"Об этом не сообщалось…" - читать интересную книгу автора (Белоусов Михаил Артемьевич)

И числом и умением

Не достигая успеха в операциях по внедрению агентуры в крупные штабы советских войск и подразделения, обслуживающие их, руководство абвера стремилось компенсировать просчеты своих разведывательных служб в других местах, главным образом на коммуникациях наших фронтов. Особое внимание уделялось тылам советских войск по линии фронта от Дмитровск-Островского до Волчанска. Они располагались здесь в так называемом Курском выступе.

Забегая несколько вперед, скажу, что в этом был серьезный стратегический просчет абвера. Даже не имея других разведывательных данных (а они у советского командования были), сам факт интенсивной заброски шпионов и диверсантов именно на этом направлении должен был насторожить советскую контрразведку и разведку, тем более что и здесь абвер терпел крупные неудачи. Многие из его агентов задерживались сразу же после их выброски, а некоторые являлись с повинной. Таким образом, мы могли получать данные о проявляемом противником интересе к советским войскам от самих его исполнителей, и даже больше – знать от них обстановку у врага.

Массовая заброска гитлеровских агентов обязывала оперсостав органов «Смерш» быть в постоянной боевой готовности. В оперативно-розыскной работе огромную помощь оказывало нам местное население. Бдительно нёс службу и личный состав постов ВНОС, осуществлявший контроль за воздухом. Да и наши позиции в стане врага, в его разведывательных органах и школах, к весне 1943 г. были несравнимо прочнее, чем прежде.

В большинстве случаев мы знали заранее о времени заброски абверовской агентуры, а иногда и о местах предполагаемой её выброски и даже приметах отдельных агентов. Один случай мне запомнился особенно. В нём как бы сконцентрировалось всё то, чем мы были сильны и что напрочь перечеркивало усилия подручных Канариса.

Мы получили сообщение от нашего зафронтового разведчика (назовем его Оводом) о том, что в ночь на 1 мая 1943 г. готовится выброска шести разведывательно-диверсионных групп в тылы нашего и соседнего Юго-Западного фронтов.

В сообщении Овода также отмечалось, что одна из этих групп может представлять для нас особый интерес. Она состояла всего из двух человек, одетых в форму Красной Армии: капитана и лейтенанта. Диверсанты имели на руках несколько офицерских удостоверений на разные фамилии и предписания, в которых указывалось, что они, офицеры тыла крупного воинского соединения, командируются в населенные пункты для заготовки продовольствия. Тогда нам удалось задержать только три группы. Остальные надо было ещё искать на территории примерно до 600 км по фронту и 200 км в глубину. Поиск начался без промедления, однако в течение двух последующих суток положительных результатов он не дал.

3 мая около шести часов утра «капитан» и «лейтенант» вышли на опушку леса у деревушки Подгорье. Шагах в ста от них двое детей пахали небольшое поле. Девочка лет девяти тащила за собой худую корову, а мальчик лет двенадцати, держась за чапыги однолемешного плуга, старался проложить прямую борозду. Минут через пять пахари и корова совсем выдохлись. Мальчик оторвался от плуга и только тогда увидел неподалеку двух военных. Он что-то шепнул девочке, и та, бросив налыгач, побежала в деревню, а он смело пошел к стоявшим.

– Здравствуйте. Не заблудились, часом?

– Здравствуй, – ответил «капитан». – Всё нормально. А ты кто такой?

– Я – Коля Тургунов. Вон из той деревни.

По логике фашистской разведки такого смелого свидетеля требовалось немедленно ликвидировать. Но, как потом давал показания «капитан», у него от этой мысли «всё внутри перевернулось». Он вдруг особенно остро ощутил, как низко пал, его обожгло чувство стыда перед Родиной и беззащитным мальчишкой. Может быть, теперь и его сын Сергей, такой же босоногий пацан, пашет в Приобье. А он, «без вести пропавший» отец, стал убийцей, верой и правдой служит фашистам. И, сглотнув подкативший к горлу комок, он сказал:

– Мы ищем немецких диверсантов, которых два дня тому назад выбросили с самолета.

– Я так и понял, – ответил Коля. – Вот и послал Наташку в деревню за молоком. Вчера тоже искали здесь диверсантов, но будто бы не нашли. Очень стомились солдаты и заходили в деревню молоко пить.

