"Драконы Вавилона" - читать интересную книгу автора (Суэнвик Майкл)

2 ЦАРЬ-ДРАКОН

Каждое утро, как только поднимется солнце, Вилл вытаскивал тяжеленные, весом с него самого, аккумуляторы на Самозванцеву площадь, и дежурные сельчане их подзаряжали — сперва один, а затем, по мере того как на кузне делались остальные стоячие велосипеды, и два, и три, а в конце концов и все шесть. Одна из деревенских женщин, тоже назначаемая по очереди, ждала его с готовым завтраком. Как представитель дракона, он имел законное право зайти в любой дом и съесть там все, что найдет, но такой, но очереди, способ казался дракону более уважительным. Весь остаток дня Вилл по приказу своего господина бродил по деревне и ее окрестностям, день ото дня уходя все дальше и дальше, — бродил и смотрел. Первое время Вилл не понимал, что это такое он высматривает. Однако, сравнивая приказы, передаваемые им жителям деревни, с тем, что запомнилось за предыдущий день, он постепенно понял, что дракон исследует обороноспособность деревни и ищет пути ее укрепления.

Правду говоря, защитить деревню от сколько-нибудь серьезной военной силы было невозможно. Но можно было сделать ее менее заметной и менее привлекательной для возможного противника. Были посажены живые изгороди из колючих кустов и — в изобилии — ядовитый сумах. Были засажены деревьями и завалены буреломом все ведущие в деревню тропинки. Был спущен и осушен пруд, чтобы солидный запас пресной воды не привлек внимания наступающей армии. Когда по Приречной дороге приходил еженедельный грузовик с почтой и товарами для лавки, Вилл подолгу листал журналы у прилавка, отвлекая водителя, чтобы тот поменьше глазел по сторонам, а то еще заметит что-нибудь необычное. Когда главный пасечник с гордостью объявил, что есть излишки меда и что можно продать их в низовье реки за серебро, Вилл передал ему приказ дракона уничтожить половину излишков, чтобы деревня не прослыла слишком уж процветающей.

После заката, когда небо быстро темнело, Вилл ощущал привычное покалыванье в запястьях и некую смутную тревожную потребность, и тогда он возвращался к дракону, чтобы вступить с ним в тесное мучительное общение и поделиться всем, что видел за день.

Вечер на вечер не приходился. Иногда внедрение дракона оставляло его слишком разбитым, чтобы делать потом хоть что-нибудь. А иногда он проводил часы и часы, начищая и надраивая драконье нутро. Впрочем, чаще всего он просто сидел в пилотском кресле, прислушиваясь к еле слышному рокоту драконьего голоса, говорившего вещи, болезненные, как пытка, были они там правдой или нет, потому что нельзя было точно сказать, что они — неправда.

— Рака у тебя, похоже, нет, — бормотал старый бойцовый змей. Снаружи, если верить часам на панели управления, совсем уже стемнело. Впрочем, люк все равно держался закрытым, а окон в кабине не было, так что светили здесь только шкалы приборов. — Прямая кишка не кровоточит, потери энергии не ощущается, что скажешь, мальчик?

— Нет, ужасный господин.

— Похоже, мне повезло при выборе, повезло куда больше, чем я ожидал. В твоих жилах есть доля смертной крови, это уж ясно как полная луна. Твоя мать была ничем не лучше, чем ей быть положено.

— Как, господин?

— Я сказал, что твоя мать была шлюхой! Ты глухой или просто недоумок? Твоя мать была шлюхой, твой отец — рогоносцем, сам ты — ублюдок, трава — зеленая, камни — твердые, а вода — мокрая.

— Моя мать была честная женщина!

— Честные женщины спят не только со своими мужьями, но и с другими мужчинами, это происходит повсеместно и по причинам, которых куда больше, чем этих других мужчин. Тебе что, никто про это не говорил? Она могла заскучать, или просто была безрассудной, или ее шантажировали. Она могла искать денег или приключений или мстить твоему отцу. Она могла быть отчаянной женщиной и поставить свою честь на бросок монеты — орел или решка. Она могла поклоняться Рогатому. Может быть, ею овладело желание поваляться в вонючей канаве, опоганить себя. Она могла даже влюбиться. В жизни случается и не такое.

— Я не буду этого слушать!

— А у тебя что, есть выбор? — Виллу показалось, что по лицу дракона — отсутствующему лицу — скользнула саркастическая улыбка. — Люк закрыт, и ты не можешь выйти. Да и вообще я больше и сильнее тебя. Это lex mundi[5], уйти от которого невозможно.

— Ты лжешь! Лжешь! Лжешь!

