"Ярость стрелка Шарпа" - читать интересную книгу автора (Корнуэлл Бернард)

Глава первая

В Кадисе море всегда было рядом. Запах его ощущался в воздухе постоянно и почти так же сильно, как вонь от помоек. В южной части города, когда с юга дул сильный ветер, о набережную бились волны, и брызги стучали в оконные ставни.

После Трафальгарского сражения шторма целую неделю осаждали город. Ветер доносил хлопья пены до самого собора и срывал леса с недостроенного купола. Накатывавшие волны швыряли на камни куски разбитых кораблей, а потом стали выносить на берег тела. Но то было почти шесть лет назад, и теперь Испания воевала на одной стороне с Англией, да вот остался от Испании всего лишь только Кадис. Остальная территория находилась под управлением Франции или не управлялась никем. В горах хозяйничали партизаны-guerrilleros, на улицах правила бал нищета; вся страна погрузилась в уныние и мрак.

Февраль 1811 года. Поздний вечер. Еще одна буря обрушилась на город, бросая на мол громадные волны. Притаившемуся в темноте человеку их белые шапки напоминали клубы порохового дыма, что выбрасывают жерла орудий. В разгуле стихии была такая же непредсказуемость. Стоило лишь подумать, что самое худшее уже позади, как две или три волны порывисто бросались на берег, взметнувшаяся вода расцветала над волноломом белым дымом, а подхваченные ветром брызги колотили по городским стенам не хуже картечи.

Человек, наблюдавший за всем этим, был священником. Отец Сальвадор Монсени носил сутану, плащ и черную широкополую шляпу, защищавшую от порывов ветра. Высокий, лет тридцати с лишним, с суровыми чертами истового проповедника, Монсени стоял в темном проходе под аркой, явно кого-то ожидая. Жизнь забросила его далеко от дома, где он рос нелюбимым сыном вдового стряпчего, отправившего отпрыска в церковную школу. Монсени стал священником, потому что не знал, кем еще должен стать, а теперь жалел, что не сделался солдатом. Наверное, из него получился бы хороший солдат, но судьбе было угодно сделать Монсени моряком, точнее, капелланом на испанском корабле, захваченном в Трафальгарской битве.

В темноте над ним затрещали, напомнив звуки сражения, защищавшие недостроенный купол паруса. Когда-то эти паруса реяли над боевым испанским флотом, однако после Трафальгара их сняли с немногих добравшихся до порта кораблей. Потом отец Сальвадор Монсени оказался в Англии. Большинство пленных испанцев в скором времени вернулись домой, но капеллан адмирала вместе со своим хозяином отправился в далекую туманную страну, и их поселили в Гемпшире, где он смотрел, как падает дождь и как устилает луга снег, и где научился ненавидеть.

А еще отец Монсени научился терпению. Сейчас оно ему пригодилось. Шляпа и плащ промокли насквозь, но он не уходил и даже не шевелился. Он ждал. За поясом у Монсени был пистолет, хотя порох, скорее всего, отсырел. Не важно, есть кинжал. Священник коснулся рукоятки, прислонился к стене, увидел еще одну разбившуюся в конце улицы волну и пронесшуюся мимо тускло освещенного окна водяную пыль, а потом услышал шаги.

Кто-то бежал по Калле-Кампанья.

Отец Монсени ждал — тень, слившаяся с другими тенями. Он увидел, как кто-то подходит к двери напротив. Она была открыта. Человек шагнул за порог, и священник быстро последовал за ним, придержав дверь, которую незнакомец уже закрывал.

— Gracias.

Они оказались в коротком туннеле, ведущем во двор и освещенном фонарем в алькове. Увидев священника, незнакомец облегченно вздохнул.

— Живете здесь, святой отец?

— Позвали для последнего напутствия,— ответил Монсени, отряхиваясь.

— Ах да, та несчастная наверху…— Незнакомец перекрестился.— Ужасная ночь.

— Бывали хуже, сын мой. Пройдет и эта.

— Верно.— Они вошли во двор и поднялись по ступенькам к балкону.— Вы каталонец, святой отец?

— Как вы догадались?

— По произношению.— Незнакомец достал ключ и открыл переднюю дверь. Священник прошел мимо него к ступенькам, идущим на второй этаж.

Незнакомец открыл дверь в свое жилище, однако закрыть ее уже не успел, потому что отец Монсени внезапно повернулся и толкнул его в спину. Мужчина упал. У него был с собой нож, и он попытался достать оружие, но священник сильно ударил его в челюсть. Дверь захлопнулась, и они оказались в темноте. Непрошеный гость наступил упавшему коленом на грудь и поднес к его горлу кинжал.

— Ничего не говори, сын мой.— Запустив руку под мокрую одежду лежащего, он вытащил нож и отбросил его в сторону.— Говорить будешь только с моего позволения, когда я попрошу ответить. Твое имя Гонсало Хурадо?

— Да,— выдохнул Хурадо.

— Письма шлюхи у тебя?

— Нет,— прохрипел Хурадо и пискнул, потому что острие кинжала, проколов кожу, наткнулось на челюстную кость.

— Солжешь — будет больно,— предупредил священник.— Итак, письма у тебя?

— У меня, да!

— Покажи их мне.

Отец Монсени позволил Хурадо подняться. Вместе они вошли в комнату, окно которой выходило на улицу, где священник провел в ожидании несколько часов. Сталь ударила о кремень. Загорелась свеча. Теперь Хурадо смог получше рассмотреть своего гостя, который скорее походил на переодетого солдата, чем на служителя церкви. В резких чертах мрачного лица не было и намека на сострадание или милосердие.

— Письма предназначены для продажи,— сказал Хурадо и охнул, потому что отец Монсени ударил его в живот.

— Я же сказал: говорить, только отвечая на вопрос. Показывай.

Комната была маленькая, но очень уютная — Гонсало явно любил комфорт. Два дивана расположились напротив пустого камина, над которым висело зеркало в позолоченной оправе. Пол устилали ковры. На стене, противоположной окну,— три картины с обнаженными женщинами. Под окном — бюро, один из ящиков которого и выдвинул испуганный хозяин. Достав пачку перевязанных черной лентой писем, он положил их на бюро и отступил.

Отец Монсени перерезал ленточку и разложил письма перед собой.

— Здесь все?

— Все пятнадцать.

— А шлюха? Сколько еще у нее?

Хурадо ответил лишь после того, как стальной клинок блеснул в колеблющемся свете.

— У нее шесть.

— Она их сохранила?

— Да, сеньор.

— Почему?

Гонсало пожал плечами.

— Может быть, потому что и пятнадцати достаточно? Может быть, ей захочется продать остальные позже? Может быть, он все еще дорог ей? Кто знает? Кто поймет женщин? Хотя…— Гонсало хотел задать вопрос, но побоялся наказания.

— Продолжай.— Отец Монсени взял наугад одно из писем.

— Как вы узнали о письмах? Я не говорил никому, кроме англичанина.

— Твоя девка приходила на исповедь.

— Катерина? Приходила исповедоваться?

— Один раз в год она все мне рассказывает,— ответил отец Монсени, пробегая глазами письмо.— В день своей святой. Она пришла в собор, поведала Господу о своих многочисленных грехах, и я от Его имени даровал ей отпущение. Сколько ты хочешь за эти письма?

— По двадцать английских гиней за каждое из пятнадцати. — Хурадо почувствовал себя увереннее и успокоился. В нижнем ящике бюро лежал заряженный пистолет. Пружину он проверял каждый день, а порох менял по меньшей мере раз в месяц. Теперь, когда Хурадо убедился, что гость и впрямь священник, страх понемногу проходил. Конечно, вид у гостя зловещий, но все же Божий человек… — Если предпочитаете испанские деньги, то письма ваши за тринадцать сотен долларов.

— Тринадцать сотен долларов? — рассеянно переспросил священник, просматривая письмо. Написано оно было по-английски, однако этот факт его не смутил — язык он выучил в Гемпшире. Автор письма не только имел глупость влюбиться, так вдобавок еще и доверил свои чувства бумаге. Он не скупился на обещания, а женщина, которой давались эти обещания, оказалась шлюхой. Хурадо был ее сутенером, и вот теперь сутенер вознамерился шантажировать влюбленного дурачка.

