"Братья наши меньшие" - читать интересную книгу автора (Гржимек Бернгард)

Глава первая Ула

А дело было вот как. Профессор Шмидт-Хоенсдорф водил меня по зоопарку в Галле, по своему ландшафтному расположению, безусловно, одному из самых красивых немецких зоопарков. Целый час мы простояли возле львов и тигров, о которых я знал, что кое-кто из этих могучих хищников провел свои младенческие годы в доме у профессора.

— Такая пантера хоть внушает посетителям уважение! Но с каким презрением, вы бы видели, они разглядывают наших человекообразных обезьян там, напротив! Слышали бы вы, какие замечания отпускаются по адресу этих умнейших и приятнейших животных! Насколько их не принимают всерьез! Честное слово, порой пропадает всякое желание их здесь держать… Впрочем, завтра я как раз собираюсь поехать в Ганновер к Рухе, выбрать себе какого-нибудь мальчика-шимпанзе лет трех-четырех. Туда только что завезли новую партию из Африки, целых четырнадцать штук.

Всю дорогу назад из Галле в Берлин ганноверские шимпанзе не выходили у меня из головы. Вечером я не стерпел и позвонил по междугородному телефону профессору Шмидту:

— Не выберете ли вы и для меня заодно хорошенькую шимпанзюшку? Дело в том, что выбраться туда я смогу не раньше воскресенья и не хочу, чтобы мне достался последний, самый плохой экземпляр, когда директора других зоопарков уже разберут что получше!

Три дня спустя я был уже в Ганновере. Надо сказать, что Ганноверский зоопарк очень отличается от всех других немецких зоопарков. Дело в том, что он принадлежит известной фирме по закупке животных «Рухе из Альфельда», имеющей свои филиалы в Нью-Йорке и Лондоне. Поэтому там всегда может статься, что сегодня посетителям продемонстрируют сразу более двадцати белых медведей, а назавтра уже ганноверцы смогут любоваться редким видом носорога, которого через две недели, после того как завезли сюда, отправят дальше, поскольку он следует транзитом из Африки через ФРГ в Южную Америку…

Но «наших» шимпанзе посетителям увидеть не пришлось. Павильон, в который их поместили, был отгорожен от публики массивной цепью, чтобы вновь прибывшие «транзитные пассажиры» могли прийти в себя, привыкнуть к европейской пище и к зоопарковским клеткам.

Самый большой самец-шимпанзе, ростом метр шестьдесят, впал в бешенство, как только мы переступили порог павильона. Что он только не начал вытворять! Его лицо исказилось, превратившись в сатанинскую маску, его дикий визг нас буквально оглушил, он схватил какую-то деревяшку и разнес ее в щепки о железную решетку! Однако служителя такой припадок отнюдь не вывел из состояния равновесия. Он преспокойно направился к клетке, уговорил беснующегося скандалиста протянуть ему руку и вложил в нее банан. Тот повиновался, однако не выпускал нас, возмутителей спокойствия, ни на секунду из поля зрения.

Когда мы стали медленно проходить вдоль остальных клеток, сидящие в них «постояльцы», большей частью помоложе, приветствовали нас исключительно радостно: некоторые даже хватали меня сквозь прутья за штанину, стучали рукой об пол и нетерпеливо подпрыгивали, приглашая с ними поиграть и повозиться. А в последней клетке сидели «братец с сестричкой» — два трогательных черных карапуза, тесно обнявшись и оглядывая нас полулюбопытным-полуробким взглядом. Когда мы зашли к ним в клетку, «братец» завопил что было мочи, метнулся к решетке и залез по ней на самый верх. «Сестричка» оказалась храбрей: она никуда не убежала, с интересом прислушивалась к нашим уговорам и под конец даже доверчиво протянула нам крошечную ручку. Наверное, не последнюю роль здесь сыграл и апельсин, который служитель извлек из своего кармана. Но выбор был сделан: девочка-шимпанзе поехала со мной в Берлин, а боязливый парнишка-шимпанзе — в Данию.

Врачебный осмотр показал, что Ула, так звали малышку, здоровый детеныш с ровными крепкими зубами, розовыми деснами, гладкой черной шерстью без проплешин и с упругим кругленьким пузиком. Но уж очень мала! Весит всего каких-нибудь три килограмма!

Уже готов транспортный ящик, в котором Ула должна следовать в Берлин в виде «груза повышенной скорости доставки». Но не успела закрыться задвижка дверцы, как в зарешеченном окошке мгновенно появилось испуганное, умоляющее личико с обиженно надутыми губами, прямо смотреть жалко! Обезьянка старается просунуть коричневый пальчик сквозь проволочную сетку и, как только перестает видеть возле своего окошка заботливое человеческое лицо, поднимает душераздирающий крик, ничем не отличающийся от требовательного плача грудного младенца. Пока ящик доносят из помещения приема багажа до перрона, крик этот становится таким пронзительным, что сбегаются провожающие со всего вокзала. Но стоит мне только наклониться к окошку транспортного ящика, как маленький горлопан тотчас же замолкает и мгновенно восстанавливается тишь и гладь — ну хоть не отходи!

Но вот поезд трогается, и я озабоченно пробираюсь из своего вагона в багажное отделение, чтобы посмотреть, как себя чувствует мой маленький пассажир. Это, кстати, не такое легкое дело — пробираться через переполненный поезд! Но волновался я напрасно: Улу я нашел вполне счастливой — двое приветливых проводников уже позаботились о ней и хлопочут вокруг клетки. Один как раз собирается налить ей в чашку сырой воды.

