Сударева Инна Маг в пижаме

Про мага Иллариона и Жёлтого дракона

Не так, чтоб очень давно, и не так, чтоб очень далеко, жил да был на планете Земля маг. Очень крутой. Звали его Илларион.

Он был сведущ в белой, черной, пестрой и бесцветной магии. А еще здорово разбирался в физиогномике. Стоило ему на человека глаз свой голубой просто скосить, и все об этом человеке Илларион мог рассказать: кем работает, что из выпивки предпочитает, конфликтен или нет, на каком боку спит, ну и о прочих личностных и биографических подробностях мог чародей поведать. Это умение ему очень помогало в жизни.

Таким вот образом волшебник, например, себе девушку выбрал. Чтоб и красавица, и не стерва, и в постели не тушевалась и всякое-такое умела. В общем, идеальную красавицу Илларион себе нашел. По имени — Моника. Но Илларион ее называл упрощенно — Моня, и девушка не обижалась на такое обращение, потому что форма ее соблазнительных губ указывала на то, что Моника нисколько не обидчива.

Жили маг и его любимая душа в душу в шикарном трехэтажном замке со всеми удобствами, на берегу лазурной альтернативной Адриатики. Пили вино, коньяк и компоты, ели мясные, рыбные, овощные и крупяные блюда. В общем, не скучали и не тяготились бытием. Иногда выбирались погулять в Рим или Венецию, или отправлялись на дальние норвежские фьорды, или в полные тайн леса Амазонки. В общем, бывали там, где хотели. Если хотели…

Но однажды со стороны альтернативных заснеженных Альп прилетел в края, где жили Илларион и Моника, дракон с явными преступными намерениями. Есть мнение, что злым он был из-за избытка желчи. И этому есть доказательство — дракон был Желтым. Его так и звали — Желтый дракон. Иногда, за глаза, едко обзывали Желтком. Иногда — Протухшим Желтком.

Наверняка, дракону постоянно болела печень, ведь он вечно пытался кого-нибудь уязвить и обидеть, а это часто делают именно те, у кого нутро побаливает.

Так что налетел на замок Иллариона Желтый дракон и похитил прекрасную Монику, которая как раз вышла на балкон, чтоб позаниматься йогой в лучах восходящего солнца.

Илларион как раз крепко спал, замотавшись в верблюжье одеяло и зарывшись головой в подушку из экологически чистого пуха. Он не разделял пристрастий Моники к йоге и ранним побудкам, поэтому и проворонил чрезвычайное происшествие, которое произошло на балконе ровно в шесть ноль-ноль по альтернативному итальянскому времени.

Когда маг проснулся, он очень удивился, не обнаружив на прикроватном столике расписного под хохлому подноса с кофе и круассанами (все это каждое утро приносила ему сексуально растрепанная Моника). Илларион нахмурился, углубился внутренним оком во временную спираль, чтоб просчитать события последнего получаса, и с изумлением увидел, как какой-то дракон весьма болезненного и маргинального вида цапает когтистыми лапами зевающую Монику с балкона и несет ее к Альпам, где холодно, ветрено и нет spa-салонов и солярия.

Илларион встал с постели, почесал то, что чешут все мужчины во всем мире, встав с постели, а именно — глаза, и пошел умываться, бриться и чистить зубы. Потому что решать проблемы неумытым, небритым и с ночным запахом изо рта — неэстетично и не круто.

Через полчаса маг плотно позавтракал, потому что на пустой желудок вообще бессмысленно выходить из дома, принарядился в алый шелковый халат с золотыми хризантемами и вышел на достославный балкон.

Зевнул и щелкнул пальцами.

В воздухе тут же возник ошалевший от резкого перемещения в пространстве Желтый дракон и не менее ошалевшая Моника.

— Тебя, скотина, я на коврик пущу, — сообщил о своих намерениях дракону Илларион. — А тебя, милая, я жду в спальне. Так что быстренько, приведи себя в порядок и обязательно надень те черные чулочки. Ну, ты знаешь…

Вот такая вот история.

Почему короткая? Потому что маг Илларион был ну очень крутым и со всеми проблемами справлялся, не выходя из дома.

Май 2007 года

Миграция магической мелочи

В альтернативную Италию пришла весна. Зазеленели оливковые рощи и виноградники, запели звонкие брачные песенки средиземноморские пташки. А вот в альтернативную Австралию как раз нагрянула осень, и там сезонно заскучали крокодилы, сумчатые волки и, конечно, широконосые аборигены.

А красавица Моника, налюбовавшись солнцем, встающим над лазурным Адриатическим морем, собрала свои роскошные рыжие волосы в хвост, надела голубой джинсовый полукомбинезон с уймой кармашков и с хрустальным брелоком в виде цветка василька на одной из шлевок, покрыла голову широкополой шляпкой из первоклассной итальянской соломки, руки упрятала в резиновые перчатки яркого апельсинового цвета, потом сунула изящные ножки в синие сапожки, взяла с мраморного столика тяпку с рукояткой из полосатого оникса и отправилась в сад — высаживать луковицы гиацинтов в грунт.

Могущественный (во всех отношениях) чародей Илларион молвил восхищенное "а-ах!", провожая глазами фигурку своей замечательной (тоже — во всех отношениях) девушки. А потом вновь расслабился в льняном гамаке, заложил руки за голову и продолжил неспешное сочинение поэмы о нелегкой судьбе крутого мага в жестоком мире:

Беды, горести — повсюду.

Там — дракон, сям — чудо-юдо.

В небесах — крылатый бес,

А в лесах — дремучий лес…

Сии вирши Илларион декламировал сове, а та, крепко спала, как и положено ночной птице в светлое время суток, крепко уцепившись лапами за ветку клена, к которому крепился гамак чародея.

Все, что выдавал в эфир Илларион, фиксировалось на рисовой бумаге самопишущим гусиным пером, выкрашенным в алое и желтое. Полупрозрачный лист висел в воздухе, а перо бегало по нему, выписывая изящным почерком сочинения крутого мага.

— Нет, — буркнул волшебник, почесав затылок. — В лесах — дремучий лес. Что-то тут не то. Художественности не хватает, образности… Мда, — и нахмурил лоб — это должно было помочь ему найти более удачный вариант.

Полосатое перо тоже на минуту задумалось, а потом решительно вымарало попавшую в немилость строчку.

Над альтернативой забракованному Илларион размышлял довольно долго. Но ничего такого не умыслил, а потому решил отложить написание поэмы на вечер, и закрыл глаза, чтоб вздремнуть. После объемной умственной работы мозги требовали отдыха и сна.

Перо и бумага исчезли.

Стало тихо-тихо — даже ветер перестал шуршать листьями деревьев и кустов.

Только чайки покрикивали где-то над белыми скалами, да жужжал толстый шмель над тарелкой с апельсинами…

Шмель и чайки не зря старались — их звуки были угодны релаксирующему Иллариону: магу под них слаще дремалось. А все остальное затихло именно потому, что мешало чародею спать…

— Ай! Ай! — испуганный писк Моники разнесся по поместью. — Господи! Опяа-ать! Это невозможно!

Всемогущий маг Илларион слишком резко был выдернут из своего сна, поэтому, подхватившись из положения «лежа» в положение «сидя», кувырнулся из гамака на мраморный пол. Больно ушибся животом и коленками и разбил нос.

— Мама мия! — возопил Илларион, встав на четвереньки и воззрившись на пятно крови, что осталось на голубой плите. — Давненько я так не отгребал от мира…

Он поднялся, подтянул шелковые пижамные штаны, сползшие с пояса на бедра, и щелкнул пальцами, врачуя страдающий нос. Кровь пропала, боль пропала, но настроение не особо поправилось.

Как раз мимо прошествовала Моника, топая синими сапогами по голубому мрамору и размахивая руками, как некий бравый гвардеец.

— Даже не пытайся меня уговаривать! — заявила она, сверкнув глазами в сторону мага. — Я уезжаю к маме!

— Моня! — с мольбой в голосе воззвал Илларион.

— Нет-нет-нет! К маме я! — сжала кулаки девушка и скрылась в доме.

Через минуту оттуда понеслось:

— Я не буду терпеть этих безобразников! В прошлый раз они уперли все мои папильотки, сожрали мюсли и разбили мои любимые чашки!

— Им нужны были черепки для мавзолея. А из твоих фарфоровых чашек получился замечательный мавзолей, — попытался оправдать «безобразников» Илларион. — До сих пор украшает западный склон…

— Плевать мне на их мавзолеи! — заявила Моника, на миг высунувшись в окно гостиной. — Я не понимаю: почему мы вообще должны терпеть эту мелкую сволочь? Почему мы не можем переселиться?

— Ну, дорогая, ты же знаешь: я, как маг, обязан давать пристанище мелконогам на время их сезонной миграции…

— Вот ты и давай! — выдохнула Моника, являясь на порог с двумя сумками в руках. — Ты же маг. А я — к маме!

Илларион тут же бросился вперед, чтоб помочь девушке с багажом, но она сердито протопала мимо, подвинула мага сумками. Одетая, как и была — в джинсовом комбезе, резиновых сапогах и в соломенной шляпке. Только перчатки сняла.

Вышла за калитку, села в белый Пежо-"жучок" и рванула по дороге куда-то на север, обдав выбежавшего следом чародея ароматным выхлопом, безвредным для окружающей среды.

— Эх, Моня, Моня, — вздохнул Илларион

С одной стороны это, конечно, было нехорошо: то, что Моника бросала его одного в столь сложной ситуации. А с другой стороны, кратковременные разлуки очень даже нужны для укрепления отношений. "В конце концов, Моня у мамы давненько не была. Вот побудет, успокоится, заскучает и вернется. Не первый раз такое. Да и мама ее передаст мне новый свитер, с оленями… или снежинками… прекрасные у ней свитера получаются…" — думал маг и плелся к клумбе с гиацинтами, чтоб увидеть «безобразников».

Там уже кипела работа: два гнома-мелконога укрощали пойманную мышь. Третий гном — персонаж постарше и повыше, в черной кожаной жилетке — командовал, махая руками:

— Тяни! Тяни ее! Чтоб тя разорвало! Кто так тянет?! Пшол вон, придурок! Смотри, как надо!

Илларион вздохнул, искренне сочувствуя мыши, и заявил о себе, сказав ласковым тоном классическое приветствие "добрый день".

Гномы замерли, обернувшись в его сторону.

Старшой мелконог смерил чародея таким презрительным взглядом, что Илларион невольно поежился и запахнул плотнее свой черный шелковый халат, дабы скрыть мускулистую грудь и идеально прокачанный живот.

— Ну, типа здорОво, — ответствовал гном, пожевав губами, — давненько типа не видались.

Тут его младшие товарищи подняли страшный писк: пока гномы рассматривали Иллариона, мышь успела перегрызть аркан и улепетнула в куст шиповника.

— А! Держи гада! — заорал старшой, а в сторону Иллариона бросил злобное. — Ты за это ответишь!

Вся эта чрезвычайно мелкая, но весьма шумная компания бросилась в погоню за свободолюбивым грызуном, а Илларион, еще раз тяжело вздохнув, проследовал дальше, за клумбу, дабы увидеть: табор какой численности почтил в этом году его скромное жилище. — Тридцать три головы, — пробормотал чародей. — Не считая скотины… Хорошее число…

— Чё уставился? За просмотр денежки гони! — заявила Иллариону старшая среди гномих, высокая и коренастая бабенка с двумя черными косами и шлемом из бронзового наперстка на голове.

Игнорируя ее грубости, чародей вежливо поклонился пестрому табору гномов-мелконогов, который уже свои лоскутные шатры за несостоявшейся гиацинтовой клумбой раскидывать собрался, и сказал:

— Рад приветствовать вас, уважаемые, на моей земле. Надеюсь…

Его опять прервали — еще грубее, чем раньше: какой-то косоглазый и чрезвычайно лохматый гномыш с лихим "иэх!" засветил в волшебника абрикосовой косточкой.

Маг отклонил голову влево и спас от травмы один из своих голубых глаз, и опять тяжко-тяжко вздохнул: он убедился, что с прошлого года стая мелконогов ничуть не изменилась в моральном плане. Те же хамы и грубияны.

Они были редким и исчезающим видом.

В этом состояло все несчастие.

От обычных гномов мелконоги отличались именно мелким ростом и мелкими ступнями, а еще тем, что у мужских особей не росли бороды, а росли исключительно бакенбарды, черные и курчавые. Конечно, были и другие существенные отличия: в рационе, ремеслах, одежде и всевозможных ритуалах (бракосочетание, день рождения, погребение), но мелкие ноги и бакенбарды считались наиболее характерной чертой.

Илларион, как самый крутой маг альтернативной планеты Земля, обязан был следить за сохранением этого редкого вида гномов. Причем, следить по-особому: не суясь в их жизнь, в их среду обитания. И никакой магической помощи. Поскольку вмешательство (даже положительное) в устои и традиции гномов-мелконогов могло повредить их астралам и спровоцировать их мор.

Мерли мелконоги от депрессии. А в депрессию повергались тогда, когда что-то шло не так, как они планировали. Вообще, у них была чрезвычайно тонкая и ранимая душевная организация, и любое несоответствие восприятию действительности мелконогов наносило им тяжелые психологические травмы, часто не совместимые с жизнью.

Обычно бывало так: сперва огорчался из-за какого-нибудь неприятного сюрприза, преподнесенного жестокой судьбой, глава клана. Затем он переносил свое подавленное состояние плюс раздражительность на своих родных, и вот уже весь клан мелконогов заболевал крайней формой неврастении, слал проклятия гномьим богам и демонам, а потом отказывался заниматься огородом, ходить на охоту и даже за водой. Через несколько дней все скопом умирали в своих шатрах, ноя и скрежеща зубами.

Совершения такого ужаса Илларион на своих клумбах не желал. Он считал, что ему очень повезло, когда, упустив мышь, мелконоги не впали в депрессию.

Поэтому волшебник оторвал от халата приличный лоскут, молча преподнес его старшей гномихе и ушел в дом, надеясь на то, что чем меньше он будет сталкиваться с беспокойными мигрантами, тем спокойнее и быстрее пройдет то время, пока они будут стоять лагерем в его поместье.

В холле ждало очередное беспокойство: два гнома (те самые, что гонялись за мышью) под командованием старшого раскачивали одноногий резной столик, на котором стояла величественная ваза времен совершенно неизвестной китайской династии Рань.

Илларион вздохнул (это уже раз в десятый за утро, наверное) и закрыл глаза, позволяя редчайшему произведению искусства погибнуть. Звук разбившейся вазы отозвался в сердце обожающего древности волшебника острой болью.

Гномы между тем пропищали радостное "ура!", сгребли золотые, алые и черные осколки в мешки и промчались мимо чародея в сад.

Старшой остановился на минуту напротив бледного, как снег, Иллариона, вновь смерил его неприязненным взглядом и ядовито осведомился:

— Ты чем-то недоволен, верзила?

Маг собрался с духом и лучезарно улыбнулся, хотя ему очень хотелось прорычать что-нибудь гневное и глазами сверкнуть так, чтоб на небе солнце вздрогнуло:

— Вот, узнать хочу: как вам тут нравится?

— Хреново, — поджав губы, ответил старшой. — У тебя на огороде опять брюквы нет.

— Я не люблю брюкву, — сознался Илларион.

— Но мы любим брюкву. Мы! — выпалил гном и поспешил за своими товарищами.

Волшебник щелкнул пальцами, вызывая перо и ежегодник. Через секунду в нем появилась запись про брюкву, которую необходимо было высадить к началу следующей миграции мелконогов. Брюкву, явленную в мир через магию, гномам запрещалось употреблять: от таковой их била зеленоватая сыпь.

Они вообще плохо переносили всплески волшебства. Поэтому Илларион старался воздерживаться от магии, пока мелконоги гостили в его мире…

Утро следующего дня началось не так, как привык крутой волшебник.

Во-первых, проснулся он не из-за того, что солнечные лучи упали на его лицо, а из-за того, что нечто непонятное творилось с его льняной подушкой, полной лебяжьего пуха.

Подняв голову, Илларион обнаружил, что в подушке сделана широкая прореха и через нее штук десять гномов таскают куда-то этот самый лебяжий пух.

— Чё? Барствуешь? — сходу налетел на волшебника старшой гном. — Нам тоже охота! Ишь ты! На пуху! А нам что? Опять на сенниках? Не пойдет!

Илларион смиренно улыбнулся, сполз с кровати и поплелся в ванную, дабы принять душ. Но ванна была занята: в теплой воде резвились, плавая в мыльницах, гномихи и гномыши. Появление мага они встретили оглушительным писком и тут же обстреляли волшебника жидким мылом — запахло лимонником.

Илларион, отплевываясь, задвинул стеклянную шторку и выскочил из ванной.

Вздохнув, щелкнул пальцами, дабы в секунду совершить с самим собой то, на что он любил тратить около часа по утрам: вымылся, почистил зубы, побрился и причесался. И сменил шелковые трусы-боксеры, в которых почивал, на домашний костюм из мягкого льна.

И поплелся, совершенно упав духом, в столовую. Там, по его мнению, уже должен был стоять завтрак на плетеном столике.

Круассаны оказались надкусаны. Все. А еще у кофейника сбоку была просверлена дырочка, и ароматный темный напиток лился на белую скатерть.

Илларион подставил под тонкую струйку свою чашку и достал щипцами кусок рафинада из сахарницы, чуть дернул углом рта, увидав отъеденный уголок.

— Чё? Брезгуешь?! — донеслось сзади.

Маг обернулся: старшой и сотоварищи очень вызывающе тащили к выходу большой кусок слабосоленой семги. По пути бранились друг с другом, проклинали слишком тяжелый для них шмат. На узорчатом паркете оставался пахучий рыбий след. Илларион мысленно попрощался с послеобеденным пивом и опустил надкусанный рафинад в кофе (чашка, между прочим, наполнилась лишь на половину). Затем откинулся на спинку кресла и с грохотом повергся на пол: ножки у сидения оказались подпилены.

Его падение сопровождалось радостным хохотом гномышей и гномих, которые (как оказалось) ждали сего развеселого происшествия, притаившись за сервантом из мореного дуба.

— Все-все! — замахал им старшой. — Положительные эмоции получены! Валите-ка теперь собирать пылевых клещей!

"Положительные эмоции, — думал Илларион, лежа на паркете и рассматривая великолепную роспись на потолке: там белоснежные единороги скакали меж цветущих деревьев, над которыми раскинули крылья золотые жары-птицы. — Как раз мне их и не хватает"…

Он решил, что не станет подниматься.

А зачем? Чтоб опять попасть в какую-нибудь неприятную историю?

Илларион хмыкнул и повернулся на бок.

Увидел, как мелконоги тащат по коридору серебряные вилки и ложки.

"Ну и пусть", — вздохнул чародей и закрыл глаза.

Ему привиделась Моника. Сексуально растрепанная, в прозрачном серебристом пеньюаре; в руках она держала золотое блюдо, полное крупной, спелой клубники…

Илларион невольно всхлипнул и уронил слезу с ресниц.

— Уррра! — проревели у него над ухом.

Открыв глаза, маг увидал старшого гнома. Тот стоял как раз напротив его носа и высоко поднимал небольшую деревянную чашу, в которой мерцала горючая слеза волшебника. Чуть дальше — у упавшего кресла — кричал "ура!" и прыгал от радости весь клан мелконогов.

Илларион сел, подвернув ноги по-турецки, вытер нос и спросил:

— Это вам зачем?

— Не твое дело, верзила! — традиционно грубо ответил старшой и деловито побежал прочь из столовой.

За ним, как утята за уткой, потянулись все остальные.

Один из гномов задержался. Чтоб подарить Иллариону очередной презрительный взгляд и реплику:

— А жрёшь ты, наверно, много…

Уже вечерело, когда крутой маг Илларион возвращался с моря. Сегодня он плавал по Адриатике больше, чем обычно. Даже Пелопоннес обогнул и в Эгейское море наведался. Там как раз штормило, и волшебник знатно покачался на волнах с тамошними русалками и немного снял стресс.

Поэтому в поместье возвращался более-менее бодрым и веселым. Даже песенку шаловливую себе под нос мурлыкал, вспоминая бирюзовые очи и нежные руки морских девиц.

Глухие звуки, очень похожие на бой в тамтамы, заставили его сперва замереть, а потом — двигаться на цыпочках, смиряя дыхание и громкий стук сердца.

Илларион подкрался к клумбе, у которой мелконоги стали лагерем, и осторожно выглянул из-за кипариса, чтоб увидеть, что за мероприятие с барабанами затеяли гномы.

На небольшой площадке, выложенной черепками от вазы времен совершенно неизвестной китайской династии Рань, горел синеватым пламенем высокий костер. Вокруг него прыгал старшой гном. Он бил в бубен, украшенный воробьиными перышками и бусинками из сердолика, и напевал низким и зловещим голосом: "Зелье веселья! Зелье веселья!"

Неподалеку — у своих шатров — сгрудились все остальные гномы. У каждого в руках была кружка, и ими они постукивали себя по животам. Еще четверо мелконогов волокли к костру довольно большой бочонок, полный какого-то не особо приятного на запах варева.

Они поставили бочонок возле огня, а старшой поднял вверх чашу со слезой мага Иллариона и вылил ее в варево. То забурлило, выпустило вверх зеленоватое облако дыма и успокоилось.

— Зелье веселья! — провозгласил старшой и вбил в бочонок кран.

Гномы радостно завизжали и, маша кружками, бросились к бочонку.

Через минуту они все выпили по паре глотков зелья и развеселились: стали песни орать, плясать и драться. И маленькие, и большие, и гномы, и гномихи.

Илларион сплюнул и пошел к дому.

Но остановился, увидав, как над его головой пронесся филин.

"Сожрет их, глупых, как мышей", — догадался маг и кинулся обратно — защищать захмелевших мелконогов.

Те, набесившись, уже храпели вповалку вокруг гаснущего костра.

Конечно, будь они трезвыми — убрались бы на ночь в шатры. Там бы их никто не достал. А вот так — прямо на земле — их и мышь утащить могла, не то, что филин.

Магией пользоваться нельзя было, поэтому и пришлось крутому чародею сидеть всю ночь напролет рядом со спящим кланом мелконогов и отгонять то филина, то сову, то хорька, то крысу, желавших отведать гномьей плоти, сдобренной "зельем веселья".

Илларион вздыхал, считал звезды и с неудовольствием слушал, как бурчит его пустой живот, выдвигая протест в связи с тем, что хозяин отказался от ужина.

Когда чуть посветлело и запели соловьи в кленовой роще, старшой из гномов-мелконогов открыл глаза, поднял голову и уставился мутным взглядом на Иллариона, который сидел на разоренной гиацинтовой клумбе, боролся со сном и задумчиво жевал веточку кипариса.

— Извращенец! — заявил старшой, показал Иллариону неприличный жест рукой и пополз в свой шатер.

Другие гномы тоже пробудились, тоже с осуждением посмотрели на мага (они тоже сочли извращением тот факт, что он сидел и смотрел на них спящих) и тоже разошлись по шатрам, стеная из-за головной боли.

А крутой маг вздохнул, поскреб щетину на подбородке и встал, чтоб удалиться, наконец, в дом — на покой…

До ухода гномов-мелконогов оставалось еще две недели.

Илларион решил стойко выдержать посланное ему испытание.

В этом ему должны были помочь крутизна и антидепрессантные сборы трав…

Август 2008 года

Этого ждали две тысячи лет

Думаешь ты крутой? Но-но! Тут есть и покруче!

(из мультфильма "Подводная братва")

Нежно розовел восход. Теплый ветер нес с моря чарующую свежесть и осторожно трепал голубые занавеси на высоких стрельчатых окнах просторной спальни, заваленной атласными подушками, валиками, покрывалами и лепестками белых и алых роз.

Пахло сандалом.

А взлохмаченный, утомленный постельными битвами, всемогущий маг Илларион любовался точеной фигуркой своей девушки Моники. Рыжая красавица как раз покинула любовное ложе, набросила на плечи, тронутые легким золотистым загаром, полупрозрачную тунику из египетского хлопка и подошла к окну, грациозно покачивая стройными бедрами. Замерла, коснувшись пальцами портьеры, залюбовалась рассветом. А тот воцарялся над Адриатикой.

Илларион улыбался: утренние лучи насквозь просвечивали одеяние Моники и позволяли созерцать ее прекрасное тело. Именно поэтому девушка часто так делала — разрешала солнцу оголять ее перед магом. Потому что сдержать свою мужскую природу в такие моменты Илларион не мог, хоть и был самым крутым на свете чародеем…

А в этот самый миг, в соседнем параллельном мире могучий ведун Зарин безнадежно скучал. В последнее время все у него складывалось именно так, как оно и должно быть в идеале у темного мага: весь Бело-Синий мир покорился ему — короли, бароны, лорды, герцоги и бояре, их войска и их подданные. Даже Северный Союз Абсолютно Несогласных Шейхов (ССАНШ) подчинился и в знак верности совершенно бескорыстно передал в полное и неограниченное владение Зарину все свои нефтяные скважины вместе с насосами и обслуживающим персоналом.

В общем, нечего было больше делать великому магу Зарину. Оставалось лишь сидеть на нефритовой подушке, улучшающей кровообращение, на троне, сложенном из белоснежных яхт строптивых олигархов, и тоскливо взирать на Бело-Синий мир, что простирался у его ног и был готов исполнить любой приказ и любой каприз своего мрачного повелителя.

