"Нянь, или мужчину вызывали?" - читать интересную книгу автора (Петерсон Холли)

Глава 2 Утренняя тошнота

— Ну и что он сказал по этому поводу утром? — Мой муж Филип стоял голый, склонившись над раковиной, и стирал с уха пену для бритья пушистым белым полотенцем.

— Он говорит, что все в порядке, но я-то знаю, что это не так. — Я стою у своего умывальника, в полутора метрах от него, наполовину одетая, всовывая кисточку для туши обратно в тюбик. — Я точно знаю. Все очень плохо.

— Вместе мы сумеем ему помочь, милая, — спокойно ответил Филип.

Я знала: он думает, что я опять делаю из мухи слона.

— Он не хочет об этом разговаривать. А он всегда со мной разговаривает, всегда. Особенно вечером перед, сном. — Я прищурилась, и вокруг глаз побежали морщинки.

— Я знаю, о чем ты сейчас думаешь, и ты выглядишь стройной и очень молодой для своих тридцати шести. Да, и я не виню Дилана за то, что он не хочет переживать все это заново. Дай ему пару дней. И не беспокойся, он справится.

— Но то, что случилось, очень важно, Филипп. Я говорила тебе вчера.

— Четвертый класс вообще сложное время. Он справится, обещаю тебе, а я ему помогу.

— Спасибо, что стараешься меня успокоить. Но все равно ты не понимаешь.

— Да все я понимаю! Он чувствовал, что все это давит на него, — произнес Филип, — и сорвался. Оставь его в покое, а то будет только хуже. — Он потрепал меня по бедру и пошел к себе в гардеробную, но у двери обернулся и подмигнул с привычной добродушной уверенностью. — Хватит про Дилана. У меня для тебя сюрприз.

Я знала. Рубашки. Я изо всех сил попыталась переключиться.

Филип снова скрылся в спальне и крикнул:

— Ты просто с ума сойдешь, когда увидишь, что, наконец, привезли!

Рубашки лежали на кровати, в большой темно-синей упаковке. Филип ждал их доставки так, как дети ожидают Рождество. Когда я вернулась в спальню, он уже достал из коробки первую сшитую на заказ рубашку за двести пятьдесят долларов и аккуратно отклеивал липкую ленту, скреплявшую красную упаковочную бумагу. Бумага была дорогая и плотная, с одной стороны мягкая, а с другой — блестящая и гладкая. Филип с громким треском разорвал бумажную упаковку и извлек из нее рубашку в широкую желто-белую полоску. Прямо в духе британской аристократии — и любого из наших знакомых-юристов.

Мне этим утром было не до рубашек. Я развернулась и пошла на кухню.

— Джейми, иди сюда! Ты даже не…

— Минуточку!

Я вернулась, помешивая кофе и держа газету под мышкой.

— Дети уже встают. У тебя две минуты на демонстрацию рубашек.

— Я еще не готов.

Я села в кресло в углу и принялась просматривать заголовки в газете.

— Ты только посмотри на это! — Филип в полном восторге облек свой мускулистый торс в желтую рубашку. Пряди влажных каштановых кудрей прикрывали верхний край воротника; он зачесал волнистые волосы назад и пригладил их рукой. Усмехаясь себе под нос и мурлыкая какую-то песенку, он начал застегивать пуговицы.

— Очень мило, Филип. Хорошая ткань. Ты сделал удачный выбор.

Я вернулась к газетам, краем глаза наблюдая за тем, как он легким шагом приблизился к своему гардеробу из красного дерева и начал рыться в серебряной чаше, которую выиграл в парусной регате в школе. Он отобрал три пары запонок и разложил на бюро — маленький ритуал, который утвердился с тех пор, как Филип стал зарабатывать достаточно, чтобы позволить себе больше одного комплекта хороших запонок. Выбор пал на золотые штанги от «Тиффани» с синими лазуритовыми камешками на концах — это были его любимые запонки.

— Ну, хорошо, дорогой. — Я отбросила газеты и пошла к двери. — Ты закончил? Ничего, если я…

Вдруг буквально из ниоткуда появилась большая грозовая туча.

— Черт!

С новой рубашкой явно было что-то не так. Филип пытался вставить запонки в слишком маленькие для них отверстия. Похоже, это начинало его сердить.