— Я получил ответ,— сообщил, осмелев, сутенер.

— От англичанина?

— Да, святой отец. — Хурадо указал на нижний ящик бюро. Отец Монсени кивнул. Хурадо открыл ящик и вскрикнул — священник врезал ему так, что незадачливый шантажист отлетел на пару шагов, ударился о дверь и распростерся на полу спальни. Гость взял из ящика пистолет, открыл замок, выдул порох и бросил бесполезное оружие на обитый шелком диван.

— Ты сказал, что получил ответ? — как ни в чем не бывало спросил священник.

— Они обещали заплатить,— ответил, дрожа от страха, Хурадо.

— Вы уже договорились об обмене?

— Еще нет.— Он помолчал, потом осторожно спросил: — Вы с англичанами?

— Слава богу, нет. Я со святейшей римской церковью. Как ты сообщаешься с англичанами?

— Я должен оставить записку в Чинто-Торрес.

— Адресованную кому?

— Некоему сеньору Пламмеру.

Кофейня Чинто-Торрес находилась на Калле-Анча.

— Итак, в своем следующем сообщении ты должен назвать этому Пламмеру место встречи? Место, где состоится обмен?

— Да, святой отец.

— Ты очень помог мне, сын мой. — Отец Монсени протянул руку, как бы желая помочь Хурадо подняться, и тот лишь в последний миг увидел в другой руке священника направленный ему в горло кинжал. Все получилось не так легко, как ожидал священник, тем не менее отточенная сталь сделала дело, разрезав глотку, артерию и мышцы. Сутенер дернулся и захрипел. Монсени придержал умирающего. Крови было много, но на черной сутане она будет не видна. Часть ее просочилась через пол в расположенную ниже мастерскую шорника. Хурадо наконец затих. Монсени перекрестил мертвеца и произнес короткую молитву по отошедшей душе. Потом убрал кинжал, вытер руки об одежду убитого и шагнул к бюро. В одном из ящиков он нашел пачку денег, которую засунул за голенище левого сапога. Собрал и перевязал письма. Завернул их в снятую с подушки наволочку и, чтобы не промокли, спрятал поближе к телу, под рубашку. Налил из графина хересу. Потягивая вино, он думал о девушке, которой были адресованы письма. Монсени знал, что она живет неподалеку, через две улицы. Знал, что у нее осталось шесть писем. У него было пятнадцать. Более чем достаточно, решил он. К тому же обладательница писем, скорее всего, не дома, а обслуживает какого-нибудь богатого клиента.

Священник задул свечу и вышел в ночь, туда, где волны взбивали пену, обрушиваясь на волнолом, и где в кромешной тьме хлопали огромные паруса. Отец Сальвадор Монсени, убийца, священник и патриот, только что спас Испанию.

Все начиналось так хорошо.

В сиянии лунной ночи река Гвадиана лежала перед легкой ротой Южного Эссекского батальона окутанной туманом лентой расплавленного серебра, медленно изливающегося между черными холмами. На ближайшем к роте холме располагался форт Жозеф, названный так в честь брата Наполеона, французской марионетки на испанском троне, тогда как на другом берегу поместился форт Жозефина, прославлявший отвергнутую супругу императора. Форт Жозеф находился в Португалии, форт Жозефина — в Испании, и их соединял мост.

Шесть легких рот были посланы сюда из Лиссабона под командованием бригадного генерала сэра Барнаби Муна. Для бригадира Муна, набирающего популярность генерала, офицера с большим будущим, то было первое самостоятельное предприятие. Если все пройдет как надо, если мост будет взорван, то и будущее Муна развернется перед ним такой же блестящей рекой, как та, что катилась сейчас между холмами.

И все начиналось так хорошо. На рассвете под прикрытием тумана шесть рот переправились через Тежу и прошли маршем по Южной Португалии, находившейся формально под контролем французов, но в действительности, как уверяли партизаны, оставленной ими за исключением нескольких гарнизонов. Теперь, через четыре дня после выхода из Лиссабона, они вышли к реке и мосту. Близилась заря. Британские войска находились на западном берегу Гвадианы, там, где навис над рекой форт Жозеф, очертания которого вырисовывались в свете костров за огневыми позициями. Занимающаяся заря приглушала этот свет, но в амбразурах то и дело проступали человеческие силуэты.

Французы не спали. Британцы знали об этом, потому что слышали возвещающие побудку звуки горнов сначала в дальнем форте Жозефина, потом в форте Жозеф, хотя это еще не значило, что противник проснулся. Мужчины, когда их день изо дня будят в предрассветной прохладе, научаются уносить сны с собой, на укрепления. Со стороны кажется, что они бдительно и зорко всматриваются в сереющие сумерки и готовы отразить утреннюю атаку, а на самом деле солдаты думают о женщинах: о женщинах, оставшихся во Франции, о женщинах, спящих в бараках, о женщинах, с которыми им хотелось бы спать сейчас в форте, о женщинах, о которых они могут только мечтать, о женщинах… Они еще дремлют.

К тому же на протяжении всей зимы их никто не беспокоил. Да, в горах есть guerrilleros, но они редко приближаются к фортам, в амбразуры которых выглядывают пушки, а крестьяне вооружены только мушкетами — слишком слабым оружием против артиллерии. Португальские и испанские партизаны либо устраивали засады на французских фуражиров, обеспечивавших продовольствием войска, осадившие Бадахос в тридцати милях к северу, либо нападали на отряды маршала Виктора, окружившие Кадис в ста пятидесяти милях к югу.

Когда-то Гвадиану пересекали пять каменных мостов, соединявших Бадахос с морем, но их взорвали соперничающие армии, так что остался только один, сооруженный французами, понтонный, единственное звено между ведущими осаду силами императора. Пользовались им нечасто, потому что французы опасались не знающих пощады партизан, но раз в две или три недели переправа прогибалась под тяжестью артиллерийских батарей, а иногда по ней проносился конный посыльный в сопровождении драгун. Местные ходили по мосту редко, поскольку немногие могли позволить себе внести назначенную за переправу плату да еще рисковать жизнью ради сомнительного удовольствия испытать на себе враждебность обоих гарнизонов. Война казалась далекой, и солдаты на стенах предпочитали мечтать о женщинах, а не выискивать врага, спускающегося козьей тропой с холмов в еще погруженную во тьму долину к западу от форта Жозеф.

Капитан Ричард Шарп, командир легкой роты Южного Эссекского полка, в долину не спускался, а стоял со своей ротой на холме севернее форта. Ему поручили самое легкое задание — провести отвлекающий маневр, и это означало, что никому из его подчиненных не угрожала смерть. Предполагалось, что никто даже не должен быть ранен. Капитан был рад, хотя и понимал, что такое дело поручили роте не в качестве поощрения, а вследствие неприязненного отношения к нему лично со стороны Муна. Бригадир ясно дал это понять в тот же день, когда шесть рот поступили в его распоряжение, совершив переход из Лиссабона.

— Меня зовут Мун,— сказал он,— а за вами, капитан, закрепилась определенная репутация.

Встреченный подобным образом, Шарп не смог скрыть удивления.

— Репутация, сэр?

— Вы со мной не скромничайте.— Бригадир ткнул пальцем в значок с посаженным на цепь орлом. Орла этого Шарп и его сержант, Патрик Харпер, отбили у французов под Талаверой, и такой подвиг, как заметил Мун, не мог не создать человеку определенной репутации. — Мне героизм не нужен.

— Так точно, сэр.