— Бедное животное, наверное, потому так и кричало, что пить хочет…

А другой уже держит наготове апельсин. И то и другое может вызвать у маленькой обезьянки, содержащейся на строгой диете, сильнейший понос, а то и еще что-нибудь похуже.

При моем следующем посещении я нахожу Улу крепко спящей. Она лежит на спине, а руки и ноги скрестила на животе. По-видимому, мерное покачивание вагона убаюкало ее не хуже, чем если бы она находилась в надежных руках своей матери-шимпанзе, покачивающейся на ветке дерева. Таким образом Ула и прибыла благополучно в Берлин.

Дома ей пришлось отвоевывать себе свое место рядом с двумя не слишком-то любезными и дружелюбными мальчишками, к тому же в это время у нас гостил еще и третий ребенок, приехавший на каникулы. Отвоевывала она это место, прямо скажем, не самым деликатным «девичьим способом», а энергично «расталкивая других локтями», на правах младшего члена семьи — пуская в ход крепкие челюсти и испуская громкие вопли.

Сначала она побаивалась этих шумных и бойких низкорослых людишек: как только они подходили, она сразу же спасалась бегством, проворно забираясь по мне наверх, и судорожно цеплялась своими ручонками за шею. Но стоило ей увидеть в окно играющих во дворе детей, как она тут же принималась громко смеяться и возбужденно стучать по стеклу руками. Заметив каменщиков, работающих у нас в палисаднике (мы пригласили их прорубить дополнительное окно в «обезьяньей комнате», предназначенной для Улы), она пришла в такой неописуемый восторг, что мы не на шутку испугались за свои оконные стекла. Охотней всего она немедленно приняла бы участие в работе этих людей.

Разумеется, Ула очень быстро сообразила, что не ей надо бояться мальчишек, а это им следует ее бояться. Теперь она зачинщик самых бешеных дикарских игр, таких, что начинает казаться, будто в доме не одна, а десять обезьян. Правда, кусается и дерется обезьянка в таких случаях только «понарошку». Но если ей захочется слезть с рук, а кто-то пытается ее удержать, или ребята отнимают у нее любимую игрушку, или уж очень чем-то досаждают и дразнят, тогда дело может закончиться настоящими кровоподтеками и слезами… Ро, наш старший, после подобных размолвок долго еще дуется на забияку и обходит ее стороной. Михаэль же не злопамятен — спустя два часа он уже забыл об укушенном месте!

Когда вся семья собирается за столом и, не дай Бог, забыли про нашу барышню, то легко может случиться, что кто-то из мальчишек с криком выронит ложку: обезьянка решила обратить на себя внимание, незаметно подкравшись под столом и пребольно цапнув зубами за ногу…

Кусается она вообще во всех случаях, когда чем-нибудь недовольна: то не хочет спать ложиться и не позволяет засунуть себя в клетку; не желает отдавать полную горсть соды, которую молниеносно выхватила на кухне из пакета. Дедушку она тиранит теми же способами, как это делают наши внучата. Он обязан безропотно таскать ее на плечах, непрестанно «брать на ручки» и играть с ней по первому же требованию.

Каждую минуту Уле приходится что-нибудь запрещать. То она принимается старательно выдергивать все цветы из цветочных горшков, то самозабвенно качается на портьере, словно на качелях; особое пристрастие она испытывает к швейной шкатулке с ее столь разнообразным содержимым; несмотря на строгий запрет, она при любом удобном случае находит способ завладеть ею и, усевшись на полу, рассыпает и раскладывает перед собой все эти роскошные драгоценности: пуговицы, катушки, тесьму, вязальные крючки и все прочее добро. Восторгу нет конца! А можно и так: вытащить из ящика с углем кусок угля и гонять его по всей квартире наподобие хоккейной шайбы. Потянуть за угол скатерть накрытого к обеду стола для нее так же заманчиво, как это было несколько лет назад для наших мальчишек, когда они были в том же возрасте, что и она. Ковры Ула охотней всего скатывает в рулон, картины на стенах заставляет опасно раскачиваться из стороны в сторону. Особое пристрастие питает она к нашему сервировочному столику на колесиках. Стоит ей им завладеть, как он уже в диком галопе несется через всю комнату под радостный визг обезьянки. В случае необходимости то же самое проделывают и стулья, хотя они и менее поворотливы. Впервые увидев, как печатают на пишущей машинке, Ула с замиранием сердца наблюдала за этим удивительным чудом. А несколько позже мы уже застали ее за тем, как она осторожно нажимала своими пальчиками на клавиши, пробуя одну за другой. Охотно она грызет углы подушек, занавески на окнах. Ула чрезвычайно интересуется всем, что способно двигаться или на чем можно прокатиться. Она хватается за дверные ручки и катается на дверях взад и вперед, отталкиваясь от стены. Самокатом ребят обезьянка пока еще воспользоваться не в состоянии, потому что мала ростом. Но она храбро садится на него верхом и пытается привести его в движение, раскачиваясь всем телом взад и вперед. В своей клетке ее редко увидишь сидящей на полу — вечно она виснет на прутьях решетки или на канатах, свисающих с потолка.

Когда Ула обнаружила, что доски пола в ее клетке можно приподнять кверху, она в один прекрасный день исчезла из дому. Ищем, ищем — нигде нет. В саду тоже нет. Но вскоре до нас донесся ее испуганный крик из граничащего с нашим садом городского парка. Попав в совершенно незнакомую обстановку, маленькая беглянка почувствовала себя внезапно ужасно одиноко и неуверенно. Поэтому, завидев издалека сторожа парка, Ула кинулась к нему со всех ног, ища у него спасения. Однако перепуганный сторож принял широко открытый плачущий рот за «оскаленную пасть» и счел благоразумным скрыться подальше от греха — «еще загрызет образина эдакая». Он поскорей забежал в свою сторожку и старательно забаррикадировал дверь, в которую Ула с воплем начала колотить кулаками.