Сняв рубашку в желтую полоску, он прищурился.

Тут вошла, протирая глаза спросонок, наша пятилетняя дочь Грейси и схватила его за ногу.

— Не сейчас, зайка. Папа тебя очень любит, но сейчас он занят. — Он развернул Грейси по направлению ко мне, и я взяла ее на руки.

Филип снова подошел к кровати, на этот раз куда менее бодро, и достал другую рубашку, в сиреневую полоску. Помедлив, он глубоко вздохнул, словно бык на корриде перед тем как броситься в атаку. Приложив к себе накрахмаленную рубашку, он склонил голову набок — он явно пытался сохранить хорошее настроение. Стоя у кровати в синих в клеточку трусах-боксерах, белой футболке и черных носках, Филип надел новую рубашку и снова попытался засунуть лазуритовые запонки в дырки. Они снова не подошли. В комнату зашел наш пес, ирландский терьер Гасси, и сел, склонив голову набок, точно так же, как Филип минуту назад.

— Не сейчас, Гасси. Иди отсюда!

Пес склонил голову в другую сторону, но продолжал сидеть, не сдвинувшись с места ни на сантиметр.

Прикусив губу, я стояла с Грейси на руках, прислонившись к дверному косяку спальни.

Юристы в третьем поколении с гарвардским дипломом психологически не приспособлены справляться с мелкими бытовыми разочарованиями. Особенно юристы вроде Филипа, родившиеся и выросшие на Парк-авеню. Их растили няни, им готовили обед повара, а швейцары открывали перед ними двери. Они могут в одно мгновение заработать и потерять триста миллионов долларов для своего клиента и даже глазом не моргнуть, но боже упаси, если водитель после вечеринки окажется не там, где ему положено. Когда на пути моего мужа встает какая-нибудь бытовая мелочь, его реакцию нельзя назвать адекватной ни по каким меркам. И, как правило, чем меньше неприятность, тем сильнее взрыв.

Сегодняшнее утро было превосходным тому примером. И еще папа сегодня явно не соблюдал правила насчет ругательств, которые сам же установил для детей.

— Долбаный мистер Хо, чертов коротышка-лизоблюд, приперся из Гонконга, содрал с меня чертово состояние за десять долбаных рубашек ручной работы с двумя, черт побери, примерками, и он, видите ли, не может сделать нормальные дырки? За две с половиной сотни долларов не может сделать чертовы дырки? — Он метнулся обратно в гардеробную.

Я устроила Грейси под одеялом в нашей постели; она лежала, плотно сжав губы и широко распахнув глаза. В свои пять лет она понимала, что папа ведет себя как маленький, но при этом она прекрасно знала, что лучше помалкивать на этот счет, в противном случае папе это совсем не понравится. Тут в спальню вошел наш двухлетний сын Майкл и, добравшись до кровати, поднял руки — мол, мама, помоги забраться. Я уложила его рядом с Грейси и поцеловала в макушку.

Я сражалась с молнией на блузке, находясь в состоянии ожидания, ибо знала, что…

— Дже-е-ейми-и-и.

Когда Филип сделал мне предложение, он сказал, что ему нужна женщина с собственной карьерой, женщина, у которой, прежде всего, есть интересы вне дома. Он заявил, что он современный мужчина, и ему не требуется, чтобы жена его обслуживала. После десяти лет совместной жизни я беру на себя смелость с этим не согласиться.

Я поставила детям кассету с «Пинки Динки Ду» и спокойно пошла на крик, теперь уже доносящийся из кабинета, гадая, сколько американских женщин в настоящий момент времени имеют дело с утренней истерикой своих мужей по дурацкому поводу.

— Сколько раз нужно говорить Каролине не трогать то, что лежит на моем столе? Скажи ей, что она, черт ее побери, вылетит с работы, если еще хоть раз возьмет с моего стола ножницы.

— Дорогой, это же всего лишь проблема с запонками. Вряд ли она брала их, наверное, ты просто положил их…

— Извини, милая. — Он взял меня за руку и поцеловал в лоб. — Но я всегда, всегда их кладу вот в этот кожаный стаканчик, чтобы знать, где их искать, если они понадобятся. Чертовы тупые китаезы. Чертов мистер Хо.

