"Психадж" - читать интересную книгу автора (Благов Владимир)

Глава 8. В чужом теле

Сквозь бело-молочный туман забытья, сквозь цветные сполохи сновидений, сквозь завесу кромешного мрака просочился розовый утренний свет. Одновременно резко возникли звуки: взволнованное воркование голубей за окном, шелест шагов за дверью, чье-то близкое неровное дыхание. Специфический больничный запах объяснил очнувшемуся, где он находится.

Человек открыл глаза и улыбнулся, разглядывая тень оконного переплета на потолке. Потом скосил глаза влево и вправо — огляделся по сторонам. Слева не было никого, а справа сидел на койке старик в грязной майке и мятых пижамных брюках. Правая рука его — по локоть в гипсе — висела на перевязи, левой старик неустанно поглаживал свои впалые щеки с трехдневной щетиной.

— Ну, что скажешь, мил-человек, очнулся?

— Курить, дед, охота по-страшному.

— Этак сразу-то? Да еще в палате…

— Веришь, дед, тыщу лет будто не курил!

— Ну, гляди… «Беломор» будешь?

— Спрашиваешь! — человек попробовал повернуться набок, и тут его тело пронзила острая боль.

— Дурень! — прикрикнул на него старик. — Поломанный весь, а туда же… Лежи уж. Как звать-то тебя? — спросил он, немного смягчаясь, шаря рукой под подушкой в поисках «Беломора».

— Сергей.

— Серега, значит. А меня Кузьмичом зови. Это и просто, и уважительно… На вот! — дед протянул собеседнику мятую папиросину, щелкнул у лица зажигалкой. И все это быстро, ловко, хотя и одной левой.

Лежащий сделал первую затяжку и зашелся неудержимым кашлем — кашлем никогда не курившего человека. Папироса упала на пол. Старик ругнулся, подобрал ее с пола и метко бросил в открытую форточку.

— Велено было врача позвать, или сестру, как только ты очухаешься, — проворчал он. — А я, дурак, начал с тобой лясы точить! Ну, прокашлялся, что ли?

— Ладно, дед, зови сестру.

Тем временем дверь открылась, и в палату вошел пожилой врач в безукоризненно-белом халате. Он с неприязнью втянул ноздрями воздух и строго посмотрел на Кузьмича. Старик сделал невозмутимое лицо. Врач подошел к кровати Лебедянского.

— Здравствуйте, Вениамин Александрович. Я — заведующий отделением профессор Яковлев, — первым долгом представился он, подсаживаясь к кровати больного. Услышав, что мнимого «Сергея» зовут совсем по-другому, Кузьмич фыркнул и отвернулся к стене. Врач продолжал. — Вы помните, что с вами произошло?

— Помню аварию… Жена моя… она погибла?

— Будьте мужественны. Примите мои соболезнования.

— Ясно, — Лебедянский вздохнул. — А я вас сразу узнал, профессор. Это ведь вы меня оперировали?

— Вас оперировал доктор Долгушин.

— Странно… Врезался в память ваш голос… и глаза.

— Ну, может быть, внешнее сходство с кем-то из ваших знакомых? — Яковлев пожал плечами. — Не обращайте внимания. Скажите лучше, как вы себя чувствуете?

— Сносно. Голова только болит. Скажите, дочь моя не приходила?

— Звонили ваши родственники, справлялись о вас. Оставили телефон: просили сообщить, как только вы придете в себя. Позвонить им?

— Ну что вы! Вы лично…

— Это меня не затруднит.

— В таком случае буду весьма вам признателен. Так, как насчет дочери?

— Приезжал Данилевич, очень о вас беспокоится. Сказал, что обо всем позаботится лично. О дочери тоже.

— Понятно… Ну, а со мной… что-то серьезное?

— Смотря что считать серьезным. Переломы обоих голеностопов и кисти правой руки, сильный ушиб грудной клетки и три сломанных ребра. Ну и естественное в такой ситуации сотрясение мозга. Еще легко отделались.