Живя у нас в доме, обезьянка с каждой неделей становилась благовоспитанней и вскоре уже вела себя вполне прилично с окружающими. Теперь она скорей дала бы себя четвертовать, чем причинила бы своей приемной матери малейшую боль — даже в минуту растерянности от испуга, даже в крайнем раздражении: это просто исключено. Стоит той только протянуть ей навстречу руки, обезьянка моментально, не задумываясь, бросит любого, да еще и укусит, если тот попытается ее удержать!

Ей, ее хозяйке, разрешено даже мыть Уле лицо, хотя гримасы, которые она при этом корчит, выдают ее крайнее возмущение. Зато руки и ноги она разрешает мыть вполне добровольно, протягивая их одну за другой. А уж расчесывать шерсть щеткой — это пожалуйста! Только подойдешь к ней с щеткой и расческой в руках, как она тут же с готовностью протягивает обе руки. Ула вообще весьма чистоплотна и аккуратна. «На горшочек» она просится через совершенно определенные интервалы, так что в квартире все чисто. Даже тогда, когда она, заболев, спала в настоящей человеческой кровати, то поднялась среди ночи и, подойдя к краю постели, сделала свои дела на пол. Ведь шимпанзе и на воле никогда не испражняются в своих гнездах, которые сооружают себе на ночь. Ночуя на деревьях, среди ветвей, им не сложно избавляться от своих «отходов», роняя их вниз, на землю. Охотно Ула греется под кварцевой лампой. Но и на неприятные медицинские манипуляции над собой соглашается вполне добровольно, если их только проделывает ее любимица. Она открывает рот, если надо обследовать зубы; охотно отдает сворованные вещи, если ее за это пристыдят и выругают. Однажды, когда у нее случились какие-то неполадки с желудком, она, к нашему великому удивлению, не стала сопротивляться даже против клизмы.

Когда Ула пытается рассмотреть поближе патефонные пластинки, а ей это запрещают, то случается, что она из чувства противоречия старается продолжать запрещенное занятие нам назло. А за это уже полагаются шлепки. Получив по попе и выслушав нравоучения, обезьянка отправляется в угол. Там она сидит на корточках, скрестив руки на груди, страшно разобиженная и недовольная. Но надолго ее не хватает. Вскоре она начинает подпрыгивать на месте и вытворять разные фокусы, а если она видит, что мы смеемся над ее проделками, то стоит только отвернуться, как она уже исчезла с места наказания.

Ула любит покушать. Когда начинают накрывать на стол, она неизменно приветствует этот процесс громким «ух, ух, ух, ух!». Вскоре она уже научилась самостоятельно подносить ко рту стакан с чаем. Однако первое время беззаботно роняла его тут же, как только удовлетворяла свою жажду или он оказывался пустым. Четверть года спустя она уже аккуратно ставила пустую посуду назад на стол. Она любит выпрашивать куски, когда кто-нибудь из нас что-то ест. Не дашь — обидится и расстроится. Когда наша собака Бобби отняла у нее однажды печенье, Ула злобно бросилась за ней через всю комнату и, догнав, вцепилась зубами в ногу.

Если зажать в кулаке какое-нибудь лакомство, она будет стараться изо всех сил просунуть туда свои пальцы или попытается отогнуть ваши пальцы. Впрочем, не «кусочничать», а есть по-настоящему она начинает только во второй половине дня, ближе к вечеру, но уж тогда с волчьим аппетитом.

Однажды как-то Уле не давал покоя торт, которого ей не разрешили попробовать во время кофепития, а ей уж очень хотелось. Однако сдобный торт такой обезьянке ничего, кроме вреда, не принесет, поэтому его Уле и не дали. Тогда она взяла в руки вилку и, как бы рассеянно играя ею, нерешительно приближала руку все ближе к блюду с тортом: вилкой туда, вилкой сюда и, наконец, с самым невинным видом втыкает ее в крохотный кусочек торта и немедленно отправляет его в рот.

Ула ведет себя у нас в доме в нашей семье совершенно свободно, так, как вел бы себя маленький ребенок. Нам нужно, чтобы она резвилась и играла как ей вздумается, а мы бы имели возможность спокойно за ней наблюдать. Ведь для нас она не просто занятная живая игрушка, а представитель высшего отряда животных с высокоорганизованным мышлением.

На какие удивительные вещи способны человекообразные обезьяны, показали недавние опыты, проведенные зоопсихологом Йорксом.

Так же быстро они научились, крепко нажимая на рычаг другого аппарата, добывать из него виноград, виднеющийся в стеклянном окошечке. С тем же старанием они нажимали на рычаг, когда в окошке вместо ягод виднелся серебряный жетон, с помощью которого они затем из другого автомата могли получить виноград. Большая часть подопытных обезьян, видя за стеклом жетон, нажимала на рычаг с тем же усердием и столь же поспешно, словно там виднелись сами ягоды. Следовательно, «деньги» для них имели цену, равнозначную «товару».

