"Чисто случайно" - читать интересную книгу автора (Камерон Джереми)

Глава одиннадцатая

Пришел Док Фрэнсис и раздернул занавески.

— Доброе утро, Ники, — говорит, — сейчас суббота, восемь утра. Как ты себя чувствуешь?

В комнате было прохладно: работал кондиционер. Если не считать того, что все у меня — от макушки до пяток — дико болело, я чувствовал себя на миллион баксов. Я был в Голливуде. Мне приносили свежевыжатый апельсиновый сок, точь-в-точь как а кино.

— Док, — говорю ему, — мне кажется, вы сам господь бог.

— Да нет, я не господь, хотя в чем-то мы с ним похожи. Ну как думаешь, можешь ты подняться?

— Попробую.

Я попытался приподняться, но тут же с криком повалился обратно.

— Дайте пять, Док, — говорю, — думаю, дело пойдет.

Я попробовал снова и теперь уже так не кричал. Вытянул ноги из-под одеяла — гляжу: одежду-то они с меня сняли. Ну, ладно. Потом гляжу: везде пятна крови, по всему телу. Черт, да и по всем простыням. «О черт», — говорю. И кусочки грязи, и какие-то веточки, а может, и ящерицы, и змеи тут же; нет, змей на Ямайке отродясь не бывало.

— Может, хочешь в ванную?

— Нет проблем. Не беспокойтесь, Док. Вот только не хотелось бы засорять вам канализацию.

— Ванная рядом. Вот полотенце. Я положил там бритву, если, конечно, ты сумешь побриться. Только не намочи плечи, слышишь меня? Маленькие порезы и царапины значения не имеют. Можешь перед выходом из ванной смазать их антисептиком.

Даже мамаша никогда не давала мне бритву. Говорила, сам покупай.

— Я справлюсь, Док, я теперь в порядке, — тут я снова заорал.

— Когда сможешь, приходи к нам в столовую, мы сегодня завтракаем поздно.

Поздно означало в восемь утра, когда в постели валяются одни только туристы. Он ушел.

Про ванну даже рассказывать неохота. Когда я в нее залез, то вообще думал, что оттуда не выберусь. Но все-таки выбрался. Герой, да и только. Помазался антисептиком — так, что даже кожа сияла. Весь в смазке, прямо как презерватив.

Побриться получилось только с одного боку. Почистил зубы, заодно выковырял оттуда муравьев. Причесал волосы — словно дерево потряс.

Потом пошел вниз, в одежде, что они для меня положили. Только развеселая рубашка и шорты, прямо как долбаный янки.

— Всем привет, — говорю.

Они прямо отпали. Только Джейн эта так и прыснула, а те двое хихикают потихоньку. Почувствовал себя этаким боснийским беженцем на выходе из благотворительной лавки.

— Садитесь, пожалуйста, — говорит миссис Док, — насколько я помню, мы с вами должным образом друг другу не представились. Меня зовут Катрина. Прошу вас, чувствуйте себя как дома, не стесняйтесь.

— Я будто в кино попал, — говорю, — апельсиновый сок, кондиционер и люди друг другу представляются. Простите, что не пожимаю вашу руку, миссис, этого я пока не могу.

Уселся кое-как, чувствую себя круглым идиотом; потом, правда, стало немного полегче: Джейн стала хихикать и подзуживать, мол, посмотрите, в каком он состоянии, и они все тоже стали хихикать и шлепать ладонями по столу, и я тоже вслед за ними, вот только это было больно.

Выпил сок. Есть вообще ничего не мог, едва кусок блина холодного осилил.

— После завтрака я еще раз осмотрю твои раны, — говорит Док, — поешь, что можешь, а потом, я думаю, будет неплохо, если ты расскажешь нам о том, что навлекло на тебя приключившуюся с тобой беду.

И я рассказал им. Все, что знал. Даже о том, как сидел в одной камере с этим Слипом.

Короче, рассказал им все, как оно, по моему разумению, было.

Освободился я, значит. Потом участковый Джордж ко мне подъехал. Подкатился, дескать, потому, что Рамиза кто-то отметелил, а коппера кто-то пришил. Легавые почему-то решили, что я с этим как-то связан. Они подумали, что я стану мстить за Рамиза. Решили, что раз оно так, то я стану стучать им на чувака, который сержанта ихнего вонючку замочил. Надо полагать, они хотели, чтобы я, в конце концов, с кем-то разобрался, а может, кого-то и порешил. Неофициально, мол. Короче, снаружи у Старины Билла все было как положено, по закону. Но на деле они хотели кого-то убрать и были не против за это отслюнить.

До сих пор я считал, что все это, может быть, каким-то образом и вправду связано со мной тоже, но уж точно не так круто, как по ихнему выходило.

