"Призрачная любовь" - читать интересную книгу автора (Оленева Екатерина)

Глава 19 Дикая охота

Адам тряхнул головой, невесело рассмеявшись:

— Очень мило со стороны прекрасной дамы подарить поцелуй на прощание, перед тем, как мы окончательно сгинем во тьме. Но не пора ли двигать дальше? Пока бал не начался без нас?

Лена промолчала. Взгляд её был обращен к вершине башни, дерзким перстом пронзающей небеса. Слепая твердыня. Приспичило же им её покорять!

Это миф, что выбор существует всегда. Выпавшие триедино Арканы: Сфинкс, Правосудие и Башня, — выбора не оставляют. Башня в царстве крестов и туманов была центром. Альфой и омегой, миновать которую не представлялось возможным.

"Темная Башня — Адские Врата, с которых грешнику предстоит падать в Ад. Точка в любом предложении. Перекресток, на котором сталкиваются Хаос и Порядок, Жизнь и Смерть, Праведник и Грешник, Бог и Дьявол. Черная дыра. Разрушение до основания всего, что было", — будто услышала Лена пояснения Ворона.

Девушка подошла к лестнице, улиткой поднимающейся наверх и положила руку на каменный парапет. На душе было тяжело.

— Как ты думаешь, — спросила она, вскинув голову в попытке высмотреть, что скрывается в вышине. — Кто здесь может жить?

— Последняя и самая злая фея из сказки о Спящей красавице. Пошли, — молвил Адам, подталкивая девушку вперед.

Ступенька за ступенькой, они набирали высоту. Земля, залитая ядовитыми лужами, наполненными зубастыми мутантами, оставалась внизу. Лестница оплетала башню, пока не вывела их к маленькой дверце, почти неразличимой в толще кирпичных стен. Они вошли внутрь, и очутились в сырой темной комнате. Пространство освещалось факелами. Неровные алые огненные всполохи мрачно подсвечивали свисающие со стен занавески из паутины. Взгляд цеплялся за каменные саркофаги, ровными коробочками, расставленными вдоль стен. Прямоугольная комната оказалась склепом.

Лена бросила на спутника вопросительный взгляд.

Адам замер, скрестив руки на груди, сохраняя внешне нерушимое, так раздражающее девушку, спокойствие.

— Это и есть предполагаемая бальная комната? — не удержалась девушка от ехидной реплики.

— Судя по всему.

— В гробах лежат приглашенные или хозяева?

Лучше бы она этого не говорила.

Крышки, одна за другой, уходили в сторону, взметая ворохи веками скапливающейся, серой пыли. Стук, издаваемый при падении каменными крышками от пол, отдавался в Ленином сердце дрожью. Из гроба поднимались фигуры, с ног до головы, закутанные в саван. Белые коконы выстраивались друг за другом, по цепочке. Безликие и безмолвные, бесполые и безголосые, — словно столбы вдоль дороги. Казалось, всё готовится к таинственному ритуалу.

Адам не шевелился. Он замер, невозмутимый, равнодушный и холодный.

Последним в шеренгу встал мертвец, в котором Лена с ужасом признала знакомые черты. Тело Сереги, серое, мокро-склизкое, неприятно поблескивало, как чешуя у рыбы. Из-под лысого черепа смотрели незрячие, голодные, яростные глаза.

Башня задрожала, словно готовясь извергнуть из себя потоки горной лавы. Пол под ногами мелко вибрировал. Из пола вырос трон, на котором сидел молодой человек, вальяжно откинувшийся на спинку каменного пьедестала.

Лицо существа мужского пола было неестественно бледным, даже для нежити. Коротко остриженные серебристо-седые волосы открывали высокий лоб с ярко выраженными надбровными дугами. Подбородок, в противовес лбу был узким и заостеренным. Овал лица в целом напоминал кошачью мордочку. Глаза, большие, со светлой, под тон седым волосам, радужкой, отливали алым пламенем, как не банально это описание.

В руке нечаянный гость (а точнее, хозяин), держал весьма странное оружие, больше всего напоминающее меч с двумя лезвиями различной длины. Рукоятка мечей наводила на мысль о сложном устройстве, при взгляде на которое легко можно было себе представить, как лезвия удлиняются или укорачиваются, вращаются с омерзительным звуком, напоминающим работу отбойного молотка или ручной бензопилы.

