии от человека и, затаясь, стало рассматривать его. Ручной хорек в серебряном ошейнике. Почему Магдалена ничего не сказала ему об этой чертовской твари? Вздохнув с облегчением, Бенедикт снова собрался с духом. Пока все еще шло хорошо. Магдалена поманила к себе хорька, подняла на кровать. Множество пергаментов были письмами немецких князей, которые заверяли принца в своей преданности. Некоторые имели печать императорской канцелярии из Катании. Просматривая документы, Бенедикт натолкнулся на письмо, которое привлекло его внимание. Вычурный почерк трудно поддавался прочтению. Бенедикт подошел к окну, чтобы разобрать его. Он прочитал: Королю Генриху От Хасан ибн Саббаха Чтобы доказать Вам, как нам важна Ваша дружба, мы рассматриваем Ваше желание как нашу обязан- ность. Считайте герцога уже мертвым. Ибо сказано: «Разве вы не знаете, сколь далеко простирается рука истинного Владыки?» Бенедикт неоднократно перечитал письмо, чтобы запомнить его наизусть. Он был убежден в том, что держит в руках доказательство того, что убийство герцога Кельгеймского принц Генрих поручил некоему Хасану ибн Саббаху. Но чего добивался принц, и кто этот Хасан ибн Саббах? Вдруг в прихожей раздались шаги, Бенедикт поспешно положил письмо обратно в ларец, закрыл крышку и спрятался за длинной портьерой. Кто это мог быть? Господи, помоги мне! Miserere mei! Шаги прошли мимо. Бенедикт увидел достаточно. Ему пора было уходить. Он осторожно открыл дверь. Прихожая была пуста. Никем незамеченный, он добрался до открытой лестницы. Спокойным шагом пересек двор, уверенный в себе, как торговец, который только что провернул прибыльное дельце. - Бог в помощь, – пожелал он привратнику, который отворил ему ворота. Только тогда он почувствовал себя в безопасности. Deo gratias! * * * Новость распространилась внутри крепости как огонь по степи: жена Шахны сбежала с даиламцем. Была собрана группа ассасинов, которым предстояло преследовать беглецов. Все хотели принять в этом участие. Каждый болезненно чувствовал оскорбление, нанесенное его мужской чести. - Каим хочет, чтобы ты тоже поехал с нами, – сказал Хасим Орландо. – Они не должны убежать ни в коем случае. Никто в Аламуте не нарушает закон безнаказанно. Время подгоняло. Отъезд проходил второпях. –У них есть преимущество в одну ночь, – сказал Шахна. Его лицо было мертвенно бледным. Глаза с узким разрезом сузились еще сильнее. Он надел на ноги железные шпоры и держал сплетенную из кожи плетку. Целый день они скакали без остановки. При последних лучах дня они добрались до деревни Хагат, в котором Орландо уже побывал с Заидом. Старик, возле лачуги которого они ели жареных кроликов, приветствовал его как старого знакомого. - Мы отдохнем здесь недолго, – сказал Шахна. Старейшине деревни он приказал: – Принесите нам что-нибудь поесть и дайте лошадей на смену. Потом он пошел в свой дом, который находился при въезде в деревню, в неогражденном саду. Здесь жили его обе жены. Старшая бросилась к ногам Шахны дрожа всем телом. Не обращая внимания, он наступил на нее сапогами с железными шпорами. - Где Сухела? – спросил он. От страха она не могла вымолвить ни слова. Шахна ударил ее по лицу и заорал: - Как могло это произойти? - Я не знаю, господин. Я этого не знаю. Поверьте мне, я ничего не знала об этом. -Ты лжешь. Поди прочь с моих глаз! Исчезни! Когда я вернусь, я не хочу тебя больше видеть. И не смей являться мне на глаза, иначе я плеткой изорву твою одежду до кожи. От беззубого старика Орландо узнал, что совратитель – молодой парень из соседней горной деревни, сын торговца рисом. Во время краткого отдыха преследователям были предложены плоские лепешки, лук и козий сыр. Мужчины ели, пока седлали других коней. Орландо получил отличную арабскую кобылицу, подвижную как молодой охотничий пес. Двое парней из деревни присоединились к ним Один из них вышел из лачуги, на стене которой Орландо нашел свой капкан. Они называли его Каррас. Он представился как ловкий следопыт и, казалось, знал все тропы в горах, - Они очень точно рассчитали время побега, – сказал Каррас, – Через три дня полнолуние. Целую неделю ночи будут очень светлыми – достаточно светлыми, чтобы скакать днем и ночью. У них две сменные лошади. Это упрощает поиск следов. Они постараются добраться до Каспийского моря. Пути туда каменисты и обрывисты. Мы вряд ли сможем ехать быстрее, чем они. Мы догоним их только в том случае, если будем отдыхать меньше, чем они. Будь они мужчинами, у нас вряд ли был бы шанс. Но женщина не выдержит такой гонки. Мы поймаем их обоих. Ночь была бесконечно длинной. С первыми лучами они увидели внизу равнину Казвин. Далекие вершины, покрытые снегом, сверкали в утреннем солнце. Обычно скудные горные луга были щедро усеяны дикими цветами. Орел парил над ними, но природа казалась вымершей. Лошадей кормили то сеном, то овсом, которые везли мулы. Жажду животных и людей утоляла талая вода, которая текла повсюду среди камней. Несмотря на спешку, строго соблюдались все пять ритуальных молебнов. Вечером второго дня они натолкнулись на пепел в кострище. - Здесь они разбивали лагерь, – сказал Каррас - Когда это было? – хотел знать Шахна. Он соскочил из седла, встал на колени, потрогал обуглившуюся ветку и с яростью бросил в пропасть. - Холодная, – прошипел он, – холодная как лед. У них минимум восемь часов в запасе. Он пришпорил коня и галопом проскакал вперед всех. Шутур Хан был нищим кишлаком. Мужчины в чересчур широких холщовых шароварах носили бороды по грудь. Дикие и непредсказуемые как хищные птицы, они держались настороженно, готовые к прыжку. Но если заслужить их доверие, они превращались в больших детей, живущих больше в мире чудес, нежели в мире разума. Всадника с женщиной они не видели. С времен последнего дождя здесь не проезжал ни один всадник. Гужевых лошадей и хромого жеребца Шахны обменяли на свежих. Поели холодный рис, запивая только что подоенным молоком. Орландо расседлал свою кобылу, чтобы насухо вытереть ее. При этом он прислонил капкан к стволу дерева. Каррас взял его в руки, внимательно рассмотрел и спросил: - Этот твой капкан? - Почему ты спрашиваешь? - Он кажется мне знакомым. Орландо рассмеялся: - Очень может быть. Я потерял его и нашел в вашей деревне. -Ты привез его со своей родины? - Верно. - Что ловят франконцы таким капканом? - Волков, порой даже медведей. - Здесь нет ни волков, ни медведей. - Зато им можно ловить и другую дичь, циветту или бешеных псов. - И людей? - И людей. Во второй половине дня они встретили крестьян, которые отдыхали на обочине после работы в поле. Молодая мать кормила грудью младенца. Когда она увидела всадников, то прикрыла лицо, оставив открытой грудь. Упругая и молочно-белая она ярко выделялась на темной ткани одежды. - Куда вы скачете? – спросили крестьяне. Шахна и его люди промчались мимо них молча. - Почему мы не ответили на их вопрос? – поинтересовался Орландо. Шахна ответил: - Скрывай свое золото, свои мысли и цели своего пути! Когда дорога шла по равнинной местности, они спали в седле с полузакрытыми глазами, опустив подбородок на грудь. Однажды молодой даиламец упал с лошади. - Где я? – спрашивал он, когда мужчины, ругаясь, сажали его обратно в седло. Рано утром они нашли остатки кострища с еще тлеющими углями. - Теперь они в наших руках, – сказал Каррас, который ехал рядом с Шахной впереди отряда. - Нам стоит поспать два, три часа, – предложил Шахна, – чтобы у нас были силы, когда охота достигнет разгара. Еще сегодня мы поймаем их. Когда Орландо проснулся, солнце уже стояло в зените. - Мы должны поспешить, – подгонял Шахна. – Внизу – тропы старого торгового пути. Веками здесь возили наверх рис с побережья Каспийского моря. Дорога пологая, но продуваемая ветрами. Отдых пошел на пользу людям и животным. Отдохнувшие, они спешили к долине. За резким поворотом дороги они столкнулись с торговцами рисом в длинных войлочных одеждах, кутающихся в капюшоны. Их выкрашенные хной бороды были коротко подстрижены. Они гнали перед собой стадо мулов, тяжело нагруженных мешками с рисом. Колокольчики на упряжках, звенели по всей долине светло, как музыка. - Да пребудет с вами Аллах! – крикнул Шахна, – Вы не видели всадника с женщиной и двумя гружеными лошадьми? - Они отдыхали в лесочке возле Чала, – сказал самый старший. - Как далеко это отсюда? - В гору на лошадях три часа. - Да дарует вам мир Всемогущий! - Сейчас и навсегда. Они добрались до деревни Чала в самом начале второй половины дня. Ни следа беглецов. Брошенные, как надгробья, лачуги лежали в придорожной пыли. Преследователи стучали во все двери. Никто им не открыл. Нигде не показался ни один человек. - На коней! – ругаясь, крикнул Шахна. – Едем дальше! Чем глубже они спускались, тем больше изменялась природа. Долины становились более зелеными. - Там внизу лежит Сад дикости, – сказал Кар-рас, который лучше всех ориентировался в этой местности и столь ловко использовал это знание, что его стали воспринимать как заместителя Шахны. Вообще, казалось, Шахне понравился юный Каррас. В то время как с другими он обращался как командующий и держал своих товарищей на расстоянии, с этим юношей он шептался, смеялся и касался его щеки, как будто тот был его близким родственником или другом. Когда они доехали до Сада дикости, закричала кукушка. Воздух наполнился ароматом смолистой древесины. Бутоны самшитового дерева с серебристыми листьями заполонили ноздри своим сладким запахом. Вода булькала на гладко усыпанной гальке. Жадно глотали лошади прохладную свежесть. Орландо низко наклонился к берегу, чтобы напиться – и заметил след. Это были отпечатки двух подков в мягком песке ручья, свежие, как будто их оставили секунду назад. В тот же момент следы заметили и другие. Шахна приложил указательный палец к губам. Они стреножили коней и торопливо пошли по ручью с кинжалами наголо. Им не пришлось долго искать. На повороте ручья под ивой лежали лошади. Они так обессилели, что не могли держаться на ногах. Сухела сидела на корточках рядом со своим возлюбленным. Даже во сне было видно, какую боль ей доставляла скачка. Они лежали там как убитые. Шахна достал плетку и с силой ударил юношу по лицу. Кровавый след, перечеркнувший нос и губы, превратил юное лицо в разорванную рану. Юноша хотел вскочить, но тут его встретил новый удар. Боль повалила его на землю. Он закричал, как заяц в когтях сокола. Лишь теперь пробудилась ото сна Сухела. Ничего не понимая, она смотрела на мужчин, которые окружили их лагерь. Потом, осознав весь ужас действительности, она попыталась прикрыть своего возлюбленного. Тогда Шахна хлестнул в третий раз. Удар пришелся между плечами и шеей. - Свяжите ее! – приказал он. Не удостоив ее ни единым взглядом, он предоставил ее своим людям. Выше по ручью рос бамбук толщиной с руку. Дерево тянулось к небу. Саблей он вырубил поляну, два шага на два шага. Туда он велел принести юношу. Они положили его на землю, лицом к небу. Его раскинутые руки и ноги крепко привязали к бамбуковым колышкам. - Что ты хочешь сделать с этим собачьим сыном? – спросил Каррас - Мы не тронем и волоса на нем, – сказал Шахна. – Мы предоставим это бамбуку. - Бамбуку? -Так казнят монголы прелюбодеев. Он лежит на бамбуковых ростках, шириной с блюдце и высотой в два пальца. Знаешь, как быстро растет бамбук? Два фута за ночь. Хорошо орошаемый, согретый теплом его тела, бамбук убьет его быстро. Орландо спросил недоверчиво: - Ты хочешь сказать, что бамбук… - Бамбук продырявит его, медленно и непреклонно. Ему потребуется для этого целая ночь. - А женщина? Что будет с ней? - Для ее преступления существует только одно наказание: закон требует побить ее камнями. Орландо сел на своего коня и ускакал прочь. Лишь когда солнце опустилось за вершины гор, он остановился. Холодом веял ветер со снежных полей. Вдали кричали горные галки. Или это был человек? Орландо всю ночь держался далеко от лагеря. Когда утром они выезжали, то проскакали мимо холма из камней высотой по колено. Под ним лежало размозженное тело женщины. Орландо слышал, как один низаритов сказал другому: - Клянусь Аллахом, росток толщиной с голову ребенка в кровавом разорванном мясе! Он выглядит как женщина, которая рожает. Уже позже, во время первого отдыха на обратном пути, Шахна спросил Орландо: - А где ты был во время побивания камнями, Аднан? И прежде чем тот успел ответить, добавил: - Разве не написано, что наказание прелюбодейки – долг все правоверных? Орландо ответил: - Пророк Иисус говорил: «Кто среди вас без греха, пусть бросит первый камень». - Ты знаешь, что пророк сказал о первом камне? Первый бросок принадлежит отцу, брату или супругу грешницы. - Это жестоко. - Наоборот, это хорошо, потому что муж приложит все усилия, чтобы попасть в нее так, чтобы она не мучилась долго. Орландо был уверен, что палач монголов хорошо бросил камень в свою жену. Хотя они не спешили, обратный путь им давался особенно тяжело. В чем была причина? В том, что они почти все время ехали в гору? Или же в том, что охота была уже позади? Молча висели мужчины в стременах. Они жевали орехи бетеля, погружаясь в раздумчивость, какая свойственная