Я отмотал свой срок и когда вышел, одного хотел — отоспаться. Ну, еще пивка попить, оттрахать пару-тройку телок, может, разузнать насчет слиповых ямайских заморочек. Короче, чтоб все тихо-мирно. Этот Рамиз кому-то наступил на хвост — его проблемы. Ну да, сходил, проведал его, так он меня никогда не просил ни во что встревать. Сержанта гребаного Гранта пришили, ну и хрен с ним. Гробовщикам прибыток.

Потом все повернулось по-другому. Я мало сказать не напрашивался — на кой хрен мне это надо — а только оказался в героях дня. Сперва меня ославили после цирка на почте. Потом тачку Джимми Фоли обстреляли, а нашей Шэрон грозили какие-то девки. Потом Дина и Джорджа, и меня побили, и мы оказались на койках рядом с Рамизом, хлебали из одного чайника. Потом кто-то порезал Норин. Потом мне сели на хвост аж до самой Ямайки. Я понимал, что это чьи-то козни, все понимали, что это чьи-то козни, а я — их причина. Только вот сам я эту причину убей бог не понимал.

— Наверняка это чьи-то козни, — говорю. Говорю, а сам все думаю: ну зачем они потащились за мной на Ямайку? Сперва они, типа, предупреждали меня, хотели, может, чтоб я не лез на чужую делянку. Потом, когда их, видать, крепко прижало, как тогда, с сержантом Грантом, — может, они решили, что их заметили, засекли, — собрались отправить меня прямиком на тот свет.

— Наверняка кто-то за всем этим стоит, — говорю, — только я прежде никогда это дело как следует не обмозговывал. Ни разу не складывал все в одну картину — вот только теперь, когда сижу тут с вами да попиваю апельсиновый сок.

— Что ты имеешь в виду, Ники?

— До сих пор я думал, что кто-то хочет убрать меня, а почему — не знал. А сейчас, когда я взглянул на все как бы со стороны, вижу, что дело тут не только во мне. Одних ребят, кого я знаю, поколотили, других почему-то нет. А может, мы все вместе стали чего-то там ковырять на ихней делянке?

— На чьей делянке?

— А хер его знает… ой, бля бу… миссис Док, вот дерь… короче, извините бога ради, с языка слетело…

— Ничего, все в порядке, Ники, ведь вы пытаетесь сосредоточиться. Продолжайте, пожалуйста.

— Да не знаю я, чья. До сих пор понятия не имел. Чиф-суперинтендент, старшая инспекторша по пробации и Мики Казинс. Как вам такой компот? А может, не по мою они конкретно душу; может, все это оттого, что кто-то покусился на их делянку? Может, у них типа эксклюзив на рынке, и не желают они терпеть чужого духу? А может, они все вокруг контролируют, все у них схвачено, и они просто предупреждают других прочих на всякий случай: не влезай — убьет. А?

— Продолжай, пожалуйста.

Я хотел подумать, но для этого надо было сглотнуть. Сглотнуть было больнее, чем просто дышать. Однако сглотнул.

— Теперь, значит, почта эта. На почтах крутятся агромадные бабки. Часто тут завязана крутая наркота. Всякий, у кого есть пугач, идет грабить почту, это плевое дело. Кто-то срывает большой куш, полдня шум-гам-тарарам, потом все стихло — и тишина. Отличный бизнес. Возможно, кто-то это дело контролирует, типа помечает, галку ставит — где и когда. Ясное дело, этому чуваку не в жилу, когда кто-то его планам помехи строит.

Я еще пару раз сглотнул и еще подумал.

— Тачки — это тоже о-го-го какие бабки. Может они и не чесались, когда всякие шибздики тырили разные там «опель-астры» да «гольфики» для таких, как этот Рамиз. Но потом он возомнил о себе, замахнулся на «джипы» и «порши». Потом с ним приключилась беда, и он угодил в больницу. А как же — «джипы» и «порши» должны поступать без сбоев. Стырили, по-быстрому в Тилбери-порт, в контейнер, на борт и с концами — главное, чтоб раньше, чем сработает «маячок», из тех, что ставят теперь на крутые тачки — бип-бип! На этих «поршах» они такие бананы срубают. А тут этот Рамиз встрял, к тому же «ягуар» себе заныкал, они его отобрали, а он обиделся и к ним в гости попер. Тут они и прочухали для себя угрозу, понимаете, к чему я клоню?

Слишком уж много совпадений: Дина порезали, а Джимми обстреляли, когда оба они тихо вкалывали каждый на своей маленькой делянке. Может, конечно, и они кому-то на мозоль наступили: может, кто-то на этом месте уже наладился большое дело делать и большие прибыли получать.

Когда вернусь, задам пару вопросов нашей Шэрон насчет того, чем она сейчас занимается и вообще. Думаю, предупреждали ее не только потому, что она сеструха моя.

