Глава III ПОСЛЕ СМЕРТИ ЛЕНИНА

Принято считать, что решение не предавать тело Ленина земле было определено особыми обстоятельствами. Не было возможности остановить беспрерывный поток людей, стремившихся проститься с Лениным, лежащим в склепе.

При этом упоминают о большом количестве писем с просьбами оставить тело Ленина нетленным, сохранить его на века, сделать его символом новой эры коммунизма (см., например, Збарский Б. И. Мавзолей Ленина. М., 1946).

На самом деле все было не совсем так. Письма и телеграммы от партийных ячеек из разных мест страны, судя по официальным документам (например, постановление ЦИК от 24. 01. 1924 г.), действительно поступали в ЦИК и комиссию Дзержинского. Но они касались в основном вопросов увековечивания памяти Ленина в архитектурных сооружениях и грандиозных памятниках или же содержали конкретные просьбы разрешить приехать делегациям в Москву от того или иного уезда, района или города, чтобы проститься с Лениным.

Что касается бальзамирования и длительного сохранения тела Ленина, то такого рода предложений в письмах практически не было. Во всяком случае, письма такого содержания не обнаружены в архивах (нельзя, однако, полностью исключить и того, что их не сохранили). В комиссии Дзержинского проблема длительного сохранения тела в первые недели после смерти Ленина не обсуждалась, однако к критическому периоду весны 1924 года эта идея неоднократно и тщательно рассматривалась. Можно полагать, что руководство партии хорошо понимало все политические выгоды длительного сохранения тела Ленина в мавзолее как символа международного коммунистического движения. "Через некоторое время, — писал Сталин в 1924 году, — вы увидите паломничество представителей миллионов трудящихся к могиле товарища Ленина".

Одним из первых ученых, кто сразу после смерти Ленина понял значение дела бальзамирования его тела, был химик Борис Ильич Збарский. Будучи далеким от этой проблемы, никогда даже не соприкасавшийся с нею, он убедил В. П. Воробьева — харьковского анатома, специалиста действительно грамотного, умелого и опытного в консервации музейного материала, дать свое согласие провести бальзамирование тела Ленина. Более того, в мартовские дни, когда уже было принято решение о замораживании тела Ленина и закуплено необходимое оборудование, своими решительными действиями он сумел отклонить этот достаточно грамотный проект и получить монопольное право на бальзамирование тела Ленина.

23 января 1924 года в 9 часов утра тело Ленина, одетое в необычный для него полувоенный френч защитного цвета, плохо выбритого, со стриженной под машинку головой, уложили в гроб. В 9. 30 гроб на руках вынесли из Большого дома и понесли по морозу (-35 °C) на станцию Герасимово, что в 4 километрах от Горок. В 11 часов 40 минут тело Ленина поместили в вагон специального траурного поезда, и, сопровождаемый толпами народа по всей трассе до Москвы, поезд прибыл на Павелецкий вокзал, откуда его также понесли на руках по улицам Москвы до Колонного зала Дома союзов. Весь путь от Горок до Колонного зала занял 6 часов.

Огромные толпы людей устремились к центру Москвы. Сплошной поток людей в 2 колонны с 7 часов вечера 23 января до 27 января проходил мимо гроба Ленина. В очереди к Колонному залу было не меньше 50 тысяч человек. Только через почетный караул прошло около 10 тысяч человек, был возложен 821 венок. С Лениным прощались рабочие, крестьяне, соратники по партии, иностранные делегации (всего около 500 тысяч человек). На улицах круглосуточно горели костры. Стояли лютые морозы, в зале температура не поднималась выше -7 °C.

В Президиум ЦИК поступали телеграммы с просьбой дать возможность проститься с Лениным делегациям из разных мест Советского Союза. 25 января Президиум ЦИК решает: гроб с телом Ленина сохранить в склепе, сделав доступным для посещения; склеп соорудить у Кремлевской стены, на Красной площади, среди братских могил борцов Октябрьской революции.

На Красной площади срочно роют котлован, оттаивая мерзлую почву кострами. Архитектор А. В. Щусев предлагает простую конструкцию склепа: три кубических помещения: в центре куб повыше со ступенчатой крышей, справа и слева, где будет вход и выход, — кубы пониже.

Склеп едва успевают сделать из дерева к 27 января, украсив его снаружи и внутри красной и черной материей. Внутри склепа в центре на потолке прикалывают серп и молот, сшитый из черной материи, от этого символа труда крестьян и рабочих спускаются вниз черные полосы на красном фоне.

27 января 1924 года в 16 часов гроб с телом Ленина вынесли из Колонного зала, и траурная процессия последовала на Красную площадь. Там уже приготовлен постамент, на который ставят гроб. Площадь переполнена, раздаются гудки паровозов и заводов, пушечный салют.

