"Карнавал (сборник)" - читать интересную книгу автора (Трусов Сергей Петрович)

Войди еще раз в те же воды

У меня появилось предчувствие, что сегодня что-то произойдет. Догадка, мелькнувшая в момент пробуждения, исчезла, и я лежал с открытыми глазами, пытаясь вернуться в то состояние, которое владело мною секунду назад. Так бывало не раз, и я привык к неудачам, и не очень-то верил в успех.

Довольно часто первые мгновения после сна кажутся мне настоящим откровением. Будто вот-вот я обрету ключ к шифру, который поможет разобраться во многом, в том числе и в собственной жизни. Я все время жду развязки. Разглядываю декорации и пытаюсь определить, что за роль и в каком спектакле мне выпала. Все реплики, монологи, поступки, а также свободный выбор предусмотрены сценарием, который писал не я. Так мне кажется.

Декорации… Вы испытывали то странное чувство, когда все, что вас окружает, сдается удивительно знакомым и имеющим особый смысл? Например, стена старого дома с обвалившейся штукатуркой, обвитая плющом. Вы точно знаете, что видите ее впервые, но кирпичная кладка с причудливым узором трещин и выбоин подзуживает память, и вам начинает чудиться, что дом этот сыграл немаловажную, но забытую роль в вашем прошлом.

Вы дотрагиваетесь до стены, пытаетесь что-то вспомнить, но поздно. Секунда прозрения миновала, а вы так и не успели ничего понять.

Или еще. Вы лежите на сеновале под самой крышей. Дождь давно кончился, но уходить неохота. На улице холодно, в воздухе водяная пыль, а небо в черных тучах. Здесь же хорошо. Сено, что называется, "горит", и от него исходит пряный дух. Потом тишину прорезает хриплое карканье. Вы поднимаете голову и видите угрюмую ворону, сидящую на дереве. И понимаете, что все это уже было. И кромка леса за полем, и голые ветви, и каркающая ворона. Ощущение мгновенно, оно тут же проходит, но след остается. В следующий миг пейзаж словно подменили. Декорации те же, а смысл иной. Ворона? Она улетела, но дело не в ней. Она суфлер, подсказавший нужные чувства.

Солнечный луч, выглянув из-за штор, уперся в настенные часы, и на римских цифрах заиграла позолота. Даже потускневший маятник закачался веселее, убедившись в своей правоте. Солнце движется, время идет, а значит, и он, старый глашатай секунд, выполняет нужную и полезную работу.

— Тик-так, тик-так, — декламирует маятник, пытаясь меня обмануть, но я знаю, что эти звуки издает не время, а металлические колесики и шарниры внутри деревянного корпуса.

В детстве я часто разбирал и собирал будильники, после чего они не шли. За доказательства необратимости времени мне драли уши, но я до сих пор заглядываю в глубь вещей, отыскивая там скрытый смысл. Вот и теперь я смотрю на освещенный солнцем циферблат и вижу в том знак, подтверждающий мое предчувствие — сегодня что-то произойдет.

Не помню, когда это началось, но порой я вижу то, чего не видят другие. Например, иду по улице, замечаю апельсиновую корку. Тут же мысленно выстраиваю схему: кожура — апельсины — базар. И вот я среди повозок, нагруженных фруктами, а ближе всех оранжевые апельсины. Шум, гам, торговцы кричат, повозки двигаются, сталкиваются, цепляются колесами. Я смотрю по сторонам — дома не те, улица не та…

Все, видение пропало. Меня случайно толкнули, и я снова в родном городе. Что это было? Из чьей жизни эпизод? Думая об этом, путаюсь окончательно. Ведь дома были знакомыми! Я даже знаю название города, но только забыл его. Помню, если миновать базар и свернуть по узкой улочке вправо, можно выйти на площадь, мощенную булыжником. Там каменное здание. Остроконечная крыша, стрельчатые окна, своды, орнамент.

Сколько книг я перелистал, разглядывая гравюры старых городов! Думал, встречу что-нибудь подобное. Может, однажды увидев, запомнил, а потом забыл, а память, как хитрый фокусник, выбрасывает случайные картинки в самое неожиданное время.

