"Красный Дракон" - читать интересную книгу автора (Харрис Томас)

27

Что с бабушкой творится неладное, впервые стали замечать зимой 1947 года, когда Фрэнсису было восемь лет.

Они уже не обедали с Фрэнсисом в ее комнате, а перешли в большую столовую, где бабушка теперь садилась во главе общего стола вместе со своими подопечными.

Бабушку с детства готовили к роли хозяйки дома; теперь она где-то откопала свой серебряный колокольчик и, начистив до блеска, стала его класть рядом со своей тарелкой.

Вдохнуть жизнь в церемонию обеда, вовремя подать знак прислуге, руководить разговором, ненавязчиво подталкивая тугодумов к пониманию сути истории, поведанной стеснительным рассказчиком, продемонстрировать собеседникам его лучшие стороны — большое искусство, в наше время, к сожалению, умирающее.

В свое время бабушка владела им блестяще. Сейчас благодаря ее стараниям общение за обедом стало более привлекательным для нескольких постояльцев, еще способных удерживать нить разговора.

Фрэнсис сидел за столом напротив бабушки, видя ее в конце коридора жующих голов, в то время как она вытягивала воспоминания из тех, кто хоть что-нибудь помнил. Со жгучим интересом она слушала рассказ миссис Флоудер о медовом месяце, проведенном когда-то в Канзас-Сити, не отставала от мистера Итона, пока тот несколько раз не рассказал о том, как болел лихорадкой, и живо прислушивалась к редким нечленораздельным звукам, исходящим от других участников трапезы.

— Как интересно! Ты слышишь, Фрэнсис? — пела она и звонила в колокольчик, чтобы несли следующее блюдо, которое представляло собой вариации все того же протертого с овощами мяса, подаваемого в несколько смен, что доставляло неисчислимые хлопоты кухонной прислуге.

На недоразумения, что происходили за столом, намеренно не обращали внимания. По звонку колокольчика и взмаху руки бабушки, не прекращающей беседовать, кто-то из многочисленной прислуги, на содержание которой бабушка никогда не скупилась, вытирал разлитый суп, будил уснувших или забывшихся стариков, напоминая, для чего они сюда пришли.

Здоровье бабушки ухудшалось, она стала худеть и смогла надевать давно уже похороненные в сундуках платья. Некоторые из них были еще элегантны. Черты лица и прическа придавали ей сходство с Джорджем Вашингтоном, изображенным на долларовой купюре.

К весне манеры бабушки утратили изящество. Она командовала за столом и не позволяла никому и слова вставить, рассказывала о своем детстве в городке Сент-Чарльз, открывая при этом очень интимные страницы собственной биографии с целью воодушевить и наставить Фрэнсиса и остальных слушателей.

В 1907 году бабушка действительно считалась блистательной дебютанткой сезона и ее приглашали на престижные балы в лучшие дома Сент-Луиса.

Подчеркнув, что из ее рассказа каждый может извлечь для себя поучительный урок, она многозначительно посмотрела на Фрэнсиса, сидящего со скрещенными под столом ногами.

— Я росла в то время, когда медицина почти не могла помочь тем, кто волею природы испытывал даже небольшие затруднения, — рассказывала бабушка. — У меня была красивая кожа, прекрасные волосы, и я использовала это в полной мере. А вот проблему с зубами я преодолевала с помощью силы воли и неунывающего характера — и настолько успешно, заметьте, что этот недостаток превратился в мое достоинство, шарм, если хотите. Я думаю, вы бы даже могли назвать мои зубы изюминкой — подарком, который я не обменяла бы ни на что на свете.

Она продолжала свой подробный рассказ, признавшись, что не доверяла докторам, но, когда стало ясно, что деформация десен может стоить ей зубов, она добилась приема у одного из самых знаменитых докторов на Среднем Западе — Феликса Бертля, швейцарца по происхождению. «Швейцарские зубы» доктора Бертля пользовались популярностью в высших кругах общества, поэтому от пациентов отбоя не было.

