"Преисподняя" - читать интересную книгу автора (Лонг Джефф)

2 Али

Южная Африка, Пустыня Калахари,

северные окрестности Асхама

1995

— Матушка?

Голос девочки мягко проник в хижину Али.

Так, наверное, поют призраки, подумала она. Напев банту — одна мелодия пронизывает другую. Али подняла голову от чемодана.

В дверях стояла девочка-зулуска. На ее лице застыл насмешливый оскал, глаза вытаращены: губы, веки, нос — все разъедено проказой.

— Коки, — сказала Али. — Коки Мадиба. Четырнадцать лет. Ее считают ведьмой.

За плечом девочки, в небольшом зеркале на стене, Али увидела отражение — свое и Коки. Контраст между ними ей не понравился. Али уже несколько лет не стриглась, и ее золотистые волосы рядом с изуродованной кожей девочки были как пшеничное поле рядом с солончаком. Собственная красота казалась Али неприличной. Она немного передвинулась, и ее отражение исчезло. Когда-то Али даже убирала зеркальце со стены, но потом опять повесила на гвоздик, решив, что подобное самоотречение будет паче гордости.

— Ведь мы столько раз говорили — не «матушка», а «сестра».

— Да, столько раз говорили, — согласилась девочка, — сестра-матушка.

Али считали то ли святой, то ли каким-то божеством. А может, ведьмой. Здесь, в буше, и не могло быть иного представления об одиноко живущей женщине — никто тут и понятия не имел, что такое монахиня. Это, впрочем, сослужило свою службу. Решив, что Али тоже вроде изгнанницы, колония прокаженных приняла ее как свою.

— Что ты хотела, Коки?

— Я тебе что-то приносить. — Коки вынула шнурок с кожаным мешочком, вышитым бусинками. Кожа была небрежно обработанная, на ней даже оставались волоски. Видно, его торопились доделать до отъезда Али. — Носи на шее, и зло тебя не трогать.

Али приняла подарок из пыльных ладошек Коки. Ее удивила правильность узора из красных, белых и зеленых бусин.

— Ладно, — сказала она, вкладывая мешочек девочке в руку, — надень на меня сама.

Собрав волосы, Али нагнулась, чтобы девочка надела на нее амулет. Монахиня была серьезна, как и Коки. Подарок — не безделушка из тех, что делают для продажи туристам. Это часть верований Коки. Кому, как не этому несчастному ребенку, знать, что такое зло.

Когда пал режим апартеида, страну охватил хаос; вспыхнула эпидемия СПИДа, завезенного из Зимбабве и Мозамбика рабочими алмазных и золотых рудников. Среди беднейшего населения разразилась настоящая истерия. Возродились старинные суеверия. Ни для кого не было секретом, что из моргов крадут половые органы, пальцы, уши и куски человеческого жира. Все использовалось для изготовления амулетов. Трупы оставались непогребенными, потому что родственники умерших надеялись их оживить.

Самое скверное, что началась охота на ведьм. Люди говорили, что зло приходит из-под земли. Насколько Али знала, люди считают так с начала времен. У каждого поколения свои страхи. Монахиня не сомневалась, что тут потрудились рабочие с рудников, которые распускали разные слухи, чтобы отвратить от себя всеобщую неприязнь. Говорили о неведомых тварях, затаившихся в земных глубинах. Народ по-своему искажал их россказни, а итогом стала настоящая охота на ведьм по всей стране. Сотни ни в чем не повинных людей были задушены, зарезаны или забиты камнями.

— Ты витамины приняла? — спросила Али.

— Ага, да.

— Когда я уеду, не забудешь про них?

Коки опустила глаза на земляной пол. Расставание с Али причиняло ей невыносимую боль. Али и сама никак не могла привыкнуть к неожиданной перемене. Письмо, сообщавшее о новом назначении, она получила два дня назад.

— Витамины нужны для малыша, Коки.

Прокаженная дотронулась до живота.

— Ага, малыш, — радостно прошептала она. — Каждый день. Солнце встает — я глотать витамин.

Али очень любила эту девочку, ибо неисповедим был Господь в своей к ней жестокости. Коки дважды пыталась покончить с собой, и оба раза Али ее спасала. Последние восемь месяцев девочка таких попыток не делала. С тех пор как узнала, что ждет ребенка.

Али не переставала удивляться, когда по ночам до нее долетали голоса влюбленных пар. Простой и понятный урок. Прокаженные не испытывают отвращения друг к другу. Им, даже в такой ужасной оболочке, доступны красота и блаженство.