Но нет, не нашел я того города. Не зажегся во мне волшебный фонарь, и ни разу я не вскрикнул от радости, увидев знакомое изображение. И воспоминания о просмотренных фильмах, о поездках в Прибалтику, во Львов ничего не дали. Не было в моем прошлом той площади и того здания, похожего на собор.

И все-таки… Обрывок фразы, услышанный в толпе, чей-то взгляд мельком, даже просто порыв ветра могут вызвать во мне мимолетный призрак.

…Вот я стою на холме, и ветер треплет мои волосы. Кругом бескрайняя равнина, небо, и лишь на горизонте серые клочья туч. Нас много, и мы образуем круг, в центре которого гранитная глыба. Выходит человек, кладет на нее руку и начинает говорить. Наши взгляды встречаются. Черные глаза, как черные шахты, в глубине которых пылает огонь. Мой друг с нами, он произнес клятву…

Почему клятву? Не знаю. Мне показалось, а на проверку не хватило времени. Мираж исчез так внезапно, как и возник. Произошло это несколько дней назад. Я шел по улице, как вдруг… Впрочем, нет смысла терзать себя загадками. Их все равно не отгадать, если только…

Может, сегодня и впрямь произойдет что-нибудь необычное?

Каждое утро я начинаю с серии доведенных до автоматизма движений. Взмахи руками, повороты, приседания. Потом чайник на плиту и быстренько в ванную. Мыло, зубная щетка, бритва, полотенце. Теперь одеваться и снова на кухню.

До работы десять минут ходу, но я выхожу заранее, чтобы подышать утренней прохладой. Позже пригреет солнце, внесут свою лепту машины, и воздух станет разве что "пригодным для дыхания".

Вот здесь, у киоска, кажется, в понедельник, я увидел ту самую картину — холм, люди и гранитная глыба. Замедляю шаг, пытаюсь сосредоточиться, прислушиваюсь к себе. Я, словно колебательный контур, настраиваюсь на нужную волну, но резонанс не возникает. Наверное, не тот диапазон.

— Молодой человек, проснитесь.

Вздрагиваю, открываю глаза. Передо мной женщина. На губах улыбка, в глазах одобрительное понимание.

— Извините, — говорю, — не выспался. — И уступаю ей дорогу.

Я вспоминаю поломанные будильники. Каждый показывал свое время. Понятие, о котором до сих пор почти ничего неизвестно, но для которого найдены удобные в обиходе единицы измерения — секунды, минуты, часы, сутки. Я останавливал стрелки и ожидал, что время, хотя бы в пределах квартиры, тоже остановится. Позже понял, что часы — всего лишь хитроумный приборчик, вводящий в заблуждение неискушенных. Разве можно измерить Время? Разве можно настроить какую-то железку в резонанс с этим могучим потоком, пронизывающим Вселенную? Солнечные, песочные, механические, электронные, атомные счетчики дают иллюзию размеренного течения Большой Реки. В действительности наверняка возможны и излучины, и водовороты, и быстрины, и водопады. Отражает ли все это унылая музыка тиканья? И вообще, часы, как и всякий предмет, в любой момент времени находятся в Настоящем. Что же они в таком случае отсчитывают?

Наверное, не надо усложнять. Миллионы людей пользуются часами, и ни одному из них не придет в голову грохнуть о стенку свой хронометр. Так сказать, в знак протеста против неправильной трактовки времени как философской категории.

И все же, думается, в мире есть инструмент, способный резонировать со временем и отражать его причудливые изгибы. Улицы, дома, одежды людей в моих видениях говорят о давно минувшей эпохе. Не значит ли это, что мой разум испытывает воздействие волн времени и я вижу картины прошлого? Ведь и вода в реке, проходя долгий путь, может сохранять информацию о берегах, остающихся далеко позади.

Я смотрю на часы. Через пять минут пора включаться в ритм трудового дня.

На моем рабочем столе, как всегда, ворох бумаг. Отчеты, описания программ, листинги. Сажусь, разворачиваю распечатку. Вот здесь — обведено карандашом — ошибка, из-за которой сбоит программа.

Но сосредоточиться не удается — появляются сотрудники.

— Привет, уже работаешь?

— Заночевал тут, что ли?

— Брось, работа не волк. Пошли перекурим.