А ведь желалось Зарину только одного — вновь и вновь строить козни, воевать и побеждать в нечестной борьбе, покорять новые земли, низвергать князей и императоров, ставить свою ногу, облеченную в тяжелый сапог, украшенный изысканными платиновыми пряжками, на их окровавленные головы и слышать из уст их войск: "Слава величайшему, могущественному, непотопляемому Зарину!"

Но теперь все было кончено. Потому что все, кто мог и кто не мог, покорились. И окидывая всевидящим оком свои необъятные владения, видел могучий темный чародей, что нет больше в мире очагов напряженности, тайных противозариновых объединений и коалиций "За свободу!"

— Э-эх, — вздохнул кареглазый Зарин и щелкнул пальцами, дабы активизировать транслирование тех событий, что деялись в настоящее время в параллельных мирах.

Перво-наперво осведомился — что поделывает его антипод — крутой маг Илларион на альтернативной планете Земля. Осведомился и покривился: тот, судя по всему, по-прежнему был привязан к рыжей Монике и проводил с ней почти все свое свободное время, прерываясь лишь на завтрак, обед, ужин и плавание стилем баттерфляй по Средиземному морю — от Сицилии до Крита и обратно. Иногда заплывал на Пелопоннес, чтоб позагорать на весьма примечательных обломках древнего города…

Иллариона Зарин, мягко говоря, недолюбливал. Потому что тот кардинально отличался от темного чародея. Например, никогда не желал мирового господства и был отъявленным пацифистом и личностью, ко многому относящейся индифферентно. Кроме завтраков, обедов, ужинов, заплывов по Средиземному морю и Моники почти ничего Иллариона не волновало. Он, правда, иногда подправлял ситуацию в родном мире, улаживая те или иные конфликты, межнациональные, например, или связанные с переделом зон влияния на урановых рудниках…

В основном Илларион творил добро. Впрочем, так и должен был поступать настоящий антипод мага Зарина. Вот, кстати, если бы Иллариону вздумалось совершить что-нибудь нехорошее, тогда Зарину в его Бело-Синем мире пришлось бы сделать что-то хорошее. Например, погладить щенка или самому себе почистить сапоги. Или помиловать кого-нибудь. А еще хуже — вернуть Северному Союзу Абсолютно Несогласных Шейхов две-три нефтяные скважины и даже извинения за экспроприацию и грубое обхождение принести.

Поэтому иногда Зарин даже благодарен был Иллариону. Но в то же время, очень хотел с ним встретиться. Не для того, конечно, чтоб похлебать вместе пива в каком-нибудь уютном пражском кабачке, а для того, чтоб определиться, наконец: кто же из них самый-самый крутой маг.

Но пока Зарину это не удавалось. Поскольку существовал один элемент в конструкции мироздания, который мешал осуществиться встрече двух великих чародеев.

Соловей-разбойник.

Только и всего. По непонятной иронии судьбы биополе сего не самого удачливого и могущественного сказочного элемента, ютившегося на задворках мира под названием "Тридесятое царство. Тридесятое государство", наглухо закрывало магу Зарину портал из его Бело-Синего мира в мир Иллариона.

Вот такая история…

Смотреть, как Илларион пьет утренний кофе и поглощает слойки, щедро измазанные вареной сгущенкой, Зарин уже не мог. Он раздраженно щелкнул пальцами, переключаясь в мир "Тридесятое царство. Тридесятое государство", чтоб глянуть — как обстоят дела у Соловья-разбойника.

Переключился и не сдержал радостного крика "ура!" Даже пальцами прищелкнул.

Потому что его злобная затея с телепортацией недавно изобретенных штаммов птичьего гриппа удалась: Соловей-разбойник скоропостижно скончался и угасил тем самым свое маленькое, но многопакостное для темного чародея биополе.

— Да! Да! — торжествовал Зарин, спрыгивая с трона на черную от недавних пожарищ землю. — Наконец-то! Две тысячи лет ждал! И вот — время пришло!..

Щебетали что-то птички в ивовых зарослях.

Припекало полуденное солнце.

Маг Илларион сидел на берегу чудесного озера, похожего на осколок ясного майского неба, упавшего в зеленую долину, и ковырял в зубах соломинкой. А еще — любовался своим отражением в спокойной воде.

Небрит? Ерунда. Монике нравится трехдневная щетинка.

Второй подбородок проклюнулся? Пустяки. Моника говорит, что это прибавляет его облику мужественности.

"Хотя, прокачать пресс не помешало бы", — подумал Илларион, похлопав себя по животу, полному вкуснейшей жареной телятины, залитой не менее вкусным вином.

Неподалеку угасали ароматные угли, полученные из грушевых поленьев, над ними — аппетитно румянилось мясо на прутках (то, что уже не влезло в Иллариона), рядом валялась корзина с двумя пустыми бутылками из-под прекрасного молодого вина.

Называлось все это — выбраться на шашлыки.

Илларион вытянул ноги к воде, лег на спину, устроив голову в кружевную тень от раскидистого клена, закрыл глаза, расслабился, сливаясь аурой с природой.

— Ага, — раздалось над чародеем.

Голос не был голосом Моники, поэтому Илларион с большим интересом открыл левый глаз.

— Ого, — молвил крутой маг, видя над собой бледное и хмурое лицо антипода Зарина.

Конечно, Илларион знал про Зарина. И о том знал, что злой и жестокий чародей ждет не дождется встречи один на один, дабы выяснить отношения. Только вот лениво было Иллариону думать о том, как бы отдалить сей миг, который кому-то мог показаться судьбоносным, а уж тем более лень было что-либо предпринимать, чтоб помешать встрече. "Зачем суетиться раньше времени?" — так считал Илларион…

— Да. Да. Привет. Это я, — кивнул Зарин, видя, что антипод и второй глаз соизволил открыть, и прошел к углям, взял один из прутков с мясом. — Ты, как обычно, бездельничаешь?

Илларион сел и, как следует, потянулся, демонстрируя Зарину свои натренированные плаванием бицепсы, плечи и грудные мышцы.

Темный маг невозмутимо смотрел на него и жевал мясо, пытаясь понять, почему антипод любит так часто "выбираться на шашлыки".

Зариновые бицепсы, трицепсы, плечи, грудь и все остальное тоже содержалось в отличном мускулистом состоянии, поэтому атлетический вид Иллариона не впечатлял злого волшебника.

— Соловей-разбойник, — сказал Илларион, почесав затылок.

— Угу, — кивнул Зарин, заглянув в одну из бутылок и недовольно скривив губы: не понравилась пустота.

— Ты ему помог, — тряхнул головой Илларион.

— Точно. Это было несложно, — Зарин материализовал из эфира небольшую серебряную фляжку, полную вина, сделал пару глотков и довольно улыбнулся.

— Что ж тебе дома не сидится? — вздохнул Илларион, поджав губы.

— Потому что тебе сидится, — вновь ухмыльнулся темный маг и щелкнул пальцами. — На!

Илларион кувырнулся с камня в траву — испепеляющий ветер с кровожадным воем пронесся над ним и врезался в клен. Дерево обуглилось и тут же рассыпалось, до самых корней.

— Фу! — сказал Зарин, разочарованный собственным промахом.

— На! — отозвался Илларион и тоже щелкнул пальцами.

Темный маг поклонился, и примораживающий вихрь свистнул мимо его головы, ушел в озеро — на воде тут же появились и закружились большие белые кувшинки. Воздух наполнился их ароматами.

— Фе! — скривился Зарин.

— Ха! — выпалил Илларион.

И они защелкали друг в друга пальцами, да так, что вокруг треск нескончаемый пошел, очень схожий со стрекотанием кузнечиков, одуревших от июльской жары и желания спариваться.

Вспыхивало пламя, взрывалась земля, летели во все стороны песок и трава, вставала стеной вода, являлись из сумеречных зон непонятные существа и растения, чтоб тут же обратиться в пепел, пыль или мириады искр.

Никто из чародеев не хотел проигрывать. Хоть и были Илларион и Зарин антиподами, но имели они кое-что общее — крутизну и необъятное самомнение. Ведь и то и другое бывает, как у положительных персонажей, так и у отрицательных.

Перемещаясь во временной спирали, они угадывали действия друг друга и наносили упреждающие удары или увертывались от магических выпадов. Плюс еще — им и на самообслуживание времени и волшебства хватало. Ведь во время столь эффектной и великой битвы совершенно недопустимо быть потным, грязным и растрепанным.

Так что, пусть земля, вода и воздух плясали вокруг магов что-то, весьма напоминавшее тарантеллу, но оба чародея ничуть не потерпели от бушевавших катаклизмов. А вот бутылки, мясо и скатерть, расстеленная для пикника, распылились на атомы и безвозвратно унеслись в безвоздушное пространство…

Потом вдруг все оборвалось, и Зарин исчез.

Так же внезапно, как и появился.

Илларион даже рот открыл, чтоб возмутиться такой невежливостью, но ничего не сказал и возмущение притушил, потому что постиг причину исчезновения антипода: старший сын Соловья-разбойника как раз оформил свое право на наследство в мире под названием "Тридевятое царство. Тридесятое государство". Частью наследства, естественно, являлась и магическая аура сказочного негодяя. Она активизировалась и заработала. Как обычно, против Зарина.

— Ха! — сказал Илларион и опустил правую руку, только что совершившую рекордное количество щелчков за весьма малый промежуток времени, в прохладную воду — подушечки пальцев немного болели.

— Ооо! — злобно вопил маг Зарин в Бело-Синем мире, с яростью круша сапогами черепа казненных царей и лордов. — Как такое возможно?! Ну, как такое возможно?!! — и он выдохнул огнем на встающее на востоке солнце — светило испуганно нырнуло обратно, и в Бело-Синем мире наступила долгая черная ночь…

А прекрасная рыжеволосая Моника прибежала к озеру с соседнего луга и водрузила на голову крутого мага Иллариону венок из белых ромашек и розового клевера и нежно шепнула небритому чародею: "Я тебя люблю"…

Июнь 2008 года

Крошки в латах

Вот оно — утро, теплое и розовое.

И вот он — кофе. Черный, с ароматным коньяком.

Крутой маг Илларион поднес к губам белоснежную фарфоровую чашечку, глотнул дивного горячего напитка и улыбнулся бирюзовой стрекозе, которая совершила посадку на его колено.

Сам чародей — в любимой льняной пижаме бежевого цвета — сидел на мраморных ступенях своего замка, шевелил пальцами босых ног и смотрел, как ветер с моря треплет разноцветные ленточки на древнем дубе.

Ленточки на ветки старика повесил сам Илларион. Чтоб оживить чересчур сурового великана. По мнению чародея, дубу не помешало бы на время окунуться в легкомысленное разноцветие и вспомнить детство.

— Это поможет тебе сохранить бодрость и силу еще на многие годы, — говорил маг дереву, опоясывая его могучий ствол веревкой из пестрых платков. — Этой весной ты позже всех листья выпустил. Пахнет депрессией. А депрессия опасна для здоровья…

Теперь Илларион сидел на ступенях, пил кофе, смотрел на дуб и видел, что старику, в самом деле, стало лучше: посвежела листва, окрепли гигантские корни, а некоторые понурившиеся ветви вновь поднялись и дали молодую поросль…

Тем временем бирюзовая стрекоза досконально изучила переплетение нитей в льняной ткани пижамных штанов волшебника и улетела с его колена в заросли белоснежных флоксов.

— Бирюза! — осенило Иллариона. — Нынче я подарю Алесио рубашку из бирюзового шелка! — и он весело щелкнул пальцами — тут же с небес в плетеное кресло опустилась задуманная одежда, еще и с пуговицами из лунного камня.

Глазастый дурачок Алесио — худощавый юноша двадцати лет — был младшим сыном гончара Джипа, жившего в небольшой деревеньке на соседнем склоне. Алесио был слаб умом, но добр и простодушен, как младенец. А еще обычными садовыми ножницами он творил волшебство: мог выделывать такое из кустов, что даже Илларион удивлялся.

Конечно, такой крутой маг, как Илларион, легко мог и сам подстригать кусты и превращать их во что угодно. Один щелчок пальцами — и весь парк в секунду превратился бы в шедевр паркового искусства. Но разве это было бы волшебно? Разве это обрадовало бы душу?

Илларион, будучи великим чародеем, знал, что такое настоящее волшебство. Поэтому приглашал Алесио и его старые садовые ножницы в свое поместье, а потом сидел где-нибудь в тени и наслаждался звуками, несшимися из аллей: постукиванием ножниц и пением дурачка. Юноша ведь еще и пел прекрасно.

Заслушивалась и Моника. Песни Алесио прекрасно дополняли ее занятия йогой по утрам и кунг-фу во второй половине дня.

Обычно за работу Илларион дарил парню два золотых кольца и шелковую рубаху, которые обладали прекрасным свойством — подделывались под размер того, кто их надевал. Благодаря Алесио уже все жители его деревни ходили в ярких одежках из тончайшего индийского шелка и с золотыми колечками на указательных пальцах. Ну, а отец Алесио давным-давно перестал сокрушенно и печально смотреть на необычного сына и каждый день покупал юноше ореховое мороженое…

Илларион допил кофе, швырнул чашку и блюдечко в открытое окно столовой: посуда еще в полете вмиг стала чистой и затем без какого-либо звяканья пристроилась туда, куда полагалось — на серебряный поднос в резной сервант. А могучий чародей растянулся прямо на нагретых солнцем ступенях, закинул руки за голову и закрыл глаза. В таком расслабленном состоянии он намеревался обдумать дизайн колец, которые предстояло сотворить сегодня для творческого человека по имени Алесио…

Через минуту он задремал, и во сне увидел те самые кольца. А потом резко проснулся, потому что со стороны липовой аллеи донесся испуганный голос садовника:

— Господин! Господин Иллара!

Маг щелкнул пальцами и моментально перенесся к юноше, по пути взъерошив дремавшую на старом клене сову. Она обиженно ухнула и перелетела на другую ветку.

— Там! Там! — Алесио прыгал возле старой каменной изгороди и показывал куда-то на дорогу.

Прибежала посмотреть и Моника.

— Что? Что это такое? — изумленно спросила она, хватая Иллариона за руку.

Волшебник же рассеянно улыбался…

Сперва из-за зеленого холма, украшенного желтой лентой дороги, явилось длинное, полосатое, бело-синее копье с розовой лентой под острием. Копье было очень длинное, слишком длинное. Оно все росло и росло из-за холма, а тот, кто его нес, все не появлялся.

Заворожены этим удивительным зрелищем были все, даже Илларион.

Наконец, показалась огромная голова вороной лошади, могучего рыцарского коня. Через минуту явился и всадник, уверенно держащий странное копье, и Моника ахнула, а Алесио засмеялся: так они выражали свое изумление, ведь на широченной спине жеребца-гиганта уверенно сидел мальчик лет шести, в рыцарских доспехах, покрытых сверху белым кафтаном с изображением черного льва на груди. За этим удивительным всадником показался и второй — тоже мальчик, тоже в доспехах, но попроще и без кафтана, на такой же большой, но рыжей лошади, без копья, но со щитом и двумя мечами при седле.

— Странствующий рыцарь и его оруженосец, — шепнул Илларион Монике.

— Но это же совсем крошки, — сказала девушка. — Посмотри, какие у них нежные лица, мягкие ладошки…

Тем временем лошади мальчиков приблизились к провалу в каменной изгороди, через который Илларион, Моника и Алесио, разинув рты, смотрели на них. Маг пришел в себя первым, перепрыгнул через ограду и поклонился юным всадникам:

— Приветствую вас в своих владениях, благородные воины. Позвольте пригласить вас в мой дом, отдохнуть, отобедать.

Мальчик со львом на груди ответил "благодарю вас, сэр, вы очень добры" и поклонился чародею. Илларион, приветливо улыбаясь детям, взял вороного под уздцы и повел к воротам.

Через пару минут два рыцаря-малыша покинули седла и остановились на лужайке перед теми самыми ступенями, где любил лежать и выдумывать новые украшения всемогущий чародей. Остановились, чтоб запрокинуть головы в сияющих саладах и оценить высоту стен замка Иллариона.

Алесио, перепрофилировавшись из садовника в конюха, повел рыцарских лошадей на задний двор: там, благодаря магическим хлопотам Иллариона, уже были готовы просторная конюшня, прохладная вода в корытах, душистое сено и вкуснейшее зерно, — все самое лучшее для благородных животных.

— Прекрасная крепость, — сказал мальчик со львом. — Но каков ваш герб, сэр? Я не вижу ни одного стяга…

— Мой герб — дуб в лентах, — ответил волшебник, указывая на весьма кстати разукрашенное дерево.

— О, чародейский герб, — с уважением молвил юный рыцарь и снял свой шлем, это движение повторил за ним его оруженосец.

Ветер растрепал золотистые кудри малышей, когда они поклонились Иллариону и назвали себя:

— Сэр Кристоф и мастер Андре из Блуа.

— Илларион, самый крутой маг этого мира, — сообщил чародей и представил свою рыжеволосую подругу. — Леди Моника, самая прекрасная дама этого мира…

Тут нежное лицо сэра Кристофа вспыхнуло, а голубые глаза метнули молнии:

— Нет, и не было, и не будет в этом мире дамы прекрасней юной Катерины из Блуа! — заявил мальчик, отбрасывая шлем в сторону и хватаясь за рукоять своего меча. — И вы должны немедленно это признать, сэр! И поцеловать край ее ленты! — он указал на ленту, что развевалась на копье.

Моника испуганно захлопала ресницами, но Илларион успокоил девушку ласковой улыбкой, а потом надменно выпрямился, сложил руки на груди и заявил:

— Никто никогда не заставит меня назвать самой прекрасной дамой кого-либо кроме леди Моники!

— Я не могу спустить вам этого, сэр! — яростным фальцетом вскричал кроха-рыцарь. — Хоть вы и хозяин этих прекрасных земель, а берите меч и защищайтесь! Я заставлю вас назвать даму Катерину прекраснейшей из всех! Андре, дай ему один из моих мечей! — и мальчик выхватил свой клинок, а солнце тут же пробежалось лучами по его зеркальной стали.

Маг Илларион, как был — босиком и в льняной пижаме — с поклоном взял из рук Андре один из мечей сэра Кристофа и сделал два-три взмаха, чтоб опробовать оружие.

А потом Моника, в испуге прижав ладонь к губам, увидела ту самую битву на мечах, подобные которой устраивают мальчишки в любом дворе любой страны (только воюют они палками): Кристоф бил клинком по клинку Иллариона, а потом Илларион — по клинку Кристофа. Причем во время этого поединка они обменивались репликами, типа:

— Вам лучше сдаться, сэр!

— Ха-ха! Еще неизвестно, чья возьмет!

А клинки-то были настоящими. И если Илларион (Моника видела) тщательно следил за тем, чтоб не зацепить маленького воина, то Кристоф, распалясь, нападал все яростней и яростней и все пытался достать чародея своим мечом.

Наконец, Илларион дал крошке-рыцарю такую возможность, раскрылся, и клинок мальчика на добрые два пальца вошел в левое подреберье волшебника.

Маг заохал, прижимая руку к ране — бежевая пижама вмиг окрасилась кровью — и весьма драматично повалился на траву.

Моника, взвизгнув, подбежала к нему, подняла запрокинувшуюся голову Иллариона и хотела обозвать Кристофа дрянным мальчишкой, но волшебник вдруг поднял руку, приложил палец к губам девушки, и она потеряла дар речи, а Илларион жалобно застонал:

— А! А! В честном бою вы победили меня, благородный Кристоф. И я признаю даму Катерину из Блуа самой прекрасной дамой этого мира.

— Хорошо, — отвечал Кристоф, убирая меч в ножны. — Я удовлетворен. Теперь позвольте моему оруженосцу перевязать вашу рану, сэр.

— О, это лишнее, — мотнул головой волшебник и бодро встал на ноги, отряхнул штаны и рубаху, и кровавые пятна исчезли от одного касания. — Пойдемте лучше в столовую. У нас нынче грибной суп-пюре, жареная форель и куча цветной капусты…

— Цветная капуста? — скривились Кристоф и Андре. — Фууу!

— Все! — тут же объявил Илларион. — Тогда — рис с овощами! А после обеда — вишневое мороженое.

— Хорошо, — улыбнулись рыцари-крохи и потопали в столовую, звеня шпорами…

Вечером Илларион и Моника выкупали и высушили малышей, затем напоили их парным молоком и уложили спать в комнате для гостей, а после вышли посидеть и покурить кальян на террасу.

— Милый, что это? Кто эти мальчики? — спросила девушка, нежно обнимая своего могущественного чародея, чуть не погибшего в жестокой дуэли.

— Чье-то заплутавшее детство, милая, — улыбнулся Илларион. — Кто-то до сих пор мечтает о доспехах, боевых конях, прекрасной даме и верном оруженосце. А еще — о победах над крутыми чародеями… Согласись: мы прекрасно провели время…

— Но зачем ты дал себя ранить?!

— Они мне понравились — я им подыграл. Дети часто ранят в сердце. Но так уж им положено…

— А тебе? Тебе положено ранить в сердце меня? — Моника нахмурилась и стукнула мага пальцем в лоб. — Я же чуть не умерла со страху! Я даже забыла, что ты волшебник!

Илларион улыбнулся и подхватил красавицу на руки:

— В таком случае, пойдем в спальню, восстановим твое душевное равновесие…

Август 2008 года

Магическая хворь

С каминной полки понесся тихий звон золотых колокольчиков.

Старинные часы, украшенные миниатюрными изображениями прекрасных Аполлона и Артемиды, проиграли восемь утра.

Маг Илларион проснулся, зевнул и потянулся. Потянулся на другую половину широченной кровати — к мягкой и теплой Монике, которая покойно сопела, укутавшись в легкое шелковое покрывало.

От ласк чародея девушка пробудилась, тихо засмеялась и обняла шею любимого, потянулась губами к его губам, привлекла к себе, дав понять, что утренние забавы — это то, о чем она минуту назад грезила.

Илларион улыбнулся, прижался к Монике плотнее и вдруг охнул, потерял сознание от дикой боли, пронизавшей все его тело…

Открыл глаза после того, как до смерти перепуганная девушка забрызгала ему все лицо и грудь холодной водой.

— Что случилось? Что такое? — спросила красавица, присаживаясь рядом и беря чародея за руку.

— Сам не пойму, — ответствовал Илларион.

Он тоже сел, откинул в сторону одеяло, которым его накрыла заботливая любимая, стал себя осматривать.

Моника тоже не отводила глаз от его тела, восхищенных глаз: красивым Илларион был парнем, тут никто бы не поспорил. Красивым во всех отношениях.

— Ноги, руки — все в порядке, — промурлыкала девушка и лукаво улыбнулась. — Где ж поломка?

Волшебник кивнул — физическое тело изъянов не имело. Тогда он прищурил правый глаз, чтоб осмотреть свою астральную сущность. И вот тут Иллариона ждал неприятный сюрприз: астрал нехорошо вздулся в районе солнечного сплетения. В багровом пульсирующем шаре мигали то там, то сям крохотные белые молнии. И при каждом их появлении, словно иглы раскаленные вонзались в тело мага.

— Бедняжка, какой ты бледный, — покачала головой Моника и обняла чародея, надеясь, что ее ласки облегчат страдания парня.

Илларион снова охнул и снова потерял сознание: прижавшись к нему, девушка опять потревожила астральное вздутие, которого видеть не могла, и новая волна боли накрыла мага с головой…

Ехать лечиться пришлось далеко — на Урал. Хотя, не совсем уж и далеко: Иллариону хватило одного слабого щелчка пальцами, чтоб перенестись к древнему горному хребту.

Там, в старых-престарых шахтах жил себе поживал единственный в своем роде специалист по магическим хворям — доктор Наваркин. Больше всего он любил плести коврики из конопли, потом — скуривать эти коврики, и уже потом — запугивать местное (очень суеверное) население: по причине своих не совсем обычных склонностей Наваркин надевал парик, рядился в женское и прыгал по временной спирали, являясь шахтерам то там, то сям, за что был уже давно прозван Хозяйкой Медной Горы.

Такие шалости он себе позволял потому, что магов и чародеев в мире было очень мало, болели они не часто, а потому непосредственным своим делом Наваркин мог заниматься крайне редко. Вот и скучал. А из-за скуки умом слегка повредился.

Так что, когда в обитель Наваркина (двухэтажную пещеру со всеми удобствами) заявился крутой маг Илларион, бледный и стонущий, оказалось, что у специалиста по магическим хворям даже нормально оборудованной палаты для пациента нету.

— Ой, да ладно, — махнул рукой доктор, наряженный в обтрепанные джинсы с кучей карманов, тельняшку и бескозырку, не имевшую ленточек, и потыкал кривоватым указательным пальцем в животик толстой седой белке, которая сидела у него на плече и грызла огромный сухарь из булки с изюмом и корицей. — Мы и так все прекрасно увидим, правда, Осип?

Белка цокотнула что-то недовольно и повернулась к Иллариону спиной.

— Ложитесь-ка сюда, голубчик, — сказал Наваркин магу, указывая на вполне больничную кушетку, покрытую голубой клеенкой.

Чародей, тяжко вздыхая (всякое движение доставляло ему боль), опустился на кушетку, вытянул ноги и расслабился. И даже улыбнулся: ему немного полегчало.

А Наваркин и с места не сдвинулся. Лишь прищурился и тут же протянул довольным тоном:

— Ага-а-а! Вот оно что!

— Что? — осведомился Илларион.

— Грыжа у вас, батенька. Астральная грыжа. Да-с.

Волшебник, забыв о своем состоянии, резко сел и, ахнув от нового приступа боли, опрокинулся в обморок.