— Филип, успокойся. И не называй китайцев тупыми китаезами, ты ведь не имеешь этого в виду. Хватит, это очень грубо. Я принесу тебе другую рубашку.

— Мне не нужна другая рубашка, Джейми. Мне нужны маленькие ножницы, лучше всего маникюрные, чтобы прорезать дырку чуть побольше.

— Филип, так ты испортишь рубашку. — Я протянула ему превосходную чистую рубашку из шкафа. При виде ее, он закрыл глаза и сделал глубокий вдох через нос.

— Мне надоели старые рубашки.

Он принялся выдергивать ящики своего стола и рыться в них, пока не нашел маленькие серебряные маникюрные ножницы. Следующие две минуты я любовалась тем, как мой муж, работающий в престижной юридической фирме, пытался проводить хирургические операции над дорогим египетским хлопком.

Запонка прошла сквозь дырку и упала на пол.

— Долбаная дырка! Теперь она слишком большая!

В этот неудачный момент вошел Дилан. Он не понимал, что происходит, да ему, в общем-то, было все равно.

— Пап, я все слышал. Ты сказал плохое слово, так что с тебя доллар. Мама не может мне сделать математику, у нее даже проценты не получаются. — Дилан протянул отцу учебник математики для четвертого класса. — Помоги мне.

Он уже был в школьной форме: блейзер, галстук в полоску, брюки цвета хаки и мокасины на резиновой подошве. Он попытался намочить и пригладить волосы на макушке, но на затылке по-прежнему торчал вихор. Я подошла, чтобы обнять его, но он от меня отмахнулся.

— Не сейчас, Дилан. — Филип исследовал дырки для запонок, копаясь в них ножницами. — У меня серьезная проблема.

— Филип, я же тебе сказала, ты просто испортишь новую…

— Позволь. Мне. Сделать. То. Что. Надо. Чтобы. Успеть. На. Встречу. С. Клиентом. И. Заработать. Нам. На. Жизнь.

— Мама говорит, она не помнит, как умножать десятичные дроби.

— Дилан, сейчас уже поздно просить помочь тебе выполнить задание, которое ты должен был сделать вчера. — Филип старался говорить мягко, но голос его звучал слишком высоко и напряженно. Потом он вспомнил про вчерашнее и смягчился. Он сел на стул у стола, чтобы посмотреть сыну прямо в глаза. — Дилан, я знаю, вчера на баскетбольном матче с тобой случилась неприятность, и…

— Ничего не случилось.

Филип вопросительно посмотрел на меня; вчера он поздно вернулся домой и не успел даже поговорить с Диланом.

— То есть во время вчерашней игры не было никаких проблем?

— Нет.

— Ну, хорошо, давай пока забудем про игру и поговорим про математику…

— Да я вообще не хочу говорить про игру. Потому что это неважно. Домашние задания — это важно, а они слишком сложные. — Дилан скрестил руки на груди и обиженно уставился в пол.

— Я понимаю, — Филип все еще пытался уговорить его, — поэтому, я и хочу поговорить о математике. Почему ты не доделал ее вчера вечером? Ты был расстроен после матча?

— Я же сказал, что не был! Матч — это неважно! Нам надо поговорить о том, почему ты не можешь мне помочь с математикой! Папа Александера всегда делает с ним математику, и он забирает его из школы на тандемном велосипеде!

— Папа Александера скрипач, и Александер живет в лачуге.

— Филип, пожалуйста. Тайм-аут для взрослых, нам надо поговорить. — Я схватила его за руку и втащила в гардеробную, закрывая за собой дверь.

Он подмигнул мне. Я скрестила руки на груди. Он схватил меня за бедра, притянул к себе и принялся покрывать поцелуями мою шею.

— Ты так приятно пахнешь чистотой, — прошептал он. — Обожаю твой шампунь.

Я не собиралась спускать ему это с рук.

— Сегодня ты сам не понимаешь, что говоришь.

— Извини. Все дело во встрече с клиентом. Я нервничаю. А теперь еще ты меня завела.

Я шлепнула его по руке.

— Нельзя говорить «китаезы», когда дети могут тебя услышать. Во-первых, меня это оскорбляет, а во-вторых, если они услышат…

— Ты права.

