"Чекисты" - читать интересную книгу автора (Герман Юрий Павлович, Щевьев Петр, Васильев...)

Рафаэль Михайлов ДОЧЕРИ КОМИССАРОВ ПРОДОЛЖАЮТ БОЙ

Они были подругами. Самыми близкими. Их дружба, сцементированная Великой Отечественной, трогательна и поучительна.

В их домах Революция строго смотрела с больших настенных портретов, но о заслугах старших здесь говорить не полагалось. В семьях Восковых и Вишняковых было неписанным обычаем воспитывать детей на скромности.

Когда военный комиссар Семен Восков, изнуренный боями, недоеданием, бессонными ночами, застигнутый врасплох сыпняком, умирал в марте двадцатого в таганрогском походном госпитале, он нашел в себе силы сказать жене: «У нас будет ребенок, Сальма. Пусть он знает, как погиб отец… Но пусть знает, что нас было много. Мы не музейные экспонаты. Мы рядовые партии. Помни и научи этому…» Застонал и откинулся на подушки, у него начинался бред. Но и бредил он, как вспоминали друзья по дивизии, революцией, боями, грядущей победой пролетариата.

И дочь Воскова была названа в честь английской революционерки, о которой писали тогда газеты, Сильвией.

Девочка соединяла в себе задатки сорванца, который переигрывал мальчишек в казаки-разбойники, и юной мечтательницы. Любимым развлечением для нее было возиться с детьми. Это взяла у отца. Восков и на митинги приводил ребятишек. А уж если на улице встречал бездомного мальчугана, как бы ни торопился, разузнавал всю его подноготную, делал в блокноте пометку, поручал его заботам политотдельцев. Сильва умела разговаривать с малышами, умела расположить их к себе, рисовала им забавные картинки. Несколько из них даже напечатали детские журналы.

Полюбила лыжи, коньки. Великолепно резала и пасовала у волейбольной сетки. Ее с охотой принимали в любую команду,

Позднее, и на всю жизнь, пришло увлечение стихами. Заводила специальные тетради, переписывала в них понравившиеся строки из Маяковского, Блока, Ахматовой, Багрицкого… Незаметно для себя начала и сама сочинять. Первые, порой неуклюжие, четверостишия адресовала самому близкому человеку: «Милая! Способно ль это слово передать дочернюю любовь?». Потом в ее поэтический мир бурно ворвалась природа: «Закурятся почки молодые запахом медвяных тополей, заискрятся капли дождевые, окропляя бархаты полей…»

Безумно стеснялась своего увлечения, кажется, и лучшим подругам показала два-три четверостишия, а в наши дни, когда уже нет ее, обнаружилось несколько тетрадей стихов Сильвии, и встречаются там образы, которые надолго запоминаются («Вот Кавказ, и ропот ручья, как дыханье большого зверя…»). Природная сдержанность всегда останавливала ее, даже в классе ни разу не заикнулась, что она дочь «того самого» Воскова. И только когда они всем классом, уже перед самым окончанием десятого, побывали на Марсовом поле и кто-то из ребят вполголоса прочел гранитную надпись: «"Восков Семен Петрович"… Сильва, а ведь ты тоже Воскова и…Семеновна», — она предупредила вопросы:

— Здесь лежит мой отец, ребята. И не надо больше об этом.

Застенчивая, порой даже робкая, она, когда нужно было, умела отстоять свое мнение, блестяще выиграла на школьном диспуте «бой за Евгения Онегина», а узнав, что их любимая учительница литературы раскритикована инспектором, которая побывала у них на уроке, выступила на комсомольском собрании и доказала, что их учат возвышенному и учат правильно.

У нее был прекрасный круг друзей, но в восьмом ее привлекла Лена Вишнякова, задорная и веселая заводила многих школьных затей, отличная баскетболистка. Лена была двумя классами старше, ее любили за открытый характер, за «живинку», которую она вносила в отрядную жизнь, — Лена была пионервожатой.