Нося в себе новую жизнь, Коки немного пополнела. Снова начала разговаривать. По утрам Али слышала, как девочка напевает на смешанном диалекте сисвати и зулу странные мелодии, прекрасные, как щебет птиц.

Али тоже чувствовала себя так, словно заново родилась. Не для того ли, думала монахиня, она и попала в Африку? Казалось, сам Господь говорит с ней через Коки и других прокаженных и отверженных. Уже несколько месяцев Али с нетерпением ждала, когда у Коки родится малыш. В одну из редких поездок в Джобург — так местные называют Йоханнесбург — она на свои деньги купила для Коки витаминов и раздобыла несколько книг по акушерству. О родильном доме не могло быть и речи, поэтому Али готовилась принимать роды сама.

Она часто об этом думала. Роды произойдут в какой-нибудь хижине с жестяной крышей, может, даже здесь, на этой самой постели. В ее руках окажется здоровый малыш, и уменьшится скорбь и греховность этого мира. Хотя бы тут восторжествует чистота.

Но сегодня Али поняла горькую истину. «Мне не суждено увидеть ребенка этой девочки», — думала она.

Али переводили. Опять она летит в другое место, словно перекати-поле. И никому не интересно, что здесь осталось полно дел, что она только-только начала осваиваться. Чурбаны! Как типично для мужчин — и для начальников. Прости меня, Господи, но я себя чувствую письмом, на котором забыли написать адрес.

Али свернула белую блузку и убрала в чемодан. С тех пор как она стала монахиней, зелено-голубой чемодан был ее верным товарищем. Куда она только с ним не ездила! Сначала в Балтимор, где работала в трущобных районах, потом в Таос — по разным монашеским делам, потом в Колумбийский университет — защитила там одним махом диссертацию. Затем в Виннипег — занималась благотворительностью, работала на улицах. Затем год постдоктората в архивах Ватикана. Потом завиднейшее задание — девять месяцев в Европе в качестве атташе при ватиканской дипломатической миссии на переговорах НАТО о нераспространении ядерного оружия. Для двадцатисемилетней уроженки техасского захолустья это не пустяк. Таким назначением Али была обязана знанию языков и в не меньшей степени многолетнему знакомству с американским сенатором Корделией Дженьюэри. Вообще, Али гоняли по земному шару как пешку. «Привыкай, — утешала ее Корделия, — зато повидаешь мир». Еще бы, подумала Али, глядя на стены хижины.

Очевидно, церковь к чему-то ее готовила — это называлось «формирование», — но Али и сама не знала к чему. Еще год назад ее резюме представляло безупречный пример продвижения. Пока она не впала в немилость. И тогда внезапно, без всяких объяснений, не дав возможности оправдаться, ее отправили в глухое селение, затерявшееся на просторах страны бушменов, или, по-другому, сан. Из столиц, от благ западной цивилизации, вытолкали прямиком в каменный век — торчать в Калахари, где-то на задворках планеты, выполняя какую-то никому не нужную миссию.

Али не была бы Али, если бы не сделала все, что могла. Год был ужасный, по правде сказать. Однако она проявила упорство и справилась. Приспособилась и даже, слава богу, вполне преуспела. И стала раскапывать фольклор некоего древнего племени, обитавшего, как говорили, в самой глухой местности.

Поначалу она, как и все, не принимала всерьез разговоры о неизвестном племени, которое на пороге двадцать первого века живет в эпохе неолита. Места тут, спору нет, дикие, но их уже избороздили фермеры, торговцы, местные самолеты, научные экспедиции — они бы давно разнесли такое известие. Только три месяца назад Али стала прислушиваться к подобным толкам. Она поняла, что для них есть основания и что основания эти в основном связаны с лингвистикой. Таинственное племя, скрывающееся где-то в буше, говорило, по-видимому, на протоязыке! День за днем Али приближалась к раскрытию тайны.

Али в основном интересовал койсан — язык бушменов. Она не надеялась его освоить, в особенности сложную систему щелкающих звуков — зубных, палатальных или лабиальных, которые могут произноситься с придыханием, назализацией или озвончением. Однако с помощью переводчика-бушмена Али выделила для себя набор слов, что всегда произносятся с определенной интонацией. Данная интонация ассоциировалась с уважением, религиозными верованиями, с древностью. Эти слова и звуки стояли особняком в языке койсан. Они наводили на мысль о чем-то старом и вместе с тем современном. О ком-то, кто существует с незапамятных времен. Или недавно откуда-то вернулся. И кто бы ни были те люди, они говорили на языке, который родился задолго до древнейших языков бушменов.