— Верь во что душе твоей угодно. Но откуда бы там она ни взялась, эта смертная кровь — большая для тебя удача. Живи ты не в этой вонючей дыре, а в каком-нибудь более цивилизованном месте, тебя непременно призвали бы в военно-воздушные силы. Как тебе, конечно же, известно, все пилоты наполовину смертные, потому что лишь смертная кровь может с успехом противостоять холодному железу. Ты бы жил словно князь и учился быть воином. При удаче ты мог бы убить тысячи и тысячи. — Дракон на секунду задумался, а потом заговорил чуть тише. — Как бы мне отметить это нежданное открытие? Может быть, стоит… Ну да, конечно! Я назначу тебя своим первым заместителем.

— А я что, стану от этого каким-нибудь другим? — спросил Вилл и со злостью сковырнул струп на левом запястье.

— Не презирай титулы и звания. Это как минимум произведет впечатление на твоих друзей.

Это было намеренное оскорбление, потому что друзей у Вилла не было, и дракон прекрасно это знал. Были когда-то, а теперь их не стало. Все по возможности его избегали, а если такой возможности не было, вели себя при нем с предельной осторожностью. Дети дразнили его и всячески обзывали. Иногда они бросали в него камни или глиняные черепки или даже — как-то раз и такое было — коровьи лепешки, подсохшие снаружи, но мягкие и липкие внутри. В общем-то, все это случалось нечасто, потому что он непременно ловил обидчиков и задавал им хорошую трепку. И каждый раз это вызывало у малышни искреннее удивление.

Мир детей был устроен значительно проще, чем тот, в котором жил он сам. Когда Маленькая Рыжая Маргошка попала в него той самой коровьей лепешкой, он поймал ее за ухо и препроводил к матери.

— Вот, посмотри, что твоя паршивка мне устроила! — крикнул он, тыча ей под нос кожаную безрукавку, измаранную навозом.

Большая Рыжая Маргошка отвернулась от стола, на котором закатывала в консервные банки жаб, ее глаза выражали холодное безразличие, но на какой-то момент Виллу показалось, что в них дрожит еле сдерживаемый смех.

— Сними, и я тут же замою.

Выражение лица, с которым она это сказала, было настолько презрительным, что Виллу нестерпимо захотелось стянуть с себя заодно и штаны, швырнуть их этой наглой бабе в лицо и приказать, чтобы постирала, в порядке наказания. Но в тот же момент он словно наново увидел крепкую розовую плоть Большой Рыжей Маргошки, ее обильные груди и широкие бедра. Его причинный орган набряк с такой силой, что едва уже помещался в штанах, и они оттопырились. Большая Рыжая тут же это заметила, и не скрываемое теперь презрение в ее взгляде заставило Вилла побагроветь от смущения. Хуже того, пока ее мать замывала безрукавку, Маленькая Маргошка плясала вокруг Вилла на безопасном расстоянии, высоко задирая юбчонку, виляя перед ним своей голой задницей, а он не знал, куда глаза девать.

Зато чуть позже, уже выходя из двери с влажной безрукавкой, перекинутой через руку, Вилл остановился, повернулся и сказал, словно только что вспомнив:

— Да, и еще. Изготовь-ка ты мне рубаху из белого камчатного полотна с вышитым гербом на груди: на серебряном поле красный дракон, вставший на дыбы над черным селением. И чтобы было готово к завтрашнему рассвету, принесешь мне сама.

— Ну вы видали такую наглость! — воскликнула Большая Рыжая Маргошка. — Ты не имеешь права требовать от меня такое.

— Я первый заместитель дракона, и это дает мне право на что угодно.

Он вышел с приятным сознанием, что теперь этой рыжей сучке придется просидеть за шитьем для него всю ночь напролет, и заранее радуясь ее бессильной злобе.

С того дня, как схоронили Пака, прошло ровно три недели, и целительницы решили, что пора бы его и выкопать. Они ничего не сказали на заявление Вилла, что он тоже будет при этом присутствовать: никто из взрослых никогда ему ничего не говорил, разве что не было иного выхода, — и все равно, уныло тащась вслед за ними, он отлично понимал, что никому здесь не нужен.

Когда тело Пака достали из могилы и отнесли в Курилку, оно было похоже на огромный шишковатый корень какого-то растения. Непрерывно что-то напевая, женщины размотали полотняный свивальник, вымыли тело коровьей мочой и извлекли изо всех его отверстий замазку. Затем под язык ему засунули тонкую пальцевую косточку летучей мыши. О его переносицу разбили куриное яйцо, тщательно отделенный белок выпила одна из целительниц, а желток проглотила другая.

А под конец они вкололи ему пять кубиков декстроамфетаминсульфата.