Ну, и наконец — они прознали насчет моей поездки на Ямайку. Тут они подумали — вот это уж точно неспроста: готовится что-то серьезное. Лежаки? Может, у них крупный заказ на лежаки? Шезлонги могут обрушить их рынок? Чепуха. Наверняка они подумали, что я еду закупать ганжу или крэк. Вот они и кинулись за мной, поглядеть, как и чего, может, и пришить меня между делом. Господи. Да, это оно и есть.

Я много об этом думал. До чего-то я допер еще ночью, до чего-то в ванне, а до чего-то вот сейчас, когда все это перед ними раскладывал. Чувствую — сил нет, как устал.

Глупо, конечно, — говорю, — мы ведь всего-то хотели типа поработать по-честному. Я-так теперь хочу спокойной жизни. И уж меньше всего нам охота с ними воевать. Я и понятия не имел, что у них так все кругом схвачено да завязано. А тут выясняется, что главное для них — это убрать нас с ихней делянки и чтоб непременно ногами вперед. Нехорошо все это, некрасиво. Они все снюхались, меж собой договорились. Все у них распилено — бизнес в Уолтемстоу весь между ними поделен, стригут себе дивиденд и чтоб никому ни крохи от него — отвали! Позарился на большее, чем имеешь — тебе предупреждение. Встрял куда по-серьезному — размажем по стеночке.

Док и его миссис, и эта Джейн попивают себе апельсиновый. Что еще делать в субботу утром — только апельсиновый сок и трескать. Потом док Фрэнсис говорит:

— Мне кажется, — говорит, — что они, возможно, начали забывать об осторожности, поскольку искренне считают, что ты, мой юный друг, представляешь для них угрозу. Если человек хватается за мачете — любой белый человек, который берется за мачете в качестве оружия на Ямайке, — значит, он забыл об осторожности. Разумеется, в сельской местности и по сей день имеют место нападения с применением мачете, но типичное орудие убийства в наши дни это все-таки пистолет или револьвер. Но они — иностранцы, и поэтому огнестрельного оружия у них быть не могло. Мне очень жаль, но я должен признать тот факт, что, как я полагаю, они намеревались лишить тебя жизни, мой юный друг Ники. Если бы они, умерщвив тебя на тропе, бросили твое тело в кустарник, тебя бы не обнаружили и спустя несколько недель, быть может, даже месяцев.

— Ни фига себе шуточки, да? Ну ладно — охота тебе провести отпуск на солнечной Ямайке, так будь готов, что тебя тут грабанут по-легкому — это еще куда ни шло, но разве это дело, когда трое обормотов из Уолтемстоу вдруг решают, что ты кому-то на этой планете мешаешь, и поэтому тебя следует немедленно порубить и в кустарник.

Короче, мы выпили еще немного апельсинового сока, а потом я еще выпил примерно восемнадцать чашек ихнего кофе. Лично я так и не почувствовал разницы между ихним кофе и «Нескафе», правда, ихний раз этак в десять покрепче, хотя все вокруг продолжали клясться и божиться, что это самый лучший кофе в мире, ну самый-рассамый. Другой бы спорил.

Да, кстати, ведь к полудню мне должны подвезти в Мейвис-Банк образцы товара.

Док вызвался за ними смотаться. Ну просто мировой мужик этот Док, как будто ему больше нечем было заняться в субботу. Надо было встретить этого чувака Оскара у почты в двенадцать, обрисовать ему ситуацию. Оскар ему поверит — доктор все-таки. Док отдаст ему бабки в обмен на кофе. Потом заберет мою сумку из гостинички и заплатит хозяйке за двое суток. И все довольны. Возможно, хмыри долбаные из Уолтемстоу где-то поблизости бродят, но меня-то нет как нет.

И ни слова про Старину Билла.

— Спасибочки, Док, — говорю, — ваш должник по гроб жизни.

— Всегда пожалуйста. Ну, я пошел.

И с тем уехал.

Доктора не было часа два. Вернулся посмеиваясь.

— О господи, — говорит, — полагаю, что вы, молодой человек, большой любитель кофе. Надеюсь, все ваши друзья и знакомые тоже любят кофе. Вы хоть представляете себе, сколько вы его тут купили?

— Не знаю, заказал сколько-то на пробу, мешочек.

— Мешочек и есть. Надеюсь, он влезет в аэроплан.

Он вытащил мешок из багажника. Его тачка вся пропахла кофе. Кофе этим пахла вся улица. Затащил мешок в холл, и во всем доме запахло кофе.

Слип наказал мне взять пустую сумку. Там лежала только смена белья. Теперь мы набили эту здоровенную сумку кофейными зернами так, что она чуть не лопнула, а потом заполнили ими две большие хозяйственные сумки из универсама, которые я прихватил из дому, потому как слышал, что за границей таких сумок нет. Эти две были очень большие сумки, а первая — ну просто огромная. Но зерна все равно остались, и я отдал их Доку и миссис Док. Сперва они отказывались, но когда я пригрозил, если не возьмут, жениться на их дочери, сразу согласились. Немного зерен тут же помололи, и все выпили по чашечке. Потом еще по одной.