К нему приезжали даже из Сан-Франциско, причем в его приемной можно было увидеть знаменитых оперных певцов, общественных деятелей, одним словом, людей, не без причины опасавшихся, что обычный дантист может испортить им дикцию или изменить тембр голоса. Швейцарец же мог полностью воссоздать зубы, данные вам природой, изготовляя протезы из специально подобранных материалов, резонансные свойства которых были ему известны досконально.

Когда доктор Бертль закончил работу, новые зубы бабушки выглядели не хуже прежних. Она сжилась с ними, как с родными. «Не потеряв ни капли своего уникального очарования», — добавила бабушка с хитрой улыбкой.

Мораль, содержащуюся в рассказе бабушки, Фрэнсис поймет позже; пока он не научится зарабатывать сам, отправлять его к модным врачам никто не станет.

Высидеть на месте во время таких обедов помогало предвкушение того, что будет вечером.

А по вечерам за Королевой-матерью приезжал на дровяной телеге, запряженной парой мулов, ее муж. Если бабушка была занята наверху, они брали Фрэнсиса с собой, и он ехал с ними по аллее до самого шоссе.

Весь день он не мог дождаться, когда наступит вечер, представляя, как усядется рядом с Королевой-матерью и ее высоким, худым, но широкоплечим мужем, молчаливым и почти невидимым в темноте, как зашуршат по гравию ободья колес. Он представлял себе караковых мулов, иногда покрытых грязью, с подстриженными гривами, торчащими, как жесткие щетки, стегающих хвостами спины. Он предчувствовал запахи пота, выкипяченной хлопчатобумажной ткани, нюхательного табака и распаренной упряжи. Порой, когда мистер Бейли расчищал новую опушку, к ним примешивался запах костра. В таких случаях старый негр брал с собой ружье, а на телеге валялась пара зайцев или белок, вытянутых, словно летящих в беге.

Во время короткой поездки они хранили молчание, только мистер Бейли говорил что-то мулам. Мальчик сидел между ним и Королевой-матерью, и ему было приятно касаться их покачивающихся тел. Спрыгнув с телеги в конце дороги, он давал ежевечернюю клятву идти прямо домой, а потом смотрел, как, покачиваясь, удаляется огонек керосиновой лампы. Он слышал, как они разговаривали, удаляясь от него. Иногда Королева-мать рассказывала мужу что-нибудь смешное, а потом смеялась вместе с ним. Он стоял в темноте, и ему было приятно, что смеются не над ним.

Пройдет время, и он поймет, что заблуждался…

Иногда с Фрэнсисом приходила играть дочка испольщика, который жил через три участка. Бабушка разрешала ей бывать у них потому, что она забавлялась, наряжая девочку в платья, оставшиеся от Мэриан. У девочки были рыжие волосы, она была апатична и быстро утомлялась.

Как-то жарким июньским днем после обеда, когда ей надоело вылавливать соломинкой жуков на птичьем дворе, она попросила Фрэнсиса показать ей укромные части тела. В углу между стенкой курятника и живой изгородью, которая заслоняла их от нижних этажей дома, он расстегнул перед ней штаны. Она не осталась в долгу, опустив до щиколоток свои хлопчатобумажные трусики. В тот момент, когда он присел на корточки, чтобы разглядеть получше, из-за угла вылетела, выставив вперед лапы, обезглавленная курица, вздымая пыль оглушительно хлопающими крыльями. Стреноженная трусиками, девочка отпрянула, но курица успела забрызгать ей ноги кровью.

Фрэнсис вскочил на ноги и, не успев натянуть штаны, увидел, как из-за угла вышла Королева-мать.

— Хотел поглядеть, откуда что берется? — заговорила она спокойно, увидев детей. — Ну, поглядел, и будет. Теперь займись чем-нибудь попроще. Найди себе игру и играй — только одетым. А сейчас, ну-ка, помогите мне поймать вон того петуха.

Тут же забыв о неприятном происшествии, дети целиком отдались охоте на резвого петуха. За ними из окна на втором этаже не отрываясь наблюдала бабушка.