— Ну, вот мы и встретились, — хмыкнул демон, небрежно-элегантным движением забрасывая ногу на ногу, — Адам, — Демон выдохнул имя с нарочитым придыханием. — Ты, я вижу, на наше свидание решил прийти не один?

— Так сложились обстоятельства, — отозвался Ленин спутник, пожимая плечами.

— Обстоятельства, — задумчиво повторил демон. — Расскажите мне, почему смертные так любят ссылаться на обстоятельства?

В следующую минуту Лена едва сдержала крик. Трон опустел. Тонкая рука демона с силой оплела талию девушки. Губы коснулись ушек. Голос сладкой патокой полился в душу.

Только ничего сладкого в смысле произносимых им слов не было:

— Разве вы не понимаете, что любое обстоятельство зависит лишь от вас? Что ваши разбитые жизни, ваши нелепые смерти есть не более, чем результат неправильных действий, мыслей, а самое главное — неправедных желаний?

Рука, поддерживающая Лену, растворилась в воздухе, и девушка покачнулась, потеряв равновесие, с трудом удержавшись на ногах.

— Забавные и омерзительные зверюшки, вы, люди. Забавные, но вредные. Даже радость искушать и соблазнять вас у нас отобрали. Ну что за радость, — затевать игру с тварью, предел мечтаний которой сводится к двум банальным актам: жратве и сексу?

Демон эффектно развернулся на месте, будто в танце. Пытливо заглянул Лене в глаза, как если бы всерьез искал в них огоньки понимания.

За спиной обманчиво юного демона безмолвно стояли мертвецы. В ожидании, когда им можно будет выйти на сцену.

— Совокупляетесь вы глупо. Грубо, — я бы даже сказал, пошло. Ты не находишь? Чего хорошего можно ждать от мира, в котором два главных звена никогда не прибывают в гармонии? Мужчины используют женщин, женщины пытаются использовать мужчин. Мужчины хотят секса без обязательств; женщины желают гарантированно получать деньги, по возможности уклоняясь от секса.

В круговороте бездонного эгоизма люди говорят о любви. Эгоизм и ложь, — продолжал философствовать демон, прохаживаясь между застывшими фигурами, — вот что чаще всего связывает влюбленные пары на земле. Мужчины лгут, чтобы скрыть собственные доходы от возлюбленной жены и драгоценных отпрысков. Ну а женщины? — Губы демона растянулись в улыбке. — Женщины, как всегда, грешат более тонко. Я бы сказал, с большим вкусом. Как часто вы лжете не только своим мужьям, но и самим себе, что любите свои кандалы и своих палачей?

— Я что-то не до конца понимаю, демон, — встрял в монолог Адам, — Кому из двух равно для тебя омерзительных звеньев, ты все же сочувствуешь?

— Конечно же, — женщинам. — Изящный разворот корпуса, насмешка в голосе. — Я же мужчина!

Демон нарочито медленно подошел к Адаму. Тонкие пальцы пробежались по белокурым локонам юноши, очертили рисунок губ, сомкнулись на подбородке.

Адам брезгливо попытался стряхнуть руку демона, отшатываясь:

— Что такое, землянин? — В голосе демона мешались насмешка с угрожающим рычанием разбуженного хищника. — Я тебе не по нраву?

Демон нарочито грубо обнял Адама за талию, не замечая сопротивления. Они смотрели друг на друга исподлобья, в упор, со скрытым вызовом. Будто меряясь силой воли.

Лена передернулась. Её волновало и пугало напряжение, возникшее между теми, двумя. Не хотелось разбираться, что за ассоциации вызывали в ней их объятия? Чем, казалось, связаны два существа, демон и человек: агрессией? страстью?

— Что ты такое, ты сам не знаешь, — в шепоте демона колыхались нега и тьма, кровь и вожделение. Наслаждение, оскверненное пороком. — Наверно ты просто не здешняя птица? Я понимаю, тебе тяжело было жить на земле. Как тяжело учиться ходить любому из тех, кто прежде носил крылья. Но это не меняет сути. Ты нарушил правила игры. И ты будешь наказан.