— А если Александер живет в маленькой квартире, это еще не повод критиковать его отца, музыканта с мировой известностью, между прочим. Чему ты вообще учишь детей?

— Да, нехорошо вышло.

— О чем ты вообще думал? Ты меня с ума сводишь!

Он попытался расстегнуть мою блузку.

— Это ты меня с ума сводишь. — Он пощекотал мне спину.

Грейси заколотила в дверь.

— Мамочка!

— Перестань. — Я невольно рассмеялась. — С меня хватит. У меня уже трое детей, четвертый мне не нужен. Это всего лишь дырка для запонки, понимаешь? Держи себя в руках.

— Извини. Я тебя люблю, и ты права. Но эти рубашки обошлись мне так недешево, и казалось бы…

— Пожалуйста.

— Ну, хорошо. Давай начнем все сначала. — Он открыл дверь, галантным жестом пропустил меня вперед и утащил Грейси обратно в свой кабинет, подхватив ее под мышку, словно вязанку дров.

Дилан, все еще в ярости, смотрел в окно. Филип сел у стола и снова сосредоточился на сыне.

— Дилан, я знаю, что домашние задания трудные. Если бы ты дал мне время и подошел с вопросом не тогда, когда я тороплюсь на работу…

— Вчера тебя не было, а то бы я тебя вчера попросил.

— Извини. — Филип взял Дилана за руки и попытался посмотреть ему в глаза, но Дилан отвернулся. — Ты уже большой мальчик и достаточно взрослый, чтобы делать домашние задания без мамы и папы. Если тебе нужен репетитор, то об этом можно поговорить, но сейчас уже полвосьмого, меня ждет машина, а тебе нужно не опоздать в школу.

Дилан расстроенно плюхнулся на диван.

— Ох, че-ерт, да что же это такое. — Он повалился на спину, прикрывая глаза рукой. Он уже слишком вырос, чтобы расплакаться, но я знала, что ему очень этого хотелось. А еще я знала, что если подойду и обниму его, то он потеряет контроль над собой и разревется. Я осталась на безопасном расстоянии.

— У нас ни одна мама не может сделать математику, и всем ребятам в классе математику делают папы. Это нечестно, что ты не хочешь мне помочь.

— Ты что, слишком долго сидел за видеоиграми? — Филип посмотрел на меня. — Джейми, надо бы нам следить за тем, сколько времени он проводит, уставившись в этот экран, слишком уж…

— Папа, ты же сам купил мне «Мэдден-07»!

— Дилан играет в видеоигры только после того, как сделает домашние задания. Он помнит наш уговор, — ответила я. — И знаешь, именно сегодня можно было бы сделать послабление.

— Дилан, — сказал Филип ласково, присев на край дивана, — папе иногда бывает трудно тебя понять. Я тебя очень люблю и горжусь тобой, и я постараюсь найти сегодня время разобраться с этим заданием, — Он щелкнул Дилана но носу. — Все понял?

— Ага, — Дилан слегка улыбнулся.

Тут в кабинет вошла Грейси с маленькими розовыми пластмассовыми ножницами и молча протянула их отцу.

Филип посмотрел на нее. Потом на меня. Потом он расхохотался.

— Спасибо, милая. — Он притянул Грейси к себе и потрепал ее по волосам, потом подхватил Дилана и изо всех сил обнял его.

Как всегда, стоит мне только решить, что Филип настоящее чудовище, как он делает что-нибудь такое, отчего я думаю: может, я все еще могу его любить? Иногда, в приступе честности, я признаюсь Кэтрин, что, может быть, когда-нибудь и уйду от Филипа. Мы постепенно отдаляемся друг от друга; он бывает совершенно невыносим, но потом он снова начинает вести себя ответственно, как настоящий отец, и я вновь принимаю решение, что постараюсь сделать так, чтобы у нас все получилось.

— Дилан, вместе, всей семьей, мы справимся со всеми этими проблемами. — Потом он повернулся ко мне. — Дай мне ту старую рубашку. Я опаздываю. Позвони за меня мистеру Хо и скажи, что у него есть сутки на то, чтобы исправить все десять рубашек. Если мне самому придется иметь с ним дело, я вызову наемных убийц.