Третья дочь в семье электромонтера Потапия Вишнякова, Лена родилась в семнадцатом — в этом же году Вишняков вступил в партию и, как он писал, «с азартом ударился в революцию». Семья не видела его месяцами: партизанил, комиссарил, гнал беляков. Вернувшись домой, с торжеством сообщил, что «переходит на учебу», но ему все время поручали какие-то удивительно новые, свежо звучавшие должности: «председатель расценочной комиссии», «председатель комиссии помощи рабочему изобретательству», а потом он вдруг стал директором завода «Фармакон», опять сутками не появлялся дома, а в редкие дни, которые проводил с дочерями, шумно провозглашал: «Мы знания из пороха высекали, а вы уж, тихони, из книг и учительских речей их таскайте…»

А девочки были вовсе не тихони. Иногда спускались из класса на улицу по водосточной трубе. На смену детским шалостям приходили увлечения посерьезнее, Самозабвенно отдавали вечера ликбезу на заводе имени Халтурина. Жить не могли без ТЮЗа, и старожилы театра, может быть, помнят трех сестер Вишняковых, которые дежурили в фойе с красными повязками на рукавах и с коробочками монпансье: сластены были.

Лена рано пристрастилась к спорту. Подвижная, ловкая, крепко сбитая, с курчавой шапкой черных волос, она азартно носилась по баскетбольной площадке, загоняла мячи в корзину и входила в составы сборных школы, района, даже города.

Разные они были — поблескивающая серыми глазами Сильвия, чаще любившая забиться в угол, и веселая хохотунья и насмешница темноглазая Лена, всегда окруженная шумной толпой друзей. Их школа смотрела на площадь Льва Толстого, нередко они выходили на этот причудливый пятиугольник из спортзала вместе и обменивались сдержанными репликами: «Ты здорово забросила мяч издалека…» — «А у тебя упругий прыжок…» Но вместо этого, как признались позже, хотелось сказать: «Возьми меня в подруги, Лена, спроси кого хочешь, я умею дружить». — «Да что же ты все смотришь из угла, Сильва? — просилось у другой. — Подходи, поболтаем».

Жизнь их сблизила теснее уже на тихой улице Попова, в старинном здании — с готическими уступами к башенками — Электротехнического института. Лена попала на спецфак, собиралась стать гидроакустиком, недурно овладела математическим аппаратом. Сильва, пришедшая в ЛЭТИ позднее, избрала проводную связь.

Опять они встретились с Леной в спортивном зале, и сейчас Сильвия первой сделала шаг к их прочной дружбе,

— Ты мне нравишься, — просто сказала она. — Если хочешь, будем вместе.

И они дружили так, что им завидовали. Как они сами шутили, «задачи и друзья у нас на двоих». Лена часто уезжала на соревнования — межвузовские, сборных Москвы и Ленинграда. Сильва отхватывала призы по скоростным гонкам на лыжах, летом уходила в турпоходы, была в альплагере, наслаждалась горами, высотой, риском переходов. Возвращаясь, как-то занесла в дневник: «Эльбрус, память о нем ношу в сердце». Подруге призналась в сокровенном: «Неужели никогда, никогда мы не встретимся лицом к лицу с настоящей опасностью?»

Июнь сорок первого застал их на практике. Вернулись, когда в аудиториях уже шли митинги: «Победа будет за нами!» Ребята уходили в армию, девушек послали устанавливать противотанковые надолбы, копать под городом рвы. Лежали под бомбежкой. «Это не по мне! — крикнула подруге Сильва. — Ждать, пока тебя прошьют. Запишемся в действующую!»

Военком был оглушен звонками и предложениями добровольцев, но всем успевал отвечать. Подруг выслушал, коротко отрезал: «Без пяти минут инженеры? Извольте помогать стране по специальности. Времени на вас больше нет».