Демон оттолкнул Адама, легко, будто взбегая по ступенькам, приблизился к оставленному трону и вновь на него уселся.

— Срок договора истек, — небрежно слетело с узких демонических губ.

— Я знаю, — согласно кивнул Адам. — И я готов, — он повернулся к Лене и подарил ей улыбку. — В жизни я не хотел ничего менять. Жаль, что в смерти при всем желании уже не смогу. Ты должна простить меня за то, как я пришел к тебе. И за то, как уйду. Если не сразу, так когда-нибудь потом. Ты сможешь. Ты сильная.

Лена не успела ничего ответить.

Фигуры медленно дрогнули, словно просыпался древний, давно уснувший механизм. Ветер с завыванием засвистел, взметая на пути ворохи пепла, тлена и пыли. Он стал острым, как бритва. Покрова на застывших фигурах буквально бились в истерике под его грозовыми порывами.

Адам порывисто обернулся. Губы его сложились в грустную, ласковую, понимающую усмешку. Он хотел что-то сказать. Но не успел.

С потолка посыпалась каменная крошка. По полу с сухими щелчками мелкой сеткой побежали трещины. Что-то завыло и застонало, пронзительно, тоскливо.

Ветру, наконец, удалось сорвать с мертвых лиц покров. На молодых людей с белесых лиц глянули черные, без белков и радужных оболочек, глаза. Пустые, словно с той, другой стороны, на них взирал воплощенный Хаос.

В том, как создания медленно поворачивали головы, при этом бескостно изгибая шеи; как вытягивались телами, словно крыса, пропихивающаяся в узкую щель, можно было бы рассмотреть своеобразную красоту. Мертвецы, взялись за руки, будто надумав водить хоровод. Белые погребальные одежды продолжали почти элегантно струиться по воздуху.

В кругу, очерченном телами, зазмеилась белые языки зловещего тумана. Переплетаясь, как в дурном сне или кинофильме. Из тумана вырос женский силуэт. Протянув перед собой руки, она прошептала:

— Иди ко мне!

Адам сделал шаг вперед. Их тела сплелись. Волосы любовников перепутались. Ветер трепал светлые одежды: белую рубаху и белый саван. Призрак женщины медленно опустился на пол, становясь на колени, жестом маня Адама за собой. Было что-то вызывающе непристойное в жадных движениях их тел. Руки демоницы скользили по груди мужчины, сминая в складки рубашку. Пальцы крепко уцепились за ткань и потянули её в разные стороны. Та покорно разошлась, открывая мерцающую, словно у Сидов, кожу. Два розовых, изящных кружка с маленькими аккуратными сосками. Мышцы, которые, как волны, плавно перетекали одна в другую. Торс греческого бога Аполлона, узкую талию.

Из сухих глоток мертвецов вырвался глухой жадный вздох.

Красота завораживает сама по себе. Мужская красота завораживает вдвойне, ибо является на земле редкой драгоценностью.

Лена, любуясь им, с горечью призналась сама себе, что любит в Адаме форму гораздо больше содержания.

Затаив дыхания, Лена вместе с той, другой, провела пальцем по алой, чуть вспухшей от поцелуев, нижней губе. Скользнула руками по шее, ощутив тепло, почти жар, исходивший от кожи. Во рту остался привкус льдинки. В ушах зашумело и все вокруг стало каким-то размытым.

Попытавшись отвернуться, Лена наткнулась на насмешливый взор алых глаз скучающего на своем троне демона. Он наблюдал именно за ней с какой-то кошачьей жадностью.

В напряжённой тишине раздался слабый металлический звон. Запястье и лодыжки Адама охватили железные браслеты кандалов, приковав его к полу.

Из-под ног вырвался сначала один, потом второй, за ними третий кол, протягиваясь вверх. Освобожденные невиданной силой, колья стали извиваться с отталкивающей непристойностью, словно корчились в чувственной агонии, разветвлялись, превращаясь в узловатые, покрытые колючками, деревья, живым забором вставшим между Леной и Адамом.

Мертвецы, качнувшись, встали на четвереньки и завыли. От звука неживых голосов, в которых чувствовалось предвкушение чужой крови, чужой боли и агонии, душа замирала, скукоживалась, делаясь маленькой-маленькой.

