"Преисподняя" - читать интересную книгу автора (Лонг Джефф)

6 Бумажная посуда

Под озером Онтарио

Три года спустя

Бронированный вагон замедлил скорость до тридцати километров в час и выполз из узкого, как нора, подземного туннеля в гигантский грот, где располагался лагерь «Елена». Дорога поднималась вдоль гребня каньона, потом спускалась на самое дно. Айк бродил взад-вперед по вагону, перешагивая через пятна крови, изможденных людей и военное снаряжение. Он был неутомим и опять рвался в бой.

Через лобовое стекло виднелись огни лагеря. Через заднее — грязное обстрелянное жерло туннеля. И сердце Айка разрывалось надвое — между будущим и прошлым. Потому что семь жутких недель их взвод гонялся за хейдлами, за этим ужасом, в коридоре, пересекающем самый глубокий железнодорожный узел. Потому что четыре недели из семи люди держали палец на спусковом крючке. Самые глубокие линии должны были контролироваться коммерческими службами безопасности, но государственные военнослужащие тоже оказались при деле. И принимали на себя удары. Теперь солдаты ехали в новехоньком автоматическом вагоне с креслами из красного пластика; в ногах у них валялось грязное снаряжение, тут же на полу умирал солдат.

— Приехали, — сказал Айку один из спутников.

— Поздравляю, — ответил Айк. И добавил: — Лейтенант.

Это походило на обратный пас. Люди вернулись в свой мир, но Айку и тут не было мира.

— Послушай, — тихо начал лейтенант Мидоуз, — то, что случилось… может, мне и не нужно об этом докладывать. Просто извинишься при всех…

— Ты меня прощаешь? — фыркнул Айк.

Усталые рейнджеры вскинули головы. Мидоуз сузил глаза, Айк вытащил горнолыжные очки с почти черными стеклами. Он нацепил дужки на уши и опустил очки на грубую татуировку, что пересекала все лицо — от лба через щеки до самого подбородка. Отвернулся от придурка и сощурился, глядя в окно на лежащую перед ним огневую позицию.

«Небо» над лагерем прорезали искусственные молнии. Множество мечущихся лазерных лучей образовывали острый купол в милю шириной. Вдалеке мигали стробоскопы. Дреды Айка — он обрезал их до плеч — тоже частично прикрывали глаза, но этого было недостаточно. Айк, такой сильный в подземной тьме, здесь терялся.

Военные городки напоминали Айку разбитое судно в Арктике — приближается зима, и понимаешь, что навигация здесь короткая. Именно так и здесь, внизу, — в одном месте нельзя оставаться подолгу.

Каждый коридор, каждый туннель, каждую щель в высоченных стенах грота заливал свет, и все же в «небе» над лагерем мелькали крылатые животные. Иногда они уставали и спускались вниз — отдохнуть или поесть — и мгновенно сгорали в лазерном куполе. Крутые пятидесятиметровые навесы с каркасами из титанового сплава защищали рабочие и жилые помещения от обвалов, а заодно и от останков сгоревших животных. Издалека лагерь казался скоплением огромных соборов.

Конвейерные ленты, тянущиеся к боковым туннелям, лифтовые шахты, разнообразные вентиляционные трубы, выступающие из потолка, пелена смога — место походило на ад, и этот ад был создан руками человека.

По конвейеру ползли в глубину продукты, оборудование, боеприпасы, обратно — руда.

Вагон подошел к воротам и остановился, рейнджеры гуськом вышли из вагона — они даже растерялись от ощущения безопасности. Люди жаждали поскорее очутиться внутри, за колючей проволокой, наброситься на холодное пиво, горячие гамбургеры и завалиться спать.

Что до Айка, он предпочел бы присоединиться к новому отряду. Хоть сию минуту.

К вагону бежали запоздавшие санитары с носилками; проходя через ворота, освещенные дуговыми лампами, они показались белыми, как ангелы. Айк опустился на колени возле раненого, потому что это следовало сделать и потому что ему нужно было взять себя в руки. Свет расположили таким образом, чтобы, освещать все происходящее и убивать все, что можно убить светом.