Паковы глаза широко распахнулись. От долгого лежания в мокрой болотной земле его кожа почернела как уголь, а волосы отбелились и стали совсем как седые, однако глаза его сохранили свой удивительный ярко-зеленый цвет. Во всем, за исключением одной детали, его тело осталось таким же, как и прежде, но это единственное исключение заставило целительниц грустно вздохнуть.

Правая нога его сохранилась лишь по колено. — Земля взяла свою дань, — объяснила одна из мудрых старух.

— Ноги было слишком уж мало, чтобы ее спасти, — сказала другая.

— Жалко, — вздохнула третья.

Затем все они вышли из хижины, оставив Пака на попечение Вилла.

Пак долго ничего не говорил, а только смотрел на свою культяпку; он сел и осторожно ее ощупал, словно убеждая себя, что отсутствующая плоть действительно отсутствует, а не стала вдруг невидимой под воздействием какого-то колдовства. Затем он скользнул глазами по белой рубашке Вилла и драконьему гербу на ней. А под конец его немигающий взгляд уперся Виллу прямо в глаза.

— Это ты во всем виноват.

— Так нечестно! — завопил Вилл. — Эта мина никаким боком не связана с драконом. Точильщик Ножниц и так бы нашел ее и притащил в деревню. Во всем виновата война, это она принесла на нашу голову и дракона, и мину, а уж в войне-то — ты не можешь этого не признать — я никак не виноват. — Для большей убедительности Вилл взял Пака за руку. — Чёртирион… — продолжил он, сильно понизив голос, чтобы никто вдруг не подслушал.

Но Пак с негодованием вырвал свою руку.

— Это больше не мое тайное имя! Я прошел сквозь тьму, и мой дух вернулся из гранитных покоев с новым именем — именем, которого и дракон не знает.

— Не знает, так скоро узнает, — печально заметил Вилл.

— Тебе что, очень этого хочется?

— Пак…

— Мое прежнее обычное имя тоже умерло, — сказал тот, кто был когда-то Паком Ягодником. Цепляясь за стену, он встал на единственную ногу и завернулся в то самое одеяло, на котором лежал. — Можешь звать меня Без-имени, потому что ни одно мое имя не слетит больше с твоих губ.

Без-имени неуклюже поскакал к двери. Там он секунду отдохнул, держась за косяк, а затем решительно преодолел порог и запрыгал дальше.

— Подожди! Да ты послушай меня, пожалуйста! — крикнул вслед ему Вилл.

Молча и не поворачиваясь, Без-имени вскинул правую руку с выставленным средним пальцем.

От бессильного гнева глаза Вилла застлало красной пеленой.

— Мудила хренов! — закричал он вслед бывшему другу. — Поскакунчик безногий! Джонни-полторы-ноги!

С той самой ночи, как в него вошел дракон, Вилл не плакал ни разу, а теперь из его глаз так и хлынули слезы.

На самой вершине лета в деревню с диким ревом мощного мотора влетел на мотоцикле армейский вербовщик; к его заднему сиденью был приторочен большой желто-зеленый барабан. На нем был красивый красный мундир с двумя рядами медных пуговиц, и он приехал аж из самого Броселианда, выискивая парней, которых можно было бы призвать в авалонскую армию. Взвизгнув покрышками и подняв огромное облако пыли, он затормозил перед «Тощей собакой», опустил ногою подпорку, вошел в трактир и снял на весь вечер главный зал.

Выйдя опять наружу, он надел барабан и сыпанул на его туго натянутую кожу горсть золотых монет. Бум-Бум-де-Бум! Палочки выбивали из барабана громовые раскаты. Рап-Рапп-э-Тап! Монеты подпрыгивали и танцевали, как капли на горячей сковородке. К этому времени у «Тощей собаки» собралась уже целая толпа.

— Сержант Бомбаст — так меня звать! — хохотал вербовщик. Бум! Бум! Та-ра-ра-ра-Бум! — Я послан сюда, чтоб героев искать! — Он вскинул палочки над головой и звонко ими постучал. Щелк! Щелк! Щелк! Щелк! Затем он сунул их за пояс, снял с себя барабан и поставил его рядом с собою на землю. Блеск золота слепил глаза, заставлял толпу забыть обо всем, кроме алчности. — Я хочу предложить отважным парням самолучшую службу, какая только предлагалась когда-либо мужчине. Прекрасную возможность обучиться профессии, стать достойным воином… и получать за это весьма, очень даже весьма хорошие деньги. Вот посмотрите на меня! — Он любовно похлопал себя по обширному брюху, — Разве я похож на заморыша?

Собравшиеся дружно засмеялись. Смеясь вместе с ними, сержант Бомбаст замешался в толпу, он бродил то туда, то сюда, обращаясь то к этому слушателю, то к другому.