Кофе как кофе, ничего уж прямо такого особенного. Только они наперебой стали кричать, что второго такого во всем мире нету, и я остерегся возразить.

Одно только — это кофе не прогоняло сон. Меня от него колбасило, но спать все равно хотелось. Колбасило, выходит, во сне. Может, я дрых потому, что в одном плече стреляло, в башке тоже постреливало, все тело ныло, а обе руки — на помочах. Да уж, отжаться бы я сейчас не смог. А может, дело тут в махоньких таблетках, которые мне доктор скармливал. Одним словом, два дня я был в отключке, всю дорогу дрых в своей берлоге и вылезал только к приему пищи.

Я предложил, что перееду в гостиницу. До рейса домой было еще несколько дней, вот я и предложил. Не то чтобы всерьез, конечно, так что, слава богу, они типа не расслышали. Только подергали губами и на меня нахмурились.

— Ники, — говорит миссис Док, — вы наш гость. Мы и подумать не можем, чтобы вы куда-то там переехали, особенно в том состоянии, в каком вы сейчас находитесь, вам ясно?

Тут эта Джейн захихикала.

— И потом, Ники, — говорит, — выпусти тебя из Кингстона, так через пару дней вспыхнет война между гангстерскими кланами. Ты — человек опасный, одним словом, угроза обществу.

— Джейн, — говорит доктор, — полагаю, ты снова подсмеиваешься над юным Ники, а ведь он все еще больной человек, нехорошо.

— Вот-вот, — хихикает эта Джейн, — вы только взгляните на него: ну как же тут можно удержаться от смеха.

— Он должен остаться у нас, — говорит доктор, — и провести здесь день или два в тихой и спокойной обстановке, пока его дух и плоть не оправятся от болезни.

Я слушал, помалкивал.

Когда вылез с постели без гидравлики, уселся в ихнем патио, стал глазеть на горы и подставил солнышку бинты — пускай загорают. А когда понял, что смогу дотопать до автобуса, рассудил, что пришло время поглядеть на достопримечательности, посмотреть, короче, страну и слезть с ихней шеи хоть на пару дней.

Когда я стал вполовину походить на человека — да больше и ни к чему — доктор дал добро.

И я поехал.

Поехал я по Ямайке. Джейн отвезла меня на автобусную станцию, сказала, что хочет проследить, чтоб я благополучно убыл, а то все равно не поверит. Я взял билет до Монтего-Бей. Хотел въехать в этот Монтего-Бей по-тихому, невидимкой. Про этот самый Мо-Бей я уже слышал: остановишься там шнурок на ботинке завязать, а тридцать чуваков уже облепили — все хотят быть твоим корешем, показать тебе, где и что.

Приехал, гляжу — да не тридцать, а сто тридцать. Все ласковые такие, все хотят быть хоть лучшим другом, хоть чем.

Сперва этот автобус поехал в Очо-Риос — большие отели и порт. Солнышко сияет. Из Очо-Риос в Монтего-Бей — большие отели и порт. Солнышко все сияет. Я шуганул чуваков, сказал, что в друзьях нужды не имею, спасибо. Купил футболку. Прошел где туристы ходят, видел туристов. Потом в сторону аэропорта, а там — в гостиницу, куда меня доктор заранее оформил. Ясное дело, горячей воды и тут не было.

Потом пошел на пляж. Надел новую майку, с портретом Маркуса Гарви. Майку, правда, так и не снял, джинсы тоже, чтоб местные не хихикали. Вспомнил о деле: позырил там и сям, как тут насчет этих самых шезлонгов.

На пляже все было без проблем, никто не лез, зато вокруг все та же крысиная возня, сплошная приставуха и агрессия. Я взял в забегаловке пиццу и кое-как добрался до гостинички, весь вечер смотрел по ящику баскет на пару с ночным сторожем.

На другой день на завтрак опять этот чертов кофе, потом сел в автобус Монтего-Бей — Негрил. Маленькие отели и никакого порта, на пароходе хрен подъедешь. Солнце все себе сияет. Негрил этот — местечко что надо, ни проблем, ни членовредительства. Взял четыре куска бисквита и питье в картонке. Вот и вся Ямайка.

Из Негрила позвонил Джейн, сказал время, когда приезжаю, если повезет, конечно. Всю дорогу до Кингстона трепался насчет крикета, вернее, слушал трепотню про крикет, потому как в крикете этом я ни черта не смыслю. Мужик, который рядом сидел, рассказал про все игры, что видел ещё до того, как я родился, — да и до того, как он сам родился, тоже. Может, он до сих пор там сидит, языком мелет. Когда мы прибыли, Джейн ждала меня в тачке; так я спасся от погибели в районе автостанции и на этот раз.