— Дикая Охота, — довольно выдохнул Демон. — Ты, смертная, когда-нибудь слышала о таком понятии?

Лена не отвечала. Она просто не слышала того, что ей говорили. Но демон не мало этим не смущался.

— От Дикой Охоты невозможно скрыться, — продолжал он лениво растягивая слова. — Ведь в ней тебя преследует ни что иное, как собственная Воплотившаяся, получившая, наконец, возможность выговориться и реально воздействовать на ситуацию, Совесть.

Двенадцать фигур устремились к жертве. Кто-то взлетал в воздух, кто подпрыгивал, кто-то полз, скребя длинными ногтями по полу. Нападая, каждая тварь отрывала кусок мяса от тела и, урча, отползала в сторону, уступая место следующему мстителю.

Первый палач прочертил изогнутыми саблевидными когтями кровавые борозды на белом мраморе безупречной кожи. Второй, третий, четвертый монстры превратили грудную клетку в кровавое месиво, в котором белело крошево реберных костей. Пятый и шестой вырвали кишки и, разбросав их в беспорядке по полу, принялись жадно пожирать. На бескровной коже алые капли крови, остатки внутренностей смотрелись отвратительно ярко. Седьмой, восьмой, девятый и десятый мертвецы с помощью когтей и острых клыков буквально сняли с Адама кожу, отделяя ей ровно, как хорошая хозяйка снимает рыбную чешую.

Прекрасное, как лунный свет, тело теперь стало кровавой тушей, сочившейся всеми жидкостями.

Одиннадцатая тварь оскопила его, вырвав символ мужской силы и достоинства.

Лена слышала крики, отчаянные, мучительные, длинные. Голос буквально заходился в крике, словно немилосердные языки пламени уже охватили трепещущую и живую человеческую плоть. Пребывая почти в агонии, несчастная не осознавала, что кричит не Адам.

Кричала она сама.

"Оставь надежду всяк сюда входящий", — при жизни мы не осознаем, ужас древнего предупреждения.

Лишь сейчас, под хруст рвущихся связок и сухожилий, под разлетающиеся в стороны кровавые ошметки от существа, которого Лена любила больше всего на свете и во тьме, она поняла, что это фраза в себя вмещает.

В последней, двенадцатой фигуре, приблизившейся к бьющемуся в бесконечной агонии Адаму, Лена признала Серегу. Тот рывком поставил Адама на ноги, развернув его к себе спиной. Сжимающиеся в хвате пальцы уходили в порванные мышцы, касаясь кое-где белевших костей.

— Тебе нравится здесь? — интимно склоняясь над ухом жертвы, насмешливо прокаркал Серега.

И не дожидаясь ответа, двенадцатая жертва совершила акт, названный в древних свитках "содомским".

Чувствуя дурноту, отвращение, ужас, Лена, тем не менее, не могла оторвать глаз от окровавленной разлагающейся пары, в которой у одного из двух любовников был лик светлого ангела. Сладострастные стоны срывались с губ у обоих. Ноги перестали держать и Лена, поникнув, бессильно опустилась на пол.

Эта картина, она знала, не оставит её долгое-долгое время. Может быть, останется с ней навсегда.

Разбредшиеся в разные стороны зомби, поглощающие доставшуюся им добычу.

Совокупляющаяся в крови парочка.

Ноздреватая, жесткая кора монстроподобных деревьев.

Сухой, холодный ветер, шуршащий невидимой листвой.

А затем пространство засветилось ядовитым зеленым светом. Пламя взметнулось из ниоткуда и проникло во все. Трупы вспыхивали и рассыпались, словно сухой хворост. Последним огонь коснулся Адама.

Костры прогорели и уснули. В пустые окна башни ворвался ветер, разбрасывая горячий пепел, словно бы стремясь скрыть следы преступления и поскорее обо всем забыть.

Со скрипом втянулись в пол решетки из сучков и шипов.

Лена, не веря в то, что все произошло на самом деле, продолжала неподвижно сидеть на коленях, обхватив свои плечи руками.

Тишина и пустота. Режущая, раздирающая душу боль.

Его больше нет. Ни плохого. Ни хорошего. Ни святого. Ни порочного. Никакого. Лена почувствовала, как в глубине души её зарождается гортанный оглушительный крик. Он ударил по стенам, но, сколько не стучал, ответом была лишь тишина. И завывание ветра.