Бабушка увидела, как Королева-мать вошла обратно в дом. Дети тем временем забежали в курятник. Подождав минут пять, бабушка тихонько подошла и, рывком распахнув дверь, заглянула внутрь. Дети собирали петушиные перья для индейского головного убора.

Бабушка отослала девочку домой и повела Фрэнсиса в дом. Там она ему сообщила, что отправляет его обратно в приют, но сначала накажет.

— Иди наверх. Сними брюки и жди меня в своей комнате, а я пока поищу ножницы.

Он прождал в своей комнате несколько часов, лежа на кровати со спущенными штанами, вцепившись в покрывало. Он ждал ножниц. Он еще ждал, когда внизу застучали тарелки ужинающих стариков, когда на улице заскрипела повозка и послышались стук копыт и хрип мулов — за Королевой-матерью приехал муж.

Уснул он только на рассвете, а проснувшись утром, стал ждать опять, судорожно вздрагивая.

Бабушка так и не пришла. Забыла, наверное.

Шли дни, а он все ждал. Чем бы он ни занимался, его то и дело охватывал липкий ужас. С тех пор он никогда не перестанет ждать.

Он стал избегать Королеву-мать, не объясняя причины, отказывался разговаривать с ней; он по ошибке решил, что та рассказала бабушке о случившемся на птичьем дворе. Теперь он был уверен, что, исчезая на телеге с керосиновой лампой в темноте, Королева-мать с мужем смеялись над ним. Да, верить никому нельзя!

Было мучительно тяжело лежать, стараясь уснуть, когда в голову лезли настойчивые мысли. Было мучительно тяжело лежать спокойно в такую лунную ночь.

Фрэнсис знал, что бабушка права. Пусть все знают, что он наделал, пусть знают даже в Сент-Чарльзе. Он не сердился на бабушку. Поделом. Он знал, как крепко ее любит. Он хотел быть хорошим.

Он представил себе, как в дом врываются грабители, как он защищает бабушку и как она потом признает, что ошиблась в нем: «Оказывается, Фрэнсис, ты не исчадие ада. Ты у меня хороший мальчик».

Он стал думать о грабителе, как тот врывается к ним в дом. Он врывается внутрь, чтобы показать бабушке укромные места своего тела.

Как же Фрэнсису защитить ее? Он еще совсем маленький и не может одолеть здоровенного грабителя.

Он стал размышлять. В кладовке у Королевы-матери висел огромный нож. Отрубив голову курице, она вытирала его газетой. Может, пойти взять его? Спасти бабушку — его долг. Он поборет страх перед темнотой. Если он действительно любит бабушку, то пусть в темноте боятся его. Пусть грабитель боится его, Фрэнсиса, а не наоборот.

Он прокрался вниз и нашел нож, висевший на гвозде. От ножа странно пахло, как из раковины, над которой курице спускали кровь. Нож был остро наточен, его тяжесть придавала Фрэнсису уверенности в себе.

Он потащил нож в комнату бабушки, желая убедиться, что грабителей там нет.

Бабушка спала. В комнате было очень темно, но он точно знал, где она лежит. Если бы в комнате находился грабитель, то Фрэнсис услышал бы, что тот дышит, как он слышит сейчас дыхание бабушки. Он бы знал, где находится шея грабителя, как он знает, где шея бабушки. Шея была прямо под дыханием.

Если бы в комнате был грабитель, Фрэнсис бы напал на него тихо, вот так. Он бы высоко взмахнул ножом, сжимая его обеими руками, вот так.

Замахиваясь, Фрэнсис споткнулся о бабушкин шлепанец, стоящий у кровати. Нож подскочил в плывущей темноте, ударившись с резким стуком о металлический абажур настольной лампы.

Бабушка повернулась на другой бок и всхлипнула во сне. Фрэнсис замер. Его руки дрожали, сжимая тяжелый нож над головой. Бабушка захрапела.

Любовь к бабушке переполняла его. Фрэнсис выскользнул из комнаты. Он сходил с ума, не зная, как защитить ее. Он должен что-то предпринять. Он уже не боялся охватившей его тьмы, но в доме было нестерпимо душно!