Махнул на прощанье тому балабону и говорю ей:

— Приветик, Джейн.

— Здравствуй, Ники, — отвечает, и чмок меня в щечку, у меня зубы так и клацнули. Вся беда в том, что больше она меня никуда целовать не сподобилась, эта Джейн. — Ну, как ты? — говорит, а сама улыбается, хохочет, вся такая милая, что у меня аж сердце зашлось от радости, что вижу ее. — Посмотрел нашу прекрасную страну, значит?

— Слип был прав и неправ, — говорю ей.

— Как это?

— А так. На общественных пляжах шезлонгов нет. Взять напрокат — бешеные бабки, хозяева шезлонгов — миллионеры. Одна беда: в частных отелях этих шезлонгов хоть жопой ешь. Но такого старья я в жизни не видал. Этакая древность, завезли, надо думать, сюда в придачу к допотопным тачкам, что годятся разве что на лом. Короче, тут, оказывается, есть не только лежаки, как мы думали, но и шезлонги эти тоже…

— Боже мой, Ники, — говорит она, — шезлонги! Ты по-прежнему бредишь какими-то шезлонгами!

— Нет, ты прикинь: во всех отелях — шезлонги! На общих пляжах клиенты так валяются, все задницы в песке. Это ж убожество, верно?

— Господи!

— И Ямайку я посмотрел.

— Ну да? Значит, не только шезлонги свои видел, но и Ямайка на месте?

— Был там, да. Рис с горохом, ромовый пунш, пицца, смачные ямайские телки на меня глазели, а я на них. Ну, чего мне еще не хватает, пока в самолет не влез?

Тут она решила, что я ее подначиваю, короче потянулась ко мне и шлёпнула. По мне, так лучше б еще раз чмокнула, а она шлепнула. По единственному неповрежденному месту — по губам. И говорит: «Ну, так как самочувствие, Ники? Тебе все еще больно?»

— Ага, — отвечаю, — все сплошь болит, но сейчас получше. Твой папаша не только душа-человек, золото, одним словом, но и лекарь хоть куда, так?

— По-моему, он очень хороший врач, верно. Я горжусь им. Ладно, а теперь скажи мне, как тебе наш остров и его пейзажи?

— Пейзажи у вас охренительные, Джейн. Просто чумовые у вас тут пейзажи. Только вот Мо-Бей этот ваш, ну что за дыра, блин!

— Что ж, положа руку на сердце, не могу с тобой не согласиться.

Приехали домой. Ту ночь я снова спал в своей постели, а утром — и апельсиновый сок, и кофе, и все такое прочее. Мы только один раз еще поговорили, я и Джейн. Эта Джейн была женщина, поэтому не могла оставить все, как есть, и разговор оказался долгий и непростой.

Вечером мы — я, Док, его миссис и Джейн — как обычно, напились чаю, а потом Джейн позвала меня прогуляться — отпраздновать типа, что я от них уезжаю. Мы поехали куда-то в центр, а может, наоборот, в пригород. Только в той гостинице снаружи росли пальмы, а внутри ковры были как матрасы. Кондиционер работал так здорово, будто мы в холодильник попали. Атмосфера тоже была соответствующая.

Ребята в униформе подкрадывались так осторожненько, что я аж вздрагивал. Говорили осторожненько, осторожненько смешивали коктейли и куда как осторожненько забирали у вас денежки. В Уолтемстоу я таких гостиниц не видал.

— А здесь вообще глотают, что в бокалах, Джейн? — спрашиваю. — Или просто вдыхают?

Хихикнула.

— Про тех, кто сюда ходит, говорят, что у них и дерьмо не пахнет, — отвечает. — А сейчас можешь взять мне какой-нибудь чудный долгоиграющий коктейль. Например, дайкири, раз уж мы оказались в таком месте, — даже Джейн стала здесь говорить чуточку по-снобски, будто присмирела.

Я пошел искать бар. Парень в униформе решил, что я ищу туалет, сделал мне отмашку, и я пошел туда, но тут Джейн позвала:

— Ники, здесь они сами подходят и берут заказ, это тебе не паб.

— Ладненько, Джейн, нет проблем. Буду сидеть, с места не тронусь.

Ну вот, подошли к нам, взяли заказ — осторожненько так, но со значением; Джейн попросила дайкири, а я — ром со всякой всячиной. Сверху — фрукты-овощи разные — похоже на пирожное, только без теста — а на них навалено столько льда, что при тутошнем кондёре запросто можно замерзнуть.

Тут Джейн и говорит:

— Вот теперь мы поговорим.

Сколько знаю по опыту — муторное это занятие, говорить с женщинами. С уголовкой и то лучше. Лицо такое серьезное сделала.