— Войны выигрываются тем, что каждый делает порученное дело, исполняет обязанности. Это главное, а не геройские подвиги.— Бригадир был, несомненно, прав, хотя слышать такое от сэра Барнаби Муна, человека, прославившегося именно нестандартными приемами, было странно. Муну едва перевалило за тридцать, и в Португалии он находился чуть больше года, однако и за столь короткий срок генерал успел сделать себе имя. В сражении при Буссако он командовал батальоном и спас двух стрелков, промчавшись верхом через свой строй и зарубив саблей французов, схвативших его солдат. «Мои фузилеры чертовым лягушатникам не достанутся!» — объявил генерал, приведя стрелков в строй, а когда солдаты отозвались на это заявление приветственными криками, снял треуголку и раскланялся перед ними. Кроме того, Мун заслужил славу страстного игрока и большого охотника до прекрасного пола, а поскольку был не только богат, но и хорош собой, то и на этом поприще одержал немало громких побед. Лондон, как говорили знающие люди, стал гораздо более безопасным городом после того, как сэр Барнаби отбыл в Португалию, а вот в Лиссабоне вполне могло народиться с десяток детишек, которые, повзрослев, напоминали бы лихого англичанина сухощавым лицом, светлыми волосами и пронзительными голубыми глазами. Короче говоря, в установленные регламентом рамки этот человек никак не вписывался, однако ж требовал того от Шарпа, и Шарп, надо признать, ничего не имел против.— Со мной, капитан, о своей репутации можете забыть,— сказал сэр Барнаби.

— Я постараюсь, сэр,— пообещал Шарп, за что удостоился хмурого взгляда, после чего Мун вообще перестал обращать на него внимание.

Джек Буллен, служивший у Шарпа лейтенантом, выразил мнение, что бригадир завидует.

— Не пори чушь, Джек,— ответил капитан на такое предположение.

— В любой драме, сэр,— глубокомысленно произнес Буллен,— есть место только для одного героя. Для двоих сцена слишком мала.

— А ты у нас знаток драмы, Джек?

— Я знаток всего, за исключением тех вещей, о которых вам известно,— заявил лейтенант, что вызвало у Шарпа смех. Скорее, полагал он, все дело было в том, что Мун разделял бытующее в офицерской среде предубеждение в отношении тех, кто поднялся с самого низу. Шарп вступил в армию рядовым, потом служил сержантом, а теперь был капитаном, и сей факт раздражал тех, кто видел в его успехе вызов установленному порядку. Что ж, как есть, так и есть. Шарп ничего не имел против. Он отвлечет противника, позволит остальным пяти ротам повоевать, а потом вернется в Лиссабон, к своему батальону. Через пару месяцев, когда в Португалию придет весна, они выйдут из-за оборонительной линии Торрес-Ведрас и погонят армию маршала Массены назад, в Испанию. Вот тогда все и навоюются, даже выскочки.

— Свет, сэр,— сказал сержант Харпер, лежавший рядом и всматривавшийся в долину.

— Уверен?

— Вот… снова. Видите?

У бригадира был с собой закрытый фонарь, открывая одну сторону которого он мог подавать невидимый для французов сигнал. Заметив очередную вспышку, Шарп повернулся к роте.

— Пора, ребята.

От них требовалось одно: показаться противнику. Не в строю, не развернувшись в шеренгу, а просто разбредясь по вершине холма, чтобы походить на партизан. Цель заключалась в том, чтобы заставить французов смотреть на север и пропустить неприятеля, подкрадывающегося с запада.

— И это все? — спросил Харпер. — Просто поболтаемся там и уйдем?

— Примерно так. Подъем, парни! Надо показаться лягушатникам! Пусть посмотрят на нас! — Небо уже посветлело, и темные силуэты достаточно ясно проступали на его фоне, чтобы французы их заметили. У офицеров в гарнизоне, конечно, были подзорные трубы, но Шарп приказал солдатам надеть шинели, скрывшие форму, и снять кивера, чтобы больше напоминать партизан.

— Может, стрельнем пару раз? — спросил Харпер.

— Не стоит их слишком беспокоить. Просто покажемся и посмотрим, что будет дальше.

— Но потом-то можно попалить?

— Когда они увидят других — да. Угостим лягушатников зеленым завтраком.

Рота Шарпа была уникальна в своем роде и отличалась от остальных уже тем, что, хотя большинство в ней носили красные мундиры британской пехоты, имелось и немало таких, кто был одет в зеленые куртки стрелкового полка. Случилось это из-за элементарной ошибки.

Отрезанные от своего полка во время отступления из Ла-Коруньи, стрелки самостоятельно пробились на юг, к Лиссабону, где их временно прикрепили к пехотному полку Южного Эссекса. Прикрепили, да так и оставили. Зеленые куртки, как их называли в армии, были вооружены винтовками. В глазах большинства винтовка всего лишь укороченный мушкет, но разница все же есть, и скрыта она в стволе. В стволе бейкеровского штуцера нарезаны семь дорожек, которые придают пуле вращение. Точность нарезного оружия намного выше, чем гладкоствольного. Мушкет легче и быстрее заряжается, но на расстоянии свыше шестидесяти шагов из него можно с равными шансами стрелять как с открытыми, так и с закрытыми глазами. Винтовка же бьет в три раза точнее. У французов их не было, поэтому стрелки Шарпа могли залечь на холме и стрелять в защитников форта, не опасаясь ответного огня.

— Вон и они,— сказал Харпер.

Пять легких рот наступали вверх по склону. В утренних сумерках красные мундиры казались черными. С собой солдаты несли короткие лестницы. Работа их ждала тяжелая. Перед фортом находился сухой ров, и расстояние от дна рва до парапета составляло по меньшей мере десять футов. К тому же верх парапета был утыкан острыми кольями. Красномундирникам предстояло пересечь ров, установить лестницы между кольями и подняться под мушкетным огнем противника. Мало того, их мог встретить и артиллерийский огонь. Французские пушки были, конечно, заряжены, но вот только чем? Ядрами или картечью? Если картечью, то атакующие могли понести тяжелые потери уже после первого залпа. Потери от ядер были бы значительно меньше. Впрочем, Шарпа это уже не касалось. Он шел по вершине холма, привлекая к себе внимание французов, которые — вот же чудо! — до сих пор не заметили, что с запада к форту приближаются четыре сотни солдат!

— Ну же, парни, давайте,— пробормотал Харпер, обращаясь не ко всем атакующим, а только к легкой роте 88-го полка, коннахтским рейнджерам.

Шарп отвернулся. Ему почему-то вдруг втемяшилось в голову, что если он будет наблюдать за приступом, то атака сорвется. Глядя на реку, Шарп считал понтоны, выглядевшие темными тенями в стелющемся над водой тумане. Сосчитать понтоны и повернуться только после выстрела. Понтонов оказалось тридцать один, то есть по одному на каждые десять футов реки, ширина которой составляла более ста ярдов. Они представляли собой большие, неловкие, тупоносые баржи, поверх которых настелили доски. Зима в южной части Португалии и Испании выдалась сырая, дождливая, река поднялась, и Шарп видел, как пенится вода, ударяясь о баржи. Каждый понтон удерживался на якорях, и соседние соединялись между собой канатами. Все сооружение весило добрую сотню тонн, и Шарп знал, что работа будет считаться выполненной только тогда, когда они уничтожат переправу.

— Сонные болваны,— с ноткой удивления заметил Харпер, вероятно имея в виду защитников форта Жозеф.

Шарп не оглянулся. Глядя на форт Жозефина за рекой, он видел собравшихся у орудий людей. Вот они отступили, и пушка выстрелила, выбросив в редеющий туман грязноватое облако дыма. Стреляли картечью. Набитый пулями снаряд взорвался, вылетев из жерла, и над холмом засвистели полудюймовые железки. Звук выстрела раскатился по долине.

— Раненые есть? — крикнул Шарп.

Никто не отозвался.

Выстрел заставил защитников ближнего форта присмотреться к происходящему на холме. Французы даже попытались приподнять пушку с тем расчетом, чтобы пройтись картечью по его вершине.

— Не высовываться,— предупредил Шарп. Внизу затрещали мушкеты, и он все же решился приподняться и посмотреть, как развивается атака.

Она уже почти закончилась. Красномундирники заполнили ров, бросили на стены лестницы и уже перелезли через парапет и пустили в ход штыки. Для стрелков дела не нашлось.

— Не лезьте под чертову пушку! — крикнул Шарп, и несколько его парней скатились с вершины. Вторая пушка пальнула из форта через реку; одна шрапнелина хлестнула по кромке шинели, вторая чиркнула по траве, стряхивая росу, но уже в следующий момент он перевалился на тыльный склон холма.

