"Чудо-юдо, Агнешка и апельсин" - читать интересную книгу автора (Ожоговская Ганна)

Глава XIV

До звонка оставалось еще несколько минут, когда Витек с Михалом вошли в коридор школы. Их тут же заметила Гражина и подбежала вместе с Данкой.

— Михал, как твое здоровье? Все обошлось благополучно? — расспрашивала она заботливо.

— А что — мое здоровье? — буркнул Михал, пытаясь резкостью прикрыть смущение.

— Ну… когда ты потерял вчера сознание, я знаешь, как… испугалась.

— Ну, вот еще! — продолжал прежним тоном Михал. — Не терял я никакого сознания. Что я, девчонка?

— Ты не терял сознания? — Гражина широко раскрыла свои чудесные зеленые глаза, зная, что это ей идет. — Все же видели, что…

— Не падал я в обморок. Просто я потерял…

— …голову, — вставила Данка с самой серьезной миной, и лишь в глазах у нее мелькнула насмешка.

— Ну Данка! Ну Маевская! — начал Михал, безуспешно стараясь придумать ответ похлеще. Он не раз уже убеждался, что Данка умеет исподтишка подпустить шпильку. — Чего вы ко мне пристали? — разозлился он. — Интересуйтесь лучше теми, кто вам сумки таскает!..

Дерзость его осталась без ответа: внимание девочек привлекла новая учительница, появившаяся в этот момент в конце коридора.

— Идет! Учительница по польскому идет! — воскликнула Данка. — Опять в новой кофточке. Красивая!

— Фи! — скривила губы Гражина. — Она эту кофту уже надевала, только в тот раз с шарфиком, а сегодня с брошкой, не видишь, что ли? Меня не проведешь.

— И правда, кофточка та же самая, — проговорила Данка шепотом: учительница была уже рядом, — но выстиранная и отглаженная. Она следит за собой — одно удовольствие посмотреть!

— Подумаешь!.. — Гражина, как видно, не разделяла мнения подруги, но развить свою мысль не успела. Пора было идти в класс.

Учительница Колудская, замещавшая в пятом классе свою заболевшую коллегу, не была ни лучше, ни хуже той, просто она была совсем иной. Для пани Толлочко польский язык был не только важнейшим предметом школьной программы, но и ценнейшим национальным достоянием, забота о котором поручена именно ей. Поэтому на своих уроках она требовала серьезности, граничащей со священнодействием. Даже самые безобидные шутки не находили у нее понимания и тут же решительно пресекались. Сама она улыбалась очень редко.

Новая учительница отличалась завидным здоровьем, энергией и жизнерадостностью. На первый взгляд она казалась значительно моложе своей предшественницы, хотя на самом деле это было не так. Молодо выглядела она главным образом благодаря светлым, модно причесанным волосам, карим, чуть раскосым веселым глазам, свежей коже и стройной фигуре. И держалась она совсем иначе. Пани Толлочко входила обычно в класс строго, сосредоточенно, с благоговением укладывала на кафедре книгу в роскошном переплете, стремясь даже этим подчеркнуть значимость автора: человек, строки которого достойны коленкора, а то и сафьяна, не говоря уже о тисненном золотом имени, не мог не восседать на самом высоком алтаре искусства.

Новая учительница пользовалась обычными школьными изданиями, не переоценивая, очевидно, значимости переплетов и золотого тиснения. Однако она тоже была требовательной и по первым же фразам мгновенно ориентировалась, заглядывал ученик в заданный материал или только «плавал», и в зависимости от этого ставила в журнале заслуженную оценку.

В то же время непреднамеренные стилистические огрехи и остроумные порой попытки «выкарабкаться из положения» она встречала шуткой и даже сама не прочь была посмеяться над ними вместе со всем классом.

Так и на этот раз, не ожидая, пока ученики с ней поздороваются, она на ходу бросила: «Как дела?» — и жестом препроводила всех в класс.

— А знаешь, — шепотом просвещал приятеля Витек, сидя уже за партой, — Данка с Гражиной все время ссорятся из-за этой новой… Гражина говорит, что у нее крашеные волосы, а Данка ей чуть глаза за это не выцарапала.

— Не все равно, что ли? Девчонки — они и есть девчонки. Главное — чтобы она не цеплялась, — шепотом отвечал Михал, тревожась за судьбу своего сочинения. Оно, как ни крути, было все-таки коротковатым, и, переписывая его начисто, Михал не выкинул даже предложения, в котором сравнивал Конопницкую с Мицкевичем: все две строчки лишние…

Учительница сама собрала домашние работы, а взяв тетрадь Михала, внимательно на него посмотрела.

— Тебя несколько дней не было в школе? — спросила она участливо. — Но сочинение ты все-таки написал. Молодец.

— Ой, не хвалите его раньше времени! — вырвалось у Данки.

— Почему? — удивленно повернулась в ее сторону учительница. — Почему?

— Потому… потому… — смутилась Данка, — что сочинения у него не получаются… Он больше физикой интересуется… и даже, говорят, ставит опыты по электричеству… и вообще он математик.

— Посмотрим, не будем опережать события, — ответила учительница.

А Михал написал на промокашке: «Счелкну тебя по носу, чтобы не совала его в чужие дела, вот и будет тебе опыт».

Данка без промедления вернула записку обратно, подчеркнув красным карандашом ошибку в слове «счелкну».

На уроке царило необычное оживление. Этого не могла не заметить и учительница.