жителям Востока. После последней молитвы дня, когда лошади были напоены и накормлены, и был разожжен огонь, мужчины проснулись к жизни. Слышались их смех, чавканье и фырканье тех, кто пил горячий чай и ел жирные куски мяса. Орландо как всегда восхищался живостью этих полудикарей. Как старательно они подбирали слова, делали паузы, повышали или понижали голос, использовали жесты и мимику. В один из таких вечеров речь зашла о змеях. Один низарит, который остался жив после укуса гадюки, описывал, вытаращив глаза и высунув язык, трудность дыхания и смертельный страх укушенного, когда отнимаются руки и ноги. - Видел ли кто-нибудь из вас ступни Хусейна? – спросил один низарит, который служил стражником у Больших ворот. – Его ноги кровоточили. Одиннадцать змеиных укусов! Аж до самых костей! Я видел их своими глазами. - Воистину, Аллах был мудр, когда отказал змеям в ногах. - Ты уверен, что это были змеиные укусы? – спросил другой. - Что же другое могло быть? - Ифрит, демон ада. Горы полны ужасов. Иной пропадает наверху без вести. - Ты веришь, что это был ифрит? – обратился он к Каррасу. – Хусейн был твоим братом. Кто же убил его? - Я не знаю, – ответил тот. – Возможно, это был человек. - Человек? - Последние слова Хусейна были: «Человек без лошади». - Человек без лошади? Кто это может быть? Молох из Таха-ибн Сулеймана, из Трона Соломона? Каррас сидел у огня. Приподнятая рука скрывала его лоб и глаза, будто он напряженно думал о чем-то. Вид был обманчив. Орландо чувствовал, что за ним наблюдают. Он попытался привести мысли в порядок. Хусейн и Каррас были братьями. Знал ли Каррас, что Хусейн забрал его лошадь, чтобы заманить его в капкан? Капкан! Да, конечно. О, Боже, почему он раньше не додумался до этого? Почему он не спрашивал себя, как оказался его капкан на стене хижины обоих братьев? Он потерял его в битве с даиламцами. Когда нашли их трупы, то один так и оставался застрявшим в капкане. Убитые наверняка были членами его рода. * * * Вечером они прискакали в деревню Хагат, где был дом Карраса. Их встретили как героев, которые вернулись после победоносного похода. Каррас подробно рассказывал об успешной охоте на людей. Он наслаждался тем, что оказался в центре внимания. Шахна позволил ему делать это. Ему нравился юноша, и он обращался с ним как с собственным сыном. Поздно ночью, когда большинство уже спали, Орландо узнал от старейшины, что у Карраса есть еще два брата, прилежные парни, живущие перевозом риса. Их отец был убит в прошлом году вместе с их дядей. Тела лежали в мелкой воде Шах-руда. Их смерть не была отомщена. Орландо узнал достаточно. - Тебе не стоит сегодня ночью спать снаружи, – посоветовал ему старейшина. – Ветер дует с Запада. Будет дождь. Приходи ко мне в хижину. Я не могу предложить тебе много удобств, но будет сухо и тепло. После всего, что он услышал, Орландо с радостью принял приглашение. В доме надежнее, чем под открытым небом. Он пошел к своему коню, чтобы забрать спальное одеяло, когда на сухие соломенные крыши упали первые капли дождя. Орландо принес скрученное одеяло под крышу и вышел еще раз, чтобы привязать коня под раскидистым деревом, которое лучше защищало от непогоды. Он еще думал о том, стоит ли брать с собой капкан, как услышал крик. Это был короткий крик удивления, который доносился из дома старейшины. Орландо схватил капкан и побежал, так быстро как несли его ноги. Посередине единственной комнаты стоял старик. Пламя костра освещало его морщинистое лицо, исполненное страхом и выражающее ужас. - Змея, – пробормотал он. – Змея. Она укусила меня. Он протянул Орландо правую руку. У его ног лежало раскрытое одеяло. На нем извивалось бледно-зеленоватое тело змеи толщиной с палец. Орландо ударил один раз. Капкан размозжил ей голову. Обезглавленное тело извивалось – яростно, как кончик плетки. Орландо схватил руку старика. Следы укуса были четко видны. Орландо проколол кинжалом рану, высосал и выплюнул отравленную кровь в огонь. - Как это произошло? - Она была в твоем одеяле, – застонал старик. – Я развязал его, чтобы приготовить тебе постель, и тут она напала на меня. - Ты говоришь, змея была внутри одеяла? –Да, посередине, крепко завернутая. - Как такое возможно? - Не знаю. - Мне разбудить остальных? Что я могу для тебя сделать? Я не знаком с укусами змей. - Дай мне козье молоко, которое стоит в глиняной крынке. Молоко – хорошее противоядие. Больше ты ничего не можешь для меня сделать. Подложи дрова в огонь. Я замерзаю. Жар охватывает мое сердце. Оно старое, но сильное. Аллах мне поможет. Он ему не помог. Когда свет дня проник через сырые от дождя оконные дыры, старик был уже мертв. Он задохнулся. Яд парализовал его легкие. Орландо никогда не сможет забыть его хрипы. «Он умер вместо меня, – подумал он. – Змея предназначалась мне». Новость о смерти старейшины созвала всех жителей Хагат. - Ядовитая змея? В доме? Да это невозможно! Змеи такие пугливые. Каррас рассмотрел убитую змею: - Древесная гадюка, смертельная, но очень редкая. Непостижимо, как она забралась в твое одеяло! - Да, – ответил Орландо. Он никому не говорил о том, что гадюка таилась в его одеяле. Убийца выдал себя. Орландо позвали к Кайму еще в день возвращения, чтобы дать отчет. Старец Горы выслушал его молча. В конце он спросил его с сомнением: - Шахна дал вырасти бамбуковому ростку сквозь тело юноши? - Да, это было так. - А как это произошло со змеей в Хагате? Древесная гадюка спряталась в твоем одеяле? - Да, господин. - За ночь до этого вы разбили лагерь в Шутур Хане, в горном кишлаке, где нет ни одного дерева, а древесных змей и подавно. Как ты складываешь свое одеяло? - Я складываю его посередине, скатываю и привязываю сзади к седлу. - Тогда змея должна была высоко подпрыгнуть и забраться на круп коня, чтобы доползти до одеяла. Кони панически боятся змей. Кто желает тебе смерти? У тебя есть подозрения? Каим заметил колебания Орландо. Он сказал: - Мне не нравится, когда от меня хранят тайны. Тогда Орландо рассказал Кайму все, что произошло. -Ты правильно поступил, – сказал Каим. – Это была самооборона. Если бы ты не опередил его, то Хусейн убил бы тебя. Для этих людей кровная месть дороже жизни. - Почему тогда они избегают открытого боя? Почему они коварно таятся в засаде? - Под страхом смертной казни им запрещено мстить кому-нибудь из нас Твоя смерть должна была выглядеть как несчастный случай. Тебе посчастливилось. В следующий раз приходи сразу ко мне. И держись подальше от Карраса. Это улажу я. Еще той же ночью Шахну позвали в башню Тадж аль-Алам. Он ожидал похвалы. И как же он был изумлен, когда Каим обратился к нему: - Это правда, что мне сообщили? Ты дал вырасти бамбуковому ростку сквозь тело юноши? - Именно так казнят монголы тех, кто нарушил узы брака. - Ты монгол? И поскольку Шахна молчал, он продолжил: - Тяжкое преступление должно быть наказано. Мужчина погибает от меча, женщину побивают камнями. Таково требование шариата. Тот, кто напрасно мучает приговоренного к смерти, доказывает, что он не готов к тому, чтобы управлять другими. Жестокость – деяние хищников и язычников. Римляне распинали своих преступников или скарллливали их львам. Христиане сжигают и четвертуют, византийцы ослепляют, а монголы, поступают так, как Шахна из Аламута. Голос Старца резал, как нож, не становясь громче. Шахна ощутил смертельную опасность. Ослы кричат. Орел наносит удар молча. - Мне сообщили, ты одарил своей дружбой Карраса из Хагата? - Он стал мне дорог, как сын. Как ты знаешь, у меня нет наследников, и я имею намерение усыновить его. -Ты убьешь его, – сказал Каим, – убьешь прежде, чем обновится луна. Это приказ. * * * Орландо всегда задавался вопросом, что делает Старец целыми днями в одиночестве в своей Башне. Говорят, ему нужно совсем немного сна и еще меньше еды. Как медведь зимой он покидал свое жилище крайне редко. Когда Орландо в тот вечер позвали к нему, тот нашел Старца в нижней комнате башни, порога которой он до сих пор еще не переступал. Старец сидел за широким столом, который был завален документами. Свитки писем лежали на полу. - Погляди, – сказал Старец, – вот так провожу я дни и ночи: письма, послания, приказы, счета. Всемирная сеть, чьи нити проходят через мои пальцы. Мощный ковер, который я тку всю мою жизнь. Немного существует на свете вещей, о которых я не узнал бы и на которые не смог бы оказать влияние, если это служит нашим интересам. Ты получил представление о нашем тайном учении. Тебе открылись высшие посвящения. Настало время познакомить тебя с целями нашей политики. Лишь она дает смысл нашему существованию. В этом мы отличаемся от христиан, для которых мирское и духовное суть противоположные полюса. В исламе лее они составляют единство. Халиф – это император и папа в одном лице. Изречение пророка Иисуса «Богу богово, а кесарю кесарево» было не понято правоверными. Ислам – это или политика, или вообще ничто! Мухаммед был не только пророком. Он был политиком, полководцем, законодателем. В отличие от первых христиан, которые как крысы прятались по катакомбам, ислам с самого начала был партией победителей. За считанные десятилетия военачальники Мухаммеда создали мировую империю, которая была больше, чем Рим во времена своего расцвета. Почему я рассказываю тебе это? Мухаммед считал меч справедливым средством для обращения в истинную веру. Что для него меч, то для нас наш кинжал. Важен не путь, важна цель, важнее всего конечный результат. Если тебя это пугает, то позволь заметить: у тамплиеров все точно так же. Духовная и мирская власть Ордена находится в одних руках. Ваш Великий магистр – и первосвященник, и полководец, и законодатель, и главный банкир в одном лице. В этом он ближе исламу, нежели христианству. Но я вижу сомнение в твоих глазах? - Орден рыцарей-храмовников был создан как щит, обегающий христиан от воинов ислама. Его задачей было освобождение Святой Земли от неверующих. - Но был ли он действительно таковым? - Несомненно. Я знаю историю Ордена. - Официальную, – сказал Каим. - А существует другая? - У каждой вещи всегда две стороны. Орландо сказал: -Девять рыцарей в 1119 году основали наш орден в храме Соломона в Иерусалиме. Клятва обязала их защищать дороги пилигримов и святые места. - Я знаю, – сказал Каим. – Десять лет их было не больше девяти человек. За эти десять лет они не принимали участия в боях. При этом поводов для битвы возникало предостаточно. Почему же они бездействовали? Я хочу раскрыть пред тобою эту тайну: эти девять человек не были заинтересованы в защите крестоносцев. Они пришли, чтобы заложить камень основания для собственной империи. - Почему же именно в Иерусалиме? – с недоверием спросил Орландо. - «Все начинается, и все заканчивается в свое время и в своем месте». Наши религиозные ощущения глубоко укоренились в символах. Иерусалим – святое место евреев, христиан и мусульман. Здесь жили Соломон, Авраам и Иисус. И все же Иерусалим представляет собою нечто большее Здесь соединяются три части света: Африка, Азия и Европа. Здесь находится центр мира. И центром этого центра является храм Соломона. Называть себя по этому месту – какая заявка на всемирное господство! Могущественными хотели они стать. И Аллах Всемогущий свидетель, они стали могущественными! Никто не богат так, как они, даже король Франции. Их состояние удваивалось год от года: на Востоке – за счет богатой добычи, в Европе – за счет щедрых пожертвований верующих. Король Арагонский чуть не отдал тамплиерам все свое королевство. И сделал бы это, если бы знать и духовенство не помешали ему. Арагон стал бы первой целой страной, в которой правили бы только тамплиеры. Какое чудовищное представление! В книге истории была бы открыта новая страница. Какая власть сосредоточилась бы в их руках? Ни один светский князь не имеет права приказать им. Сами же они имеют представителей на всех уровнях власти, они действуют как дипломаты, финансисты и советники на самом высшем уровне. В Англии магистр тамплиеров получил место в парламенте. Он выступает как глава всех церковных орденов. При подписании Великой хартии вольностей он находился на стороне короля. - Вы хорошо излагаете. Старец Горы возразил: - Знание – сила. Никто не понял этого так ясно, как тамплиеры. Они располагают самой прогрессивной техникой Европы. В собственных гаванях и верфях они строят корабли, оснащенные магнитным компасом. Рассказывают, что они достигали самых дальних побережий на Западе, куда до них никто не ступал. Их географические карты и навигационные данные не имеют аналогов. В строительстве дорог и мостов, но прежде всего – соборов, они совершают чудеса Всем этим знаниям они обязаны хорошим связям с Востоком. При счете они используют арабские числа, пользуются сведениями, полученными из Индии и Китая. Даже здесь они ближе к исламу, чем к собственной религии, которая принимает все незнакомые сведений за происки дьявола, в то время как Мухаммед учил: «Откройтесь всем знаниям, даже если они звучат из уст неверных и язычников». Пока немецкие рыцари создавали государство своего ордена, которое простирается от Поммерании до Финского