Фрэнсис вышел через заднюю дверь и остановился на залитом лунным светом дворе. Он тяжело дышал, задрав голову вверх — как будто мог вдохнуть в себя лунный свет. Крошечный лунный диск, вытянувшись в эллипс, блестел на белках закатившихся глаз. Когда глаза опустились, он снова стал правильно округлым и светил теперь прямо ему в зрачки.

Его невыносимо распирала переполнявшая Любовь — так, что у него захватывало дыхание. Он быстро пошел к курятнику, ногами ощущая исходящий от земли холод, тяжелый нож стучал ему по ноге. Он побежал, чувствуя, что сейчас Любовь разорвет его на части.

Отмывая руки у колонки на птичьем дворе, Фрэнсис почувствовал небывалую легкость и умиротворение. К этому чувству он шел осторожно, а теперь обнаружил, что умиротворение было бесконечным, охватывающим каждую клеточку его тела. Смывая кровь с живота и ног, он думал о подарке, который сделала ему бабушка, по доброте своей не отрезав его естество. Голова у него теперь была ясная и спокойная.

Надо было куда-то деть ночную рубашку. Лучше всего спрятать под мешками в коптильне.

Когда нашли мертвого цыпленка, бабушка удивилась. Она сказала, что на лисицу это не похоже.

Через месяц Королева-мать отправилась в курятник за яйцами и нашла еще одного. На этот раз цыпленку свернули шею.

За обедом бабушка сказала, что, по ее убеждению, ей мстит «какая-то лентяйка из прислуги», которой она в свое время указала на дверь. Она добавила, что сообщила о происшествии шерифу.

Фрэнсис молча сидел за столом, сжимая и разжимая руку, вспоминая, как кожей ладони он чувствовал моргающий птичий глаз. Иногда, лежа в постели, он трогал свое тело, желая убедиться, что у него ничего не отрезано. Временами, когда он ощупывал себя, ему казалось, что он чувствует моргание глаза.

Бабушка быстро менялась. Она становилась все более вздорной и уже не могла держать слуг. Хотя не хватало прежде всего горничных, она взялась за кухню, систематически поучая Королеву-мать — единственную постоянную прислугу в доме, которая проработала у Долархайдов всю свою жизнь, — как нужно готовить, от чего качество пищи заметно ухудшилось.

С раскрасневшимся от кухонного жара лицом бабушка неутомимо хваталась за все подряд, редко доводя дело до конца, в результате полуготовая пища так и не попадала на стол. Она делала запеканку из объедков, оставшихся после обеда, тогда как в кладовке гнили хорошие овощи.

В то время бабушка стала фанатически скупой. Она экономила на мыле и отбеливателе, в результате чего простыни оставались грязно-серыми.

В ноябре она наняла пять негритянок. Ни одна из них не задержалась в доме.

В тот вечер, когда уходила последняя из пяти, бабушка была вне себя от ярости. Она шла по дому, что-то крича. Зайдя на кухню, увидела, что Королева-мать оставила на доске горку муки, окончив разделывать тесто.

Среди чада и пара, за полчаса до обеда, она подошла к Королеве-матери и влепила ей пощечину.

От возмущения Королева-мать уронила половник. Из глаз ее брызнули слезы. Бабушка замахнулась снова, но ее запястье перехватила большая розовая ладонь.

— Больше так не делайте. Вы не в себе, миссис Долархайд, но все равно больше так не делайте.

Изрыгая проклятия, бабушка голой рукой отшвырнула кастрюлю с кипящим супом. Из опрокинутой кастрюли суп, зашипев, потек внутрь плиты и на пол. Она ушла в комнату, захлопнув за собой дверь. Фрэнсис слышал, как она там ругалась и швыряла вещи о стену. В тот вечер бабушка так и не вышла из своей комнаты.

Королева-мать убрала разлитый суп, потом накормила стариков. Затем собрала свои пожитки в корзину, надела старый свитер и вязаную шапочку. Потом стала искать Фрэнсиса, но не нашла его.

Она уже залезла в телегу мужа, когда увидела мальчика, сидящего в углу крыльца.