— Что-то мне сдается, — заметила она с улыбкой, — вы не расположены сегодня заниматься.

— У всех праздники в голове! — вырвалось у кого-то.

— И весна, — добавил другой.

Словно в подтверждение этих слов, в тот же миг в окно впорхнула бабочка-капустница.

— Ой! Ой! Бабочка! Бабочка! — понеслось со всех сторон, будто и впрямь случилось нечто невероятное.

Ошалевшая от страха бабочка, беспорядочно порхая, вырвалась на улицу, к солнцу.

— Значит, у всех в голове праздники, — с улыбкой повторила учительница. — Но если так, то изучать литературу вам действительно сейчас трудновато…

Витек засмотрелся на проплывающее за окном в голубом небе облако. Михал тоже не слушал. С самого утра он был странно рассеян, и чуть ли не каждую обращенную к нему фразу приходилось повторять дважды, потому что он то и дело переспрашивал: «Что? Что?»

Когда звонок возвестил наконец об окончании урока, Михал взглянул полуотсутствующим взглядом на Витека и ни с того ни с сего сказал:

— У нее, может, шесть, а то и семь детей…

— Ты это о чем? — не понял Витек.

— О крольчихе. Я прихвачу с собой парочку из дому. Знаешь, какие они мировые!

— А я тебя спрашиваю об учительнице. Ты что, не слышишь? — разозлился Витек. — Ну, как она тебе показалась?

— Учительница? Да вроде ничего себе, и «пары» мне, кажись, не влепит… А ты как думаешь?

— Трудно сказать… — В голосе Витека было сильное сомнение. — Уж очень коротко ты написал.

— Коротко, зато… — Михал не успел закончить мысль, потому что в этот момент Вечорек схватил его за руку и силой потащил за собой в угол.

Витек хотел было последовать за ним, но Вечорек сделал жест, не вызывающий никаких сомнений, и при этом для ясности добавил:

— Топай отсюда, тихоня! Ну, живо!

Витек отошел оскорбленный. Издали он видел, как у окна крутится Збышек, ожидая, когда его позовут. Чего хочет от Михала Вечорек, который вообще-то не пользуется в классе особой симпатией, хотя, правда, его и не трогают: рука у него тяжелая. О нем говорят, что пороха он не выдумает и вообще соображает туго. В пятом классе сидит второй год. На Михала поначалу смотрел косо: завидовал силе его кулаков, но, когда узнал, что Михал тоже второгодник, проникся к нему симпатией.

Витек не первый раз замечает, что у Вечорека какие-то дела с Михалом, и всегда с глазу на глаз. «Интересно, что это за дела? Михал, наверно, расскажет…»

После звонка, сидя уже за партой, Витек то и дело бросает на приятеля вопросительные взгляды, но тот делает вид, будто ничего не замечает. Наконец Витек не выдерживает:

— Чего ему от тебя надо?

— Да так… ерунда.

— А все-таки? — допытывается Витек.

— Говорю тебе: ерунда… Вечорек малость того…

— Тише! Не хватило вам перемены? — сердито обрывает их учитель биологии.

На следующей перемене Вечорек опять затащил Михала в какой-то угол.

На этот раз, уже не скрываясь, к ним присоединился и Збышек. Витека они словно не замечали, будто его не только в коридоре, а вообще на свете не существовало.

Не хотите, ну и не надо, оскорбился Витек. Обойдемся! Пускай… Пускай Михал, если хочет, вообще пересаживается к Вечореку! Пускай! Его это мало трогает. Плевать!

Но, оказывается, все-таки трогало: мешало сосредоточиться на уроках, заставляло то и дело настораживаться в ожидании, что Михал наконец заговорит и откроет свою тайну.

— Витек! Слышь! — донеслось до него на математике, и Витек тут же весь подался в сторону Михала, хотя пан Гжибовский был беспощаден к ученикам, занимающимся посторонними делами на уроках математики, «науки мудрой и прекрасной», и ставил за это двойки так же, как и за невыученный урок. — …Эх, жалко, что дядя не уезжает сегодня или завтра, а то я тоже не стал бы дожидаться… А теперь поезд в Лодзь будет только в среду вечером! Не утерплю!..

— …Меня так и подмывает смотаться, — снова вернулся к этой теме Михал по дороге из школы домой. — Будь у меня деньги, махнул бы на все рукой — и адью-мусью, привет! Но дядя говорит, что получит деньги только во вторник вечером или в среду утром и даст мне на дорогу после того, как уладит все дела. От кошки рожки! Мама небось давно уже прислала мне на билет, а дядя хитрит. Боится, как бы я не уехал еще до каникул… Вот приеду теперь домой и скажу маме, чтобы высылала деньги по почте прямо на мое имя. Охота была от кого-то зависеть! За каждый грош дяде кланяться. Что я, маленький, что ли? Ну, что молчишь?

Витек не торопился с ответом, но обида на товарища постепенно проходила. «Может быть, Михал хотел взять у Вечорека взаймы на билет?» Факт — разговор шел о деньгах. Билет немало стоит. Но, наверно, из этого ничего не вышло. У Михала и у самого всегда деньги водятся, не то что у него… «Да, — вспомнил он, — мама обещала дать деньги, если я принесу землю для цветов».

— Михал, ты поможешь мне? После обеда нужно принести землю для цветов. Давай вместе сходим.

— Куда?