— Нет, отнюдь не похож. По той очень простой и приятной причине, что армия прекрасно меня кормит. Она меня кормит, одевает и обувает, делает мне все, что я ни попрошу, разве что жопу не подтирает. А благодарен ли я ей за это? Благодарен ли? Так вот, я ей не благодарен. Нет, уважаемые сэры и девицы. Я настолько далек от какой-либо благодарности, что еще требую, чтобы армия за это же мне и платила! И сколько вы думаете? Сколько вы думаете, они мне платят? Принимая во внимание, что вся моя жратва, мои сапоги и штаны и даже моя сморкалка… — он выхватил из-за обшлага кружевной носовой платок и помахал им в воздухе, — что все это дается мне бесплатно, бесплатно, как воздух, которым мы дышим, и как земля, которую втираем себе в волосы в канун возжигания свеч. Так угадайте: сколько мне платят! — В этот момент случайные вроде бы блуждания в толпе вновь привели сержанта к барабану. Его кулак обрушился на барабан, заставив золотые монеты высоко подпрыгнуть, а собравшихся вздрогнуть. — Сорок три медных пенни в месяц! Толпа изумленно ахнула.

— И платят без всяких задержек, ежеквартально, взаправдашним золотом! Каковое вы здесь и видите! Или серебром, это для тех, кто поклоняется рогатой дамочке. — Он пощекотал под подбородком старушку Ой-Я-Боюсь, отчего та вспыхнула и разулыбалась. — Но это еще не все — нет, даже не половина! Как я вижу, вы уже заметили эти монеты. Заметили? Черта с два! Вы просто заметили, что я хотел, чтобы вы заметили эти монеты! А почему бы и нет! Каждая из этих красавиц весит целую троянскую унцию, без малейшего недовеса! Каждая отчеканена из прекрасного червонного золота, добытого трудами кобольдов в шахтах Лунных гор — гор, населенных грифонами. Ну как же вам было их не заметить? Как же вам было не задаться вопросом, что же я думаю с ними делать? Неужели я привез их только затем, чтобы потом, отыграв свой спектакль, попросту сгрести их и закинуть назад в свой карман?.. Нет, ничего подобного! Я глубочайше надеюсь уйти из этой деревни без гроша за душой. Я намерен уехать из вашей деревни с пустым, хоть выверни, карманом. А теперь навострите уши, потому что мы дошли до главного. Вот это золото предназначено для выплаты подъемных. Да, вы ничуть не ослышались! Подъемные для тех, кто завербуется. Еще минута, и я кончу трепать языком. Думаю, вы рады это услышать! — Он подождал, пока слушатели отсмеются. — Да, уж вы там верите или нет, но не позже чем через минуту сержант Бомбаст заткнет свою пасть и войдет в это прекрасное заведение, где я заранее заказал исключительное использование главного зала — и, конечно же, кое что еще. Так вот, все, что я хочу, это просто поговорить — только поговорить, обратите внимание! — с парнями, достаточно сильными и достаточно взрослыми, чтобы записаться в солдаты. Ну и какой же это возраст? Возраст достаточный, чтобы ваша подружка рисковала подзалететь. — (Новый взрыв хохота.) — Ну и чтобы не слишком уж много лет. А слишком много — это сколько? А столько, чтобы, когда ваша подружка пойдет гулять налево, вы не обиделись, а сказали: ну и пруха же мне!.. Так вот, я люблю потрепаться, и мне нужны парни, с которыми можно бы потрепаться. И если вы здесь такие, если не слишком молоды и не слишком стары и если хотите просто меня послушать без никаких обязательств… — Он выдержал паузу. — Ну что ж, тогда все путем, а пиво ставлю я. Пейте, сколько душе угодно и в брюхо влезет, а я за все заплачу. — Он направился было к трактиру, но затем повернулся, изобразил удивление и поскреб себя в затылке. — Мать твою за ногу, я же тут вроде чего-то забыл.

— Золото! — подсказал чей-то писклявый голос.

— Ну да, конечно же, золото! Я б и репу свою где-нибудь позабыл бы, не будь она крепко прибита гвоздями. Как я вам уже говорил, золото — это на подъемные. Вы получите его прямо в ту же минуту, как распишетесь в вербовочном контракте. Ну и сколько же вы получите? Одну золотую монету? Или две? — Он хищно ухмыльнулся. — Так что же, никто и угадывать не хочет? Нет? Ну ладно, держитесь покрепче за ваши пиписьки… Парню, который запишется сегодня, я предлагаю десять золотых! И еще по десять всем его дружкам, кто захочет последовать его примеру.

Под ликующие крики толпы он вошел в дверь трактира.

Дракон, предвидевший заранее, что из дальних мест приедет вербовщик, дал Виллу подробные наставления, что тот должен делать.