Вышли разочарованные. Доедали десяток предметов. Попали в досрочный выпуск «с правом защиты дипломного проекта в последующем» (так значилось в справке). Получили назначение на восток. Не сговариваясь, в один голос сказали: «Из города-фронта не уедем!» Это было под Новый год, но их оптимизму было суждено пройти ряд тяжелейших испытаний. В новогоднюю ночь скончался Потапий Антонович Вишняков — дистрофия подорвала его сильный организм. Лена потеряла друга, с которым делила и радости и горе: погиб в атаке. Истощение, авитаминоз настигли мать Сильвы — хирурга военного госпиталя; умер дед, трое суток Сильва рыла могилу, смерзшаяся земля не поддавалась; перестали приходить письма от отчима — тоже фронтового врача. Лене удалось получить работу по специальности в Связьмортресте, на несколько недель потеряла Сильву из виду. В выцветшей за три с половиной десятилетия бумажке об этих неделях говорится так: «Удостоверение № 013. Согласно указанию военного отдела горкома ВКП(б) тов. Воскова С. С. мобилизована Ленинградским городским комитетом ВЛКСМ на краткосрочные курсы по подготовке радистов для Красной Армии».

В дневнике у Сильвы пометка: «Вроде повзрослела, но дух имею веселый и обидно молодой… Должником у жизни я оставаться не намерена».

Воспоминания очевидцев: самозабвенно училась работать на ключе, вести прием, передачу.

Из рассказа подруги: она утеряла продовольственную карточку, но скрыла это от матери, я встретила ее обегающей сад, Сильва крикнула: «На бег нажимаю… Отлично заменяет потерянные калории!»

В самое голодное время успевала заносить в дневник: «Лучше ничего не сказать, чем сказать ничего», «Спартанцы не спрашивали, сколько врагов, а — где они!»

Неожиданно закрылись курсы — Военный совет решил создать более перспективные, на новой технической основе. Сильва устроилась санитаркой в госпитале, но каждого нового раненого спрашивала, где найти жаркое дело. Молодой партизан с раздробленной голенью сказал ей: «На войне все нужны. У нас в отряде девчушка-радист. Училась здесь, на Крестовском… Попытай счастья».

Она обегала весь Крестовский остров, пока не обнаружила морячка у парадной без всякой вывески. Потом день проискала Лену, нашла, затащила сюда, и они попросили вызвать начальника военно-морской» школы. Начальник объяснил им, что в школу зачисляют по рекомендации, и тогда девушки выложили на стол свои спортивные справки, квалификационные билеты, грамоты: гимнастка четвертого разряда, лыжница второго разряда, альпинист первой ступени, радист, волейболистка, баскетболистка…

— Вы что, — спросил он, пряча усмешку, — все это и взаправду умеете делать? И мячи забивать, и в горы лезть?..

Тут же велел их зачислить в состав курсантов и накормить обедом и ужином сразу: «Они спортсменки — сдюжат».

Новенькие формы: матросская рубашка, юбка, китель, синий берет со звездочкой. Торжественная минута присяги. Напряженные недели борьбы за скорость передачи и приема. Строгие отборы курсантов: военный округ, штаб партизанского движения, Балтфлот непременно желали забрать с собой лучших. Их называли здесь «счастливчиками». А счастливчики уже не раз выходили на связь в тылу у немцев, изредка от них доходили приветы, бывало, весточки обрывались.

Через некоторое время обеих подруг назначили инструкторами взводов радистов-разведчиков. «Идем в гору жизни бодро и весело, — пометила Сильва в дневнике, — обретаем самих себя…» А через несколько недель: «Хоть это дело и благородное — делать из людей людей и радостно наблюдать, как всходит то, что сеешь, а все же не по моей натуре. Меня тянет на горячее, на фронт, и я уже собираюсь полечь костьми, а добиться осуществления своих мечтаний. Работаю довольно ощутимо и одновременно не отказываю себе в удовольствии почитать хорошие вещи вроде Олдингтона, Маяковского, Мериме… Легко мне переносить тяготы житейского и духовного порядка еще и по той причине, что под рукой у меня кроме мамы есть подруга. Мы вместе работали в совхозе, на окопах, вместе клали зубы на полку, вместе догрызали этими зубами последние экзамены. Вместе инструкторами сейчас. С Ленкой делюсь абсолютно всем». И снова знакомый лейтмотив подруг: «Пока я не уйду на оперативную самостоятельную работу — я позорный должник Родины, и каждый угасший в моем жизнетечении день будет утяжелять мой долг».