залива, тамплиеры возводят свою незримую империю в самом сердце Западной и Восточной Европы. И их самое действенное оружие – деньги. Раньше войска состояли из вассалов и крепостных. Сейчас солдаты должны получать жалование. Даже крестовые походы – огромные предприятия, где все зависит от денежных вложений. Венеция и Генуя заставляли каждого крестоносца дорого платить за перевоз на кораблях. Строители в городах не работают больше за божью плату. Мы живем в те времена, когда все постепенно сводится к деньгам. И нет другой силы, организованной так строго и столь привилегированной, которая хотя бы приблизительно располагала бы такими огромными деньгами, как орден тамплиеров. Все больше торговцев покупают и продают им товары, не пользуясь наличными деньгами. Они действуют через дома Ордена тамплиеров. Британец, который хочет вложить большую сумму на Кипре, больше не подвергает себя риску быть убитым разбойниками. Он просто вносит деньги в тамплиерстве Бирмингема и получает сумму у тамплиеров в Никосии на Кипре – в целости и сохранности, при помощи квитанции с печатью. Разумеется, за некую оплату. Для перевозки грузов тамплиеры поддерживают самую лучшую, самую густую систему дорог на земле. На расстоянии дня пути выстроены орденские дома, где товары, люди и животные находятся под наилучшей защитой. Конечно, и это имеет свою цену, но кто заплатит за такое, не испытывая удовольствия! Ежедневно они богатеют, пока император и папа, оба столпа, на которых базируется империя, постоянно беднеют и увязают в долгах. За последний выбор императора курфюрстам заплатили миллионную сумму. Финансовую поддержку ему оказали тамплиеры. Знаешь, что это означает? Они перетянули власть на себя. Они подцепили старый порядок на крючок, и никто, кажется, этого не заметил. Зачем я тебе все это рассказываю? Я хочу, чтобы ты уяснил для себя, насколько важна мне связь с тамплиерами. Вам принадлежит завтрашний день. Запомни: рассвет не приходит дважды к одному человеку. Орландо ответил: - Если тамплиеры так могущественны, как вы говорите, то не ли вы боитесь, что в конце концов они вас проглотят? - Рим победил Грецию как воин, но она превосходила его своей культурой. И в конце римляне жили как греки. Они переняли их богов, архитектурный стиль и обычаи; римляне одевались как эллины и обучали детей греческому языку. Победитель подчинился побежденному. С тамплиерами произойдет то лее. Уже сейчас их превосходство перед остальной Европой базируется, прежде всего, на заимствованиях у нас. Они носят наши ткани, сдабривают свою пищу нашими пряностями, они считают арабскими числами, изучают нашу медицину, химию, астрономию, они подражают нам во всех областях человеческого знания. Каждый, кто будет подражать мне, начнет думать, как я. В конце концов, он подчинится мне. * * * Чем больше Орландо тонул в своем чувстве к Хизуран, тем реже разговаривал с ним Адриан. Вытеснила ли Хизуран брата из его сознания? Может, все дело в том, что Орландо все больше отождествляет себя с Адрианом? - Для Хизуран мы одно и то же, – сказал голос Адриана. -Ты думаешь, она не догадывается, что я твой близнец? – спросил Орландо. – Ты ведь не думаешь так серьезно? - Даже если бы у нее и были сомнения, – ответил Адриан, – она бы прогнала их, как расправляется с сомнениями тот, кто жаждет поверить в Бога. Для всего найдется объяснение. Даже для нашего различия во многих вещах. Между моим и твоим появлением в Аламуте прошло много лун. Не все ли изменяет время? Та ли Хизуран, что была в прошлом году? Почему бы человеку, которого она любит, не находиться в развитии? Нет, поверь мне, для Хизуран мы одно лицо. Впрочем, уверен ли ты сам, что нас действительно двое? – рассмеялся Адриан. - Был бы я здесь иначе? -Ты здесь не потому, что мы различны, а потому что мы идентичны. Порой Орландо мучил вопрос, действительно ли Адриан разговаривал с ним или же он вел разговоры с самим собой. Но какая разница? Не были ли его мысли мыслями брата? Не является ли молитва диалогом с самим собой? Кто разговаривает с нами – Бог или наша совесть? - Человек живет на разных уровнях, – сказал Адриан. – Случается, он обитает в сфере сознания, которую мы, бодрствуя, принимаем за действительность. А почему? В действительности сон – нормальное состояние нашего существования. Мы – не бодрствующие создания, которые время от времени погружаются в приносящий отдохновение сон. Мы – часть дремлющей вегетативной первобытной природы и лишь на недолгие часы окунаемся в яркий свет сознания. - Ты считаешь, что бодрствование – это исключительное состояние? Что сон – наша истинная природа? - Верно. Дыхание, сердцебиение, пищеварение – все происходит без участия нашего бодрствующего разума. Волосы и ногти, да и весь человек растут независимо от нашей воли. Множество областей бытия не подчиняются нашим мыслям. Кто может вспомнить свое существование в утробе матери или в младенчестве? И все же именно в этом неосознанном состоянии нашего существования мы становимся тем, кем являемся. Когда Орландо выходил из сумеречного состояния между дремотой и бодрствованием, в котором вел эти беседы, он точно знал, что это Адриан разговаривал с ним. До такого он сам бы не додумался. Он ничего не смыслил в таких вещах. Ну что он знал о химии соков своего тела, о функции зрения и мускулов? И все же он умел так отлично двигать своими руками, что брошенный камень попадал в цель. - Мы владеем вещами, о которых ничего не знаем, – сказал Адриан, и Орландо согласился с ним. В следующую пятницу в мечети Аламута сообщили: - Федаи Заид бен Ардум выполнил свою миссию успешно. Вечная жизнь ему обеспечена. От Хасима Орландо узнал, что Заид поджидал египтянина аль-Мансура во дворе школы Корана. Одетый продавцом воды, он предложил ему освежиться. Когда Мансур взял кувшин, Заид вонзил в него кинжал, спрятанный в рукаве. Заид был раскромсан на месте. Его голова три дня и три ночи выставлялась у больших ворот белою евнуха. Аль-Мансур еще неделю боролся со смертью. Потом он угас от жара. - Зачем он должен был умереть? – спросил Орландо, и когда Хасим промолчал, добавил: – Что он нам сделал? - Ответ на это знает только Каим Но почему ты думаешь, что этот аль-Мансур что-то нам сделал? - Разве мы убили бы его ни за что? - Существует много причин, заставляющих забрать у человека жизнь. Ты играешь в шахматы? Тогда ты знаешь, что порой приходится жертвовать фигурой, чтобы подготовить последний, главный ход, который поставит противника на колени. - Но где в таком случае смысл? - Аль-Мансур был единственным братом султана. Он пользовался его доверием. Это несомненно. В противном случае разве он назначил бы он его главнокомандующим? Знаешь, как народ Александрии называет этого султана? Они зовут его «скептик». Он ворчливый человек, он презирает людей, он враг всех правоверных низаритов. Кайма он назвал собакой, которая лижет ноги христианам. Его недоверие по отношению ко всем и всему не ведает границ, а после казни его брата увеличится еще сильнее. Уже сейчас он не прикасается к блюдам, которые не попробовал слуга за четыре часа до трапезы. Он проводит всякую ночь в новой комнате своего тщательно охраняемого дворца. Смерть аль-Мансура доконала его. Я уверен, еще до Рамадана он пошлет переговорщиков в Аламут, чтобы заключить со Старцем тайный договор. - Почему его не ликвидируют? - Что бы это дало? Другой, вероятно, еще более недостойный для нас, занял бы его место, убийство Аль-Мансура стало демонстрацией того, что никто не уйдет от нашей руки, даже верховный главнокомандующий многотысячной армии. Законы террора неумолимы, как законы пустыни. Что стоит здесь человеческая жизнь? Речь идет обо всем или ни о чем. Выживает только сильнейший. * * * Сайда шла с Орландо по саду, разбитому за ее домом. Она протянула ему ветку. Орландо понюхал ее. Повеяло незнакомым ароматом. - Что это? Приятно пахнет. - Что ты чувствуешь? - Что ты хочешь этим сказать? - Запахи создают впечатления. Стволы деревьев, травы, камни – они все посылают нам образы. Жасмин принадлежит летней ночи, как верблюжий пот – шатру бедуина. Запах земли льнет к дождю, как розовое масло – к возлюбленной или дыхание тления – к смерти. В ароматах любовь и смерть тесно взаимосвязаны. Тебе никогда не приходило в голову, что некоторые трупные яды имеют запах розы, гиацинта, жасмина или мускуса, – а ведь все это ароматные вещества, которые преимущественно используются для создания благовонных мазей? С лечебными травами дело обстоит так же. Но здесь доступ к ядам достигается без перехода. Смерть и жизнь – лишь вопрос дозировки. Посмотри сюда: мертвенно-синяя белена, равно как и анис, который ты держишь в руках, – все это и яды, и лечебные травы. - От чего лечит анис? – спросил Орландо. - Заваренный как чай, он увеличивает количество семенной жидкости мужчин. Втирание семян аниса с медом в крайнюю плоть Адама доставляет особое наслаждение партнерше при половом акте. - Ты пробовала сама? – спросил Орландо скептически. - Все медикаменты я испытываю на себе прежде, чем пропишу их пациентам. - Ты знаешь еще какие-нибудь возбуждающие средства? - У тебя сложности? – засмеялась Сайда - Нет, но… - Очень хорошо. Нам, жителям Востока, известны многие секреты Афродиты. Они – часть любовной игры. Особенно популярна кора орехового дерева Ты найдешь ее на любом арабском рынке. Опытная любовница омывает свой нефритовый грот отваром из порошка коры орехового дерева, который стягивает мускулатуру влагалища. Все арабы верят, что узкая вагина – важное условие для наивысшего удовольствия, не только для мужчины, но и для женщины. Аиша, любимая жена пророка, владела искусством трав и соков так искусно, как только немногие женщины. Некоторое время они молча шли рядом. Орландо спросил: - Что ты знаешь о моей Аише? - Она у нас лишь пару лун. Подарок гостя для Кайма от Букидена Хамаса. - Сколько ей может быть лет? - Четырнадцать. - Мой Бог, да она совсем ребенок! - Знаешь, сколько лет было любимой жене пророка, когда он взял ее в жены? Ей был девять. Мухаммеду было за пятьдесят, когда он стал просить ее руки. Абу Бакр, ее отец, сперва отклонил сватовство со словами: «Она еще совсем ребенок». Лишь после долгих колебаний он согласился. Рассказывают, она играла с другими детьми в песке, когда ее позвали, чтобы умыть. Совершенно неподготовленной к великому событию ее привезли в дом пророка, который ожидал ее на брачном ложе. Он посадил ее себе на колени, и брак состоялся. Служанка Хизунар – еще не просверленная жемчужина - Не просверленная жемчужина? - Типично мужское обозначение для непорочной девушки. Она единственная в саду, чьи губы не скованы печатью. - Ты хочешь сказать, она может говорить? - С кем ей разговаривать среди этих немых? - Со мной… - С ихваном ас-сафой? Это звучало как предостережение. Орландо спросил Аишу: -Ты действительно можешь говорить? Она молчала и испуганно посмотрела на свою госпожу. Орландо обратился к Хизуран: - Я хочу, чтобы она поговорила со мной. Хизуран схватила его за руки и потянула за собой в ванну. Рядом со струей воды, которая с плеском падала в чашу, она скользнула на пол. Орландо лег рядом с ней. Она сделала знак Аише. Вместе они принялись растирать его плечи, склонившись над ним. - За нами следят, – прошептал девичий голос рядом с его ухом. – Мы должны быть осторожны. Мне нельзя разговаривать. Что ты хочешь знать? -Ты умеешь понимать Хизуран? -Да. - Как? - Касаясь ее кожи. Своего рода язык знаков. Хизуран приложила кончики пальцев к щеке Аиши. Это был жест, полный любви. Бесконечно нежно она гладила вверх и вниз ее шею, постукивала, барабанила, щипала. Таким способом приветствуют друг друга насекомые, муравьи и пчелы. Орландо узнал, что и другие в саду владеют этим языком. - Большую часть дня женщины только тем и заняты, что массируют и умащают друг друга. Возможности для общения у них в избытке – а стражники ничего не замечают. Пока Аиша и Орландо шептались, Хизуран смотрела на него с вопросительным видом. Кончики ее пальцев касались кожи Аиши. - Что случилось с тобой? – спрашивала она его голосом Аиши. - Со мной? - Почему ты больше не понимаешь меня? - Что ты имеешь в виду? - Разве человек может быть таким забывчивым? В дверях показался евнух: - Господин, вы звали меня? - Нет. - Мне показалось, что я слышал ваш голос. Неужели у него возникло подозрение? В эту ночь они больше не разговаривали. «Разве человек может быть таким забывчивым?» Эти слова не выходили у Орландо из головы. Позже, когда Хизуран массировала его, он понял, что она имела в виду. Ее пальцы выбивали новости по его коже, которых он не понимал, которые понимал только Адриан. И он догадался, что имел в виду брат, когда написал: «Пальцы умеют говорить. Кожа может слушать». Летнее полнолуние. Небо было таким ясным, каким бывает только высоко в горах. Каждую ночь Орландо проводил в саду. Они взяли лодку у пристани. Теперь они отплыли далеко от берега, заросшего камышом, где их никто не мог услышать Хизуран простучала послание по коже девушки, которое, казалось, испугало ее. Она покачала головой. Хизуран повторила – требовательно, как