Придя в себя, увидел, как доктор роется у него в дорожной сумке и уже тасует, словно игральные карты, многочисленные кредитки.

— Они вам зачем, батенька? — спросил Наваркин, показывая на пластик.

— Ну. Я с их помощью плачу по счетам. Так люди делают.

— А магией? Магией не пользуетесь?

— Редко. Мне больше нравится, как все…

— Ага! Вот и причина! — возопил вдруг доктор, швыряя кредитки прочь — карточки разлетелись в разные стороны, будто всполошенная стайка воробьев.

— Причина чего? — похлопал ресницами Илларион.

— Грыжи вашей! Астральная грыжа — это все из-за вашей лихости. Из-за вашей крутости. Магии у вас — пруд пруди. А вы ею не пользуетесь. Вот она, невостребованная, и выперла. Да-с.

Илларион просиял от радости:

— Как все просто! Да я сейчас всякое наколдую! — он тут же пальцы приготовил, чтоб щелкнуть ими громко-громко и соорудить в окрестностях Уральских гор ряд новеньких Эйфелевых башен (по его мнению, данные «аксессуары» должны были положительно сказаться на местном ландшафте).

Наваркин, не теряя ни секунды, прыгнул к чародею и схватил его за всемогущую руку:

— Ни-ни! Торопиться не надо! Сейчас вам наоборот надо переждать, переболеть. Астральная грыжа — дело тонкое. Она должна рассосаться естественным путем. Если начнете по крупному колдовать, вздутие лопнет и забрызгает все вокруг неконтролируемой магией. Это может привести к небольшому такому гравитационному коллапсу. Да-с.

— О, — выдохнул Илларион и посмотрел на свою опухоль весьма осуждающим взглядом. — Но мне больно. Очень больно. И, знаете, девушка моя недовольна: очень уж это в постели мешает… Как долго эта грыжа будет рассасываться?

Наваркин наморщил лоб, нахмурил брови и принялся усиленно тереть правой рукой мочку правого уха.

Белка на плече доктора озабоченно зацокотала.

— Ты прав, Осип, — кивнул зверьку Наваркин. — Так сразу и не ответишь. Надо в фолиантах посмотреть. А вы, батенька, пока лежите и не волнуйтесь. Ответ я вам дам минут через тридцать. Да-с…

Доктор и белка удалились в соседнюю комнату, а маг Илларион вновь расслабился на кушетке и глаза закрыл. И — вот странное дело — почти сразу уснул. Наверное, это астральная грыжа дала такой побочный эффект, как моментальное засыпание.

Чародею снился знаменитый Парад Победы на Красной площади в Москве. Все было, как всегда: красиво и торжественно. Только высокомерный маршал Жуков, проезжая вдоль войска, недобро посматривал на могущественного мага Иллариона, который в своей мятой пижаме и босиком топал по исторической брусчатке. А потом (наверное, мстительный Жуков так распорядился) солдаты в круглых шлемах и перчатках принялись метать немецкие флаги и штандарты не на землю, а Иллариону в живот.

Все эти знамена и орлы павшего Третьего Рейха влетали под ребра волшебнику и больно ранили, заставляли охать и ахать. И увернуться или как-то по-другому спастись Илларион почему-то не мог…

— Ишь ты, как забавно, — заметил Наваркин, выбираясь из самой разлапистой голубой елки и весело сверкая зелеными глазками.

Илларион тут же проснулся и скривился: астральная грыжа продолжала досаждать острой болью.

— Прикольный тебе сон снился, — сказал магический врачеватель. — И красивый: цветной, с размахом…

— Интересно: что бы он значил, — вздохнул волшебник, потирая ноющий живот.

— Это мы мигом сейчас узнаем! — пообещал Наваркин и вытащил из ближайшей колченогой тумбочки толстенную книгу в потертом кожаном переплете.

— Это сонник, — сообщил доктор магу и принялся шелестеть рыжими страницами.

Илларион терпеливо ждал, рассматривая потолочную роспись пещеры. Там было на что посмотреть: и на то, как люди с копьями охотятся на мамонтов, и на то, как запускают ракету в космос, и даже на какие-то странные чертежи, в которых маг не без удивления узнал схемы вечных двигателей.

— Да-да, — сказал Наваркин, заметив, что волшебник направил взгляд на потолочные рисунки. — Меня после косячков часто на художество тянет. Взлетаю под потолок и рисую всякое-такое… Ага! Вот и ваш сон, батенька! М-м-м… Видеть Парад Победы в Москве на Красной площади тысяча девятьсот сорок пятого года… так-так… слоняться по площади, видеть елки и Жукова на белом коне… ага, — читал доктор, водя пальцем по странице, — видеть, что солдаты кидают немецкие флаги не к подножию Мавзолея, а спящему в живот… ну один в один! Обожаю этот сонник! — он перевернул страницу и торжественно объявил. — К неудачам на работе!

— Шикарно, — протянул Илларион, натыкаясь взглядом на схематичное изображение обнаженной женщины.

— Да-да, сонник шикарен, — согласно кивнул Наваркин.

— А что узнали про мою хворь?

— Я тут много фолиантов разных перерыл, — сообщил врачеватель, швыряя «шикарный» сонник в дальний угол и присаживаясь у кушетки больного. — В общем, все как всегда крутиться вокруг трех желаний.

— То есть?

— То есть, вам надо выйти из дома, пройти по дороге, встретить какого-нибудь типа и выполнить его три желания. Три желания первого встречного. И твоя грыжа рассосется. Да-с.

— А! это я мигом! — радостно выпалил Илларион и, в самом деле, очень резво подхватился с кушетки.

— Тишь, тишь, — замахал руками Наваркин. — Все не так просто. Есть одна мелочь. Одна очень важная мелочь. Без которой — никак.

— Ну?

— Желания эти надо выполнять без применения магии, — хмыкнул доктор.

— Ё-о! — протянул Илларион, ушам своим не поверив.

— Да-да-с, — развел руками светило магической медицины. — Ничего не поделаешь.

— А как? А вдруг? А если этот встречный пожелает в космос улететь? Или римским императором стать? Или еще чего пожелает заоблачное? Как же я все это смогу без магии? — маг протянул к Наваркину раскрытые ладони, словно милостыню попросил.

— Тут я не советчик, — покачал головой Наваркин. — Тут уж ты сам себе помогай. Голову используй — она поможет. Должна помочь. Да-с…

Илларион поскреб светловолосый затылок и тут же кое-что придумал, даже просиял от своей придумки:

— Можно с Моникой договориться! Чтоб она утречком пошла по дороге, а я ее типа встречу…

— Ну-у-у, тогда и лечение получится "типа лечение", — ухмыльнулся Наваркин. — Нет уж. Не жухай! Первый встречный должен быть именно первым встречным. Да-с.

— О-о-о! — простонал Илларион, падая обратно на кушетку. — Это невозможно!

— И это мне говорит самый крутой маг этого мира? — подивился Наваркин. — Ну-ну, с таким крутнем до коллапса недалече. "Ты знаешь, все в твоих руках, все в твоих руках…" — пропел он вдруг и замахал на чародея руками. — Ну все, все. Прием закончен, батенька. У меня сейчас другие мероприятия запланированы.

— Что? Как? — не сообразил Илларион.

Белка Осип соскочила с плеча Наваркина и сердито зацокала на непонятливого чародея.

— Домой, домой валите, батенька, — объяснил доктор. — Вам я уже не нужен. Меня конопля заждалась. Да и Осип не кормлен…

— Какая конопля? Какой Осип? Я ж еще не здоров! — возмутился могущественный маг.

— Ну, так что? Я свое дело сделал: диагноз поставил, как лечиться — рассказал. Пожалуйте плату за труды и всего хорошего, господин маг. Как говориться: "бывайте здоровы, живите богато…"

— А как же…

— Большего делать мне не положено, — строго сказал Наваркин. — Гоните золото, товарищ.

Илларион тяжко вздохнул и вытащил из кармана штанов небольшой кожаный кошель, вывернул его содержимое на ладонь — заискрили, засияли три крупных сапфира.

— М-м-м, — довольно промычал Наваркин, и глазки у него хищно загорелись. — Красота. Куплю себе новые валенки. От Гуччи… со стразами…

Август 2008 года

Три спасительных желания

Над миром, в темно-синем небе висела половинка луны.

Под ночным ветром качались, словно змеи в трансе, молодые сосны, шелестели листвою тонкие березы; где-то зловеще ухал филин, пугая мышей и мелких птиц.

Крутой маг Илларион брел по ухабистой русской дороге. Он отмахивался от назойливых местных насекомых, понуро смотрел на темнеющий лес и предавался унылым думам.

Неколдование оказалось весьма неприятным занятием. Например, нельзя было перенестись обратно в Италию, где в высоком белокаменном замке, в просторной и уютной спальне, под мягким покрывалом почивала, трогательно посапывая, нежная, ласковая Моника. Нельзя было зевнуть, щелкнуть пальцами и отогнать голодных комарих. Нельзя было сотворить весьма необходимые в здешней лесополосе резиновые сапоги и куртку с капюшоном. Поэтому злые насекомые звенели и пили сладкую чародейскую кровь, а в мягких мокасинах Иллариона уже давно хлюпала грязная и холодная вода, которую маг не преминул набрать в первой попавшейся луже.

— Эхе-хе, — тяжко вздыхал волшебник, посматривая на Большую Медведицу.

Ему в самом деле было тяжко: от рюкзака, который заметно прибавил в весе за последний час. А еще от тупой боли в распухшей ауре и от мыслей о весьма не радужном будущем, которое медленно рисовал ему занимающийся восход…

"Желобок" — прочитал Илларион на сине-белом указателе, что вынырнул из-за елки, и опять вздохнул, потому что буква «е» в названии деревни была затерта. Тот, кто это сделал, явно был не высокого мнения о данном населенном пункте.

— Доверься судьбе, дружок, — сам себя стал уговаривать Илларион. — Вполне возможно, какой-нибудь первый встречный пейзанин из Желобка попросит что-нибудь пейзанское: новое корыто, например… или дом…

Сама собой в памяти всплыла знаменитая и поучительная сказка о золотой рыбке, и у чародея внутри все похолодело, а искусанная комарами спина нехорошо взмокла, когда он вспомнил этапы "столбовая дворянка", «царица» и "владычица морская".

Пришлось опуститься на придорожный валун, дабы успокоить нервы и сведенный судорогой живот.

— В конце концов, у первого встречного будет только три желания, — принялся вслух рассуждать Илларион (так он бодрился). — Три простеньких желания. Да…

Немного еще поразмышляв о своей нелегкой доле, маг встал, отряхнул брюки и двинулся дальше.

Через минуту поспешил отскочить в сторону: из-за поворота на довольно большой скорости вылетел бледно-голубой дребезжащий жигуленок.

Он мигнул круглыми и желтыми, как совиные глаза, фарами и лихо тормознул возле замершего у кустов чубушника Иллариона.

В окошко высунулся благоухающий самогоном и копченостями водитель — круглолицый лысый мужичок лет сорока в светлой майке — и замахал магу огромной короткопалой рукой:

— Привет, значит! Че застыл? Иди, садись, подкину до деревни!

"Первый встречный" — мигнуло у Иллариона в голове.

Не долго думая, он кинулся к машине.

— Гы-гы-гы, — поприветствовал умостившегося на сидении чародея веселый водитель. — Я, значит, Лёник. А ты? Турист? — кивнул на рюкзак и нажал на газ.

Илларион хотел ответить, но вместо этого два раза шумно чихнул: в салоне запахи первого встречного стали чересчур интенсивными — у чародея даже нос заложило и глаза защипало.

— Гы-гы-гы, — ответил Лёник. — Простудился, турист? А чё в лесу ночью делаешь?

— З-заблудился я, — промямлил волшебник. — Я тут недалеко отдыхаю…

— Гы-гы-гы, — не стал мудрить водитель. — Ближайший санаторий как раз таки далеко. Километров сорок, не меньше. Всю ночь небось плутал, топал?

— Точно! — тряхнул головой маг, довольный тем, что все объяснения первый встречный сам за него придумывает.

— Ладно. До Желобка ближе, — сказал Лёник и пустил машину по дороге. — Я, значит, к теще еду. Просила, значит, чтоб приехал на выходные — забор ей поправил, покосил там-сям. Вот мы у тещи моей, значит, побудем, и я тебя, значит, в санаторий твой потом подкину. Ну как?

— Замечательно! — опять тряхнул головой маг. — Забор поправить? Покосить? Кроме забора и косьбы еще чего-нибудь надо?

Лёник крутил баранку и рассказывал:

— Да там, значит, много чего надо. Да все руки не доходят…

— Так я помогу! — заявил Илларион.

Водила опять загыгыкал, покосился на чародея:

— Ну, смотри. Я тебя за язык не тянул. Взялся за гуж — не говори, значит, что не дюж…

Вечером следующего дня избавившийся от астральной грыжи, слегка пьяный и весьма довольный этими двумя фактами Илларион вновь наведался в пещерку к доктору Наваркину, и при этом использовал магию. Как в старые добрые времена.

Магический эскулап чуть косяк конопляный не проглотил, увидав недавнего пациента. Белка Осип тоже был немало удивлен и на мгновение отвлекся от поглощения кедровых орехов.

— Это, кхе, как же? — поинтересовался доктор, сдвигая гламурный парик "а-ля Мэрлин Монро" на затылок (в нем он после выкурки косяка собирался прыгнуть по временной спирали на лет двести назад и явиться в шахту к Ереме Игнатову и Ивану Пупыре — пугануть православных рудокопов).

— А вот так, — ослепительно улыбнулся великий маг и показал Наваркину свои ладони — ладони трудового человека, покрытые кровавыми мозолями и ссадинами. — Специально сию красоту не убрал, дабы ты увидел, каков я мастер. Я косил, я забор починял, а потом я пил самогонку. Таково было третье желание первого встречного: чтоб я с ним после работы самогонку пил. Неплохой кстати напиток, веселенький…

И затем доктор Наваркин около получаса, совершенно позабыв о конопле, белке, своем женском наряде из кремового шелка и о жареных грибах, которые ожидали в пузатом горшочке на обеденном столе, слушал, не мигая, историю могущественного чародея о том, как тот занимался облагораживанием одного из подворий в деревне Желобок.

— Да, конечно, было нелегко, зато я теперь умею заборы ставить и траву косить, — хвастался Илларион, плотоядно зависнув над горшком с грибами. — Я теперь косу приобрету и косить у себя возле замка буду. Кстати, когда косишь, на тебя девушки с вожделением посматривают. Особенно если вспотеть и рубашку снять, да…

Наваркин понимающе кивнул, положил в пепельницу душистый косячок и глубокомысленно изрек:

— Экотуризм — штука полезная…

Сентябрь 2008 года

Грузовик с овощами

Крутой маг Илларион был очень крут. С проблемами справлялся легко и просто: как увидит проблему, сперва зевнет, потом немного подумает (нельзя же, в самом деле, проблемы решать наобум), а потом пальцами правой или левой руки прищелкнет. Иногда, правда, чародей и не думал, и даже не зевал. Это случалось в те моменты, когда нельзя было медлить. Например, когда молоко закипало и шустро убегало из розовой кастрюльки, или когда какой-нибудь злобный рыбак-гоблин с Сицилии грязно ругался и пытался ударить проплывавшего мимо волшебника веслом по голове. Тут уж промедление было бы смерти подобно…

В общем, Илларион знал: проблемы, как и люди, как и снежинки, все разные и особенные, и каждую решать следует в индивидуальном порядке, хотя, с другой стороны, кое-какие общие моменты чародей все же отмечал…

Но однажды с крутым магом приключилась не очень хорошее происшествие.

Мага сбил грузовик.

Ну, да. Ничего в этом удивительного нет. Любого может сбить грузовик: и птицу, и собаку, и стрекозу, и человека. Иногда и рыбы под колеса попадают. Вот и маг попал. Хоть и был крутой.

Крутость тут его ни при чем оказалась. Тут при чем оказалась его рассеянность.

Илларион шел с побережья домой, по шоссе, мурлыкал себе под нос песню о девочке-конфеточке, любовался легкими белыми облаками, улыбался солнцу и встречным кипарисам и совсем не думал о том, что к нему с юго-запада приближается грузовичок с помидорами и кабачками.

Грузовичок, хоть и был доверху загружен, а несся с приличной скоростью. Вылетел из-за поворота и завизжал тормозами, но это не помогло. Не помогло и то, что Илларион, увидав обшарпанный автомобиль, глаза выпучил и рот открыл, чтоб сказать неприличное слово на «б», которому он научился, пребывая на лечении на Урале, в пещере доктора Наваркина.

Так что, имел место быть "бэмс!" В результате которого крутой, но рассеянный, волшебник Илларион оказался на больничной койке, в гипсе, на растяжках.

По другому и случиться не могло. Ведь убить мага можно только магией, а грузовичком с овощами его можно ну только слегка поломать.

Илларион поломался. В ногах в трех местах, четыре раза в руках, два — в позвоночнике, один раз в черепе, один — в челюсти и девять раз в ребрах. Врачи кстати очень удивлялись тому факту, что маг все еще был жив, был в сознании и пялил на них большие голубые глаза, в которых читалась неприкрытая досада. Сказать чародей ничего не мог из-за пострадавшей челюсти и колдовать не мог: его пальцы были в растопырку из-за гипсовых повязок, которая захватывала всю руку, от плеча до кисти, и совершать магические щелчки не имели никакой возможности.

Так что пришлось Иллариону проваляться в небольшой и пахнущей хлоркой больничке пару недель, прежде чем врачи освободили его пальцы.

А потом все наладилось. Очень быстро. В одну секунду.

Илларион щелкнул пальцами правой руки и исчез из палаты. Хоть почти все медсестры на этаже и строили ему глазки, и гладили его по загипсованной голове, и носили ему всякие лакомства, а захотелось чародею в свой замок, к рыжеволосой и зеленоглазой Монике.

Она, конечно, встретила его слезами и примерно такими обвинениями:

— Ты меня совсем не любишь! Бросил на целых две недели! Так надолго ты никогда не пропадал! Хоть бы предупредил! Я же вся извелась: спать не могу, есть не могу, все плачу и плачу! Вот и глаза, и нос распухли…

Илларион ничего не сказал, потому что решил, что не будет лишний раз расстраивать красавицу страшными рассказами об аварии и медицинском обслуживании в больничке одного небольшого итальянского городка.

Он просто улыбнулся и поцеловал свою любимую в покрасневший нос. И нос ее сразу из распухшего превратился в милый изящный носик.

Моника улыбнулась и поднесла чародею фарфоровую тарелку с круассанами:

— Вот, твои любимые…

Маг и химия

Снились космос и разноцветные звезды…

— А как становятся магами? — спросила вдруг Моника, спустив на кончик носа солнцезащитные очки.

Илларион не сразу ответил — сперва вернулся в реальность из розоватой дрёмы. А вернувшись, зевнул и сказал, растягивая слова:

— Ма-агами не становятся. Ма-агами рождаются.

— Это как? — Моника искренне ничего не поняла.

— О-очень просто, — заверил девушку чародей. — Ну, вот как грибы. Они вырастают там, где возникают наиболее благоприятные для них условия: тепло, сырость, почва… Так и маги.

— Это как? — не унималась Моника.

— Уф, — вздохнул Илларион и перевернулся со спины на живот, чтоб упереться локтями в траву, примостить голову на руки и с легким укором в синих глазах посмотреть на рыжеволосую подругу, которая в это чудное июльское утро проявляла любопытства намного больше, чем обычно. — Понимаешь, милая, маги появляются во вселенной. Там, где большие сгустки творящей энергии. Ею все пронизано, словно ветром, но потоки эти неоднородны. Где-то гуще, где-то — пожиже. Вот там, где погуще, где загустело, как следует, там маги и появляются. Материализуются. И становятся носителями этой самой энергии. И лепятся к тому миру, рядом с которым появились. Примерно так…

— Что же получается? У магов нет родителей? Ни мамы, ни папы? — удивилась Моника.

— Родитель мага — это вселенная. Огромная, многоликая, многоцветная, многовекторная, — сказал Илларион.

— И ты никогда-никогда не был ребенком?

— Никогда-никогда, — кивнул чародей.

— Ни яслей, ни школы, ни колледжа? — изумилась Моника.

— Ничего этого. Ибо мне доступны любые знания моего мира в любое удобное для меня время. — Я могу познать химию академического уровня за одну секунду. Стоит только пальцами щелкнуть… Хочешь — покажу?

— Нет-нет! — спохватилась Моника. — Не надо! Химия — это, наверное, очень скучное занятие…

— Хм. Сейчас проверю, — тряхнул головой Илларион и все-таки щелкнул пальцами левой руки…

Прошла неделя, и Моника пожаловалась дурачку Алесио, который пришел стричь кусты в парке:

— Это ужасно! Ужасно! Целыми днями сидит в лаборатории и химичит! У него там все булькает, свистит и хлопает. А вчера ночью он что-то взорвал — полбашни западной снесло. С соседней — черепица вся слетела…

Алесио слушал ее жалобы, глупо улыбался и щелкал ножницами, превращая куст в кролика с цилиндром на голове.

— Он-то починит, но из-за этой химии совершенно жизни не стало! — продолжала возмущаться Моника. — Говорит: хочет выдумать состав, который бы европеоидов делал негроидами и наоборот. Вот скажи: зачем ему это надо? Он ведь с помощью магии это сделать может… Хотя, — тут девушка взглянула на кусты, которые Илларион и без помощи Алесио мог бы превратить во что-нибудь покруче кроликов и слоников. — Я и забыла, что он любит сложности…

— Урра! — раздался со стороны замка вопль, полный восторга. — Получилось!

Моника и Алесио дружно обернулись и увидали, как на террасу второго этажа выскочил высокий, светловолосый негр. Он станцевал что-то вроде тарантеллы и замахал руками девушке и садовнику:

— Видите? Видите? У меня получилось! И без магии! — и прыгнул вниз, с террасы во двор.

— О, господи, — прошептала Моника, прижимая обе руки к груди. — Илларион, ты теперь чернокожий!

— Да! Да, милая! Я нашел, наконец, нужную формулу! — радостно ответил чародей, подходя к ней.

— А зачем? Зачем это надо?

Илларион замер. Вопрос о целесообразности его изобретения стал для него явно неожиданным.

— Ну… э… мало ли, — пожал он чернокожими плечами. — Ну, вдруг пригодиться когда-нибудь… кому-нибудь…

— Угу, — вздохнула Моника. — Шпионам каким-нибудь. Или бандитам — чтоб следы заметать.

Чародей был в растерянности. Почесал негроидными пальцами свою светлую голову, хмуро посмотрел на колбу с радужной жидкостью, которую держал в руках, и буркнул:

— Стало быть, толку нет?

Моника лучезарно улыбнулась:

— Милый, толк есть. Для определенного контингента, для очень маленького контингента. И для не совсем хорошего контингента. А нам с тобой это зачем?

Илларион взвесил все «за» и «против», вздохнул и тут же вылил удивительный раствор вниз, на клумбы с белыми ирисами — они моментально преобразились в черные тюльпаны.

— Ой! А как же ты обратно? — всплеснула руками Моника.

— Легко, — вздохнул маг, щелкнул пальцами и вернул себе прежний белокожий облик.

Рыжая красавица улыбнулась, обняла его, поцеловала в щеку:

— Вот славно. И не надо нам ноу-хау, ведь правда?

— Правда, — буркнул волшебник, чувствуя, как кружится у него голова от аромата волос Моники (они пахли чайными розами).

— Лабораторию уберешь? — замурчала девушка ему в ухо.

— Уберу.

— Башню поправишь?

— Поправлю, — шептал разомлевший Илларион, поглаживая спину Моники. — Но чуть позже…

Про мага Валентина

Звенел от зноя август, сладко пахли кипарисы, а крутой маг Илларион косил траву на лужайке за замком. Чародей был в льняных штанах, без рубашки, босиком, и махал косой вполне профессионально.

Из беломраморной беседки любовалась косцом зеленоглазая Моника. Она думала о том, что после пойдет с Илларионом в душ и там намылит его спину, грудь и все остальное душистым мылом. Думала и нижнюю, пухлую розовую губку прикусывала похожими на жемчуг зубками.

Илларион же косил и мурлыкал себе под нос:

— Ой ты травушка-муравушка лесная…

Тут над поместьем пронеслась, лопоча крыльями, большая стая рыжих голубей — это зачарованные ворота просигналили о том, что в них кто-то постучал.

Крутой маг опустил косу, вытер пот со лба и прищурил левый глаз, чтоб увидеть этого кого-то.

— Валентин, — хмыкнул Илларион и легким взмахом руки отправил косу в подвал. — Опять у него что-то не ладиться…

Он послал Монике воздушный поцелуй, а вместе с ним — просьбу приготовить зеленый чай с жасмином и слоеные палочки с шоколадом и накрыть на стол на южной террасе.

Девушка ответила магу двумя воздушными поцелуями и ушла хлопотать над чаем.

Илларион же пошел к зачарованным воротам — встречать гостя…

А ворота, черные, кованные, украшенные золотыми шишечками и листьями, уже скрипели и ворчали на Валентина, невысокого молодого мага, русоволосого и синеглазого (все чародеи мира Земля были синеглазыми):

— Кто так стукает? Ну кто так стукает? Что? Силу некуда девать? Вот зачем было три раза стукать, когда одного раза достаточно? А? Почему молчишь? А? Отвечать не хочешь? У, хам какой…

— Тише, — сказал, подходя, Илларион, и ворота послушно умолкли, но не перестали сердито пялиться на гостя своими позолоченными петлями.