Бесконечные рапорты командованию: отправьте на разведработу. Начальник школы Карпов и комиссар Арбузов вызывали подруг, отчитывали:

— Вы комсорг, курсант Вишнякова. Просветите Воскову. Вы обе подготовили уже двести отличных радистов. Это самое нужное… Какое еще пекло вам требуется? Что вы там мусолите в руке?

— Рапорт, товарищ начальник. Прошусь в самое пекло.

Их обеих уже «высмотрели» отбирающие из партизанского штаба. Но начальник школы методично вычеркивал из списков допущенных к столу, за которым курсанты переговаривались по «морзянке» с экзаменаторами, и Вишнякову и Воскову. Тогда Сильва придумала хитрый ход, села за передатчик вместо экзаменующейся курсантки и блестяще справилась с заданием. Начальник школы ходил грознее тучи, посадил Воскову на вечер на гауптвахту, потом объявил благодарность за высокую квалификацию, а все же не отпустил.

Сильва отчаянно заносит в дневник: «Дочерью Сальмы Ивановны я достаточно побыла и пожила, нужно быть еще и дочерью Семена Петровича Воскова». Как стало потом известно, она записалась на прием к члену Военного совета фронта, впервые и гордо произнесла вслух имя отца.

— Комиссары шли впереди, — заявила она. — Почему их дети должны жить иначе?

Он внимательно посмотрел на нее, что-то прочел в глазах, улыбнулся.

— Я мог бы сказать, что этот вопрос должны решать на местах… Обязан так сказать. — И неожиданно — Что умеете делать?

Вскочила со стула, вытянулась, четко доложила:

— Я радист. Тридцать групп в минуту. Имею разряды по трем видам спорта. Изучаю сейчас два иностранных языка. Инженерное образование. Я сильная. Физически и морально вполне подготовлена к борьбе с фашизмом на самом трудном участке. — И после паузы — Разрешите доложить, все это одинаково относится к комсоргу школы радистов Елене Вишняковой.

Он сделал пометку на календаре, попрощался. Она, конечно, не могла знать, что, докладывая А. А. Жданову о событиях дня, член Военного совета назовет ее имя и скажет:

— Мало им блокады… Хотят жить еще труднее. Да, позывные революции они приняли.

Подруги ждали своего часа. По-прежнему готовили курсантов, патрулировали на Крестовском, гасили зажигалки. В дневнике Сильвы: «Как не хватает деятельного настоящего… Но прежде всего я ленинградец и глотнула наравне с ленинградцами все, что выпало на долю города».

И вот свершилось: Воскову отобрали для спецзадания. Расставание с подругой было тяжелым, Лена сказала: «Без волнений, Сивка. Я тебя догоню».

В тетрадь ложатся прощальные строки: «Мне хочется напиться лунным светом, струящимся в синеющий простор, и любоваться звездным самоцветом, и не терять улыбчатый твой взор…»

Берег Финского залива. Подготовка. Изучение почерков радиопротивника. Овладение всеми видами стрелкового оружия, подрывным делом, основами конспирации. Ее способности были оценены — чекист Сильвия Воскова будет подключена к операции особой важности.

А пока она продолжает радиопристрелку с тренерами, угадывает в многоголосье эфира почерк своего инструктора, выискивает ориентиры на местности, где ели похожи друг на друга, как родные сестры, а береговой валун — копия с того, что торчит из песка километром южнее, учится стрелять в темноте, на слух, потом по движущейся цели и тоже на слух, и тоже в кромешной тьме…

Кто-то из новичков, подметив ее упорство и тщательность, даже сострил: «Придайте ей разведроту — радистка сквозь земной шарик зубами лаз просверлит и своих прямо в Берлин выведет». Сильва услышала, вспыхнула, а парировала уже спокойно:

— Чекисту положено все делать как следует. Профессия наша, ребята, халтуры ни в чем не потерпит.