— Теперь мы должны достойно отплатить нашим людям за их беззаветную службу, — начал он. — Этот тип очень опасен как для них, так и для нас. С ним нужно разобраться, и лучше, если это станет полной для него неожиданностью.

— А почему бы не успокоить его дружелюбными улыбками? — спросил Вилл. — Выслушать его, накормить от пуза, и пусть себе едет дальше. Мне кажется, так будет проще всего.

— Можешь не сомневаться, что он наберет себе рекрутов. В добавление к хорошо подвешенным языкам все эти типы располагают мощными волшебными камнями.

— И что же из этого следует?

— Авалону не везет в этой войне. Сегодня набраны уже трое, вряд ли хоть один из них вернется домой.

— Мне это как-то и все равно, я за них думать не нанимался.

— Ты быстро учишься, — одобрил дракон. — Но вот другое обстоятельство не может нас не волновать: первый же новобранец, которого приведут к присяге вассальной верности, расскажет своим офицерам, что в вашей деревне поселился я. Он предаст нас всех, ни на секунду не задумавшись о благополучии своей деревни, своей родни и своих друзей. Такова уж сила армейских колдунов.

Так что Вилл с драконом посовещались и все спланировали.

А теперь пришло время претворить эти планы в жизнь.

«Тощая собака» буквально ломилась от перспективных новобранцев, и никому из них не было отказа ни в пиве, ни в табаке. Дымились все кальяны, имевшиеся в трактире, так что сержанту Бомбасту пришлось послать за подкреплением. В плотном облаке сизого дыма деревенская молодежь шутила, заливисто хохотала и улюлюкала, а тем временем вербовщик высматривал опытным глазом какого-нибудь парнишку, совсем уже вроде готового записаться, сахарно улыбался ему и подзывал к себе. Вилл увидел это прямо с порога.

Он отпустил дверь, и та с треском захлопнулась за его спиной.

Все взгляды обратились на него. В комнате повисла гробовая тишина.

Он шел через зал под скрип отодвигаемых стульев и стук тяжелых кружек, опускавшихся на столы. Кто-то выскользнул в кухонную дверь, за ним кто-то еще. Трое парней в зеленых рубашках, тесно сидевших за одним из столиков, ушли через главную дверь. Люди зачем-то вставали, куда-то двигались и уходили, уходили… К тому времени как Вилл подошел к вербовщику, в зале не осталось, кроме них, никого.

— Драть меня в рот и ухо, — поразился сержант Бомбаст, — если я в жизни видел такое.

— Это я во всем виноват, — смущенно пояснил Вилл.

— Уж это-то я как-нибудь и сам вижу! Все дело в тебе, это видно любому, кто не совсем ослеп, но чтоб мне спьяну жениться на бритой козе, если башка моя понимает, в чем тут, собственно, дело. Да ты садись, парнишка, садись. На тебе что, проклятье какое-нибудь? У тебя дурной глаз? Подхватил эльфийскую чумку?

— Да нет, все не так. Просто я… — Вилл запнулся и густо покраснел. — Просто я наполовину смертный.

Долгое мучительное молчание.

— Ты это что, серьезно?

— Да, сэр. У меня железо в крови. Потому у меня и нет тайного имени. Ну и потому же все смотрят на меня как не знаю на что. — Он заставил себя посмотреть вербовщику прямо в глаза и с удивлением обнаружил, что тот верит каждому его слову. — Теперь, когда все это знают, в этой деревне нет для меня места.

Бомбаст задумчиво пожевал косточку своего большого пальца, а затем указал на черный округлый камень, лежавший на стопке пергаментных вербовочных договоров.

— Это тут у меня именной камень. Булыжник булыжником, и взглянуть-то не на что, верно?

— Да, сэр.

— А вот его напарник, который лежит у меня под языком, стоит того, чтобы на него посмотреть. — Он вынул изо рта маленький, похожий на обсосанный леденец камешек и показал его Виллу. В самой середке блестящего, кроваво-красного камня проглядывало что-то черное. Дав Виллу налюбоваться, сержант снова сунул камешек под язык. — Так вот, если ты положишь руку на этот, что на столе, именной камень, твое тайное имя тут же сообщится камешку, который у меня во рту, а затем прямиком поступит мне в мозг. Это мы таким образом гарантируем выполнение договоров, подписанных новобранцами.

— Ясно.

Внимательно глядя на лицо вербовщика, Вилл положил ладонь на черный именной камень. Ничего, ни малейшей реакции. Были, конечно же, способы скрыть свое тайное имя, но кто же их, эти способы, знает в глухой деревушке, затерявшейся на Спорных холмах? Проверка именным камнем ничего не доказывала, однако давала серьезные основания верить его словам. Сержант Бомбаст медленно вдохнул, медленно выдохнул, а затем открыл небольшой ларец, стоявший на столе рядом с его левым локтем.