— Про шезлонги? — спрашиваю. — Ты передумала, поняла, что их тут у нас с руками оторвут, и хочешь в долю?

Она прищелкнула языком. Звук получился — что-то среднее между гремучей змеей и моей мамашей, когда на чистое сблеванешь. Нехороший такой звук.

— Нет, похоже, у тебя другое на уме, — говорю.

— Ники, — говорит эта Джейн, — если мы с тобой собираемся быть друзьями, я должна больше знать о тебе. Прежде всего, чтобы не было недопонимания, скажи: у тебя ведь есть девушка?

Вот всегда они с этого начинают.

— Ну… — говорю.

— Не нукай, — перебила, — нечего нукать. Есть у тебя девушка или нет?

— Ну…

Снова этот злобный звук.

— Послушай, Джейн, — заторопился я, — трудно сказать, трудно объяснить, ты должна понять. Не очень-то это здорово сидеть с бабой — то есть, извини, Джейн, я хотел сказать, с женщиной… с девушкой… и разговаривать про другую девушку, понимаешь ли… — тут я замялся. Она и глазом не моргнула. Пришлось продолжать. — Понимаешь, Джейн, — говорю, — вот есть Келли, у нас, значит, с ней ребятенок, Дэнни, ему сейчас шесть, так она мне недавно пинка под зад дала, променяла на какого-то немчуру-футболиста, это когда я только-только из тюряги вышел. Потом вот есть Норин, она классная, как не знаю что, вот только…

— Вот только что? — а у самой глазки сузились.

— Только мы с ней еще не того… не этого… сама понимаешь. Она захотела, чтобы я сначала занялся каким-нибудь законным делом. А теперь получается, что она, может, и вовсе знать меня не захочет, потому как ее из-за меня порезали.

Тут глаза у нее, наоборот, распахнулись.

— Ники, — говорит; точь-в-точь как моя школьная училка.

Я даже не сдержался.

— Мисс, — говорю ей.

— Ники, думаю есть кое-что, что ты должен прояснить, буквально несколько эпизодов твоей славной биографии, о которых ты забыл упомянуть.

Никак она не уймется, эта Джейн. Ладненькая девушка — с такой и поболтать приятно, и даже о сексе, может быть, только вот она хотела быть мне другом и лезла в мои дела. О своих парнях даже не упоминала — только обо мне.

— Э… — начал я.

— Ты не стал утаивать от нас, Ники, что сидел в тюрьме, но я что-то запамятовала, как и за что. Ты не против, может быть, как-нибудь это объяснить. Ошиблись, наверное, и посадили невиновного?

— Это чистая случайность, — говорю.

Тут она как захохочет.

Ну и морока, скажу я вам. Рассказываешь ей, а она даже всерьез не воспринимает. Женщины, что с них взять. Хохочет-заливается, даже слёзы из глаз — вытирать приходится. Странно, что в этой гостинице для этого нет специального человека.

Наконец она малость успокоилась.

— Расскажи-ка мне все с самого начала, мой друг Ники. Поведай мне о своем криминальном прошлом. Это была твоя первая отсидка?

— Э… ну… не совсем. Ну почти… была, может, еще одна или две. Может, если б я родился лет на пятнадцать попозже…

— Лучше расскажи все по порядку, Ники. Сначала про преступления, потом про Норин, не возражаешь?

Как будто я мог.

Ну и я рассказал ей, вроде того. Рассказал, как и за что, тем более что сидел-то я в основном по мелочи. Потом про ту случайность, из-за которой четыре года отсидел. Потом про Келли и про Норин, что с ней случилось, кое-как рассказал. Никак не мог свыкнуться с тем, что ее порезали из-за меня, и думать об этом не мог. Даже когда я узнал, кто был тот Голос, старался не думать про ее шрам. И сейчас мне было ой как не по себе.

— Они ее порезали, — говорю. — Порезали из-за меня. Теперь у нее всегда будет шрам.

— Господи.

Мы помолчали.

— Господи, Ники, это ужасно.

— Да.

Мы выпили.

— И что ты собираешься делать? Как ты теперь с ней будешь? Тебе следует хорошенько заботиться о ней. А эта Норин, ты хочешь, чтоб она стала твоей девушкой?

— Да. Она — это нечто, Джейн. Ты не бери на свой счет, ты классная девчонка и такая симпатюшная.

— Но она еще лучше, да? — а сама хихикает.

— Не лучше, Джейн, не лучше, просто…

— Просто, ты ее любишь?

Господи. Ну прямо иголки под ногти. Ох уж эти женщины.

— Просто, ты ее любишь? — снова.

— Ну, как сказать…

Молчит. Ждет.

— Ну да, так мне кажется.

Уф.

— Черт побери, Джейн, — говорю, — тебе нравится крутить парням кишки, да? Ты меня уже достала, дорогуша. Чего ты вообще от меня хочешь?