"Как раз у въезда на площадь на низком деревянном помосте стоял темно-красный гроб, — вспоминал Умберто Террачини в январе 1924 года, — он был открыт и наклонен немного вперед. Голова Ленина покоилась на красной подушке. В огромной ледяной тишине раздавалось лишь потрескивание гигантских костров. Около них грелись многие тысячи людей, пришедших из городов и сел, чтобы выплакать свое горе и склониться перед гробом. Каждые десять минут с четырех сторон у гроба сменялся почетный караул".

Наконец, Сталин, Молотов, Калинин и Дзержинский вносят гроб с телом Ленина в склеп.

"Милая, родная моя Иночка, — напишет Н. К. Крупская 28 января 1924 года Инне Арманд, — схоронили мы Владимира Ильича вчера. Хворал он недолго последний раз. Еще в воскресенье мы с ним занимались, читала я ему о партконференции и о съезде Советов. Доктора совсем не ожидали смерти и еще не верили, когда началась уже агония. Говорят, он был в бессознательном состоянии, но теперь я твердо знаю, что доктора ничего не понимают".

Тело Ленина еще долго находилось в холодном склепе, пока в самом конце марта, через 56 дней после смерти, не был наконец решен вопрос о его бальзамировании.

Первое предложение о длительном сохранении тела Ленина сделал 28 января Л. Б. Красин — инженер по образованию, бывший в то время наркомом внешней торговли.

Предложение это было принято, и уже 30 января на заседании созданной подкомиссии было поручено профессору Дешину (анатому) и профессору Абрикосову провести опыты по замораживанию трупов с предварительной их фиксацией формалином и частичным пропитыванием глицерином.

4 февраля 1924 года для рассмотрения "наиболее важных проблем, требующих срочного разрешения и постоянного наблюдения" создана исполнительная тройка в составе Молотова, Красина, Бонч-Бруевича, которая должна была решить вопрос о дальнейшей судьбе тела Ленина.

7 февраля тройка под председательством Молотова разрешает Красину закупить необходимое оборудование в Германии и приступить к разработке проекта и сооружению конструкции для замораживания тела Ленина. 14 февраля Дешин и Абрикосов заканчивают опыты по замораживанию двух трупов и сообщают о прекрасных результатах.

Между тем Абрикосову поручают наблюдать за состоянием тела Ленина.

30 января — он считает тело "вполне сохранившимся, пятно на руке, появившееся от обмораживания во время похорон, вполне рассосалось".

3 февраля — Абрикосов отмечает небольшое отхождение нижней губы и западение глазниц.

8 и 12 февраля — Абрикосов не видит никаких дополнительных изменений на лице и руках Ленина.

14 февраля Красин сделал обстоятельный доклад на исполнительной тройке о ходе работ по замораживанию и получил полное одобрение.

20 февраля Красину был передан акт о дополнительных исследованиях Дешина и Абрикосова на замороженных ранее трупах с их оттаиванием, которое, по их заключению, "может привести к сильным изменениям цвета кожи и появлению бордовых полос по ходу подкожных вен".

15—21 февраля все подготовительные работы по замораживанию тела Ленина были закончены.

А далее случилось неожиданное — все усилия и работа Красина, группы инженеров-разработчиков, как и опыты Дешина и Абрикосова, были перечеркнуты и проект глубокого замораживания был отвергнут.

Знаменательная встреча

Случилось вот что. Л. Б. Красин во что бы то ни стало хотел обсудить с медиками или биохимиками пришедшую ему вскоре после смерти Ленина идею глубокого замораживания. Красин был хорошо знаком с Б. И. Збарским, бывшим в то время заместителем директора Института химии. В начале февраля Красин приехал к Збарскому и рассказал ему о своей идее, которую Збарский тотчас раскритиковал, считая, что все равно аутолиз (разложение) будет идти и при низких температурах, и, кроме того, из-за разности температур внутри саркофага и снаружи стекла всегда будут запотевать. Возражения далеко не корректные, тем более что Красин тотчас нарисовал схему саркофага с двойными стеклами, устраняющими эффект запотевания, а после фиксации формальдегидом и замораживания ферменты, которые повинны в аутолизе, как правильно полагал Красин, будут полностью нейтрализованы.

Однако этот разговор стал своеобразным катализатором для Збарского. "С момента беседы с Красиным, — вспоминает Збарский, — меня уже не покидала мысль о необходимости принять участие в сохранении тела Ленина. Обдумывая возможности применения того или иного метода, я нередко вспоминал о Воробьеве и думал, что он явился бы чрезвычайно полезным человеком для решения многих вопросов, связанных с сохранением тела Ленина".