А вот артиллерия форта Жозеф молчала. Застигнутый врасплох гарнизон не оказал красномундирникам ни малейшего сопротивления; французы в панике выбегали через восточные ворота и устремлялись к мосту, надеясь найти спасение в форте Жозефина, на испанском берегу. Мушкетный огонь стихал. С десяток французов попали в плен, остальные, подгоняемые воинственными криками и штыками красномундирников, бежали. Еще не все британцы залезли на стену, а форт уже перешел в их руки, о чем свидетельствовало исчезновение с мачты триколора. Вот так быстро все случилось.

— Мы свое дело сделали,— сказал Шарп.— Спускаемся в форт.

— Лихо получилось,— довольно заметил лейтенант Джек Буллен.

— Это еще не конец.

— Вы имеете в виду мост?

— Да. Его нужно взорвать.

— Все равно самое трудное сделано.

— И то верно,— согласился Шарп. Ему нравился Джек Буллен, добродушный парень из Эссекса, трудолюбивый и терпеливый. И солдаты тоже относились к нему с симпатией. Он обращался с ними по справедливости и держался с рожденной осознанием своего превосходства уверенностью, которая смягчалась жизнерадостностью и общительностью. Шарп считал Буллена хорошим офицером.

Они спустились с холма, перешли каменистую долину и сбегавшую с гор холодную речушку и поднялись на другой холм, к парапету, у которого еще стояли лестницы. Пушки форта Жозефина время от времени еще постреливали, но ядра ударялись о наполненные землей плетеные корзины и, не причинив никакого вреда, скатывались вниз.

— А, это вы, Шарп,— приветствовал его бригадир Мун. Неожиданно дружеский тон объяснялся, должно быть, радостью от легко достигнутой победы.

— Поздравляю, сэр.

— Что? А, да. Спасибо. Весьма любезно с вашей стороны. — Скупая похвала капитана явно смягчила его обычную холодность. — Все прошло даже лучше, чем я надеялся. У нас тут чай закипает; пусть ваши парни погреются.

Посредине форта сидели пленные французы. В конюшне обнаружили с десяток лошадей, и сейчас их седлали — вероятно, бригадир, совершив пеший марш от Тежу, решил, что заслужил право проделать обратный путь верхом. Захваченный офицер стоял одиноко у колодца, хмуро наблюдая за тем, как победители потрошат найденные в бараках рюкзаки.

— Свежий хлеб! — Майор Гиллеспи, один из адъютантов Муна, бросил Шарпу еще теплую буханку.— Неплохо устроились паршивцы, верно?

— Они же вроде бы должны голодать.

— Только не здесь. Этот форт прямо-таки райский уголок.

Мун, поднявшись на обращенную к мосту восточную стрелковую ступень, принялся проверять лежащие за орудиями ящики с боеприпасами. Заметив человека в красном, артиллеристы форта Жозефина открыли огонь. Картечь стучала по парапету, свистела над головой, но бригадир не обращал на это внимания.

— Шарп! — крикнул он. Капитан поспешил на зов. — Пора, пора отрабатывать жалованье. — Шарп промолчал. Бригадир задумчиво оглядел ящики с боеприпасами. — Ядра, крупная картечь, снаряды.

— Мелкой картечи нет, сэр?

— Только крупная. Полагаю, из флотских запасов. Кораблей у этих сволочей не осталось, вот они и притащили всю картечь сюда.— Он опустил крышку ящика и повернулся к мосту.— Снаряды тут не помогут. Вот что, Шарп. Внизу, в бараках, сидят женщины. Пусть ваши парни проводят их к мосту. Верните бедняжек французам. Остальных людей отправьте на помощь Старриджу. Ему нужно подорвать мост у дальнего края.

Лейтенант Старридж был сапером, и уничтожить мост предстояло именно ему. Он заметно нервничал и, похоже, откровенно боялся Муна.

— У дальнего края, сэр? — переспросил Шарп, желая убедиться, что не ослышался и верно понял приказ.

Мун раздраженно посмотрел на него.

— Если мы взорвем мост у этого края,— объяснил он с преувеличенной терпеливостью взрослого, разговаривающего с не очень сообразительным юнцом,— вся эта чертовщина поплывет вниз по течению, но с той стороны все равно останется приличная часть. И тогда французы запросто соберут все понтоны. Раз уж мы забрались так далеко, не стоит оставлять лягушатникам наполовину разрушенный мост, который они могут легко восстановить. Но если мы подорвем мост с испанской стороны, понтоны приплывут к нашему берегу, а здесь мы их просто сожжем.— Над головой прошумел град картечи, и Мун бросил в сторону форта Жозефина недовольный взгляд. — Давайте, Шарп. Покончим с этим. Я хочу уйти отсюда к завтрашнему рассвету.

Восемнадцать женщин охранял пикет из легкой роты 74-го полка. Шесть из них были офицерскими женами и держались особняком, стараясь не подать виду, что им страшно.

— Отведешь их,— сказал Шарп Джеку Буллену.

— Я, сэр?

— Ну да. Ты ж ничего не имеешь против женщин?

— Нет, сэр.

— И к тому же говоришь по-ихнему, так?

— Говорю, сэр. И очень хорошо.

— Ну вот. Бери дамочек и веди их через мост к тому форту.

Пока лейтенант Буллен убеждал женщин, что им ничего не угрожает и что они должны собрать свои вещи и спуститься к мосту, Шарп отправился на поиски Старриджа, которого обнаружил у главного склада боеприпасов.

— Порох,— сказал лейтенант, подняв крышку с бочки и пробуя содержимое на вкус.— Французский. — Он сплюнул и скривился. — Вот же дрянь. Пыль, да и только. К тому же еще и сырой.

— Сгодится?

— Должен,— мрачно ответил Старридж.

— Я переведу вас через мост.

— Я где-то видел повозку. Она нам пригодится. Пяти бочек должно хватить. Даже этого дерьма.

— Запал есть?

Старридж расстегнул свой синий мундир — вокруг пояса у него было намотано несколько ярдов огнепроводного шнура.

— Вы ведь думали, что это я такой кругленький, а? И почему он не хочет взорвать мост с этой стороны? Ну или хотя бы на середине?

— Чтобы нельзя было восстановить.

— Его в любом случае уже не восстановить. Эти мосты не так-то просты, нужны знающие люди. Развалить нетрудно, а вот построить… Задача не для любителей. — Старридж опустил крышку. — Французам ведь это не понравится, верно?

— Еще бы.

— Вот, значит, где мне суждено умереть за Англию?

— Меня для того и посылают. Чтобы с вами ничего не случилось.

— Только это и утешает,— вздохнул Старридж и бросил взгляд на Шарпа, который, сложив руки на груди, стоял у стены. Лицо капитана скрывала тень от кивера, но глаза горели ярко. Лицо твердое, даже жесткое, в шрамах, настороженное… — Я на вас надеюсь. — Лейтенант вздрогнул — со двора долетел громкий голос бригадира, желавшего знать, куда запропастился Старридж и почему чертов мост до сих пор еще не взорван. — Чтоб его…

Шарп спустился вниз. Мун гарцевал по двору на трофейной лошади, красуясь перед француженками, которые собрались у восточной стены, куда Буллен распорядился прикатить тележку. Шарп приказал снять узлы и подать тележку к складу с боеприпасами, где Харпер с полудюжиной парней загрузил ее порохом. Сверху порох замаскировали тряпками.

— Это чтоб они бочки не увидели,— объяснил капитан.

— То есть для маскировки? — уточнил сержант.

— Да. Если лягушатники увидят, что мы везем по мосту порох, что, по-твоему, они сделают?

— Им это не понравится, сэр.

— Точно, Пэт, не понравится. И тогда они попрактикуются в стрельбе по живым мишеням.

К тому времени, как все было готово, солнце поднялось уже достаточно высоко. Из форта Жозефина больше не стреляли. Шарп ожидал, что французы, беспокоясь о женщинах, пошлют через реку человека, но никто не пришел.