— Мальчик, ты видишь это золото?

— Да, вижу.

— Эти восемьдесят унций превосходного червонного — ты заметь, что не какого-то там белого, а об электруме[6] не стоит даже и вспоминать! — золота ближе сейчас к тебе, чем одно твое ухо к другому. Но это лишь задаток, твое полное вознаграждение будет во много, в дюжину раз больше всего, что есть у меня при себе. Если, конечно же, ты сказал мне правду. Ты можешь как-нибудь это доказать?

— Да, сэр. Могу.

— А теперь объясни-ка мне все это еще раз и поподробнее, — сказал сержант. — Ты это что же, живешь в железном доме?

Они уже шли по тревожно молчавшей деревне. Вербовщик оставил свой барабан в трактире, однако именной камень он сунул себе в карман, а тяжелый ларец запер на ключ и подвесил к поясу.

— Ну да, там я по ночам и сплю. Ведь это доказывает мои слова, верно? Доказывает, что я… ну, то, что я сказал.

За разговором Вилл вывел вербовщика на Самозванцеву площадь. День был теплый, безоблачный, площадь пахла пылью и словно бы корицей, с чуть заметной горьковатой примесью запахов горючего, медленно сочившегося из дракона, и холодного железа. Время только-только перевалило за полдень. При виде дракона сержант Бомбаст изменился в лице.

— В глаз и в нюх, — пораженно выдохнул он, на чем разговор, собственно, и закончился.

Словно по сигналу, Вилл крепко обхватил сержанта, прижав его руки к телу, а все двери, выходившие на площадь, разом распахнулись, и на площадь хлынули, размахивая граблями и мотыгами, селянки, таившиеся там в засаде. Некая старая птичница с размаху саданула вербовщика по голове прялкой, и тот обмяк у Вилла в руках; не в силах держать такую тушу, Вилл уронил его на землю.

А тут уж женщины вдосталь поизмывались над павшим воином: они били его и пинали, кололи и драли за волосы, сопровождая все это действо непрерывным потоком проклятий. Их ярость не знала предела, ведь это все были матери тех, кого сержант заманивал в армию. Они выполняли приказ дракона, отданный им через Вилла, и выполняли с рвением куда большим, чем любой из предыдущих его приказов. Теперь же они не только отводили душу, но и вдвойне гарантировали, что вербовщик никогда уже больше не придет, чтобы сладкими песнями сманивать их сыновей.

Покончив со своей серьезной работой, они молча, словно и говорить-то тут было не о чем, разошлись по домам.

— Утопи мотоцикл в реке, — приказал чуть позднее дракон. — Барабан разломай и сожги, чтобы не было никаких улик. Труп закопай на свалке, и поглубже. Ничто не должно указывать, что он сюда заезжал. Ты взял его денежный ящик?

— Нет, его не было при трупе. Не иначе как украла одна из этих баб.

— Ох уж эти мне крестьяне! — хохотнул дракон, — Будь у них возможность, они б украли золотые коронки с собственных своих зубов. Но в целом и это в плюс. Монеты уже надежно погребены под каменными плитами, устилающими пол какого-нибудь подвала, и останутся там едва ли не навсегда. А когда сюда заявится следователь, ищущий пропавшего вербовщика, его встретят полным непониманием, замысловатым враньем и якобы случайными, но тщательно продуманными мелкими свидетельствами, наводящими на ложный след. Из чистой своей жадности они послужат нашему делу лучше, чем служили бы по приказу.

Полная луна, восседавшая в небе на императорском троне созвездия Бешеной Собаки, правила со своей недосягаемой высоты одной из самых душных за лето ночей, когда дракон неожиданно заявил:

— Намечается сопротивление.

— Как?

Вилл стоял у открытого люка, апатично наблюдая за каплями пота, падавшими в пыль с его наклоненной головы. Он мечтал хоть о малейшем ветерке, однако в это время года, когда те, у кого были хорошие дома, спали нагишом на своих плоских крышах, а у кого таких домов не было, шли на реку и зарывались в прибрежный ил, ночью не бывало ветерков достаточно пронырливых, чтобы пробраться сквозь лабиринт домов и домиков и выпорхнуть на площадь.

— Бунтовщики, не признающие моей верховной власти. Мятежники. Сумасброды, готовые пойти на верное самоубийство.

Капнула еще одна капля. Вилл отдернул голову в сторону, чтобы передвинуть ее тень, и увидел, как по пыли расползается черный отчетливый кружок.

— Кто это?

— Зеленорубашечники.

— Да это ж дети, — отмахнулся Вилл. — Сопляки желторотые.