— Привет, Валентин, — вежливо поклонился юноше Илларион.

— Добрый день, — ответил тот.

— Входи, пожалуйста, — и крутой маг сделал приглашающий жест, и от этого ворота широко и бесшумно раскрылись, впустили пришельца в Липовую аллею…

Волшебник Валентин сидел в закрытой позе в плетеном кресле и тяжко вздыхал, не забывая с хрустом поглощать слоеные палочки и рафинад.

— А я чем помогу? Ты бы к Наваркину обратился, — заметил Илларион, почесывая свою щеку.

— Я у него был, — покачал головой Валентин. — А он сказал: алкогольная зависимость — не по его части. Сказал: "Я магические хвори лечу, а твоя ни хрена не магическая". Так вот и сказал…

Илларион поскреб затылок и пробормотал:

— Это он правильно сказал. Алкогольная зависимость — человеческая слабость…

— Тогда как я, маг, смог это подцепить? — чуть не заплакал Валентин.

— О, это тебе, а не мне, надо задавать этот вопрос, — развел руками Илларион. — Наваркин вот тоже коноплей балуется, но она его жизни, судя по всему, не мешает… А в чем проблема-то? Я тоже люблю выпить…

— Одно дело — просто выпить. Так, для настроения. Другое: когда, выпив один бокал, ты не можешь остановиться и пьешь еще один, потом — еще и еще.

Илларион подумал минуту и сказал:

— Да. Такое тоже со мной бывало. Ну и что?

Валентин криво усмехнулся:

— А у тебя бывало так, что ты месяцами только и делаешь, что пьешь, с утра до вечера, пока в твоих подвалах все бутылки и бочки не опустеют?

— Ого! — изумился Илларион.

— Ого-го, — вздохнул алкоголезависимый чародей. — Я таким вот образом уничтожил всю свою коллекцию вин и коньяков. Что теперь делать?

Крутой маг почесал за ухом и сказал:

— Новую собирать.

— Да. Новую, — фыркнул Валентин. — Думаешь: это так легко? У меня же был двухсотлетний коньяк. А теперь — нет его. Выпил и даже вкуса не распробовал. Потому что пил после мерло. А мерло — после алиготе…

— Какой кошмар! — ужаснулся Илларион.

— Кошмар — не то слово, — чуть не заплакал Валентин. — Коньяк просто погиб. И я! Я его так варварски уничтожил! Надо что-то делать. Надо как-то лечиться.

— Надо, — согласился Илларион.

— Как?

— Примерно так, как люди: кодирование, таблетки специальные. Арсенал велик.

— Таблетки я пробовал — ерунда полная. Кодирование — те же яйца. Эскулап один меня закодировал, а я через полчаса код подобрал. Я ж маг. Не могу я лечиться, как человек.

— Ну, самое простое и верное: больше не пить никогда…

— Ни-икода? — чуть не провыл Валентин. — О! Никогда-а! — и все же завыл, зарыдал, пряча лицо в льняное полотенце. — Я лучше в пропасть кинусь!

— Ты же знаешь: ничего из этого не выйдет, — заметил Илларион. — Прыгнешь, будешь лететь, а у самой земли сработает твой инстинкт самосохранения — и ты затормозишь. Магия — это магия. Это твой основной инстинкт. Его никак не придушить. Поэтому не реви. Что-нибудь придумаем…

Илларион нахмурил брови и крепко-крепко задумался, то и дело посматривая на Валентина. Бедняга же сидел, сильно сгорбившись, и безрадостно посматривал на лужайку: там, в белом шезлонге, загорала Моника.

— Что ж, — пробормотал Илларион, в который раз за этот день почесывая свое правое ухо. — Думаю, под страхом чего-нибудь ты пить не будешь.

— Это как? — тускло поинтересовался Валентин.

— Что-то вроде кодировки, — стал рассуждать крутой волшебник. — Хворь эта — человеческая, а ты — маг. Стало быть, при лечении надо использовать комбинированное средство: такое, чтоб сочетало в себе и человеческое, и магическое…

— Это как? — в голос Валентина вернулась живость.

— А вот так, — улыбнулся Илларион и щелкнул пальцами — ему на ладонь тут же опустился маленький рыженький желудь.

Валентин воззрился на сие семя так, будто это было легендарное яйцо сфинкса.

— Проглоти его, — сказал Илларион, протянув желудь собрату.

— И что будет?

— Скажу, когда проглотишь.

Валентин сперва хотел отказаться, даже брови нахмурил, собираясь выразить протест, но затем буркнул "была, не была!" и сунул в рот желудь. И проглотил. И спросил Иллариона:

— Ну, что теперь?

— Теперь: самое интересное, — ослепительно улыбнулся могущественный волшебник. — Я заколдовал этот желудь. И он теперь всегда будет у тебя внутри и будет считать, сколько ты выпил. Три бокала вина, три рюмки водки или три кружки пива. Три — легко запомнить сие магическое число… А если ты выпьешь больше — превратишься в дуб…

Валентин побелел, лицо его вытянулось, глаза стали большими и наполнились изумлением и обидой, а руки задрожали и вцепились в руки Иллариона:

— Нет-нет-нет! Нельзя так! Расколдуй меня обратно!

— Зачем же обратно? — пожал плечами Илларион. — Я считаю: очень хорошо все получилось. Пить тебе можно, но немного. И желудь станет играть роль сдерживающего фактора…

— Я так не хочу! Не желаю! — Валентин подскочил и ногою гневно топнул.

— Да-а-а? — протянул Илларион, тоже поднимаясь. — А пить древний коньяк после молодого мерло ты желаешь? Вандал!

Валентин угас так же быстро, как и вспыхнул. Виновато опустил голову, сгорбился так, словно на его плечи пара слонов уселась побалагурить, и пробормотал:

— Ладно. Попробую твое лечение. Выбора у меня, похоже, нет…

Через месяц над замком Иллариона вновь пронеслась стая рыжих голубей.

Крутой маг оторвался от телячьих котлет и жареной фасоли, которые вкушал, сидя на террасе, и пошел встречать гостей.

У хранивших молчание ворот стоял небольшой голубой фургончик. Два дюжих грузчика, наряженных в комбинезоны веселого апельсинового цвета, извлекли из него огромный глиняный горшок. В горшке обретался стройный молодой дубок с нежно-зеленой листвой. Его грузчики пронесли в ворота и поставили у босых ног мага.

— Валентин, — сокрушенно покачал головой Илларион.

— Нет, господин, меня зовут Лука, — отозвался один из грузчиков. — А это — брат мой Тони. А это вот вам письмецо, — протянул волшебнику небольшой конверт.

Илларион дал парням по серебряной монете, поблагодарил их и начал читать послание. Оно начиналось так:

"Привет. Если ты это читаешь, значит, я торчу в горшке и шуршу дубовыми листьями…"

Илларион хмыкнул и дальше читать не стал. Он вновь покачал головой, глядя на дубок, а потом щелкнул пальцами и таким образом перенес горшок с деревцем к мраморной беседке, чем немного испугал загоравшую неподалеку Монику.

— Буду поливать тебя мерло. Или алиготе, — сообщил чародей дубу Валентину. — А расколдовывать не буду. От дуба-алкоголика наверняка меньше проблем, чем от мага-алкоголика…

Глазастая проблема

Волны Адриатики были лазоревыми и теплыми и ласково качали на себе могущественного чародея Иллариона.

Волшебник наплавался, потренировал, как следует, свое тело, и теперь наслаждался покоем, лежа на воде лицом вниз. Открыв глаза, он любовался красотами морского мира и думал о том, что жизнь хороша, как ни крути.

Полупрозрачные розовые медузы медленно парили в водяной толще; серебристые облака из рыбок пролетали, будто листья, сорванные ветром с деревьев; торпедой проносились синебокие акулы.

Вдоволь насмотревшись на удивительную жизнь подводья, Илларион перевернулся на спину, раскинул руки и закрыл глаза, подставив живот и лицо солнцу. И задремал, разморенный теплом.

Проснулся из-за того, что врезался головой во что-то упругое. Перевернулся, сложив в горсть пальцы правой руки, для магического щелчка (на всякий случай озаботился, потому как знал, что часто в этих водах промышляют гоблины-рыбаки с Кипра и огры-пираты с Сицилии). И удивился, когда увидел то, с чем встретился его затылок.

Нечто круглое, размером с хороший арбуз, цвета загорелой кожи.

Это нечто жалобно всхлипнуло и повернулось к Иллариону и уставилось на него единственным огромным глазом. Карим в желтые крапинки глазом, с белком, «украшенным» алыми прожилками, с ресницами, похожими на рыболовную леску.

— Добрый день, — поздоровался Илларион, подозревая в незнакомце разумное создание (это маг определил по легкому налету интеллекта, который присутствовал в надзглазной области существа, у обычных людей именуемой лбом или челом).

— Приве-ет, — проблеял шарообразный пловец и снова всхлипнул, еще жалостливее.

Говорил он ртом — весьма небольшим таким, если сравнивать с глазом. А хлюпал носом — двумя вертикальными прорезями, расположенными под нижним веком ока.

— Э… м… вы, простите, кто? — спросил Илларион.

— Я… я… Себастьян.

— О. Имя красивое, — чародей решил улыбнуться и продолжил разговор. — А что вы тут делаете?

— Топлюсь, — честно призналось существо и захлюпало носом часто-часто. — Но у меня не получается. Даже с грузом, — он выдернул из-под воды веревку, на которой болталась синяя авоська с оранжевыми кирпичами. — У меня никогда ничего не получается-а-а, — Себастьян не сдержался и заплакал, огромными слезами просаливая и без того соленую воду.

— Ну, не стоит так сразу падать духом, — принялся успокаивать нового знакомого Илларион. — Не у всех же все получается… О, позвольте представиться: Илларион, весьма могущественный маг. Если желаете, могу вас утопить в одно мгновение. Мне это будет в радость…

— В радость? — заскулил Себастьян. — Вам будет в радость меня утопить?

— О, я не так выразился, — спохватился чародей. — Мне будет в радость оказать вам эту маленькую услугу — помочь вам утопиться.

Самоубийца вдруг завыл еще громче, а слезы из его глаза уже не потекли, а забрызгали.

— Знаете, давайте все нюансы на суше обсудим, — предложил Илларион, чувствуя, как его собственное душевное состояние претерпевает серьезную дисгармонию. — Если позволите…

Себастьян позволил, провыв на всю морскую гладь "а-гыа!"

Нюансы обсуждали на террасе илларионового замка.

Моника ласково улыбалась гостю из своего шезлонга, а Себастьян пил чай с корицей и поглощал вафельные трубочки с вишневым вареньем. И рассказывал о себе, не спуская восхищенного глаза с рыжеволосой красотки.

Илларион не ревновал. Он прекрасно знал, что низкорослые одноглазые типы не являются тем типом мужчины, который импонирует Монике.

— Все началось с того, что меня выбросило из моего мира сюда, — рассказывал Себастьян. — Не знаю, правда, как это получилось. Я гулял с родителями по парку, ел пончики… аах, до сих пор помню, какие они были на вкус — тут таких нет, — и Себастьян вновь прослезился, всхлипнул "прошу прощения", покинул кресло и подошел к столику.

Там он достал из кармана штанов кусок клетчатой материи и принялся его раскладывать. Раз, два, три раза развернул, потом — четыре и пять. Получилось нечто вроде простыни. Ею Себастьян, тяжело вздыхая, стал протирать свой единственный глаз, производя характерный звук: такой получается, когда сухой тряпкой трут оконное стекло.

— Бедняга, — шепнула Иллариону сострадательная Моника. — Он сильно тоскует по дому…

Себастьян тем временем закончил протирание ока, отработанными движениями вернул свой необъятный носовой платок в сложенное состояние и продолжил рассказ:

— Может быть, какой-то из пончиков был заколдован или отравлен, или на меня банально порчу навели, но в тот миг, когда я выбрасывать кулек из-под пончиков в урну, что-то сверкнуло, провыло, и я куда-то провалился. А когда пришел в себя, то ни папы, ни мамы рядом не обнаружил. Вокруг был незнакомый город, незнакомые существа — люди… Небо ясное, как это было ужасно! — при этих словах Себастьян уже разрыдался и опять полез доставать платок-простынку.

Илларион по сердобольности был подобен Монике, поэтому сотворил огромную коробку с одноразовыми целлюлозными полотенчиками и вручил ее Себастьяну. Тот, шумно хлюпая носом, поблагодарил, испортил сразу три штуки и вернулся в кресло.

— Что ж дальше было? — спросил великий чародей.

— Аах, — простонал Себастьян, скорбно надламывая единственную бровь. — Этот мир сурово меня встретил. Я сперва голодал и мерз, особенно зимой. Но потом мало-помалу приспособился. Спасало то, что меня мало кто видел. По странному стечению обстоятельств в этом мире я виден только тем, кто имеет небольшое психическое отклонение…

Моника вопросительно глянула на гостя, а потом — на Иллариона. Тот ласково улыбнулся красавице и объяснил:

— Все просто, милая, я ведь маг и вижу все-все-все. Такова моя природа. А ты — моя девушка, и в определенные моменты, довольно часто, — тут волшебник чуть-чуть покраснел, — ты получаешь часть моей сущности и с нею — часть моих способностей, скажем так…

— Спасибо за столь милое объяснение, лапушка, — ответила Моника и положила свою теплую и мягкую ладошку на колено чародея.

— Еще меня видят кошки. Иногда — собаки. От собак мне частенько достается, — жаловался Себастьян, весьма выразительно глядя на руку девушки, которая пару минут назад успокоительно гладила его по голове, а теперь перекочевала к ноге Иллариона. — И потом, вот где ужас-то: меня видят всякие полоумные старушки. А когда они меня видят, то хватают за руку, волокут к себе в дом и тычут мне в глаз фотографиями тех, кого желают сглазить. Они думают, что сглаз — это я и есть. А эти фотографии… особенно глянцевые… у меня из-за них жестокий конъюнктивит бывает! Не то, что бывает — он и не проходит никогда…

— Ах ты, несчастное создание, — посочувствовала Моника и вновь погладила гостя по голове.

Себастьян воодушевился и продолжил:

— Но самое ужасное! Самое ужасное — то, что, мне кажется, их манипуляции с фотографиями имеют силу! Я навещал потом тех, чьим портретом в меня тыкали. И у них все шло наперекосяк! О, как это ужасно: знать, что ты — причина многих бедствий!

Тут он разрыдался, да так, что его слезы хлынули потоком из глаза, вымочили его рубашку, штаны, ботинки и образовали под его креслом приличную лужу, глянув на которую, Илларион невольно хмыкнул, совершенно несострадательно.

Моника же принялась обнимать и успокаивать бедняжку, дергая из коробки одноразовые платки и ими собирая влагу, обильно лившуюся из единственного ока Себастьяна.

— Надо что-то делать, милый, — сказала она чародею. — Надо как-то помочь бедолаге.

— Вернуть его в его мир? — спросил Илларион, подливая себе чаю. — Но мы не знаем, откуда он. Миров — тысячи, миллионы, какой из них Себастьянов будет сложно выяснить.

— Разве ты не крут? Не всемогущ, милый?

— Всемогущ? О, нет. Я всего лишь чрезвычайно крут. Всемогущ — не я, — вздохнул волшебник.

— Но мы должны что-то сделать. В меру своих сил! — уверенно заявила Моника.

— Для начала, я думаю: мы отвезем Себастьяна в ближайшую клинику, где добрые эскулапы избавят его от хвори.

Себастьян подпрыгнул в кресле:

— Эскулапы? Кто это?

— Врачи, друг мой, врачи, — объяснил Илларион. — Я бы сам мог щелкнуть пальцами, но тут, думаю, надо дать слово профессионалам. Волшебство иногда странные сбои дает. Особенно когда суешься в сферу, ранее не изученную. А глазом, тем более единственным, рисковать не стоит…

Доктор Миопино долго смотрелся в глаз Себастьяна, держась одной рукой за его толстые ресницы, а другой — за свое сердце. Он не знал, что видит сие удивительное существо только благодаря чарам молодого голубоглазого господина в безупречном летнем костюме, сидящего на диванчике у стенки.

Отражение доктора расползалось и дробилось, а потом стягивалось и сливалось в одно целое, как в кривых зеркалах.

— Нда, — произнес, наконец, Миопино, поворачиваясь к Иллариону. — И давно это у него?

— Пару дней назад началось, — улыбаясь, ответствовал волшебник. — Вот уж не скажу от чего, но причин для болезни много: он и в море плавал, когда было довольно прохладно, и на ветру бегал — за воздушным змеем. Такой он у нас забавник…

— Бывает же на свете такое, — покачал головой доктор, с опаской глядя на Себастьяна. — На прошлой неделе мне как-то розовую горгулью приносили. Тоже весьма редкий экземпляр, но ваш циклопообразный шимпанзе — это уникум! Совершеннейший уникум! И знаете, в его глазу я вижу проблески ума.

Бровь Себастьяна возмущенно взметнулась вверх, рот открылся, чтоб сказать пару умных слов в адрес доктора, но Илларион незаметно дернул указательным пальцев, и связки «шимпанзе» выдали обычное для обезьян междометие «у-у-у».

— Что ж, выпишу вам раствор для промывания и мазь. Все это должно помочь. И берегите своего питомца от ветра и холода, — произнес доктор, садясь за свой стол. — Правда, насчет доз — тут вопрос. Для такого глаза нужно целое ведро раствора и ящик мази…

— Так и выписывайте, — кивнул Илларион, снимая Себастьяна со смотрового стола и усаживая его на диванчик.

— Ну, так и выпишу, — тряхнул лысеющей головой Миопино и начал писать рецепт.

Себастьян, имея весьма мрачный вид, косился то на Иллариона, который рассматривал плакаты, развешенные там-сям на стенах кабинета, то на доктора, который хмурил брови, морщил лоб и писал-писал что-то в свой журнал.

— Вот и все, — сказал, наконец, Миопино, вставая из-за стола и протягивая рецепты Иллариону. — Желаю вам и вашему чудесному любимцу здравствовать.

— Мерси боку, доктор, — лучезарно улыбнулся волшебник…

Полчаса спустя они были в аптеке.

Себастьян, которого на этот раз никто не видел, уселся на широкий подоконник, чтоб оттуда наблюдать за размеренной жизнью маленького итальянского городка, а Илларион пошел общаться с фармацевтом.

Пока маг согласовывал дату и время поставки нужных медикаментов в свое поместье, Себастьян любовался девочками, которые прыгали на скакалках во дворике напротив аптеки. Он не заметил того, что за ним тоже наблюдают: некая пожилая леди в белой блузе, розовом сарафане и соломенной шляпке. Она стояла у кондитерской лавки на другой стороне улицы и, водрузив на нос очки с толстыми линзами, удивленно смотрела на одноглазое существо, моргавшее в витрине аптеки. Мозги у леди были явно не в порядке.

Пару минут понаблюдав за Себастьяном, она решительно вошла в аптеку и замерла на входе.

Диспозиция получилась такая: маг Илларион стоял, опираясь локтями на прилавок, лицом в маленький торговый зал, и наблюдал, как под потолком медленно крутится вентилятор; Себастьян по-прежнему сидел на подоконнике, но теперь он смотрел на вошедшую; пожилая леди заслоняла выход своим высоким и толстым телом, которое казалось еще больше из-за розового облачения; а аптекаря не было — он удалился в подсобку, чтоб пересмотреть запасы требуемой глазной мази.

Илларион с добродушной улыбкой перевел взгляд с вентилятора на посетительницу и чуть встревожился, сообразив, что дама видит Себастьяна.

— Боже мой! — прошептала леди, делая шаг к одноглазому. — Подумать только!

Себастьян испуганно захлопал веком, сжался в комок и с мольбой глянул на чародея.

Тот тоже сделал шаг к витрине.

— Нет-нет, я его не обижу, — поспешила объясниться дама. — Я давно ищу его. Очень давно. По стольким мирам прошвырнулась — и не сосчитать. Кто бы мог подумать, что найду его во время своего отпуска!

— Да? Вы его искали? — удивился Илларион. — А вы кто?

Тут он увидел глаза дамы, и все вопросы исчерпались сами собой: глаза пожилой леди были ярко-голубыми с золотистыми крапинами. Только у магов земного мира бывают такие глаза. И не у простых магов, а у магов-кочевников.

Они колдуют мало и неэффективно, но зато умеют со скоростью света носиться по мирам, и это не вредит их ауре. Поэтому маги-кочевники часто промышляют межмировыми поисками. Дама Варвара была именно такой чародейкой.

— Его родители наняли меня, когда их сын пропал, вот и уведомление, — рассказывала и показывала свои документы Варвара, когда они стояли на улице, возле белого «Пежо» Иллариона. — Я долго искала бедолагу. Он перенесся из своего мира в этот из-за сильного колебания магических потоков, вызванных резкой активностью тамошнего светила. Такое бывает нечасто — примерно раз в тысячу лет. Так что, можно сказать, наш Себастьян, в каком-то смысле, везунчик…

Илларион понимающе кивал, с улыбкой глядя на Себастьяна, а тот растерянно хлопал веками и жался к ногам чародея.

— Твои родители ждут тебя, малыш, — улыбнулась Варвара и протянула руку бедняге. — Пойдем. Через минуты две ты будешь дома — обещаю.

Себастьян наконец-то улыбнулся и вложил свои пальцы в пухлую ладонь чародейки-кочевницы…

Вечером Илларион и Моника пили вишневый ликер на террасе, слушали, как шелестит ветвями старый дуб, украшенный разноцветными лентами, и считали звезды.

— Как славно все вышло, — улыбалась девушка. — Подумать только, все само собой разрешилось. Хорошо, что ты не использовал магию, а повез Себастьяна к доктору. Иначе вы не встретили бы Варвару…

— Да. Ты права, — кивал Илларион, носом зарываясь в огненные волосы своей красавицы. — Магия ведь не всегда к месту. Вот когда мы вместе, я ею совершенно не пользуюсь, — и он обвил руками талию девушки…

Март 2009 года

Коварный Самхэйн

Бывают такие дни в году, когда лучше бы вообще глаз не открывать и с постели не подниматься. Дни, когда у тебя все идёт наперекосяк, как бы ты ни упирался, какие бы таланты ни проявлял. Даже солнце в этот день светит не туда и не так, как надо.

Одним не совсем ясным и не совсем теплым ноябрьским утром чародей Илларион проснулся, потер глаза пальцами и понял, что сегодня именно такой нехороший день. День, когда все непременно будет валиться из рук, вызывать нудную головную боль и трепать нервы.

Самхэйн.

День, который еще называют Днем Всех святых или Хеллоуином, который по нраву людям, но не по нраву волшебникам.

— Что-то нынче будет? — простонал Илларион и потянулся руками на другую половину кровати — к Монике, чтоб хоть на часок отвлечься от мрачных мыслей.

Любимой в постели не оказалось. Её льняные подушка и покрывало были холодными, стало быть, девушка покинула ложе уже давно.

Судя по всему, неприятные сюрпризы начались.

Зеркало подтвердило опасения мага.

— Ну, привет, рожа наглая, — поприветствовало оно Иллариона.

— Почему наглая? — удивился чародей. — В прошлом году на Самхэйн ты обозвало меня постной рожей.

— Люблю разнообразие, — ответствовало зеркало, и выдало отражение волшебника в негативе.

— Моню видело? — осведомился Илларион, глядя голубыми глазами в темно-красные глаза своего зеркального двойника и почесывая щеку.

— Я ее поглотило, — важным тоном сообщило зеркало и вспучило нос волшебнику.

— Зачем? — изумился маг. — Немедленно верни!

— Черта с два! — заявило зеркало и растянуло отражение волшебника так, что оно с треском лопнуло и образовало два лица, оба — чрезвычайно рассерженных, а потом вызывающе пропело. — Сего-о-одня не твой де-е-ень!

— Верни её! — грозно повторил своё требование Илларион. — Иначе! — он поднял вверх правую руку, словно муху ею прихлопнуть собрался.

— Но-но! — отозвалось зеркало. — Не забывай: нынче вся твоя магия может выйти боком. Самхэйн — особый день. Всё наперекосяк. Особливо все магическое…

— Но зачем она тебе? — покачал головой волшебник.

— Я просто не желаю, чтоб она в меня пялилась по десять раз на дню. Хоть сегодня, — со вздохом ответило зеркало. — Она мне не нравится. От ее рыжих волос у меня вся поверхность болит — слишком яркий цвет, раздражающий… Тебе надо сменить девушку.

— А это тебя не касается! — резко ответил Илларион, направляясь в ванную комнату.

— Очень даже касается! — крикнуло ему вслед вредное зеркало. — Мне ж её отражать, а не тебе!

В знак неуважения к сегодняшнему не совсем нормальному дню Илларион решил не бриться. Он принял душ, почистил зубы, причесался — и только. Затем прошел в гардеробную, где выбрал одежду, подходящую Самхэйну: брюки и рубашку камуфляжной расцветки и тяжелые ботинки-штурмовики. На голову напялил белый пробковый шлем, поверх рубашки надел черный кожаный жилет с десятком кармашков, полных всяких нужных в Самхэйн мелочей, и военным шагом направился в столовую.

По коридору, в полуметре от пола, уже шныряли демоны-мыши и демоны-тараканы, то и дело врезаясь в ноги чародея. Но Илларион шагал так твердо и уверенно, что они никак не смогли сбить его с курса, а потому обиженно пищали и слали магу всякие мелкие проклятия: "Чтоб ты на солнце обгорел! Чтоб у тебя все правые ботинки пропали! Чтоб из мяса ел одну курятину!" По-крупному они проклясть не могли, поэтому довольствовались тем, что было в их компетенции.