— Понесли, — сказал санитар, и Айк отпустил руку юноши.

В вагоне он остался один. Рейнджеры друг за другом прошли через ворота, превращаясь во взрывы слепящего сияния.

Айк встал перед воротами, борясь с желанием ринуться обратно в темноту. Побуждение было таким сильным, что он испытывал боль, словно от раны. Мало кто понимал его. Айк как будто впал в манихейство — для него существовали только свет и тьма. И никаких оттенков серого.

С негромким криком Айк прижал к глазам ладони и побежал через ворота. Выбеленный светом, он казался прозрачным, как воспаряющая душа. Проходить здесь было с каждым разом труднее.

За колючей проволокой и мешками с песком Айк замедлил пульс и прочистил легкие. В соответствии с распорядком вынул обойму, расстрелял оставшиеся патроны в ящик с песком, показал личный знак часовым в пуленепробиваемой форме.

«Лагерь «Елена», — гласила надпись на доске. Кто-то давно зачеркнул слова «Черные лошади» и вывел «Волкодавы».[9] Это, в свою очередь, тоже было зачеркнуто и сверху написано еще с полдюжины названий других подразделений. Единственная постоянная надпись гласила: «— 16 232 фута».

Согнувшись под тяжестью снаряжения, Айк тащился мимо солдат в формах «ниндзя» — черный камуфляж для подземных действий; кто не при исполнении, были в армейских свитерах, в тренировочных брюках. Но куда бы ни шли солдаты — на тренировку, на мессу, поиграть в баскетбол, в гарнизонный магазин проглотить пару пирожных или выпить соку, — у всех и каждого с собой были винтовка или пистолет — про бойню двухлетней давности никто не забыл.

Из-под своих висящих, как веревки, дредов Айк косился на гражданских, которых тут становилось все больше. В основном сюда ехали шахтеры и строители, встречались наемники и миссионеры — передовой отряд колонизации. Когда Айк уезжал — два месяца назад, — их было лишь несколько десятков, теперь, кажется, стало больше, чем солдат. И конечно, они вели себя с высокомерием большинства.

Айк услышал звонкий смех и вздрогнул, увидев троих проституток, на вид лет под тридцать. У одной была не грудь, а настоящие волейбольные мячи. Впрочем, она удивилась при виде Айка гораздо больше. Соломинка, через которую она тянула какой-то напиток, выскользнула из розовых губ, и женщина изумленно уставилась на него. Айк отвернулся и поспешил убраться.

Лагерь рос, и очень быстро. Как сотни подобных поселений во всем мире, этот рост характеризовался не только появлением новых кварталов и поселенцев; о многом говорили используемые материалы. Здесь царил бетон. Дерево считалось роскошью. Развитие производства металлопроката требовало времени, а также наличия вблизи необходимых руд. А бетон нужно лишь взять — выскрести из пола или стен. Дешевый, удобный, прочный цемент был самым ходовым материалом и питал дух первопроходчества.

Айк вошел в сектор, где два месяца назад жили рейнджеры. Теперь все — полосу препятствий, и башню для тренировок по спуску, и полигон для стрельб — прибрали к рукам поселенцы, наводнившие лагерь. Чего тут только не было — палатки, навесы, цыганские шатры. Гул голосов и дикая музыка обрушились на Айка, словно жуткая вонь.

Единственное, что напоминало о бывшем штабе подразделения, — два блока-кабинета, скрепленные скотчем. Потолок у них был из картона. Айк прислонил рюкзак к стене, посмотрел на бродивших кругом работяг и головорезов и решил взять его внутрь. По-дурацки себя чувствуя, постучал в картонную стену.

— Войдите! — рявкнули оттуда.

Бранч говорил с кем-то через портативный компьютер, кое-как установленный на коробки с консервами; с одного боку валялся шлем, с другого — винтовка.

— Элиас! — приветствовал его Айк.

Бранч радости не выказал. Его маска из шрамов и рубцов сморщилась в брюзгливую гримасу.