– Мы тоже устали, – сказал «капитан». – Значит, говоришь, побежала в село за молоком? Это – хорошо! Наша полуторка сломалась, и мы её с водителем и бойцами оставили километрах в четырех отсюда. Будем добираться в часть по железной дороге. Далеко ещё до станции Карповка?

«Капитан» посмотрел на карту в планшетке.

– Это но станция, а полустанок, – ответил Коля. – Станция Карповка не здесь. Она правее. А на этом полустанке поезда не останавливаются и вы не сможете там сесть на поезд.

– Ничего, попросим начальника полустанка, он остановит.

Молчавший до этого «лейтенант» включился в разговор:

– А может, у вас в колхозе есть какая-нибудь машина? Доедем на ней до Острогожска, а там заправим и возвратим. И ты поехал бы с нами.

– Нет в деревне машин. Да и правление колхоза находится в соседнем селе Тристенки. Здесь живет только одна бригада колхоза. Сейчас она на дальнем поле. Сеют просо. А вот мы с Наташкой пашем под огороды.

Коля глубоко вздохнул и продолжал:

– Мужики все на фронте. Многих убили. Погиб на фронте и наш отец…

По полю от деревни шли девочка и старуха, опиравшаяся на палку. Девочка несла крынку. Они подошли и поздоровались. Коля взял у сестренки крынку с молоком и подал «капитану». Тот жадно стал пить. Потом передал крынку «лейтенанту». «Капитан», обращаясь к девочке, похвалил молоко. А старуха спросила:

– Кто же вы, родненькие, будете и откуда идете?

За военных поспешил дать ответ Коля:

– Они ищут немецких диверсантов, сброшенных с самолета. У них сломалась машина, и они теперь идут на полустанок, чтобы там сесть на поезд.

Бабушка осведомилась:

– Нашли ли извергов? Говорят, что у немцев в диверсантах служат какие-то русские. Неужели такое может быть?

– Нет, бабка, мы пока не нашли диверсантов, – ответил «капитан».

– Плохо. Вчера тоже искали и не нашли, – сказала бабушка. – А вам не приходилось на фронте встречаться с Тургуновым Петром Алексеевичем, моим сыном, а вот их отцом. – Старуха показала на детей. – Уже второй год не имеем от него весточки. Кто говорит, что погиб, а кто – пропал без вести.

– Нет, бабка, мы с Тургуновым не служили и на фронте не встречались. Спасибо за молоко. Ну, лейтенант, нам пора. Пошли, – заспешил «капитан».

«Лейтенант» поднялся с земли и молча побрел по полю в сторону полустанка. «Капитан» направился следом.

Как он потом утверждал, после этой встречи ему до боли хотелось пристрелить идущего впереди «лейтенанта».

Николай, как только военные отошли подальше, затараторил:

– Бабуля, так это и есть те диверсанты, которых ищут. Мне вчера офицер обрисовал их приметы. Я побегу в Тристенки к деду Акиму. Офицер сказал, что, если встречу похожих, надо немедля сообщить в сельсовет деду Акиму. А он уже знает, что делать дальше.

– Ты, Николка, часом, не очумел? – перекрестилась старуха. – Откуда тебе известно, что это немецкие диверсанты? Диверсанты постреляли бы нас, а эти поговорили задушевно. Да и пошли они не в лес, а на станцию.

– Бабуня, ты смотри, – настаивал Николай, – они ищут диверсантов, а не знают ни названия нашего села, ни полустанка. И лейтенант сказал, что если бы у нас в селе была грузовая автомашина, то они поехали бы на ней в Острогожск и меня с собой взяли. По-моему, они толком даже не знают, где находится Острогожск. А разве можно искать и ничего этого не знать? Да и то, что Наташка побежала домой, я заметил, их напугало. И обмундирование, и планшетки у них новенькие: не такие, как у наших вчерашних. Ей-богу, они. Те, которых ищут… Так я побегу.

– Но до Тристенок неблизкий путь, – сказала бабушка.

– Они пошли шагом, а я – бегом. В сельсовете буду через час. Сначала побегу по оврагу, а когда отсюда буду уже далеко, то выйду на поле. А вы с Наташкой начинайте пахать, чтобы они, если оглянутся, видели, что мы пашем.

И Николка побежал.