приказ. Ее лицо помрачнело. Аиша покраснела. Ее смущение без слов свидетельствовало о том, что она еще совсем ребенок. - Она говорит… – вымолвила она и замолчала. - Что она говорит? – спросил Орландо. - Ты должен… она хочет, чтобы ты… - Что она хочет? Скажи слово в слово, как она тебе сказала, Хизуран погладила ее шею. Аиша перевела: - Посмотри на нее. Какая она красивая! Она – бесценная жемчужина, которая хочет быть проколотой, и я хочу, чтобы ты это сделал. Каим доверил ее мне. У нее тоже есть право быть любимой. Пожалуйста, сделай это! Ради меня, нет, ради нее, сделай это еще сегодня ночью. Ее тело белело на черном дереве лодки. Они взяли Аишу за руки. Поцелуи сливались. Девушка дрожала. Какая жемчужина! Луна, обласканная, переполненная жизнью до краев, полная чувственного желания. - Ветер и волны играют. Мы счастливы с тобой, Аднан. – Аиша говорила за обеих. – Мое сердце поет от страстного желания любви! Ты слышишь его пение? Сильное возбуждение охватило ее, то был вулканический голод жизни. - Позволь нам еще раз поставить твой шест посреди шатра. Луна плясала на воде, волн бились– о борта лодки. Людей охватило безумие, а вокруг слышался треск бесчисленных цикад. Как может создание Бога жить без любви! Что послужило тому виной? Наркотики или женское искусство любви? Орландо начал все больше и больше пропадать в саду. Он попал в зависимость, которая вытесняла все другие потребности. Ночь, проведенная вне сада, казалась ему потраченной зря. Каждая жилка в теле звала его туда И все реже Адриан разговаривал с ним. Его сон был бездонно глубоким, лишенный сновидений, безжизненный, как смерть. Когда при первых лучах дня он возвращался домой, усталость свинцом повисала на его руках и ногах. В одно такое утро, когда туман, как вата, лежал на воде, у Орландо начались пугающие галлюцинации. Он опустился на колени на причале, чтобы отвязать лодку, и тут на расстоянии вытянутой руки, на высоте его глаз, скользнуло лицо палача монголов. Сощуренные узкие глаза, тонущие в желтой морщинистой коже, посмотрели на него презрительно и угрожающе. Рот под свисающими усами искривился в гримасе. Все длилось не дольше удара сердца, потом видение исчезло, поглоченное туманом. Когда Орландо поведал Сайде об этом, она сказала: - Не ходи туда слишком часто. Наркотическая зависимость – плохое дело. Все начинается с ночных кошмаров. Ужеспустя несколько дней после первого разговора Сайда сказала: – Уменя есть для тебя небесполезное известие. То лицо в тумане не было игрой воображения. Тебе повстречался живой Шахна. Ему, как и тебе, принадлежит женщина в саду, которую он посещает ночью. - Черт в раю, – сказал Орландо. - Побереги язык, – засмеялась Сайда. – С чертом не пошутишь. Наркотики обладали своеобразным свойством. В одной стороны, они скрывали действительность, но с другой – поворачивали ее под совершенно иными углами. Если у близорукого забрать очки, то четкие контуры исчезают, однако ярче становятся цвета; детали стираются, но целостность представляется значительнее. На лице больше не видны морщины. В искаженном восприятии оно становится краше, правдивее в высшем понимании – и все потому, что исчезает мешающая незначительность. Так действовали наркотики Кимийя ас-са ады. Аиша изменилась. Орландо чувствовал это, не находя объяснения тому. На ее детскую беззаботность, казалось, пала облачная тень. Печаль лежала на всем ее облике, даже когда она смеялась. Под защитой плеска воды он спросил ее: - Что ты скрываешь от меня? Испуганно она оглянулась, поцеловала его в щеку и прошептала: - Пойдем со мной в сад. Она взяла его за руку и побежала с ним вниз. На зеленой полянке свободной от кустов и деревьев, за которыми никто не мог спрятаться, она остановилась. И снова поцеловала его. - Меня расспрашивают. - Кто? –Али. - Кто это – Али? - Черный надзиратель. –Я велю высечь его. - Ради Бога, не делай этого. Он господин этого сада. Он – полная власть над женщинами сада. Кто станет его врагом, тот погиб. - Чего он хочет от тебя? - Он хочет знать, о чем мы разговариваем с тобой. Он угрожает обрезать мне голосовые связки, если я не все ему расскажу. - Почему его интересует это? – заволновался Орландо. - Я видела, как Шахна шептался с ним. - Шахна шпионит за мной? - Это так, господин. - Хизуран знает об этом? - У меня нет тайн от нее. - Что она сказала? - Мы должны быть еще осторожнее. - Откуда Шахна знает, что на твоих устах нет печати? Он только недавно ходит в сад. - Он напугал меня. Я закричала. - Почему он напугал тебя? - Он преследовал меня. Орландо узнал достаточно. *** Несмотря на дождливую погоду, принц Генрих велел оседлать лошадей для выезда – к большому изумлению приближенных, потому что принц был не только посредственный наездник, но и закоренелый домосед. Трое вооруженных слуг и его писарь Альбан сопровождали его величество. Они отъехали недалеко, когда принц задержался с Альбаном позади всех. Он подъехал к секретарю поближе и сказал: - Мне нужно поговорить с тобой – здесь, где нас никто не подслушивает. Знаешь мою шкатулку с письмами в спальных покоях? - Ящик с документами? - Ключ от него я ношу всегда у себя на шее. Ларец запирается на секретный замок, а ключ только у меня. - Верно. - Как же вышло, что кто-то другой смог открыть и запереть ларец? - Это мог сделать только тот, у кого есть доступ к вашим ключам. -Я бы заметил это. - Возможно, во сне? - У меня очень чуткий сон. Никто не зайдет в мою комнату незамеченным. - А если он уже находился там, прямо в вашей кровати, обвив руками вашу шею, на которой у вас висит ключ? - Ты думаешь, Магдалена… - Не могу поверить, будто она шпион. Для кого ей шпионить и зачем? Нет, нет, это кажется мне абсурдным. Вы, должно быть, ошибаетесь. Что вас убедило в том, что кто-то видел ваши документы? - Когда прошлой ночью я лежал в постели, меня разбудил тихий шум. Похоже на мышь, которая что-то грызет, только гораздо громче. Я ударил в ладоши, метнул туда туфли, чтобы прогнать нарушителя тишины. Ничто не помогло. Я встал с кровати. Царапались в ящике. Я открыл его и обнаружил там моего хорька. Но как животное попало в ларец? Обитая железом крышка из дубового дерева так искусно подходит ящику, что даже муха не проползет туда. Там нет ни дырки, ни тончайшей щели. Если это не было волшебством – а в колдовство я не верю, – тогда имеется только одно объяснение: хорек забрался внутрь, когда ларец был открыт. - Да, так оно и случилось, – подтвердил Аль-бан. – Вы закрыли животное там, когда убирали документы. - Я больше недели не подходил к ящику, а с хорьком играл только вчера. - Вы действительно не ошибаетесь? - Все именно так, как я говорю. –Мне понаблюдать за девушкой? - Заставь ее говорить. Но не забудь, мы можем многое себе позволить, только не ошибку. - Я знаю, как это делают, – засмеялся Альбан. – И волос не упадет с головы малышки, но она нам расскажет все, что знает. - Смотри, не ошибись. -Я знаю, что любят девушки. Посыльный из замка передал вечером устное приглашение на ондатровую охоту. На заре принц ожидает Венедикта у реки, возле рыбных прудов. Бенедикт почувствовал беду, уже когда вышел из дома. Он беспокоился о Магдалене. Пруды или, точнее говоря, рукава реки, заросли высоким камышом. Ивы полоскали ветви в черной воде, где отражались летние облака. Ни души! Только ветер в деревьях. Тревожный крик сойки. Бенедикт притаился в тишине. Голоса? Он направил лошадь к старой мельнице, выстроенной у реки. Ее водяное колесо было неподвижно. На соломенной крыше свил гнездо аист. Ветер покачивал открытые ставни. Высокая крапива и чертополох выросли перед дверью, как будто целую вечность не ступала сюда нога человека. Бенедикт толкнул сапогом дверь. Испуганная сова вылетела оттуда. На чердак уводила лестница. Бенедикт осторожно поднялся наверх. Пахло сеном и сгнившим деревом. Паутина лепилась к лицу. Сквозь створчатые окна солнечный свет падал на деревянную ванну. Что там такое – кажется, чья-то рука? Он подошел ближе. Никогда он не забудет картины, которая предстала перед ним. Ванна была наполнена водой. Магдалена лежала там, откинув голову, ее глаза и рот были широко раскрыты, руки и ноги закованы в железные кольца, вбитые в края ушата Сперва ему почудилось, что она одета в облегающее черное платье. Однако затем с ужасом он заметил, что ее обнаженное тело сплошь покрыто сверкающими черными жирными пиявками. От шеи до ног ее покрывало слизкое, копошащееся платье из бесчисленных тел. Они впились, высасывая ее кровь. Зрелище было так отвратительно, что Бенедикт бросился бежать. Он больше падал, чем бежал, словно сам дьявол гнался за ним. Лишь в убежище таверны он смог привести свои мысли в порядок. Магдалена мертва. В этом нет сомнений. Если ее не убили пиявки, то удушил ужас. Какая смерть! Кто, черт возьми, сделал это? Сумасшедший? Ванна с железными кольцами и пиявки – слишком сложная конструкция для помешанного. Какое намерение скрывалось за этой чертовщиной? Среди ночи Бенедикта разбудили. Прежде, чем он протер сонные глаза, ему скрутили за спиной руки. Два стражника отвели его к ратуше и бросили в подвал. Все произошло так быстро, что сперва Бенедикту показалось, что ему это только снится. Лишь в гнетущей темноте подземелья ему стало очевидным его отчаянное положение. - Что это значит? В чем вы меня обвиняете? – бормотал он, когда они вывели его наверх на дневной свет. - Вопросы задаем мы. Закрой пасть и говори, когда тебя спросят, – приказал мужской голос. Жмурясь, Бенедикт все же разглядел зал с высокими окнами. Прямо перед ними стоял стол, за которым сидело трое мужчин. - Это тот человек? - О, Спаситель, это он! – воскликнул женский голос. - Ты уверена? - Бог мне свидетель. Это он. - Эта госпожа клянется, что видела тебя, когда ты сломя голову выбежал из мельницы. Где ты был утром в понедельник? Мы надеемся, ты дашь нам убедительный ответ. - Я был на мельнице, возле рыбных прудов. - Он признался. Это облегчает процедуру. Зачем ты это сделал? - Что сделал? - Почему ты убил девушку столь отвратительным способом? - Да нет же, я не убивал ее! - Хорошо, это сделали пиявки. Но почему ты ее… - Я не имею с этим ничего общего. Она уже была мертва, когда я обнаружил ее. -Так-так, он только нашел ее и ничего больше. Вероятно, ты даже не видел ее раньше? - Почему же, видел. Она приехала вместе со мной. Ее звали Магдаленой. - Он знал ее. Насколько хорошо он знал ее? Она служила игрушкой в твоей постели? - Нет. - Не лги нам. Унас есть средства заставить тебя говорить. - Уменя ничего с ней не было. Я тамплиер. - Рыцарь Храма! Невероятно. Он утверждает, будто он храмовник. Либо он считает нас слабоумными, либо сам умалишенный. - Я тамплиер. - Ну что ж, это можно легко проверить. Как зовут тебя? В каком доме Ордена ты остановился? Что привело тебя сюда в обществе убитой? - Я путешествую по тайному заданию Ордена. - И конечно, тебе нельзя говорить об этом? - Это так. - Скажи-ка, за каких дураков он нас держит! Увестиего. Положите его в тиски. Ночью брата Бенедикта вынули из кандалов. Вымазанного собственными испражнениями, с онемевшими, болящими членами, его отвели наверх. В узкой темной улочке ждала упряжка лошадей. Лежавшего под брезентом, его отвезли, как труп. Темнота накрыла его. Вырванный из сна, он опустился, связанный, на кресло. Его мучила жажда. - Где я? – пробормотал он. Факел ослепил его. Когда его глаза привыкли к свету, он узнал лицо Альбана, круглое как луна: - Добро пожаловать, Землеройка. Мы хотели поболтать с тобой. Как интересно – что же ты нам расскажешь? Хизуран опустилась на колени у ложа Аиши – обеспокоенная мать у постели своего несчастного больного ребенка. - Что с ней случилось? – снова и снова Орландо задавал один и тот же вопрос. Конечно он не получил ответа. Вместе они заботились о потерявшей сознание девушке, смачивали ей виски и запястья холодной водой. Постепенно жизнь возвращалась к ней. Ее воспоминания были обрывочны. - В доме черного евнуха… Они что-то внушили мне. Они задавали вопросы. - Кто? - Не знаю. Это были голоса. - Что они хотели знать? - Я не знаю. - Они изнасиловали тебя? - Я не знаю. -Там был Шахна? - Нет. Или… да. Я не уверена. Она путалась, обессиленная. Вся в слезах, она погрузилась в глубокий сон. «О, Боже, – думал Орландо, – как глубоко вовлечены женщины в мою тайну? Что знает Аиша? Что она могла выдать?» Чутьем хищника Орландо ощущал опасность. «Шахна! Что нужно этому палачу монголов от меня? Зачем он преследует меня?» Когда два дня спустя Орландо проходил мимо дома Сайды, он увидел, как из дверей вышел Шахна и при виде Орландо быстро спрятал что-то в складках одежды. - Ты даешь палачу монголов дурманящие наркотики? – спросил Орландо Сайду. - Наоборот, – засмеялась она, – оживляющие. Орландо рассказал ей о том, что случилось с Аишой. - И ты веришь, что за этим стоит Шахна? – спросила она. - Да. - Зачем ему потребовалось одурманивать Аишу, чтобы допросить ее таким необычным способом? Она знает что-то такое, чего ей лучше бы не знать? – Сайда спросила это таким тоном, что Орландо насторожился. Он не ответил, и она добавила: - Если тебя это успокоит: от