— Как долго я у вас пробуду?

— Да уж месяц-другой отдыха вам обеспечено.

— И все-таки странно. Будто только вчера вас видел. Именно во время операции.

— Исключено. Я оперировал другого человека — водителя той злополучной машины.

— Правда? Ну и как он?

— Скончался.

— Жаль. Незаурядный был человек: я успел с ним познакомиться.

— Я вижу, вы утомились, — Яковлев встал и направился к двери. — Родственникам вашим сейчас позвоню. Отдыхайте.

— Ишь, конспиратор, — проворчал старик со сломанной рукой, когда врач удалился. — Для одних — Сергей, для других — Вениамин.

— Ты, Кузьмич, на меня не обижайся: в мозгах у меня чуток заклинило. Сразу, понимаешь, не въехал, КТО я. Думал, Сергей, а выходит — Вениамин. Только, чур, уговор, Кузьмич: никому ни гу-гу, а то, не дай Бог, в желтый дом упекут.

— Хохмишь! — с укором бросил старик. — Жену-то не жаль?

— Да как тебе сказать, дед, — сразу посерьезнел Лебедянский. — И да, и нет. Жена-то только наполовину моя… была.

— А-а-а! — протянул Кузьмич. — Изменяла?

— Ну почему так буквально?! Все гораздо сложнее — головоломка какая-то. Разве объяснишь…

— А дочка как к тебе относится?

— А кто ее знает. Не любит, наверно: не за что… Вот выросла дочь, невеста уже, а я, оказывается, ее совсем не знаю. Парадокс?

— Эх, вы, интеллигенты! Кругом у вас парадокс, — проворчал Кузьмич и, взяв с тумбочки пачку «Беломора», заковылял к двери. — Пойду, подымлю.

«Иди, Кузьмич, дыми, — подумал Лебедянский, устало вздыхая. — А мне необходимо собраться с мыслями. Кто я на самом деле? Я не могу с уверенностью сказать, что я — это я. Я то и дело ощущаю в себе самом присутствие постороннего человека. Но этот посторонний неуловимо меняет свой облик: он то Сергей, то Вениамин. Что со мной: раздвоение личности, или продолжение психаджа? Почему, придя в себя, я назвался Сергеем, если для окружающих продолжал оставаться Вениамином? Да, я помню это пригрезившееся мне странствие душ, этот мнимый психадж. Я помню приговор Господа, по которому моя душа должна занять освободившееся тело Лебедянского, или, наоборот — в мое тело должна вселиться неугомонная душа этого шофера. Так, может, ЭТО уже свершилось? А вдруг что-то не заладилось, и в теле, которое я по привычке считаю «своим», сейчас обитают две разные души. Как не сойти с ума, созерцая мир и трактуя его проявления с разных точек зрения одновременно? Если невозможно избавиться от этого гнетущего ощущения, то, как минимум, необходимо тщательно скрывать мое состояние от ближних моих. Странно, но сейчас я не питаю ровно никаких чувств ни к моей покойной жене, ни к моей дочери Лере… Впрочем, о чем это я?! Ведь у меня — ДРУГАЯ семья, МОЯ семья. Которая, кстати, в это время оплакивает меня и не догадывается о моем чудесном перерождении. Как смогу я подать знак того, что я жив, если я сейчас в чужом теле, если для любимых моих я обречен оставаться чужаком?! Нужно ли это им? Не знаю. Но мне, если уж я прошел и рай, и ад, мне это позарез нужно! Как этого добиться — вопрос не из легких, но все же вопрос разрешимый. Древние говорили: возьми себе в помощники время, оно твой единственный лекарь…

Неужели можно признать реальностью мой бред на грани жизни и смерти? А может, я просто сошел с ума?.. Хотя, нет, сумасшедшие обычно не подвергают сомнению свою психическую нормальность. Но что со мной случилось, как это назвать: переселение душ, раздвоение личности, или просто одержимость? Станет ли моя дальнейшая жизнь историей доктора Джекила и мистера Хайда, или же я заговорю по-китайски, начну узнавать незнакомых мне в прошлом людей, как только что в случае с доктором Яковлевым. Ведь не видел его Вениамин никогда в жизни, видел только я, да и то одно мгновение между бредом и явью… Боже мой! Да ведь я рассуждаю то от имени Сергея, то от имени Вениамина! — спохватился Лебедянский. — Неужели я не смогу контролировать самого себя?!»