— А, блудный сын! — сказал он. — А мы как раз о тебе говорили. — И майор повернул ноутбук.

Теперь Айк мог видеть лицо на экране и сам находился в поле зрения видеокамеры. На связи был Джамп Линкольн, один из бывших товарищей Бранча по воздушно-десантным войскам, а теперь офицер, начальник лейтенанта Мидоуза.

— Ты, видно, остатки мозгов растерял? — спросило у Айка изображение на мониторе. — Мне на стол минуту назад лег рапорт. Там сказано, что ты отказался выполнять приказ. В присутствии всего вверенного лейтенанту отряда. И что ты, угрожая ему, направил на него оружие. Ты можешь что-нибудь сказать, Крокетт?

Айк не стал прикидываться дурачком, но и сдаваться тоже не собирался.

— Быстро как лейтенант пишет, — заметил он. — Мы прибыли всего минут двадцать назад.

— Ты угрожал офицеру? — Динамик ноутбука придавал лаю Джампа какой-то металлический оттенок.

— Возражал.

— В боевых условиях, в присутствии подчиненных?

Бранч покачал головой, выражая недовольство.

— Этот человек нездешний, — объяснил Айк. — Из-за него один парень оказался покалечен. Я не видел смысла разделять его заблуждение. И в конце концов я его убедил.

Косое изображение Джампа кипело от злости. Наконец он сказал:

— Я считал, что район чист. Предполагалось, что это пробный марш для Мидоуза. Хочешь сказать, вы наткнулись на хейдлов?

— Ловушки, — пояснил Айк. — Многовековой давности. Думаю, с каменного века там никто не ходил.

Айк не стал напоминать, что его как раз и отправили пасти не в меру шустрого выпускника СПОР.[10]

На экране возникло изображение настенной карты.

— Куда они подевались? — спросил Джамп. — У нас не было столкновений с противником уже несколько месяцев.

— Не беспокойтесь, — сказал Айк. — Они где-то внизу.

— Не уверен. Иногда мне кажется, что хейдлы отступили окончательно. Или вымерли от какой-нибудь болезни.

Бранч быстро вмешался.

— На мой взгляд, ситуация патовая, — заявил он Джампу. — Мой клоун обезвредил твоего. Думаю, мы договоримся.

Оба майора знали, что Мидоуз — хуже землетрясения. И конечно, вместе с Айком его больше не пошлют. Айка это устраивало.

— Растак вас, — сдался Джамп. — Засуну рапорт подальше. На этот раз.

Бранч продолжал смотреть на Айка.

— Не знаю, Джамп, — сказал он. — Может, хватит нам с ним нянчиться?

— Элиас, я же знаю, что у тебя на него особые надежды, — возразил Джамп. — Но я говорил — не зацикливайся. С бумажной посудой нужно поосторожнее. Говорю тебе, они те еще штучки.

— Спасибо за рапорт. Я твой должник. — Бранч ткнул в кнопку «Выкл.» и повернулся к Айку. — Отлично, — начал он. — Скажи, тебе что — жить надоело?

Если майор и ждал от собеседника раскаяния, то напрасно. Айк взял несколько ящиков и сделал себе сиденье.

— «Бумажная посуда», — произнес он. — Что-то новенькое. Военный жаргон?

— Цэрэушный, если тебе непременно нужно знать. Означает «попользовался и выбросил». В ЦРУ так обычно называют разные туземные спецоперации. А тут речь идет о молодцах вроде тебя, которых мы добыли из глубин и используем как разведчиков.

Айк сказал:

— Это вроде как твоя идея.

Настроение у Бранча было по-прежнему гнусное.

— До чего же ты вовремя выступил. Конгресс закрывает нашу базу. Продает ее. Какой-то своре корпоративных гиен. Оглянуться не успеешь, а правительство проиграло очередному картелю. Мы делаем всю грязную работу, а международный бизнес тут как тут со своей службой безопасности, разработчиками, горным оборудованием. Мы льем кровь, а они купоны стригут. Мне дали три недели, чтобы перевести все подразделение во временные кварталы на глубине две тысячи футов под лагерем «Элисон». Времени у меня мало, Айк. Я тут кишки надрываю, чтобы тебя вытащить, а ты, значит, угрожаешь офицеру в боевой обстановке.

