Моему молодому читателю

За год до первой мировой войны в России с огромной помпой было отпраздновано трехсотлетие дома Романовых. Через четыре года династия полетела в уготованную ей пропасть. Я был верным слугой этой династии, так как же случилось, что я изменил государю, которому присягал еще в юности?

Каким образом я, «старорежимный» генерал, занимавший высокие штабные должности в императорской армии, оказался еще накануне Октября сторонником не очень понятного мне тогда Ленина? Почему я не оправдал «доверия» Временного правительства и перешел к большевикам, едва вышедшим из послеиюльского полуподполья?

Если бы этот крутой перелом произошел только во мне, о нем не стоило бы писать, мало ли как ломаются психология и убеждения людей. Но в том-то и дело, что я был одним из многих.

Существует ошибочное представление, что подавляющее большинство прежних офицеров с оружием в руках боролось против Советов. Но история говорит о другом. В пресловутом, «ледяном» походе Лавра Корнилова участвовало вряд ли больше двух тысяч офицеров.

И Колчак, и Деникин, и другие «вожди» белого движения вынуждены были проводить принудительные мобилизации офицеров, иначе белые армии остались бы без командного состава. На службе в Рабоче-Крестьянской Красной Армии в разгар гражданской войны находились десятки тысяч прежних офицеров и военных чиновников.

Не только рядовое офицерство, но и лучшие генералы царской армии, едва немцы, вероломно прекратив брестские переговоры, повели наступление на Петроград, были привлечены к строительству вооруженных сил молодой Советской республики и за немногим исключением самоотверженно служили народу.

В числе русских генералов, сразу же оказавшихся в лагере Великой Октябрьской революции, был и я.

Я не без колебаний пошел на службу к Советам.

Мне шел сорок восьмой год, возраст, когда человек не склонен к быстрым решениям и нелегко меняет налаженный быт. Я находился на военной службе около тридцати лет, и все эти годы мне внушали, что я должен отдать Жизнь за «веру, царя и отечество». И мне совсем не так. Просто было прийти к мысли о ненужности и даже вредности царствующей династии — военная среда, в которой я вращался, не уставала твердить об «обожаемом монархе».

Я привык к удобной и привилегированной жизни. Я был «вашим превосходительством», передо мной становились во фронт, я мог обращаться с пренебрежительным «ты» почти к любому «верноподданному» огромной империи.

И вдруг все это полетело вверх тормашками. Не стало ни широких генеральских погон с зигзагами на золотом поле, ни дворянства, ни непоколебимых традиций лейб-гвардии Литовского полка, со службы в котором началась моя военная карьера.

Было боязно идти в революционную армию, где всё «подставлялось необычным, а зачастую и непонятным;

Служить в войсках, отказавшись от чинов, красных лампасов и привычной муштры; окружить себя вчерашними нижними чинами» и видеть в роли главнокомандующего недавнего ссыльного или каторжанина. Еще непонятнее казались коммунистические идеи — я ведь всю жизнь тешился мыслью, что живу вне политики.

И все-таки я оказался на службе у революции. Но даже теперь, на восемьдесят седьмом году жизни, когда лукавить и хитрить мне незачем, я не могу дать сразу ясного и точного ответа на вопрос, почему я это сделал.

Разочарование в династии пришло не сразу. Трусливое отречение Николая II от престола было последней каплей, переполнившей чашу моего терпения. Ходынка, позорно проигранная русско-японская война, пятый год, дворцовая камарилья и распутинщина — все это, наконец, избавило меня от наивной веры в царя, которую вбивали с детства.

Режим Керенского с его безудержной говорильней показался мне каким-то ненастоящим. Пойти к белым я не мог; все во мне восставало против карьеризма и беспринципности таких моих однокашников, как генералы Краснов, Корнилов, Деникин и прочие.

Оставались только большевики…

Я не был от них так далек, как это могло казаться. Мой младший брат, Владимир Дмитриевич, примкнул к Ленину и ушел в революционное большевистское подполье еще в конце прошлого века. С братом, несмотря на разницу в мировоззрении и политических убеждениях, мы всегда дружили, и, конечно, он многое сделал, чтобы направить меня на новый и трудный путь.

Огромную роль в ломке моего миросозерцания сыграла первая мировая война с ее бестолочью, с бездарностью верховного командования, с коварством союзников и бесцеремонным хозяйничаньем вражеской разведки в наших высших штабах и даже во дворце самого Николая II.

Поэтому эту правдивую повесть о себе я и хочу начать с объявления нам войны Германией и ее союзниками.

М. Д. Бонч-Бруевич,

генерал-лейтенант в отставке

Москва. Июль 1956 г.