Критической становилась ситуация в тех случаях, когда автомат с ягодами оказывался запертым и добытые в другом аппарате «монеты» нельзя было тотчас же выменять на лакомства. Некоторые из обезьян в таких случаях уже через десять минут прекращали раздобывание ненужных теперь «денег», другие же продолжали свое занятие даже тогда, когда автомат с ягодами оставался запертым в течение суток и раздобытые «деньги» никак не удавалось реализовать. Как видите, «вера в прочность валюты» и у обезьян бывает неодинакова…

Различные особи отличаются и по своей жажде накопительства: когда жетоны нельзя было тут же превратить в виноград, большинство обезьян накапливало себе их впрок от пятнадцати до двадцати штук. Но были и такие, которым хватало от двух до трех. Если обезьянам заранее давали в руки «капитал», состоящий из пятнадцати монет, они «дорабатывали» к ним еще в среднем примерно пять штук и на этом останавливались. А стоило повысить их «исходный капитал» до тридцати монет, они добывали к ним еще не больше двух или трех из автомата.

Вскоре шимпанзе Йоркса научились понимать разницу между различными жетонами, оценивать их «покупательную стоимость». Когда они уяснили себе, что за серебряный жетон им удается раздобыть из автомата одну ягоду, а за красный — извлекать из другого аппарата сразу десять ягод, они стремились уже получать только красные жетоны. Вскоре обезьяны научились почти безошибочно пользоваться жетонами разного цвета. В зависимости от того, что они ощущали — голод или жажду, они добывали себе из аппаратов либо синие (еда), либо желтые (питье) жетоны. А еще один, третий сорт жетонов служил для открывания дверей, ведущих в соседнее помещение. Стоило в их игровой комнате появиться белой крысе или оператору с камерой — и то и другое наводило страх на обезьян, — как они тут же кидались разыскивать нужного цвета жетон, чтобы поскорей открыть дверь и улизнуть в соседнее помещение. Так же они поступали, заслышав знакомые шаги в этом соседнем помещении.

Йоркс проделывал еще и следующий опыт. В одной клетке он устанавливал автомат с ягодами, а в соседней с ней клал на столик необходимые для добычи ягод жетоны. Обезьяна, сидящая в клетке с автоматом, принималась всячески выклянчивать у соседа жетоны и в конце концов получала их. Раздобыв себе из автомата ягоды, обезьяна их тут же съедала, не помышляя о том, чтобы поделиться добычей с соседом. В лучшем случае она протягивала ему сквозь прутья решетки… кожуру от апельсина.

«А вы не боитесь, что эта зверюшка от вас убежит, если дверь на улицу останется открытой?» — обеспокоенно спрашивали меня не раз мои знакомые.

Но волновались они зря. Пока что дело обстоит как раз наоборот: Ула боится, что мы от нее убежим. Когда она резвится на деревьях в саду, то тут же с криком слезает и кидается вслед за нами, как только мы направляемся к дому. С поднятыми кверху ручонками она несется к нам, чтобы ухватиться за ногу, забраться на руки и обнять за шею. Когда летом ее запирают в садовую вольеру, она, завидя кого-нибудь из нас, поднимает неистовый визг. Прокричав так в течение нескольких дней, она до того охрипла, что мы больше не решались оставлять ее в одиночестве.

Иногда я разрешаю Уле, мирно восседающей на моих коленях, тщательно меня обследовать. В таких случаях она осторожно ощупывает мои глаза, а еще охотней очки, дергает за волосы или осторожно просовывает свою руку в мой рукав. В случае какой-нибудь провинности нет никакой необходимости ее по-настоящему сурово наказывать: нескольких шлепков вполне достаточно, чтобы она их надолго запомнила. Если ее начать громко ругать, она сразу же очень смущается и старается поскорей «помириться» — складывает губы трубочкой для поцелуя. Как и большинство других обезьян, она охотней разрешает трогать себя за голову и протягивает человеку скорей губы, чем руки, если не испытывает к нему полного доверия. По-видимому, подвижные и умелые руки представляют для обезьян значительно большую ценность, которую следует беречь сильнее, чем оснащенную крепкими зубами пасть. Поэтому руки, когда животное чего-либо боится, неизменно прячутся за спину. Когда же Уле кто-нибудь нравится, она охотно протягивает к его рту свою ручку, однако всегда тыльной стороной кверху. Жест же особого доверия — это протянутая ладонью кверху рука с растопыренными пальцами. А становясь еще доверчивей, она старается засунуть пальцы приятному собеседнику прямо в рот… Своей приемной матери она даже разрешает удерживать свои пальцы зубами и притом довольно болезненно прикусывать — той все дозволено. Случись позволить себе подобное кому-нибудь другому, обезьянка тотчас бы жутко обозлилась, а у хозяйки она лишь молча старается другой рукой разжать зубы. Но и хозяйка однажды страшно перепугала ее, подойдя к ней в необычной шляпе и черном меховом манто. Ула даже попыталась укусить ее и боязливо бросилась прочь. Меховая шуба и потом еще долгое время оставалась «опасным страшилищем…».

Два месяца меня не было дома, и во время экспедиции я почти позабыл о том, что в квартире у меня живет и проказничает маленький черный бесенок — детеныш-шимпанзе. Узнает ли Ула чужого дядю в незнакомой одежде, да еще с бородой, которую я успел отрастить? Но, смотрите-ка, вот она уже несется ко мне через всю комнату, исторгая свое восторженное «ух, ух, ух», подает мне руку и даже протягивает губы для поцелуя!

Неужели узнала? Восторженные папаши, которых подобным же образом после разлуки встретил бы так их полуторагодовалый ребенок, не усомнились бы в этом ни на минуту. Но я ведь зоопсихолог, давно веду наблюдение за животными и отношусь к этому вопросу более критически. Я знаю, что все это еще не доказательство того, что Ула меня «узнала». Она ведь зачастую столь же радостно приветствует совсем незнакомых людей, которые ей чем-то показались привлекательными: садовника, пришедшего подстричь газон, прачку, которая приходит стирать белье, или навестившего нас дядю, которого увидела впервые в своей жизни.