Ну что ж, начало традиционное. Перекурим так перекурим. Все равно, пока все рассядутся, угомонятся, пройдет минут двадцать. Тем более вчера показывали футбольный матч, и, конечно же, любители-телезрители обсосут каждый гол. А их много, аж три штуки!

В курилке — никого. Достаю сигареты, угощаю Игоря. Чиркаю спичкой. Игорь затягивается, выпускает дым.

— Футбол смотрел? Помнишь, как…

Но я ничего не слышу. Я смотрю на горящую спичку.

…Огонь лизнул черные бревна и рванулся вверх. Мгновение — и аккуратный, любовно сложенный штабель дров охвачен гудящим пламенем. Вперемешку с дымом в небо уносятся трескучие искры, и кажется, будто наступила ночь. Вокруг мечутся люди. По-моему, я в самом центре охваченного паникой людского скопища. Куда-то бегу. Мимо женщина с растрепанными волосами и глазами, полными ужаса. Какой-то мальчишка, обезумевший от страха, только бледное лицо и рассмотрел. Другие лица. Испуганные, белые, кричащие. Ничего нельзя разобрать. Сплошной нечленораздельный животный рев. Где-то лязг металла и вопль. И треск огня. Жаркий, всепоглощающий треск…

— Ты чего? — в глазах Игоря веселое недоумение. — Я с ним разговариваю, а он спичкой любуется. Увидел что-нибудь?

Спичка, сгорев на две трети, превратилась в обугленный крючок. Я снова в привычной обстановке.

— Увидел.

— Что?

Возникает желание рассказать. Может, этому и суждено произойти? Может, кто-то более рассудительный враз растолкует все мои галлюцинации и мы разойдемся по рабочим местам, довольные друг другом?

Я решаюсь.

— Слушай, тебе никогда не казалось, что мы уже когда-то жили?

— Это как?

— Ну… Что, если наша теперяшняя жизнь не первая?

Мои объяснения путанны, я это сознаю и жалею, что начал. Но Игорь полагает, будто понял правильно.

— Эффект ложной памяти, — авторитетно заявляет он. — Я читал об этом.

— Конечно, конечно, — соглашаюсь, но продолжаю лезть в дебри. — А если эта память не ложная? Если и ты, и я жили несколько веков назад в обличьи других людей?

— Или собак, — со смехом добавляет Игорь. — Хорошую религию придумали индусы.

Все. Дальнейший диалог мне неинтересен. Исход однозначен — Игорь посоветует обратиться к психиатру. В шутку, конечно, но все равно будет неприятно. Чтобы подыграть собеседнику, выдаю дежурную хохму, и мы расходимся. Только Игорь доволен, а я нет.

Народ в отделе притих, все занялись своими проблемами, и я довольно быстро нахожу ошибку в программе. Ошибка пустяковая, но, к сожалению, не единственная. Вписываю в распечатку несколько команд и ковыряюсь дальше. О том, что произошло в курилке, стараюсь не думать.

К обеду цифирь меня замучила. Я настолько ошалел от кабалистических знаков ассемблера, что перестал понимать, что творю. Замусоленная распечатка, исписанная исправлениями, стала похожа на древнеегипетский папирус. Даже непосвященный согласится, что я потрудился на славу.

Наши дружненько потянулись в столовую. У меня нет аппетита. Садиться за терминал и проверять, что я тут наворочал, тоже не хочется. Откидываюсь на спинку стула, рассматриваю потолок. Мною овладевает то самое состояние, когда думаешь обо всем сразу и ни о чем конкретном в особенности. Поток сознания кажется бессмысленным: отрывочные воспоминания, случайные образы, бессвязные слова, какие-то кружочки, финтифлюшечки, закорючки. На миг мне действительно удалось расслабиться. Я словно ЭВМ после нажатия клавиши общего сброса — гаснет экран, и вроде бы ничего не происходит. На самом же деле в работу включаются тесты. Если их вывести на дисплей, получится та же картина — нелепая череда мельтешащих символов. Лишь специалисту ясно, что это проверка работоспособности устройства.

Аналогия мне нравится. Мой мозг прогнал тест, и поскольку тревожные сообщения отсутствуют, все в порядке. Видимо, я нуждался в подобном доказательстве, раз оно меня радует.