— Есть тут одно местечко в овраге, земля там мировая, как чернозем, и там я покажу тебе одну вещь…

— Какую вещь?

— Тайна. Сам увидишь.

— Тайна? — насторожил уши Михал. — Что еще за тайна?

— Не скажу, сам посмотришь.

— Ну ладно. Можно пойти сразу после обеда: уроков сегодня мало задали. Только Агнешке ничего не говори. Раз тайна — значит, тайна.

— Само собой, — согласился Витек.

Место, где была хорошая земля для цветов, Витек приметил уже давно. Сначала надо пройти немного по улице Доброй, потом свернуть направо, а потом — по узенькой тропке вниз. Овраг здесь густо зарос кустарником. Опавшие листья еще и сейчас толстым слоем устилали землю. Но сквозь них смело пробивались зеленые ростки первой травы, ветви кустов были усеяны молодыми почками, и казалось издали, будто они окутаны нежно-зеленой вуалью.

Витек, вооруженный тяпкой, рыхлил землю, а Михал небольшим совком для угля насыпал ее в корзину.

— Ну, а где тайна? — не выдержал Михал, когда корзина была наполнена.

— Сейчас, — огляделся Витек, — я тут с прошлого года не был.

— Ха! Твою тайну, наверно, давно собаки съели! Только голову зря морочишь.

— Ее не съешь! Погоди… где-то здесь… От этой вербы надо отмерить пять шагов влево и найти зеленый кирпич…

— Ты спятил, что ли? Зеленых кирпичей не бывает.

— А этот сверху весь зеленый — оброс мохом, его трудно в траве разглядеть. Давай искать. Может, он совсем зарос или его землей засыпало.

— А может, его кто-нибудь отсюда взял, чтоб вместо ножки под шкаф подложить. Так мы его до скончания века проищем! — стал злиться Михал, однако, заинтригованный, продолжал все-таки искать.

— Ага, есть! — обрадовался Витек. — Вот он, только совсем зеленый стал, видишь? Теперь от этого кирпича двадцать пять шагов наискосок в гору, пока не окажешься прямо над каштаном.

— А что, прямо от каштана нельзя в гору? Зачем искать этот дурацкий кирпич?

— А затем, что там сплошные заросли — не продерешься. Был бы там проход, все бы ходили и никакой бы тайны не было! Понял? Иди за мной. Вот здесь надо пригнуться и пролезть под кустом. — Витек стал на четвереньки. — Тут еще раз… Ну, и… смотри!

Они стояли рядом на небольшой площадке. С трех сторон их закрывали высокие кусты, а с четвертой сквозь проросшую из трещин траву виднелась часть кирпичной стены и в ней широкий пролом.

Михал сначала осмотрелся, потом вошел внутрь. Это был небольшой, в несколько квадратных метров, подвал, совсем пустой, с каменным полом; у входа пол зарос бурьяном, а в глубине засыпан был опавшими листьями и мусором.

— А где тайна? — внимательно осматривал стены Михал.

— Чудак человек! — разозлился Витек. — А это тебе что? Тебе показывают место, тайник, о котором никто не знает, а ты — «где тайна, где тайна»!

— Ага, ясно, — успокоился Михал. — Значит, об этом месте никто не знает? А ты? Как ты сюда попал?

— Мне рассказал об этом один парень из нашего класса. В прошлом году он сидел со мной за одной партой.

— Вот тебе и тайна! Завтра он может привести сюда еще сто человек!..

— Нет. Он в нашей школе больше не учится — уехал с родителями во Вьетнам. На несколько лет.

— И ты думаешь, что он никому, кроме тебя, не рассказал?

— Ясно — нет. Он ни с кем не водился. И вообще мало с кем разговаривал. Один раз я встретил его возле нашего моста и проводил до дома. Он жил где-то здесь. Тогда он и показал мне эту дорогу, но взял клятву, что я никому больше не покажу.

— А ты показал!

— Все законно! Это «пещера друзей». Юзек сказал, что если мы еще с кем-нибудь подружимся, то ему тоже покажем пещеру.

— Ага! Значит, ты с ним дружил?

— Как сказать… — нерешительно проговорил Витек. — Парень он был хороший, тихий. И учился хорошо. Я всегда у него списывал. Но после уроков у него были свои дела, а у меня — свои. Потом он показал мне эту пещеру… И придумал игру в индейцев. У него висели здесь на стене лук и стрелы. Вот еще и гвоздь остался. Но тут начались каникулы, и он уехал отдыхать, а в сентябре в школу больше не пришел. Пани Толлочко сказала, что он уехал с родителями во Вьетнам.

— Все ясно.

— Мировое место, а, Михал?

— Мировое.

Они вышли из пещеры, и Михал двумя руками с силой раздвинул кусты. Внизу видны были новые красивые жилые дома. Еще ниже лепились крыши улицы Доброй. Дальше за ними виднелась полоска Вислы, пляжи, дома, деревья пражского берега.

— Снизу не увидишь, да?

— Не увидишь, — заверил Витек. — Нипочем! А когда на кустах будут листья, то и подавно: сплошная стена!

— Мировое место, — похвалил Михал. — Здесь можно бы какую-нибудь скамейку смастерить. Внутри навести порядок, расширить вход, стало бы посветлее. Во, видишь, кирпичи шатаются — можно вытащить. А здесь, в этих кустах, взять и вырубить окно. Сиди себе на скамейке и любуйся Вислой.