— Не нужно презирать их за молодость. Из молодых получаются отличные солдаты и еще лучшие мученики. Ими легко управлять, они быстро учатся и могут быть предельно беспощадными, если получат на то приказ. Они убивают без сожаления и без колебаний идут на смерть, потому что не могут до конца осознать, что смерть — это всерьез и, более того, навсегда.

— Ты уделяешь им слишком много внимания. Все, что они могут, — это показывать мне потихоньку кукиш, смотреть глазами, бледными от ненависти, и плеваться на мою тень. Так это ж и все делают.

— Их число и отвага растут день ото дня. Их вожак, так называемый Без-имени, парень ушлый и весьма небесталанный. Меня тревожит, что он сумел сделать себя невидимым и для твоих глаз, и, как следствие, для моих. Ты не раз натыкался на логово в полях, где он спал прошлой ночью, либо чуял характерный запах его помета. Но когда, скажи мне на милость, ты последний раз видел его лично?

— Я даже не видел эти его лежбища и не чуял запаха дерьма, о котором ты тут говорил.

— Ты и видел, и чуял, только сам того не понимал. Тем временем этот Без-имени умело избегает попадаться тебе на глаза. Он превратился фактически в призрака.

— Чем призрачнее, тем лучше. Да хоть бы и никогда его больше не видеть.

— Увидишь, и скоро. А тогда не забывай мое предупреждение.

Не прошло и недели, как драконье предсказание сбылось. Вилл шел куда-то по его делам, смотря по сторонам и поражаясь, как это часто бывало в последние дни, насколько неказистой и уродливой стала казаться ему деревня. Половину домов составляли убогие мазанки, кое-как сплетенные из прутьев и палок и облепленные речною глиной. Домишки, построенные из взаправдашних досок, все как один оставались некрашеными и быстро серели от ветра и дождя, чтобы снизить оценку их стоимости, ежегодно проводившуюся налоговым инспектором центрального правительства. По улицам бродили свиньи, а бывало, что и помоечный медведь, тощий и облезлый, словно молью побитый. Ничего здесь не было чистого, ничего нового, ничего и никогда не чинили. Вот таковы-то были Вилловы мысли, когда кто-то с размаху надел ему на голову царапучий рогожный мешок, кто-то другой ударил его под дых, а кто-то третий подшиб ему ноги.

Это было похоже на фокус. Секунду назад он шел по оживленной улице, где шумно играли дети, трудолюбивые ремесленники спешили в свои мастерские, а добропорядочные хозяйки либо высовывались из окон, обмениваясь новейшими сплетнями, либо сидели в дверях своих хижин и лущили горох. И вот весь мир погрузился в темноту, и четверо крепких парней куда-то его торопливо тащат.

Он отчаянно сопротивлялся, однако вырваться не сумел. На его полузадушенные крики парни не обращали никакого внимания. Даже если кто-нибудь их и слышал — ведь на улице было много народу, — желающих помогать ему не находилось.

По прошествии бесконечно долгого, как показалось Виллу, времени его бесцеремонно, словно какой-нибудь тюк уронили на землю. Он тут же сорвал с головы ненавистный мешок и обнаружил себя на влажном, сплошь усыпанном камнями дне заброшенного щебеночного карьера, находившегося к югу от деревни. Склоны карьера заросли плющом и диким виноградом. Где-то неподалеку пели птицы. Поднявшись с земли, он с ненавистью отшвырнул мешок и взглянул на своих похитителей.

Их было двенадцать, все в зеленом[7].

Вилл их, конечно же, знал, как знал он и всех жителей деревни. Более того, все они в то или иное время были его друзьями. Если бы не служба дракону, он бы тоже, без всяких сомнений, был бы одним из них. Но сейчас он не испытывал к этим ребятам ничего, кроме презрения, потому что прекрасно знал, как поступит с ними дракон, осмелься они причинить хоть какой-либо вред его главному и единственному помощнику. Одного за другим он будет принимать их в свое тело, лишая их разума и покрывая их тела мучительными язвами. Первому из них он заранее опишет во всех кошмарных подробностях все этапы предстоящей ему смерти, а затем на глазах одиннадцати остальных исполнит свое обещание. Смерть за смертью, а те, кто еще жив, будут смотреть и дрожать от ужаса, предвкушая свою собственную участь. А последним будет их вожак, Без-имени. Вилл понимал ход мыслей дракона.

— Отпустите меня, — высокомерно сказал он. — Так будет лучше для вашего дела.

Двое зеленорубашечников схватили его за локти и поставили перед Без-имени. Тот, кто был в прошлом Паком Ягодником, стоял, опираясь на ясеневый костыль. Его лицо исказилось от ненависти, глаза лихорадочно блестели.