Илларион же потихоньку пух от гнева.

Сегодня нельзя было колдовать.

Точнее, колдовать не запрещалось, но сегодня, в день, когда ворота в темные миры были открыты, любая, даже самая маленькая и безобидная волшба могла сама собой превратиться в крупную неприятность и привести к катастрофе. Поэтому, не зная о последствиях щелчков пальцами, лучше было не щелкать ими вообще.

За Монику Илларион не особо беспокоился. В Зазеркалье ей мало что угрожало. Разве что мелкие зеркальные бесы, но они могли лишь щекотать, щипать да за волосы дергать. К тому же, они были пугливыми — стоило громко рявкнуть на них что-нибудь из серии "отвалите!", и они переставали досаждать.

"Самхэйн кончится — и зеркало ее выпустит. И все будет по-старому, — успокаивал сам себя чародей, заваривая кофе. — Оно и к лучшему, что Моня сейчас там. Там тише и спокойнее, чем здесь", — и он сердито покосился на змеевидного духа, который выполз из серванта, вытаращил свои желтые глаза на мага, а потом, по-старчески кряхтя и охая, потащился по узорчатой плитке, оставляя на ней зеленоватый слизистый след, и исчез в недрах газовой плиты.

"А ведь только десять утра", — с тоской подумал Илларион, глядя на часы, на стрелках которых уже висел крохотный гном в петле из обувного шнурка и строил рожи пролетавшим мимо зеленым горгульям…

Где лучше всего провести беспокойный фестиваль Самхэйн?

Конечно, подальше от кладбищ и прочих захоронений, над которым пространственные дыры есть всегда, а в сей темный день они еще и раззявлены, как ненасытные акульи пасти, и извергают из себя демонов, духов, бесов, как проснувшийся вулкан — лаву.

Но где найти такое чистое место? Ведь планета Земля уже давным-давно представляет одно сплошное кладбище. Ибо даже в тех местах, где теперь шумят автострады или высятся модерновые новостройки, кто-то когда-то кого-то похоронил, тайно ли, явно ли…

Маг Илларион знал одно чистое место, где пришельцы с темной стороны досаждали бы наименее всего: он полез на каменный утес, что высился над морем. Уж там-то не было ничьей могилы. И там ни разу не проливалась кровь человека, потому что люди никогда туда не залазили. Туда забраться мог только волшебник, используя при этом свою волшебную цепкость.

Такое вот это было во всех отношениях исключительное место…

Илларион сидел на утесе и вырезал разные фигурки из полосатого оникса и полупрозрачного нефрита: слоников, лошадок, зайцев, драконов, жаб и жуков. Поделочных камней у мага было предостаточно в бездонных карманах жилета.

Он трудился над жабьим глазом, когда воздух вокруг него уплотнился, запАх ароматным дымом (такой бывает, когда в огонь бросают вереск), и большой зеленый глаз открыл свои веки как раз напротив лица Иллариона.

— Хело, — прошептал кто-то.

Волшебник оторвался от оникса и улыбнулся глазу:

— Хело, Катарина.

— Ты снова тут, — заметила Катарина. — Опять не празднуешь?

— Слишком шумно. Ты же знаешь: я не люблю шум.

Катарина вздохнула, обернулась беловолосой и зеленоглазой девушкой в длинном белом одеянии и опустилась на камни рядом с Илларионом. Тонкими пальцами, очень похожими на птичьи лапы из-за длинных и острых ногтей и чешуеподобной кожи, она коснулась фигурок, которых уже было штук десять. Выбрала нефритового дракона, улыбнулась:

— Я тоже не люблю шум. В моем мире всегда тихо.

— Наверно, потому мы и сдружились, — сказал Илларион.

Они помолчали, глядя на драконов, которые устроили драку над морем.

— Я бы могла оборвать хвосты обоим, — хмыкнула Катарина. — Столько шума из-за жемчуга… Но у тебя уже два слона, две жабы, два жука, два дракона и два лошади? Будем играть?

— Сейчас дорежу зайцев — и начнем, — кивнул Илларион.

— Дорежу зайцев, — повторила Катарина и рассмеялась.

Её смех был тих, как и её голос, но драконы-драчуны услышали и прекратили свару, развернулись и подлетели к утесу, могучими крыльями разгоняя стайки химер и призраков, что роились над Адриатикой.

— Позвольте нам засвидетельствовать свое почтение вам, прекрасная царица, — сказал старший из них, склоняя зеленую голову перед Катариной.

— Позволяю, позволяю, — отозвалась девушка. — А что вы решили насчет жемчуга?

Драконы растерянно переглянулись, а потом старший пробормотал, протягивая правую лапу Катарине:

— Мы решили подарить его тебе, прекрасная царица.

В его бледно-зеленой ладони лежали семь крупных черных жемчужин.

Огромные глаза Катарины загорелись желтыми огнями. Она улыбнулась, забрала жемчуг и повернулась к Иллариону:

— Итак, сегодня играем не просто так. Играем на жемчуг! На прекрасный черный жемчуг!

— Весь поставишь или по одной? — осведомился волшебник, рассматривая каменных зайцев.

— Весь! — ответила царица драконов. — А ты что поставишь?

Илларион минуту подумал и ответил "свой жилет".

Катарина рассмеялась, похлопала мага по плечу:

— Волшебный жилет — то, что надо! Я согласна, согласна…

Они расставили фигурки прямо на камнях, в некоем мудреном порядке, и тут же крепко задумались над первыми ходами.

Драконы, зеленый и алый, присели на соседний утес, сложили крылья за спинами и замерли, с любопытством вытянули шеи в сторону играющих…

Фестиваль Самхэйн заканчивался. Солнце спешило на запад, погружалось в необычную фиолетовую тучу, похожую на башню, украшенную флагами. Туда же тянулись разноцветные стаи духов, шумные косяки бесов, мрачные караваны демонов.

Царица Катарина проиграла жемчуг и два своих когтя с левой лапы. И то, и другое перекочевало в один из нагрудных карманов Илларионова жилета, и маг был очень доволен тем, что нынче вечером поднесет любимой Монике прекрасный подарок. А еще он был доволен тем, что Самхэйн прошел довольно мирно и спокойно — на утесе, за игрой, под приятный шелест морских волн. За это следовало благодарить и Катарину, и Илларион снял пробковый шлем с головы, протянул его нахмуренной царице драконов:

— Нравится?

Она скосила зеленый глаз на головной убор и чуть заметно дернула тонкими, бледными губами, словно улыбнуться захотела, но тут же передумала, и сухо ответила:

— Вроде ничего.

— Позволь подарить его тебе, — ослепительно улыбаясь, молвил волшебник.

Он отлично знал природу драконов: эти чудесные и прекрасные существа обожали игры и обожали подарки.

Катарина не была исключением. Ее глаза загорелись так же, как в тот миг, когда зеленый дракон протянул ей жемчуг.

— О! — воскликнула она, хватая шлем. — О! Какая прелесть! — и тут же надела его на голову.

— Тебе очень идет, — кивнул Илларион и достал из бокового кармана зеркальце, протянул его Катарине.

— Да-да, мне очень идет! — счастливо улыбнулась она, увидав свое отражение. — Только бы Самхэйн одобрил.

— И ему должно понравиться.

— Ему понравится! Понравится! — закричали драконы со своего утеса.

— Как знать, — пожала плечами Катарина, расчесывая белые волосы пальцами. — Он противник всего лишнего.

— Шлем — не лишнее, — улыбнулся Илларион. — У каждой дамы должен быть достойный ее головной убор. Этот просто создан для тебя, Катарина.

— Точно! Точно! — отозвались драконы. — Вы прекрасны, прекрасная царица!

Катарина ласково улыбнулась своему отражению, вежливо улыбнулась драконам, обаятельно улыбнулась Иллариону:

— Ты очень приятный маг. Любезный, галантный. Такого нет в моем мире. Позволь мне тебя поцеловать.

Илларион побледнел, зная, каким бывает поцелуй дракона. Но сделать он ничего не мог: волшебство Катарины сейчас невозможно было перебить.

А она уже обвила его плечи своими тонкими руками. Глаза ее теперь сияли, как два огромных, пламенных рубина.

Молодые драконы хихикали на утесе и застенчиво прикрывали пасти лапами, словно стыдились своих клыков.

— Милый, милый, милый маг, — прошептала беловолосая царица и поцеловала Иллариона прямо в губы…

Когда безумное кружение белых звезд, голубых планет и алых маргариток замедлилось, а переливающаяся всеми цветами радуги комета врезалась ему в голову и рассыпалась на миллиарды мерцающих огоньков, маг Илларион открыл глаза и увидел над собой загорелую и небритую рожу доктора Наваркина, больше подходящую портовому грузчику или завсегдатаю дешевых пивнушек, а не знатоку магических хворей.

— Так-так, — строго сказал эскулап и при этом обдал мага запахом кубинского табака. — Наконец-то с твоего лица пропала эта идиотская улыбка. Каких грибов откушать изволил?

— Я с утра ничего не ел, — честно признался Илларион и, оттолкнувшись руками от постели, сел, осмотрелся.

Он был в своей собственной спальне. А в спальне его все было без изменений. Разве что репродукция "Московского дворика" висела криво на стене напротив.

— А утром что ел? — осведомился Наваркин, заинтересовавшись книгой, лежавшей на тумбочке у кровати. — Мм, "Король Лир", золоченый переплет. На ночь читал?

— Нет. Она лежит там просто так, — не покривил душою маг, опуская ноги на ковер из шкуры зебры. — А утром я выпил кофе и съел два сандвича…

— С грибами, — лучезарно улыбнулся Наваркин, рассматривая гравюру, на которой было изображено ослепление Глостера.

— Нет. С сыром.

— А сыр, небось, был с плесенью. Плесень — это грибы. Значит — сандвич с грибами! — торжественно заключил Наваркин, хлопнув книгой по столу.

— Катарина, — вдруг прошептал Илларион, закрывая глаза — ему в голову явился вдруг дивный облик царицы драконов.

— Ага, — кивнул Наваркин. — Это я уже слышал. Ты лежал, лыбился и имя это повторял. Что? Моника уже в прошлом?

— Моника? — удивленно произнес волшебник и повернулся к зеркалу.

Зеркало молчало и, похоже, ко всему было настроено индифферентно.

— А как я сюда попал? А где Моника? — маг дернул доктора за рукав.

— Моника делает чай на кухне, — пожал плечами Наваркин, рассматривая золотые часы, стоявшие на каминной полке. — А ты сюда пришел со стороны моря.

— Сам пришел?

— Сам. Моника, правда, говорит, ты был, как сомнамбула: двигался так, будто на ходу спал. Ничего ей не сказал, прошел в спальню и бухнулся в кровать. Она испугалась и вызвала меня…

Илларион потер лоб пальцами и нахмурился и спросил:

— И?

— Что "и?"? — поинтересовался Наваркин, отвлекаясь от часов, чтоб почтить вниманием бронзовую статуэтку Артемиды, украшавшую маленький круглый столик у окна.

— И как ты меня находишь? — начал раздражаться чародей.

Наваркин повернулся к нему, смерил оценивающим взглядом и вынес свой вердикт:

— Красавчик.

Илларион закатил глаза и внезапно охнул: перед глазами опять возникла беловолосая Катарина, а в груди залопотало странно разгоряченное сердце. И волшебнику вдруг до зуда в руках захотелось написать оду в честь ясных, чарующих глаз царица драконов.

Не теряя ни минуты, маг щелкнул пальцами и продиктовал явившемуся перу и листу рисовой бумаги:

Блуждая в полумраке галерей,

Ищу глаза, что мне других милей,

Глаза прекрасной, милой Катарины,

Глаза любимой девушки моей…

— О! — изумился Наваркин и сделал скорбное лицо, увидав вошедшую в спальню Монику.

— О! — горько вскрикнула Моника, услыхав пылкий стих Иллариона, посвященный какой-то другой красавице.

— Да! — торжественно воскликнул чародей, схватил порхавший по спальне лист бумаги и перечел написанное. — И это только начало! Я хочу, чтоб весь мир узнал, как сильно я люблю Катарину! Я напишу сотню стихов! И все посвящуей! Да! — и он покинул спальню, выпрыгнув в окно — в сад: так не терпелось ему попасть в место, наиболее подходящее для сочинения любовных стихов (по его мнению, таковы местом являлась кленовая аллея, где уже все листья пожелтели, покраснели и даже почернели).

— О! — повторила свой горький вопль Моника, бросилась к окну, чтоб увидать, как там любимый, и не сдержалась — разрыдалась.

Наваркин поспешил к бедной девушке, обнял и стал успокаивать:

— Ну-ну, крошка, не надо так убиваться. Это все Самхэйн виноват. После него у многих башню сносит. Вот, видать, и Иллару нашего каким-то рикошетом зацепило. Но это пройдет. Если есть начало, стало быть, есть и конец. Надо только подождать…

— Ты уверен? Уверен? — стонала Моника.

— Я… хм… ну… не совсем, — промямлил доктор.

Девушка пару секунд помолчала, вдумываясь в слова Наваркина, а потом выдала новую серию рыданий и усилила потоки слез из прекрасных зеленых глаз.

— Заварилась каша — сущая параша, — тяжко вздохнул магический врачеватель…

Апрель 2009 года

Моника спешит на помощь

Этап первый (зачинательный)

Прекрасная Моника сидела на белом песке пляжа и с тоской смотрела на волны. Они — лазоревые и теплые — ласково шелестели, поглаживая берег и изящные пальцы на ногах девушки, и словно шептали красавице слова утешения. Но Моника их не слышала, и пронзительных криков чаек не слышала. И розовых крабов, сновавших мимо, не видела. Мысли Моники были далеко. Она погрузилась в саму себя, думая о том, как ей жить дальше.

Пару часов назад в жизни девушки наступил переломный момент довольно плохого окраса.

Ее любимый, ее ненаглядный, ее синеглазый чародей Илларион дал понять, что в его сердце царит теперь другая дама. И как с ней соперничать, Моника не знала. Она ее даже не видела. А если бы такой случай и представился, то, что она — простая смертная женщина — могла бы противопоставить царице драконов?

Тяжко вздохнув, девушка вытерла скользнувшие из глаз на щеки слезы и покосилась в ту сторону побережья, где сумасшедшими темпами возводился памятник царице драконов. Седьмой по счету.

Первый (высотой в десять метров) Илларион соорудил из белоснежного мрамора и установил во дворе виллы, перед главным входом, дабы по утрам, при распитии кофе на террасе, лицезреть распрекрасное изваяние дамы сердца. Второй (примерно той же высоты) маг сложил из молодой бирюзы в парке, в кленовой аллее. Третий (из красивейшего малахита) — в конце подъездной аллеи. Четвертый (из полосатого оникса, похожего) — в ее начале. Пятый и шестой (оба из пестрого гранита) увенчали утесы, нависавшие над морем.

Теперь Илларион ваял седьмой — из розового мрамора. Этот обещал заиметь двадцать метров в высоту и должен был украсить собою склон зеленого холма, чтоб жители небольшого рыбацкого селения, которое располагалось чуть ниже, каждый день могли любоваться творением волшебника.

— Я создам сотни! Тысячи твоих образов, милая моя Катарина! — восклицал Илларион, любуясь результатом своих трудов.

Его глаза сияли, как звезды, а на щеках горел румянец, который наводил на мысли о горячке.

— Помешательство, факт, — констатировал доктор Наваркин, увидав, как чародей приложился губами к гигантской руке статуи.

Магический доктор сплюнул конопляную жвачку в траву и боком (подражал крабу) начал продвигаться к морю — к Монике…

— Надо что-то делать. Ларя помешался, — сообщил Наваркин Монике, плюхаясь на песок рядом с ней.

— Он просто влюбился, — вздохнула девушка.

— Не-ет, — протянул врачеватель, пожевывая кончик своего галстука (желтого в черный горошек, надетого поверх классической бело-синей тельняшки). — Не просто влюбился… Это тебя он просто любил. Но разве для тебя он ваял статуи?

— Не ваял. У нас как-то все по-простому было…

— То-то и оно! — врачеватель поднял вверх указательный палец правой руки, на котором красовалась стальная печатка с изображением конопляного побега. — Сейчас у него помешательство. И вот что еще скажу: я просканировал его ауру. Она с подпорчей.

— Как? — не поняла Моника.

— С подпорчей, — повторил Наваркин, швыряя в особо крупного краба свои деревянные сабо. — Аура Лари пропитана чужой магией. Если по-простому: он околдован.

— Но как? Разве кто-то может околдовать мага?

Наваркин утвердительно тряхнул лохматой головой и зачем-то продекламировал известного поэта: "Там на неведомых дорожках — следы невиданных зверей…"

— А ответ на мой вопрос? Будет? — осведомилась Моника, растеряно хлопая ресницами.

— Будет-будет, — кивнул врачеватель. — Конечно, мага можно околдовать. Главное — момент особый выловить. Когда маг ничего с направленным колдовством сделать не может. Ларю когда околдовали? Правильно — на Самхэйн. Ты помнишь, что такое Самхэйн?

— День, когда колдовать нельзя, — сказала Моника.

— Умница! Ларе нельзя было в Самхэйн колдовать, и этим воспользовалась царица драконов. Катарина не из нашего мира, и ей в Самхэйн многое можно. Так что она…

— Очаровала его, — всхлипнула девушка, вновь посмотрев туда, где, словно гриб после дождя, росла статуя из розового мрамора.

— Умница! — повторил Наваркин. — А это значит — Ларю надо спасать.

Моника покачала головой:

— Как? Что я могу?

— Тот, кто любит, многое может, — доктор подмигнул страдалице, достал из кармана джинсов шоколадку и протянул ее ей. — Съешь сладкое… Для начала надо найти Катарину…

— Ты ж сам сказал: она не из нашего мира. И что мне делать? Как мне ее искать? — вздохнула Моника и принялась за шоколад.

— В разные миры есть разные двери, — сообщил Наваркин, выуживая для себя самого из того же кармана джинсов коробочку с красными леденцами. — Я попробую найти лазейку. Но пройти туда сможешь лишь ты.

— А ты? Ты со мной не пойдешь?

— Нет! Ни в коем случае! — доктор замахал на Монику руками и из-за этого просыпал свои конфеты на песок. — Я ж не знаю, как обратно оттуда сюда вылезать. А я там зависать не хочу!

— А я? Я не могу там зависнуть?

— Зависнуть там может любой. Но мне там зависать особенно не хочется. И с Катариной встречаться не хочется… К тому же, Ларя — это твой любимый, а не мой. Я, конечно, ему симпатизирую, но все же блондины не в моем вкусе… В общем, я не пойду! Но ты должна! Должна его спасти! Иначе вся наша прекрасная планетка покроется статуями Катарины, как лицо подростка прыщами…

Тут со стороны уже готовой статуи донесся великолепный баритон безумно влюбленного чародея Иллариона:

Лю-юбовь моя!

Прекра-асная!

Красавица

Опасная!

— Я согласна! — твердо объявила Моника, и резкий порыв ветра растрепал ее огненные волосы…

Как точно Наваркин открыл проход в иные миру, Моника не поняла. Она видела лишь, что он составил как-то по-особому пять зеркал вокруг блестящего стеклянного шара в холле виллы, плеснул какой-то мутной зеленой жидкостью на сам шар, потом затянулся своей душистой сигареткой и захихикал, делая непонятные пассы руками.

— Жаль: Осип этого не видит, — помянул свою ручную белку врачеватель и толкнул Монику к шару. — Иди — сейчас чо-то будет. Гу-гу-гу…

— А что? Что мне потом делать? Если я пройду в мир Катарины? — спохватилась девушка, поправляя сползающую с плеча веревочную бухту.

Нарядилась и собралась Моника примерно так, как наряжаются и собираются те, кто вознамерился пойти в поход в альтернативные Гималайские горы.

— Ну, найдешь Катарину и поговоришь с ней насчет Лари. Пусть запускает в обратку свою магию. А как она это сделает — это уже ее дело. Главное — убеди ее в том, что ей это крайне необходимо. Уж ты сможешь. Я уверен!

— Почему ты так уверен? — спросила Моника, испуганно косясь на зеркала, которые начали подозрительно выгибаться, трещать и перебрасываться золотистыми молниями.

— Не знаю. Просто уверен, — белозубо улыбнулся Наваркин и пропел. — Эй, красотка, хорошая погодка… Ну, давай, иди, смотри — уже что-то вроде щели появилось. Уверен: попадешь в драконий мир. Кстати, если обратно будешь идти, захвати мне какой-нибудь сувенир. Там, говорят, трава есть прешикарная — ты насчет нее тоже поспрошай. А если найдешь — с собой возьми…

Тут явилось чо-то — в облике больших (размером с крысу), розовых и плохо пахнущих слизняков. Они посыпались из синей прорехи в пространстве, как виноград из прохудившейся корзины, и противно зашлепали по паркету.

Моника взвизгнула и убежала в другой конец залы, а там схоронилась за колонной.

— Это что-то не то! — возопил Наваркин, достал из кармана джинсов швабру и принялся ею загонять голосящих "Уа! Уа!" слизняков обратно в пространственную прореху.

Справился довольно быстро, вытер пот со лба и швырнул швабру в стальной шар, чтоб тот изменил угол наклона.

Шар чуть наклонился, прореха изменила свой цвет, и в мир Наваркина и Моники с громким урчанием полезли двухвостые и рогатые твари, похожие на котов.

— И-и-и! — это Моника опять завизжала и запрыгнула на столик из зеленого мрамора, чтоб спастись от нашествия иномирцев.

— Помогла бы лучше! — рявкнул на нее доктор, скача на одном месте, как баскетбольный мяч (так он пытался спасти от гибели свои черные кеды, усыпанные алыми стразами).

— Выключи-и! Выключи-и этот свой ша-ар! — выла Моника, кидаясь в рогатых котов консервными банками.

— Как же я его настрою, если выключу? — буркнул Наваркин, вытянул из расчудесного кармана розовый пылесос, включил обратную тягу и сдул верещащих пришельцев в пульсирующий алым пламенем расщеп. — Его настроить надо. Миров же тысячи — сразу не прицелишься…

— Ужас! Ужас! — стонала Моника, закрыв лицо руками.

— Это не ужас, — возразил Наваркин, поворачивая чуть влево одно из зеркал. — Вот я как-то курнул кой чего, а потом сразу хлебнул кой чего, так вот тогда ужас был — я на пять кило от страха похудел: такой кошмар мне привиделся, — он вспомнил, дернулся от этого и пропел. — Намажь ресницы губной помадой, а губы — лаком для волос…

— Это ты мне? — всхлипнула девушка.

— Не. Это — песенька такая, — махнул рукой премудрый врачеватель. — Не обращай внимания. На шар глянь. Вроде, получилось…

Моника убрала ладони с лица и с опаской посмотрела в сторону магического сооружения.

Теперь расщеп не пылал, не пульсировал — он светился уютным желтым огнем.

В зале запахло дождем и вереском.

— Оно! — торжественно объявил Наваркин. — Идите смело, леди, и говорите царице драконов все, что вы о ней думаете!

Моника вздохнула, слезла со столика, надевая на голову горнолыжный шлем и опуская на глаза плотные солнцезащитные очки.

— Я-то пойду, — сказала она, глядя на шар. — Но ты просмотри за Ларей, если я вдруг…

— Не волнуйся. Со мной твой красавчик не пропадет. Если у тебя ничего не выйдет, я его вот этим господином по голове хряпну — может, ему и полегчает, — пообещал девушке Наваркин, вытаскивая из кармана джинсов старый, жестяной чайник, с весьма заметными вмятинами по бокам (видимо кого-то врачеватель уже не раз врачевал этим невзрачным персонажем).

— Спасибо, — всхлипнула Моника, только сейчас понимая, что идет на поводу у не совсем нормального товарища, но все же сделала два шага к шару, который вдруг мелодично загудел…

— Стой-стой! — возопил вдруг Наваркин — Моника даже подпрыгнула от неожиданности. — У меня новая идея!

Он галопом покинул холл. Через пару минут вернулся, катя перед собой садовую тележку, в которую была погружена большая кадка. В ней трепетал стройный, молоденький дубок, который полгода назад был магом Валентином.

— Валентина с собой возьми, — сказал врачеватель, толкая тележку к Монике.

— Зачем? — изумилась та.

— На всякий-який. Пригодится.

— Это тяжело. Я не хочу, — замотала головой девушка.

— Бери-бери. Там он не будет тяжелым. В мире Катарины многое не так, как у нас, — подмигнул Наваркин. — Все-таки Валя — волшебник. Хоть и зачарованный, и слабенький, а должен чем-нибудь помочь…

Этап второй (разведывательный)

По ту сторону пространственной трещины было тихо и тепло.

На бескрайней пустоши голубой дождь перешептывался с цветущим вереском. Туда-сюда мелькали некие полупрозрачные существа, напоминавшие комаров.

Моника остановилась, протянула руку, и одно из существ село к ней на ладонь, потопталось, щекоча руку тонкими лапками, и упорхнуло, не дав себя рассмотреть.

Девушка вздохнула и присела на ручку тележки, чтоб перевести дух. Катить дубок сквозь пространственный разлом было делом не из легких.

Шорох и шелест заставили Монику обернуться.

Дубок Валентин шевелил ветвями и медленно вытягивал корни из земли. И, похоже, собирался покинуть не только кадку, но и тележку.

— Стало быть, Наваркин правду сказал: тут все по-другому, — пробормотала Моника.