Открывается дверь, и в комнату заглядывает Макеев — инженер из соседнего отдела. Блеснув стеклами очков, озирается и задает глупый вопрос: где, мол, все остальные? Я изображаю крайне занятого человека, с головой ушедшего в работу. Сейчас у меня нет желания с ним общаться. Виктор толковый специалист, но со странностями. Например, он запросто может явиться в гости часов в 10 или 11 вечера и завести скучный разговор о преимуществах микросхем перед полупроводниками. Потом, так же неожиданно, может встать и уйти. У него масса бредовых идей. Это неплохо, но только он никогда не доводит их до конца.

Боковым зрением примечаю, что Виктор и не думает уходить. Потоптавшись у порога, он входит в комнату и присаживается на краешек стула как раз напротив меня. Оратор готов, аудитория в полном составе, значит, будет лекция.

— Все пишешь, — с мрачным удовлетворением констатирует он, разглядывая мои бумаги.

— Да, — отвечаю, — приходится.

Макеев укоризненно смотрит на меня и произносит со значением:

— Ну-ну!

Я молча жду, что будет дальше.

— А я вот, — продолжает Виктор, — думаю, как бы сделать такую машину, которая заменит программиста.

Его глаза начинают смотреть в разные стороны. Мне представляется, что только таким взглядом и можно охватить его будущую машину, настолько она будет грандиозной.

— Задал параметры на клавиатуре, — говорит "профессор" Макеев, — и готово, программа написана.

Дело понятное. Витя отремонтировал все, что можно отремонтировать, запаял все, что нужно запаять, и теперь не знает, куда себя приткнуть. Но я-то здесь при чем?

— Это очень полезная машина, Витя. Если ты ее сделаешь, я первый пожму твою руку.

Макеев улыбается и отводит глаза.

— Вряд ли. Тебя тогда сократят.

— Ну нет. Кто-то ведь должен будет проверять написанное машиной.

Виктор снова погружается в свои мысли. Наверное, изыскивает другую возможность меня сократить. Его взгляд становится все более и более отрешенным. Хотя он и смотрит прямо на меня, мне кажется, видит он что-то другое. Он сейчас где-то там, далеко-далеко…

И вдруг я узнаю эти глаза. Черные, глубокие, как шахты, на дне которых тлеют едва заметные огоньки. Мои волосы треплет ветер, по небу мчатся хмурые тучи, и люди вокруг молчат. Я успеваю заметить, как бледнеет Витька Макеев и как испуганно расширяются его зрачки.

…Толпа густела с каждой секундой. Со всех улиц на площадь стекались люди, и я с большим трудом пробился к внешнему оцеплению. Передо мной бесстрастные лица стражников под железными шлемами. Настороженные глаза ощупывают собравшихся горожан, пытаясь насквозь просветить каждого и нагнать страху на всех. Но это излишне — страшно и так. Правда, не всем. Многие пришли, чтобы позабавиться, вдоволь поорать и продемонстрировать свою преданность Великому Магистру. Я не из тех. Страха тоже не испытываю. Холодок в груди и подрагивание коленей — это от нетерпения. У меня и у моих друзей. Смотрю вправо и при этом стараюсь сохранить на лице выражение любопытства и недовольства. Кажется, удается. Я добропорядочный горожанин, пришел поглазеть на забавную штуку, а меня толкают и пытаются оттеснить. В нескольких шагах маячит внушительная фигура Лаккада Одноглазого. Его единственное око, заметив меня, сверкнуло, но тут же погасло. Могучий бас великана, перекрыв гомон толпы, затрубил:

— Наза-ад, скоты парноглазые! Не видна-а-а!!!

Толпа зароптала, но связываться с человеком, похожим на дьявола, не решилась. Стражники снисходительно посмеиваются — им тоже потеха.

Слева вижу хрупкого Родерика. Молодец, подобрался вплотную. Бледный аристократический профиль, курчавые волосы, томный скучающий взгляд. Ни дать ни взять мальчик из приличной семьи, уважает законы, стишки пописывает. Знали бы законники, как этот сорванец с кинжалом обращается! Ничего, скоро узнают.