Эта последняя мысль принесла с собой чувство полного изнеможения. Лебедянский понял, что утомлен, глаза его сами собой закрылись, и он уснул. Ему ничего не снилось. Сознание и подсознание делили сферы влияния в его мозге…

…Спустя два часа Вениамин проснулся как по звонку и увидел слева от себя — на кровати — еще одного больного, парня лет тридцати. Голова его была плотно забинтована. Виднелись только глаза, кончик носа и губы, да сбоку торчало распухшее фиолетовое ухо. По засохшему желто-розовому пятну на бинтах угадывалась рана на затылке. Правая рука и левая нога парня были в гипсе, и за спинкой кровати стоял облезлый костыль.

— Нашего полку прибыло? — глухо пробормотал из-под бинтов парень. — Проснулись? Если вы не против, можно поговорить. Вас как зовут?

— Вениамин.

— А давеча Сергеем назвался, — вдруг хмыкнул справа старик. Лебедянский поленился повернуть голову в его сторону.

— Кузьмич, не перебивай, — беззлобно одернул его парень. — Меня Николаем зовут. Я здесь уже третью неделю.

— А какой сегодня день? — решился спросить Вениамин.

— Суббота, 21 июня, а что?

— Да так, ничего… Собирались сегодня с женой к дочке на годовщину свадьбы, — сказал Вениамин и осекся: мысли спутались. «Ведь это Сергей собирался в гости, а не я!» — запоздало спохватился он.

— Дочка у тебя замужем? — поинтересовался Кузьмич.

— В некотором роде, — пробормотал Вениамин. — Так, значит, я первый день в больнице… А что за больница?

— Первая городская, — ответил Николай. — Как у вас состояние после операции? Я вам еще не надоел вопросами?

— Состояние? — Лебедянский попробовал пожать плечами. — А Бог его знает. Вроде ничего.

— Ну, как надоем, скажите… А про вас по ящику вчера сообщали. В ночных новостях. Кузьмичу телевизор принесли портативный, так мы с ним по ночам втихаря просвещаемся.

— И что… передавали? — заинтересовался Лебедянский.

— Ну, вчера… на таком-то километре… произошло ДТП. Водитель грузовика с места аварии скрылся. Потом, правда, опомнился — вызвал «скорую». Женщина скончалась на месте. Таксиста и пассажира госпитализировали… Вы ведь таксист?

— Нет, я пассажир.

— О-па! В таком случае, извините, ошибся. Примите, как говорится, мои соболезнования… Кузьмич, Долгушин сегодня заходил?

— Сам был, — важно ответил старик. — Яковлев.

— Покурить бы, — со вздохом сказал Лебедянский, косясь на Кузьмича.

— Опять?! — крякнул старик. — Ты ж давеча уже пробовал.

— Кузьмич, организуй! — поддержал Лебедянского Николай. — По-быстрому, а потом проветрим.

— Ты ему лучше сигарету дай, — засопел Кузьмич. — У тебя с фильтром, а то, вишь, они к папиросам непривышные. А я в курилку пойду.

— Зажал свой «Беломор», да? — рассмеялся Николай. — Ну, ладно, без тебя не пропадем, — он взял с подоконника пачку «Явы», достал две сигареты. — Вениамин! Держи!.. Ничего, что я на «ты»?

— Нормально. Нам ли этикеты соблюдать, — Лебедянский прикурил от протянутой зажигалки и вдруг спросил. — Ну а с тобой-то, что за беда приключилась?