Более взрослые человекообразные обезьяны, как правило, не скоро забывают близких людей. Так, когда профессор Брандес, прежний директор Дрезденского зоопарка, после двухлетнего перерыва снова посетил обезьянник, шимпанзиха Зана уже издали узнала его по голосу и приветствовала громкими восторженными воплями. А молодой самец-орангутан, которого Брандес вырастил из крошечного детеныша, молча, как это водится у орангов, преследовал его взглядом и без малейшего сопротивления позволил ему обследовать себя, охотно открывая рот и показывая зубы.

Но Ула ведь еще очень мала. В ее полуторагодовалом возрасте мы не вправе ожидать от нее большего в смысле разумных действий, чем от ребенка чуть более старшего возраста. Такой ребенок мало в чем превосходит обезьянку.

Так, американский исследователь Келлог растил своего семнадцатимесячного сына совместно с шимпанзе четырнадцати с половиной месяцев от роду. В этом возрасте обезьянка Гуа, безусловно, превосходила по сообразительности человечка Дональда. Вот такой пример.

Келлог подвесил к нитке, свисающей с середины потолка в комнате, где играли малыши, кусок кекса. Висело лакомство на такой высоте, что достать его можно было, только пододвинув стул. У стены стоял стул, и вскоре малыши, возясь друг с другом, случайно обнаружили, что, выдвинув его на середину комнаты, можно достать кекс. Сообразив это, они в течение нескольких дней безошибочно доставали себе угощение. При этом стул неизменно передвигался справа (где он стоял у стены) налево.

Однако последующий ход событий весьма озадачил исследователя: когда стул поставили на другое место, малыши, вместо того чтобы пододвинуть его под висящее лакомство, принялись сдвигать его с исходной точки влево, так, как делали это все предыдущее время. Следовательно, они запомнили само движение, а не его цель, как это часто наблюдается и у животных, и у детей. Здесь оба — и ребенок и детеныш-шимпанзе — повторяли лишь заученное движение, а не действовали обдуманно. Правда, вскоре они, передвигая стул по комнате из стороны в сторону, нашли все-таки удобное место, откуда можно было достать подвешенное лакомство. Однако обезьянка нашла его значительно быстрей, чем дитя человеческое…

Подобные опыты показывают, что на ранней стадии развития человекообразные обезьяны в отдельных аспектах своих умственных способностей превосходят детей человека.

Обогрев под кварцевой лампой, содержание в теплой спальне и обдуманная диета — еще далеко не все, что необходимо такому беби-шимпанзе. В первую очередь ему обязательно нужна любовь. Если такая зверюшка без матери попадает в чужую, непривычную обстановку, то может докричаться до полусмерти, если никого не окажется рядом, кто бы над ней сжалился и взял на руки. Дело в том, что у каждого детеныша шимпанзе существует врожденное стремление за кого-нибудь уцепиться и прижаться, ища защиты, тепла и ухода. Новичка, взявшегося ухаживать за человекообразными обезьянами, подобная их реакция почти пугает.

Стоит лишь приоткрыть транспортный ящик, как несчастное создание, громко плача, протискивается сквозь образовавшуюся щель и с криком бросается первому попавшемуся на шею, крепко обхватывая ее руками и ногами. Только так обезьянка чувствует себя в безопасности и вскоре, успокоившись, затихает. Уложить такое существо спать в его клетку — дело совсем не легкое. Завидя свою клетку с корзинкой для спанья, обезьянка старается как можно крепче обхватить шею человека. А стоит лишь попытаться разжать эти судорожные объятия, как раздается душераздирающий плач и крик. Иной раз она в своем отчаянии может даже укусить. Оказавшись все же в клетке, малыш способен впасть в настоящее бешенство. Начинает рвать на себе волосы, лупит кулачками об пол или падает на спину, брыкая во все стороны ногами, как это делают иногда капризные дети. Но стоит лишь уйти, погасив свет в комнате, как обезьянка вскоре смиряется со своей участью и, убедившись, что никого поблизости нет, укладывается спать в корзинку, скрестив руки и ноги на груди. Стоит же лишь кому-то вновь приблизиться к клетке, как изъявления полного отчаяния начинаются заново. Так что лучше больше не появляться!

Именно поэтому в зоопарках (если там вообще соглашаются принять таких маленьких шимпанзе) стараются взять сразу двух детенышей примерно одного возраста. И хотя их приходится обязательно обоих одновременно брать на руки, но зато, опуская на пол, можно не бояться того, что они поднимут крик. Надо только делать это очень быстро, чтобы обезьянки тут же ухватились друг за друга, — и тогда все будет в порядке.

Попытки подсунуть маленькому шимпанзе «искусственную мамашу» из меховой подушки, чтобы он мог за нее уцепиться, не дали положительных результатов: такие «куклы» в течение короткого времени оказывались разорванными в клочья.