меня он получает не наркотики. И я могу тебя заверить, что он не изнасиловал твою Аишу. - Откуда ты можешь знать? - Он импотент. Средство, которое я ему дала, служит для усиления его мужской силы. Безнадежный случай. Но ты прав, он непредсказуем. Ни одна собака не опасна так, как та, которую посадили на цепь. Он страдает оттого, что не может быть полноценным мужчиной. Побег его жены доконал его. Рай закрыт для него так же, как для евнуха. - Я думал, у него есть жена в саду, которую он регулярно посещает. - У кого же найдутся силы признать перед всем миром свою несостоятельность? * * * Поздно ночью Старец Горы спустился по крутой винтовой лестнице, которая соединяла его башню подземным ходом и библиотекой. Там, в сводчатом подвале под большим читальным залом, он сидел за письмами, тщательно разложенными по стопкам. Слышался только шелест пергамента, да мигал огонек в глиняном светильнике. Письмо, которое разыскал Старец, имело печать магистра тамплиеров в Париже. На нем стояла дата двухлетней давности. Пьер де Монтегю Хасану ибн Саббаху Вы выиграли. Сто фунтов золотом принадлежат Вам. Они находятся в Крак-де-Шевалье, приготов- ленные для Вас. Мир между Вами и нами. Старец перечитал письмо несколько раз. Его старые глаза засияли. Из всех побед, которые он одержал, – Аллах Всемогущий свидетель, их было немало! – это самая триумфальная. Мой Бог, как заносчиво они противопоставляли себя ему, эти тамплиеры, заносчивые, как сирийские суфии. Они потребовали от него дань – такое превосходство они испытывали! Он предложил их Великому магистру померится силами: - Пришлите ко мне вашего лучшего воина. Я обращу его в свою веру и сделаю из него ассасина, который научит вас ркасу. Пари – на сто фунтов чистого золота. Они прислали Адриана. И в итоге их лучший воин отправил Людовика Кельгеймского в преисподнюю по заданию Старца Горы. Адриан! Не только тамплиеры, но и он сам обманулся в этом парне. Этот андалузец с волчьим капканом не поддался ни соблазнами сада, ни плотским утехам и наркотикам, дурманящим душу. Он одурачил всех. Он не позволил использовать себя как слепое орудие. Он пошел своим собственным путем, непоколебимо, как звезда по угодному Богу пути. - Клянусь бородой Пророка, как я надул этих едоков свинины! Не только потому, что я сделал из их лучшего воина ассасина. Я возвысил его до ихвана ас-сафы и послал его в Крак-де-Шевалье, чтобы он забрал деньги пари, которое я выиграл с его помощью, – говорил Старец самому себе. – Что теперь скажут эти надменные рыцари-храмовники, когда я представлю им их парадного коня как моего преемника? Мысль об этом настолько развеселила Старца, что он громко рассмеялся. Дыхание его лающего хохота затушило пламя. В полной темноте он на ощупь вышел на лестницу. Он почти добрался до конца, как вдруг поскользнулся. Его рука искала опору, но хватала лишь пустоту. Он потерял равновесие и свалился в бездонную темноту. Когда Усман аль-Мушрифан нашел его утром, он лежал без сознания на каменных плитах подвала. Тело Старца было таким холодным, будто он умер. Слуги принесли его в башню, безуспешно пытаясь оживить своего господина горячим чаем. Лишь когда Абу Наджа натер его настойкой, резко пахнущей эвкалиптом, Старец открыл глаза, никого не узнавая. - Что с ним? – спросил поспешно призванный Хасим. - Растяжение лодыжки. Больше он не пострадал, – сказал Абу Наджа. – Но он переохладился, и у него жар. Ему нехорошо. * * * В те ночи взгляды жителей крепости постоянно обращались к Тадж аль-Алам. В одном высоком окне горел свет. Там лежал Каим. - Он никого не пускает к себе, – сказала Сайда Орландо. – даже врача. «Я не хочу, чтобы кто-то увидел, как я умираю», – сказал он Абу Надже. - Он, должно быть, очень одинок. - Он хочет этого, – возразила Сайда. – Это как в горах: чем выше вершина, тем более она одинока. В первые годы Аламута у Кайма было три жены, которых он регулярно посещал. Они жили в саду в помещениях, которые теперь принадлежат тебе. Однажды он прогнал их. - Я думаю, он невысокого мнения о женщинах. - Он взял в Аламут меня, – сказала Сайда. – Никто другой не сделал бы этого. Его отношение к женщинам темно и непроницаемо. Я слышала, как он говорил византийскому духовному князю: «Если бы Иисус имел женщину, он был бы избавлен от распятия, а мы лишились бы христианства». - Это говорит в пользу женщин? - Вывод, пожалуй, зависит от точки зрения. Они поставили низкую тахту поближе к огню. На ней, как на носилках, лежал Каим. Истощенные руки на темном верблюжьем одеяле казались восковыми. Синевой проступали разветвленные жилки сквозь бледную кожу висков. Несмотря на пугающие изменения лица, глаза Старца не утратили своей исключительной силы. Проникая внутрь человека, парализуя чужую волю, они властно остановились на Орландо. Тому показалось, что от высокого лба Старца исходит сияние. Он чувствовал, что его, как щепку в струе бурлящего потока, сносит к ибн Саббаху. - Подойди ближе, Аднан! – прошептал он. – Еще ближе. Сядь здесь. Их головы оказались на одной высоте. Расстояние шириной в ладонь разделяло их лица. Каим говорил удивительно бодрым голосом. –Ты веришь в Бога? - Я не верю в него, я его вижу, – ответил Орландо. - Ты видишь его? - Я встречаю его ежедневно в его творениях. - Ты веришь в Творца? Почему? - Как вы можете спрашивать? Кто другой создал тогда небо и землю? - Ты думаешь, что все это должно было когда-то кем-то создано? - Да. Как лее иначе? - И кто же его сотворил? - Кого? - Твоего создателя? - Бог вечен. - Странно, – сказал Старец, – с богом у вас нет никаких трудностей. Вам легко представить, что нечто было всегда и пребудет вечно, без начала и конца. С Вселенной, однако, обстоит иначе. Здесь вам требуется, чтобы нашелся некто, кто бы все это создал. Рассмотрим необъятное множество всего, небесную твердь, полную бесчисленных созвездий. Небо было и будет всегда, бесконечно и вне времени. Ты действительно веришь, что некто, пусть даже Бог, смог бы создать подобное? - Но Бог… - Кашфоль ас-pap, последнее откровение, звучит: БОГА НЕТ!Бог – это сон. Но человек должен грезить, иначе он потеряет рассудок. Мы все неизлечимо религиозны. - Вы сомневаетесь в Боге? - Я не сомневаюсь в нем. Я знаю, что его нет. Не думай, что я сошел с ума от жара. Я в трезвом уме. Позволь тебе сказать вот что. Существуют три типа людей: одни, которые служат Богу после того как обрели его; другие, которые его ищут и не находят; и третьи, которые не ищут его, потому что не нуждаются в нем. Первые счастливы, но не разумны. Последние возможно не счастливы, но разумны. Хуже всего тем, кто застрял на середине. Они и несчастливы, и неразумны. - Вы считаете неразумным верить в Бога? - А разумно верить в то, чего не существует? - Самое трудное в жизни – это вера. - Она меняет истинное положение вещей. - Бог – творец всего. - Не он нас, а мы сотворили его. - И Мухаммед, и Иисус?… - Они знали это. Они были посвященными. - Вы думаете, они знали, что Бога не существует? - Верно. - Вы считаете их обманщиками? - Они не обманывали людей. Они дали людям высшее, что только можно дать человеку, – идею бессмертия. Что такое правда по сравнению с этим? Мы слишком высоко оцениваем правду. Существует ли больший обман, чем приходящая в упадок идея правды? - Как такое возможно! Это означало бы, что все те, кто отдал жизнь за Бога, боролся ни за что. Каим ответил: - За Бога нельзя бороться. «Кто борется за Бога, тот борется за собственную душу, потому что Богу не нужны люди». Так написано в двадцать девятой суре Корана - Но почему… - Наше представление о том, какой должна быть жизнь, не совпадает с ее действительностью. Зловонная лихорадочная быстротечность нашего тела пугает нас. Божественный лик – о, какая чудесная иллюзия! Человек не может смириться с тем, что существует только на краткий срок. Ему необходимо бессмертие для исцеления души, необходимо, как вода и воздух для тела. Ничто не дает столько сил ослабшему, как вера в высшее существо, которое его защищает. И существует ли Бог на самом деле, абсолютно неважно. Не самый Бог, но вера в него – вот что имеет значение. Поэтому религии так важны. Без них человек оставался бы только животным. Его богоподобие заключает в себе его достоинство и обязанности. Каим замолчал в изнеможении. После долгой паузы он продолжил: - Надежда, которую религия вселяет в человека, – вот что делает ее столь важной. Вера в добро и справедливость облагораживают человека. Бог – это всего лишь идея, но идеалы – не лучшая ли часть нашего существования? Как жалка вся реальность! Есть что-то утешительное в представлении о том, что Бога нет. Высшее откровение – это покой, ничто. В самые важные моменты жизни нас окружает молчание. Мы молчим, когда с любовью смотрим на человека, когда скорбим о нем. Мы молчим, когда слушаем, читаем, размышляем и молимся. На определенном уровне человеческого познания иссякают даже мысли. Просветление таится в темноте. Высшее бытие – это небытие. То же касается и Бога. Я тебя посвятил. Вот Кашфол ас-Pap, ключ тайн. Ты держишь его в руке. Ветер завывал в башне. Тени облаков закрывали свет луны. - Я читал древние тексты, – сказал Старец Горы. – Тексты, которые гораздо старше Библии. Ты слышал о Гильгамеше, царе Шумеров? Он отправился на поиски тернового цветка вечной молодости. Богиня Иштар дала ему совет – прекратить поиски: Орландо спросил: - Что же остается, если нет Бога? - Ты сам. Ты остаешься. Теперь ты стал больше, чем был до этого, потому что ты – не просто марионетка, которую боги дергают за ниточки. Святость – в каждом восходе солнца. Святость – в дожде, на вершинах гор, в просторах пустыни. Святость – в старых деревьях, в гордых лицах, в каждом источнике чистой воды. Святость – в улыбке, что мы дарим друг другу, в слезах горя, в смехе наших детей. Мир переполнен удивительными чудесами. Возьми только звездное небо! И тебе нужен Бог? Цель жизни – это жизнь. Ночью к Орландо не шел сон. Бога нет. Какая ужасная мысль! Невероятно. Какое безумие! Снова и снова его взгляд поднимался к звездам, будто там он надеялся отыскать ответ. Как пуст был мир без Бога! «Чтобы быть, мне необходим Бог». То же касалось и Адриана. Да, и его тоже. * * * Рамадан достиг своей кульминации. Тела были изнурены постом. Стражники на стенах крепости будто онемели от воздержания. Только их одежда еще колыхалась на ветру. Даже галки умолкли, потому что и им пришлось подчиниться жестокому ритуалу. Не было никого, кто бы их покормил. Вся человеческая активность сводилась к пяти дневным молитвам. Сад тоже был закрыт. Ночи стояли безлунные, дни тянулись долгие и пустые. Сайда, которая обычно ходила с открытым лицом как мркчина, скрыла его на время поста. Белое тонкое покрывало на ее волосах и лице напоминало Орландо только что выпавший снег. Каим был единственным, кому не мешало воздержание. Он постоянно жил как аскет. Орландо проводил много времени в библиотеке. Чтение было не только самой приятной возможностью убежать от реальности, но и своего рода наслаждением, потому что благодаря ущемлению телесной функции ум становился яснее и светлее, как небо над снежными вершинами. Именно в библиотеке Орландо узнал о том, что Шахна нарушил Рамадан. Он прорвался за границы сада. Опьяненный вином, он лежал подле своей жены. Новость разожгла всеобщее возмущение. В тот же день Каим свершил суд над ним. Действо было открытым для всех согласно исламскому праву. Во дворе мечети они собрались. Никто не уклонился. Никто не произносил ни слова. В зловещем молчании, как удар топора, прозвучал приговор: смерть от меча! Потому что написано: «Кто оскорбляет Аллаха и нарушает его законы, тот поплатится жизнью». Приговор будет приведен в исполнение завтра утром, на восходе солнца. Однако этого не произошло. Когда они пришли за ним, палач монголов лежал мертвым на своей постели. Он перегрыз себе вены. Его окровавленные губы кривились в мрачной усмешке, словно хотели сказать: «Шахна Аламута не позволит заколоть себя как овцу! Решение о своей смерти я принимаю сам». Умершего отнесли на носилках в большую залу смертников. Мужчины крепости попрощались с ним как с комендантом крепости, будто он погиб в бою. Смерть искупила его вину. Когда Орландо поздно вечером спустился в зал, Каим стоял возле мертвого. Казалось, он разговаривал с ним. «Существует жизнь после смерти?» – подумал Орландо. И Каим, как бы отгадав его мысль, отозвался: - Как зародыш в теле матери уже причастен к жизни, так и в умершем еще теплится жизнь. Потому что жизнь пробуждается постепенно, она медленно зреет, и так же уходит. Вместе с замирающим дыханием гаснет и наше зрение, но остаются другие ощущения. Еще часы после остановки сердца человек может видеть. Все древние народы знали: траурный плач – это последняя реальная связь с ушедшим. Орландо спросил: - Вы думаете, мертвый понимает нас? - Его сознание погасло. Он воспринимает нас органами чувств, как слушают музыку. Восприятие. Само слово говорит за себя. Восприятие может быть яснее, чем бодрствующий разум. Каим коснулся висков мертвого и прошептал: - Взгляни на него. В нем еще остается жизнь. Волосы