— Ага. И посидеть, и почитать можно… А чуть что, я написал тебе: «П. Д. 5 ч.», и сразу все ясно: «Пещера друзей, в пять часов», — радовался Витек.

— Слушай! — проговорил вдруг Михал, положив руку на плечо Витека и глядя ему прямо в глаза. — Ты мне друг?

— Спрашиваешь! — удивился Витек.

— Продай мне эту пещеру! Ну, сколько хочешь, двадцать, тридцать злотых? А то подсоберу и заплачу тебе целых пятьдесят!.. У тебя ведь никогда денег не бывает. Ну, продаешь?

— Продать? — Витек не верил своим ушам. — Как это — продать? Разве ее можно продать?…

— Факт, можно! Продать, и все! — настаивал Михал. — Она твоя, кроме тебя, никто о ней не знает. Один ты можешь в нее приходить. Значит, ты один имеешь на нее право.

— Какое еще право? Я знаю, как в нее пройти, и больше ничего! А теперь и ты знаешь. Будем приходить сюда вдвоем. Чего же здесь продавать?

— А я хочу, чтобы она была только моя, моя. Понятно? Чтобы ты о ней забыл, понял?

— Значит, чтобы я сюда не приходил? — поскучневшим голосом спросил Витек, не отрывая взгляда от глаз Михала и все еще надеясь, что его догадка не подтвердится.

— Я же тебе заплачу за это! Хочешь сто злотых? Не сразу, а в рассрочку, конечно. Железно! Что, не веришь?

— Верю, но не хочу… Не хочу, и все! — взорвался Витек. — И продавать тут нечего, ясно? Юзек меня как друга сюда привел, без всяких денег! Я тебя тоже! Как друга, ясно? Как друг а, — повторил Витек с ударением, — я показал тебе место, которого никто больше в Варшаве не знает! А ты? Ты хочешь за деньги меня отсюда выгнать, да? Чтобы моей ноги здесь больше не было, да? Чтобы я вообще об этом месте забыл? Эх ты! Ну нет, не выйдет! Даже за тысячу. Даже за сто тысяч…

Михал был озадачен. И даже не столько смыслом слов Витека, сколько самим взрывом. Никогда прежде Витек не возражал ему с таким пылом.

— Нет так нет, — проговорил он, пожимая плечами. — Сто тысяч! Ого-го! Даже тысячу. Где же я, брат, возьму такую кучу денег? Ну ладно, пошли отсюда, а то еще кто-нибудь корзину с землей стащит. Вот тогда и будет тебе тайна! Тут уж и зеленый кирпич не поможет.

Они подняли корзину и направились домой. За всю дорогу ни один, ни другой не проронил больше ни слова.

И лишь во дворе, когда корзина стояла уже возле сарая, Витек очень официальным тоном сказал:

— Спасибо.

— Не за что. Привет! — так же холодно ответил Михал и, оставив Витека, направился на улицу.

А Витек все не мог никак успокоиться. Он был так возмущен, что на щеках у него выступили красные пятна.

— Тяжелая земля? Зачем же вы так много набрали? Лучше бы сходили еще раз, — вглядывалась в него мать.

— Нет… да… Просто мы очень быстро шли, — уклончиво ответил Витек и тут же сел за уроки.

Уроков было немного, но он никак не мог сосредоточиться. В ушах навязчиво звучали слова Михала: «Чтобы пещера была только моя! Чтобы ты о ней забыл». Зачем ему это понадобилось? Не станет же он сидеть в ней один — со скуки умрешь! Но тогда с кем? С Вечореком? Со Збышеком? Эх, Михал, Михал! А еще называется друг!

Если бы в это время в кухню вошла Агнешка, Витек рассказал бы ей все, все-все! Пускай полюбуется на своего Михала! Витек успел заметить, что Агнешка всегда выгораживает Михала. Ну, может, не выгораживает, но, во всяком случае, заступается: то да се… Интересно, что она сказала бы на этот раз?

Но Агнешка не приходит. Наверно, сидит у себя в комнате… а может, ее вообще дома нет?

Витек никак не может сосредоточиться и в упражнении по орфографии делает две грубейшие ошибки. Приходится зачеркивать и писать заново. На странице сплошная грязь. Пани Толлочко за один только внешний вид наверняка влепила бы двойку…

На пороге кухни появляется Михал. Засунув руки в карманы, он всем своим видом словно говорит, что делать здесь уроки не намерен.

Садится по другую сторону стола, молчит. Может быть, он ждет, что Витек заговорит с ним первым? Не дождется!..

— Витек, слушай, — произносит наконец Михал.

— Чего тебе? — холодно спрашивает Витек, не поднимая головы от книги.

— Что это ты надулся, как вареная сарделька? — пытается шутить Михал, но и это не дает ожидаемого результата. — Ну ладно, — хмурится Михал, — я хотел тебе сказать, что никакая твоя пещера мне вовсе не нужна, ясно?

— Ясно.

— Ну, тогда слушай дальше: ты не злись… Ну, сглупил я, понял? — Видно, что слова эти даются Михалу с большим трудом. — Я и сам не знаю, с чего это взбрело мне в голову… Да и ты подумай, зачем мне нужна эта пещера? Что в ней делать? Согласен? Нет?

— А я почем знаю? Ты же хотел, чтобы она была только твоя. Значит, знал, зачем.

— Ничего я не знал! Ну правда, не знал! Провалиться мне на этом месте! Не веришь? Тогда слушай: я вообще, может быть, больше сюда из дома не вернусь, понял?