И вот — конец мечтам. Али забирают от ее изгоев. Отлучают от ее уродцев и от исследования.

Коки начала тихонько напевать. Али продолжила складывать вещи, склонившись над чемоданом, чтобы Коки не видела ее лица. Кто теперь за ними присмотрит? Что они будут делать без нее, как обойдутся? И как она обойдется без них?

— Упхондо луайо, иизуа, — пела Коки, и ее песня растравляла грусть и разочарование Али.

За последние годы она основательно углубилась в мешанину языков Южной Африки, особенно группу нгуни, в которую входит язык зулусов. Монахиня частично понимала песню девочки:

Али вздохнула. Этим людям всего-то и нужно — мира и немного счастья. Вначале они были похожи на потерпевших кораблекрушение — спали на открытом воздухе, пили грязную воду и ждали смерти. Благодаря Али у них теперь есть хоть какое-то убежище, колодец и зачатки ремесла: добывая из муравейников глину, они строят горны, выплавляют металл и делают нехитрые инструменты — лопаты, мотыги. Ее появление в поселке их не обрадовало, понадобилось немало времени, чтобы люди привыкли. И теперь ее отъезд стал настоящим бедствием, потому что Али принесла немного света в окружавшую их тьму; но, по крайней мере, у прокаженных теперь есть лекарства и есть чем занять время.

Вышло скверно. Им было с ней так хорошо. А теперь получается — их наказывают за ее грехи. Людям такое объяснить невозможно. Они не поймут, что таким образом церковь хочет сломить ее упрямство. Все это сводило Али с ума. Может быть, в ней говорит гордыня? Или она слишком заботится о мирском? Уж нрав свой она точно не прячет. И опрометчива к тому же. Али совершила несколько ошибок. Хотя кто их не совершает? Несомненно, к ее переводу отсюда имеют отношение проблемы, которые она кому-то где-то создала. Или ее прошлое дает о себе знать.

Дрожащими пальцами Али расправляла защитного цвета шорты, прокручивая в голове некий давний монолог.

Он напоминал испорченную пластинку, персональную «mea culpa». Дело в том, что если уж Али ныряла, то ныряла глубоко. Будь прокляты все разногласия. Вечно она бежит впереди паровоза. Ей стоило дважды подумать, прежде чем отправить в «Таймс» письмо со своим частным мнением. Она написала, что Папе не следует вмешиваться в обсуждение таких вопросов, как аборты, контроль над рождаемостью, да и вообще того, что касается женского организма.

Стоило подумать также, прежде чем писать эссе про Агату из Арагона, загадочную девственницу, сочинявшую любовные стихи и проповедовавшую терпимость — тема отнюдь не популярная среди добрых дядей из церкви.

И уж было совершенно неосмотрительно — четыре года назад — дать себя застукать за служением мессы. Даже в пустой часовне, в три часа ночи, стены, оказалось, имели уши. Али тогда пошла еще дальше, имела глупость перечить матери-настоятельнице, да еще в присутствии архиепископа. Она утверждала, что женщина формально имеет право освящать гостию, быть священником, епископом, кардиналом. Она добралась бы и до Папы, но архиепископ буквально пригвоздил ее взглядом.

Али оказалась на волосок от официального выговора. Впрочем, ходить по самому краю для нее было нормальным состоянием. Вечно ее грызли противоречия, как голодный пес грызет кость. После того скандала она изо всех сил старалась быть «правильной». А потом случилась история с коктейлем. Но может же человек иногда оступиться!

Чуть больше года назад Али довелось быть на официальном банкете в Гааге. Присутствовали дипломаты и генералы из десятка разных стран, а также папский нунций. Повод — подписание какого-то очередного натовского документа. Али как сейчас помнит Рыцарский зал в Бинненхофе — дворцовом комплексе тринадцатого века. На стенах картины эпохи Возрождения, чуть ли не Рембрандт. Не забыть ей никогда и коктейль «Манхэттен», которым все время угощал ее один симпатичный полковник. Полковника напустила на Али ее патронесса Корделия, эта нечестивица.

Али не приходилось пробовать такое зелье, да и столь галантные рыцари за ней уже много лет не ухаживали. В итоге у монахини развязался язык. Сперва она затеяла дискуссию о Спинозе, потом как-то переключилась на страстную проповедь о дискриминации женщин в епископальных институтах и закончила лекцией о забрасываемом весе баллистических ракет. До сих пор Али вспыхивает, вспоминая мертвое молчание, воцарившееся в зале.