— Три дамы из Восьмого, сэр,— сообщил Буллен.

— Это еще что такое? — спросил Шарп.

— Французский полк, сэр. Стоял в Кадисе, а потом их послали на усиление под Бадахос. Полк стоит за рекой, сэр, но несколько офицеров со своими женами спали прошлой ночью здесь. Наверное, тут постели помягче. — Лейтенант сделал паузу, ожидая реакции Шарпа. — Не понимаете, сэр? Там весь их полк. Восьмой. То есть не только гарнизон, но и боевая часть. О господи… — Последнее относилось к двум женщинам, которые, отделившись от подруг по несчастью, обратились к нему на испанском, явно чего-то требуя. Буллен успокоил их улыбкой.— Говорят, что они испанки, сэр,— объяснил он Шарпу, — и не хотят идти в тот форт.

— А что они здесь делают?

Женщины тут же повернулись к Шарпу, треща как сороки, перебивая друг дружку и едва ли не хватая его за руку. Из всего сказанного капитан понял лишь, что французы взяли их насильно и заставили жить с какими-то солдатами. Может, так оно и было.

— И куда вы хотите пойти? — спросил он на ломаном испанском.

Обе снова загалдели разом, указывая в сторону реки, куда-то на юг, и утверждая, что они оттуда.

Шарп жестом заставил их замолчать.

— Вот что, Джек, пусть делают, что хотят.

Ворота форта распахнулись, и Джек Буллен прошел через них, широко раскинув руки и показывая французам за рекой, что никакой опасности он для них не представляет. Женщины последовали за ним. Дорога, что вела к реке, называлась так только по ошибке, и шли они медленно, пока не ступили на настеленные поверх понтонов доски. Шарп и его люди замыкали шествие. Харпер, поправив висевшую на плече семистволку, кивнул в сторону французов.

— Нас уже встречают, сэр. — Он имел в виду трех конных офицеров, выехавших из ворот форта Жозефина. Теперь они ждали там, настороженно наблюдая за идущими по мосту женщинами и солдатами.

Несколько человек во главе с лейтенантом Старриджем с трудом толкали повозку, которая из-за перекошенной оси постоянно кренилась влево. Правда, на мосту им стало полегче. А вот женщины заметно нервничали, потому что настил то и дело подрагивал под давлением набухшей за зиму реки, с шумом катившей воды между громадными, похожими на баржи понтонами. Сбившиеся с левой стороны ветки и прочий мусор только усиливали это давление. Понтоны удерживались на месте благодаря толстым якорным цепям, и Шарп надеялся, что пяти бочонков пороху хватит, чтобы развалить эту массивную конструкцию.

— Думаете о том же, о чем и я? — спросил Харпер.

— Порто?

— Да, сколько их там, бедолаг, потонуло.— Сержант покачал головой, вспомнив жуткий эпизод на реке Дору, когда такой же понтонный мост не выдержал иод тяжестью людей, спасавшихся от наступавших французов, и сотни человек утонули. Шарп до сих пор видел во сне гибнущих детей.

Между тем трое французов спустились к дальнему краю моста и остановились там. Шарп поспешил им навстречу.

— Джек! — крикнул он. — Мне нужен переводчик.

Вдвоем они подошли к испанскому берегу. Женщины робко последовали за ними. Когда Шарп подошел ближе, один из офицеров снял треуголку.

— Меня зовут Лекруа,— представился он на английском. Это был молодой человек в тщательно подогнанном мундире, с приятным тонким лицом и очень белыми зубами. — Капитан Лекруа. Из Восьмого полка.

— Капитан Шарп.

В глазах француза мелькнуло удивление — на капитана Шарп не тянул. Форма на нем была грязная и многократно латанная, и хотя на поясе висела сабля, полагающаяся только офицерам, тяжелый кавалерийский палаш больше подходил для рубки, чем для изящного фехтования. Болтающаяся на плече винтовка тоже нарушала привычный образ офицера. Да и лицо, загорелое, со шрамом, могло скорее принадлежать обитателю зловонных переулков, чем завсегдатаю модных салонов. Это было страшное, пугающее лицо, и Лекруа, хотя и не был трусом, невольно поежился, наткнувшись на откровенно враждебный взгляд.

— Полковник Вандал,— продолжал Лекруа, делая ударение на втором слоге, — просит разрешения забрать наших раненых, — он сделал паузу, бросив взгляд на повозку, с которой уже сняли узлы с вещами,— прежде чем вы попытаетесь взорвать мост.

— Попытаемся? — нахмурился Шарп.

Лекруа решил не обращать внимания на презрительный тон собеседника.

— Или вы собираетесь оставить наших людей на потеху португальцам?

Шарп хотел было сказать, что раненые французы вполне заслужили, чтобы с ними именно так и поступили, но все же сдержался. Передача раненых была делом обычным, так поступали обе стороны, поэтому он отвел Буллена в сторонку, чтобы французы их не слушали.

— Возвращайся и скажи бригадиру, что они хотят вернуть своих людей до того, как мы взорвем мост.

Буллен повернулся и побежал по мосту назад. Два французских офицера в свою очередь зашагали к форту Жозефина, сопровождаемые толпой женщин. Две испанки, босые и в рваных платьях, примеру остальных не последовали, устремившись на юг по каменистому берегу. Лекруа проводил их взглядом.

— Они что же, не захотели остаться с нами? — удивленно заметил он.

— Сказали, что их забрали насильно.

— Гм, может быть.— Француз достал из кармана кожаный портсигар с длинными тонкими сигарами и предложил Шарпу угоститься. Шарп покачал головой. Лекруа долго возился с трутницей и, раскурив наконец сигару, сказал: — А вы хорошо сработали утром.

— Ваш гарнизон проспал.

Француз пожал плечами.

— Что еще от них ждать? Старые, больные, усталые люди. — Он сплюнул. — Но, думаю, больше у вас сегодня уже ничего не получится. Мост вы не взорвете.

— Не взорвем?

— Пушка,— коротко ответил Лекруа, кивая в сторону форта Жозефина. — К тому же мой полковник твердо настроен сохранить мост, а он всегда получает то, чего хочет.

— Полковник Вэндал?

— Вандал,— поправил Лекруа. — Полковник Вандал. Командир Восьмого полка. Вы ведь слышали о нем?

— Никогда.

— А следовало бы, капитан,— улыбнулся француз. — Почитайте отчеты об Аустерлице. Вы узнаете много интересного. Полковник Вандал — человек редкой смелости.

— Аустерлиц? — переспросил Шарп. — А что это?

Лекруа лишь пожал плечами. Солдаты перенесли на берег узлы и мешки, и Шарп, отправив их назад, подошел к лейтенанту Старриджу, который со злостью пинал доски настила над четвертым понтоном. Дерево местами прогнило, и ему удалось пробить небольшую дыру. Снизу пахнуло застойной водой.

— Если расширим дырку, может, что и получится.

— Сэр! — подал голос Харпер, и Шарп оглянулся.

Из ворот форта Жозефина выходила французская пехота. Солдаты пристегивали штыки и строились в шеренги. Сомнений быть не могло, они собирались идти к мосту. Французские батальоны подразделялись не на десять рот, как британские, а на шесть, и потому спускающаяся по склону с примкнутыми штыками рота выглядела весьма грозной силой. Проклятье, подумал Шарп, если лягушатникам хочется подраться, им стоит поспешить, потому что Старридж с помощью солдат уже содрал несколько досок настила, а сержант Харпер как раз подкатывал к месту закладки первый бочонок с порохом.

С португальской стороны донесся дробный стук копыт, и капитан, повернув голову, увидел бригадира, скачущего к мосту в сопровождении двух офицеров. Высыпавшие из форта красномундирники уже спускались по дороге на подмогу Шарпу и его людям. Конь бригадира закапризничал было на шатком мосту, но Мун, прекрасный наездник, справился с лошадью и подъехал к Шарпу.

— Что, черт побери, происходит?

— Они сказали, что хотят забрать своих раненых, сэр.

— Тогда что тут делает вся эта пехота?

— Полагаю, сэр, они хотят помешать нам взорвать мост.