— Я сам в шоке, если честно, — скрипучим голосом отозвался дубок. — Видимо, здешняя энергетика позволяет мне быть более активным.

Девушка ахнула — она не ожидала того, что в новой среде обитания кроме способности двигаться дерево обретет и способность разговаривать.

— Мне было бы куда сподручнее вам помогать, милая дама, если бы я был человеком — заявил дубок, выбравшись из кадки. — Почему Илларион меня не расколдовал?

— Вы же сами знаете, — ответила Моника, пожав плечами. — Я говорила с Илларионом насчет вас — он обещал снять чары после новогодних праздников.

Валентин покачал кроной и заворчал:

— Да-да, это он специально, чтоб я все веселье пропустил, чтоб ни капли не выпил…

— Вы же знаете, как коварен алкоголизм, — сказала девушка, глядя по сторонам (ей не хотелось выяснять отношения с Валентином — она искала, куда направить свои стопы, чтоб искать царицу драконов).

Маг-дубок уразумел ее чаяния и вздохнул, потеряв при этом четыре желудя:

— Идти надо к холмам. Тутошние драконы там сидят. Я знаю: я книги про здешний мир читал.

— Спасибо, — улыбнулась Валентину Моника. — Наваркин не ошибся, посылая вас со мной…

— Да-а, — протянул волшебник. — Этот послать очень даже может.

— Ну? Идем?

— Конечно. Я вам еще пригожусь. Иллариона всенепременно надо выручить. Ведь из-за своей блажи он может позабыть про то, что меня надо расколдовать… Только не торопитесь: мне с моими корнями за вами не угнаться… Если желаете, то кое-что из своего груза на мои ветки определите. Не могу позволить, чтоб вы все-все на себе волокли.

— Спасибо, Валентин, — еще шире улыбнулась Моника. — Вы — сама любезность.

— А вы очень смелая, — сказал волшебник, принимая на сучья рюкзак с консервами и веревочные бухты. — Решились сюда прийти, совсем одна. Вы ж не знали, что я тут оживу… А мне, если честно, страшновато в этом мире. Тут много странного, а странное всегда пугает…

— Я очень боюсь, — ответила Моника, засовывая дрожащие руки в карманы (так, она думала, дрожь будет менее заметной). — Это все только из-за Иллариона…

— Привет, — прошептал вдруг кто-то прямо в ухо Монике, и в этот миг вокруг разлился прохладный аромат мяты.

От неожиданности девушка дернулась в сторону, потом осмотрелась — рядом никого не было. По-прежнему шелестел дождь, расчесывая густую траву, по-прежнему с едва слышным жужжанием сновали туда-сюда мелкие существа.

— Приве-ет, — повторил тот же вкрадчивый голос.

— К-кто тут? — хрипло спросила Моника, всматриваясь в дождь.

— Вон оно! Вон! — Валентин замахал ветками на кого-то.

Девушка, наконец, увидела: едва заметный силуэт, в который сливались тонкие струи дождя. Он стоял рядом и протягивал ей то, что у человека называется рукой.

Моника еще раз осмотрелась и спросила Валентина:

— Что будем делать? Убежим?

— А-а, — протянул вдруг маг. — Это ж дождевик. Вполне мирное существо. Живет до тех пор, пока дождь идет.

Водяное существо вкрадчиво засмеялось и снова протянуло:

— Приве-е-ет.

Словно замечание сделало: сперва здороваться надо.

— День добрый, — отозвалась, наконец, Моника, убрала с лица солнцезащитные очки и присела в легком реверансе.

— О-о! — всколыхнуло свои струи существо. — Ты умеешь снимать глаза! О!

— По-моему, он не очень умный, — заметил Валентин.

— По-моему, он никогда не видел очков, — улыбнулась Моника и коснулась пальцами водяной руки дождевика.

— Не стоит с ним время терять, — сказал маг-дубок. — Нам надо торопиться.

— Я хочу идти с вами, — вдруг заявил дождевик.

— Зачем? — дернул ветками Валентин.

— Там, куда вы идете, дождь погуще. Я хочу туда — там я буду красивее.

— Пусть идет, — улыбалась Моника. — Он такой необычный. Такой интересный. Он мятой пахнет…

— Тоже мне необычный, — буркнул Валентин. — Это я необычный! Дубовый чародей!

В этот момент дождевик куда-то пропал.

— О! Неужели обиделся? — спохватилась Моника.

— Ну и пусть. Вдруг он — шпион царицы? 7

— Разве шпионы такие?

— Именно такие! Втираются в доверие, любезничают и навязываются…

Тут дождевик вернулся и протянул Монике что-то, завернутое в большой голубоватый лист.

Девушка развернула и умилилась, обнаружив махонького человечка с крылышками. Его тельце было полупрозрачным — Моника с изумлением увидела белые косточки, похожие на волоски, крохотное розовое сердечко. А человечек обиженно запищал, взмахнул желтыми крыльцами и попытался улететь, но тонкий длинный усик, наподобие тех, которыми цепляется за каменную кладку плющ, удержал крошку на листе. Усик охватывал существо за талию и лишал свободы.

— Его надо отпустить! — заявила Моника.

— Нет-нет, — отозвался дождевик. — Его надо привязать к вам. Тогда он будет лететь над вами и закрывать вас от дождя. Видите, дождь его не трогает. Он сухой.

В самом деле, вода не капала на лист, не капала на человечка — она огибала их, словно натыкалась на невидимый купол.

— Это здешний эльф, — сказал Валентин. — Такие в воде не мокнут и в огне не горят. Его вполне можно в качестве зонта использовать. Привяжите конец уса к волосам.

Моника замотала головой:

— Это жестоко. Ему же больно!

— Ему не больно — ему обидно. Но обиду он вполне может потерпеть, — ответил Валентин. — Эти малыши сами многим часто делают пакости…

— Но этот нам ничего пакостного не сделал. Я его отпущу: нельзя обижать маленьких, — сказала Моника и убрала усик с талии эльфа.

Тот не сразу покинул лист — не сразу понял, видимо, что его освободили. Потом все же взлетел, на пару секунд задержался у лица Моники, словно для того, чтоб получше ее запомнить, а затем покружился над ее головой — и на девушку посыпалась душистая мерцающая пыльца.

— Красиво! Очень красиво! — засмеялась Моника, поднимая вверх ладони, чтоб пыльца и на них попала.

Эльф что-то пискнул и улетел, пробив в дождевике приличную дырку своею непромокаемой аурой.

— Ой-ой, — простонал тот, руками пытаясь восстановить свою целостность.

— Это была эльфийская месть, да, — сказал Валентин.

— А я не мокну! Не мокну! — восхищенно пропела Моника. — Он обсыпал меня пыльцой, и теперь дождь меня не трогает! Видите: эльфы вовсе не пакостные — они умеют благодарить!

На это заявление маг-дубок ничего не смог возразить. Хоть он и считал, что от здешних эльфов никогда ничего хорошего не увидишь, однако теперь сам себе признался, что они вполне способны на добрые поступки.

— Идемте же быстрей, пока ваша пыльца не испарилась, — буркнул Валентин и двинулся в сторону темных холмов, ловко перебирая узловатыми корнями по земле.

Залатавшийся дождевик поспешил за волшебником, а Моника на пару минут остановилась — ей захотелось посмотреть на солнце.

Солнца не было — над вересковой пустошью нависало бледно-серое с молочными прожилками небо, из которого и сыпался мелкий дождь.

— Странно, — пробормотала девушка, — у нас даже в дождь можно определить, где солнце. Неужели тут его нет?

Потом она вспомнила слова Валентина о странностях и перестала беспокоиться из-за отсутствия привычного для нее дневного светила.

— Нет, так нет. Зато тут много эльфов и драконов. А вот людей, похоже, нет, — бормотала Моника, догоняя своих необычных спутников.

Через минуту она переключила свое внимание и мысли на разговор Валентина с дождевиком, потому что беседа у них выходила весьма занимательная.

— Да, в моем мире много деревьев. Очень много, — говорил Валентин, медленно, но верно двигаясь вперед.

— Много деревьев? — удивленно вопрошал дождевик, то и дело касаясь своими водяными пальцами ветвей волшебника. — И они все такие, как ты?

— Нет. Не такие. Все деревья разные. Даже дубы — они все разные. На свете нет ничего похожего. Понимаешь?

— Наверное, — прошелестел дождевик.

— А я, если честно, не совсем дерево. Я — маг. Меня на время превратили в дерево. Расколдуют после новогодних праздников…

— Маг. Расколдуют. Новогодние праздники, — повторил за Валентином дождевик, и было ясно, что повторяет он те слова, которые ему незнакомы.

— В нашем мире магов очень мало, — продолжал объяснять Валентин. — Маги у нас для магии: они могут одни вещи превращать в другие. Ну, вот из тебя могут сделать эльфа…

— Из меня никак нельзя сделать эльфа, — возразил дождевик. — Я из воды, а эльфы — из чего-то другого…

Валентин раздраженно дернул сучьями и уронил при этом одну из веревочных бухт. Моника подобрала ее, вернула на ветку.

— Он глуп! Очень глуп! — сообщил маг девушке.

— Глуп? Это что? — задал следующий вопрос дождевик.

— Он просто никогда ничего не видел кроме этой пустоши, — сказала Моника. — Не стоит злиться на беднягу.

— Глуп? Злиться? Вы говорите странные слова, — заметил дождевик.

— Неужели тебе и слово «злиться» не знакомо? — удивился Валентин. — Эльф, которого ты поймал, очень злился на тебя. Потому и пробил в тебе дырку, когда улетал.

— Ах, я не знаю, — покачал головой дождевик. — Эльфы почти никогда не говорят со мной. Со мной иногда говорят драконы, но они не любят дождь и если говорят, то говорят мало и непонятно.

— Потому что с тобой ни о чем толковом не поговоришь! — заявил Валентин. — Ты же почти все забываешь, когда кончается твой дождь. Это я знаю точно! А эльфы, драконы живут по сотням, тысячам лет!

— Тысяча-ам, — протяжно повторил дождевик. — Ах, красиво звучит…

— А ты знаешь, где царица драконов? Катарина? — Моника решила, что стоит сменить тему разговора.

— Катарину знаю! В самом большом холме, конечно! Она ведь царица! Ей так положено! — объявил дождевик. — Она красива, она не боится дождя, но она любит спать. И сейчас она спит… Ох! Ох! — застонал он вдруг. — Простите, я пропадаю, я исчезаю… мой дождь… моя вода…

И тут дождь кончился. Сразу, в одну секунду.

Моника от неожиданности даже ахнула.

— Да-да, тут много странного, — проворчал Валентин и замахал ветками, чтоб избавиться от влаги. — Но я доволен, что этот тупой зануда пропал. С ним было как-то неуютно… А с другой стороны, он позволил нам подобраться очень близко к холмам. Если бы погода была хорошей, драконы не сидели бы в своих убежищах и точно помешали бы нам идти вперед.

Моника вновь посмотрела на небо:

— А солнца все равно нет.

— И не будет, — сказал волшебник. — Это не наш мир. Он по-другому освещается.

— Как же?

— Я не знаю. Да это и не важно.

— А теперь? Что будем делать? — спросила Моника, в полной растерянности глядя на холм, к которому они подошли: он был окружен каменной грядой, словно замок — крепостною стеной, и на его склонах, как и повсюду в пустоши, не росло ничего кроме вереска и прочих трав.

Валентин чуть помолчал, размышляя над тем, что теперь делать, а потом весело затряс ветками, теряя желудь за желудем:

— Ха-ха! Я пущу корни в холмы. Насквозь их пронижу! Вы заметили, что тут не только солнца нет? Тут и деревьев нет. Ни одного. Из-за корней. Корни портят драконово жилье! Корни могут даже убить дракона!

— Как?! — изумилась Моника.

— Когда дракон спит, его сон может длиться много лет. За это время деревья, что растут на вершине холма, могут своими корнями пленить спящего в холме дракона. Могут лишить его глаз, пронзить его сердце! Поэтому драконы не позволяют деревьям расти на холмах!..

Этап третий (решительный)

Прекрасная Моника застелила курткой плоский валун, что мирно возлежал у подножия холма, села на него, достала из рюкзака пачку орехового печенья, крупное, румяное яблоко и принялась угощаться, наблюдая за тем, как древообразный маг Валентин карабкается по крутому склону.

— Да-да, пусть спит, — говорил волшебник, быстро двигаясь вперед (он уже приловчился к своим конечностям-корням). — Пусть крепко спит. А мы сюрприз приготовим! Ха-ха! Я настоящий охотник на драконов! Обо мне будут ходить легенды!

Очень скоро Валентин достиг вершины. И тут его ожидал не совсем приятный сюрприз — вершина холма была сплошь «замощена» большими гранитными глыбами.

— Это ничего, — пробурчал волшебник, отпихивая один из камней в сторону и оголяя тем самым почву. — Главное — хотя б один корень в землю всадить.

Он толкнул еще одну глыбу, подвинул третью, а потом прицелился и вонзил сразу три корня в почву. Умостился на новом месте, как наседка на яйцах, и начал расти, вверх и вниз, прощупывая корнями земные потроха…

Моника тем временем перестала поглощать яблоко, потому что к ней на плечи слетелись крошки-эльфы в количестве восьми штук. Они что-то попискивали на своем языке, сверкали своими золотистыми глазками, улыбались и тыкали пальцами в яблоко и печенье.

— Попробовать хотите? — догадалась девушка. — Пожалуйста, пробуйте, — и вмиг истерла выпечку в крошки, яблоко перочинным ножиком измельчила в соломку, умостила все это на соседнем плоском валуне и вернулась на свой камень, достала из рюкзака мешочек с изюмом.

Эльфы ринулись к трапезе, а один задержался и протянул Монике два голубых лепестка.

— Спасибо большое, — улыбнулась девушка, принимая подношение.

Эльф что-то пискнул и, закрыв глаза, тронул пальцами веки.

— Не совсем понимаю, — созналась Моника.

Крошка повторил свой жест.

— Закрыть глаза? — спросила девушка.

Эльф кивнул.

— И пальцы положить на глаза?

Малыш отрицательно мотнул головой и теперь показал на лепестки.

— Лепестки на глаза?

Эльф радостно закивал и захлопал в ладоши.

— Что ж, буду пробовать, — пробормотала Моника, отложив изюм в сторону. — Не думаю, что они хотят меня обидеть.

Эльф опять зааплодировал, и девушка закрыла глаза, положила лепестки на веки, и не сдержала удивленного "а-ах!"

Теперь она видела холм насквозь.

Она видела большого белого дракона, лежащего в огромной норе, свернувшись в кольцо и укрывшись гигантскими полупрозрачными крыльями, на которых тонкие голубые жилки образовывали причудливый узор, похожий на паутину весьма искусного паука. Голова дракона покоилась на передних когтистых лапах и очень походила на голову лошади. Она была украшена витым рогом, а на роге сияла тонкая диадема из некого белого металла.

Огромные глаза дракона были закрыты, веки слегка подрагивали, ноздри то раздувались, то почти смыкались, и Моника заметила, что холм едва заметно вибрирует от могучего, ровного дыхания.

— Катарина, — прошептала девушка. — О, Катарина…

Ей вдруг захотелось гневно вскрикнуть, чтоб царица драконов проснулась, чтоб в ее глазах заплескался страх из-за того, что кто-то вопит на нее, обзывает нехорошими словами и желает кучи гадостей в будущем, но Моника сдержалась, увидав еще кое-что.

Корни.

Корни Валентина множились и стремительно росли, пробиваясь сквозь землю легко, словно горячий нож сквозь масло. Они и ввинчивались и проскальзывали, пользуясь встречными пустотами и более мягкими слоями породы. Они уже достигли Катарины, зависли над ней, словно щупальца гигантского кальмара, а потом устремились вниз, оплетая спящую драконицу прочной сетью, проникая в плоть, сковывая мышцы.

— Да-да! Чтоб двинуться не могла! — захлопала в ладоши Моника. — А уж потом разбудим! Потребуем все, что надо!

Катарина между тем что-то почувствовала: не открывая глаз, она сжала и разжала пальцы, и ее когти вонзились в землю, оставили на ней глубокие борозды.

"Одного их удара хватило бы, чтоб превратить меня в фарш, — невольно подумала Моника. — О, нет, мы не можем говорить на равных…"

— А сейчас я пленю ее сердце! — завопил вдруг Валентин.

Его голос был другим — он звучал ниже и громче. Но это не удивило Монику: она видела, что маг рос не только корнями — он рос и стволом и кроной и теперь превратился в гигантское толстое дерево с мощными ветвями и густой листвою. Он высился на драконьем холме и грозно скрипел, не останавливая увеличения своих размеров.

Катарина застонала во сне, забилась в своих путах и, наконец, открыла глаза. Огромные, похожие на изумруды. В них было то, что желала видеть Моника — дикий страх.

Царица драконов завопила страшным голосом — так вопят раненые лошади.

Моника не выдержала, закрыла уши ладонями, и уронила при этом волшебные лепестки с глаз.

— Видите? Видите? — торжествуя, кричал Валентин. — Холм-то заплясал! Я держу ее сердце! Я могу убить ее!

Катарина вновь завопила, еще громче, с таким невыразимым страданием, что Моника взмолилась:

— Отпустите! Отпустите ее!

— Нет-нет! — отозвался Валентин. — Надо сперва выставить свои условия — пусть выполняет. Иначе нельзя! Говори условия, пока я держу ее!

Моника растерянно хлопала глазами и ничего пока не могла сказать: она была так потрясена увиденным, что потеряла дар речи.

Зато Катарина времени не теряла и закричала в третий раз — тут запульсировали, засияли соседние взгорья. Дрожь прокатилась по их вересковым склонам, многие каменные глыбы обрушились вниз, растревоженные земным трепетом, и холмы начали извергать из себя драконов.

Зеленые и красные, синие и серые, они заполонили собою небо, и на пустоши потемнело.

Моника в ужасе вскочила с камня, зачем-то схватив рюкзак и веревки, и в этот миг эльфы оставили хлеб и яблоко и бросились к девушке, стали быстро-быстро летать вокруг нее — так кружат вокруг чего-нибудь сладкого пчелы — и осыпали испуганную красавицу новой порцией радужной пыльцы.

Драконы, вереща и воя, носились над холмом Катарины, то взмывая далеко вверх, то складывая крылья и камнем падая вниз, но ничего сделать не могли: они опасались трогать Валентина, потому что один из центральных корней мага-дуба обвился вокруг сердца царицы и в любую минуту мог раздавить его.

— Пусти! Пусти! — кричали они на разные лады и гнали крыльями ветер на волшебника.

— Говорите же! Не молчите! — заорал Валентин на Монику.

Эльфы, носившиеся вокруг девушки, тоже пропищали что-то призывное и разлетелись в стороны.

Девушка сделала два глубоких вздоха, чтоб прийти в себя и набраться смелости для речи в присутствии стольких гигантских чудовищ, и заговорила, быстро и твердо, стараясь не допускать дрожь в голос:

— Меня зовут Моника! Ваша царица на Самхэйн очаровала моего любимого, мага Иллариона! Я хочу, чтоб она сняла с него чары, чтоб он стал прежним! Если она этого не сделает, мы… — тут девушка запнулась, потому что предстояло говорить нехорошие слова. — Мы тогда… убьем ее! Убьем!

— Да-да! Убьем! — закричал с холма Валентин. — Своими корнями я разорву ей сердце!

Это заявление вынудило драконов зареветь так, что Моника в ужасе зажала уши ладонями, рухнула на землю и попыталась заползти под камень.

— Где ты? Где ты, подлая тварь?! — ревел один из драконов — могучий черный монстр с алыми глазами и огромными когтистыми лапами. — Покажись! Покажись! — он носился вокруг холма Катарины со скоростью самолета-штурмовика, а меж двух его белоснежных рогов проскальзывали золотистые молнии.

Оскорбление вдруг пробудило в Монике злость. А может и не только оно…

Девушка выпрямилась, откинула волосы с лица и заорала почти так же громко, как летающие чудовища:

— Молчать! Всем молча-ать!

И драконы смолкли, перестали носиться по небу, спустились ниже, зависли над холмом, у подножия которого стояла дрожащая и бледная Моника.

— Покаж-жись, — уже тихо прошипел черный дракон, широкими ноздрями принюхиваясь к воздуху, а красными глазами пристально всматриваясь в склон.

"Он не видит меня! — сообразила девушка. — Наверно, из-за эльфийской пыльцы. Малыши захотели защитить меня…"

Но теперь она считала, что ей нечего бояться. Поэтому Моника замотала головой, замахала руками, запрыгала на одном месте, чтоб стряхнуть с себя волшебную пыльцу.

И драконы увидели девушку.

— А, — зарычал черный, протягивая голову к Монике и выпуская из ноздрей столбы серого дыма ей и лицо. — Вот ты какая… Подлая мелочь!

— Да, я мелочь! — с вызовом заявила девушка, отмахиваясь от дыма. — Но подлость вы сделали! Ваша царица Катарина! Зачем ей мой Илларион?

— Илларион ей не нужен, — ответил дракон, опускаясь на камни перед Моникой. — У Катарины есть я, Клаус. Больше ей никто не нужен, — он взмахнул крыльями и обратился в высокого темноволосого мужчину с красивым лицом и большими глазами цвета вишни.

Моника на минуту смешалась, чуть назад отступила, а потом решительно вскинула голову и задала вполне резонный вопрос:

— Тогда зачем она его очаровала? Зачем целовала?

— Она его целовала? — нахмурившись, переспросил Клаус.

— Она его целова-ала! — отозвался Валентин с холма. — И ее поцелуй очаровал Иллариона! Пусть теперь расчаровывает! Иначе порву ей сердце в клочки!

Глаза Клауса горели, как угли. Он стиснул пальцы в кулаки и процедил сквозь зубы:

— Я вам не верю! Она не могла его целовать! Кто еще может подтвердить ваши слова?

Тут зашумел ветер и на землю опустились еще два дракона, зеленый и алый. Коснувшись лапами вереска, они обратились в юношей и вежливо поклонились Клаусу и Монике и заговорили:

— Эта пришелица не лжет. Мы видели, как царица обнимала и целовала земного мага. Перед этим они играли и беседовали, а мы дрались над морем. Маг выиграл у царицы черный жемчуг и два когтя с левой лапы, а потом маг подарил царице свой шлем. А потом царица поцеловала мага…

Клаус стоял, как громом пораженный. Ничего не говорил, не двигался и, казалось, даже не дышал.

— Кла-а-аус! — застонала Катарина из глубины холма.

Этот звук заставил всех вздрогнуть, а Клаус, придя в себя, прыгнул высоко в небо, обратился в дракона и унесся куда-то, разметав по небу собратьев своими могучими крыльями, похожими на черные паруса корабля-призрака.

— Кла-аус! — вновь закричала царица драконов, и вопль этот теперь напоминал рыдание.

— Отпустите ее, Валентин, — тихо сказала Моника.

На этот раз маг-дуб послушался, и Катарина покинула холм, выползла под серое небо на пустошь, обратилась в человека и заплакала, присев на огромный полосатый камень.

— Клаус. Мой Клаус, — стонала она, пряча лицо в ладони. — Я его потеряла… потеряла… Ох, болит… как болит сердце…

Теперь в ней не было ничего грозного, ничего пугающего — на валуне сидела несчастная, горюющая девушка.

Моника покачала головой, подошла, села рядом, коснулась пальцами плеча Катарины:

— Не надо так убиваться. Он просто сильно расстроился. Он вернется. Обида и злость улягутся — и он вернется…

— Ах, нет, нет, — всхлипнула Катарина. — Он такой гордый! Он дулся на меня в прошлом веке, когда я танцевала с Тимом на празднике. Дулся очень долго… И вот теперь… А мы ведь только-только помирились… Ах, нет, нет…

— Но, если для тебя так важен Клаус, зачем ты очаровала Иллариона? — спросила Моника, протягивая зареванной царице пакет с душистыми одноразовыми платочками.

— Я… я… я часто бываю совершенно несносной, — призналась Катарина, вытирая мокрые щеки. — Я сама не знаю, зачем… Чтоб позабавиться, наверно… Но это легко исправить. Илларион выиграл у меня два когтя. Один из них вполне может разрушить мои чары. Коготь надо вогнать Иллариону в грудь, он сам найдет сердце — и чары пропадут. Все очень легко. Я думала: вы там сами догадаетесь…

— Коготь? В сердце? Но это же опасно, — сказала Моника. — Илларион может умереть.

— Маги не умирают от драконьих когтей, — ответила царица и громко высморкалась в платочек. — Магов может уничтожить только магия. Сильная магия. Драконья — не такая.

— Что ж, если так, — девушка развела руками. — Значит, мне больше нечего тут делать.

— Наверно, — вздохнула Катарина, с неизбывной тоской глядя в ту сторону, куда улетел Клаус.

— Ты извини. За эту выходку с деревом, — робко произнесла Моника.

— Все нормально, — махнула тонкой рукой царица драконов. — Я за Клауса тоже на многое способна… А то, что произошло, пусть мне будет уроком. Мне ведь много веков, а я так и не научилась сдерживать свою пакостную натуру. Вот и получила по заслугам, — она горько усмехнулась, посмотрев на стоящих в отдалении юношей-драконов, и им махнула рукой. — Что смотрите? Представление закончилось. Летите куда-нибудь по своим делам.

Парни послушно обратились в монстров, поднялись в воздух, тяжко ворочая крыльями, и рванули куда-то за холмы. За ними потянулись и остальные драконы.