Айк поднял два пальца:

— Больше не буду, папочка!

Бранч шумно выдохнул. Он с отвращением оглядел свой крошечный кабинет. По соседству грохотал сотнями децибел какой-то кантри-вестерн.

— Ты посмотри на нас, — продолжил Бранч. — Жалкие мы люди. Проливаем кровь, а компании зарабатывают. А честь?

— Честь?

— Не надо, Айк. Именно честь. Не деньги, не власть, не имущество. Я про суть соблюдения кодекса. Вот этого. — И он положил руку на сердце.

— Ты не слишком многого хочешь?

— А ты?

— Я же не кадровый офицер.

— Ты тоже не пустое место, — сказал Бранч и сгорбился. — Трибунал над тобой продолжается. Заочно. Пока ты там сражался. Одна самовольная отлучка превратилась в дезертирство с места боевых действий.

Айк не слишком удивился.

— Подам апелляцию.

— Это и была апелляция.

Айк и виду не подал, что расстроен.

— Есть слабый луч надежды, — продолжил Бранч. — Ты должен явиться для вынесения приговора. Я поговорил с начальником Военно-юридического управления — там считают, ты можешь рассчитывать на помилование. Я подергал все веревочки, какие только мог. Рассказал им, сколько от тебя пользы. Кое-кто наверху пообещал замолвить слово. Не то чтобы прямо, но, сдается мне, суд проявит снисходительность. Должны, черт побери!

— Это и есть луч надежды?

Бранч не поддался:

— Могло быть и хуже, знаешь ли.

Они и раньше спорили об этом до упаду. Айк не стал возражать. Для армии он не сын, а пушечное мясо. И вовсе не армия вызволила его из рабства, напомнила ему, что он человек, сняла с него оковы и залечила раны. Его спас Бранч. И Айк этого никогда не забудет.

— Попробовать-то можно, — сказал майор.

— Не стоит, я думаю, — мягко ответил Айк. — Подниматься опять наверх.

— Здесь, внизу, опасно.

— Наверху хуже.

— Нельзя тут выжить в одиночку.

— Присоединюсь к какому-нибудь отряду.

— О чем ты говоришь? Тебя ждет увольнение с лишением прав, а то и тюрьма. Ты станешь изгоем.

— Есть и другие занятия.

— Стать наемником? Тебе? — Бранч скривился.

Айк словно не слышал.

Оба молчали. Наконец Бранч выдавил, почти шепотом:

— Ради меня…

Если бы это не стоило майору такого труда, Айк отказался бы. Поставил бы в уголок винтовку, отбросил пинком рюкзак, сорвал с себя заскорузлую форму и ушел бы отсюда прямо голышом — от этих рейнджеров, от этой армии подальше. Но Бранч сейчас сказал то, чего в жизни не говорил. Только потому, что человек, который выходил его, который был ему как отец, растоптал сейчас свою гордость, Айк сделал то, чего поклялся никогда не делать. Он уступил.

— И куда мне? — спросил он.

Оба сделали вид, что ничего не произошло.

— Ты не пожалеешь, — заверил Бранч.

— Повесят меня, стало быть? — без улыбки выдавил Айк.

Вашингтон, округ Колумбия

Посреди эскалатора, крутого, словно ацтекская пирамида, Айк почувствовал, что с него хватит. Дело было не только в невыносимом свете. Подъем из земных недр казался отвратительно бесконечным. Чувства Айка путались. Мир, казалось, вывернулся наизнанку.

Когда стальной эскалатор поднялся до нулевой отметки и сверху полился вой машин, Айк вцепился в резиновые поручни. Наверху его изрыгнули на тротуар. Толпа дергала и тянула его от входа в метро.

Течение толпы, шум, случайные толчки влекли его на середину Индепенденс-авеню.