Рожденный во Франкфуртском зоопарке детеныш-шимпанзе только к семимесячному возрасту начал отваживаться сидеть на некотором расстоянии от своей мамаши, не держась за ее шерсть. До этого детеныш оказывал матери каждый раз ожесточенное сопротивление, когда она пыталась отцепить от себя его ручонки и отсадить подальше. Чтобы научить его ходить, самке тоже приходилось держать его сначала за обе ручки. Затем она начала ставить его возле решетки, заставляя держаться за нее руками, а сама отходила примерно на метр и старалась подманить детеныша к себе. Но ничего, кроме отчаянного протестующего крика, из этого не получалось, и мамаше приходилось сдаваться, протягивать свою длинную руку и прижимать своего вопящего отпрыска к груди. Только очень постепенно малыш научился подползать к ней, елозя попкой по полу, и лишь в возрасте одиннадцати месяцев научился наконец пробегать «на полусогнутых» пять-шесть метров.

По-видимому, непреодолимое желание виснуть с утра до вечера у кого-нибудь на шее у шимпанзенка, живущего в доме человека, в семье, постепенно ослабевает. Особенно тогда, когда ему не грозит постоянное сидение в клетке.

Ула, конечно, явно испытывает громадное удовлетворение, когда хозяйка ее повсюду таскает с собой. Она отчаянно защищает эту привилегию — и стоит только кому-нибудь попробовать ее снять, она тут же его укусит. Однако большую часть дня маленький бесенок свободно носится по дому. Да и для укладывания на ночь уже не требуются две персоны, чтобы суметь водворить ее в клетку. Теперь в большинстве случаев все обходится вполне мирно: малышка за несколько первых недель, проведенных в доме, поняла, что никакими скандалами, с криком и кусанием, ничего не добьешься.

Только так можно обходиться с шимпанзе, о которых ведь известно, что они самые вспыльчивые и нервные среди человекообразных обезьян. Битьем здесь ничего не сделаешь.

Настроение и поступки взрослых шимпанзе зачастую абсолютно непредсказуемы. Если, к примеру, каждый раз, подходя к клетке, протягивать им лакомство, они легко могут впасть в бешенство и поднять скандал, если когда-нибудь вдруг забудешь это сделать.

Когда Улу хозяйка отругает или отшлепает, она иногда может страшно разозлиться и укусить… совершенно непричастного к ее наказанию человека, просто оказавшегося случайно поблизости. Но никогда не хозяйку! Хозяйка неприкасаема. А свою злость ведь можно выместить и на ком-нибудь другом…

Исследователь животных Штеммлер рассказывает, что однажды шимпанзе, к которому он зашел в клетку, выкрал у него из кармана ключи от клетки. А поскольку обезьяна прекрасно знала, как обращаться с этим предметом, ситуация стала весьма опасной. Тогда Штеммлер начал дико кричать (на обезьяний манер), чем явно смутил воришку: тот неохотно протянул ему ключи. Но опытный исследователь знал, что попытка взять ключи из протянутой руки все же может привести к припадку бешенства у шимпанзе. Поэтому он продолжал орать не своим голосом, пока обезьяна не положила ключи ему обратно в карман. Если бы он начал тянуть за связку ключей, зажатую в руке шимпанзе, тот тут же бы стал злобно сопротивляться наглецу, посягнувшему на его «добычу».

Так что, как видите, очень важно уметь различить по поведению животного его настроение и знать, что у него на уме, а потом уже действовать, исходя из этого. Но вот чего никогда нельзя делать — это убегать от нападающей обезьяны или испуганно отшатываться перед ее ложным выпадом (которым они, как правило, стараются устрашить противника), потому что тогда такая обезьяна легко может убедиться в своем большом физическом превосходстве над человеком. А зная это, она впоследствии в каждом случае недовольства будет беззастенчиво им пользоваться.

Именно потому, что шимпанзе в возрасте восьми — одиннадцати лет, достигнув половой зрелости, обладают уже огромной силой и часто делаются агрессивными (учитывая при этом их необычайную ловкость и смекалку), неизменно приходится опасаться того, что они изыщут способ вырваться из заточения. Следовательно, при содержании шимпанзе надо добиваться, чтобы уже с самого начала быть с ними, что называется, «на ты», найти общий язык. Отношения должны постепенно стать самыми доверительными.

Так как же все-таки надо воспитывать обезьяну?

— Я предпочитаю молодых шимпанзе, которые пытаются на меня напасть, — сказал один мой знакомый, хороший знаток человекообразных обезьян, — чем тех, которые боязливо забиваются от меня в угол клетки. Потому что такие обезьянки обычно уже приобрели горький опыт от общения с людьми. А вот карапуз, который смело на меня наступает, тот еще не знает, что я такое собой представляю. Он вскоре поймет, что со мной можно подружиться и кусать меня совершенно не за что. С новичками я поступаю обычно так: сначала кладу корм в клетку и остаюсь сидеть рядом, пока он ест. Постепенно новички становятся все доверчивей и вскоре уже берут корм у меня из рук. А потом дело уже на мази — обезьянки начинают сначала робко, а потом смелей исследовать мои руки, затем лицо. Это должно происходить именно только таким образом: инициатива сближения должна всегда исходить только от них, а не наоборот. Каждая моя попытка погладить их или подержать за руки встречалась бы недоверчиво или вызывала бы даже стремление убежать. В клетку предпочтительно вползать на четвереньках, изображая из себя в некотором роде обезьяну, потому что выпрямившийся во весь рост большущий человек действует на малышей шимпанзе устрашающе. Когда животные уже попривыкнут ко мне, играют со мной или дразнят меня, тогда и я, как бы играя, могу запустить свои пальцы к ним в рот, исследовать зубы, пощупать их руки и ноги, но вначале только во время игры, и еще не скоро наступит тот день, когда они разрешат себя спокойно обследовать всерьез.