— Чтоб им провалиться! — фыркнул бригадир, бросив на Шарпа недовольный взгляд, словно именно капитан был виноват в неуступчивости противника.— Либо они с нами дерутся, либо разговаривают. Нельзя же делать и одно, и другое одновременно! На войне, будь они прокляты, есть свои правила! — Дав коню шпору, он понесся дальше. За бригадиром, сочувственно взглянув на Шарпа, поскакал и его адъютант, майор Гиллеспи. Третьим всадником был Джек Буллен.— Ну же, лейтенант,— окликнул его Мун,— догоняйте! Будете моим переводчиком. Я в лягушачьем не силен.

Харпер закладывал уже вторую бочку, а лейтенант Старридж разматывал фитиль. Шарпу дела не нашлось, и он отправился в конец моста, где бригадир орал на Лекруа. Причиной несдержанности Муна был, очевидно, тот факт, что французская пехота спустилась до середины склона и разворачивалась в шеренгу в сотне шагов от моста. Солдатами командовали три конных офицера.

— Непозволительно говорить о передаче раненых и грозить нам оружием! — горячился Мун.

— Полагаю, сэр, они всего лишь вышли, чтобы забрать тех самых раненых,— примирительно отвечал Лекруа.

— Забрать раненых? С оружием? Нет, так не пойдет. И какого дьявола они пристегнули штыки?

— Уверен, это какое-то недоразумение,— гнул свое Лекруа. — Может быть, вы окажете нам честь и обсудите этот вопрос с моим полковником? — Он кивнул в сторону одного из всадников за французской шеренгой.

Мун не желал отправляться на переговоры с каким-то полковником.

— Пусть подъедет сюда,— потребовал он.

— Тогда, может быть, пошлете парламентера? — предложил Лекруа, пропуская мимо ушей прямой приказ бригадира.

— Ради бога! — рыкнул Мун. — Майор Гиллеспи! Поезжайте туда и вразумите этого полковника. Передайте, что он может прислать за ранеными одного офицера и двадцать солдат. Я разрешаю взять носилки, но никакого оружия не потерплю. Лейтенант! — Бригадир повернулся к Джеку Буллену. — Поезжайте с майором, будете переводить.

Гиллеспи с Булленом отправились за Лекруа вверх по склону. Между тем легкая рота Восемьдесят восьмого полка вышла на мост, который был теперь запружен солдатами. Шарп с беспокойством огляделся. Его рота прикрывала Старриджа, и теперь к ней присоединилась еще и легкая рота Восемьдесят восьмого. Вместе они представляли удобные мишени для выстроившихся в три шеренга французов. К тому же со стен форта за всем происходящим внизу наблюдали французские пушкари, несомненно уже зарядившие орудия картечью. Мун, приказавший роте Восемьдесят восьмого встать на мосту, теперь, похоже, понял, что она не столько помогает, сколько мешает.

— Отведите своих людей на берег,— крикнул он капитану Восемьдесят восьмого и повернулся к приближающемуся в одиночестве французскому офицеру. Гиллеспи и Буллен остались в тылу неприятельской роты.

Француз осадил коня шагах в двадцати от Шарпа, и капитан решил, что это, наверное, и есть прославленный полковник Вандал, командир Восьмого полка,— по крайней мере, у него были золотые эполеты на синем мундире, а треуголку венчал белый помпон, выглядевший несколько фривольно для человека столь мрачной наружности. Хмурое, неприятное лицо с застывшей на нем презрительно-враждебной миной украшали тонкие черные усы. Был он примерно одного с Шарпом возраста, между тридцатью и сорока, и от него исходило ощущение силы, что свойственно только уверенным в себе людям.

— Отведите своих людей на дальний берег,— резко, не утруждая себя любезностями, потребовал он на хорошем английском.

— А вы кто такой, черт возьми? — разозлился Мун.

— Полковник Анри Вандал,— ответил француз. — Вы отведете своих людей на дальний берег и оставите мост нетронутым.— Он достал из кармана часы, откинул крышку и показал циферблат Муну. — Даю вам одну минуту, после чего открываю огонь.

— Так дела не ведут,— с жаром возразил бригадир.— Хотите драться, полковник, будьте столь любезны вернуть моих парламентеров.

— Ваших парламентеров? — Вандал усмехнулся.— Я не видел белого флага.

— Ваш капитан тоже был без флага! — запротестовал Мун.

— Капитан Лекруа доложил, что вы доставили на мост порох, прикрываясь женщинами. Я не мог, разумеется, остановить вас, не убив при этом женщин. Вы рисковали их жизнями, а не я, поэтому у меня есть все основания считать, что это вы нарушили правила цивилизованного ведения войны. Тем не менее я верну ваших офицеров, когда вы уйдете с моста. У вас одна минута, мсье.— С этими словами полковник Вандал развернул коня и поскакал к своей пехоте.

— Вы что же, оставите их в плену? — крикнул ему вслед бригадир.

— Да! — бросил через плечо француз.

— Есть же правила! — взревел Мун.

— Правила? — Полковник придержал коня и на мгновение повернулся. На его красивом самоуверенном лице мелькнула гримаса отвращения. — Вы верите в то, что на войне есть правила? Думаете, война это что-то вроде вашего крикета?

— Ваш капитан попросил прислать парламентеров! Мы прислали. Такие вопросы решаются по определенным правилам. Даже вы, французы, должны их знать.

— Да, мы французы. И я скажу вам, мсье, кое-что о правилах. Мне приказано перейти по этому мосту с артиллерийской батареей. Если моста не будет, я не смогу перебраться через реку. Поэтому мое правило состоит в том, чтобы сохранить мост. Короче говоря, мсье, на войне есть только одно правило: победить. Во всех прочих отношениях, мсье, у нас, французов, правил нет.— Он снова развернулся и поскакал вверх по склону.

Некоторое время Мун, явно озадаченный такой бесцеремонностью француза, только смотрел ему вслед.

— Правила есть! — крикнул он, но ответа уже не последовало.

— Взрывать мост, сэр? — бесстрастно поинтересовался Шарп.

Мун как будто не слышал.

— Он должен их вернуть,— пробормотал бригадир.— Гиллеспи и вашего лейтенанта. Есть же, черт возьми, правила.

— Нам взрывать мост, сэр? — снова спросил Шарп.

Мун нахмурился. Похоже, такой поворот дела стал

для него полнейшей неожиданностью, и он не знал, как быть.

— Они не имеют права их задерживать!

— Он задержит их, сэр, если только вы не отмените приказ взорвать мост.

Еще секунду-две Мун колебался, потом, вероятно вспомнив, что вся его блистательная карьера зависит от того, будет разрушен мост или нет, коротко кивнул.

— Взрывайте.

— Назад! — крикнул Шарп, повернувшись к своим людям.— Всем назад! Мистер Старридж! Поджигайте шнур!

— Чтоб его! — Бригадир вдруг понял, что находится на неприятельском берегу. Французы откроют огонь, и он может не успеть вернуться из-за того, что на мосту полно народу. Развернув коня, Мун понесся назад. Стрелки и красномундирники уже бежали, и Шарп последовал за ними, оглядываясь на французов, с винтовкой в руке. Большой опасности не было. Французская пехота стояла довольно далеко и пока еще не попыталась приблизиться, но зато он увидел, как полковник Вандал повернулся к форту и махнул рукой.

— Чтоб его! — вслед за бригадиром выругался Шарп, и в следующую секунду мир содрогнулся — это шесть орудий разом изрыгнули из жерл заряд картечи. Черный дым стеганул небо, пули засвистели вокруг, стуча по мосту, хлеща по людям, взбивая в пену воду. Шарп услышал за спиной крик и увидел, что французская рота бежит к мосту. После залпа наступила странная тишина. Из мушкетов никто пока не стрелял. Река, получив порцию картечи, успокоилась. Кто-то снова вскрикнул, и на этот раз Шарп оглянулся — раненный в шею жеребец полковника встал на дыбы, заржал и сбросил наездника в людскую гущу.