Мы все вместе спускались в лифте, размахивая рюкзаками, мобильниками и куртками: мой муж, Дилан, Грейси, малыш Майкл, экономка Каролина с терьером Гасси и няня Иветта. Истерика по поводу дырочек для запонок прошла, но это не означало, что теперь Филип станет обращать на нас внимание. Он уже был в костюме и в блестящих черных туфлях и готовился к встрече с клиентом, успешно игнорируя творящийся вокруг него хаос. Вставив в ухо наушник мобильника, Филип начал большим пальцем набирать номер голосовой почты; под мышкой у него была толстая пачка газет.

Я одной рукой подхватила Грейси, а другой собрала волосы заколкой. Иветта так гордилась своими ухоженными питомцами, что каждый день одевала моих младших так, будто мы были на Ямайке и они собирались в церковь воскресным утром. Она жила у нас с рождения Дилана, так что я в ее дела не вмешивалась. На Грейси было красное платье в клеточку, красные туфельки с ремешками, а в волосах — огромный белый бант, завязанный сбоку.

— Мамочка, меня ты заберешь или Иветта? — захныкала Грейси. — Ты меня никогда не забираешь.

— Не сегодня, дорогая, ты же знаешь, что вторник — рабочий день. Мне нужно весь день сидеть на работе. Но по понедельникам и пятницам я всегда стараюсь сама тебя забирать.

Ключевое слово в этой фразе — «стараюсь». Я работаю на телевидении на неполной ставке, но рабочий день у меня ненормированный, а когда идет важное расследование, время работы увеличивается до полной ставки. Такая неравномерность плохо отражается на детях. Хорошенькое личико Грейси начало кривиться в до боли знакомой гримасе. Я пригладила ей волосы ладонью и поцеловала в лоб, шепча: «Я тебя люблю».

Рюкзак Дилана был выше его самого. Дилан развернул его, чтобы дотянуться до тамагочи на брелке, и принялся яростно, словно безумный, тыкать по клавишам игрушки. Прямо как папа со своим сотовым.

— В три часа со звонком по селекторной связи ничего не выйдет. — Филипу непременно нужно отвечать на сообщения голосовой почты, как только он их услышит, пусть даже мы в лифте. — Позвони моей секретарше, Хэнк, она все устроит. А теперь давай я тебе изложу все по сделке «Тайсис лоджия» …

— Филип, ну неужели нельзя попозже? Это так грубо.

Филип закрыл глаза, потрепал меня по голове и приложил палец к моим губам. Как мне хотелось его откусить!

— Дела и так пойдут дерьмово, по трем причинам. Начнем с расклада акций, у нас недостаточно долей по доверенности…

Майкл, сидевший в коляске, схватил меня за юбку и вцепился ногтями в боковой шов — шов треснул.

Лифт остановился на четвертом этаже, и Каролина сильнее натянула поводок Гасси. Филип мрачно взглянул на нее: очевидно, он еще не вполне пришел в себя после пропажи маникюрных ножниц.

Дверь открылась, и вошел седой мужчина семидесяти восьми лет в бежевом костюме с полосатым галстуком-бабочкой. Мистер Грили, напыщенный нантакетский старожил из квартиры 4-Б, недавно вышел в отставку, но все еще каждое утро надевал костюм, выходя за кофе и газетами. Каким-то образом он набрался храбрости зайти в переполненный лифт, и Гасси тут же ткнулся носом ему в пах и начал обнюхивать и скрести лапой так, словно нашел кроличью нору. Каролина рванула поводок, и теперь пес стоял на задних лапах, упираясь передними в двери. Филип все еще отдавал по телефону команды к бою. Я кивнула мистеру Грили, умоляющей улыбкой прося у него прощения, но он сосредоточился на экране над дверью лифта, на котором постепенно убывали номера этажей, и демонстративно игнорировал всех нас. За те два года, что мы прожили в этом, доме, он ни разу не улыбнулся мне в ответ, ограничиваясь вежливым кивком.

Лифт остановился, и мы всей гурьбой высыпались в мраморный вестибюль. Филип помахал нам, прижимая к себе переполненный портфель от «Данхилла», и пустился вперед, вставляя наушник телефона поглубже в ухо. Для него совещание началось уже пять минут назад, и он уже не мог уделять внимание ничему другому.