Тут она ударила меня кулачком, а потом снова чмокнула в щеку — так что у меня зубы клацнули.

— Мне кажется, это прекрасно, Ники. Просто чудесно. Я была бы рада познакомиться с Норин и я надеюсь, когда-нибудь мы с ней подружимся. Но тебе нужно очень хорошо о ней заботиться.

— Я позабочусь, Джейн, не беспокойся.

— Как?

Я подумал, можно ли ей сказать. Подумал и о том, что ей хочется услышать.

А, да пошло оно все.

— Я собираюсь их грохнуть, Джейн, — говорю ей. — Замочить к чертовой матери, чтобы духу их больше у нас не было.

Села прямо, молчит.

Мы выпили.

Потом она говорит:

— А из этого будет какая-нибудь польза, Ники, как думаешь?

Мне станет легче, это уж точно.

Я раскусил ледяной кубик. Она покрутила свой бокал и немного отпила. Помолчали, оглядели других посетителей. Потом она говорит:

— Ники, теперь я знаю о тебе немножечко больше, но у меня есть еще один вопрос.

Я был не в настроении снова рассказывать про Норин. Но сейчас, похоже, намечалась другая канитель.

Она крепко взяла меня пальчиками за плечи и повернула так, чтоб я смотрел прямо ей в лицо. А улыбка-то, улыбка — знает, что я не могу перед ней устоять, непременно размякну.

— Чего ты хочешь от жизни, Ники? — спрашивает.

Да уж, чингфордский ДУР, где меня допрашивали, даже ни в какое сравнение не идет. Она вытянула все про женщин, теперь ей охота знать все про то, что я думаю, про все-все, с чем приставали ко мне психи-психологи еще когда я был совсем молодым хулиганом. Я принялся зевать.

А она даже внимания не обратила. Ждет, пока я закончу. И, похоже, хочет, чтоб я ответил.

Ну, я и ответил. Женщины, черт бы их побрал.

— Господи, Джейн, — говорю, — ну не знаю я, никогда об этом не думал. Девчонки, выпивка, деньжата чтоб водились — чего больше? Погулять чтоб можно было.

Господи, да чего еще мужику надо.

— А в тюрьму ты не хочешь возвращаться?

— Да, это ты верно сказала, вот в тюрьму я не хочу возвращаться.

Тут она обрадовалась.

— А с Норин ты хочешь быть?

— Да, если она того хочет, не хочет — тогда нет, на нет и суда нет.

— И ты хочешь, чтоб твой сын вырос здоровым и счастливым?

— Ясное дело.

— А работать ты хочешь?

— Работать? Где у нас больно-то работать, Джейн? Вот, приехал на Ямайку, может, что из этого и получится. Да и корешу моему польза.

— А ты хочешь ходить в пабы, иметь машину и ездить во Францию и на Ямайку, и в другие места?

— Ну конечно хочу, Джейн, я ж не идиот.

— А ты хочешь быть счастливым?

— Э… ну… я об этом тоже никогда особо не задумывался, Джейн. Это для меня как-то чересчур сложно, быть все время счастливым — батарейка сядет. Лучше уж просто просыпаться по утрам, смотреть, как и что.

— Хм.

И так это у нее выходит, словно вот сейчас, в этот самый момент, все меняться должно. Меня даже смех разобрал.

— Господи, Джейн, — говорю, — ты что, хочешь сейчас сказать что-нибудь жутко серьезное? Ты же умная девушка, ты что, собралась менять мою жизнь? Женщины, ну что ты с ними станешь делать!

Тут мы с ней оба посмеялись.

— Я всего лишь хочу, чтоб ты немножко подумал, — говорит, — Подумал, к чему ты хочешь привести свою жизнь.

— Я же тебе уже сказал: хочу завязать, чтоб быть с этой самой Норин. Что тебе еще от меня надо?

— Подумай об этом, дружок. Просто подумай об этом.

О господи.

За два часа до вылета я шмякнул на весы большущую сумку, а контролерша принялась разглядывать мой билет. Поводит носом и говорит с улыбочкой:

— Мм, мистер Беркетт, похоже, вы везете домой кофе.

— Так и есть, — говорю.

Пропустила сумку, а сзади какой-то парень подходит, принюхивается и говорит:

— Оо, хороший кофе.

Денег у меня оставалось на батончик «Марса», так что в сторону дьюти-фри я и не взглянул. Ждать было еще час, так что купил себе местную газету «Глинер». Решил выйти из зала, посидеть в тенечке. Сумки из универмага, тоже полные кофе, рядом поставил.

Подваливает ко мне пижонистый парнишка и садится рядом.

Рехнуться можно.

— Да, друг, да, — говорит.

— Нет, парень, нет, — отвечаю.