Только тогда, когда человекообразная обезьяна разрешит врачу себя обследовать, притом дотрагиваться до болезненных мест и в неудобной для себя позе, можно считать ее по-настоящему ручной. Но именно этого необходимо добиваться, общаясь с молодым шимпанзе, потому что иначе позже, когда он заболеет или поранится, его нельзя будет ни обследовать, ни лечить.

Можно только удивляться, что позволяет с собой делать обезьяна, если только она подружилась с человеком. Я, например, собственноручно вырвал зуб у моей макаки-резус по кличке Рези, и никому не пришлось ее при этом держать, а тем более связывать. Один знакомый рассказывал мне, что крупному самцу-шимпанзе необходимо было удалить очень болезненный зуб. Он расшвырял в стороны четырех служителей, которых позвали, чтобы удержать его в кресле. Своему же служителю он разрешил без малейшего сопротивления удалить больной зуб. А свинохвостый макак даже позволил своему владельцу ампутировать себе гангренозный хвост и героически терпел боль, пока он натягивал кожу на культю и зашивал, не издав ни одного крика и не оказав никакого сопротивления. При этом его не пришлось даже связывать.

Вот и наша маленькая Ула разрешила нам себя обследовать и лечить. Только с лекарствами ничего не получалось: все, что имело неприятный вкус, она и так всегда отвергала, но и сладкие дражированные шарики она не желала глотать, потому что, когда обезьяны болеют, они вообще ничего не едят.

От любой опасности Ула спасается не на деревьях или на шкафах, а кидается к кому-нибудь из нас и быстро взбирается на руки. Если вы хотите, чтобы ваша обезьяна впоследствии от вас не удирала, ей надо предоставить полную возможность резвиться на дереве в вашем саду, что к тому же совершенно необходимо для такого активного животного, которому, требуется постоянное движение, возможность полазать, покачаться, побеситься. Если обезьяна не желает или боится спуститься с дерева на землю, за ней приходится лезть вслед, чтобы ее оттуда достать (хочешь стать воспитателем обезьян — учись лазать). Разумеется, дерево для этой цели надо выбрать предварительно: оно должно стоять особняком, чтобы обезьяна не могла перебраться с него на стоящие рядом деревья. Иначе она быстро сообразит, что при таких условиях ее невозможно будет поймать. Если же обезьяну несколько раз снять с отдельно стоящего дерева, то она вскоре начнет и сама с него спускаться на ваш зов.

Мою макаку-резус Рези в свое время сильно напугал заряд дроби, пущенный в нее из рогатки. Он произвел прямо чудодейственный эффект. И хотя несколько дробин не могли причинить особой боли такой крепкой, малочувствительной зверюшке, тем не менее она в ужасе бросилась ко мне со всех ног. Впоследствии хватало уже только одного вида рогатки, чтобы Рези моментально возвратилась на зов. По-видимому, обезьян приводит в полное недоумение и нагоняет страх то обстоятельство, что человек способен причинить им боль даже тогда, когда они находятся от него на недосягаемом расстоянии. Но если обезьянка добровольно вернулась, то наказывать ее за побег абсолютно неверно. Она никогда не поймет, за что же ее наказывают, — она ведь пришла! Поэтому приходится беглеца, после того как он окажется снова у вас в руках, еще в довершение и нахваливать и ласкать. Даже тогда, когда, кажется, готов лопнуть от злости!

Как часто, между прочим, пренебрегают этим правилом и в воспитании молодых собак!

Весь наш дом Ула рассматривает как игрушечный магазин, в котором она по своему усмотрению может играть любой вещью. Не обходит она своим вниманием и игрушки наших ребят. Наш старший, Ро, каждый раз чуть не плачет, обнаружив, что Ула опять, в который раз, распаковав коробку с игрушечной железной дорогой, растащила отдельные детали по комнатам и не желает отдавать…

Вот, правда, всякие заводные игрушки, которые способны двигаться сами по себе, вызывают неизменный страх у маленького шимпанзе. Зато она подолгу и самозабвенно может играть со спичечным коробком: высыпать из него и снова собирать спички. Поначалу Ула охотно задувала зажженные спички, но только до тех пор, пока не обожглась об одну из них. Она деловито выгребала все кубики из ящика, раскидывала их по всему полу, а затем, с сознанием исполненного долга, усаживалась посреди этого разгрома, прижимая к себе своего любимца — большого плюшевого мишку. Этого уже весьма потрепанного медведя Ула полюбила всей душой: повсюду таскала его за собой, втаскивала с огромным усилием на диван или кресло и усаживалась рядом. А если его отнимали, то с воплями бежала следом.

Однако поначалу Ула привыкала к этому большому, лохматому компаньону с трудом. Должно было пройти довольно много времени, прежде чем она прониклась к нему доверием. Дело в том, что обезьянка вообще страшно боялась любых кукол и плюшевых зверей. Знакомить ее с ними, насильно подсаживая их к ней или беря вместе на руки, дело абсолютно безнадежное: Ула в таких случаях судорожно вцеплялась в нас либо старалась улизнуть, да еще и укусить от волнения. Если оставить «страшное существо» в комнате и самим уйти, обезьянка будет долго наблюдать за ним из надежного укрытия, следить за тем, не пошевельнется ли оно. Постепенно и осторожно она подходит ближе, затем делает ложный выпад в сторону «противника» и начинает скакать как бешеная вокруг него, колотя ногами и кулаками об пол. Но если и тогда ничего не происходит, она берет какую-нибудь другую (уже привычную) игрушку или знакомый предмет и пододвигает поближе к новичку или бросает им в него. И только когда после всех этих тщательных предосторожностей ничего ужасного не происходит, Ула постепенно смелеет и, убедившись в полной безобидности новичка, начинает с ним знакомиться, а иной раз может и подружиться. Вот с деревянной лошадкой-качалкой она так и не нашла «общего языка», наверное из-за ее подозрительного качания взад и вперед…

Зато другая игрушка, а именно маленькая плюшевая обезьянка, которую принесла одна наша знакомая, завоевала ее расположение с первого взгляда. Она приветствовала ее своим восторженным «ух, ух, ух», а когда игрушку снова упаковали в пластиковый пакет, она ухватилась за него руками и трясла до тех пор, пока игрушка из него не вывалилась.