— Люблю вас всех, — крикнул он, не оглядываясь.

Швейцар Эдди предложил ему поднести что-нибудь, но Филип, не обращая на него внимания, метнулся к ждущему автомобилю. Пока его «лексус» отъезжал, я увидела, что он уже разложил перед собой «Уолл-стрит джорнал».

Автомобильная кавалькада Ясира Арафата нашей и в подметки не годилась. Как только отъехала машина Филипа, на освободившееся место подъехал мой водитель Луис в огромном синем «сабербане» с затемненными стеклами. Луис — милый сорокалетний эквадорец, который работает у нас в гараже и по-английски знает слова четыре. Все, что мне о нем известно, — это что дома, в Куинсе, у него жена и двое детей. За пятьдесят долларов в день наличными он помогает мне отвезти Дилана в школу к восьми, а Грейси — к восьми тридцати. Кроме того, три дня в неделю он ждет меня, пока я захожу домой, переодеваюсь и играю с Майклом, а потом отвозит меня на работу в телестудию к десяти. Я прекрасно знаю, что на двести пятьдесят долларов в неделю в Миннеаполисе моя мать могла прокормить нас, заплатить по коммунальным счетам, и при этом у нее еще остались бы деньги.

Эдди помог мне усадить Грейси на детское сиденье; Дилан неуклюже перелез через нее, чуть не ударив малышку рюкзаком в лицо.

— Дилан, перестань! — взвизгнула она.

Я поцеловала сидевшего в коляске Майкла; он потянулся ко мне, отчаянно пытаясь сорвать с плеч лямки, удерживавшие его на сиденье. Иветта немедленно сунула ему под нос маленькую мягкую куклу Элмо из «Улицы Сезам».

В зеркало заднего вида я смотрела на то, как на наше место въехал фургон из компании но присмотру за собаками, худа мы обычно отдавали Гасси на день. Сбоку у него было написано: «Балованный песик». Дверям фургона чудесным образом разъехались, впуская Гасси; Каролина только и успела чмокнуть его в макушку, как он бросился внутрь, навстречу своим мохнатым приятелям.

Пока мы ехали двадцать кварталов по Парк-авеню до школы Дилана, я закрыла глаза. Луис никогда не разговаривал, просто улыбался своей теплой латиноамериканской улыбкой, сосредоточенно уворачиваясь от грузовиков и такси, снующих вокруг нас.

Грейси была еще в том возрасте, когда детей в машине клонит в сон, так что она засунула палец в рот и усердно хлопала глазами, стараясь не задремать, Дилан уткнулся в электронную игру; он знал, что с отключенным звуком я ему играть разрешаю.

— Грейси, нет! Ма-а-а-ам!

У меня заболела голова.

— Что такое?

— Грейси специально стукнула меня по руке, и я пропустил последние несколько секунд, так что теперь я опять на третьем уровне!

— Нет, не специально! — завопила Грейси, внезапно проснувшись.

— Дилан, пожалуйста, — вздохнула я.

— Почему ты всегда на ее стороне? — воскликнул он.

— Я ни на чьей стороне, просто ей всего пять лет, и ты можешь пережить эту неприятность. Мы уже об этом говорили.

— Но она же плохо поступила, ну мам! Я же из-за нее проиграл! — Он бросил игру под сиденье и уставился в окно полными слез глазами. Может, зря я перестала водить его к доктору Бернстайну? Он терпеть не мог ходить к психиатру, говорил, что они там только в «Монополию» играют и собирают модели аэропланов, а я переживала, не ставлю ли я на нем ненужное клеймо этими сеансами — у него и диагноза-то официального не было, даже извечного синдрома дефицита внимания. Я не хотела превращать его проблемы в патологию, потому как они, похоже, были вызваны грустью и заниженной самооценкой, скорее всего, из-за вечного отсутствия отца, а возможно, как ни больно мне это признавать, и из-за невнимания задерганной матери.

Я снова посмотрела на своего сына и на его игрушку на полу машины. Доктор Бернстайн говорил, что важно проявлять сочувствие к Дилану и признавать его чувства.

— Мне очень жаль, Дилан. Ты, наверное, расстроился, особенно если учесть, что ты вот-вот бы выиграл.

Он не ответил.