Известно, что "на ловца и зверь бежит": вскоре Збарский встретился с В. П. Воробьевым.

В начале февраля в "Известиях" появилось интервью с А. И. Абрикосовым, который заявил, что не существует пока метода, который позволил бы надолго сохранить тело Ленина в неизменном состоянии.

Прочитав это интервью в Харькове, В. П. Воробьев в разговоре со своими помощниками по кафедре анатомии сказал, что Абрикосов не прав. "Надо бы поставить некоторые опыты на трупах".

Директор Харьковского медицинского университета, где работал Воробьев, профессор Жук, узнав об этом, тотчас предложил написать Воробьеву докладную записку. Воробьев категорически отказался, не желая с самого начала принимать участие в бальзамировании тела Ленина. Тогда Жук немедленно сообщил о работах Воробьева наркому просвещения Украины В. П. Затонскому, который без задержки посылает письмо Дзержинскому, а его копию наркому Семашко. В письме от 20 февраля 1924 года Затонский сообщает, что у Воробьева на кафедре есть "отлично сохранившиеся мумии прямо в комнате без всякого постоянства температуры в течение 15 лет". Дзержинский распорядился срочно вызвать Воробьева в Москву.

28 февраля в Харьков направляется правительственная телеграмма: "Наркомпросу Затонскому. Постановлением Комиссии срочно направьте профессора Воробьева в Москву. Секретарь ЦИК СССР Енукидзе".

Приехав в Москву, Воробьев решил остановиться у Збарского, с которым был хорошо знаком. Так произошла встреча, изменившая весь уже казалось бы отлаженный ход событий.

В. П. Воробьев и Б. И. Збарский

Оба главных действующих лица — Владимир Петрович Воробьев (в большей степени) и Борис Ильич Збарский — имели своеобразные "грехи" в прошлом перед советской властью.

Во время гражданской войны, в 1918–1919 годах, Воробьев, работавший тогда заведующим кафедрой анатомии Харьковского университета, принял участие в расследовании расстрелов белых офицеров частями Красной армии. В Харькове в то время без конца менялись власти: то город оккупировали германские войска, то устанавливалась советская власть, то его захватывали деникинцы. Документ экспертизы о жестоком расстреле белых офицеров был подписан в числе других и Воробьевым. В сущности, это обстоятельство в 1920 году послужило одной из причин эмиграции Воробьева вместе с сестрой и ее мужем — Рашеевым в Болгарию, где он вскоре (20 марта 1920 года) занял кафедру анатомии Софийского университета. Однако уже через год его потянуло на родину в Харьков. В июне 1921 года он уезжает на конгресс анатомов в Германию и там через советское консульство в Берлине оформляет документы для возвращения домой. Надо думать, что, возвращаясь на родину в 1921 году, Воробьев был полон тревог и опасений, о чем он и поведал своему случайному попутчику — Б. И. Збарскому, ехавшему с ним на одном пароходе до Риги. Так они познакомились.

Б. И. Збарский высшее образование получил в Женеве, закончив университет в 1911 году, там же он провел свое первое научное исследование в лаборатории крупного русского ученого-химика А. Н. Баха — известного народовольца и революционера. Возвратившись в Россию в 1912 году, Збарский сдал экзамен в Петербургском университете, получив диплом инженера-химика. В 1912–1915 годах работал в акционерном обществе "Гарпиус" на канифольно-скипидарном заводе в г. Судоге вместе с Л. Я. Карповым — известным инженером-химиком, членом большевистской партии. Вскоре, в 1915 году, Збарский принимает выгодное предложение вдовы миллионера Саввы Морозова (З. Т. Рейбот-Резвой) и занимает должности управляющего крупным имением и директора двух химических и одного железоделательного заводов в Пермской губернии. В 1916 году получает патент на метод очистки хлороформа, столь нужного России в связи с начавшейся мировой войной. В 1916 году Збарский вместе с Карповым строят хлороформный завод в районе с. Бондюга недалеко от г. Елабуги.

Знакомство с Л. Я. Карповым сыграло добрую роль в дальнейшей судьбе Збарского. После революции в 1918 году Збарский переехал в Москву и был принят на работу в отдел химии ВСНХ, который к этому времени возглавлял Л. Я. Карпов.

В 1918 году в Россию вернулся и академик А. Н. Бах, он был назначен директором Центральной химической лаборатории, преобразованной в дальнейшем в Институт химии.