Я намечаю себе двух здоровенных битюгов. Уж больно у них рожи противные — сытые, красные, довольные. Но глаза подозрительные. Их я убью сразу. Потом… Третий или четвертый стражник может запросто убить меня.

На мне одежда лавочника. Надо и вести себя соответственно. Подпрыгиваю на месте и кричу дурным голосом:

— Огня! Огня!

Толпа подхватывает.

Приметил еще нескольких наших. Первый заслон мы одолеем. Со вторым как бог даст, а третий не в счет — черные сутаны мастера лишь на обедни да на молитвы.

Внезапно толпа притихла и снова взорвалась ликующими возгласами. На помост выходит Великий Магистр в окружении отцов Святой Инквизиции. Рассаживаются.

Крики постепенно смолкают. Взгляды людей прикованы к штабелю дров в центре площади. Наверху столб, и там человек. Наш друг Джоффо.

Выходит глашатай с желтым свитком. Разворачивает, начинает читать. Тишина могильная. Одновременно подходят две черные сутаны с зажженными факелами.

В горле у меня пересыхает, шея деревенеет, и я весь обращаюсь в слух.

— …Нарушив указ Святой Церкви, преступник совершил тяжкий грех…

Облизнув губы, делаю шаг вперед. В грудь упирается острие меча. Я отшатываюсь, не забыв угодливо улыбнуться, — не слышно, мол.

На лбу у меня выступает пот, а сердце клокочет так, что я весь содрогаюсь от его ударов. Незаметно нащупываю рукоятку ножа.

— …дабы поступить с ним кротко и без пролития крови.

Глашатай умолк, скатал свиток в трубочку и замер. Черные сутаны опустили факелы…

В этот миг воздух содрогнулся от грохота, и с неба обрушились битые стекла, щепки, обломки камней, смрад и клубы дыма. Толпа всколыхнулась, и над площадью пронесся стон ужаса. Многие, вероятно, решили, что господь сам покарал отступника и теперь примется за остальных. Я не стал объяснять, что это взорвался пороховой склад и бог здесь ни при чем. У меня не было ни времени, ни желания.

Двое битюгов остались лежать позади, а я, подхватив меч, бегу вперед. Опасения насчет третьего и четвертого стражников оказались напрасными — они не причинили мне вреда. Черные фигурки монахов разбегаются в стороны, как тараканы, ослепленные светом. Путаются в длинных одеждах, падают, вопят, вскакивают и снова падают. Мне не до них. Отбрасываю меч, прыгаю и карабкаюсь по штабелю дров. Бревна уже горят, но так лучше — дым укрывает Джоффо от арбалетчиков.

И вот я наверху. Джоффо смотрит на меня с испугом и удивлением, пытается что-то произнести разбитыми губами, но я не слушаю. Тесаком перерубаю веревки, и мой друг валится мне на руки. В этот момент над краем штабеля появляется голова Лаккада. Весь в копоти и крови, он страшен, но более симпатичной физиономии я не видывал.

У каждого из нас на поясе моток веревки. Лаккад сматывает свою, и мы обвязываем безжизненное тело Джоффо. Затем перекидываем свободный конец вокруг столба, и я начинаю спуск. Лаккад страхует, упершись ногами в штабель и осторожно выдавая веревку.

Внизу — ад. В побоище втянулись десятки случайных людей, остальные пытаются выбраться из кровавого месива, но впечатление такое, будто дерутся все. На чьей стороне перевес — непонятно. Пока нам везет. Чудо в том, что мы до сих пор живы.

Меня и Джоффо подхватывают руки друзей. Мы рычим, как загнанные в западню звери, и пробиваемся в сторону базарной площади. Путь к отступлению подготовлен заранее, но если стражники успеют раньше…

Наконец мы оказываемся на узкой улочке между двумя рядами высоких стен. Переводим дух и спешим дальше. Я заглядываю в лицо Джоффо. Тряска на носилках из кожаных ремней причиняет ему боль, но он силится улыбнуться. Внезапно в глазах испуг. Тут же ощущаю толчок в предплечье и вскрикиваю от боли. Успеваю заметить стрелу, насквозь пробившую мою руку, и проваливаюсь в темноту…

Сквозь мглу проступают знакомые глаза за стеклами очков. Чьи? Силюсь вспомнить, мотаю головой, и туман исчезает. Передо мной бледный Макеев. Что-то шепчет. У меня дико ноет рука. Закатываю рукав и вижу шрам. Боль утихает.

