"Платоническое сотрясение мозга" - читать интересную книгу автора (Гладилин Петр)

* * *

Рядом с моим домом был чудесный парк. Я присел на заснеженную лавочку и стал ждать, превозмогая волчий, звериный голод. До моего слуха донесся лязг железных колес и паровозные гудки. Солнце коснулось горизонта, воздух стал розовым, а с ним вместе снег, мои руки, стены домов и лицо каменного истукана, стоявшего около пруда в назидание будущим поколениям.

Я увидел маленького белокурого мальчика лет пяти-шести, идущего босиком по снегу. Он подошел, посмотрел мне в глаза и протянул руку. Я положил ему в ладошку пять рублей. Мальчик положил монетку в карман и стал молча, глядя мне в глаза, переминаться с ноги на ногу.

— Что еще? — спросил я.

— Ножки замерзли, — сказал он.

— Чем же я могу тебе помочь, душа моя?

— А можно погреть ножки у вас в карманах?

— Каким образом, милый?

— Я залезу вам на плечи и засуну их в карманы вашего пальто.

— Хорошо, — согласился я, — они у тебя чистые?

— Чистые, — сказал он, повернулся ко мне спиной и показал свои пятки. Я в жизни не видел пяток удивительнее. Это были кристально чистые, дистиллированные пятки.

— Ну, валяй!

Мальчик за одну секунду забрался мне на плечи, засунул ноги в карманы моего пальто и замер. Он застыл от счастья, он сидел смирно, он оказался очень примерным ребенком. Я достал из-за пазухи маленькую книжку стихотворений Бертрана и стал читать, пользуясь последними лучами огромной, отвесно падающей звезды. Я так увлекся стихами, что забыл о моей ветренице, о мальчике, что сидел у меня на плечах, и обо всем на свете. Однако очень скоро меня оторвали от созерцания потустороннего мира. Как будто из-под земли передо мной вырос большой гриб в образе юноши лет четырнадцати. Он положил к моим ногам шляпу, достал из футляра трубочку и стал играть забористую молдавскую музычку. Я выдал ему щедрый гонорар, и он тут же ушел с довольной улыбкой на лице. Не успел исчезнуть флейтист, как ко мне на деревянной тележке подъехал инвалид и предложил почистить ботинки.

На его бороде я заметил крошку хлеба и подумал: «Как же я хочу есть, господи, я в сто раз голоднее всех нищих, когда же она наконец оденется?» Несколькими быстрыми и широкими движениями инвалид отполировал мыски моих ботинок до блеска. Они засияли, как венецианские зеркала, я посмотрел на свое отражение, поправил прическу, выдал ему гонорар. Между тем мальчик спрыгнул на снег, поблагодарил меня и пошел прочь, что-то напевая себе под нос и пританцовывая.

Из подъезда вышла Саша, взяла меня под руку, и мы пошли по бульварам. Я показал на белые, провисающие под тяжестью снега и льда телеграфные провода.

— Что это, знаешь? — спросил я.

— Провода.

— Это нервы империи, — сказал я, — они белого цвета, по ним движутся сигналы от головного мозга к органам власти.

— Допустим.

— А заводы и фабрики знаешь почему из красного кирпича?

— Ну, конечно, не знаю.

— Потому что они плоть империи. Смотри, какой кровавый закат.

— Отчего небо такое зловеще-багровое? — спросила Саша.

— Потому что в небе накопилось очень много зла. В атмосфере скапливаются отрицательно заряженные ионы. В прежние времена этой стране приходили на помощь чудо-богатыри. Меч был анодом, а щит катодом. Сражаясь, они как бы разряжали атмосферу, при ударе одного меча о другой происходило короткое замыкание, сыпались искры, небо приобретало естественный цвет.

— Где же они теперь, эти чудо-богатыри?

— Алеша Попович и Добрыня Никитич не прошли допинговый контроль, они лишены права подвига на пять тысяч лет.

Минут через десять мы вошли в ресторан, бросили шубы в лицо метрдотелю и сели у окна.

К нам подошел официант. Пока Мессалина читала меню, я из любопытства заглянул под стол, но ничего любопытного не увидел. Саша сидела на стуле, положив ногу на ногу. Ботинки официанта были покрыты тоненьким слоем пыли. Пол был из белого мрамора весь в прожилках. Только я вернулся в нормальное вертикальное положение, как сразу же задумался над своим собственным любопытством: что я искал там, под столом?

— Хрустящий салат, кукумбер, рулетики «Прыгни в рот», фондю, малиновое суфле, «Шато Арго», и достаточно пока, — повторил за Мессалиной официант.

— И «Чивас Ригал», — добавил я. — И побольше зелени. И побыстрее, если можно.

— Смотри, видишь, там, у окна сидит очень известная актриса, — сказала Саша.

— Вижу.

— Как же ее зовут?

— N, — сказал я.

— Это она, точно, это N.

— Не смотри на нее, это некрасиво.

— Я тоже хочу быть актрисой.

— Неужели?

— Перестань, я не шучу.

— То есть раньше ты никогда о театре и кинематографе не мечтала, а теперь тебе захотелось на подмостки?!

— Я умру, если не стану актрисой.

— Прекрасная смерть, можно позавидовать.