Айку доводилось испытывать головокружение, но такое — никогда. Небо рушилось прямо на голову. В разные стороны шарахался проспект. Мучимый тошнотой, метался Айк в реве автомобильных гудков. Он сражался с боязнью открытого пространства. Суженное поле зрения едва позволило ему продраться к стене, облитой солнечным светом.

— Эй, отвали отсюда! — гаркнул кто-то с индийским акцентом.

Потом продавец разглядел лицо Айка и убрался в глубь магазина.

Айк прижался щекой к кирпичам.

— Угол Восемнадцатой и С… — обратился он к прохожему.

Это оказалась женщина. Стаккато каблучков обогнуло его широкой дугой. Айк заставил себя оторваться от стены.

На другой стороне улицы он начал невыносимо трудный подъем на холм, опоясанный высоко реющими государственными флагами. Подняв голову, Айк увидел монумент Вашингтону, пронзающий чисто-голубое чрево дня. Была пора цветения вишен. Айк едва дышал из-за пыльцы.

Проплыла стайка облаков, дав ему небольшую передышку, потом они растворились в небе. Солнечный свет стал невыносим. Айк, разгоряченный, двигался вперед. Тюльпаны ослепили его ураганным огнем сверкающих красок. Спортивная сумка, единственный его багаж, стала тяжелее. Айку не хватало воздуха — это ему-то, бывшему покорителю Гималаев, и где — в штате на уровне моря.

Щуря глаза, прикрытые горнолыжными очками, Айк спрятался в тенистой аллее. Наконец солнце село. Тошнота прошла. Он смог снять очки. Айк неутомимо бродил при лунном свете по самым темным частям города, словно непрестанно от кого-то убегая. И никак не мог набегаться. Он бродил без цели, как придется. С тех пор как давным-давно Айк оказался погребенным под снегом в тибетской пещере, он впервые поднялся на поверхность земли. Ему было не до еды, не до сна. Нужно все посмотреть. Как натренированный турист с ногами спринтера, Айк без устали рыскал по городу. Бульвары не хуже парижских, кварталы с дорогими ресторанами, величественные посольские особняки. Айк старался держаться пустынных улиц.

Ночь казалась волшебной. Звезды сияли даже сквозь яркие огни города. Воздух в час прилива был соленым и чистым. На деревьях распускались почки.

Самый настоящий апрель. И все же, шагая по траве и тротуару, перелезая через ограды и уворачиваясь от автомобилей, Айк чувствовал, что в душе у него — ноябрь. Даже для этой благодатной ночи он был чужим. Он здесь ненадолго. И Айк старался запомнить и луну, и болота, и дубы, и медленное струистое течение Потомака.

Сам не заметив как, он оказался на зеленом холме у подножия Вашингтонского кафедрального собора. Тут Айк словно попал в Средневековье. Вокруг собора обосновалась многотысячная толпа верующих.

Неряшливый палаточный городок освещали только свечи и фонари. Поколебавшись, Айк двинулся вперед. Люди собрались здесь целыми семьями и даже приходами и жили бок о бок с нищими, сумасшедшими, больными и наркоманами.

На шатких опорах колыхались огромные стяги с крестами, словно в крестовых походах. Две готические башни собора поблескивали в свете огромных костров. И ни одного фараона. Казалось, собор отдан истинно верующим. Торговцы продавали распятия, изображения ангелов Новой эры, укрепляющие таблетки из водорослей, индейские украшения, органы животных, пули, окропленные святой водой, и билеты в Иерусалим на самолет туда и обратно.

Тут же происходила запись в ополчение — «Мускулистые христиане»[11] собрались вести партизанские действия против преисподней. За столом, заваленным литературой о наемниках, журналами «Солдаты удачи», сидели мерзавцы с накачанными бицепсами и крутыми стволами. Тут же демонстрировали учебный видеофильм — жалкую дешевку: горящая воскресная школа, актеры в гриме изображают несчастных, вопиющих о помощи.

Рядом с группой телевизионщиков стояла раздетая по пояс женщина — без руки и обеих грудей. Она демонстрировала свои шрамы, словно награды. Говорила она как уроженка Луизианы, по-видимому, протестантка. В единственной руке она держала ядовитую змею.