Лабораторию и институт пришлось организовывать на пустом месте, не было ни помещения, ни оборудования, ни денег. Заместителем директора лаборатории, а впоследствии института вскоре стал Б. И. Збарский — человек неукротимой энергии, с хорошим опытом управленческой работы. Для А. Н. Баха он оказался подлинной находкой. Стараниями Збарского было закуплено необходимое импортное оборудование, построено в 1922 году новое здание на Воронцовом поле для Института химии, создан новый Институт биохимии (1921 год), а также позже (в 1928 году) и первоклассный полузаводской опытный участок.

Все это характеризует Збарского как человека с незаурядным организаторским талантом и огромной "пробивной" силой, если учесть, что в 20-е годы в России был голод и правительство, естественно, не располагало свободными средствами.

К моменту встречи этих столь разных по образованию и жизненному опыту людей Збарскому было 39 лет, а Воробьеву — 48 лет. Збарский был полон энергии и честолюбивых планов, Воробьев же, обладавший солидным опытом анатома (еще в 1908 году он написал книгу "К вопросу об устройстве анатомических учебных музеев"), вовсе не стремился иметь дело с органами ЧК и Советской власти, будучи настроенным далеко не просоветски. Его вполне устраивала скромная должность заведующего кафедрой анатомии в родном Харьковском медицинском университете.

И все-таки нельзя представить себе лучшего сочетания столь разных людей для предстоящего дела: с одной стороны, великолепный мастер бальзамирования, с другой — блестящий организатор, отлично ориентирующийся в советской и партийной иерархии 20-х годов.

В Москве наступила весна. Сильные морозы, стоявшие в феврале и марте, ослабели, что грозило сохранности тела Ленина. Энергично шли работы по сооружению холодильной установки по проекту Красина. Между тем, встретив так удачно Воробьева, Збарский свою задачу видел в том, чтобы, во-первых, убедить Воробьева согласиться провести бальзамирование тела Ленина влажным способом, оправдавшим себя (как это хорошо знал Збарский) в анатомическом музейном деле, и, во-вторых, устами авторитетного Воробьева дискредитировать идею Красина, казавшуюся Збарскому ненужной и нереальной. "Мой вам совет, — возражал Воробьев, — бросьте вы эту мысль, а если вы в это дело впутаетесь, вы погибнете. Я не хочу уподобиться тем алхимикам, которые согласились забальзамировать тело папы Александра VI, — продолжал он, — выудили деньги, загубили тело и скрылись, как последние жулики". — "А зачем же вы тогда приехали?" — "Меня вызвали, а сам я ничего не предлагал".

3 марта Воробьев пригласил Збарского в склеп осмотреть тело Ленина. Состояние лица изрядно напугало Воробьева, на лбу и темени были видны темно-бурые пятна, глазницы глубоко запали. Воробьев твердо решил ни в коем случае не предлагать своих услуг.

Во второй половине того же дня Воробьев был приглашен на совещание к наркому здравоохранения Н. А. Семашко. На совещании Воробьев предложил паллиативные меры: покрыть вазелином лицо и кисти рук, чтобы уменьшить процесс высыхания, и попытаться через кровеносные сосуды подлить бальзамирующую жидкость в тело. "Замораживание же, — заявил он, выполняя, видимо, обещание, данное Збарскому, — нежелательно, так как оно может ничего не дать и грозит разрывом тканей".

На этом совещании Савельев предложил сохранять тело в атмосфере азота в сочетании с охлаждением. Анатом Карузин считал необходимым немедленно извлечь внутренности и вставить в глазницы протезы. Предложение Савельева ввести в места западений масло-какао не встретило одобрения.

Поздно вечером этого же дня (3 марта) Збарский у себя дома пытался убедить Воробьева согласиться на бальзамирование тела Ленина.

"Вы сумасшедший, — ответил Воробьев, — и можете себе ломать голову, если хотите. Что же касается меня, то об этом даже и речи не может быть. Я ни в коем случае на такое явно рискованное и безнадежное дело не пойду, а стать посмешищем среди ученых для меня неприемлемо. С другой стороны, вы забываете мое прошлое, которое большевики вспомнят, если будет неудача".

На следующий день Воробьева пригласили на большое совещание в Кремль. На это же совещание был приглашен и Збарский, очевидно, по предложению Красина, который, естественно, рассчитывал на поддержку Збарским своей идеи замораживания тела. Совещание вел Дзержинский, на нем присутствовали Молотов, Красин, Енукидзе и ученые-медики: Абрикосов, Вейсброд, Дешин, Карузин, Розанов, Савельев, Воробьев и Збарский.

Первый вопрос, который задал Дзержинский: "Есть ли на теле Ленина уже непоправимые изменения?"

"Безусловно, — отвечал Вейсброд, — они касаются пигментации носа, потемнения кожи в месте распила черепа, западения глазниц, заострения ушей и потемнения правого уха".

"Что это, — пытался уточнить Дзержинский, — признаки разложения или усыхания?"