— А-а! — махнул здоровой рукой Николай. — Перелом сердца, разрыв ноги.

— Какое-то время они молча курили. Причем Николай нервно кусал губы, сверля взглядом профиль Лебедянского. Ему хотелось открыться этому человеку, поделиться невысказанным, спросить совета. Он так долго оставался наедине со своими мыслями, не имея возможности довериться никому в этой больнице, что теперь был готов кричать от радости, благодаря судьбу, пославшую ему Вениамина. Вениамина, который СНАЧАЛА назвался Сергеем. Уж кто-кто, а Николай-то понимал, ПОЧЕМУ его сосед по палате забыл свое имя.

— Ты знаешь, я ведь тоже в аварию попал, — начал Николай свою исповедь. — И тоже не один. Была у меня девушка, красивая. Нина… И любила меня больше жизни, наверное… А я к ней относился так себе — жениться на ней даже не думал. Встречался ради развлечения… Если бы не я, жила бы еще да жила… На мотоцикле мы с ней разбились. Я сутки провалялся без сознания, а она умерла по дороге в больницу, в «скорой». Вот выйду отсюда, и первым делом — на кладбище. Обязан я ее найти!.. Скажешь, вполне обычное дело — трагедия. Мало ли таких случаев. И нечего в жилетку плакаться. Все так. Но главное, ради чего я все это рассказываю, то, что я, когда очнулся после операции, сначала был уверен, что Я — ЭТО ОНА! И пока мне в зеркале не показали небритого мужика, я был уверен, что Я — НИНА. Мне кажется, у меня были ее воспоминания, ее мысли, чувства. Я был в шоке, думал, с ума сойду, но ничего — прошло. И вот сегодня Кузьмич мне про тебя рассказал. Я подумал, может с тобой что-то похожее творится, в том смысле, что ты не можешь определиться, КТО ТЫ на самом деле…

— Интересно, — сухо обронил Вениамин. — А ты не помнишь, были у тебя какие-нибудь сны, видения, пока ты был без сознания?

— Знаешь, я видел длинный, бесконечный сон. В нем я видел нашу с Ниной ВОЗМОЖНУЮ жизнь. Будто мы поженились, и жили долго и счастливо, как в сказке. Я видел всю нашу жизнь от корки до корки, до седых волос. И теперь ума не приложу, как буду жить без Нины.

— Видно, она тебя так сильно любила, что после смерти на какое-то время ее душа вселилась в твое тело.

— Да, я читал, так бывает. Но одно дело прочесть, а другое — пережить лично. Теперь, конечно, я в норме, но сначала… сам понимаешь. У тебя тоже так было?

— У меня, возможно, было сложнее. Жаль, не смогу тебе сейчас рассказать.

— Думаешь, Кузьмич вернется — услышит? А ты при нем говори, но так, будто пересказываешь прочитанную книгу. Кузьмич и не поймет ничего. А закончишь, — он тебе еще свое мнение выскажет. Бывает полезно послушать.

— Да нет, просто я устал сейчас, не могу. Потом.

— А-а, понятно… Будем ждать…

…Прошло двое суток. Лебедянского никто не навещал. Он обижался и злился до тех пор, пока не понял: он ждет, но не Леру, а единственную на свете ИДЕАЛЬНУЮ женщину — МИЛУ. И конечно Наташку с зятем-неудачником. Но они не придут! Значит, надо побольше спать, обманывая время, и регулярно поглощать манную кашу, чтобы набрать силенок и поскорее выздороветь.

Вениамин внял совету Николая и начал историю о психадже так, будто пересказывал содержание фильма. Кузьмич навострил уши, а потом заявил, что он, мол, этот американский блокбастер уже видел, но там все было намного интереснее. Николай пресек попытки Кузьмича продолжить повествование, сказав, что это, мол, из другой оперы. Они поругались, а Вениамин долго смеялся сквозь слезы.