— Я была узницей дьявола! — вещала женщина. — И я спаслась. Я, но не мои несчастные дети и не другие христиане. Добрые христиане ждут спасения. Идите же вниз, сильные братья, идите, вызволяйте слабых. Несите свет Господа во тьму Аида! Да поможет вам Иисус, и Отец, и Дух Святой!..

Айк попятился. Сколько же заплатили этой женщине со змеей, чтобы она показывала свои шрамы, обращала людей и вербовала легковерных? Слишком уж ее шрамы напоминали те, что остаются после удаления грудных желез. В любом случае, не похожа она на бывшую узницу. Слишком уверенная.

На самом деле у хейдлов были пленники, но они не обязательно нуждались в спасении. Те, кого доводилось встречать Айку, те, кто прожил какое-то время у хейдлов, стали как пустое место. Для людей, попавших в подземелье, плен становился чем-то вроде своеобразного бегства от повседневных забот и трудностей. Сказать такое вслух — страшная ересь, особенно среди таких вот патриотов, проповедующих свободу, но Айку был знаком этот соблазн — отдаться власти другого существа и ни за что не отвечать.

Он пробрался через толпу вверх по ступеням и вошел в средневековое здание. Тут имелись признаки и двадцатого века: национальные символы, включенные в рисунок мозаичного пола, на одном из витражей — портреты астронавтов, летавших на Луну. Если бы не это, можно было подумать, что сейчас самый разгар черной чумы.

Воздух наполнен запахом дыма и ладана, запахом потных тел и гнилых фруктов; от каменных стен отдается эхо молитв. Католическое «Конфитеор» и иудейский каддиш; призывы к Аллаху смешиваются с гимнами Аппалачских гор. Молитвы о Втором пришествии, об эре Водолея, о едином Боге, ангелах. Всеобщая мольба о спасении. Похоже, тысячелетие предстоит не слишком веселое.

Перед рассветом, помня о своем обещании Бранчу, Айк вернулся на перекресток Восемнадцатой авеню и улицы С. Сюда ему было велено явиться. Он присел на гранитные ступени и стал ждать девяти часов. Несмотря на предчувствие, Айк сказал себе, что возврата нет. Теперь его доброе имя в руках каких-то незнакомцев.

Солнце медленно вставало, величественным маршем надвигаясь на узкие ущелья небоскребов. Айк смотрел на свои следы, тающие на инее газона. Сердце у него упало.

Его переполнила печаль, ощущение предательства. Какое право имел он возвращаться в этот мир? Какое право имел мир возвращаться в него? Неожиданно собственное присутствие здесь, попытка оправдаться перед неизвестными людьми показалась ему страшной ошибкой. Зачем было сдаваться? Ну и что, если его признают виновным?

В какой-то миг, перебирая в уме всю жизнь, Айк вернулся к своему пленению. Никаких видимых образов. Великий вопль. Костлявый изможденный человек, прижавшийся к его плечу. Запах камней. И цепи — вечная недомузыка, без ритма, без мелодии. Не грозит ли ему это снова? Бежать, подумал Айк.

— Не думал, что ты здесь, — услышал он. — Думал, за тобой придется побегать.

Айк поднял глаза. Перед ним стоял очень широкий человек лет пятидесяти. Несмотря на джинсы и куртку — все опрятное и дорогое, — осанка выдавала военного. Айк скосил глаза влево, потом вправо — они были одни.

— Вы защитник?

— Защитник?

Айк смутился. Знает ли его собеседник, кто он?

— Защитник, в суде. Не знаю, как это правильно называется. Адвокат.

Человек понимающе кивнул:

— Конечно, меня можно называть и так.

Айк встал.

— Тогда покончим побыстрее.

Он изнывал от страха, но никакого другого выхода не видел.

Его собеседник немного растерялся:

— Ты не заметил, что на улицах никого? Все закрыто. Сегодня воскресенье.

— Тогда что мы тут делаем? — спросил Айк.

Происходящее показалось ему страшно глупым. Ему конец.