и ногти продолжают расти, словно ничего не произошло. Скоро погаснет и эта свойственная растениям форма жизненной силы. В конце навсегда догорит последняя искра жизни. Это может длиться не один день. И тогда останутся только совершенные дела. Орландо спросил: - Как же можно карать за богохульство, если Бога нет? Каим ответил: - Какое отношение к этому имеет Бог? Шахна нарушил божественный порядок. А этот порядок действительно божественный, потому что только один он возвышает нас над другими живыми существами. Человек, который выбивается из этого порядка, опускается на уровень животных, потому что следует природному, прочно установленному порядку своего вида. Сокол знает, как строить гнездо. Почтовый голубь находит правильную дорогу. Овца ведает законы стада. Человек же нуждается в заповедях. Я сам подчиняюсь этому порядку. Ему я пожертвовал своих сыновей. Его соблюдение определяет цену общества. По этой причине в раю необходимо больше запретов, нежели в аду. * * * В большой башенной зале над палатином магистр собрал двенадцать мудрецов Ордена. - Случилось ужасное, – сказал он. – Mus micro-tus, Землеройка, наш лучший агент, мертв. Кто бы ни были убийцы, они хотели вырвать у жертвы тайну, которая была для них чрезвычайно важна, иначе они не действовали бы так жестоко. - Как? – спросил старый Жирак. - Они закопали его стоймя, как дерево, тахс что из земли торчала только его голова. Сверху они поставили железное ведро и выпустили голодную крысу. Она выгрызала плоть с его лица, пока он оставался в сознании. - Что вы говорите? Вы хотите сказать… - Да Когда его нашли, крыса объела его до костей: нос, губы, веки, уши. - Прекратите! Меня тошнит. - Мы должны предположить, исходя из такой дьявольской пытки, что брат Бенедикт выдал все, что хотели узнать мучители. - И что это было? - В поисках мотива для убийства герцога Людовика брат Бенедикт вышел на верный след. Конечно, он был почти у цели. Наш противник теперь знает, что мы послали близнеца в Аламут, что их перебежчик в действительности наш агент. - Тогда жизнь Орландо не стоит и гроша. - Мы должны предупредить его – немедленно! - Мы предупредим его. * * * Свечи тускло освещали помещение, воздух был обременен тяжелым ароматом мускуса и сандалового дерева. Они вместе купались и втирали масло в тело. Теперь они сидели, сплетясь ногами, обнаженные, на шелковом ковре, пили вино, с подмешанным в него возбуждающим растительным экстрактом. Воздух, казалось, вибрировал. Хизуран тяжело дышала. Ее пышная грудь поднималась и опускалась. Она тихо стонала, когда Орландо касался ее. Ее глаза закатились в экстазе, голова откинулась назад, когда Орландо вошел в нее. Сильная волна счастья охватила ее. Сладострастие было написано на ее лице. Аиша смотрела на нее похотливо и робко. Ее желание было разбужено, возбужденное похотливостью других. Орландо вдруг повернулся к ней. Страстный зов другой плоти! Дыхание вожделения на молочно-белой коже! - Иди, маленькая жемчужина, дай поцеловать тебя. Я хочу тебя понюхать, попробовать на вкус. Я люблю солоноватый вкус твоей кожи. На каждом месте тела кожа имеет собственный вкус. Я люблю звуки твоего тела, похотливое чавканье твоего лона, прожорливого, впитывающего, сладкого… ожерелье голубки!… Все ее тело, казалось, раскрылось – поток, пламя, крик! - Почему она кричит так ужасно! – спросил Орландо. – Я делаю ей больно? - Нет, наоборот, – рассмеялась Сайда. – Скрытые покрывалом и запертые за решетку, мы раскованны на любовном ложе как Харматанн – горячий песчаный самум Сахары. Ты слышал о Аише бин Талхе? Внучка первого халифа была не только удивительно красива, но и известна своей доступностью. Аль-Исфахани сообщает о ней, что во время любовного акта она вела себя так похотливо, что ее любовные крики проникали за все стены. Порицаемая одной благородной дамой за то, что несмотря на свое высокое положение могла позволить себе так распуститься, она ответила: «Женщина должна сообщать своему мужчине обо всем, что чувствует. И клянусь Аллахом, я чувствую очень многое!» - Ничего подобного я еще не слышал, – сказал Орландо. - Ты мне не веришь? Хубаба, аристократка из Медины, была охвачена во время паломнической поездки с халифом Отманом таким большим вожделением к своему мужу, что отдалась ему под открытым небом. При этом она издавала такие дикие крики, что их верблюды обратились в бегство. «Поверьте мне, милые подрркки, – как сказала она, – их больше не видели». Орландо так долго смеялся, что слезы выступили у него на глазах. - Ты говоришь об этих эротических причудах, как будто сама испытываешь удовольствие. - Так и есть. И какое! В Багдаде есть проститутка, которая держит у себя козла, которому она регулярно приводит горячих коз, чтобы вызвать у себя вожделение. «Я не знаю лучшего возбуждающего средства, чем прерывистое дыхание похоти», – говорит она Вожделение – это плод фантазии. «Маленькая смерть», как бедуины называют оргазм, происходит в, наших головах, а не в чреслах. Она взглянула на Орландо: - Вы, мужчины, напрочь лишены фантазии. Одна женщина может общаться с сотней мужчин, ничего не испытывая при этом. Факт, без которого не существовали бы никакие платные служанки любви. В своей фантазии они умеют оживлять оргазмы, которые находятся далеко за сферой реальности. Никогда не переоценивай эротических мечтаний женщины! Женщина, которая в мыслях изменяет супругу, не целомудреннее, чем та, что непосредственно отдается другому. Это то, о чем говорил пророк Иисус: «Кто увидит жену соседа и возжелает ее, уже прелюбодействует с ней в сердце своем». Он не говорил: «Кто в мыслях крадет или убивает, нарушает божественные заповеди». Греховное в фантазии он связывает исключительно с плотью, потому что лишь она одна переживается не телесно. Она прежде всего духовное ощущение. С ней обращаются как с богом. Ее истинное существо не позволяет постичь себя. Ее духовность не измеряется земным масштабом. - Ты говоришь как священник. - Я и есть священник. Как же иначе я могла бы быть врачом, врачом в Аламуте? Позволь заметить тебе: когда наши тела здоровы, мы не воспринимаем их. Органы работают без наших усилий. Мы живем не в наших телах, а обособляемся в нашем мозгу. Мы читаем, думаем, мечтаем, парим во внешних мирах. Мы повсюду, только не в нашем теле. Этот отречение от тела и есть самое большое препятствие на пути к нам самим. Лишь болезни и боль позволяют нам осознать тело. В этом заключается смысл страдания. Однако сильнее, чем боль, – глубоко ощущаемое желание. Быть вне себя от счастья! Это абсолютно другое удовольствие! Удовольствие в смысле развлечения – самообман. Такое удовольствие доставляет нам сладострастие, но не действительное желание или даже восторженное блаженство. Сайда откинулась на подушки, закинув руки за голову и скрестив ноги. Под шелковыми шароварами вырисовывались ее раздвинутые бедра. Сладострастная улыбка играла на ее губах. - Для многих людей ощущение желания ограничивается сферой гениталий. Они разучились тому, что знает каждая кошка: желание не связано с определенной частью тела. От кончиков ушей до ног наше тело оживляется небесными ощущениями. Открытие их – какое приключение! - Давай вместе откроем их, – прошептал Орландо. Разговор возбудил его. Он пододвинулся ближе, положил правую руку ей на плечо, так что кончики его пальцев касались ее груди. Он почувствовал, как она содрогнулась. Его плоть поднялась: - Я хочу играть с тобой в ветер и волны. Сайда убрала его руку со своей груди: - Оставь мне похотливые объятия моей фантазии. Нет большего разочарования, чем осуществленные мечты. Когда у человека нет фантазии, он читает книгу, а сам переживает очень мало. Требуется много силы воображения, чтобы буквы проснулись и ожили. То же относится и к совокуплению. В арабском языке «любовь» – это наслаждение, выраженное в красивых словах. Нет достаточных слов, чтобы описать возлюбленную. Ее улыбка – капли росы в первых утренних лучах. Ее зад – седло королевского верблюда Изгиб ее бедер сравним с плавным изгибом дюн в аль-Мафаце. Один только звук ее имени – праздник желания. - Сайда, – проговорил Орландо. Он взял ее за руки. – У тебя глаза девы, которая готова принять дьявола - Но не физически, – сказал Сайда. – Для этого у тебя есть Хизуран. Оставь мне мои грезы! *** Они сидели вдвоем перед большим камином в Тадж аль-Аламе. Огонь почти погас. -Мы не будем гулять сегодня ночью мимо зубцов башни, – сказал Каим. – Силы моего тела еще слишком слабы. Они угасают, как это пламя. Я велел позвать тебя, чтобы задать тебе один вопрос. Хорошенько подумай, прежде чем отвечать. Каим склонился, посмотрел в глаза Орландо и сказал: - Однажды ты уже был готов пожертвовать свою жизнь. Ты сделал бы это снова? Орландо чувствовал, как пот проступил из всех его пор. Он чувствовал себя лисой в капкане. - Кто требует высшего, должен и сам быть готовым пойти на последнее. Орладно взглянул на зубцы башни. Он подумал о двух низаритах, которые по знаку своего господина прыгнули оттуда в пропасть. - Ты бы прыгнул, если бы я приказал тебе? Вопрос был задан. Одно неверное движение, и механизм ловушки захлопнется. Орландо чувствовал в висках стук своего сердца. Прежде, чем он нашел ответ, Каим сказал: - От тебя не ждут ответа. Твоя жизнь принадлежит высшему предназначению. Нет более болезненной жертвы, чем жизнь. Он устремил свой взгляд на Орландо, словно хотел проникнуть в его душу. На следующий день Орландо стоял перед советом мудрейших. Хасим сказал всем: - Внемли нашим словам Мы желаем возложить на тебя судьбоносное бремя. Ты – Амиль. Каим желает этого. Ты принадлежишь к внутреннему кругу его последователей. Это почетное звание не дает тебе никаких прав; напротив – оно требует от тебя дополнительных обязанностей. Возвышение означает отказ. Возвышение требует прощания. По этой причине сад отныне будет закрыт для тебя. - А Хизуран? - Ты никогда не увидишь ее. Руководить может только тот, кто готов к жертве, сразу и без колебаний. - Я должна передать тебе это, – сказала Сайда. Орландо узнал кольцо Хизуран. - Ее кольцо? Что мне с ним делать? С ней что-то случилось? - Прошлой ночью меня позвали в сад. Они обе лежали в ванной, тесно прижавшись друг к другу, как заблудившиеся дети. Они зажгли сотни свечей, будто хотели еще раз забрать с собой весь свет земли, прежде чем великая тьма заберет их. Они надели на голову венки из жасмина и якаранды. Яд сделал свое дело. Им нельзя было помочь. Орландо спрятал лицо в руках. - Аиша была мертва. Хизуран еще дышала. Улыбка блуждала по ее бледным устам. Я сняла с ее пальца кольцо и обещала ей передать его тебе. Она поблагодарила меня, едва заметно закрыв веки. Вскоре она умерла Плечи Орландо затряслись. Сайда обняла его, - Где она? – спросил он. - В Большом дворце воды. -Я хочу ее видеть. Я должен пойти к ней. -Ты знаешь, что сад закрыт для тебя. Орландо пропустил возражение мимо ушей. Впервые он увидел сад при дневном свете, без наркотиков. Неужели это действительно был его рай? Парк зарос сорняками. Крапивы здесь было больше, чем цветов. В фонтанах и на скамьях росли мох и лишайник. Постройки были просто дешевыми декорациями из гипса и неоструганных досок. За роскошными фасадами скрывалась ужасающая халтура. Орландо дошел до конца сада. Ограда преграждала ему путь. Он нашел ворота, забранные решеткой, но незакрытые, и прошмыгнул вовнутрь. Перед ним стояла пара полуразрушенных жалких глиняных лачуг. Белье сушилось рядом с чесноком и початками кукурузы. Кто же обитает здесь? Садовники, слуги или небесные гурии? Орландо не стал выяснять это. Он увидел оленей, которые так восхитили его под гранатовым деревом в первую ночь с аль-Хади. Вот они лежат, тучные и постоянно жующие. Их облезлые шкуры были покрыты мухами. Достоинство диких животных в плену исчезло. Как убог, как ничтожно беден оказался сад пророчества без кимийа ас-са ады! Орландо подумал: «Не эликсир блаженства ли вся эта религия? Как бедно наше земное существование без наркотика!» Орландо с ужасом открывал, что ничто из всего прекрасного, что он пережил здесь, не было реальным. Рай, прекрасный свет – такая же фата-моргана, как счастье, как любовь. Какой мечтой, каким сонным видением окажется, в конце концов, Хизуран? И существовала ли она здесь? Какой она была в действительности, если она существовала? Мертвые лежали на ковре из цветов – бамбуковые стволы, сломанные бурей. Женщины из сада украсили их, как невест. Хизуран была одета в платье, в котором Орландо увидел ее впервые. В большом зеркале львиного двора стояла она, невеста, которая ожидала возлюбленного и обнимала чужого. Какой печальный обман! Орландо подумал о страстных разговорах их тел. Он гладил ее кожу. - Прости меня, – сказал он, – я обманул тебя. Прощай, Хизуран. Он склонился над Аишей. Сайда велела оседлать двух коней. Она ожидала Орландо у выхода из туннеля смерти. Они скакали, пока бока лошадей не задрожали от усталости. В роще красного кипариса Сайда слезла с седла: - Мы побудем здесь. Отсюда открывается вид на всю долину. Это освобождает. Они бежали рядом по траве по колено. Орландо говорил