Макеев бормочет:

— Арбалетчик… сзади…

Потом вздрагивает и удивленно смотрит на меня. Я на него. Озираемся по сторонам и видим знакомые стены и бумажные горы на столах. В голову приходит идиотская мысль — надо спешить, иначе не удастся покинуть город. Хотя как из него выбраться, забыл, ведь ворота наверняка заперты, а на стенах стражники.

Пытаюсь вернуться обратно. Куда — не знаю, но пытаюсь изо всех сил. Не выходит. Закрываю глаза и представляю узкую улочку и высокие стены. Рука начинает легонько ныть.

…Лаккад обламывает наконечник стрелы и дергает за оперение. На перевязку нет времени, и он туго стягивает мою руку ремнем. Удивляюсь, что Одноглазый не отстал. С ним спокойнее, он счастливый. Говорят, заговоренный и слово знает, но я в чертовщину не верю. Может, потому и принял клятву у камня.

Догоняем наших. Они уже у гондолы. Джоффо, а там и меня впихивают следом. Лаккад влезает третьим и обрубает канат. Поднимаемся в воздух, и я замечаю, как ребята рассеиваются в толпе. Зловеще пылает костер, мечутся стражники, но мы уже над крышами домов. Шар быстро набирает высоту.

Я захожусь в истерическом хохоте, показывая на крепкие стены и запертые ворота города. Отсюда они кажутся игрушечными. Мы здорово провели Святую Инквизицию с помощью воздушной повозки герцога Канбийского.

Герцог не очень-то доверял святым отцам и охрану шара поручил своему слуге — выходцу из здешних мест. Слуга и подобрал крепких парней с помощью брата, живущего в городе. Зная пылкую, но отходчивую натуру герцога, мы прихватили слугу с собой. Потом, когда он вернет хозяину шар и расскажет невероятную историю о смертельной схватке с тремя бандитами в воздухе, герцог его простит.

Я и Джоффо, улыбаясь, разглядываем братьев. Они очень похожи, только у одного из них на лбу черная повязка…

Дверь с шумом распахивается, и влетает Игорь.

— Привет, Витя! Что это вы расселись, на обед не идете? Ух, какой шрам! Откуда?

Я смотрю на Игоря и не понимаю, о чем он говорит. Перевожу взгляд на свою руку. Рукав закатан, и под ним белеет полоска со следами швов. Брови Макеева изумленно ползут вверх. Он снимает очки, трет глаза. Потом оглядывает комнату и хмурит лоб. Хочет что-то сказать, но издает лишь невнятный булькающий звук и, водрузив очки обратно, вопросительно смотрит на меня.

— Шрам? — Я пытаюсь припомнить. — Ах, да… Это в деревне. На вилы напоролся.

— Понятно, — отвечает Игорь и, схватив что-то у себя на столе, выметается из комнаты.

Наступает тишина.

Виктор поднимается со стула и бредет к двери. У порога нерешительно останавливается.

— Очень больно… было?

— Да вроде нет, — отвечаю. — Не помню уже.

Витя вздыхает, переминается с ноги на ногу и, пожав плечами, уходит.

Я остаюсь один. Шрам я заработал еще студентом на уборке сена. Как и всякое событие, эта травма наверняка оставила в подсознании какой-то след. Собственный разум нам так же мало понятен, как и время. Возможно, есть связь, благодаря которой и возник резонанс. А может, оттого, что Витя помог. Вдвоем оказалось легче, тем более что мы оба участники одних событий. Одного эпизода из прошлого.

Только откуда в средневековье воздушные шары, ведь братья Монгольфье родились гораздо позже? А впрочем… время тоже относительно. Прошлое — это не только то, что было, а еще и то, что могло быть, но не произошло. Если зачерпнуть воды в реке, как узнать — из истока она или из притока, каких множество на пути основного русла?

Я подхожу к окну. С высоты седьмого этажа хорошо просматривается залитый солнцем город. В голубом небе ни облачка, и мне кажется, что это добрый знак. Людей, которых я оставил, ждет удача.