К счастью, Корделия спасла ее — засмеялась своим грудным смехом, утащила Али в дамскую комнату, потом увезла в гостиницу, прямо под холодный душ.

Господь, возможно, и простил монахиню, но Ватикан — нет. Не прошло недели, как ей вручили билет до Претории.

— Смотри, ехать они, матушка.

Забыв — вот чудо! — о своей обычной застенчивости, Коки показала в окно тем, что когда-то было рукой. Али подняла глаза и закрыла наконец чемодан.

— Питер на своем бакки? — спросила она.

Живущий по соседству бур, вдовец Питер, иногда помогал Али. Подвозил ее в город на своем стареньком грузовичке, по-местному бакки.

— Нет. — Голос Коки замер. — Каспар.

Ал и подошла к окну. Это и вправду был «касспир» — противоминный бронетранспортер, тащивший за собой пышный хвост красной пыли. Черные боялись бронемашин, словно адских колесниц, несущих смерть. Али понятия не имела, для чего за ней выслали военный транспорт — наверное, чтобы сильнее ее устрашить.

— Не бойся, — сказала она перепуганной девочке.

«Касспир» трясся по равнине. Ему оставалось проехать еще несколько миль по дну пересохшего озера. Али прикинула, что у нее в запасе минут десять.

— Все готовы? — спросила она у Коки.

— Готовы.

— Тогда пойдем сделаем нашу картину.

Али взяла с койки маленький фотоаппарат, радуясь, что от зимней жары не пострадала единственная кассета кодаковской пленки. Коки зачарованно смотрела на аппарат. У нее никогда не было своей фотокарточки.

Хотя Али и огорчал вынужденный отъезд, были в этом и хорошие стороны. Эгоизм, конечно, но она не собиралась скучать по клещевой лихорадке, ядовитым змеям, хижине, слепленной из глины с навозом. По ужасающему невежеству вымирающих крестьян, по африканерам с их злыми поросячьими глазками, нацистскими флагами под цвет пожарной машины и людоедским кальвинизмом. И по жаре тоже не станет скучать.

Пригнувшись, Али вышла через низенькую дверь навстречу утреннему свету. Запахи обрушились на нее еще раньше красок. Она глубоко вдохнула, чувствуя даже вкус этого голубого буйства. И подняла глаза.

Вокруг деревни раскинулись акры синего люпина.

Это ее заслуга. Пусть она и не имеет права быть священником, но вот оно — благословение, данное ей людям. Когда пробурили колодец, Али заказала семена диких цветов и сама их посеяла. Поля расцвели и принесли урожай — красоту и радость. И гордость, столь редкую среди отверженных. Люпин стал маленькой легендой. Фермеры — и буры, и англичане — привозили свои семьи за сотни километров, чтобы посмотреть на голубое море цветов. Приходила небольшая компания бушменов из дикого племени; они уставились на цветы, изумленно перешептываясь — уж не опустился ли на землю кусочек неба? Священник из Сионской христианской церкви провел там богослужение. Цветы скоро отцветут. А легенда останется. Али некоторым образом удалось показать, что ее подопечные тоже люди и достойны жить по-человечески.

Прокаженные ждали монахиню у канавы, проведенной от колодца к огороду и кукурузному полю. Когда Али предложила сделать групповой снимок, все немедленно решили, что фотографироваться будут именно здесь. Здесь их труд, их хлеб, их будущее.

— Доброе утро, — поздоровалась Али.

— Добрутро, фунди, — ответила за всех одна из женщин.

«Фунди», сокращенное «умфундизи», означает «наставник»; для Али это была величайшая честь.

Худые, как щепки, дети бросились навстречу, и Али присела, чтобы их обнять. Они пахли чистотой и свежестью — сегодня матери их тщательно вымыли.

— Посмотрите-ка, — сказала она, — какие вы хорошие, красивые. Так, а кто хочет мне помогать?

— Я, я!

— Я хочу!

Али попросила детей сдвинуть несколько камней и связать вместе несколько палок, чтобы получилось подобие штатива.

— Хватит, хватит, а то упадет.

Теперь нужно действовать быстро. Приближение БТР встревожило взрослых, а ей хотелось запечатлеть их радостными. Прикрепив камеру к штативу, Али посмотрела в видоискатель.

— Сдвиньтесь, — жестом попросила она, — поближе, поближе друг к другу.