Потом был обед, за ним тихий час, и вдруг дверь распахнулась, и в палату вошла хрупкая черноволосая красавица. Растерянное лицо, покрасневшие от слез глаза, курносый нос, губки бантиком, пышные вьющиеся волосы. Белый халат наброшен на плечи.

«Кто это? Неужели дочь Лера?! — подумал Лебедянский, и в памяти всплыл фотоснимок смеющейся десятиклассницы с большим розовым бантом в волосах. — Действительно, пришла Лера, а вот память подвела: выдала снимок Наташки. Как опасно валить в одну кучу разнополюсную информацию!»

— Папа, — дрожащим голосом пропела Лера. — Мы похоронили маму.

— Когда? — только и спросил Вениамин.

— Только что. Я — прямо с кладбища — к тебе. Меня Данилевич привез.

— На каком похоронили?

— На Восточном.

— На Восточном?! Неужели Виктор не мог устроить поближе?

— Но это не так уж далеко.

— Это он так сказал?

— Виктор Васильевич тоже не всемогущ. У него не получилось.

— Ему надо было только захотеть, а он…

Лера пожала плечами.

— Он и так здорово помог.

— Ничего себе помощь!

— Пап, ну разве так уж важно, на каком кладбище похоронена наша мама?!

— Тебе, конечно, не важно.

— Пап, если ты хочешь довести меня до слез, то у тебя сейчас получится.

— Ладно… Прости, больше ни слова об этом.

— Пап, как теперь жить без мамы? — жалобно спросила Лера через минуту.

— Ты знаешь, дочь, мне до сих пор не верится, что мамы нет… К тому же, я думаю, было бы справедливее, забери смерть вместо нее меня.

— Ну что ты, пап!

— Да-да, я, кажется, даже хотел последовать за ней, но почему-то в последний момент… раздумал.

Лера насторожилась.

— Пап, какие глупости ты говоришь! Наоборот, слава Богу, ты жив… Ну вот, думала, ты меня утешать будешь, а вышло — я тебя.

— Трудно нам, конечно, придется, Лерка, но… — Лебедянский вздохнул. — Мне бы вот только на ноги подняться поскорей.

— Пап, я тебе тут груш принесла, твоих любимых… Ты скажи, чего тебе хочется, я куплю, — заторопилась Лера.

— Знаешь, — Вениамин испытующе посмотрел на дочь. — Купи мне сигарет. На первый раз пачек десять.

— Сигарет?! — лицо Лерочки вытянулось. Она смерила отца непонимающим взглядом. — Насколько я помню, ты никогда не курил.

— Курил, — солгал Вениамин. Курить хотелось до ужаса, но вовсе не ему, а Сергею. Почему Вениамин из кожи вон лез, чтобы угодить Сергею, для самого Вениамина оставалось загадкой. Но факт оставался фактом: потребность курильщика в курении настолько сильна, что физиологическому началу Вениамина нечего было противопоставить психофизической агрессии Сергея. В такой странной ситуации Лебедянский просто не мог не подчиниться мысленному приказу своего пси-двойника. — Я курил. Ты была мала — не помнишь. Бросил как раз из-за тебя: мать настояла.

— Ты переживаешь, нервничаешь? Конечно, я понимаю… Каких тебе купить? С фильтром, что-нибудь подороже?

— Нет, лучше «Примы»: она покрепче.

— Л-ладно, — неуверенно ответила Лера. Она осталась недовольна выбором отца.

— Дочь! — начал Вениамин, когда казалось, что все уже сказано. — Это правда, что ты собираешься замуж?

— Вот еще! — фыркнула Лера. — Тебе мама говорила?.. Да мы… В общем поругались. Да и вообще, в ближайшее время ни о какой свадьбе не может быть и речи.

Одними глазами Вениамин показал, что полностью согласен с дочерью.

— Лера, ты знаешь, мне бы очень хотелось посмотреть на себя в зеркало. У тебя есть с собой?

— Конечно, сейчас, — Лера полезла в сумочку. — Только мне кажется, пап, ты нисколько не изменился… ВНЕШНЕ.