На пустоши вновь загулял ветер.

Катарина поднялась с камня, еще раз тяжко вздохнула, еще раз вытерла глаза и нос, повернулась к Монике:

— Я могу их себе оставить? — показала девушке пакетик с платками.

— Конечно, — кивнула Моника.

— Спасибо, — царица слабо улыбнулась. — Ты очень смелая. Обычный человек, а такая смелая. Ты не испугалась нас.

— Не такие уж вы и страшные.

— Ну, просто мы не выспались. Ты и твое дерево всех разбудили…

Девушки помолчали, пристально глядя друг на друга.

— Мне жаль, что с Клаусом все так вышло, — сказала Моника.

— Это ничего. Как-нибудь справлюсь, — покачала головой Катарина. — А мне вот жаль, что из-за моей дурости ты вляпалась в наш мир. Как тебя обратно отправить — ума не приложу…

Этап четвертый (проблемный)

Моника растерянно ходила туда-сюда по тому месту, где когда-то был пространственный разлом, через который она и Валентин ввалились в мир драконов.

— Где-то тут! Да! Я уверен! — говорил маг-дуб, прощупывая корнями землю. — Тут даже пахнет по-особому — свежими яблоками, белым наливом. Именно так пахло у вас в холле, когда Наваркин ворожил с переходом.

— Что же делать? — развела руками Моника, и на ее предплечья тут же с веселым писком прилетели семь эльфов. — Что мы можем сделать? — она осторожно стряхнула малышей в траву.

— Наверное, вы ничего не можете, — отозвалась Катарина (она надела пробковый шлем, подаренный Илларионом, и пошла на пустошь провожать Монику и Валентина).

— Наверное, надо ждать инициативы Наваркина, — сказал маг-дубок. — Он должен вновь открыть разлом, чтоб вытащить нас отсюда… Хотя, я очень сомневаюсь в том, что он сейчас во вменяемом состоянии. Наверняка укурился и спит где-нибудь…

Тут Моника кое-что вспомнила и повернулась к Катарине:

— Наваркин спрашивал меня о траве. О чудесной траве, которую можно курить. У вас тут есть что-то подобное?

— У нас тут много всякой травы, — кивнула царица. — Какая вас интересует?

— Я ж говорю — курительная.

— Курить можно любую, — улыбнулась Катарина. — Главное: что вы хотите получить от затяжки.

— Наверное, дивные, приятные видения.

Царица драконов кивнула и осмотрелась, скользя взглядом по густым кустикам вереска. Прошла в сторону холмов, подобрав полы своего длинного белого одеяния, похожего на наряд средневековой дамы.

— Ага. Вот она! — наклонилась и вырвала с корнем какие-то странные беловатые кустики, смахивающие на скелетики. — Она дает чудесный аромат, когда горит, — и дунула желтым пламенем на траву. — Славная штука. Мы добавляем ее в ночные костры, когда хотим плясать и петь. Принюхайся.

Моника потянула носом и заулыбалась: запах не только был великолепен — он прогнал тяжкие мысли, притушил тревогу и страх.

Катарина тоже улыбнулась, заметив, как изменилось выражение лица девушки.

— Да-да, наверно, это и нужно вашему Наваркину, — и протянула Монике горящий кустик. — Осталось только добраться до него…

— Разлом! Разлом открывается! — завопил вдруг Валентин, приплясывая на своих корнях посреди вереска. — Наваркин не забыл о нас!

В самом деле, в пространстве уже зияла золотистая трещина, вокруг него с писком носились растревоженные эльфы, а из разлома несся громкий баритон магического врачевателя:

— Вы там есть? Вы там где? Вы там все закончили?

— Тут! Мы тут! — завопила Моника, бросаясь к расщепу. — Забирай нас! Скорее!

— Подожди! — Катарина схватила девушку за руку. — Надо бы попрощаться. Оставь мне что-нибудь на память.

— Что ж оставить? — развела руками Моника.

— Вот это, — лукаво улыбаясь, царица драконов ткнула пальцем в солнцезащитные очки, которые торчали из нагрудного кармашка мониковой куртки.

Девушка, ни секунды не теряя, вручила Катарине сей сувенир.

— Мерси, — поблагодарила царица драконов и сняла с пояса шнурок с каким-то черным камушком. — А я подарю тебе вот это. Это одна из предсмертных слез моей матушки. Красивая и волшебная штука. Она тебе удачу принесет. Не потеряй…

— Разве можно мне такое? — смутилась Моника. — Наверно, это дорого для тебя.

— У меня еще есть, — улыбнулась Катарина, показав, что на ее поясе полно шнурков с черными камушками. — Такие есть у каждого дракона. Слезы мамы драконы дарят тем, кого считают своими друзьями. Что ж, без обид?

— Без обид.

Тут Наваркин явил свою голову из расщепа и простонал:

— Вы там скоро? Мне уже чан болит от треска! И температура нехило повысилась!

— Иду-иду! — отозвалась Моника и побежала к переходу.

Следом за ней, раскачивая разросшимися ветками, поспешил зеленый Валентин.

— Куда?! — в ужасе завопил Наваркин. — Ты не пролезешь! — и замахал на шагающий дуб руками. — Ты ж меньше был!

— Ты сам говорил: тут многое не такое, как у нас, — ответила Моника, прыгая к доктору.

— Он же не пролезет! — повторил Наваркин, хватая девушку в объятия.

— Пролезу! — заявил маг, сложил вместе самые раскидистые сучья и полез в расщеп.

Пока втискивался, кряхтя и охая, местами ободрался, а, оказавшись в холле, рухнул на пол, обратившись в обычное безмолвное дерево. И сбил при этом ошалевшего Наваркина с ног.

— Чтоб тебя! — ругнулся эскулап, хватаясь за ушибленный затылок.

Моника же оборотилась к расщепу, чтоб помахать Катарине рукой на прощание.

Но царицу драконов девушка уже не увидела, потому что разлом, со скрипом пропустив через себя дуб, спешно закрылся, словно испугался, что придется пропускать еще что-нибудь огромное. Края трещины сомкнулись, полыхнули на прощание белым огнем, и все исчезло, оставив после себя запахи вереска и дрока.

Моника уже в пустоту прошептала "всех благ" и повернулась к Наваркину.

Тот с досадой смотрел на лежащий посреди холла дуб:

— Ну и что с ним теперь делать? Как его вынести? Если только распилить…

— Нельзя его пилить! — сказала девушка. — Он же погибнет.

— Но, валяясь тут, он тоже погибнет, просто процесс погибания растянется во времени, — заметил Наваркин.

— Я поговорю с Илларионом — он его расколдует.

— Ну-ну. Ты, барышня, сперва Ларю расколдуй, а то ему ни до чего дела нет, окромя лика распрекрасной Катарины. Узнала, как это сделать?

— Узнала. Надеюсь, все получится…

— А про сувенир для меня не забыла? Я еще отсюда дивный дым учуял, — сказал Наваркин, шмыгнув носом.

Моника без слов протянула доктору беловатые кустики.

— Ням-ням! — выдал эскулап и выхватил веточки из рук девушки. — Это то, что я хотел! — и он вознамерился удалиться в соседнюю комнату, чтоб там что-то сделать с вожделенными травами, но Моника его остановила:

— Где ж Илларион?

— А. Он где-то там, — Наваркин махнул в сторону входной двери. — Где-то в парке.

— Я же просила присмотреть за ним, — Моника дернула врачевателя за рукав тельняшки.

— Я и присматривал, — тряхнул головой доктор. — С балкона. Он строит новый памятник в парке и никуда деваться не собирается. Сама посмотри, — и вновь махнул рукой в сторону дверей, а сам легко перепрыгнул через Валентина и побежал в галерею, напевая "и снится нам трава-трава у дома…"

Иллариона Моника нашла за Кленовой аллеей, на широкой поляне. Точнее, сперва Моника нашла новый памятник Катарине. Вообще, памятников этих в парке уже стояло штук двадцать, но все были доделаны и не имели подле себя Иллариона. Распоследний, еще не завершенный, был из какого-то полупрозрачного зеленоватого камня и изображал царицу драконов сидящей на утесе. Лицо Катарины получилось большеглазым, задумчивым и весьма красивым — этого Моника не могла не признать.

Бледный и растрепанный Илларион обнаружился в тени новой статуи. Он сидел на траве и жадно пил воду из огромного серебряного кубка, украшенного крупными аметистами. Было видно, что чародей ужасно устал.

— Привет, — сказала Моника, останавливаясь возле Иллариона.

— Привет, — буркнул маг и, даже не посмотрев на девушку, стал с хрустом поедать французскую булку, которая явилась к нему в руки из воздуха.

— Ты обедал? — спросила Моника.

— Нет. Не хочу, — буркнул чародей.

— И чаю не пил?

— Не хо-чу! — резко ответил Илларион и одарил девушку злым взглядом. — Не мешай мне!

Он швырнул недоеденную булку в смородиновые кусты и поднялся, чтоб вернуться к работе над скульптурой, но Моника остановила его таким сообщением:

— У меня есть кое-что от Катарины.

Волшебник на минуту замер, потом резко повернулся к девушке, с кривоватой усмешкой спросил:

— Что же?

— Вот, — Моника протянула ему шнурок с черным камушком. — Это драконья слеза. Мне ее дала Катарина, для тебя.

Она готова была лгать, сколько угодно, но чуть не заплакала, увидав, каким счастьем засияло лицо Иллариона.

— Мне? Она? О, как здорово! Давай же скорее! — закричал маг, протягивая руки к Монике.

— Нет-нет, просто так нельзя, только в обмен, — помотала головой девушка. — Иначе пропадет магическая сущность камня. А ведь магия камня — это тоже для тебя.

— Что ж ты хочешь взамен? — с заметным раздражением в голосе спросил Илларион.

— Коготь Катарины. У тебя ведь есть.

— Да, но я бы не хотел с ним расставаться… Впрочем, у меня их два. Вполне могу поделиться, — волшебник улыбнулся, и Монике его улыбка понравилась: она была не злой, а обычной, доброй улыбкой. — Бери, — вытянул из нагрудного кармана жилета один из когтей царицы драконов, тонкий, длинный, полупрозрачный, украшенный мудреной вязью. — Только что ты с ним будешь делать?

Моника почувствовала странную легкость в спине и голове, когда коготь оказался в ее ладони, и тоже улыбнулась:

— Что-нибудь да сделаю. Что-нибудь полезное, — и отдала черный камушек Иллариону.

Моника решила, что, пока волшебник будет любоваться слезой дракона и думать всякое приятное о Катарине, она изловчится и всадит коготь ему в грудь, но через минуту поняла, что решить легче, чем сделать.

Ударить Иллариона она не могла: не поднималась рука.

Всадить в любимого человека драконий коготь — наверное, это на такое не отважился бы и самый крутой комикс-герой.

Вместо того, чтоб осуществить запланированное, Моника слабохарактерно расплакалась и поплелась обратно к вилле.

Возле древнего дуба, украшенного разноцветными платочками, она налетела на Наваркина. Доктор был бос, растрепан, имел широко раскрытые, полные восторга, глаза, и самозабвенно танцевал, прижимая к груди блестящий медный самовар, из трубы которого вился зеленоватый дымок. На ручках самовара висели и мелодично звякали серебряные колокольчики.

— Б-божэ, — простонала Моника (сия встреча не добавила света и легкости ее мыслям и чувствам).

— Да-да-да, — пропел Наваркин, сияя взглядом (его довольное лицо отражалось в боках самовара и там выглядело еще более довольным). — Какой у тебя прекрасный хобо-от.

Моника махнула на него рукой и попыталась шмыгнуть мимо, но Наваркин бросил самовар в сторону и схватил ее за локоть:

— В твоем хоботе много печали. Что-то случилось? — при этом на его глаза слезы навернулись.

— Извини, но ты не в том состоянии, чтоб меня понять, — пробубнила Моника.

— Ты не права, — шмыгнул носом доктор. — Я сейчас чрезвычайно чувствителен и восприимчив к чужому горю. И сейчас я склонен помогать всем и каждому, даже если это сопряжено с риском для жизни и с нарушением моральных общественных устоев. Итак, что случилось?

Моника вздохнула раз, два и выдохнула:

— Я не могу. Не могу всадить коготь в Ларю. А надо. А я не могу. Что же делать?

— Очень надо? — уточнил Наваркин.

— О-очень, — кивнула Моника и губу закусила, чтоб не расплакаться.

— Если надо — сделаем, — решительно тряхнул головой доктор. — Давай сюда коготь.

— Ты это сделаешь?

— Легко и быстро.

— Что ж…

Девушка отдала коготь Наваркину.

— Ну, я пошел, — сказал тот. — Только мне немного страшно, поэтому чмокни меня своим хоботом, хотя бы в щеку, чтоб я был посмелее. Это поможет, точно!

И Моника поцеловала его в щеку.

— Эх, жизнь моя жестянка-а-а, — пропел Наваркин, неизвестно для каких целей подобрал самовар и направил свои стопы туда, где трудился над новой статуей маг Илларион…

Этап пятый (финальный)

Моника не могла не пойти за доктором.

Наваркин же, пританцовывая и напевая под нос загадочную мантру "банька моя, я твой тазик…", двигался по аллее, оставляя за собой зеленый дым из самовара и, тем самым, напоминая паровоз.

А девушка боролась сама с собой. С одной стороны она хотела, чтоб Наваркин пошел и ударил Иллариона когтем, а с другой стороны ей хотелось остановить врачевателя, потому что она боялась, что ничего хорошего из этой затеи не получится.

— Встава-ай, страна огромная, — самозабвенно тянул Наваркин старинную, патриотическую песню.

Тут сердце Моники затрепетало, будто лист кленовый на ветру — в аллее появился Илларион. Легкой, пружинистой походкой он двигался навстречу Наваркину и тоже что-то пел. По-английски, про любовь. Судя по всему, мысли волшебника порхали где-то в далекой амурной стране.

— Готовность номер один! — сам себе скомандовал доктор и швырнул самовар в ближайшие кусты — оттуда с писком вылетела какая-то птичка. — Всем постам! Преступник вооружен и очень опасен!

Моника на всякий случай прыгнула к самовару.

Наваркин же нацепил на нос извлеченные из кармана джинсов темные очки и, поравнявшись с Илларионом, вежливо спросил:

— Добрый день, не подскажете, сколько сейчас градусов ниже нуля?

Илларион застыл и замолк, безмерно удивленный.

Доктор воспользовался его ступором и замахнулся на чародея когтем.

Маг не сплоховал — вовремя среагировал и ответил на замах резким ударом в нос.

Наваркин квакнул, залился кровью и опрокинулся на спину, уронив драгоценный артефакт на дорожку.

— Ну не сволочь? — развел руками Илларион, глядя на ошарашенную Монику.

— О! Зачем? Что ж ты сделал? — выкрикнула девушка, бросаясь к распростертому на земле Наваркину.

— Вообще-то этот псих хотел меня убить, — сказал чародей, пальцами расчесав свои золотистые волосы.

Моника приподнимала бедолаге-доктору голову и в то же время лихорадочно соображала, что же делать дальше. И сообразила:

— Не убить! Не убить! Он помочь тебе хотел!

— Да, конечно. Помочь мне умереть, — хохотнул чародей, пряча руки в карманы.

— Если бы он всадил тебе в грудь этот коготь, ты бы не умер — ты бы отправился в мир Катарины! И вы были бы навеки вместе! — выпалила Моника.

— Д-да, д-да, — заикаясь, отозвался пришедший в себя, окровавленный и жутко обиженный Наваркин. — Как-то так.

Илларион сощурился, чтоб рассмотреть ауры девушки и доктора — он хотел проверить, врут они или нет. Но ничего предосудительного не заметил. Он не знал, что хорошо видеть ему мешает чужая магия, пропитавшая его собственную ауру.

— Возможно, вы оба лжете, — пробормотал маг, поднимая коготь царицы драконов с земли. — Но, что тоже возможно, вы хотите мне помочь. Помочь встретиться с Катариной…

— Мы очень хотим тебе помочь, — всхлипнув, отозвалась Моника (теперь она не лгала).

Илларион не смотрел на нее — он смотрел на мраморный лик своей любимой, который высился над дальними кипарисами.

— Катарина, — прошептал чародей. — Чтоб быть с тобой, я на все готов!

И, зажмурившись, он сам себе вогнал коготь в грудь. И беззвучно повалился в траву.

Потемнело небо, смолкли птицы, со стороны моря запахло бурей.

Моника заахала, бросила Наваркина и кинулась к любимому.

— Шекспир отдыха-ает, — протянул доктор, поднимаясь на ноги.

— Умер! Он умер! — рыдала Моника, обнимая Иллариона. — Не говорит, не смотрит, бледен, как смерть!

— Дальше — тишина, — процитировал эскулап.

— Ларя! Ларя! — звала девушка, целуя белое лицо волшебника.

Вдруг по телу Иллариона пробежала дрожь. Словно его током неслабо ударило. Потом еще раз и еще раз.

Моника отпрыгнула в сторону, Наваркин схоронился за ближайшее дерево, зажимая кровенящие ноздри пальцами. Он, по вполне понятным причинам, опасался чего-нибудь пострашнее тычка в нос.

Тело Иллариона выгнулось дугой, руки замолотили по траве, словно волшебник раскапризничался. Потом у мага открылся рот, и оттуда вылетела сияющая пушинка. Она сделала круг над лицом Иллариона, померцала разноцветным и исчезла, оставив после себя легкий белый туман. А тело волшебника успокоилось, обмякло.

— Ну, вот и сказочке конец, — хихикнул из-за дерева Наваркин. — А у вас, барышня, хобот пропал. Да-да-да.

Дрожащая от волнения Моника бросилась к открывшему глаза Иллариону.

— Милый! Как ты? Что ты?

— Радость моя! Счастье моё! — засмеялся чародей. — Что ж ты так беспокоишься? Ну, задремал я чуток…

— Милый, — расплакалась Моника, крепко-крепко обнимая Иллариона. — Я тебе все-все расскажу… Ох, как же мне с тобой хорошо…

Наваркин деликатно покашлял, покинув своё укрытие:

— Не забудьте мой нос починить и Валентина расколдовать. А то зачахнет он у вас в холле — придется прямо там на дрова пилить.

— Валентин? В холле? — удивился Илларион. — Что он делает в холле?

— Все-все расскажу, — промурлыкала Моника, целуя мага в ухо. — Пойдем в дом, милый…

Теплый ветер носился над пустошью, причесывая вересковые прядки. Небо морщилось и колыхалось, как полотно гигантского тента.

Клаус сидел на берегу тихого ручья и хмуро смотрел, как вода уносит опавшие листья ивы за поворот — за древний седой валун, украшенный изумрудными пятнами мха. Дракон так был погружен в себя, что его мысли обращались в мрачные круглые тучки и толклись у него над головой, перебрасывались крохотными молниями, а он этого не замечал.

Ему до боли в костях хотелось обратиться в камень, навсегда.

И он бы сделал это, если бы не шелест шелка за спиной, не тихий голос:

— Кла-аус.

Царица Катарина обвила своими тонкими руками его шею, прижалась губами к его левому уху.

— Клаус. Улыбнись мне, Клаус.

Он нахмурился еще больше, потому что почувствовал, как смягчается его почти окаменевшее сердце, как пальцам очень хочется коснуться ее пальцев, и из-за этого он разозлился сам на себя. Катарина же улыбалась, видя, что мрачные мысли-тучи потихоньку растворяются в воздухе.

— Клаус. Ты — моё все. Неужели ты этого не знаешь? — промурлыкала она.

Клаус поднял глаза, посмотрел на нее.

— Пойдем на озеро, — предложила Катарина. — Побросаем камушки.

— Я ненавижу тебя, — процедил сквозь зубы Клаус, и глаза его загорелись яростными, красными огнями.

— Я тоже ненавижу себя, — обворожительно улыбнулась царица драконов, рождая в своих глазах изумрудные искры.

Еще минута — и они рванулись друг к другу, чтоб обниматься и целоваться, жарко, страстно.

Крошки эльфы, следившие за драконами из-за седого валуна, захихикали и умчались к холмам, по пути осыпая вереск душистой радужной пыльцой. Где-то там, на камне, их ждало ореховое печенье…

Июль 2009 года

Мышиное молоко и другие ингредиенты

Однажды в альтернативной Италии наступило такое необычное время, когда крутому магу Иллариону совершенно не захотелось плавать по голубым и ласковым волнам Адриатики. И валяться в гамаке под сенью рослых кленов ему не захотелось. И пить ароматный кофе со свежей выпечкой — тоже. Даже с любимой девушкой Моникой стало вдруг чародею скучно.

Это, конечно, было с одной стороны необычно и даже, возможно, вызвало бы прорицание общественности, если бы она об этом проведала, но, с другой стороны, это же вполне нормально, когда тебе вдруг надоедает привычная обстановка, привычное окружение, и тянет тебя в какие-нибудь неизведанные миры, за приключениями. Или хотя бы — в магазин за новым облачением.

Поэтому Илларион, будучи не только крутым, но и мудрым волшебником, не особо испугался, обнаружив в себе подспудное желание все бросить, со всеми распрощаться и уйти куда-нибудь знакомиться с чем-то новым и интересным.

Маг сменил любимую, но наскучившую пижаму на удобную одежду из джинсов, льняной рубахи и волшебного жилета, в котором было все, что нужно путешественнику, собрал небольшой рюкзак, чтоб не привлекать к себе ненужного внимания людей своей беспоклажностью, дипломатично сказал Монике: "Мне надо в город, дорогая. Что тебе оттуда привезти?", получил от улыбающейся девушки список того городского, что она желала увидеть в своих владениях, и вышел во двор.

Там его взгляд наткнулся на недавно расколдованного Валентина. Молодой волшебник пыхтел и обливался потом, накручивая километры на беговой дорожке.

Год назад Валентин имел вполне приличную, субтильную фигуру и мог хвастать тем, что при росте в метр восемьдесят весит не более семидесяти килограмм. Однако, будучи дубом, он прибавил в росте и весе во время пребывания в мире драконов и едва-едва смог протиснуться в межмировой разлом, чтоб вернуться в поместье Иллариона. Последнему ничего не оставалось, как расколдовать потерявшего дары речи и движения Валентина, застрявшего в холле. Тут-то и выяснилось, что молодой волшебник и в облике человека теперь довольно объёмен и тяжел. Странным было то, что в росте он не прибавил — сохранил свои метр восемьдесят. "Скорее всего, это связано с искривлениями пространства и времени при переходе из одного мира в другой", — предположил Илларион, осматривая собрата, превратившегося в толстяка.

Теперь Валентин боролся с лишним весом. Уже два месяца он жил в поместье Иллариона, придерживался строгой диеты и каждый день запрыгивал то на велотренажер, то на беговую дорожку.

Помогать Валентину магией Илларион отказался и парню посоветовал не использовать волшебства для возврата прежних параметров.

— Нельзя в таком деле полагаться на чары, — поучал старший маг младшего. — Чары, как и все на свете, надо с умом использовать. Если наколдовать себе крутое телосложение, то оно недолго продержится. Потому что ты знаешь, что в любой момент легко и просто вернешь себе идеальные формы. А вот если посредством многочисленных тренировок добиться тела а-ля Аполлон Бельведерский, то потом и беречь это тело будешь, и самооценка твоя повысится.

— Да-да-да, — поддерживал чародея многомудрый доктор Наваркин (он тоже последние два месяца проживал в поместье Иллариона, ибо очень ему нравились здешняя рыбалка и черноглазые, пышногрудые девушки из соседней деревушки). — Точно-точно. К тому же, по моим наблюдениям, волшебникам необходимо содержать свое тело в гармонии с окружающей средой. Иначе оно быстро поизносится и все чаще будет требовать магического вмешательства. А это — как ни крути — вредновато. Неужели вам охота через пару сотен лет начинать каждое свое утро с магических щелчков, дабы вернуть на место отвалившиеся во время сны печень и почки? — и доктор затянулся душистой сигареткой и выпустил сизый дым себе в ладонь.

— А ты сам? Разве не колдуешь себе эдакие вот бицепсы? — хмыкнул разжиревший Валентин, кивая на красиво развернутые, мускулистые плечи Иллариона.

— Иногда колдую, иногда — нет, — не стал лукавить могущественный чародей. — Но мне сие безразлично, поскольку я веду достаточно правильный образ жизни и регулярно занимаюсь плаванием. А еще траву кошу — это тоже благотворно влияет на фигуру… А вот тебе жизненно необходимо силу воли воспитать и самооценку повысить. Слабохарактерный ты парень. Уж прости за прямоту…

— Ладно-ладно. Понял-понял, — вздохнул Валентин…

С той поры и начал молодой чародей с лишним весом бороться и силу воли воспитывать так, как это обычно делали обычные, не обремененные магическими способностями, люди. Получалось у Валентина, прямо скажем, весьма неплохо. За месяц он заметно похудел. Правда, когда в кухне готовилось что-либо ароматное из телятины или баранины, молодой чародей, скрепя сердце, убегал подальше в парк и там, возле фонтана, украшенного фигурами русалок, много-много раз отжимался от бортика…

Увидав вышедшего на крыльцо Иллариона, Валентин остановил беговую дорожку и поинтересовался:

— Куда собрался?

— В город прогуляюсь. Среди людей потолкаться охота, — не стал лукавить Илларион, посматривая на верхушки дальних кленов.

— Забава — так себе, — заметил Валентин.

— Для сегодня — в самый раз, — ответил Илларион.

— М-м-м… могу я с тобой пойти? — вдруг спросил юноша.