Воробьев высказал предположение, что речь идет прежде всего о высыхании "от химических и физических причин". Дзержинский просит сообщить мнение ученых о замораживании тела. "Здесь замораживание отвергается. Это единогласное' мнение и в этом отношении сомнений нет никаких?" — спрашивает он.

Воробьев отвечал односложно, будто отмахиваясь: "Да". И продолжил: "Тело обречено на высыхание и искажение. Его можно сохранить, только полностью погрузив в бальзамирующую жидкость. При этом, — добавил он, — эти изменения будут заметны только для тех, кто его близко знал, но для тех лиц, которые будут приезжать из дальних областей, облик его сохранится настолько, что они всегда узнают знакомое им лицо Владимира Ильича. Для этого, — предлагает Воробьев, — надо сделать сосуд из металла благородного, из серебра или из стекла, сверху прикрыть крышкой, сделанной из зеркального стекла, и погрузить туда тело Ленина".

Розанов тотчас реагирует на это убийственной репликой: "Что же, мы должны сохранять тело в коробке, в ванне или в банке? А эстетично ли это?"

Далее обсуждалась проблема сохранения тела в атмосфере азота, предлагаемая и горячо отстаиваемая Савельевым. Эта в целом весьма разумная идея, по крайней мере с точки зрения приостановки окисления жира, которое неизбежно происходит при доступе кислорода воздуха, встречает, однако, возражения Красина. Красин, ссылаясь на инженерный опыт, полагает, что вытеснение воздуха из саркофага и замена его азотом — проблема технически весьма сложная. Кроме того, ведь в теле все равно будут идти анаэробные процессы, в том числе микроорганизменные, кроме того, наступят различного рода восстановительные реакции.

Наконец, Красин выступает со своим предложением о замораживании. Ему тотчас возражает Вейсброд: "Но ведь товарищи определенно высказываются, что наступит разрыв тканей и клеток и это может изменить очертания". Сдерживая раздражение, Красин спрашивает его: "В момент замораживания или в связи с последующим оттаиванием?" Ответ: "В самый момент замораживания". Красин взрывается: "Я не совсем уясняю себе последнее возражение. Опыты с замораживанием трупов в анатомическом театре установили, да и вообще нам известно, что замороженные трупы человека внешне отличий особенно сильных не имеют. Что будет дальше в результате оттаивания? Тут можно опасаться больших изменений. Но само замораживание при условии, что дальше температура остается неизменной, как будто больших изменений, вроде разрыва тканей и сосудов, которые меняли бы форму лица, не производит". Воробьев, внимательно его слушавший, неожиданно его поддерживает: "Да, при температуре минус 10–12 °C тело не будет изменяться". Казалось бы, чего еще искать! Лучше вариант, чем предложение Красина, найти трудно. Однако Дзержинский осторожен: "Это вопрос, который подлежит более детальному обсуждению. Нужно его еще проработать".

Принятое решение весьма скромное: надо удалить внутренности, лицо покрыть вазелином. Что касается введения в ткани масел или помещения тела в атмосферу азота, то с этим надо подождать.

"Думаю, — без энтузиазма заключил Дзержинский, — на этом совещание с профессорами закончим". Все повисло в воздухе, окончательного решения еще не было.

10 марта 1924 года было решено тщательно осмотреть тело Ленина. Спустившиеся в склеп ученые Абрикосов, Воробьев, Дентин, Вейсброд и Савельев зафиксировали основные изменения. После осмотра тела комиссия долго и тщательно составляла протокол. Снова обсуждали, что делать. Может быть, действительно следует тело заморозить? Сошлись все на том, что максимум тело можно сохранить один — два месяца, а затем его надо предать земле.

12 марта сделана еще одна попытка найти решение. Красин собирает на совещание медицинскую комиссию и приглашает принять участие в дискуссии известного ленинградского патологоанатома Г. В. Шора, который разработал свой метод изготовления анатомических препаратов с применением глицерина. Это совещание, полное недоговоренностей, осторожных формулировок и пессимизма, стоит того, чтобы о нем рассказать подробно.

На вопрос: "Что же делать?" — Шор предлагает прежде всего уменьшить воздушное пространство над телом, чтобы меньше было высыхание, затем он говорит, что и в бальзамирующей жидкости тело не удастся сохранить, так как одежда даст окрашивание. "Так что я думаю, — резюмировал он, — что от сохранения в жидкости придется совершенно отказаться, это является нецелесообразным". Затем вдруг Шор предлагает лакировать кожу лица для разглаживания морщин, как это делается косметологами, тело же "в таком виде, в каком оно находится сейчас, может быть сохранено еще максимум на 3–4 месяца". А чтобы вид тела был лучше, Шор предлагает бесцветные стекла в крышке гроба заменить на розовые.