Витек поднимает на Михала глаза. Об этом он слышит впервые.

— Мать одна осталась… А здоровье у нее не очень… и помочь ей некому. Малыши еще не соображают, да и силенок у них маловато. А тот… без просыпу пьяный. За маму и заступиться некому. Вот какое дело… А я хозяин. Глядишь, чего-нибудь и придумаю. Подзаработаю…

Витек кивает головой.

— А как же со школой? Вернешься в старую?

— С этим дело хуже, — вздыхает Михал. — Могут не принять. Я там малость насолил учительнице. Тоже была язва, не хуже нашей.

— Что ты прицепился к нашей? — вступается за учительницу Витек. — То, что она требует? Так все учителя требуют. Где ты видел таких, чтобы не требовали?

— Нигде не видел, — произносит Михал. — Вот поэтому школа для меня чистая каторга. Я лучше пойду работать.

— Мама тебе не разрешит.

— Вот тут ты угадал. Но если она заставит меня опять сюда возвращаться, то уж не знаю, что делать… — Михал опять вздыхает. — А пещера твоя мне не нужна. Не беспокойся: я и сам туда не пойду, и трепаться не буду. Не бойся. И точка.

— Мне она тоже не нужна. — Витек непримирим. — Пожалуйста, могу о ней забыть… даже без твоих злотых.

В голосе Витека столько горечи, что Михал умолкает. Он подпирает голову кулаком. Смотрит в окно, за которым слегка раскачиваются ветки акации… Что-то надломилось в их дружбе. Треснуло. Удастся ли склеить?…

Учительница польского языка, сверх всяких ожиданий, уже на следующий день принесла тетради с проверенными домашними сочинениями. Раньше так быстро тетради никогда не проверялись. Класс смотрел с изумлением и недоумением: может, не все проверено?

Когда Михал увидел свою тетрадь на самом верху, а затем сразу в руках учительницы, сердце у него так и екнуло.

«Погорел!» — подумал он и даже успел шепнуть это Витеку.

Однако все оказалось иначе.

— Я прочту вам одно сочинение, — проговорила учительница.

— Самое лучшее? — спросила Гражина с явной досадой в голосе, поскольку успела уже заметить, что это не ее тетрадь.

— Нет, не самое лучшее.

— Значит, самое худшее? — радостно воскликнула Данка, которая тут же сообразила, что речь идет о каком-то очередном трюке Михала.

— Ну дайте же мне договорить! — рассмеялась учительница. — Это сочинение не похоже на все остальные и потому, можно сказать, в известной мере оригинально…

— И сочинял его оригинал, — буркнула Данка. — Его только в цирке за деньги показывать, — продолжала она, но, впрочем, так тихо, что слышали ее лишь близсидящие.

— Сочинение не лишено юмора. Возможно, автор любит читать сатирические журналы? — Учительница взглянула на Михала.

— Фи, автор! Наверно, сдирала какой-нибудь! — опять не удержалась Гражина.

— Тише ты! Это же Ковальский! — наклонилась к подруге Данка и тут же приметила, как та прямо-таки сразу просияла и стала внимательней слушать учительницу.

— …Прежде всего в этом сочинении привлекает внимание попытка мыслить самостоятельно. С автором можно соглашаться или не соглашаться, но бесспорно одно: мысли его не заимствованы, это именно те мысли и соображения, которые возникли у него при чтении стихотворения Марии Конопницкой. Вот послушайте…

И тут учительница прочитала вслух сочинение Михала, вызвавшее в классе веселое оживление. Не разделяли его лишь снедаемая завистью Данка, сам Михал да Витек, пораженные лестной оценкой учительницы.

В коридоре на перемене к Михалу подошла Данка Маевская.

— Михал, а ты что, и стихи пишешь? — с ехидцей в голосе спросила она.

— Я? Стихи? А что? — Михал был явно растерян.

— Да так, ничего… Жалко, если не пишешь… Очень жалко! — засмеялась Данка. — Валяй! Пиши стихи, ты же кое-что понимаешь и умеешь писать складно, станешь гением…

Все, кто слышал эти слова, разразились хохотом. Михал в первый момент хотел было наброситься на Данку, но тут же передумал:

— Ха! Стоит мне захотеть… Я и про тебя могу стишок сочинить.

— Неужели? Ну, попробуй! — подзадорила его Данка.

— Ну и стихотворение! Вот это стихотворение! А что потом? — не успокаивалась Данка, довольная, однако, тем вниманием, которое сумела к себе привлечь.

— Что потом? Суп с котом! Подробности завтра в газетах и по радио. Витек, пошли!..

Они уже заворачивали за угол, когда их догнала Данка.

— Слушай, Михал, — проговорила она, запыхавшись. — Гражина… Гражина просила, чтобы ты и про нее стихотворение сочинил, и… тогда она разрешит тебе носить ее портфель… Можешь даже сегодня.

— Я? Я носить портфель? Ха, держите меня, а то упаду!

— Чего от тебя еще ждать! Я так и сказала Гражине, а она пристала: скажи да скажи, он очень обрадуется. — Слово очень Данка произнесла с особым ударением и не без иронии. — Ну вот, пожалуйста, я сказала. И что?

— Что? Ответь ей: от кошки рожки! Ясно?