— Делом занимаемся.

Айк весь извелся. Что-то не так. Бранч велел ему прийти сюда в это время.

— Вы не адвокат.

— Меня зовут Сэндвелл.

Возникла пауза — Айк не знал, что сказать. Когда Сэндвелл понял, что Айк впервые о нем слышит, он улыбнулся — с некоторым сочувствием.

— Когда-то я был командиром у твоего друга Бранча, — объяснил он. — В Боснии, еще до того, как с ним случилась беда. То есть до того, как он изменился. Он был честным человеком. — И Сэндвелл добавил: — Думаю, таким и остался.

Айк согласился. Есть вещи, которые не меняются.

— Я слышал о твоих неприятностях, — продолжал Сэндвелл. — Читал твое дело. Последние три года ты хорошо нам служил. Все тебе просто дифирамбы поют. Отлично ориентируешься, прекрасный разведчик, хорош в бою. С тех пор как Бранч тебя приручил, ты принес немало пользы. Впрочем, и тебе от нас была польза — ты смог рассчитаться, получить око за око, так ведь?

Айк ждал. Это «нас» создавало впечатление, что Сэндвелл все еще связан с армией. И в то же время что-то в нем — не наряд деревенского щеголя, а скорее манера держаться — наводило на мысль, что он клюет не только из этой кормушки.

Молчание Айка начало раздражать собеседника. Айк догадался, потому что следующий вопрос был провокационным.

— Когда Бранч тебя нашел, ты вел рабов, верно? Был у них за главного, вроде надзирателя. И одним из них.

— Называйте, как хотите, — ответил Айк.

Напоминать ему о прошлом — все равно что бросить в него камень.

— Это важно. Ты перешел к хейдлам или нет?

Сэндвелл ошибался. Совершенно не важно, что думал Айк. Айк по собственному опыту знал: люди составляют обо всем суждение независимо от истины, даже если истина ясна.

— Вот потому люди и не верят вам, побывавшим у хейдлов, — сказал Сэндвелл. — Я прочитал достаточно много психологических характеристик. Вы похожи на ночных животных. Вы — существа полумрака. Живете между двумя мирами, между светом и тьмой. Ни правые, ни виноватые. В лучшем случае слегка сумасшедшие. При обычных обстоятельствах было бы безрассудно полагаться в бою на таких, как ты.

Айк знал, что его боятся и презирают. Считанные единицы спаслись из плена хейдлов; большинство отправилось прямиком в палаты, обитые войлоком. Некоторым удалось реабилитироваться и вернуться к работе, в основном в качестве проводников у шахтеров или религиозных переселенцев.

— Вот тебе мое мнение, — сказал Сэндвелл. — Ты мне не нравишься, но я не верю, что восемнадцать месяцев назад ты хотел дезертировать. Я прочел рапорт Бранча об осаде Альбукерке-десять. Я считаю, что ты действительно перешел линию фронта. Но думаю, тебе важнее было не спасти своих товарищей, оставшихся в лагере, а рассчитаться с теми, кто сделал тебе вот это. — И Сэндвелл указал на шрамы на лице и руках Айка: — Я понимаю, что такое ненависть.

Поскольку Сэндвелл, казалось, удовлетворен, Айк не стал возражать. Все считали, что он повел солдат против своих бывших захватчиков с целью отомстить. Айк оставил попытки растолковать, что, на его взгляд, армия тоже ведет захватническую войну. Ненависть в его уравнение не вписывалась. Она была ни при чем, иначе Айк давно бы уничтожил себя. Его вело только любопытство.

Айк и сам не заметил, как шагнул прочь от собеседника, ища защиты от солнечных лучей. Поймав на себе взгляд Сэндвелла, он остановился.

— Ты — не из этого мира. — Сэндвелл улыбался. — Думаю, ты и сам понимаешь.

Он был сама доброжелательность.

— Я уеду, как только меня отпустят, — сказал Айк. — Мне нужно отмыть свое имя. А потом опять за работу.

— Ты в точности, как Бранч. Но тут все не так просто. Суд липовый. А угроза хейдлов в прошлом. Они ушли.