Абрикосов пытался осторожно поддержать уважаемого Шора: "Вопрос ставится так, что, может быть, у нас имеется средство, которое даст профессор Шор, а именно обеззараживание с последующим применением глицерина, и в таком случае тело может быть сохранено".

Шор упорно ищет возражения: "Да, у нас хорошие результаты, но не для кожи: тут без пигментации не обойдется. Так что я лично, как автор этого способа, сказал бы, что в данном случае он неприемлем".

Красин пытается уточнить: "Вы опасаетесь изменения цвета кожи?"

"Да, но и усыхание возможно", — отвечает Шор.

Красин, как инженер, грамотно объясняет ему, что уменьшение закрытого пространства над телом для установления водного равновесия, особенно при низких температурах, не имеет большого значения. "У меня нет справочной книжки Хита под рукой, — говорит он, — но я могу вас уверить, что речь идет тут лишь о нескольких кубических сантиметрах".

Прямолинейный Савельев не выдерживает и грубо спрашивает Шора: "Вы чего, собственно, боитесь?"

Шор вновь говорит об усыхании и изменении цвета кожи: "Просто она делается буроватой и имеет вид высохшей кожи".

Красин пытается в наилучшем виде представить способ Шора: "Погружение тела в ванну и держание его в жидкости с постоянно возрастающей концентрацией спирта, а затем введение глицерина и оставление на несколько месяцев в такой жидкости, по всей вероятности, гарантирует нам, что по истечении определенного числа месяцев мы будем иметь возможность вынуть тело из этой жидкости и открыть доступ к нему для обозрения".

Ответ Шора: "Я думаю, что это не выйдет". На все вопросы Шор упорно твердит об изменении цвета кожи, которая станет пергаментной и более коричневой. "Если употреблять формалин, — утверждает он, — то он всегда дает бурый цвет". И далее: "Вероятнее всего появление этих пятен можно объяснить влиянием формалина, сернистых газов, соединенных с кровяными пигментами".

Туманные ответы Шора в конце концов вынуждают Воробьева выступить с подробной программой действий. Воробьев, судя по всему, изменил обычной своей осторожности. "Поскольку, — говорит он, — имеется предоставленный трехмесячный срок, необходимо обработать тело тремя способами: ввести бальзамирующую жидкость через сосуды, погрузить тело в жидкость, а в труднодоступные места ввести раствор путем инъекций. Затем, — утверждает он, — я убежден, что глицерин не ухудшит цвет лица Владимира Ильича. Также возможно будет в дальнейшем применять и цветное освещение, то есть цвет лампочек. Поскольку голова находится еще в таком состоянии, которое допускает поправление, то способ Шора в настоящее время должен быть применен", — заключает Воробьев.

Дешин спрашивает его: "А что же надо делать конкретно?" Воробьев излагает по сути готовую программу, в которую он уже и сам верит безусловно. "Вынуть тело — раз, удалить всю жидкость — два, подвергнуть тщательной прочистке все тело, промыть, если это возможно, все сосуды, кроме головы, для того чтобы удалить отовсюду кровь, заменить эту жидкость, которая в данный момент там находится, спиртами, удалить предварительно хлористый цинк, вычистить тщательно внутренние органы, а по отношению к глицерину применить способ препарирования глицерином".

Эта программа воодушевила даже Шора. "Нельзя брать сразу глицерин, — замечает он, — а сначала более слабый раствор. Все места, где замечено гниение, надо обработать формалином, частично удалить их, заменив марлей".

Осторожный Дешин предлагает скромные меры: "Где немного впрыснуть, где немного помазать, где ввести формалин, но если всего это будет недостаточно, то остается единственный способ — заморозить". Красин тут же спрашивает: "Профессор Шор, по поводу замораживания вы не считаете возможным высказаться?" Шор: "Мне трудно".

В заключение все согласились с Красиным, что такого метода бальзамирования, который обеспечил бы сохранение тела Владимира Ильича в его теперешнем состоянии на неопределенно долгий срок, по-видимому, не имеется.

В этот же день другая, более высокая инстанция — исполнительная тройка под председательством Молотова приняла решение: "Признать необходимым немедленно приступить к обработке тела В. И. Ленина жидкостями по методу сохранения естественной окраски тела, разработанному профессором Шором". Однако и это решение осталось только на бумаге.

Домашний анализ итогов последних совещаний, о которых подробно рассказал Воробьев Збарскому, убедил последнего по крайней мере в том, что, во-первых, никакого определенного решения в правительственной комиссии по сохранению тела Ленина еще нет, во-вторых, что Воробьев за время дискуссий постепенно преисполнился уверенностью, что он все-таки лучше других понимает дело и вполне справился бы с бальзамированием тела Ленина, в-третьих, что эту проблему надо решать немедленно, так как в теле скоро наступят совсем уже необратимые изменения и оно будет погребено.