Данка помчалась к ожидавшей ее подруге, а Михал пожал плечами:

— Портфель ей таскать! Еще чего! Витек, давай утрем ей нос! Ты завтра подойди к Гражине и скажи, будто от меня, что если она хочет, то я разрешаю ей носить мой портфель до самого дома. Давай? Ладно?

— Почему я? Пусть Вечорек скажет.

— Вечорек дуб!

— Дуб, дуб, а на всех переменах ты с ним по углам шепчешься. Да еще Збышек с вами. Тоже нашел друзей!

— Во-первых, они мне не друзья. Во-вторых, видал, как они все сами ко мне липнут? — опять заважничал Михал. — И ребята и девчонки, понял? И учительница меня похвалила за… как это она сказала… «самостоятельность мышления», так?

— Если бы твое сочинение проверяла Толлочко, было бы не так. Можно сказать — все было бы наоборот.

Это говорил Витек, тот самый Витек, который еще совсем недавно за друга готов был в огонь и в воду. За друга! В том-то все и дело! Вера Витека в друга и дружбу была основательно подорвана.

— А мне эта новая учительница нравится, — заявил Михал. — Не то что твоя Толлочко!

— Нравится? Потому что двойки тебе не влепила? — съязвил Витек. — Толлочко хоть иногда и придирается, но всегда по справедливости. Плохой учительнице орден не дали бы. А ей дали, понял?

— Ну и что? Зато она как входит, так в классе сразу мороз, — не сдавался Михал.

— Это только тебе кажется. А ты видел, какие красивые книги она всегда приносит? Это ее собственные. Она лучше в еде или в одежде себе откажет, а хорошую книгу обязательно купит. Посмотри, сколько у нее книг!

— Ха, подумаешь, дело большое! Зато новая не кривится, как она, и посмеяться может, и зубы у нее красивые.

— Зубы — это еще не самое главное у человека, — с важным видом возразил Витек и, помолчав, добавил: — Мне-то наплевать. Если ты хочешь выбирать себе друзей по зубам, выбирай.

— По зубам? Это как понимать?

— А так. У Вечорека красивые зубы, у Збышека тоже. Компания для тебя в самый раз.

— Ха-ха-ха, не пойдет! — рассмеялся во весь рот Михал, как бы стараясь продемонстрировать свои сверкающие белизной зубы. — Зубы-то у них, может, и в порядке, а вот шариков не хватает.

— Ты их подучишь малость.

— Была охота! Пусть свою кашу сами расхлебывают. Без меня.

— Кашу? — Витек высоко поднял брови, но ничего больше не спросил. Не станет он выпытывать секреты, которые связывают Михала со Збышеком и Вечореком; у него тоже своя гордость есть.

Но Михал сегодня настроен благодушно и охотно рассказывает без всяких расспросов. Он чувствует, что Витек еще не забыл про вчерашнее, и пытается его задобрить.

— Слушай, Витек, — Михал настороженно осматривается по сторонам, — только ты никому ни слова, понял? Не проболтаешься?

— Если не веришь, не говори, не больно надо, обойдусь как-нибудь. Я тебя за свою тайну божиться не заставлял, — добавил он с горечью.

— Верно. Но это была только твоя тайна. Да и вообще, чего ты сравниваешь? Тут дело посерьезнее. Но так и быть, тебе я скажу…

— Как хочешь. — Тон был безразличный, однако уши у Витека заметно порозовели.

— Короче говоря, слушай: они хотят организовать шайку.

— Шайку? — Теперь и Витек осмотрелся по сторонам. — А что потом?

— Пока ничего, сколачивают. Берут только надежных. Поэтому и меня уговаривают.

— А для чего шайка? Воровать?

— Да нет, что ты! Просто побузить, чтобы веселей было.

— А я тебе говорю — воровать. Они только и думают, как бы где что стащить. Отец читал мне про это в газете. Дело ясное.

— Пацан ты! Ты что, не знаешь, что в газетах всегда из мухи слона делают, а то и их читать никто не будет? Вечорек всегда при деньгах да еще и другим одалживает. Вихан тоже парень денежный, видно, родители денег для него не жалеют. Зачем им воровать?

— По мне, хоть бы на коленях просили, я бы нипочем не согласился! И ты лучше не связывайся с ними, понял? Я всегда чуял, что этот Збышек подонок. О Вечореке я уж и не говорю… Он вообще свинья! И ты с такими связываешься!..

— Во, распыхтелся! Как самовар! Кто тебе сказал, что я с ними связываюсь? В том-то и дело, что я не хочу связываться, вот они и уговаривают. Не знают, что завтра меня здесь уже не будет, и сговорились в субботу собраться. — Михал расхохотался. — А я буду в субботу уже далеко, у себя дома. Все углы обойду, во все щели загляну. Работы там будь здоров!

— Ты сказал, чтобы они отцепились? — налегал Витек.

— Зачем? Пусть еще малость побегают за мной.

— Теперь ясно, как к тебе липнут, — подколол Витек. — Мой тебе совет: держись от них подальше!

— Куда ж еще дальше? Завтра я буду от них за целых сто двадцать километров. Ха, Витек! — Михал от радости подбросил вверх портфель. — Мать у меня такую домашнюю колбасу делает, что сама английская королева пальчики оближет! Понял? Привезу — попробуешь, ладно? Попробуешь?

— Угостишь — попробую, а чего ж? — произнес Витек тактично, но без особого энтузиазма.

«Твердый орешек, — думает Михал и улыбается. — Ладно, я тебя разгрызу».