Одиночество, столь полное и страшное, что описать его словами не возможно. Как нет возможности утешить себя иллюзией о лучшем мире, в котором Адаму доведется проснуться.

— Ну, вот и все, — вкрадчиво прошуршал за спиной Демон. — Дикая Охота, на сей раз, получила причитающуюся ей дичь. Король умер, — ухмыльнулся он в её отчаянное отрешенное лицо. — Да здравствует король.

Лена не ответила. Мысль, посетившая её, была слишком ужасной, чтобы оказаться правдой.

— Да, да. — Закивал головой демон. — Все правильно. Ты займешь его место. И будешь существовать на тех же условиях, что и Адам до тебя. День за днем, ночь за ночь, год за годом. И в этой пустоте только радости плоти могут стать твоей отдушиной.

— Пошел ты! — почти завизжала Лена. — Видела я только что все твои радости! Со мной тебе не договориться. Ни на какие посулы я ни за что не куплюсь!

— Никогда не говори "никогда", — парировал Демон. — Одиночество иногда бывает страшнее Ада. А мне, поверь, всегда будет что предложить.

— Только не мне! — отрезала Лена.

— Гордыня, — первый из смертных грехов.

— А мне на это — плевать! Что тому, кто уже утонул и лежит на дне, — лишнее ведро воды на голову, скажи на милость?! Если мне суждено стать призраком вместо Адама и пугать жителей по ночам звуком падающей воды, значит так и будет. Но убивать ты меня не заставишь.

— Правда? Посмотрим!

Взмах рукой. И уже знакомое содрогание плит под ногами повергли Лену в ужас. Фигуры мертвецов в окровавленном саване вырастали одна за другой, и все та же голодная тьма исходила из пустых глазниц.

"Нет! — пронеслась в голове паническая мысль. — Я этого не вынесу! Только не я, и только не это! Со мной такого просто не может быть!".

— У тебя есть время передумать, — словно забавляясь, процедил Демон. — Подумай, я предлагаю тебе почти обычное, привычное житье. А взамен раз в три года ты должна будешь мне обеспечить приток свежей, людской крови. Это мизерная плата, поверь мне. Соглашайся.

— Нет, — покачала головой Лена, задавая себе вопрос, а на что, собственно, она рассчитывает? Что в последний момент Бэтман влетит в окно и спасет её? Или что в дьяволенке проснется джентльмен, который ни позволит ему пытать даму? Или вдруг возомнила себя героем?

— Нет! — крикнула она, пугаясь собственного голоса.

— Хорошо, я дам тебе ещё несколько секунд на раздумье. Подумай, что тебя ждет в случае отказа. Ты же видела, что случилось с твоим э…другом, — пакостная улыбочка приклеилась к губам демона. — Ты тоже хочешь почувствовать себя в роли свиной тушки на разделочном столе моих мальчиков и девочек? Нет? Неужели тебя не пугает мысли о том, что чувствуешь, когда с тебя живьем сдирают кожу? Когда медленно, — очень медленно, — отрывают ручки и ножки, как крылья у бабочки? Представь, во что превратится твое очаровательное тело, — руки Демона, скользнули по предплечья, — твое хорошенькое личико? Думаешь, меня это порадует? Нисколько. Я хотел бы другого. Давай заключим Договор. И долгие-долгие годы ты сможешь быть свободной.

— Лжец, — тихо и презрительно соскользнуло с губ. — Ты называешь свободой заточение в четырех стенах в дуэте с собственными страхами?

— А ты подумай об альтернативе.

Лена подумала.

И содрогнулась.

Она не переживет боли. Она же не переносит боли. Она всегда до смерти её боялась. У неё такой низкий болевой порог (как будто у кого-то он высокий!).

Обернувшись на неподвижные, словно механические куклы, которых забыли завести, фигуры зомби, Лена зажмурилась. Как страшно, как мучительно принимать подобное решение. Самый мощный инстинкт, инстинкт самосохранения просто исходил криком, высказываясь против того, на что она решалась пойти.