Свет был подходящий — боковой, немного рассеянный. Хороший получится снимок; последствия болезни, конечно, не спрятать, но тем заметнее будут улыбки и глаза. Наведя на резкость, Али пересчитала всех, потом пересчитала еще раз. Кого-то не хватало.

Первое время после приезда Али и не думала пересчитывать своих подопечных. Она была слишком занята — приучала их к гигиене, ухаживала за больными, распределяла пищу, добивалась, чтобы им пробурили колодец и покрыли жестью крыши. Однако через месяц-другой она начала замечать, что людей становится меньше. Стала расспрашивать, и ей равнодушно ответили — люди, мол, приходят и уходят.

Ужасная правда открылась только тогда, когда Али случайно увидела все своими глазами. Сперва ей показалось, что это гиены терзают мертвую газель. Наверное, ей следовало понять все гораздо раньше. А то можно было подумать, что ей рассказал кто-то из прокаженных.

Ни секунды не думая, Али оттащила двух мужчин — худых, как скелеты, — от пожилой женщины, которую те душили. Ударила одного палкой и прогнала обоих.

Она все неверно истолковала — и поступок мужчин, и слезы старушки. В колонии жили очень больные и очень несчастные существа, но, даже доведенные до отчаяния, они сохраняли милосердие. Оказалось, прокаженные прибегали к своеобразной форме эвтаназии.

Это была одна из самых трудных проблем, с которыми столкнулась Али. Обычай не имел отношения к справедливости, да тут и не могли позволить себе такую роскошь, как справедливость. Прокаженные — измученные и затравленные — доживали в пустыне свои дни. Всех ждала смерть, но у них оставалась возможность явить свою любовь. Али пришлось понять, что убийство и есть такая возможность.

Убивали только тех, кто уже умирал и сам просил о смерти. Совершали это — всегда вдали от поселения — по меньшей мере двое и как можно быстрее. Али вынуждена была пойти на некий компромисс. Она старалась не видеть измученных страдальцев, уходящих в буш, чтобы никогда не вернуться. Старалась не пересчитывать своих подопечных. Но чье-либо исчезновение не могло остаться незамеченным, даже если при жизни на несчастного почти не обращали внимания.

Али еще раз пробежала глазами по лицам. Не было старика Джимми Шако. Али и не думала, что он настолько болен — или великодушен, чтобы избавить общество от своего присутствия.

— Мистера Шако нет, — сказала Али как бы между прочим.

— Он уйти, — подтвердила Коки.

— Пусть покоится в мире, — произнесла Али, скорее для себя.

— Не думать так, матушка. Нет ему мира. Мы его выгонять.

— Вы… что сделали? — Это было что-то новенькое.

— То и сделать. Прогнать его совсем.

Вдруг Али поняла, что не хочет знать, о чем говорит Коки. Порою монахине казалось, будто Африка открыла ей свои тайны. А порою — вот как сейчас — она видела, что тайны эти бездонны. Она снова спросила:

— О чем ты, Коки?

— Прогнать его. Для тебя.

— Для меня? — Али почти не слышала своего голоса.

— Ага, матушка. Он нехороший. Он говорить — пойти к тебе и отдать тебя. А мы его самого отдавать. — Девочка протянула руку и погладила ладанку на шее Али. — Все быть хорошо. Мы делать тебе хорошо, матушка.

— Кому вы его отдали?

Вдалеке раздавался треск — колыхались на ветру стебли люпина. Шум казался оглушительным. Али сглотнула: у нее вдруг пересохло в горле.

Коки просто сказала:

— Ему.

— Ему?

Треск стеблей потонул в шуме двигателя. «Касспир» приближался; Али пора было идти.

— Старше-чем-старый, матушка. Ему отдать.

И Коки назвала какое-то имя, состоящее из нескольких щелчков и шепота, — с той самой, особенной интонацией.

Али пристально посмотрела на девочку. Коки только что произнесла фразу на протокойсанском языке. Али попыталась ее воспроизвести.

— Нет, не так, — возразила Коки и повторила щелкающие звуки.

Со второй попытки у Али получилось, и она постаралась удержать фразу в памяти.

— Что это означает? — спросила она.

— «Голодный бог».

Али считала, что знает этих людей, и вот опять они ее удивили. Они называли ее матушкой, и она обращалась с ними как с детьми. А ведь они не дети. Али попятилась от девочки.