Однако ведь уже есть решение Молотова о закупке оборудования и создании условий для глубокого замораживания тела Ленина в соответствии с предложениями Красина! Более того, работы в Сенатской башне уже начались. Вот тогда-то и возник совершенно необычный план у Збарского, который он блестяще осуществил.

Перед самым отъездом Воробьева в Харьков 12 марта Збарский уговаривает написать письмо Збарскому, задним числом, под его диктовку. Збарский объясняет нерешительному Воробьеву: такое письмо позволит сделать предложение "от нашего общего имени", конечно, оговорив, что это будет только попытка. "Кроме того, — вспоминает Збарский, — я ему обещал, что я договорюсь, в случае если это дело будет поручено, что оно будет сохранено в полной тайне. Таким образом, как будто бы большого риска нет, а главное, нет опасности, что нас "затюкают", чего особенно боялся Воробьев".

Вот основные выдержки из текста этого необычного письма:

"Нечего и говорить, — вспоминает Збарский, — с каким трудом он (Воробьев) вымучивал каждую фразу этого письма, боясь, чтобы я это не мог использовать как его определенное предложение взять на себя эту работу". Збарский тотчас забрал письмо из рук Воробьева, боясь, что он может еще передумать, и тут же убедил написать второе письмо на имя Красина.

Это письмо звучит несколько иначе: "… при всех условиях, даже при последующем замораживании (выделено мною. — Ю. Л.), необходимо погружение тела в жидкости для пропитывания, так как это единственный способ, в комбинации с инъекциями и другими манипуляциями, который остановит процесс".

На следующий день, 13 марта, Збарский передал письмо Воробьева в секретариат Красина. Сам же он решил сыграть ва-банк, обратившись лично к Дзержинскому, который должен выступить в роли козырного туза. Вечером 13 марта Збарский отправился на квартиру к П. А. Богданову (председателю ВСНХ РСФСР, который хорошо знал Збарского по работе института биохимии) и обратился с просьбой устроить ему аудиенцию у Дзержинского, занимавшего в это время пост председателя ВСНХ СССР. Богданов тотчас позвонил Дзержинскому, и тот, будучи больным ангиной, назначил Збарскому свидание в субботу, 14 марта, у себя на квартире в Кремле в 10 часов утра.

В назначенный час Збарский был у Дзержинского. Збарский прекрасно продумал сценарий всего разговора. Он спросил Дзержинского, есть ли решение о захоронении тела Ленина, и, получив неопределенный ответ, заявил: "Мы готовы спасти тело". На вопрос Дзержинского: "Кто это мы?" — Збарский твердо ответил: "Я и Воробьев". Дзержинский вначале был озадачен, но, подумав, сказал: "Вы знаете, мне это нравится. Все-таки, значит, есть люди, которые могут взять на себя это дело и рискнуть". Затем Збарский дал прочитать Дзержинскому письмо Воробьева, которое, видимо, окончательно убедило Дзержинского принять предложение своего необычного гостя. Смелостью (или дерзостью) Збарский расположил Дзержинского, который повел с ним разговор далее в дружеском тоне, заметив: "Я один, конечно, не могу принять никакого решения и доложу об этом правительству. Я полагаю, что ваше предложение будет принято, и с моей стороны вы встретите всякое содействие и помощь в столь трудной работе". Збарский понял, что он окончательно выиграл дело, его уже не смутило малоприятное предложение Дзержинского: "Я советую вам сейчас же повидаться с Красиным, так как неудобно, что вы, будучи знакомы с ним, обратились не к нему, а прямо ко мне".

Тут же Дзержинский позвонил Красину и попросил незамедлительно принять Збарского. Можно представить себе, как был расстроен и взбудоражен Красин. Он принял Збарского стоя, не подав ему руки: "Что вы там надумали с Воробьевым? Ваш Воробьев баба, он выступал на совещаниях, ничего конкретного не предлагая, а больше критикуя другие предложения. Вы же совсем набрали в рот воды и даже не произнесли ни одного слова. Между тем вы больше других понимаете, что замораживание должно дать свои результаты. Я с вами разговаривал больше месяца назад об этом и мог надеяться, что вы за это время обдумаете мое предложение и поддержите его. А теперь вы прибежали с каким-то неконкретным предложением. Скажите мне, что вы собираетесь делать?"