Часа два спустя в Острогожске из расположения отдела контрразведки «Смерш» танковой армии вышли две автомашины с оперативными группами: одну из них возглавлял майор И.А. Пояркин, а другую – напитай Ф.В. Андреев. Пояркин направился на станцию, а Андреев – на полустанок Южный. Примерно ещё через два часа следовавший с юга в направлении Острогожска товарный эшелон был остановлен у входного семафора. С тормозной площадки одной из цистерн чекисты сияли «капитана» и «лейтенанта». У них были изъяты радиостанция, шифры, коды, чистые бланки расчетных книжек трех наших частей и 52 тысячи советских денег.

При задержании они не оказали сопротивления и на первом же допросе сознались, что являются абверовскими агентами. «Капитаном» оказался бывший командир саперной роты Тишин, а «лейтенантом» – бывший командир радиовзвода Федин (назовем их так). Попав в гитлеровский плен, они были отправлены в Дарницкий концентрационный лагерь, в котором фашистские разведорганы и гестаповцы вели активную работу по подбору кадров. Абсолютное большинство военнопленных с презрением относилось ко всем посулам врага, но попадались и отдельные идейно не стойкие лица, которые шли в услужение к фашистам. Среди них были Тишин и Федин. После четырех месяцев пребывания в лагере они дали согласие идти в гитлеровские шпионы. При этом якобы лелеяли надежду на возможность возврата к своим.

В июне 1942 г. Тишин и Федин были направлены в Варшавскую разведшколу. Потом их как специалистов саперного и радиодела назначили инструкторами в «Зондеркоманду-203». Но в конце апреля 1943 г. Тишину и Федину приказали готовиться к высадке в тылы советских войск. Приказ, естественно, испугал изменников Родины. Начальник «Зондеркоманды-203» капитан Рейнгардт был вынужден подбодрить Тишина, «доверительно» пообещав, что это «первое и последнее» для него трудное задание. В тылу красных им придется быть не более двух месяцев. Немецкое командование готовит грандиозное наступление, с началом которого они получат распоряжение о возвращении. А к осени 1943 г. война закончится «победой Германии», и тогда Тишин и Федин получат обещанные блага и почести от рейха.

В соответствии с абверовским заданием Тишин и Федин стали «офицерами-заготовителями». По предположению руководства зондеркоманды, это обеспечивало им свободное передвижение по тылам двух наших фронтов. От них требовалось взять под контроль передвижение всех воинских эшелонов и транспортов через узловую железнодорожную станцию Лиски. Кроме того, они должны были активно общаться с населением Аннинского, Бутурлиновского, Острогожского и Лискинского районов и из разговора черпать сведения о местах сосредоточения советских войск. Сведения передавать в центр по радио по вторникам, четвергам и субботам с пяти до шести утра.

Склонен верить, что вплоть до разгрома на Курской дуге фашистских войск у начальников этих агентов не было ни малейшего основания упрекнуть их в бездеятельности. Мы обеспечивали абвер такой обильной «информацией», что капитан Рейнгардт, доведись ему попасть в район станции Лиски, от деревни к деревне смог бы пройти с завязанными глазами. Тишин и Федин без малейших колебаний включились в эту игру. Как недавние инструкторы зондеркоманды, они добавили много интересного и важного к тому, что мы уже знали о действующих против нас гитлеровских разведывательных и диверсионных органах.

От них мы получили данные на 107 агентов, заброшенных в апреле и предполагаемых к заброске в мае 1943 г. Тишин и Федин также показали, что начиная с апреля при «Зондеркомандах-203 и 204» будет постоянно содержаться резерв агентуры в 120 –150 человек в каждой. Пополнение сюда будет поступать в основном из Варшавской и Полтавской разведшкол. Но эти школы в ближайшее время должны перебазироваться в другие места: Варшавская – под Кенигсберг, а Полтавская – в Кировоград или Кривой Рог. Необходимость перевода Варшавской разведшколы руководители абверовских органов объясняют тем, что она более двух лет находится на одном и том же месте и советская контрразведка многое о ней знает. Поэтому якобы и происходят провалы агентов, подготовленных в этой школе, после заброски их в расположение советских войск. Перебазирование Полтавской разведшколы мотивировалось приближением к Полтаве фронта, что стало отрицательно сказываться на моральном состоянии обучающихся в ней агентов.