— Очень, конечно, любезно, что ты так беспокоишься о нашем деле. Только ты же не совсем понимаешь, в чем оно, это дело, состоит, согласен? А состоит наше дело вот в чем. — Без-имени полоснул Вилла чем-то твердым и острым, сверху вниз по лбу и левой щеке. — Ландрисос, — крикнул он, — я велю тебе: умри!

Зеленорубашечники отпустили локти Вилла. Он чуть пошатнулся и отступил на шаг. По его лицу стекало что-то теплое. Он потрогал свою щеку и взглянул на палец. Кровь. Без-имени смотрел и словно чего-то ждал. Его пальцы сжимали чертов ножик — плоский, в форме наконечника стрелы камень, какие во множестве вымывает из земли едва ли не каждый дождь. Вилл толком и не знал, рукотворные это предметы, оставшиеся от какой-нибудь древней цивилизации, или так, случайный каприз природы. Не знал он прежде и того, что, если оцарапать кого-нибудь одним из этих камешков, обратиться к нему по тайному имени с приказом умереть, этот кто-нибудь умрет. Но в воздухе появился резкий запах озона, непременно сопровождающий любую смертоносную магию. Мелкие волоски, росшие на затылке, зашевелились, а в носу невыносимо защекотало, все это было точным подтверждением, что секунду назад едва не случилось непоправимое.

После недолгого недоумения Без-имени буквально взорвался.

— Ты и не был мне другом, никогда не был! — крикнул он, яростно швырнув чертов ножик на землю. — В ту ночь, когда мы обменялись своими тайными именами и смешали нашу кровь, ты и тогда, с самого начала врал! Ты все, все врал! Какой ты был тогда, такой и сейчас!

В общем-то, все так и было. Вилл помнил тот день, когда они с Паком доплыли на своих челноках аж до дальнего острова, наловили там рыбы, которую поджарили потом на углях, и поймали большую черепаху, из которой в ее же собственном панцире сварили прекрасный суп. И вот тогда-то Паку вдруг захотелось обменяться с ним тайными именами и поклясться в вечной дружбе, а Вилл и сам давно уже хотел иметь настоящего друга, но заранее знал, что Пак ни за что не поверит, что нет у него тайного имени, нет, и все тут, а потому взял да выдумал для себя вот это самое имя, Ландрисос. Он предусмотрительно позволил другу открыть свое тайное имя первым, а потому, произнося позднее свое «имя», вовремя задрожал как припадочный и вовремя закатил глаза. Но при каждом воспоминании об этом вынужденном спектакле его охватывал мучительный стыд.

Даже вот и сейчас.

Стоя на своей единственной ноге, Без-имени подбросил костыль, перехватил его за нижний конец, а затем широко размахнулся и ударил Вилла тяжелой рукоятью по лицу.

Вилл упал.

И тут же остальные зеленорубашечники принялись избивать его руками и ногами.

На какую-то секунду Виллу пришла в голову странная мысль, что, если бы в свое время и он стал одним из них, сейчас их была бы ровно чертова дюжина, чертова дюжина и общее темное дело. Тринадцать, как колдунов или ведьм, собравшихся на малый шабаш. Вот шабаш тут и есть, а он — случайный прохожий, которого приносят в жертву дьяволу, приносят посредством пинков и ударов. А потом не осталось ничего, кроме боли и ярости, вскипевшей в нем настолько бурно, что она хоть и не могла приглушить боль, но зато полностью подавила страх, который он должен был бы чувствовать, понимая, что непременно умрет. Он ощущал только боль и изумление — огромное, словно мир, изумление, что такая серьезная, непостижимая вещь, как смерть, может случиться с ним, и где-то рядом удивление поменьше, что Паку и его славным громилам достало духу довести задуманную ими кару до порога смерти и они даже готовы решиться на последний решающий шаг. А ведь кто они такие? Просто мальчишки. Где же они успели этому научиться?

— Помер вроде бы, — сказал чей-то голос.

Может быть, Пака. А может, и нет. Голос донесся словно очень, очень издалека.

— А вот мы сейчас проверим.

Еще один удар сапога по уже переломанным ребрам. Вилл судорожно, всем телом передернулся и с хрипом и свистом хватил глоток воздуха. Кто-то глумливо хохотнул.

— Это наше послание твоему хозяину, — сказал вроде бы проверяльщик. — Передай ему, если вдруг выживешь.

И тишина. Через какое-то время Вилл заставил себя открыть левый глаз — правый заплыл до такой степени, что не открывался, — и увидел, что остался в карьере рдин. День был просто роскошный: солнечный, но совсем не жаркий. Щебетали птицы. Теплый, еле заметный ветер шевелил его волосы.

Он заставил себя подняться, с огромным трудом вылез из карьера и потащился в деревню, к дракону, плача от ярости и оставляя за собой кровавый след.