Любимая игра Улы — ухватиться рукой за ножку стола и носиться по кругу наподобие аттракциона «гигантские шаги». Должен заметить, что и игра в «пятнашки» или «салочки» тоже отнюдь не наше, человечье, изобретение. В нее ведь с упоением играют также котята, лисята и косули. А для Улы это еще прекрасная возможность нас «подразнить». Сначала она с вызывающим видом, стуча ногами и руками об пол, выбегает нам навстречу, но стоит попробовать ее схватить, как она опрометью бросается под стол или под другую мебель, куда мы не в силах последовать за ней. Если мы не расположены с ней играть, а ей очень хочется, она начинает теребить нас за одежду, может даже укусить за ногу или сотворить что-нибудь недозволенное — важно лишь вывести нас из себя и заставить за ней побегать. Если мы не выдерживаем характер и, осыпая ее проклятиями, пытаемся изловить хулиганку, она бывает очень довольна: добилась своей цели. Преследование превращается в увлекательную и азартную игру в «пятнашки»… Ну как тут на нее всерьез сердиться?

Зимой, когда не стало бананов и было мало свежих фруктов, Ула поскучнела, стала вялой и хворой. Анализ крови, сделанный ей в детской клинике, объяснил причину отсутствия у обезьянки аппетита: малокровие. Поскольку в строении организма человекообразных обезьян мало принципиальных различий с нами и, уж во всяком случае, у нас с ними значительно больше общего, чем с любым нашим домашним животным, то человеческий доктор, зачастую лучше может определить причину недомогания шимпанзе, чем ветеринар.

Поначалу Ула была самым сенсационным пациентом во всей клинике, но вскоре выяснилось, что она и один из наиболее послушных и терпеливых. Когда обезьянку приносили в ее белой бельевой корзинке, она с самым серьезным видом протягивала руку для приветствия врачам и сестрам и не сопротивлялась во время обследования (важно было лишь, чтобы один из членов семьи при этом присутствовал). Решено было сделать Уле переливание крови, которое должно было резко улучшить ее состояние. Определили группу крови (у человекообразных обезьян схожие с человеком группы крови). В качестве донора предложил свою кровь требуемой группы «А» наш приятель, кинорежиссер, снявший очень интересный научно-популярный фильм об Уле.

Однако влить обезьянке донорскую кровь оказалось делом отнюдь не легким. Ведь даже маленькому ребенку значительно трудней попасть иголкой шприца в вену на руке, чем взрослому человеку. А у Улы не только вена была тонкой, да еще и кожа грубой: прокалывалась она с трудом, а под ней вена все время ускользала в сторону, и мы все втроем — два врача и я — целых двадцать пять минут возились с ней и никак не могли попасть куда следовало. А Ула покорно протягивала нам свои худенькие ручки, то одну, то другую, и с интересом следила за нашими манипуляциями. В какой-то момент она сама ухватила иглу, пытаясь уколоть себя в руку.

Густая, почти черная кровь, стекающая в пробирку из руки донора, оказала на обезьянку совершенно чудодейственный эффект. Во всяком случае, в тот момент. Маленькое вялое существо ожило буквально на глазах. Кровоточащие десны после всего лишь одноразового введения значительной дозы витамина С на другое утро уже пришли в норму. Во всех старых книгах об обезьянах можно найти упоминание о своеобразной «гнилостности ротовой полости», свойственной этим обезьянам. По-видимому, эта болезнь зачастую нападала на обезьян, которых прежде везли в Европу долгим морским путем. Лечили ее ежедневным втиранием в десны лимонного сока, и, как правило, спустя четыре — шесть недель болезнь удавалось побороть. Совершенно ясно, что «гнилостность рта» была не чем иным, как цингой, вызываемой недостатком витамина С в организме. Потому что на сегодняшний день, когда время перевозок значительно сократилось и обезьянам на современных судах обеспечена полноценная фруктовая диета, болезнь почти полностью отступила.

Заболевание же у нашей Улы можно было рассматривать как наглядный пример того, что обезьяны, привыкшие почти полностью питаться растительными кормами и фруктами, нуждаются в значительно большем количестве витамина С, чем мы, люди. Та порция витамина, которой хватает для нас, чтобы остаться здоровыми, для них совершенно недостаточна, чтобы уберечься от цинги.

А то, что у человекообразных обезьян схожие с нашими группы крови, многих людей весьма поражает. Но общность наша на этом отнюдь не ограничивается! Известно, что реакция связывания белка позволяет выяснить принадлежность следов крови. Зачастую человеческая жизнь зависит от того, удастся ли следствию доказать, что кровяные брызги на топоре — следы человеческой, а не куриной крови. Эти пробы крови позволяют отличить бычью кровь от свиной, кошачью от тигровой, заячью от барсучьей и так далее. Однако установить подобную разницу между ослиной и лошадиной, собачьей и волчьей кровью не удается, потому что эти животные слишком близкородственны между собой и имеют общих предков. Вот и шимпанзе никак не отличишь от человека по анализу крови…[1]