Ее перевели к инструкторам другого профиля. Здесь, в Лесном, как шутливо прозвали разведчики этот дом в память о голубом леске, маячившем на горизонте, Сильвия встретилась с Еленой Вишняковой. Казалось, они те же — заводилы бесед и песен у вечернего костра, неугомонные импровизаторы на любительской сцене, динамичные спортсменки. Но что-то новое вошло в их жизнь вместе с простым и строгим званием чекиста. Инструктор, обучая их приемам быстрого высвобождения из парашюта и свертывания шелкового полотнища, пытливо заметил: «Иным надоедает… в пятый раз одно и то же…» Лена ответила:

— Разрешите признаться… Мы мечтали о службе в этом роду войск. Шли не на спевки,

Он знал, что Восковой и Вишняковой можно довериться, и, оценив одно из их приземлений пятью баллами, попросил помочь ему в тренаже с другими слушателями.

Подругам казалось, что теперь уже ничто их не разлучит. Но пришел сорок четвертый год, а с ним — приказ командования: готовьтесь, полетите в тыл к гитлеровцам, но в разных отрядах.

…Хваленая гитлеровская армия откатывалась из России. В этот период наши органы государственной безопасности готовили специальные разведывательные группы для засылки в немецкий тыл. Целью их являлось оперативно информировать советское командование о передвижениях войск противника, вскрывать гитлеровские планы по эвакуации военных и промышленных грузов или угону на Запад гражданского населения, вовлекать советских людей, находящихся на временно оккупированной немцами территории, в борьбу с гитлеровцами и их пособниками. В состав партизанской группы «Сокол», которую возглавил Александр Кучинский, радистом-разведчиком была включена Елена Вишнякова, район приземления «Сокола»— Латвия; группе «Балтийцы», районом предстоящих действий которой определена Эстония, придавалась радист-разведчик Сильвия Воскова.

Новая дневниковая запись Сильвии: «Я не хочу вернуться в Ленинград, не сделав чего-либо существенного по ходу событий… Постараюсь не ударить в грязь лицом и быть настоящей дочкой старых большевиков». И лирический всплеск:

Она улетала первой. Истошно выла февральская пурга. Трижды поднимался в воздух самолет с отрядом, который предстояло сбросить в эстонских лесах. Группу отправляла командир авиаполка прославленный летчик Марина Гризодубова. Приметила Сильвию, подошла, притянула на секунду к себе: «Молчушка, а глаза как здорово говорят… Я в таких верю». С третьего захода отряд был десанирован. На связь радист (ее псевдонимом стало имя Лючия) долго не выходила, в разведотделе по косвенным данным установили, что группа приземлилась в точно заданном районе и углубляется в леса…

В первых числах марта вылетела группа «Сокол». Командиру представили Вишнякову за три дня до этого. Почувствовала разочарование разведчиков: не иначе— ждали парня. Веско подколола их: «Вы, мальчики, не очень-то… А то приветы семьям могу забыть передать». Шутка растопила ледок. Потом, когда увидели, сколько на нее нагружено сверх того, что тащили на себе они (рация «Север», две тяжелые батареи — формой и весом кирпичи, заппитание к рации, сверх автомата пистолет, сверх комплекта финка…), вот тогда повздыхали: «А потянешь?» — «А то нет! — смеялась она. — Тренировали знаменитости».

Выбросили их севернее озера Лубана. Нашли друг друга, как дятлы, — перестуками. Выбрали место для базы на берегу Айвеексты. Река не замерзла — и в этом была дерзость расчета: с какого бы берега ни нагрянули каратели — разведчики могли сразу перебраться на противоположную сторону реки.

Но долго отсиживаться им не дали. За одной карательной экспедицией, от которой они укрылись, нагрянула вторая, более массированная. Шел уже май.

Решили отсидеться в болоте. Забрались в такую трясину, что уж не надеялись выбраться. Однако выбрались. Где бесшумно, а где с боем.