Но решение тут может быть только одним! Не смотря ни на что. Потому что, приняв кару сейчас, она искупит свою вину. За все. За то, что, пусть и не до конца ведая, что творит, дала собственную энергию Тьме. За то, что, презрев законы бытия, любила нежить. За все те жертвы, которые принял он, Адам.

Нельзя давать Злу фору. Даже если очень хочется это сделать. Даже если ты не чувствуешь в себе силы противостоять. Как бы страшно, как бы жутко не было, — нужно держаться. Бороться из последних сил, даже с пониманием того, что после твоей жертвы награду ты не увидишь. Нужно бороться со Злом, иначе в мире не останется ни Тьмы, ни Света.

— Я подумала, — сказала Лена.

Красивые черты Демона исказились, пошли трещинами, расходясь в оскале. Словно через рот лицо, как кофту, вывернули наизнанку. Обнажился второй, животный жуткий лик. Свиное вытянутое рыло с торчащими острыми клинкоподобными, изогнутыми, как у змеи, клыки.

Демон повалил девушку на пол. В её запястья вонзились острые железные скобы. Лена пронзительно закричала, чувствуя, как по коже заструился горячий алый ручеек.

— Что?! — прорычал Демон, стуча козлиными копытами по полу. — Уже жалеешь о своем решении? Скажи: "да", — и я оставлю тебя в покое. Скажи "да", — и мы поладим.

— Нет! Чтоб тебе пусто было! — крикнула в ответ Лена.

Лезвие мечей мелькнуло над глазами. Сначала Лена подумала, что ничего не произошло. Но затем увидела, как кисть правой руки повисла на белых тянущихся связках. Хлынула кровь. И только потом пришла острая, мучительная боль.

Лена пронзительно закричала и попыталась рвануться в сторону, когда лезвие, сопровождаемое визжащим звуком и демоническим хохотом, вновь начало опускаться.

Лена сжала зубы, прикусив нижнюю губу до боли, чтобы не заорать требуемое демоном: "Да!!!".

Хохот вперемешку с металлическим дребезжащим звуком, весьма напоминающим треск, какой на земле издает "болгарка" или электродрель. Испуганно распахнув глаза, Лена поняла, что сейчас согласится на все. Лишь бы в ней этого не делали. Она не выдержит этого.

Грудь пронзила, размяло и оторвало. Жировая ткань дрожащим кровавым желе расползалась по вращающемуся лезвию. Боль была такой, что разум застилало. Горло срывало в крике.

— Скажи "Да"?! — ревел Демон. — Еще не поздно все исправить!

Потом горячим каленым железом лезвие прошлось по ногам. Срезало щеку и вырвало глаз.

— Нет!!! Ни за что! — К чему это адресовать, к ответу или к ужасу перед очередной серией пыток, Лена сама не знала.

— Что ж, не я этого хотел.

Алые глаза демона прожигали мозг. А потом Лена услышала утробное урчание. Увидела, как сползаются к её растерзанному трепещущему телу мертвые твари. Ползут, чтобы вонзить кривые когти и затупившиеся зубы.

То, что оставалось от сознания и разума рванулось. Но истерзанное тело больше не подчинялось. Мелькнула тень и клыки. Дальше Лена погрузилась в кровавое облако из безумия и боли. Она уже не понимала, что происходит и что от неё отрывают. Лишь ощущала новые и новые вспышки боли. Снова и снова когти и зубы отхватывало новые и новые части того, что совсем недавно было ею, — Еленой Лазоревой. Глупой и наивной девочкой, которой почему-то казалось, что за облаками она увидит яркий-яркий свет!

Пытка всё длилась, не собираясь кончаться.

Неужели ей когда-то, правда, небытие казалось страшнее Ада? Какой же она была глупой! Она тогда ещё не знала, что такое настоящая боль. Не оставляющая ни чувства достоинства, ни чести, ни надежды.

Только боль. Боль души. И боль тела. Боль, которой нет конца.

И боль все не кончалась…

Кофе кончился. На дне чашке кашицей лежала кофейная гуща. И на душе лежала такая же жижа.

В ту ночь Мишка видел сон. Обычно сны ему не снились.

Сон начался с того, что Миша, сидя в стареньком кресле-качалке, рассматривал альбом, держа его у себя на коленях. Со всех фотографий на него с усмешкой глядело тонкое лицо Адама Левина. Губы молодого человека насмешливо кривились. Темные большие глаза недобро щурились, внушая чувство неясной тревоги.