—Я сижу вот здесь с тобой и до сих пор не знаю, кто ты.

— Я и сам не знаю, кто я.

— Так не бывает.

— Правда! У меня нет представлений о самом себе, потому мне нечему соответствовать. Поскольку я свободен от представлений о самом себе, меня тем более не интересуют представления обо мне других людей, о которых у меня тоже нет своего мнения. Я ноль, я вино — чувствуешь, пока пьешь, я афродизиак, я трение воздуха об алюминиевое крыло самолета, возбуждающая отрава, космическая лотерея. Я соткан из осенней цветочной пыли и похоти молодого тигра. Я Восток и Запад. Я больше, чем человек. Я макровзрыв в пределах Вселенной. Ты хочешь стать актрисой, а я уже стал факелом, который несет над головой освободившееся человечество. Отливы и приливы — все происходит под моим неусыпным руководством.

— А что-нибудь конкретное ты умеешь делать? У тебя есть профессия?

— Нет.

— Когда-нибудь была?

— Никогда не было.

— А на что ты живешь?

— Что бог пошлет.

— Пока ты ждал меня, я перерыла вверх дном всю твою квартиру.

— Что-нибудь интересное нашла?

— Я знаю одно — деньги у тебя водятся. Откуда они у тебя?

— Я счастливый человек.

— И тебе за это деньги платят, за то, что ты счастливый человек?

— Заплатили единовременно.

— Кто?

— Небеса!

— За что?

— Я воплотил в своей жизни самую заветную мечту человечества. Как только человек появился на этой планете, он мечтал только об одном: чтобы все его оставили в покое. Мне заплатили за то, что я никому не нужен.

— Ты нужен мне.

— Нет.

— Если я уйду, ты по мне скучать не будешь?

— Не буду.

— Значит, ты меня не любишь.

— Не люблю, — сказал я.

— Сейчас встану и уйду! — сказала она.

— Скатертью дорога.

— У тебя нет души.

— Есть у меня душа. Но я не позволяю другим манипулировать моей сентиментальностью. В кино, когда я чувствую, что меня хотят нарочно довести до слез, я ухожу из зала. Да, я сентиментален! Пусть сделают так, чтобы я заплакал незаметно для самого себя. Не надо грубо играть на моих чувствах.

Саша не ответила. Она принялась за салат, а я выпил минеральной воды.

— Если я не стану актрисой, я умру, — еще раз повторила она.

— Перед смертью не едят с таким аппетитом.

— Умру тебе назло, — сказала она и проглотила маслину.

— Кстати, она тебя заметила.

— Кто?

— N.

— Я подойду к ней. Я хочу познакомиться.

— Иди.

— Нет, страшно.

Я посмотрел за окно: серебряная крошка летела мимо фонарного света и блестела. В ресторан вошел человек лет пятидесяти пяти, с прекрасной осанкой, седой как лунь. Он сел за стойку и закурил. Играла музыка, Мессалина что-то говорила мне о Мольере и Пиранделло, но я ее уже не слышал; за окном топталась и громко дышала зима. Лунь за стойкой опрокинул стопку коньяку, актриса достала из сумочки маленькую книжку, положила ее на стол и накрыла сверху ладонью, как будто клялась на Библии, потом открыла и стал читать вслух своему приятелю. Тот что-то писал на салфетке и улыбался.

— Ты эгоист. Зачем ты живешь, задумывался когда-нибудь об этом всерьез?

— Только ради своего маленького личного счастья.

— И тебе не страшно?

— Жизнь одного счастливого человека есть оправдание существования одного миллиона несчастных. Потому что если на миллион нет ни одного счастливого, тогда человечество — полная неудача, полный провал, это законченный абсурд. Это кажется, что я живу только для себя. На самом деле я каждый день совершаю подвиг. Я пожертвовал собой ради миллионов и миллионов обреченных на серую и беспросветную жизнь. Я принес себя в жертву. Мой долг быть счастливым.

— Допустим, — сказала Саша. — Но, для того чтобы ты стал по-настоящему счастливым, тебе нужна женщина, такая, как я.

— Я тебя четвертую.

— За что?

Если я не смогу без женщины, такой, как ты, быть счастливым, а мы познакомились с тобой несколько недель тому назад, значит, до этого я не то что не был счастлив; значит, я и не жил еще. Когда человека убивают, его лишают будущего. Ты хочешь лишить меня прошлого. Это страшнее смерти. Я всегда был счастлив; независимо от того, есть ты в моей жизни или нет, я всегда буду счастлив.

— Это была не жизнь.

— Это была прекрасная жизнь.

— Заблуждаешься.

— Что на десерт?

— Не надо.

А потом она подумала секунду и сказала:

— Кофе и мороженое, шоколад и еще кусочек сырного пирога.

Я передал просьбу официанту и стал медленно, по капле опускать виски в глотку... Я вдруг понял, почему полчаса тому назад заглянул под стол. Мне захотелось увидеть ее маленькие босые ступни. Не ноги, а именно босые ступни. Я еще раз заглянул под стол и сказал:

— Так, значит, ты хочешь стать актрисой?

— Хочу.

— Тогда пойдем потихонечку отсюда. Я приведу твою мечту в исполнение.