— Я чувствую, у меня все лицо в синяках, — снова солгал Вениамин. — Хотелось бы знать правду.

Через секунду он уже пристально вглядывался в свое отражение, глазами Сергея изучая чужое лицо.

— Да, внешность немудрящая, — криво улыбнулся Лебедянский, возвращая дочери зеркальце. — Вылитый Кощей Бессмертный.

Лера, наконец, улыбнулась.

— Пап, как только тебя выпишут, начну кормить тебя сытно и вкусно. Станешь похож на Илью Муромца, — Лера обвела взглядом палату и вздохнула. — Ну, я пойду, пап? Меня внизу Данилевич ждет. Передать ему что-нибудь?

— Нет, ничего… Впрочем, передай ему от меня… большое спасибо.

— Пап, если не забуду, принесу тебе завтра бритву, а то ты уже колючий, — уже от двери добавила Лера.

— Зачем? По-моему, тебе мои усы всегда нравились, — ответил за Вениамина Сергей. Лера застыла в дверях, потом кивнула и осторожно прикрыла за собою дверь. «Странно, ведь отец никогда не носил усов!»

— Что это ты на меня так смотришь, старик? — спросил Вениамин Кузьмича, как только Лера ушла.

— Да вот гляжу — сравниваю… Дочка-то, видно, не в тебя, а в мать.

— Глупая, принесла мне груш, а я их совсем не люблю… Или любил? — засомневался Вениамин. — Да вы угощайтесь! Кузьмич! Николай!

Николай покачал головой, а Кузьмич, кряхтя, потянулся за грушей.

— Красивая дочь у тебя, заботливая, — не удержался он от оценки. — Не у всех такие дочеря… А вот сам ты какой-то… скользкий, понимаешь: то одним, то другим боком повернешься, как угорь. Ну, не мне тебя судить.

— Что ж, всегда полезно знать чье-то суждение о себе. Как угорь, говоришь? — усмехнулся Вениамин. — А ведь ты, старик, недалек от истины…

…Тем временем Лерочка впорхнула в ординаторскую.

— Профессор Яковлев здесь? Он просил меня зайти.

Молодой врач кивнул ей, показав глазами на дверь кабинета. Лера вошла, села в удобное кресло и сразу предупредила:

— Только вы знаете, я тороплюсь, меня ждет машина.

— Я вас не задержу. Буквально один вопрос, — начал профессор. — Вы только что от отца. Как вы его находите?

— Ну, — замялась Лера. — Еще слаб после операции, осунулся, похудел. И очень переживает, конечно.

— Понимаю. А вы не нашли в нем каких-то перемен… психологического плана? Как он ведет себя, разговаривает? Может, появилось что-то новое в его поведении, привычках, жестах?

— Вы думаете, после сотрясения мозга…

— Скажем так: у меня имеются некоторые подозрения. И чтобы их рассеять, я должен знать ваше мнение. Кто лучше вас знает Вениамин Саныча?!

Лера растерялась. Ей стыдно было признаться в том, что она знает об отце не больше, чем о пришельце из космоса.

— Вы говорите, привычки? — переспросила она. — Но ведь он раньше не курил, а теперь начал!

— А вы уверены, что он не курил в молодости?

— Точно не знаю. Он говорит, что курил, а мне почему-то не верится. А еще, вы знаете, самое интересное — насчет усов.

— Он не носит усов?

— Сколько я его помню, он ежедневно тщательно брился. А сегодня, знаете, что он мне сказал, когда я предложила принести ему бритву?.. Сказал, отпущу усы. Они, мол, тебе всегда нравились.

— Вот как! Интересно, — Яковлев потер ладонью лоб. — Что вы еще заметили?

— Вроде больше ничего. Но меня и это, знаете ли, шокировало.

— Ну что ж, усы, курение… Это бывает. Так что хочу вас успокоить. Пусть это вас не шокирует. Ну, а если заметите еще что-нибудь, непременно сообщите.