Радиста все берегли, Лену это давило, мучило. И жаловаться было некому — приказ Центра был неумолим. Она работала безукоризненно точно, и ее радиопристрелка не раз отмечалась Центром как классная работа. Но этого ей было мало, хотела поработать и автоматом и «ТТ». Случай представился. Отряд был приглашен отметить национальный латышский праздник на одном из хуторов. Решили, что пойдут не все — выделили двенадцать человек, включая командира и радиста. Подходили к первым домам, когда нарвались на засаду (волостной староста и его брат-полицай успели предупредить гестапо). Пулеметная очередь скосила сразу троих. Разведчики прижались к земле, начали отход. Лена отстреливалась сноровисто, четко. Поймала себя на мысли: «Предателей накажем!» Группе удалось выбраться в лес. «С боевым крещением, радист! — мрачно прокомментировал командир, пересчитав живых. — Доложи Центру, что приказ его насчет тебя малость нарушен».

Доложила, как и былоприказано. А на пергой же «летучке» чекистов предложила лаконично и сурово:

— Считаю нужным дать урок предателям. Не только в память о товарищах, которые уже не увидят солнца. А чтоб и у других гитлеровских пособников мороз по коже прошел.

Доводы ее были веские и неопровержимые. Провокаторов наказали. Доложила об этом Центру, не преминув добавить: «Радист от этой операции был отстранен». То ли для успокоения начальства, то ли чтобы иметь моральное право еще на один «выход» в логово врага.

Да, бывали обстоятельства, когда приказ Центра Вишнякова не могла выполнить, не могла «беречь радиста». Кому-то нужно было пробраться к болотистому участку, где партизаны укрыли раненых, и сообщить командованию о положении дел, а остальные, кроме нее и еще одного контуженого бойца, оказались далеко от базы. И вот, когда они вдвоем были уже близ болота, Елена каким-то шестым чувством разведчика угадала, что их подстерегает засада. Ее спутник, в прошлом штурман бомбардировочной авиации, оценив ситуацию, был поражен хладнокровием и выдержкой молодого чекиста.

— Грести к берегу! — властно приказала она. — Высадимся бесшумно, но на суше придется бежать, лейтенант.

Высадились они как раз вовремя, поднялись на холм ползком и, прикрытые кустарником, пустились бежать. А каратели уже гнались следом. Командир от ряда услышал стрельбу, поспешил с бойцами навстречу разведчикам и прикрыл их отход огнем.

Случалось, что сопровождающего ей и вовсе не могли дать. И тогда, пробиваясь сквозь густой ельник, где за каждым стволом ей виделся немецкий солдат, она старалась ступать, чтоб не хрустнула ветка, где можно — задержать дыхание. На связь выходила в точно условленное время: «Капитан передает… Капитан запрашивает… Капитан послал сорванца погулять…» Последнее означало, что капитан Кучинский и его однополчане из «Сокола» пустили под откос еще один гитлеровский эшелон.

А всего их было двадцать! Двадцать эшелонов с вооружением, боеприпасами и эсэсовскими частями подорвали разведчики отряда за месяцы боевых действий в тылу у врага. И для Лены было праздником, если в операцию брали и ее. Брали с осторожностью, с оглядкой, когда остро не хватало людей. Старались поручать такое, чтобы тыл был свободен у радиста — наблюдать за подходами к полотну, держать «железку» на мушке. Но, конечно, за эти месяцы она и мерзлую землю меж рельсами долбила, и взрывчатку закладывала, и с «удочкой» сидела в кустарнике, поджидая, пока паровоз дойдет до их гостинца и можно будет резким взмахом руки вырвать из него гневные языки пламени и столкнуть под откос. А потом — в лес или в болото! А потом — донесение Центру: «Капитан сообщает… послал сорванца погулять… с тремя приятелями…» Значит, еще три вагона покатились за паровозом или взорвались…