— Да, друг. Ты ведь летишь со мной в Гатвик?

— Лечу в Гатвик. Только не с тобой, если ты не пилот.

— Я просто спросил. Я Давид.

— Ну и молодец.

Не стал ни руку ему пожимать, ни лизаться — ничего. Идешь своей дорогой, ну и иди.

— Я видел, ты пересчитывал деньги.

О черт. С этим аэропортом всю бдительность потеряешь; это впервые на Ямайке я так расслабился.

— Я подумал, что у тебя, может быть, не хватает. Плохо это, когда все свои сбережения на отдыхе потратишь. Ты производишь впечатление человека, который много работает, зарабатывает совсем не много, а погулять хорошо не прочь, а?

Никак не могу разобрать, что у него за акцент. Вроде и лондонский, и ямайский, да вроде и Майами попахивает, хрен его знает.

— Ну и что тебе надо? — спрашиваю.

— Я подумал, может, ты согласишься взять с собой в Англию маленький пакетик? Там тебя встретят, не бойся.

— Маленький, значит?

— Да, совсем малюсенький.

— Чаек для твоей бабули? Нюхательный табачок для твоего братишки из Тотнема? Гербалайф для ямайского посла?

— Нет, старик, я тебе пудрить мозги не стану. Просто полфунта гашиша.

— Значит, полфунта гашиша.

— Да, парень. Подзаработаешь. Хорошие деньги.

— Бабки.

— Хорошие бабки.

— Катись-ка ты, — говорю. — Катись куда подальше, коппер поганый.

— Коппер? Да ты что, старик. Я правду говорю. Я тебе сейчас покажу.

— И не думай даже, ты, пижон. Что я тебе, Санта-Клаус? С каких это пор такие дела делаются перед самым аэропортом? Для этого есть город, неужто не понятно, что здесь всюду понатыканы камеры? И что тебе на самом деле от меня надо? Где меня возьмут — здесь или в Гатвике? Шепнешь кому надо и получишь откат с таможни? И все будет чики-чики? Двадцать фунтов гашиша или малость кокса в маленьком чемоданчике, где они будут искать в первую очередь? Лучше уйди с глаз моих, ей-богу, чувак, не можешь — не берись, а то с тобой как раз в тюрягу угодишь.

Я даже расстроился. Какой же я стал правильный.

Правда, и знать наверняка нельзя, дело он предлагает или подставу готовит. Я пошел в аэропорт, а там прямиком в туалет и всего себя обшарил. Знаю наверняка только, что в задницу он ничего не успел мне сунуть, а туда они в первую очередь и заглядывают. Вот насчет карманов — это вопрос, их я как следует проверил. Вроде ничего.

Подхожу туда, где паспорта смотрят. Легавый носом поводит.

— Мм, кофе везете?

— Кофе везу.

Прошел через металлоискатель. На кофе он не среагировал.

— Добрый день, — говорит парень у «рамочки», — мм, кофе везете?

— Везу.

— Счастливого пути, — говорит.

Прохожу в самолет. Мимо идет пилот, говорит: «Мм, пахнет кофе».

После обеда у них здесь только и мыслей, что про кофе.

И вот эта птичка снова оторвалась от земли, и я у нее в кишках. Из Уолтемстоу никого не было, когда грузились, я во все глаза смотрел. Народу — до фига, но наших ковбоев из Уолтемстоу не видать.

Впереди масса времени. Вылетаешь вечером, летишь десять часов, а когда приземляешься в Гатвике, выходит, что летел все пятнадцать. Волноваться смысла не было: сумел прилететь, сумею и вернуться. Многие дрыхнут весь перелет. Но я-то точно знал: если я перестану концентрироваться, пилот нырнет в море-океан, и мы превратимся в субмарину. Нет уж, спать я не буду. Зато живым до дома доберусь.

В Гатвике решил не утруждать ребят из красного коридора: подумаешь, пара фунтов кофе. Кофе, насколько я знал, ввозить не запрещалось. Кроме кофе была у меня только одна бутылка рома, так что пошел через зеленый. «Мм, как пахнет кофе», — говорит легавый. Я типа смутился малость, чтоб им приятное сделать. Кивнули; прошел.

Сел на обычную электричку до Лондона. Скорая стоит столько же, сколько билет до Ямайки. Кому-то, может, оно и надо, чтоб три разные компании пассажиров из Гатвика возили, но только не мне. Я сел на дешевую, вместе со всеми, кто после электрички на «трубе» поедет.

— Это не кофейком ли пахнет? — спрашивает какой-то чувак в пиджачке; он рядом сидел.

— Не знаю, чувак, а ты что, кофе учуял? — говорю ему.

— Мм.

Я прикинул, что привез кофе где-то на полтыщи фунтов. Нормально.

Когда до дому добрался, первым делом сделал себе чаю. Чай у них за границей никуда не годный.