Культ мертвых — превыше всего. Подобно древним римлянам или современным последователям синтоизма, хой-хой, или готтентоты, в духовных вопросах подчиняются своим мертвецам. Даже африканцы-христиане верят в призраки, предсказывают будущее по брошенным костям, приносят в жертву животных, пьют колдовские снадобья, носят амулеты и занимаются колдовством. Племя хоса ведет свое происхождение от мифического народа хоса — злого народа. Племя педи почитает Кдобу. В племени Лобеду чтут Муджаджи, королеву дождя. Зулусы считают, что мир висит на всемогущем существе, чье имя переводится как «Старше-чем-старый». А Коки только что говорила на протоязыке.

— Так Джимми умер или нет?

— Точно, матушка. Он хорошо, его взять жить внизу. Долго жить.

— Вы его убили? — спросила Али. — Из-за меня?

— Не били. Отрезать.

— Что вы делали?

— Мы не делали, — сказала Коки.

— Старше-чем-старый? — И Али воспроизвела имя, которое упоминала Коки.

— Ага. Отрезать ему. И отдать нам.

Али не стала переспрашивать. Она и так услышала слишком много. Коки вскинула голову, и на лице с навсегда застывшей улыбкой появилось выражение удовольствия. На секунду перед Али предстала неуклюжая девочка-подросток, которую так и подмывает поделиться какой-то тайной. И Коки поделилась.

— Матушка, — сказала Коки, — я смотреть. Видеть все.

Али хотелось убежать. Ребенок Коки или нет, но сейчас девочка казалась монахине настоящим демоном.

— Прощай, матушка.

«Заберите меня скорее», — думала Али. Слезы жгли ей лицо. Спокойно, как только могла, она повернулась, чтобы уйти, но ее окружила толпа рослых мужчин. Ничего не видя от слез, Али стала проталкиваться, изо всех сил работая локтями. Кто-то очень сильный крепко сжал ей запястья.

— Какого черта? — спросил негодующий мужской голос.

Али подняла глаза и увидела белого человека — румяные щеки, военное защитного цвета кепи.

— Али фон Шаде?

Позади него стоял «касспир» — грозная машина; болталась на ветру антенна, торчало дуло пулемета.

Али перестала вырываться. Надо же, она и не заметила, как они подъехали. Вокруг бушевало море красной пыли, поднятое машиной. Али метнулась назад, но прокаженные уже скрылись в зарослях кустарника. Если не считать солдат, она осталась одна в этом красном водовороте.

— Повезло вам, сестра, — сказал солдат. — Кафры опять мочат копья кровью.

— Что? — переспросила Али.

— Мятеж. Какие-то религиозные распри. Прошлой ночью убили вашего соседа и того фермера, что живет за ним. Мы сейчас оттуда. В живых — никого.

— Это ваша сумка? — спросил другой солдат. — Давайте в машину. Здесь мы все в опасности.

Потрясенная, Али позволила затолкать себя в раскаленное бронированное чрево. Вслед за ней в машину набились солдаты, установили винтовки на предохранители и захлопнули дверцы. Потные солдаты пахли иначе, чем прокаженные. Давал себя знать страх — совсем иной, чем у несчастных изгоев. Страх загнанных зверей.

«Касспир» рывком взял с места, и Али стукнулась о чье-то мощное плечо.

— Сувенир? — спросил кто-то, показывая на ладанку.

— Подарок, — объяснила Али.

Она уже и забыла о нем.

— Подарок! — буркнул солдат. — Ничего себе.

Али, словно желая спрятать ладанку, провела по ней ладонью. Пальцы пробежали по обрамляющим темную кожу бусинкам, натыкаясь на колючие звериные щетинки.

— Вы небось не знаете, что это? — спросил солдат.

— Что именно?

— Да вот — кожа.

— Что «кожа»?

— С какого-то парня, верно, Рой?

Рой ответил:

— А то!

— Однако! — сказал первый солдат.

— Однако, — пискляво поддакнул другой.

Али потеряла терпение:

— Прекратите паясничать!

Это вызвало новые смешки. Неудивительно, солдаты — народ грубый.

Из тени появилось чье-то лицо. Падающий через бойницу свет осветил его глаза. Наверное, католик. По крайней мере, он не смеялся.

— Сестра, это кожа какого-то мужчины. Мошонка.

Пальцы Али замерли.

Настала очередь солдат удивляться. Парни ждали, что монахиня завопит и отшвырнет ладанку. Однако она спокойно откинулась назад, прислонила голову к стальному борту и прикрыла глаза. Оберег покачивался у нее на груди.