Войдя в квартиру, они наткнулись на Агнешку с тазом и тряпкой в руках. При виде их она смутилась и поспешно скрылась за дверью своей комнаты. Она была в каком-то стареньком платьице, без фартука, подпоясана полотенцем и в цветастом платочке на голове.

«И как ей не надоедает без конца наводить чистоту», — подумал Михал и даже собирался крикнуть ей вслед что-нибудь ехидное, но ему помешала мать Витека.

— Где вас носит? — крикнула она, выглянув в коридор. — Обед остыл, мне уходить пора, а тебя не дождешься! Совести у тебя нет — не думаешь ни обо мне, ни о брате!

Михал прикрыл за собой дверь в комнату: хорошо все-таки быть свободным человеком!

Комната была залита солнцем, пожалуй, даже ярче, чем всегда, — весна что ни день, все больше вступала в свои права. На карнизе за окном сидел сизарь и, склонив головку набок, то одним, то другим глазом заглядывал в комнату. Михал, возвращаясь из школы, никогда не забывал покрошить на подоконник кусочек черствого хлеба. И сейчас, как только он широко раскрыл половинку окна, голубь сначала перелетел на балкон к Шафранцам, но тут же, на этот раз вместе с голубкой, перепорхнул к Михалу, стал клевать с его руки крошки и даже дал себя погладить.

— Кто помыл окно? Ты? — спросил дядя, вернувшись с работы.

— Нет, — удивился Михал, только теперь заметив, что помытые стекла так и сверкают. Вот, оказывается, почему в комнате казалось светлей, чем всегда! — Нет, не я, — повторил он. — Наверно, Агнешка, — предположил Михал, вспомнив ее растерянное лицо и таз в руках.

— Совсем другое дело. Надо паутину еще обмести. — Черник обвел глазами стены. — Да и пол не вредно бы привести в порядок. Но мне уже не успеть, — вздохнул он. — Сегодня еще в городе работы до самого вечера, а завтра уезжать. Заводской автобус стоит наготове. Хорош — что твой экспресс! Вот так, брат: первый раз еду в такую даль. Занятно все-таки на мир поглядеть…

После обеда Михал попросил:

— Дядя, дайте денег на мастику и бензин, я пол приведу в порядок.

— Дело! И мне и тебе приятней будет вернуться сюда после праздников — чистота! Если бы не окно, мне, глядишь, и в голову бы не пришло. Где женщины, там всегда и порядок, — рассмеялся он.

— А у Петровских почти все сделали Витек с отцом: и мыли, и чистили, и натирали, — вступился за мужскую честь Михал.

— Так-то оно так, но кабы хозяйка не взяла их в оборот, навряд бы они взялись. Я Петровского давно знаю: газетку почитать — это он пожалуйста, а уборкой заниматься — не тут-то было! Но после женитьбы он переменился…

Михал, если нужно, все умел сделать. Мать его приучила. И сейчас ему было немного стыдно перед Агнешкой, а потому он с жаром принялся за работу. Пол был затоптан, однако никакая грязь не могла выстоять перед бензином и сильными руками.

За этим занятием и застала его Агнешка.

— Натираешь? Давай помогу, — предложила она.

— Еще чего! Ты зачем окно помыла? — притворился он рассерженным. — Теперь вот из-за тебя приходится пол драить.

— Для того и помыла, — рассмеялась она. — Но не только для того. Михал, у меня к тебе просьба.

— Ну?

— Помоги мне принести земли. Сама я не смогу. Я раскопала в чулане горшки и хочу поставить их на балконе. А мать Витека обещала дать мне герань. Тете понравится.

— Тетя твоя вернется, и раз-два — балкон гвоздем заколотит. Или переселится в новый дом. Слыхала, сегодня опять комиссия приходила. Смотрели, с какой стороны начинать ломать. Так что земля твоя не понадобится.

— Ты не хочешь мне помочь? — Лицо у Агнешки вытянулось.

— Помогу, я же не сказал, что не помогу. Через полчаса буду готов: натру пол мастикой — пусть просыхает, — и можно бежать за землей. А ты найди корзину или возьми у Витека.

Когда они набирали землю, Михала так и подмывало показать Агнешке пещеру. Но он удержался: Витек и без того еще дуется на него, а тут и подавно может разозлиться.

— Михал… — в голосе у Агнешки нерешительность, — я хочу тебе что-то сказать…

— Ну?

— Мыши отыскались… за диваном… наверно, они туда спрятались, застряли и задохлись. Стали как два кусочка картона…

— Вот это номер! Ну, теперь опять начнется!..

— Нет, нет! Давай никому не скажем… Это я только тебе, по секрету…

— Как хочешь, — пожал плечами Михал. — Мне все равно.

Возвращаясь, они еще издали увидели на расчищенной во время воскресника площадке несколько грузовиков и целую толпу визжащей детворы.

— Что там такое? — заинтересовался Михал. — Пойдем посмотрим!..

На площадке царил неописуемый гам: малышам привезли сюда для игр громадный старый катер (на котором вполне можно было совершать необычайные кругосветные путешествия), а для тех, кому этот вид сообщения пришелся бы не по вкусу, в другом конце водрузили огромный автомобиль. Как и катер, он давно уже был списан в тираж, но ведь на этот случай не зря же дана людям крылатая фантазия.

Сидевший за рулем мальчуган крутил его с таким упоением, что любому самому что ни на есть недогадливому человеку сразу становилось ясно, по какой трудной и опасной дороге мчит этот автомобиль.