о Хирузан. Сайда слушала его. - Выразительнее любых слов были ее глаза, ее руки, все ее тело. Взмах ее ресниц на моей щеке, легкое как дыхание прикосновение ее волос. А потом она бросалась на меня, дико и шаловливо, точно молодой охотничий пес, она осыпала меня поцелуями и любовными покусываниями. Острые, будто кончик иглы и все же бесконечно осторожные, впивались ее зубы в мое тело. Она зализывала раны как кошка, высасывая кровь, как вампир. Смотри! Он снял шелковый платок с шеи. Цепочка иссиня-черных укусов украшали его шею. Сайда рассмотрела их. -Tauq el-hamama, – проговорила она. Это звучало бесконечно грустно. - Она предчувствовала свой конец, – сказал Орландо. – В наш последний вечер она написала на коже Аиши. «Чтобы страсть не погасла, любимый, позволь нам сделать так, будто нам принадлежат только эта ночь». Орландо остановился. Воспоминания захлестнули его. - Она велела сказать Аише: -Она была, как… – Орландо тщетно искал подходящее слово. – Она была такой невероятно живой. - Смертно лишь то, что живо. Орландо поглядел на кольцо Хизуран: - Больше мне ничего не досталось. - Здесь есть еще кое-что, – сказала Сайда. – Вместе с кольцом она передала мне это письмо. Орландо прочитал свое имя, написанное почерком Адриана. Письмо упало на землю. Он поднял его и спрятал за пазуху. Сайда глянула на него: - Хизуран умела писать? Ты знал это? И снова ее глаза приняли уже знакомое ему заговорщическое выражение. Позже в своей комнате он с облегчением установил, что печать письма не тронута. Он хотел его распечатать, но не отважился. Он спрятал письмо в своей одежде. Там он носил его, как амулет. Порой он доставал его и вертел в руках, не открывая. - Мы потеряли ее, – сказал Орландо на перепутье сознания. - Я потерял ее, – возразил брат. – Разве ты не молился: «Боже, избавь меня от решения!» Он отобрал у тебя решение. Что же ты жалуешься? Ты сам не способен на жертву. Ты никогда ее не любил. Теперь ты свободен для своей миссии. Свободен как птица! Орландо нашел Сайду в саду. Она шла от голубятни. - Посмотри-ка, – сказала она и протянула ему птицу. – Посмотри только, ожерелье голубки! У нее на шее шерстяная нитка, красная, как кровь. Она совершила долгий перелет. Смотри, как она устала. Что это должно означать? Ожерелье голубки. - Возможно, она заблудилась. - Нет, она из наших голубей. Это злой знак. Я чувствую это. Орландо лишился сна. Тамплиер в Багдаде сказал: «Если в Аламут прилетит голубь с кроваво-красным ожерельем, спасай свою жизнь». * * * Вечером Орландо был в Тадж аль-Алам. Казалось, Старец ожидал его. Он сказал: - Вожделение, религия и власть неразделимы, как пальцы на одной руке. Вера в Бога придает жизни смысл, а обществу – порядок. Половое влечение держит человека в зависимости, как вода – рыбу. В древних религиях Бог и сексуальность сливались в единое целое. Осирис и Ваал были фаллическими божествами. Существовали храмовые проститутки для мужчин и мистические культы для удовлетворения женской сексуальности. Лишь великие религии Книги довели сексуальность до совершенства путем запрета и представления греха в самых черных красках. Тем самым они сделали религию и секс средством абсолютной власти. Рецепт прост: лишь мужчина является подобием Бога. Женщина, созданная из ребра Адама, – человек второго сорта. Она, которая в природном порядке обладает эротической властью над мужчиной, утеснена священниками. Только мужчине, только священнику дозволено быть посредником между Богом и человеком. Мухаммед оставил радость сексуальности за мужчиной и поработил женщину. Христиане заклеймили позором сексуальность для обоих полов. Нет лучшего средства распространить власть над верующими, потому что никакой другой орган не имеет над человеком большой власти, чем его половые железы. Яйца определяют телесные и духовные задатки мужчины. Все повелители, святые и полководцы, ученые были сверхъестественно сильны в сексуальном отношении. Великие художники и поэты также были великими любовниками. Никогда евнух не становился пророком или завоевателем. Удаление детородных желез превращает героя в слугу гарема, это изменяет его больше, чем потеря рук и ног. Суфий Ибн Араби учил: «Не пенис зависит от человека, но человек зависит от пениса, ибо любые члены нашего тела могут управляться нашей волей, кроме плоти Адама. Детородный член подчиняется силам, которые не подвластны нашему контролю». Эти силы одерживают над нами верх. Сексуальность важна для человека так же, как сон, пища и воздух для дыхания. Однако сон, пища и воздух – всегда только средство для достижения главной цели, они никогда не становятся центром или целью нашего бытия. Мужчина, который предает свои идеи ради женщины, так же омерзителен и противен природе, как существо, рожденное лишь для того, чтобы жрать. Огонь – животворящая стихия, но мотылек, что ищет смерти в пламени свечи, действует так же безрассудно, как ассасин, который осознанно уходит из жизни, дабы после вечно жить в похоти. Ты слышал о Адуде ад-Дауле? О нем, о втором повелителе шиитской династии Бундов в Багдаде, рассказывают, что он воспылал такой страстной любовью к одной рабыне своего гарема, что из-за этого пренебрег государственными делами. Его стали мучить угрызения совести, и он решил никогда больше ее не видеть. Он поклялся в том бородой пророка. Однако страсть оказалась сильнее, чем все добрые помыслы. Он посетил ее вновь и предался страсти еще более неистово. В конце концов он обдумал свое положение, подобно тому, как кадий разбирает жалобу или врач изучает болезнь. Он признал, что избавление от страданий возможно только при устранении причины болезни. Тогда он приказал утопить в реке возлюбленную и соорудить ей роскошную гробницу. В свое оправдание он сказал: «Кто безудержно предается радостям утехам плоти, не может управлять страной. Тот, кому приходится выбирать между удовольствием и властью, не заслуживает того, чтобы господствовать над другими». Жертва любви. Жизнь бабочек принадлежит любви. Такие мужчины, как ты, предназначены для высшего. И он заговорил с Орландо о своем представлении о человечестве – едином человечестве, спаянном одной религией и управляемой одним монархом. То было потрясающее видение, и Старец, речами и выразительными жестами, оживил его перед своим собеседником. - В Гранаде и Кордове вместе живут мусульмане, христиане и евреи. Они различаются между собой не больше, чем люди с разным цветом волос. Их религия имеет такое же второстепенное значение, как принадлежность к числу блондинов или брюнетов. И подобная общественная система, столь богатая и плодотворная, может быть осуществлена не только при мусульманском, но и при христианском господстве, как это доказано императором Фридрихом на Сицилии. Здесь также совместно обитают христиане и мусульмане – как семьи одного рода. Отряд телохранителей императора состоит из сарацин. Его министр финансов – еврей, его адмирал – византиец. Разница между иберийским государством Омейядов и христианской Сицилией меньше, чем разница между суннитами и шиитами или между Римом и Византией. То, что воплотилось здесь частично, возможно осуществить в масштабе всей земли. Требуется лишь подчинение религии разуму. И тогда возникнет мировая власть – от Индии до Атлантики! Тогда наступит конец войнам и бедности, рай опустится на землю. Они гуляли по крышам Верхнего города. Только месяц оставался свидетелем их беседы. Глаза Старца сверкали, как звезды над горами. - Я могу попросить кое о чем? – спросил Орландо. -Твоя просьба будет исполнена. - Позвольте мне удалиться и провести четкую линию границы между тем, что было, и тем, что будет. - Что ты задумал? – спросил Старец. - Я хочу уйти в пустыню. В ней мы обретаем ответы на все важные ответы нашей жизни. Старец взглянул на него: - Этим ты тоже доказываешь, что один из нас. Со времен Абрахама весь наш цвет уходил в пустыню, чтобы почерпнуть там силы. Пророку Иисусу понадобилось сорок дней, проведенных в уединении пустыни. - Дайте мне тоже сорок дней. - Когда ты хочешь выйти? - Завтра. - Четверо моих лучших людей будут сопровождать тебя. - Я не нуждаюсь в помощи. Разве я недостаточно доказал это? Я хочу побыть один, совсем один. Только сорок дней. - Береги себя, сын, – сказал Старец. Впервые он так обратился к Орландо. На прощание Сайда сказала: - В Европе есть сказка об одном рыцаре лебедей. Кажется, его звали Лоэнгрин. Он, как и ты, пришел из другого мира и встретил женщину. Она любила его, любила куда больше, чем он догадывался. Однако существовала одна тайна, которая разделяла их стеной. Женщина должна была поклясться никогда не спрашивать о его происхождении и имени. Она нарушила клятву. Кто не хочет знать, кого любит? И тогда она потеряла его навсегда. Я никогда не задавала тебе этого вопроса, и все же ты уходишь. Разве это справедливо? - Я не могу остаться. Сайда возразила: -Ты хочешь сказать, мужчина принадлежит миру точно так же, как женщина принадлежит дому. Старая песнь героев. Так сказано. Позволь женщине сказать тебе: нет большего риска, чем быть оскорбленной и отдаваться, чем молчать и прощать. Орландо поцеловал ее и ускакал прочь. * * * Сорок дней! У него в запасе сорок дней. Почти тысяча фарсахов лежали между ним и Аламутом, когда этот срок истек. Наверняка, они подождут еще пару дней и только тогда начнут искать его. Если ему не удастся удерживать преимущество перед преследователями, он пропал. Они будут охотиться на него, как на дикого зверя. Для предателя нет пощады. А кругом были низариты. Он спал днем и мчался под покровом ночи. К ашуре, десятому дню месяца мухаррам, он достиг Аль-Искандрерии. При виде Средиземного моря он упал на колени. Вечером того же дня в Аламут пришло сообщение. На нем стояла печать императорского принца. Еще ночью Каим велел созвать ихван ас-сафа. Никогда прежде они не видели Старца таким разъяренным. С посеревшим лицом, с трясущиеся кулаки, он свыговорил только одно: - Предатель среди нас. Как это могло произойти? - Этого не может быть! Это совершенно невозможно, – отозвался Хасим. – Сайда узнала его по шрамам. - Приведите ее! Сайду допросили. Она созналась во всем. На заре ее сбросили в пропасть Шах-руд, недалеко от гребня хребта, где разбился аль-Хади. Прошли двенадцать бесконечно долгих дней, прежде чем Орландо наконец нашел корабль, который с попутным ветром отвез его на Запад. Большую часть морского пути он проспал. Напряжение последних недель измотало его. Ночью он кричал во сне, бился, сражаясь за свою жизнь. Какой красочный поток картин и ощущений сопровождал его! В этих снах повсеместно господствовало Орлиное гнездо. Как замок Грааля, впивались башни Аламута в небо Даилама. Аламут стоял перед ним, освещенный луной, окруженный криками галок. И в Тадж аль-Алама горел огонь, в окне, за которым не спал Каим. Воспоминания о потерянном мире, чужие и знакомые одновременно. Лица, голоса: Хасим, аль-Мансур, аль-Хади, Шахна. Но прежде всего женщины. Маруселла, открывшая ему первичную форму сексуальности. Гарем аль-Мансура, где он познал утонченные игры любовных утех. Духовная эротика Сайды, ее облаченные в слова игры с огнем. И как противоположность тому – немой, бесконечно нежный язык тела Хизуран! Чем дальше он удалялся от Аламута, тем больше освобождался от груза притворства, тем взволнованнее ощущал он постепенное возвращение к себе прежнему, к тому, кем он был когда-то. Во время ночного отдыха под открытым звездным небом он спрашивал себя: - Как бы я вел себя, если бы попал в сад наслаждений таким же неподготовленным, как Али, Заид и Адриан? Предался ли я утехам плоти так же безоглядно, как они? Нет, потому что существует миссия. - Есть и нечто другое, более важное, чем миссия, – сказал голос Адриана. - Более важное, чем миссия? Невозможно! -Да нет, возможно. Это – любовь. - Это предательство. Я тоже познал любовь во всех ее проявлениях, но остался верен себе. - Любовь? Ты не знаешь, о чем говоришь! Мера любви – то, что ты готов отдать за нее. Существовал ли человек, ради которого ты принес себя в жертву? - Я любил Хизуран. - Любил? Ты просто сношался с нею. - Я сделал это ради тебя. - Ради миссии. -Да, и ради нашей миссии, которую ты предал. На Крите его свалила лихорадка. Заботливый уход орденского брата помог ему не умереть. Когда силы наконец вернулись к нему, он смог сесть на корабль, отправляющийся в Нарбонну. Восемь недель были вычеркнуты из жизни, пятьдесят бесценных дней преимущества перед его преследователями. Возможно, они уже ожидали его в тамплиерской гавани Нарбонны. Он решил сойти на берег пораньше, у места впадения Роны в Гаронну. В бурю, под проливным дождем Орландо прибыл в Арль, На барже он отправился по пенящемуся потоку, втиснувшись между мешками с серным порошком и солью. В аббатствах тамплиеров Авиньона, Ви-вьера, Валенса и Лиона он ночевал, менял платье и садился на другие суда. Леса Бургундии пересек он в обществе длинного каравана купцов из Нормандии. Когда они достигли Сены возле Шатильона, им впервые овладело чувство, что он снова дома. Сена! Он зачерпнул руками воду и выпил ее, будто это было вино. Неописуемая