— Не будьте так уверены.

— Все зависит от взглядов. Люди хотят, чтобы дракон был убит. Это значит, у нас теперь нет надобности в неудобных людях и бунтарях. Не нужны нам проблемы, разочарования и беспокойство. Вы нас пугаете. Вы похожи на хейдлов. Нам не нужны напоминания о прошлом. Год или два назад суд принял бы во внимание твои способности и ценность в боевой обстановке. А теперь им нужен корабль без течи. Дисциплина и порядок.

Сэндвелл небрежно продолжил:

— Короче говоря, ты покойник. Не принимай это как личное. Твое дело — не единственное. Армия хочет очистить свои ряды от всего сомнительного и неприятного. Ваше время прошло. Разведчики и партизаны уходят. Так всегда бывает, когда война кончается. Весенняя уборка.

«Бумажная посуда», — вспомнил Айк слова Бранча. Следовало знать или предвидеть, что чистка неизбежна. Такая простая правда. Но Айк оказался не готов ее услышать. Он почувствовал боль и даже некоторое облегчение: оказывается, он еще способен чувствовать.

— Бранч уломал тебя положиться на снисхождение суда, — констатировал Сэндвелл.

— Что еще он вам рассказал? — Айк чувствовал себя невесомым, как сухой лист.

— Бранч-то? Мы с ним не виделись со времен Боснии. Нашу встречу устроил один из моих помощников. Бранч уверен, что ты тут встречаешься с поверенным, хорошим знакомым его знакомого. С посредником.

«К чему такая сложность?» — думал Айк.

— Большого полета фантазии тут не требуется, — продолжал Сэндвелл. — На что же тебе рассчитывать, если не на снисхождение? Но, как я уже сказал, это не реально. Твое дело решено.

Его тон — не насмешливый и не сочувственный — говорил Айку, что надежды нет. Не стоит терять время, спрашивать о решении. Он просто спросил, какое его ждет наказание.

— Двадцать лет, — сообщил Сэндвелл. — Тюрьма Ливенворт.

Айку показалось, что небо раскололось на куски. Не думать, приказал он себе. Не чувствовать. Однако солнце поднялось и душило Айка его собственной тенью. Он видел под ногами свой изломанный силуэт.

Сэндвелл терпеливо ждал.

— Вы пришли полюбоваться, как я умираю? — решился Айк.

— Я пришел дать тебе шанс. — Сэндвелл протянул визитную карточку. На ней стояло имя: «Монтгомери Шоут». Ни должности, ни адреса. — Позвони этому человеку. У него есть для тебя работа.

— Какая еще работа?

— Мистер Шоут сам тебе расскажет. Главное, что работать придется глубоко — никакой закон до тебя не докопается. Есть зоны, где не действует экстрадиция. Там тебя не достанут. Только действовать нужно немедленно.

— Вы работаете на него? — спросил Айк.

«Притормози, — сказал он себе, — возьми след, отыщи отправную точку и иди».

Сэндвелл был непроницаем.

— Меня попросили найти человека с определенными навыками. Мне повезло, что я нашел тебя в таком затрудненном положении.

Тоже своего рода информация. Значит, и Сэндвелл, и Шоут замешаны в чем-то противозаконном, или тайном, или просто опасном — так или иначе, но для чего-то понадобилось устроить секретную встречу в воскресное утро.

— Бранчу вы не сказали, — заметил Айк.

Ему это не нравилось. Речь шла не о том, чтобы получить разрешение Бранча, а о его, Айка, будущем. Убежать — значит навсегда вычеркнуть армию из своей жизни.

Сэндвелл не извинялся.

— Можешь не осторожничать, — сказал он, — если ты решишься, тебя объявят в розыск. И первое, что они сделают, — допросят тех, кто был с тобой близок. Мой тебе совет: не нужно их компрометировать. Не звони Бранчу. У него и так проблем хватает.

— Значит, мне нужно исчезнуть? Словно меня и не было?

Сэндвелл улыбнулся:

— Тебя и так никогда не было.