Но больше всего шума и толчеи было возле небольшой механической карусели с четырьмя креслицами. Командовал здесь какой-то мужчина. Не менее довольный, чем юные любители покататься, он регулировал очередь, показывал, как надо держаться за блестящий поручень, чтобы не свалиться. Если бы не его направляющая и руководящая роль, поле для игр, без сомнения, очень скоро преобразилось бы в поле битвы.

И Агнешка, и Михал с любопытством разглядывали всю эту «технику». Предназначалась она, конечно, малышам, но… поди ж ты, возбуждала интерес и у них.

— На этом катере можно бы и в пиратов поиграть, а? — выпалил Михал и сразу вдруг застеснялся. — Э… э…э… это я просто так… для смеха, понимаешь?

— Ну конечно, — кивнула головой Агнешка. — Но знаешь, что? Давай вечером, как стемнеет и все разойдутся, возьмем Витека и сбегаем сюда. Мы же рядом живем. Прокатимся на этой вертушке! Давай?

— Ты втиснешься, Витек тоже, да и я, если живот втяну, как-нибудь влезу. Договорились, сбегаем!

Принесенной земли хватило только на половину найденных горшков, и Михал обещает Агнешке помочь завтра притащить еще столько же земли, а сам берется натирать пол.

Через час он зовет Агнешку полюбоваться на плоды своих трудов. И правда, показать есть что: пол блестит, как стеклышко, да притом не только посередине — пришлось передвигать (хоть и немногочисленную, но все-таки!) всю мебель. Запах мастики привлек сюда и Петровских, и медсестру, и даже пани Леонтину.

— Какая чудесная была когда-то комната! — восклицает старушка, качая головой. — Здесь вот, в углу, стоял книжный шкаф, а здесь — два прекрасных кресла, — показывает она рукой.

— Ты и окно помыл? — изумляется медсестра. — Но вот это нужно снять. — Она быстро подходит к стене и срывает плакат с собственноручной припиской Михала внизу.

Под плакатом обнаруживается грязный подтек.

— Ой, я совсем забыла об этом пятне! — оправдывается медсестра. — Ну, да ладно, недолго уж вам тут осталось… Чует мое сердце — не успеем мы оглянуться, как живо-быстро — и пожалуйте в новый дом!

— Ваши бы слова — да богу в уши! Изумительно! Я уже просто не могу дождаться. Нам бы так хотелось во втором подъезде!.. — Разговор переместился в коридор.

В комнате задержалась только одна Агнешка. Она смотрела на грязное пятно, которое так неожиданно обнаружилось под сорванным плакатом, и смешно морщила носик.

— Мне это не нравится, совсем не нравится, — заохала она голосом пани Леонтины и, как та, качая головой, а потом, прыснув, приложила палец к губам. — Подожди, мы сейчас все это прикроем. У тебя кнопки есть? — спросила она, помолчав.

— Откуда? Может, у Витека есть, я, кажется, у него видел.

— Сбегай попроси! Живо-быстро! — Агнешка сегодня была явно в ударе. Когда Михал принес десятка два кнопок, Агнешка уже разворачивала рулон каких-то бумаг.

— Это старые афиши со школьных вечеров. Тетя дала мне их, чтобы обертывать тетради, но зачем мне столько? Выбирай любой!

Они вместе отобрали несколько афиш. Над кроватью дяди нашла себе место убегающая вдаль обсаженная раскидистыми вербами полевая дорога. Михал выбрал себе веселый свадебный танец. Выглядело это на редкость пестро, но отвлекало внимание от грязных, в трещинах и пятнах стен.

— Изумительно! — восторгалась эффектом Агнешка и всплескивала руками ну точь-в-точь, как мать Витека, и они оба негромко, по-заговорщически, но весело смеялись.

Дядя, вернувшись домой поздно вечером, когда афиши играли всеми красками в ярком свете свисающей с потолка электрической лампочки, так и застыл у порога.

— Что это? Ты оклеил комнату обоями? — спрашивал он, щурясь и оглядывая стены, невольно отыскивая ставшую привычной за много дней надпись.

— А что, вам не нравится? Плохо получилось? — улыбнулся Михал, довольный растерянностью дяди.

— Хорошо… конечно, хорошо… — чуть смутившись ответил дядя, явно довольный.

Стемнело. Агнешка, Михал и Витек выскальзывают из дома и направляются на площадку для игр. Геня клюет носом и остается дома, не подозревая даже, какого развлечения он лишается. Уместились все. Даже Михал втиснулся. Покатались всласть! Ну и красота!

А когда пришла пора слезать, Агнешка с Витеком едва смогли вытащить Михала из креслица, не рассчитанного на таких солидных пассажиров.

Михал ворочался в постели и, несмотря на усталость, долго не мог заснуть. Завтра в это время он будет дома! Труднее всего ждать, когда остаются считанные часы… Дома без него соскучились. Михал это чувствует сердцем… Мама, наверно, еще не спит: последние дни перед праздниками столько всяких дел. Сейчас она, наверно, стирает… Малышня уже спит, но весь день, поди, только о нем и говорили. Вот бы им такую карусель показать! «Попрошу маму, чтобы она привезла их сюда, пока им не надо покупать билетов. Завтра же поговорю…»

«Зав-тра!.. Зав-тра!.. Зав-тра!..» — мерный перестук колес поезда уносит его во сне к желанной цели.