Збарский оправдывался тем, что все равно уже решено тело похоронить, а если ничего и не получится, то не все ли равно: похоронить его сегодня или одним — двумя месяцами позже. Красин же был оскорблен тем, как за его спиной его "обошли", и на вопрос: "Что вы, собственно, теперь от меня хотите?" — Збарский, чувствуя свою неуязвимость, пренебрегая вежливостью, заявил: "Меня к вам направил Дзержинский, а я, собственно, от вас ничего не хочу".

На следующий день, в воскресенье, Збарский позвонил Воробьеву в Харьков, сообщил ему, что "дело окончательно решено и нам, — подчеркнул он, — будет поручена эта работа" и что "обратного хода уже нет", на что расстроенный Воробьев сказал: "Вы и себя и меня погубите".

Самое любопытное состояло в том, что 14-го же марта, когда Збарский совершил свой визит к Дзержинскому, а потом и к Красину, состоялось заседание тройки во главе с Молотовым. Оно полностью одобрило предложение Красина и все инженерные решения этого проекта. В постановлении было сказано: "1. Приступить немедленно к детальной разработке и осуществлению сохранения тела В. И. Ленина при низких температурах. 2. Утвердить проект стеклянного саркофага, представленный Мельниковым". Более того, намечен даже срок исполнения — 6 недель. Однако Збарский своим неожиданным ходом полностью заблокировал эту в целом вполне обоснованную и грамотную идею.

Красину ничего не оставалось, как немедленно отправиться в Харьков и самому познакомиться с музеем и всем, чем располагал Воробьев. "Что вы предлагаете по сохранению тела Ленина?" — спросил Воробьева Красин в Харькове. "Я ничего не предлагаю и думаю, что Збарский никаких в этом смысле заявлений не делал", — ответил Воробьев. "Тогда непонятно, почему Збарский от своего и вашего имени сделал такое заявление. Правильно ли я вас понимаю, — продолжал Красин, — что вы хотите иметь официальное предложение от комиссии и тогда вы дадите ответ". — "Совершенно правильно", — ответил Воробьев.

Красин передал через наркома здравоохранения Украины письмо Воробьеву с предложением принять участие в работе по сохранению тела В. И. Ленина. "В случае вашего согласия, — написал Красин, — прошу вас меня об этом известить, а также о сроках, когда вы могли бы приступить к этой работе". Это было 17 марта 1924 года.

Воробьев написал ответ Красину 18 марта: "Сочту долгом предложение принять. Убежден, что предлагаемый метод погружения в жидкость является единственным из безопасных и что другого метода, столь достоверного для дальнейшего сохранения тела, в данное время нет. После четырехмесячной обработки тело, уже изменившее форму и окраску, может быть не менее, чем в настоящее время, пригодно для обозрения и что происходящие процессы разложения и усыхания прекратятся".

В письме Воробьев оговаривает свои права: производить необходимые разрезы на теле, инъекции и те манипуляции, которые будут необходимы; право выбора сотрудников и просьбу об осмотре членами исполнительной тройки тела до начала работы.

Письмо Воробьева нарком здравоохранения Украины Гуревич передал Красину, присовокупив свое мнение на этот счет: "Я знаю профессора Воробьева как лучшего в составе техника и практика в деле консервации трупов. Он буквально художник в этой области. Если кто-нибудь еще может спасти положение, так это безусловно он, и только он".

21 марта 1924 года Дзержинский от имени комиссии ЦИК СССР по организации похорон В. И. Ленина направляет Воробьеву письмо:

"Комиссия предлагает вам, Владимир Петрович, принять необходимые меры для возможно длительного сохранения тела в том виде, в каком оно находится ныне. Комиссия предоставляет вам право в выборе сотрудников и применения тех мер, какие вы найдете нужными".

Между тем в течение этого времени на теле наступали все большие и большие изменения. Это констатируют 15 и 20 марта Б. С. Вейсброд и В. Н. Розанов.

25 марта 1924 года утром В. П. Воробьев приехал в Москву вместе с прозектором А. Л. Шабадашем и окулистом Я. Г. Замковским. Все они поселились в гостинице недалеко от Красной площади. В этот же день Воробьев навещает Збарского, которого он вновь упрекает за то, что он "втащил его в это дело", и просит помочь написать письмо в комиссию ЦИК СССР, в котором еще раз оговорить все условия предстоящей работы. Среди постоянных сотрудников Воробьев назвал профессора П. И. Карузина (анатом), профессора Б. И. Збарского (биохимик), доктора А. Л. Шабадаша (прозектор анатомического театра), доктора А. Н. Журавлева и доктора Я. Г. Замковского. Воробьев просил также до начала работы составить детальное описание состояния тела с занесением в протокол расцветки кожных покровов. Максимальный срок полного окончания работы он определил в 4 месяца. Начало работ — предположительно в среду 26 марта 1924 года.