радость наполнила его. Если бы Адриан мог его видеть! Почему брат не справился? Разве не он был всегда сильнее? Почему он принял жертвенную смерть как ассасин? Неужели только потому, что недостаточно глубоко проник в их тайны? И все же, как мог он так безнадежно поддаться смертельному соблазну? Возможно, Адриан поверил в фальшивый рай, потому что хотел, чтобы рай существовал на самом деле. Почему неизлечимо больной верит в свое выздоровление? - Есть вопросы, которые не стоит задавать, – сказал голос Адриана в ничейной стране между сном и явью. - Иные вопросы остаются открытыми только потому, что мы боимся ответов. Порой Орландо нащупывал конверт, который носил на груди, не распечатав. Тогда он спрашивал себя, не написано ли в письме нечто иное, нежели то, что пугало его. Когда Орландо проснулся, солнце светило ему в лицо. Он лежал в узкой келье на нарах. «Где я?» – подумал, он. Ему потребовалось время, чтобы упорядочить картины воспоминаний: из последних сил он достиг аббатства Сен Жермен-де-Пре. Его руки и ноги ныли от усталости. - Ты, должно быть, проголодался, как медведь, который проснулся от зимней спячки, – рассмеялся брат Арманд, который вошел в келью без стука. – Ты проспал два дня и две ночи. - О боже, мне нужно идти дальше! - Мы сообщили Ордену в Париже о твоем возвращении. Тебя ожидают завтра вечером до закрытия городских ворот. Если ты чувствуешь себя достаточно окрепшим, я велю оседлать для тебя коня. Лето, солнце, высокие, покрытые светлой листвой деревья вдоль реки, в которой отражались белые облака. Бесконечно огромное августовское небо над верхней долиной Сены. Одинокий всадник гонит коня по песчаной дороге вдоль берега, гонит его на север. После долгого, утомительного путешествия, почти достигнув цели, измученный, он не дает себе отдыха, из последних сил стремясь приблизить конец испытания. И конь скачет так легко, как будто предчувствует, что их отделяет от Парижа только один день пути. Или дело тут в том, что человек разговаривает с ним? - Я выполнил мою миссию! Я отправился в путь, чтобы преодолеть невозможное, и с победой возвращаюсь назад. Какое приключение! Я открыл тайну ассасинов! Я разоблачил их! Их превосходство стоит не на численности и не на силе веры, а на обмане с помощью наркотиков и плотского соблазна Каким жалким фарсом оказался этот фальшивый рай, этот бордель для подростков, с его лачугами, сорняками и изуродованными гуриями, мясом наживки в капкане для обманутых дураков! Старец Горы – изолгавшийся соблазнитель! Весь груз, казалось, свалился с него точно гора с плеч. После напряжения последних недель он чувствовал себя свободным, словно охотничий сокол, выпущенный в небо. Никогда он не понимал истории о блудном сыне, которого отец возлюбил после его возвращения больше, чем других детей, которые оставались дома. Лишь теперь он осознал: уйти и вернуться труднее, чем оставаться на месте. В конце миссии для Орландо потерял значение когда-то столь важный вопрос: что заставило Адриана убить герцога Кельгеймского? Действительно ли это было так важно? «Не хватило малого – и я сам заколол бы того, кто считал меня своим кровным братом. Жизнь полна загадок. Мы – актеры в игре, правила которой не знаем», – так он разговаривал с собой. Сайда как-то сказала «Мера любви – то, что ты готов отдать за нее». Адриан был готов отдать все, даже свою жизнь. Завоевать Хизуран он мог только став ассасином. Он испытал истинную любовь. Был только один-единственный путь воплотить мечту. Разве существует большее доказательство любви, чем самопожертвование? Есть ли большее счастье, чем умереть за любимую? Хизуран была ключом к загадочному поведению Адриана. Адриан сделал это ради нее. И когда прозвучал вопрос: «Кто из вас убьет герцога?», он шагнул вперед и положил руку на грудь. Герцог, который разрушил жизнь Хизуран. Какой огромной была его ненависть к палачам Хизуран! Разве он напрасно убил лекаря и его учеников в Александрии? Был ли Адриан действительно смертником, тем, кто хотел умереть? Не клялся ли он Хизуран: «Я вернусь»? Адриан был не из тех, кто легко раздает обещания. Нет, он сделал это с намерением вернуться. Но почему он не боролся? Почему он не защищался от слуг герцога? Адриан был превосходным фехтовальщиком. В какой-то момент Орландо осознал правду: Вероломный по отношению к Богу, Ордену и совести, Адриан не мог и не хотел жить дальше. Он должен был умереть! И он должен был вернуться. Но как? Существовал только один ответ: Орландо! Вот кто должен был сдержать его обещание! Адриан должен был быть очень уверен в своем деле: «Я знаю, брат, ты придешь и прочтешь это письмо. Разве мы не шли одним и тем же путем», – поведал он ему в своем первом послании. Орландо с замешательством осознал: - Я с самого начала был частью его плана! Далеко вдали над полями зреющего хлеба вздымались башни Парижа. Орландо придержал коня, застыв неподвижно, чтобы восстановить в памяти знакомую картину. Какой вид! Громко и четко он сказал себе, и это прозвучало торжественно: - Non sum qualis eram. Я больше не тот, кем я был. И все же я остался верен себе. In fide salus. Святость – в верности! За милю до города он увидел их. Они скакали ему навстречу. Он узнал их уже издалека. Белые плащи с красным крестом развевались на вечернем ветру. Не Доменик ли из Арагона? А там – Фердинанд ле Форт! Он узнал старого Жирака. Орландо издал радостный крик и пришпорил коня. Как хлопающее на ветру знамя, летел он навстречу им, под град сверкающих сабельных ударов. И снова взлетели игристые струи фонтанов в саду Аламута, закружился снег и вспорхнули лепестки цветов вишни, захлопали крылья голубки, разметались девичьи волосы. Хизуран! Он умер с той же улыбкой, с которой погиб Адриан. Прежде чем волны сомкнулись над ним, он внял словам старого Хасима: Падая, он слился воедино со своим другим «я». Они снова были одним и тем же, как в начале их телесного существования, в момент зачатия, прежде чем первое деление материнской клетки жестоко разделило их. Одна душа в двух телах, два пути к единой цели. Свершилось. Адриан! Он нашелся! В ту же ночь грозовые тучи разразились над Парижем бурей. Магистр тамплиеров в Париже сжег письмо, на котором была печать Старца Горы. Там было написано: Пьеру де Монтегю от Хасана ибн Саббаха Привет Вам! Четыре лета назад Вы послали к нам Вашего лучшего воина Креста, чтобы мы испытали его, как испытывают золото. Он вернулся к Вам асса- сином. Это была честная партия, начатая Вами и вы- игранная нами. Почему Вы, тамплиеры, не умеете проигрывать? Вы послали к нам близнеца, чтобы обмануть нас. Нам не стоило большого труда завоевать для нас и его. Великий магистр в Иерусалиме – мой свиде тель. Он может подтвердить, что Ваш Гемини по на- шему поручению убил своего спутника и брата по Ордену – Захарию из Ратценхофена. Он вернулся к Вам как ассасин, чтобы отправить на тот свет одного из Вас. Из дружбы к Вам я сооб- щаю об этом, потому что мы желаем не Вашей смер- ти, а доказательства превосходства нашего ордена над Вашим. Не отнеситесь к этому предупреждению легко- мысленно. Вспомните о герцоге Кельгеймском. Стрела спущена с тетивы. Берегите цель! Три месяца спустя, в пятницу накануне праздника Петра и Иуды, магистр Пьер де Монтегю сложил с себя обязанности, чтобы «найти мир в покаянии и уединении», – так звучало его объяснение. В его архиве нашлось письмо, которое он получил за несколько дней до отставки. Там сообщалось: Пьеру де Монтегю от Хасана ибн Саббаха Эти строки я пишу для спасения чести одною из тех, кого я любил как своего сына Мне не удалось удержать его. Он предпочел Вас – мне. Но и Вы по- теряли его, потому что Вы не стоили его. В том случае, если Вы все еще спрашиваете: «Как может стать один из наших лучших людей убийцей себе подобного», то убийством Вашего Гемини Вы сами дали себе ответ. Walillahielmaschreqwaelmaghreb. Бог правит Востоком, Бог правит Западом. Да будет мир между Вами и нами! В ночь с 12-го на 13-е октября 1307 года все тамплиеры во Франции были арестованы. Их имущество конфисковал король. Их объявили еретиками и долго пытали, пока они не сделали «признания», от которого потом отрекались. Тридцать шесть тамплиеров умерли под пытками. Другие закончили дни на костре. 18-го марта 1314 года был сожжен на медленном огне последний великий магистр – Жак де Моле. Старец Горы прожил в Аламуте тридцать четыре года. Когда одной безлунной ночью он исчез, его труп так и не нашли, а его дело взял на себя другой. Его тоже звали «Старцем Горы». Что не удалось ни одному врагу ассасинов, довершили монголы. В ноябре 1256 года они осадили Аламут. С боевым кличем «Мы жертвенные животные Господа нашего!» ассасины защищали свое орлиное гнездо. После четырехдневного боя последний из них был разрублен на куски. Согласно исмаилитской традиции, Старец Горы оставил послание, обещая вернуться через тысячу лет, чтобы продолжить свое дело. Почти в тот же день, спустя тысячу лет по арабскому исчислению, в Джоме, священном городе шиитов, родился Аятолла Хомейни. После террористического нападения на американскую морскую базу в Бейруте в октябре 1983 года, при котором погиб двести сорок один человек, он провозгласил: «Настало время показать властителям Востока и Запада, что мы можем померяться силами со всем миром. Чем больше федаи пожертвуют собой ради нашей идеи, тем больше нас будут бояться и уважать». Два месяца спустя через ворота американского посольства в Кувейте прорвался грузовик, нагруженный взрывчаткой. Точное число убитых неизвестно. Пророчество Старца Горы исполнилось. Все начинается и все заканчивается на своем месте и в свой срок. ГЛОССАРИЙ Абу Бакрас-Сиддик– первый из четырех «праведных» халифов. Сопровождал Мухаммеда во время хиджры. Аккон– город, известный больше под именем Акры Ассасины– одна из многочисленных мелких сект исмаилитов, применяющая террористический методы; исполнители террористических актов – смертники – употребляли в решающий момент наркотик – гашиш, за что их называли хашишийя («ассасин» на европейский манер). Ашура Бурда– кусок шерстяной или полотняной материи, которую носили как плащ днем и использовали как одеяло ночью, – «плащ», «накидка». Вади– пересохшие русла временных потоков, могут достигать до 900 км длиной. Ессеи– иудаистская секта, зародившаяся в первой четверти II в. до н.э. Задар– христианский город и крупный порт на Адриатическом море, который много лет являлся торговым конкурентом Венеции. Закат Исмаилиты– сторонники признания седьмым имамом Мухаммеда – сына имама Исмаила Джафара. Исмаилиты, создали в X в. воинственное государство в Северной Африке, под властью которого оказалась значительная часть мусульманского мира. Ихван Кадий – мусульманский судья, назначался административными властями из лиц, знающих «священный» закон. Каим– термин шиитской догматики, обозначающий ожидаемого члена «семьи Пророка», который должен подняться против незаконной власти и восстановить на земле справедливость мечом, символом его власти. Квинтар– мера веса, равная 38 кг. Махаррам(араб.) – «священный, заповедный» – название первого месяца мусульманского лунного календаря. Начало месяца – день нового года, праздник у мусульман. Наргиле– восточный курительный прибор, кальян. Нефуд– пустыня большой Нефуд на Аравийском полуострове. Новик– готовящийся в рыцари молодой воин. Омейяды– влиятельный родвМекке, противников приемного сына и зятя пророка Мухаммеда, Али. Палатин Регенсбургскиеворота– ворота в городе Кельгейме, от которых начиналась дорога на Регенсбург. Сицилийское королевство– государство вXII-XHIвв.,созданное норманнами на завоеванных ими в XI в. территориях Южной Италии и Сицилии. Сук– торговый, ремесленный квартал в арабском городе Сунниты Суфии– мусульманские мистики. Главным смыслом жизни для суфиев было приближение к богу, познание бога, вплоть до признаваемого некоторыми из них возможным единения с ним. Тайласан – накидка Талмуд – свод юридических, богослужебных» канонических и этических правил иудаизма. Фарсах – мера длины, равная 3 км. Федаи – человек, жертвующий собой во имя идеи. В Средние века в Иране, Сирии, Ливане – члены тайной религиозной организации исмаилитов-ассасинов. Феллах – египетский крестьянин.Франки – в эпоху Великого переселения народов германское племя. Франками арабы называли всех европейцев. Хадидяса – первая жена Мухаммеда, которая была намного старше его и оказала на него большое влияние. Хаким Халифат Фатимидов – династия халифов-исмаилитов, ведущих свое происхождение от дочери Мухаммеда – Фа-тимы, правившей на Ближнем Востоке с 909 по 1171 годы, подчинив Северную Африку, Сицилию, Египет, Сирию. Хасан ибн Саббах– создатель независимого государства низаритов с центром в Аламуте в конце XI века, просуществовавшее до середины XII в., изложил свои социальные и политические взгляды в учении, получившем название «ад-дава аль-джадида» (новый призыв). Шииты Шпильманы – бродячие музыканты и певцы в средневековой Европе. This file was created with BookDesigner program 14.03.2011 This file was created with BookDesigner program 16.03.2011 |
||
|