— Поменяемся? — задавал он ему вопрос, прямо с фотоснимка. — Ты возьмешь себе ту, что предназначалась мне. А я ту, которая могла бы быть твоей.

Сон изменился.

Михаил шел по длинной темной аллее. Деревья мрачновато шептались за спиной. Кто-то легкими кошачьими шагами двигался вослед. Но, то и дело, оборачиваясь, Миша кроме пляшущих теней под деревьями, ничего не мог разглядеть. Пока из-за туч не выглянула луна, высветив замерзший на дорожке силуэт невысокого юноши в расстегнутом пальто. Силуэт был невысоким и худощавым.

Парень в пальто склонил голову в приветственном жесте. Но, несмотря на хрупкость и легкость фигуры, от неё исходило ЗЛО. Шипящее, словно клубок растревоженных змей.

Миша повернулся и торопливо зашагал вперед, отчаянно стараясь оторваться и не бежать при этом. Побежать, значило бы струсить. А трусить, тем более перед этим, — не хотелось.

Наяву Мишка от опасностей никогда не бегал, впрочем, как никогда их специально и не искал.

Но во сне его пугал не нож. И не ночная драка. Страх его был неосознанным и потому особенно сильным. Было страшно, как никогда в жизни.

Шаги за его спиной сменили размеренный ленивый темп legato на четкое staccato.

— Обернись, — голос, что все-таки сумевший настичь Мишку, был мягкий. И жуткий. — Не беги от меня. Я хочу всего лишь поговорить. Только поговорить.

Михаил остановился, с трудом преодолевая унизительный страх.

— Ты мне мешаешь, — голос, долетавший до него, от слова к слову обретал плотскую звучность. — Прячься, если хочешь, — достиг он звучности громовых раскатов. — Лучше прячься. Но не вздумай вставать у меня на пути! Или я тебя уничтожу.

По дорожке, на встречу Михаилу, шли две девушки. Обе — в одинаково светлых платьях, белокурые, похожие на херувимов. Обе — босиком и с распущенными волосами. У обеих был одинаково безмятежный, довольный вид.

Михаил у себя в голове услышал призрачный смешок, полный едкого сарказма:

"Ну и что, герой? Кто из них тебе больше по вкусу? Они так похожи, словно раздвоились! Кого же из них ты хочешь: первую или Вторую? Не знаешь? Не можешь решить? Не можешь выбрать? Тогда не утруждай себя. Тебе не взять ни одной. Они обе — мои".

Миша поспешно двинулся на встречу девушкам, но их уже не было видно на дорожке.

Он бросился их искать, ломясь сквозь колючие кусты шиповника, окаймлявших дорожку с двух сторон, ломая ветки и больно, до крови, обдирая кожу на руках. И замер, пораженный открывшимся зрелищем.

Синий лунный луч равнодушно освещал картину, полную сладострастья. Обе девушки, вдвоем, услаждали белокурого монстра с красивым ликом. Припадали к нему лунными телами, пытаясь утолить противоестественную, пронзающую откровенностью, страсть.

Парень подмигнул Михаилу.

— Иди к нам, — пропел ему красивый мягкий голос. — Будь с нами. Они станут служить тебе, если я того пожелаю. Я хочу тебя и их. Ты хочешь их, и будешь хотеть меня. Так иди к нам!

Обе Елены обратили к Мише взоры, хищно, призывно улыбаясь. Тянули руки, маня к себе в жаркие объятия.

По округе разливался удушающий запах. Цветов? Тлена?

Мишка не помнил, почему все исчезло. Но во снах так случается. Ни Адама, ни Левиной больше не было. Рядом стояла только Лазорева. Они остались один на один.

Торопливо приблизившись к девушке, Мишка крепко её обнял, нежно касаясь губами губ. Но те оказались ледяными, твердыми и безвкусными.

Миша отпрянув, с ужасом обнаружил, что обнимает мертвую, разлагающуюся, растекающуюся под руками, плоть.

Очнувшись от сна, Миша все ещё чувствовал острое отвращение и ужас. Никогда, ни разу, ни один кошмар не пугал его так сильно.