— Уезжаю я, сурок. Больше не вернусь. Сирония из продуктовой лавки обещала позвонить твоей маме. Если я тебе понадоблюсь, пока она не приедет, приходи ко мне домой.

Он увернулся, избегая прикосновения ее ладони к щеке.

Ее муж крикнул, погоняя мулов. Не в первый раз Фрэнсис смотрел вслед уплывающей телеге. После того как Королева-мать предала его, огонек керосиновой лампы вызывал у него только печаль и опустошение. Теперь ему было плевать на слабый умирающий огонек. Разве его можно сравнить с луной?

Ему стало интересно, что чувствуешь, когда убиваешь мула.

После звонка Королевы-матери Мэриан не приехала. Она приехала днем, две недели спустя, после того как ей позвонил из Сент-Чарльза шериф. Миссис Вогт сидела за рулем «паккарда» довоенного выпуска в шляпе и перчатках.

На съезде с шоссе ее встречал помощник шерифа. Он подошел и наклонился над стеклом автомобиля:

— Миссис Вогт, ваша мать позвонила сегодня, часов в двенадцать, и что-то стала говорить о служанках, которые, дескать, крадут. Ну, я, само собой, приехал. Вы меня, конечно, извините, но она была вроде как не в себе. Смотрю, а здесь все как-то заброшено. Шериф говорит, лучше сперва вам позвонить, ну, вы сами понимаете. Мистер Вогт фигура вроде известная, и все такое.

Мэриан понимала прекрасно. Однако ее муж не пользовался былым уважением в рядах своей партии и заведовал теперь общественными работами в Сент-Луисе.

— Насколько я знаю, сюда еще никто не совал свой нос, — многозначительно сообщил помощник шерифа.

Когда Мэриан вошла в дом, мать спала. Двое стариков еще сидели за столом, ожидая, что их накормят. По заднему двору бродила какая-то старуха в одной комбинации.

Мэриан позвонила мужу: «Такие места часто проверяют?.. Должно быть, они ничего не видели… Жаловались ли родственники? Откуда я знаю… Я думаю, у таких и родственников-то нет… Нет, не надо. Ты в это дело не лезь. Мне нужно несколько негров. Пришли негров… и доктора Уотерса. Я обо всем позабочусь».

Минут через сорок пять прибыл доктор с санитаром, одетым в белый халат. Затем в фургоне приехали служанка Мэриан и еще пять слуг из дома Вогтов.

Когда Фрэнсис вернулся из школы, в комнате бабушки находились Мэриан, доктор и санитар. Фрэнсис слышал, как бабушка ругалась. Когда ее вывезли во двор на инвалидном кресле, у нее были остекленевшие глаза, а на руке — приклеенный пластырем кусок ваты. Впалое лицо выглядело странно без вставной челюсти. У Мэриан была перевязана рука — ее укусила бабушка.

Миссис Долархайд посадили на заднем сиденье машины доктора вместе с санитаром и увезли. Фрэнсис вышел посмотреть, как она уезжает. Он хотел было ей помахать, но передумал, и его рука на полдороге упала вниз.

Уборщики, которых привезла Мэриан, вымыли и проветрили все комнаты, устроили грандиозную стирку и искупали стариков. Мэриан работала наравне со всеми, приглядывая к тому же за приготовлением нехитрого ужина.

Она обращалась к Фрэнсису только для того, чтобы узнать, где что лежит.

Затем она отослала бригаду своих помощников и, позвонив властям округа, сообщила, что с миссис Долархайд случился удар.

Было уже темно, когда на школьном автобусе за стариками приехали работники социальной службы. Фрэнсис думал, что они и его заберут с собой, но на него не обращали внимания.

В доме остались только Мэриан и Фрэнсис. Она сидела за обеденным столом, обхватив голову руками. Он вышел из дома и залез на дикую яблоню.

Наконец Мэриан позвала его в дом. Она уже упаковала его одежду в чемоданчик.

— Тебе придется ехать со мной, — говорила она, идя к машине, — залезай, только не пачкай ногами сиденье.