Еще меньше повезло Старриджу. Шарп обнаружил его шагах в двадцати за бочонками с порохом. Пуля попала лейтенанту в голову и сразила наповал. Запальный шнур лежал рядом. Старридж размотал его, но не успел поджечь, а французы были уже почти на мосту. Шарп схватил трутницу, метнулся к бочонкам, укоротил шнур, оставив не больше полутора ярдов, и ударил кремнем о сталь. Искра вспыхнула и потухла. Он ударил еще раз; теперь клочок сухого холста занялся, и капитан осторожно подул на него. Пламя перепрыгнуло на фитиль и проворно, потрескивая и разбрасывая искры, побежало к бочке. Первые французы подскочили к мосту, сдвинули в сторону мешавшую им повозку, упали на колено и вскинули мушкеты. Шарп скосил глаза на фитиль. Огонь, казалось, едва полз. Первыми ударили винтовки; звучали они суше и резче, чем мушкеты. На груди одного из французов как будто расцвел красный цветок, он кувыркнулся с моста с возмущенным выражением на лице, но тут его товарищи дали залп, и воздух вокруг Шарпа прошили десятки пуль. А чертов фитиль все горел и горел. Французы были уже совсем близко, и тогда Шарп оторвал еще кусок шнура и поджег им оставшийся огрызок. Снова ударили винтовки. Офицер-француз прокричал что-то своим людям. Шарп раздул огонек и, убедившись, что он не погаснет, повернулся и помчался к западному берегу.

Раненого Муна подобрали двое парней из 88-го, так что бригадиру ничто не угрожало.

— Быстрее, сэр! — крикнул Харпер.

За спиной уже громыхали французские сапоги, когда сержант сорвал с плеча семистволку, оружие залпового огня, созданное для морского боя, но так и не получившее широкого распространения. Его предполагалось использовать против вражеских снайперов, стреляя с боевых платформ полудюймовыми пулями, однако сила отдачи оказалась настолько велика, что управляться с ним умели лишь немногие. Одним из этих немногих был Патрик Харпер.

— Ложитесь, сэр! — проревел он, и капитан бросился на землю. Семистволка громыхнула, и переднюю шеренгу французов разорвали семь пуль, но один уцелевший чудом сержант побежал-таки к бочке, у крышки которой уже шипел догорающий фитиль. Шарп не успел подняться, зато успел сорвать винтовку, повернуть ее в сторону врага и спустить курок. Сквозь дым он увидел, как лицо француза исчезло за пеленой красных брызг, и его отбросило от бочки. Больше он ничего не увидел, потому что запал догорел и мир раскололся.

Бочки с порохом грохнули так, что небо вздрогнуло и потемнело. Дым, огонь и щепки взлетели в воздух, но основную силу взрыва принял на себя мост. Понтон ушел под воду, настил не выдержал напряжения, доски трещали и ломались. Французов отбросило назад; кого-то убило, кого-то обожгло, кого-то оглушило. Еще мгновение — и разбитый понтон выскочил из-под воды, и удерживавшие его якорные цепи не выдержали. Мост качнуло так, что Харпер не удержался на ногах. Они с Шарпом вцепились в доски. Река ревела, напирая, расширяя брешь, взбивая пену. Повсюду валялись горящие щепки. Оглушенный взрывом, Шарп с трудом поднялся и, шатаясь, побрел к португальскому берегу, и тут якорные цепи начали рваться одна за другой, и чем больше их рвалось, тем больше напряжения приходилось на оставшиеся. Французская пушка снова сыпанула по мосту картечью, и один из солдат, несших бригадира Муна, как будто споткнувшись, упал лицом вниз. На спине у него расплывалось темное пятно. Беднягу вырвало кровью, и бригадир Мун вскрикнул от боли — его уронили. Мост качался, как ветка на ветру, и Шарп, чтобы не свалиться в воду, упал на колени и схватился за помост. С испанского берега стреляли из мушкетов, но расстояние было слишком велико, чтобы рассчитывать на эффективность такого огня. Коня бригадира швырнуло в реку, и он после недолгой борьбы за жизнь пошел ко дну.

В дальний конец моста врезался снаряд. Скорее всего, французские пушкари старались удержать британцев на разваливающейся переправе, где их можно было посечь картечью. Неприятельская пехота отступила на восточный берег, откуда палила из мушкетов. Долину затягивало дымом. Вода перехлестнула через понтон, за который держались Шарп и Харпер, потом он содрогнулся, а настил раскололся. Шарп испугался, что мост перевернется. Пуля щелкнула по доске сбоку от него. Второй снаряд разорвался у дальнего края, оставив после себя клуб грязно-серого дыма, который поплыл вверх по течению. Над берегом пронеслась стайка каких-то сорвавшихся в панике белых птиц.

Мост еще содрогнулся и затих. Центральная его часть оторвалась и поплыла вниз по течению. Последняя якорная цепь лопнула, и все шесть понтонов закружились и медленно сдвинулись с места. Вода забурлила под градом картечи. Шарп смог наконец подняться на колени. Он зарядил винтовку, прицелился и выстрелил. Харпер, забросив на плечо семистволку, тоже взялся за винтовку. Их поддержали стрелки Слэттери и Харрис, выбравшие своей целью конных офицеров. Впрочем, когда дым рассеялся, оба офицера по-прежнему сидели в седле. Подхваченные течением, понтоны дрейфовали все быстрее и быстрее, сопровождаемые кусками настила, обугленными щепками и прочим мусором. Бригадир, лежавший на спине, попытался приподняться на локтях.

— Что случилось?

— Плывем, сэр,— отозвался Шарп.

На пустившемся в самостоятельное плавание плоту оказалось шесть человек из 88-го полка и пять стрелков из Южного Эссекского. Остальная часть его роты либо успела добраться до берега до взрыва, либо оказалась в воде. Итого, в распоряжении бригадира и капитана осталось тринадцать человек, тогда как около сотни французов бежали по берегу, стараясь держаться наравне с плотом. Оставалось только надеяться, что на путешественников не падет проклятие числа тринадцать.

— Попробуйте отгрести к западному берегу! — распорядился Мун.

Несколько британских офицеров, воспользовавшись захваченными лошадьми, тоже пытались не отстать от плота, преследуя его по другому берегу.

Однако приклады мушкетов и винтовок оказались негодной заменой весел — понтоны были слишком тяжелыми и продолжали путь на юг, не обращая внимания на тщетные потуги людей. Еще один снаряд упал в реку, и хотя запал его тут же погас, бригадир занервничал.

— Гребите же, Христа ради! — взорвался он.

— Они делают все, что в их силах, сэр,— сказал Шарп. — Что у вас с ногой? Сломали?

— Похоже, берцовая кость.— Мун моргнул от боли. — Слышал, как она треснула, когда лошадь упала.

— Потерпите минутку, сэр,— успокоил его Шарп,— сейчас мы ее поправим.

— Ничего подобного! Даже и не думайте! Я хочу, чтобы меня доставили к врачу.

Шарп промолчал, потому как никакой гарантии доставки бригадира куда-либо, кроме как еще дальше вниз по течению, дать не мог. Впереди река огибала могучий утес, возвышавшийся на испанской стороне, и капитан надеялся, что это препятствие остановит французов. Он попытался грести винтовкой, но плот упрямо шел своим курсом. Миновав утес, река расширялась, поворачивала к западу и немного замедляла ход.

Французы отстали. Британцы преследование не прекратили, но и на португальском берегу препятствий тоже хватало. Пушка форта Жозефина продолжала палить, однако поскольку плот был уже не виден, били артиллеристы, должно быть, по неприятелю на западном берегу. Шарп вооружился широкой доской, которую использовал в качестве руля — не потому что надеялся на какую-то пользу от нее, а чтобы не дать бригадиру повода для обвинения всех в бездействии. Несмотря на предпринимаемые усилия, проклятый плот упорно держался вблизи испанского берега. Шарп подумал о Буллене и стиснул от злости кулаки. Какая несправедливость!

— Я его убью! — прохрипел он.

— Что? Кого вы собираетесь убить? — спросил Мун.

— Того чертова француза, сэр. Полковника Вандала.

— Прежде всего, Шарп, вам надлежит доставить меня на берег и сделать это как можно скорее.