Заинтересовал нас и тот факт, что руководящие офицеры «Абверкоманды-101» и «Зондеркоманды-203» в разговорах между собой упоминают о недовольстве Гитлера делами абвера на восточном фронте и что по его приказу Гиммлер еще в 1942 г. создал новый разведывательно-диверсионный орган под названием «Цеппелин». Он стал конкурировать с абвером. Филиал такого органа, ведущий подрывную работу против советских Воронежского, Юго-Западного и Южного фронтов, находился в Кировограде. «Цеппелин» при подборе кандидатов в агенты отдавал «предпочтение» военнопленным летчикам.

Руководство абверовских органов групп войск «А» и «Юг» было тоже очень обеспокоено провалами своей агентуры. Срочно вносились коррективы в методы её подбора и заброски в тылы советских войск. Руководителей абвера подстёгивало и то, что успехи Красной Армии сказывались на настроении агентуры. Её контингент значительно сократился. Пополнять агентурные кадры приходилось главным образом за счет предателей, работавших на гитлеровцев на оккупированной территории. Но такой сброд абвер не мог использовать в полной мере, так как советская контрразведка быстро обезвреживала его. Поэтому основным местом вербовки агентов пока оставались лагеря военнопленных. Однако принцип подбора их здесь должен был несколько измениться. В чем конкретно произойдут изменения, Тишин и Федин не знали.

Вносились коррективы и в метод заброски разведывательно-диверсионных групп. Поскольку кратковременное пребывание агентов в зоне советских войск желаемых результатов абверу не приносит, было решено четко делить задания на разведывательные и диверсионные. По мнению гитлеровской разведки, сочетая в тылу советских войск то и другое, их агенты не могут сосредоточить свои усилия на сборе важной информации, тем более что диверсионные акты, как правило, затрудняют возможность доставить полученные сведения через линию фронта. Дескать, такие акты сразу же приковывают внимание советских военных чекистов и местного населения, а это ведет к провалам агентов.

Одновременно вносились изменения и в экипировку забрасываемых агентов с разведывательными и диверсионными заданиями. Раньше они зачастую забрасывались в форме рядовых и младших командиров Красной Армии. Это крайне сковывало их действия, потому что приходилось избегать встреч с офицерами, которые могли их задержать. Теперь агентов-разведчиков было решено забрасывать под видом офицеров из тыловых органов (заготовителей или организаторов сбора трофейного имущества и вооружения), что будто бы создавало- им условия более свободного передвижения по территории, занятой советскими частями.

Уже с учетом всех этих изменений и были заброшены Тишин и Федин. Но особого желания выполнять абверовское задание, как заявили они, не имели. А после встречи с пахавшими детьми и старухой были полностью деморализованы. Они были рады, когда их задержали.

Все данные, полученные нами от Тишина и Федина, представляли для работников «Смерш» большой интерес. Они дополняли и подтверждали уже имевшиеся у нас материалы об обстановке в гитлеровских разведорганах. Но главное, военным чекистам стало ясно, что абвер и гитлеровское командование ничего не знают о создании нового, Степного фронта.

5 июля 1943 г. относительное затишье на юго-западном направлении советско-германского фронта закончилось и гитлеровское верховное командование приступило к осуществлению крупнейшего наступления – операции «Цитадель». Готовилась она долго, всесторонне и тщательно. Её исполнение было возложено на войска группы армий «Юг» и правого фланга группы армий «Центр».

Здесь были сосредоточены лучшие корпуса и армии вермахта, оснащенные новейшей техникой и оружием. Командовали ими опытные и наиболее преданные Гитлеру фельдмаршалы и генералы.

Гитлер и его сподручные надеялись, что успешное проведение операции «Цитадель» позволит решить вставшие после поражения под Сталинградом задачи: вернуть утраченную инициативу, изменить ход войны в свою пользу, внести разлад в антифашистскую коалицию, предотвратить распад блока фашистских государств и их сателлитов.

Итоги битвы на Курской дуге достаточно хорошо известны. Советское командование не дало застигнуть себя врасплох. Наши войска были готовы здесь не только к отражению ударов врага, но и к нанесению ему мощных контрударов. Советские воины показали высокую боевую выучку, непревзойденные образцы упорства, стойкости, мужества и героизма. Победа Красной Армии на Курской дуге явилась одним из важнейших событий Великой Отечественной войны. Она открыла новые величественные перспективы борьбы с немецким фашизмом и освобождения захваченной врагом советской земли.