«Паккард» тронулся с места, оставляя за собой забытое в центре двора инвалидное кресло.

Скандал удалось предотвратить. Власти округа выразили искреннее сожаление по поводу того, что произошло с миссис Долархайд, отметив, что она содержала прекрасный дом для престарелых. Авторитет семьи Вогтов не пострадал.

Бабушку поместили в частный санаторий для нервнобольных. Было это за четырнадцать лет до того, как Фрэнсис вернулся в ее дом.

— Фрэнсис, познакомься со своими новыми сестрами и братом, — сказала мать в библиотеке Вогтов.

Неду Вогту было двенадцать, Виктории — тринадцать, Маргарет — девять. Нед и Виктория переглянулись. Маргарет смотрела себе под ноги.

Фрэнсису отвели комнатенку под самой крышей, в которой раньше жила горничная. С тех пор как Вогт провалился на выборах 1944 года, семье приходилось довольствоваться приходящей прислугой.

Его записали в начальную школу имени Поттера Джерарда, до которой было рукой подать от дома, но далеко от епископального частного заведения, что посещали дети Вогтов.

В течение первых дней новые брат и сестры не обращали на него никакого внимания, но в конце первой недели к нему в комнату поднялись Нед и Виктория.

Фрэнсис слышал, как они долго-долго шептались. Потом ручка двери повернулась. Обнаружив, что дверь закрыта на засов, стучать они не стали, а Нед крикнул:

— Открой дверь!

Фрэнсис открыл. Разговаривать с ним они не стали, пока не осмотрели его одежду, висевшую в гардеробе. Нед Вогт открыл ящик маленького комода и двумя пальцами вытащил платок с вышитыми инициалами «Ф. Д.», подаренный Фрэнсису на день рождения, каподастр[15] для гитары, отливающего блеском жука в пузырьке из-под таблеток, сборник комиксов с покоробленными от влаги краями и открытку с пожеланием выздоровления, подписанную: «Сара Хьюз из твоего класса».

— А это что?

— Каподастр.

— Зачем это?

— Для гитары.

— У тебя что, гитара есть?

— Нет.

— Зачем же тебе она?

— Это моего отца!

— Я никак не пойму, что ты бормочешь. Пусть он повторит, Нед.

— Он говорит, что она принадлежала его отцу, — сказал Нед, высморкался в вышитый платок и бросил его обратно в ящик.

— Сегодня забрали пони, — сообщила Виктория, садясь на узкую кровать. Рядом уселся Нед, с ногами забравшись на лоскутное одеяло.

— Больше не будет никаких пони, — сказал Нед. — Не поедем больше в наш домик на озере. А знаешь почему? Чего молчишь, скотина?

— Отец все время болеет. Он теперь уже не зарабатывает, как раньше, — продолжала Виктория. — Бывают дни, он вообще на работу не ходит.

— А знаешь, скотина, чего он болеет? — спросил Нед. — Говори, чтобы я слышал.

— Бабушка говорит, он спился. Ты хорошо понял?

— Он болеет из-за твоей мерзкой рожи, — объяснил Нед.

— Вот почему за него люди не голосовали, — добавила Виктория.

— Убирайтесь отсюда, — сказал Фрэнсис.

Он повернулся, чтобы открыть дверь, и в этот момент Нед пнул его ногой в спину. Фрэнсис схватился за поясницу обеими руками и этим спас свои пальцы, убрав их с живота, куда Нед нанес второй удар.

— Нед! Ну, Нед! — закричала Виктория.

Нед схватил Фрэнсиса за уши и подтащил к зеркалу, висящему над туалетным столиком.

— Вот почему он болеет! — кричал Нед, тыча его лицом в зеркало. — Вот почему он болеет!

Новый удар. Зеркало уже покрылось кровью и соплями. Наконец Нед отпустил его, и Фрэнсис сел на пол. Виктория наклонила к нему голову, вытаращив глаза и зажав нижнюю губу между зубами. Они ушли, оставив Фрэнсиса сидеть на полу. Его лицо было вымазано кровью и слюной, на глазах навернулись слезы, но он не плакал.