В этом месте понтоны проскрежетали по дну и остановились, уткнувшись в берег.

Крипта находилась под собором и представляла собой лабиринт, вырубленный в скале, на которой стоял Кадис. В углублениях под плитами пола покоились в ожидании воскрешения отошедшие в мир иной бывшие епископы Кадиса.

Два пролета каменных ступенек вели в большую подземную часовню, круглый зал высотой в два человеческих роста и в тридцать шагов шириной. Если бы кто-то, встав посредине зала, хлопнул в ладоши, эхо повторило бы хлопок пятнадцать раз.

Пять каверн открывались из часовни. Одна вела в другую круглую часовенку, поменьше размером, помещенную в самый конец лабиринта, тогда как четыре другие не вели никуда и просто примыкали к главному залу. Глубокие и темные, они соединялись между собой посредством скрытого коридора, проходившего вокруг всей крипты. Каверны ничем не украшались. Собор над ними мог сиять светом свечей, сверкать мрамором и похваляться раскрашенными святыми, серебряными дарохранительницами и золотыми подсвечниками, но в крипте не было ничего, кроме камня. Красили только алтари. В меньшей из часовен печальная Богоматерь грустно взирала через длинный проход на своего страдающего сына, висящего на серебряном кресте в главной палате.

Давно стемнело, и собор опустел. Последний священник сложил наплечник и ушел домой. Женщин, часами стоявших у алтарей, вывели, пол подмели, двери заперли. Свечи гасить не стали, и красноватый огонек еще мерцал под лесами на переходе, где трансепты соединялись с нефом. Достроить собор так и не успели: еще предстояло возвести святилище с алтарем и завершить купол, а к колокольням даже не приступали.

У отца Монсени имелся ключ от одной из восточных дверей. Ключ со скрипом повернулся в замке, и петли протестующе заскрежетали, когда он толкнул дверь. Священник пришел не один, компанию ему составили еще шесть человек. Двое остались у незапертой двери собора. Вооруженные мушкетами и имея приказ воспользоваться ими только в самом крайнем случае, они отступили в тень.

— Эта ночь для ножей,— сказал Монсени сопровождающим.

— В соборе? — обеспокоенно спросил один из них.

— Я отпущу вам любые грехи,— успокоил его священник.— К тому же люди, которые должны умереть здесь, еретики. Протестанты. Англичане. Их смерть только порадует Господа.

Четверо других вошли за ним в крипту. В главной часовне Монсени поставил на пол и зажег несколько свечей. Свет задрожал, запрыгал по выпуклому потолку. Священник отправил двоих в восточную часовню, сам же с двумя оставшимися укрылся в часовне напротив.

— А теперь — тихо,— предупредил он. — Ждем.

Англичане пришли раньше, чем ожидал Монсени. Сначала он услышал скрип петель открывающейся двери, затем осторожные шаги по длинному нефу. Священник знал: двери уже заперты, и те двое, что остались у входа, проследуют за англичанами в крипту.

Три человека появились на западных ступеньках. Шли они медленно, осторожно. Один, самый высокий, нес в руке сумку. Вступив в круглый зал, он остановился, всматриваясь в темноту, и никого не увидел.

— Эй!

Брошенный отцом Монсени плотный, перевязанный бечевкой пакет упал на середину комнаты.

— Вот что вы сейчас сделаете,— сказал он на английском, который выучил в плену. — Положите деньги рядом с письмами, возьмете письма и уйдете.

Англичанин обвел взглядом темные арки, пытаясь определить, из которой доносится голос. Это был розовощекий, плотного сложения здоровяк с приплюснутым носом и густыми черными бровями.

— За дурака меня принимаете? — спросил он — Сначала я должен увидеть письма.

— Можете посмотреть, капитан,— сказал Монсени.

Капитан Пламмер служил в британской армии и был прикомандирован к посольству, где следил за тем, чтобы слуги не воровали, чтобы на окнах были надежные решетки, а ставни запирались на ночь. На взгляд священника, Пламмер был ничтожеством, неудавшимся солдатом. Войдя в круг света, капитан приблизился к лежащему на полу пакету и опустился на корточки. Тугой узел не поддавался, и капитан сунул руку в карман, наверное, за ножом.

— Покажите золото,— приказал Монсени.

Категоричный тон не понравился Пламмеру; он нахмурился, однако спорить не стал и потянулся за сумкой, развязав которую достал пригоршню золотых монет.

— Здесь три сотни. Как и уговаривались.— Голос, прозвучав глухо в пустом помещении, отдался эхом от стен.

— Пора,— бросил священник, и его люди выступили из темных ниш с мушкетами на изготовку. Спутники Пламмера подались вперед, и в тот же момент за спиной у них выросли те двое, которых Монсени оставил у дверей.

— Какого черта? Что еще…— начал Пламмер и осекся, увидев в руке Монсени пистолет. — Вы священник?

— Полагаю, нам всем стоит проверить, что именно мы покупаем,— не отвечая на вопрос, сказал Монсени, стоявший теперь в окружении трех своих людей.— Я пересчитаю деньги, а вы — на пол. Лежать и не шевелиться.

— Ну уж нет! — возмутился Пламмер.

— На пол,— повторил священник уже по-испански, и его люди, закаленные годами службы на флоте, легко уложили всех троих на каменный пол крипты. Монсени подобрал туго перевязанный пакет и, отодвинув ногой золото, положил его в карман. — Убейте их.

Сопровождавшие Пламмера были испанцами, служившими в британском посольстве, и они, услышав приказ, попытались протестовать. Сам Пламмер ухитрился подняться, но священник просто выставил кинжал, позволив англичанину напороться на него. Лезвие прошло между ребер и отыскало сердце. Двое других умерли так же легко. Все произошло быстро и практически бесшумно.

Каждому из подручных Монсени вручил по пять золотых гиней — щедрое вознаграждение.

— Англичане,— объяснил он, — намеревались прибрать к рукам Кадис. Они называют себя нашими союзниками, а на самом деле предают Испанию. Сегодня вы защитили своего короля, свою родину и святую церковь. Адмирал будет доволен, а Господь вознаградит вас.

Обыскав тела, священник нашел несколько монет и нож с костяной рукояткой. У Пламмера под одеждой был пистолет, старый, тяжелый, ненадежный, и Монсени отдал оружие одному из моряков.

Три тела втащили наверх по ступенькам, проволокли по нефу и отнесли к ближайшему молу. Отец Монсени прочел короткую молитву, после чего убитых сбросили в море. Они упали на камни, туда, где бушевали, взбивая белую пену, волны Атлантики. Священник запер дверь собора и отправился домой.

На следующий день в крипте обнаружили кровь. Поначалу никто не мог дать вразумительного объяснения ее появления там, а потом женщины, пришедшие в собор молиться, начали говорить, что это, должно быть, кровь святого Сервандо, одного из небесных покровителей Кадиса, покоившегося некогда здесь, но перевезенного затем в Севилью, оккупированную ныне французами. Кровь, утверждали женщины, была верным доказательством того, что святой чудесным образом покинул захваченный врагом город и вернулся домой. Их убежденности в этом не поколебала даже страшная находка у волнолома трех изувеченных тел. Чудо, говорили они, и весть о чуде распространилась вскоре по всему городу.

Капитана Пламмера опознали, и тело его перенесли в посольство. В скромной часовенке торопливо провели заупокойную службу, после чего капитана предали земле на песчаном перешейке, связывавшем Кадис с островком Исла-де-Леон. На следующий день отец Монсени написал еще одно письмо британскому посланнику, в котором объяснил смерть Пламмера тем, что капитан попытался, получив письма, прикарманить и золото. Тем не менее, продолжал он, англичане все еще могут получить письма, только теперь уже за более крупную сумму. Подписывать письмо он не стал, зато вложил в конверт испачканную кровью гинею. Это была своего рода инвестиция, которая должна была принести целое состояние, достаточное для исполнения мечты отца Монсени. А мечтал он об Испании — великой, в блеске возвращенной славы и свободной от чужеземцев. Англичане сами заплатят за свое поражение.