Эта победа была и ударом по гитлеровским разведывательным и контрразведывательным органам, особенно по находившимся при группе армий «Юг».

В Харькове и Полтаве нам удалось захватить некоторые документы разведорганов противника, их школ, курсов, а также ценную документацию СД, ГФП, СС и полиции, что также представляло для нас большой интерес. Этот оперативный «багаж» дополняли гитлеровские прихвостни, арестованные или явившиеся к нам с повинной. И разумеется, очень ценную информацию в те дни мы получали от наших зафронтовых товарищей.

Все эти источники «оперативных накоплений» повседневно и повсечасно выдвигали перед советскими военными чекистами новые задачи.

Судя по всему, враг опять пытался поправить дела в своем шпионско-диверсионном ведомстве. Нам, например, доподлинно стало известно, что Варшавская разведшкола перебазировалась в Восточную Пруссию и расположилась в лесу, километрах в шести от Кенигсберга. Наскоро выстроенные бараки были рассредоточены на большой территории. По мнению руководства гитлеровской разведшколы, изоляция групп будущих агентов друг от друга сократит провалы агентуры при её заброске в расположение советских войск. Ускорили и срок обучения в ней, заменили многих преподавателей и усложнили принцип подбора «слушателей». Теперь между концлагерем, откуда поступали кандидаты в шпионы и диверсанты, и школой появилась еще одна инстанция – сборный пункт. Здесь военнопленные подвергались антисоветской обработке, определялась их благонадежность и способность быть агентами гитлеровской разведки. Этими мерами руководители абверовских органов также надеялись сократить случаи провалов своей агентуры.

Продолжали гитлеровцы совершенствовать и способы заброски к нам агентуры, более тщательно стали отрабатывать характер даваемых ей заданий. При этом заброска агентуры должна была происходить не только по воздуху, но и по суше, путем переходов, прорывов через линию фронта пешим порядком и даже на машинах. Агенты в тылу советских войск должны были выдавать себя не только за заготовителей и организаторов сбора трофеев, но и за военнослужащих полевых комендатур дорожно-регулировочных служб, контрольно-пропускных пунктов.

Словом, враг не собирался сдаваться и прибегал к новым ухищрениям. Но за этими «реформами» угадывалась агония. Разгром гитлеровцев на Курской дуге ни у кого уже не вызывал сомнения, что их карта бита. Надеяться захватчикам было не на что.

Ещё 16 июля 1943 г., на четвертый день после величайшего танкового сражения под Прохоровкой, в управлении контрразведки «Смерш» Степного фронта было получено срочное донесение нашего зафронтового разведчика Овода.


«Здесь[12], – сообщал он, – растерянность полнейшая. Руководители готовятся «класть головы на плаху». Фюрер не простит провала. Замыслы советского командования и силы, сосредоточенные им на курском направлении, были полной неожиданностью. Ничего не знали в Берлине и о наличии у нас Степного фронта. Завтра мы уходим в Умань. Там, видимо, будут только руководящие органы, а школы и курсы, предположительно, в Кировограде, Кривом Роге, Запорожье, Львове. Полагают «перевести дух», прикрывшись Днепром. В порядке отмщения и оправдания перед старшими сегодня ночью в Кировограде расстрелян один из инструкторов «Зондер-команды-204» по имени Миша. Он заподозрен в причастности к провалам агентуры, забрасываемой на нашу сторону.

Два дня назад из Полтавы исчезла сотрудница городского СД – некто Мария, армянка по национальности. Работала у немцев около двух лет, имела доступ к картотеке. Полагаю, что с ней исчезли и некоторые документы. СД очень обеспокоено этим и вместе с «Командой-101» ведет активный её розыск.

С Платоном виделся сегодня. Это сообщение он передаст через партизанскую радиосвязь. Его вышла из строя. Мой подробный отчет он оставит у Петра, который будет его хранить до вашего прихода сюда.

Платону его хозяин не предложил уходить с ним, хотя дед и «просил» об этом. Не исключено, его передадут СД и оставят для «работы» в Полтаве.

15.7.1943 г.

Овод».


Поскольку в данном донесении упоминаются некоторые имена, то теперь, спустя сорок лет, считаю возможным, хотя бы коротко, сказать о них. Вклад этих людей в наше общее дело переоценить трудно.