«Северок» ее работал безотказно. Берегла его, как малое дитя. Берегла от стрельбы, от встряски, от сырости. На связь ни разу не опоздала выйти. А условия иногда были кошмарные. Эфир оказывался забитым, как бочка с сельдями. Часто приходилось менять мегагерцы — даже посреди сеанса связи. Менять места, откуда вела передачу, — из боязни пеленга. Как-то, когда они отходили, погружаясь по пояс в болотную жижу, робко предложила: «Отложим передачу, командир? Даже деревца для антенны в этой топи нет…» Его серые глаза насмешливо блеснули: «Изобрети! Во Дворце пионеров рацию удобнее раскидывать, да только готовили нас не ко дворцам, товарищ разведчик!» Урок запомнила. Изобретала и выходила победителем. И снова в Центр летели донесения: «Капитан передает, что мальчик вырос…» (это означало, что отряд пополнился местными жителями), «Капитан извещает, заблудился баритон» (они потеряли в тяжелом бою всеми любимого комиссара), «Капитан познакомился с рыбаками на Лубане…» (шли данные о передвижении немецких гарнизонов в Приозерье).

Ее мнение ценил отряд, ценил командир. Перед тем как выпускать на операцию молодых разведчиков, советовался с Вишняковой, обсуждал каждую кандидатуру. У Елены были свои принципы: «Молодых ребят можно проверить только в деле, командир. Я — за!» И еще: «Разрешите выступить в операцию с ними. Чекисту положено быть там, где люди испытываются на прочность».

Часто думала о Сильвии: как там подруга воюет? На запрос о Восковой Центр не ответил. Проявляя деликатность, очень осторожно, попросила передать «Лючии», что встретила их общего друга, он воюет, шлет привет. Центр ответил, что выполнить просьбу не может, и она поняла: с отрядом беда.

А с отрядом «Балтийцы» действительно произошла трагическая история. То ли разведчик, сообщивший об отсутствии карателей в районе квадрата приземления группы, ошибся, то ли оказался перевербованным немцами, но чекисты очутились в плотном кольце эсэсовцев. Двое или трое суток люди отряда пробивались из окружения, ведя героический поединок с противником, но силы были неравны.

Маленькая группа оказалась прижатой к болотистому участку. Командир хрипло сказал:

— Точку над «и» ставить рано, но… Будем рассредотачиваться или продолжать отбиваться сообща?

Сильвия сказала:

— Командир, мы чекисты. Мы должны видеть то, что будет потом. — Усмехнулась. — Может, и после нас.

Местные жители должны знать, что здесь ведут бой советские войска. Мы летели сюда и ради этого, командир. Они услышат стрельбу, услышат…

Эти слова — «мы должны видеть то, что будет потом» — остались в ее дневнике и были повторены позднее, в бреду…

Уже после войны удалось установить, что чекисты отстреливались до последнего патрона, командир группы и радист были схвачены тяжело раненными, полузамерзшими на болоте, брошены в городскую тюрьму, где их зверски пытали. Но ни задач отряда, ни позывных Центра они не выдали, исполнив до конца свой долг патриотов, солдат, чекистов.

…Прошло много лет, прежде чем об этом узнала и Елена Вишнякова. Она защищала дипломный проект и вспоминала, как они мечтали с Сильвией обменять свою военную справку на настоящий диплом. Работала инженером на заводах, руководила цехом новых приборов и хотела назвать хоть один из них именем подруги. Растила сына и вспоминала, как любила возиться с детьми Сильвия Воскова. А сын все спрашивал: «Ты партизан, да? А где твои награды?» Отшучивалась: «В музее».

Но потом ее пригласили в Управление КГБ, где еще хранились стопы ее депеш, и сообщили:

— Правительство наградило вас орденом Красной Звезды. Спасибо за службу.

— Служу Советскому Союзу! — ответила, как положено по уставу, встретилась взглядом с генералом, неожиданно добавила: — Разрешите обратиться… У меня была подруга, дочь комиссара Воскова. Она достойна, она…

— Дочь комиссара Воскова, — разъяснил генерал, — посмертно награждена орденом Отечественной войны… — Задумался. — Война была тяжелая, а она просилась в самое пекло… Такие уж у вас характеры…

Такие уж характеры у наших разведчиков.