— Нет-нет! — встрепенулся могущественный чародей.

— Чего так? — слегка нахмурился Валентин.

— Хочу побыть один, — сказал Илларион и ударил подушечкой указательного пальца по подушечке большого — беговая дорожка Валентина тут же заработала, и молодому волшебнику пришлось засеменить ногами, чтоб не слететь в клумбу с голубыми и желтыми ирисами.

— Да-да-да, батенька, — заявил свое мнение Наваркин, являясь из-за ближайшего кипариса (доктор, как обычно, был экстравагантно одет — в широкополую соломенную шляпу, бриджи в крупную алую и синюю клетку и розовую майку с выложенной стразами надписью "SuperDoc"). — Одиночество иногда жизненно необходимо. Например, для того, чтобы никто не мешал наслаждаться любимым делом, — Наваркин достал из кармана штанов древнюю серебряную фляжку, украшенную валлийской вязью, и сделал пару глотков — глаза доктора тут же засияли зеленоватыми огнями; пропев вполне оперным голосом "Не сыпь мне соль на ра-ану…", магический врачеватель вернулся за кипарис, там упал в густую траву и затих, погрузившись в сон, полный розовых и приятно пахнущих девушек в полупрозрачных одеяниях…

— Милый! — Моника высунулась в окно и позвала Иллариона. — Не забудь журналы!

— Хорошо-хорошо, — волшебник помахал ей рукой.

— И зачем столько хлопот? — пропыхтел Валентин, уменьшая скорость дорожки. — А пальцы на что? Щелкнул — и…

— Неправ, — отозвался Илларион, проходя мимо юноши к подъездной аллее. — Иногда очень приятно пожить и подействовать, как обычный человек. Вот нынче у меня такое настроение, — он закинул рюкзак на плечо и ступил в прохладную тень старых лип…

Топать по серым камнями дороги, построенной пару тысяч лет назад древними строителями, было чрезвычайно приятно и полезно: ноги шагали мерно и бодро, руки двигались в такт ходьбе, рюкзак помогал спине не горбиться, глаза наслаждались красивыми видами, а ноздри тянули в легкие воздух, полный славных запахов — трав, цветов и моря. Ветер трепал светлые волосы чародея, яркое солнце грело его плечи.

Илларион был в отличном настроении, поэтому пел старинную итальянскую песенку о пастухе, встретившем свою красавицу-пастушку под кустом цветущей акации.

Мимо несколько раз проносились машины. Из некоторых волшебнику махали руками, приглашая подвезти, но Илларион с улыбкой качал головой, давая понять, что намерен двигаться пешком.

На городские плиты он вступил к полудню, когда жара достигла своего пика, и все предпочли спрятаться в тень. Поэтому улицы города встретили мага безлюдьем и тишиной.

— Так-так, но жуки-пауки испугалися, по углам, по щелям разбежалися, — процитировал Илларион довольно известного детского поэта из далекой России, шагая по улице Виноградной и посматривая на окна и витрины.

Оттуда на него посматривали разморенные жарой горожане.

Волшебник вздохнул, останавливаясь у первого попавшегося кафе: так уж получалось, что потолкаться среди людей не удавалось. Конечно, можно было и посредством магии выгнать всех на улицы, чтоб образовать людское многошумное море, но Илларион не мог позволить себе такую эгоистичную выходку. Поэтому он зашел в кафе, сел за свободный столик, в плетеное кресло, лучезарно улыбнулся подошедшей официантке, темноглазой девушке лет двадцати, тоненькой и приятно пахнущей вишней, и сделал заказ:

— Мне, пожалуйста, ореховое печенье и липовый чай.

— Сейчас все будет, — ответно улыбаясь, пообещала девушка, и бесшумно юркнула в боковую дверь.

Илларион взял газету, лежавшую на краю стола, развернул ее и…

И принялся не читать, а прислушиваться к беседе, которую вели две почтенные дамы в старомодных нарядах. Они сидели через проход, за столиком под картиной, изображавшей белоснежный парусник в спокойном, бирюзовом море.

— Нет, вы только представьте, Мирабель, это же настоящая магия! Его мази помогают! — говорила одна дама другой, пуча и без того большие карие глаза и упираясь в крышку стола своим крупным бюстом, укрытым в пестренький шелк. — Он при мне намешал это снадобье из разных гадких вещичек… Ну, знаете, всякое-такое: перо вороны, крысиный зуб и какие-то травы с черными стеблями… выглядит все это ужасно, но оно работает! Я мажу свои, — тут она запнулась, сообразив, что сейчас надо перейти на таинственный шепот, и наклонилась к соседке, которая слушала ее, тоже выпучив глаза, и прошептала (но Илларион прекрасно всё услышал, потому что незаметно щелкнул пальцами и из-за щелчка приобрел способность слышать практически как неясыть). — Мажу я свои груди, и они округляются, становятся такими, как в юности! И попа, кстати, тоже!

Тут на кухне кто-то уронил какую-то посуду, и ужасный грохот сделал очень больно супер-слышащим ушам Иллариона. Волшебник с воплем схватился за голову и даже под стол повалился, потому что мозг, будто иголками с двух сторон пропороли.

Когда более-менее пришел в себя, то увидел три пары испуганных глаз, которые смотрели на него. Темные и самые большие глаза принадлежали девушке-официантке, две другие пары — почтенным дамам, которые пару минут назад беседовали о чудодейственных мазях.

— Как вы? Все в порядке? — дрожащим от тревоги голосом спросила официантка, помогая Иллариону подняться.

— Да, я в порядке. У меня что-то в голове взорвалось. Бывает так иногда, — пустился в объяснения чародей, виновато улыбаясь. — Словно кто-то палкой по черепу ударил…

— Ах, это нехорошо! — заявила дама в белой шляпке. — У моего покойного мужа наблюдалось что-то похожее. Это свело его в могилу! А вы такой молодой. Вам обязательно надо обследоваться у врачей!

— Спасибо. Я непременно наведаюсь в клинику, — поспешил уверить даму Илларион, возвращаясь на свой стул за столиком. — Спасибо за совет.

— Что ж, это хорошо, очень хорошо, юноша, — дама улыбнулась чародею и повернулась к подруге.

Тут волшебника осенило, и он поспешил воплотить свою неожиданную идею в жизнь:

— Простите, но я нечаянно подслушал ваш разговор…

Дамы вновь обернулись, глянули на молодого человека с любопытством, переглянулись, не зная, что и думать.

— Вы говорили о каких-то чудесных мазях, — пояснил Илларион. — Знаете, я ведь уже наблюдался во многих клиниках, у многих известных докторов, но ни один не смог мне помочь. У меня редкая наследственная болезнь, и я очень хочу от нее избавиться. И вот я пустился в небольшое путешествие, чтоб найти лекарство от своей хвори…

— Ах, вот оно что, — заулыбались дамы, с еще большим любопытством глядя на молодого человека.

Илларион понял, что удачно подцепил их на крючок:

— Что ж, может быть, вы присядете за мой столик и окажете мне любезность — расскажете о том замечательном волшебнике, который умеет делать чудесные снадобья? Я кое-что слышал о нем и прибыл в ваш город именно поэтому.

Услышав такие слова, дама в белой шляпке повернулась к подруге и торжественно заявила:

— Вот видите, Мирабель, я же вам говорила: наш чародей уже хорошо известен!

— Ладно-ладно, — кивнула Мирабель. — Я не глухая и не слепая: я все вижу и все слышу.

Обменявшись такими репликами, дамы дружно шагнули к столику Иллариона и уселись на скамеечку напротив могущественного мага. В их глазах пылала та решимость, которая присуща людям, готовым спасать не только болезного юношу, но и все человечество в придачу.

— Значит, вы мне покажете, где он живет? — улыбаясь, спросил волшебник.

— Конечно! — с апломбом ответила дама в белой шляпке. — Мы же не можем бросить вас в беде! Но для начала, молодой человек, угостите нас чем-нибудь ароматным и вкусным.

Илларион улыбнулся еще шире и помахал темноглазой официантке рукою…

Комната была большой, темной и пропитанной запахами трав, среди которых опытный нос без лишних усилий установил ароматы липы, ромашки и сосновой хвои. Все три окна комнаты прятались за тяжелыми портьерами мрачного фиолетового цвета. Из-за множества кованых стеллажей, заполненных разнообразными банками, бутылками, коробками и ящиками, не было видно стен. На середине комнаты располагался стол, покрытый скатертью из того же материала, что пошел и на портьеры, и несколько мягких кресел, каждое — в наряде из покрывала с восточным рисунком.

Кроме крупных предметов мебели, без которых вряд ли обошлась бы остановка, внимательные глаза Иллариона приметили и кучу всяких интерьерных мелочей, чье отсутствие могло бы положительно сказаться облике комнаты: разномастные веера, статуэтки божков и идолов, азиатских, африканских и прочих, живописные засохшие букеты в вазах и на полках и прочее, прочее, прочее…

Однако крутой маг Илларион пожаловал в сию обитель пока еще неизвестного миру чародея не за тем, чтоб посоветовать ему более удачные способы оформления интерьера жилища, а совсем по другому поводу.

Илларион пришел сюда, дабы разнообразить собственный досуг. Поэтому он окинул быстрым, но внимательным глазом, покои, в которые внедрился, и затем посмотрел на хозяина сиих владений — на высокого, худощавого молодого человека с черными курчавыми волосами и бегающим взглядом светло-карих глаз. И тут же убедился в том, что перед ним — не волшебник. Ибо у волшебников планеты Земля очи были голубыми.

"Шарлатан", — подумал Илларион, чуть заметно прищурившись для того, чтоб прочитать мысли «чародея».

"Не очень-то вы вовремя, мистер верзила, — подумал «чародей», радушно улыбаясь посетителю.

— Добрый день, — сказал крутой маг, вежливо и изящно кланяясь. — Мне нужен сеньор Бальтазар.

— Добрый день, — ответил «чародей». — Я и есть Бальтазар. Бальтазар Скобиус, бакалавр прикладной магии, маг в третьем поколении. Чем могу служить?

Илларион вновь глаза чуть прищурил, увидел, что бакалавр беззастенчиво врёт насчет научного звания и происхождения, тряхнул головой и начал свою историю такими словами:

— Я по вопросу магических зелий. Я слышал, что вы чудеса творите.

— Д-да, я по этой части кое-что кумекаю, — с легким неудовольствием ответил мастер Скобиус, настороженно глядя на гостя.

— Это хорошо! Замечательно! — обрадовано хлопнул в ладоши Илларион. — Значит, сеньора Мирабель правильно меня направила!

— А-ах, сеньора Мирабель, — с заметным облегчением выдохнул бакалавр прикладной магии. — Что ж вы раньше не сказали?

— Ждал удобного момента, — лукаво улыбнулся Илларион.

— Какие же у вас проблемы? Чем могу помочь?

— Левитация. Меня интересует левитация.

— Э, — Бальтазар на минуту растерял все слова, а на лицо явил изумление. — Летать? Вам летать надо? Я правильно понял?

— Ну, как бы вам сказать, хотя бы пару секунд, — пустился в объяснения хитрый Илларион. — Я спортсмен. Прыгаю в длину. И я… я хотел бы выиграть предстоящее соревнование, установить новый рекорд. А чтоб победить, мне надо что-нибудь такое, чтоб я мог летать. Хотя бы пару секунд, чтоб побить свой собственный рекорд и рекорды соперников. Понимаете?

— Понима-аю, — протянул Бальтазар и лукаво улыбнулся (ему импонировало то, что клиент на поверку оказался не меньшим плутом, чем он сам). — Но вас могут поймать. Что тогда?

— Поверьте: не так уж это сложно — обдурить медицинскую комиссию. Да и кто будет знать о моих летательных способностях? — пожал плечами Илларион. — Только я да вы. Сам себя я не сдам, а за ваше молчания я готов хорошо заплатить.

— Что ж… что ж, — пробормотал сеньор Скобиус, теребя в руках один из вееров. — Это интересно. Очень интересно… Но я… даже не знаю… это сложная работа — сделать зелье для левитации. Очень сложная!

— А я вас не тороплю! — заверил «мага» маг. — Мне нужен результат, а не спешка. У торопыги не бывает хороших результатов, поэтому — не торопитесь.

За время беседы Илларион, пользуясь своими знаниями по физиогномике, достаточно узнал о сеньоре Скобиусе.

Бакалавр прикладной магии был обидчив, скрытен, злопамятен, а еще — постоянно плутовал. К тому же, форма губ и скул Бальтазара Скобиуса указывала на то, что в детстве он получил психологическую травму. Возможно, его травили одноклассники…

— Ваша проблема всецело мною понята, — нахмурив брови, уже тверже заговорил Бальтазар (он почувствовал себя неуверенно под слишком пристальным взглядом Иллариона). — Но сейчас я очень занят и жду клиента, с которым договаривался о встрече еще на прошлой неделе. Поэтому, если вас не затруднит, не могли бы вы прийти ко мне завтра утром? Часов в одиннадцать. Я думаю: я решу вашу проблему. Посоветуюсь со своими книгами, пороюсь в записях. Уверен: я найду решение…

— А сколько я вам должен за сегодняшний визит? — ослепительно улыбнувшись, поинтересовался Илларион.

И без магических способностей можно было заметить, что мастер Скобиус расцвел пышно, как водяная лилия, услышав о деньгах. Но Бальтазар взял себя в руки, чтоб не спугнуть нарисовавшегося клиента, который торопился начать расставание с деньгами, убрал из глаз блеск сребролюбия, придал лицу озабоченное выражение и ответствовал, величаво заложив руки за спину:

— Пока что, уважаемый сеньор, я вам ничем не помог, а потому будем считать, что наша беседа — это не беседа продавца и клиента, а разговор двух друзей. А друг с друга за беседу денег не берет. Об оплате поговорим завтра, когда я соберу информацию по вашему случаю…

Как договаривались, Илларион явился к Бальтазару в одиннадцать утра и застал бакалавра прикладной магии в черном бархатном халате, подпоясанном шнуром из серебряных нитей, и в фиолетовой феске.

Скобиус курил душистую сигару и раскладывал на столе некие старинные свитки и книги. Пожелтевшая бумага таинственно шуршала. В комнате все портьеры были по-прежнему задернуты, и свет давала шестерка толстых, витых, темно-синих свечей, расставленных по периметру стола.

— Доброе утро! Прошу: садитесь, — громко и бодро поприветствовал Иллариона Бальтазар.

— Это вы по моему поводу так хлопочете? — осведомился Илларион, опускаясь на один из мягких стульев и тут только замечая крупного черного кота, который сидел под столом, полускрытый тяжелой темной скатертью, и не спускал внимательных, золотистых глаз с посетителя.

— Конечно по вашему поводу! Мы ведь договорились! — тряхнул головой Бальтазар, и пепел с его сигары слетел на одну из книг (из этой мелочи Илларион сделал вывод, что мастер Скобиус не считает старинный фолиант чем-то ценным и полезным и держит в своем арсенале лишь для того, чтоб производить определенное впечатление на доверчивых посетителей). — Хотите чаю? С печеньем? У меня есть вишневое…

— Нет-нет, благодарю. Я уже завтракал, — улыбнулся могущественный чародей и сложил руки на коленях, словно школьник, пришедший в кабинет директора.

— Как пожелаете, — кивнул Скобиус и тут же ткнул пальцем в один из свитков. — Вот оно, то, что вам нужно!

Илларион вытянул шею, чтоб рассмотреть пергамент, но Бальтазар засмеялся и шутливо погрозил посетителю пальцем:

— Нет, не пытайтесь: вы ничего не разберете. Это древние, тайные письмена. Они понятны только избранным.

— А вы — избранный? — удивленно похлопав ресницами, спросил Илларион.

— Можно и так сказать. Я родился в особой семье. В семье магов, чародеев и целителей, — сделав загадочное лицо, ответил Бальтазар. — А в этом мелком городке я потому, что мне надоела известность. Знаете, шум больших городов, нескончаемые потоки заказчиков, работа по ночам, — всё это крайне меня утомило. Поэтому я здесь. Под вымышленным именем, конечно. Но, не могу не помочь нуждающимся, — он сокрушенно развел руками. — Когда просят помощи, я не могу отказать. Такой уж характер. Вот боюсь теперь, что из-за моей отзывчивости мне скоро опять придется переезжать…

Илларион же видел, как лживо желтела аура потомка волшебников, и понимающе кивнул, преданно глядя прямо в глаза великому чудодею Скобиусу.

— Я рад, что вы мне доверяете, — сказал Бальтазар. — Доверие очень важно! Оно необходимо! Если вы не будете мне доверять, я не смогу вам помочь. Без доверия моя магия теряет часть своей мощи, потому что я вынужден тратить силы на поддержание душевного равновесия. Ведь меня очень огорчает, когда мне не верят.

— Понимаю. Я вам верю, — беззастенчиво врал Илларион, ожидая большое веселье.

Скобиус улыбнулся, нацепил на свой тонкий нос очки, тряхнул пергаментом и стал читать какую-то тарабарщину на несуществующем языке.

— Иморус гатарус бесто биз пасто, — пропел он и еще раз улыбнулся (был, видимо, очень доволен сам собою).

— Это про что? — поинтересовался Илларион.

— Это — про первый ингредиент нашего волшебного зелья, — пустился в объяснения Скобиус. — Нам нужно мышиное молоко.

— Ого! — великий чародей велико «огорчился».

— Да-да. Без него волшебство даже не начнется, — кивнул Бальтазар, сочувствующе глядя на клиента.

— Да где ж его взять? Именно мышиное? Разве мыши доятся? — вопросил Илларион и сделал при этом крайне несчастное, даже плаксивое, лицо.

— Разве ж это ваша забота? — мило улыбнулся мастер Скобиус. — Это — моя забота. Но она требует небольших финансовых затрат…

— О! Конечно-конечно! — выпалил Илларион и достал из кармана рубашки свой бумажник, открыл его. — Сколько требуется?

Сеньор Бальтазар улыбнулся еще милее и назвал цену…

И пошло-поехало дело чародейное.

На следующий день мастер Скобиус попросил трёх блох-блондинок. Потом — совиный клюв, а потом — страницу номер 57 из первого издания романа "Дети капитана Гранта", потом — ещё какую-то несуразицу. И всё это требовало «небольших» инвестиций.

Илларион же развлекался, а потому не жалел рождаемых из воздуха денег на фантазии шарлатана, который уже придумал несколько обоснованных толкований провальному результату всех своих манипуляций.

Первым из них было обвинение заказчика в недостаточном доверии. С ним Илларион не мог не согласиться.

Вторым — возможная несостоятельность одного или даже нескольких ингредиентов волшебного зелья. И это не вызывало сомнений у действительно могущественного чародея. Конечно, блохи-блондинки однозначно были поддельными. Да и совиный клюв. И, в общем-то, страница романа. Ну, а мышиное молоко однозначно являлось каплей молока одной милой рыжей коровы по имени Аделаида.

А еще в арсенале у хитроумного мастера Скобиуса был шантаж. Но это Иллариона совершенно не беспокоило. Он жаждал развязки. Любой ценой. И цена эта очень скоро перевалила за пятизначное число…

И вот вечером третьего дня Бальтазар Скобиус тожественно объявил своему заказчику:

— Сегодня ночью я добавлю последний ингредиент — глаз крота, больного бешенством! На небе как раз будет полная луна. Это поспособствует мощи чар! И завтра…

— Ах, неужели завтра? — захлопал в ладоши радостный Илларион.

— Да-да, мой друг, завтра вы получите своё зелье и сможете его опробовать, — уверенно тряхнул головой шарлатан.

— Я не верю своему счастью! — выпалил настоящий волшебник.

— Завтра всё решится, — провозгласил мастер Скобиус и выпроводил клиента из своего обиталища.

— Завтра, завтра, завтра, — пропел маг Илларион, направляясь в ближайшее кафе: очень вдруг захотелось выпить чаю и съесть кусочек пирога с брусникою.

— Вот оно! Вот! — провозгласил заметно осунувшийся мастер Скобиус в десять часов утра, протягивая магу Иллариону хрустальную колбу, в которой голубела и изредка булькала какая-то тягучая жидкость.

Осунувшимся он выглядел потому, что перед приходом клиента сделал специальный макияж, который должен был дать понять заказчику, что сеньор Бальтазар всю ночь не спал и бодяжил волшебное зелье.

— Оно! — восхищенно выдохнул Илларион, преданно пяля голубые глаза на голубое снадобье (он ни на минуту не забывал играть роль доверчивого прыгуна в высоту, жаждущего новых рекордов и значительных денежных призов). — Как думаете, получится?

— Можете попробовать прямо сейчас, прямо тут, — тряхнул головой сеньор Бальтазар. — Тут высокий потолок. ПоднимИтесь к нему.

— Ох, даже не знаю, даже не знаю, — пролепетал Илларион, осторожно принимая в руки колбу с варевом. — Мне боязно…

— Смелее, смелее, — приободрил его Скобиус. — Я же рядом.

— А вы? Не желаете попробовать? — неожиданно сказал Илларион.

— Я? Не-ет, — протянул бакалавр прикладной магии. — Я не могу пробовать своих зелий — из-за них я могу потерять свою магическую силу.

— О! Какие тонкости! — восхитился волшебник. — Я и не знал.

— Да-да, у нас, магов, свои секреты, — улыбнулся Бальтазар. — Что ж, пробуйте. И да прибудет с вами сила синего неба!

— Кр-расота, — еще раз восхитился Илларион и бесстрашно хлебнул из колбы.

Вкус снадобья магу не понравился. Это был вкус вчерашних щей, которые очень любил доктор Наваркин, но которые терпеть не могли Моника, Валентин и сам Илларион.

Чародей сморщился и присел в кресло, потому что после дегустации слегка закололо в животе.

— Ну, как? — поинтересовался мастер Скобиус, деловито складывая руки на груди. — Легкость чувствуете? Должны чувствовать.

Касательно легкости Илларион ничего не мог сказать, а вот звон у него в ушах наблюдался. И усиливался.

Бальтазар легонько толкнул клиента в плечо:

— Попробуйте подпрыгнуть и взлететь.

— Ага, сейчас, — кивнул Илларион, страстно желая выпить чаю или кофе или даже просто воды, чтоб прогнать кислый привкус изо рта.

Он встал и подпрыгнул, и полетел, потому что именно так он и решил поступить, дабы потешить себя и изумить мастера Скобиуса.

Чтоб полететь, Иллариону не нужны были никакие зелья — достаточно было щелкнуть пальцами, как обычно.

— Мам-ма! — выдохнул сеньор Балтазар, чуть ли без чувств падая в то кресло, которое секунду назад покинул заказчик. — Невероятно! Как это? Как это?..

Илларион какое-то время повисел возле люстры, любуясь красивой паутиной на одном из плафонов, а потом спустился, взял руки Скобиуса в свои и преданно затряс:

— Благодарю вас, спасибо огромное! Всё получилось! Получилось!

— Как же? Это же, — лепетал Бальтазар, жалобно глядя на чародея. — Я ведь…

— Вы — искусный чародей! Мастер! Я рад, что судьба нас свела! — продолжал Илларион.

— Но ведь… ох, господи… мне надо выпить, — сказал Бальтазар. — Я ведь никогда раньше… ох…

Вид у него был такой, будто ему сообщили, что он стал наследником трёх индийский раджей, одного короля Англии и десятка царьков из Центральной Африки.

— Неужели? Неужели получилось? — шептал Бальтазар, наливая трясущимися руками бренди из графинчика в бокал. — А вы? Не желаете?

Илларион возжелал и тоже получил бренди. Бренди был неплох. Как и вся ситуация.

— И всё-таки не могу поверить, — признался мастер Скобиус, хватая клиента за локоть. — А еще раз попробуйте.

Илларион попробовал и теперь облетел люстру вокруг, потягивая бренди из захваченного бокала. Наблюдать за потрясённым шарлатаном было весьма занимательно.

— А-ах! — Бальтазар вновь упал в кресло и расплылся в улыбке. — Я великий чародей!

— Сколько хотите за своё искусство? — спросил не менее сияющий Илларион, вновь приземляясь. — Я никаких денег не пожалею.

— О! О! — разволновался бакалавр прикладной магии…

Уйдя от Скобиуса, Илларион первым делом вылил голубое варево из колбы в одну из кадок с кипарисами, которые украшали вход в соседнюю булочную. Потом щелкнул пальцами — стал невидимым и перенесся к окну сеньора Бальтазара, чтоб посмотреть, что делает новоявленный чародей.

Бакалавр перетряхивал собственный кабинет, выискивая те самые ингредиенты, за которые он брал неплохие деньги и из которых сварганил волшебное зелье.

— Ага! Вот они! — обрадовался Скобиус, вытаскивая из-под вороха старых записей банку с какими-то мелкими косточками. — Я озолочусь!.. Еще нужны сливки и селедочный глаз! Ох, только бы они не испортились! — и галопом помчался в кухню — к холодильнику.

— Были сливки и селёдка — это радует, — проворчал Илларион, поглаживая живот, в котором что-то нехорошо заворочалось, забурчало.

Он щелкнул пальцами и перенесся в своё поместье, прямо на террасу.

Моника ахнула и чуть не упала, потеряв равновесие (она занималась йогой и сейчас как раз стояла на одной ноге, вытянув другую назад).

Могущественный чародей подхватил любимую девушку в свои руки и осведомился:

— Как жизнь?

— Без тебя — скучновато, — улыбнулась Моника. — Наваркин курит, Валентин ушел купаться, а я…

— А ты хорошеешь, — Илларион чмокнул красавицу в румяную, нежную щеку. — А я по вам по всем…