Оводу было примерно 42 года, он москвич, сын крупного нефтепромышленника России, эмигрировавшего в первые годы Советской власти за границу. Мать Овода, в прошлом учительница, осталась в России с сыном. Овод имел высшее образование, отлично знал русский, азербайджанский, армянский, немецкий и французский языки, имел родственные связи в Германии, Франции, США и Китае. В Красную Армию был призван из запаса в июле 1941 г. и служил переводчиком в штабе стрелковой дивизии. На Юго-Западный фронт прибыл в октябре того же года.

В то время две армии Юго-Западного фронта вели бои за чугуевский плацдарм. Они основательно потрепали 44-ю и 297-ю гитлеровские пехотные дивизии и взяли в плен несколько сот вражеских солдат и офицеров. В их числе были начальник штаба одного из полков в чине подполковника и начальник полевой дивизионной почты, унтер-офицер.

Первые допросы этих двух пленных были произведены в штабе дивизии, где переводчиком служил Овод. Подполковник был кадровым военным, сыном прусского помещика, а унтер-офицер призван в вермахт из резерва в начале войны. До этого он служил спецкурьером у своего дяди – гаулейтера нацистской партии одной из южных земель Германии – по доставке особо важных партийных документов лично фюреру. В связи с этим даже встречался с Гитлером.

Оба пленных оказались убежденными фашистами, на допросах вели себя надменно. Но когда унтер-офицера повели в землянку, отведенную для пленных, он поинтересовался у переводчика, кем он был до войны, отметив «высокую культуру его немецкой речи». Овод ответил, что немецкий язык он изучил ещё в детстве дома и что его отец, бывший нефтепромышленник (назвал его фамилию), умер и похоронен в Берлине в 1930 г.

На следующий день пленных на старой полуторке повезли в Купянск, в разведотдел армии. В числе сопровождавших был и переводчик. Стояли крепкие декабрьские морозы. Машина часто буксовала, останавливалась. И «пассажирам» для согревания приходилось «разминаться» вокруг неё. При одной из таких разминок унтерофицер и предложил переводчику помочь им бежать. А ещё лучше, бежать с ними вместе, обещая за это предоставить ему в «стране, где похоронен его отец» все блага жизни. Переводчик «согласился». И на лесной дороге во время очередной вынужденной остановки они бежали.

Через два дня беглецы были в Полтаве. Переводчиком здесь занялись абверовцы. Оказалось, что у них служит белогвардеец П.З. Самутин[13], хорошо знавший отца переводчика по эмиграции. Все показания бежавшего советского переводчика о себе и родных, естественно, были проверены самым тщательным образом, и ему, сыну нефтепромышленника, предложили должность в «Абверкоманде-101». Он согласился. А через несколько дней мы получили первое донесение с подписью: «Овод».

С другим советским разведчиком – Платоном, Харитоном Карповичем Плаксюком, – читатель уже знаком. Ниже мы ещё вернемся к славным делам этого мужественного человека, беззаветного патриота.

Упоминаемый в донесении Овода Петр – лесник, помощник Платона по работе на советскую военную контрразведку. У него хранилась рация, и он отвечал за связь с партизанами.

Здесь следует заметить, что Овода, Платона и Петра подготовили для работы в сложных условиях в стане врага замечательпые чекисты особого отдела Юго-Западною фронта – М.П. Ткачев и Б.В. Дубровин. Оба они к началу вероломного нападения фашистской Германии на СССР уже имели более чем десятилетний опыт оперативной работы.

К сожалению, Ткачев весной 1942 г. был переведен на другую работу, а Дубровин после разгрома немецко-фашистских войск под Сталинградом в рядах Донского фронта ушел на новое направление.

Автору этой книги довелось работать вместе с Б.В. Дубровиным в особых отделах Юго-Западного и Сталинградского фронтов около двух лет. За это время нам приходилось участвовать и в боевых операциях войск на передовой и в тылу врага. И Борис Всеволодович всегда проявлял чекистское мужество и хладнокровие. Он был коммунистом, беспредельно преданным делу партии Ленина, человеком большою обаяния, ума и высокой культуры.

О Мише – одном из инструкторов «Зондеркоманды-204» – у нас, в управлении «Смерш» фронта, были очень скудные данные. В середине мая 1943 г. в тылы войск нашего фронта была заброшена разведывательно-диверсионная группа. Её руководитель – бывший военнослужащий Красной Армии Кожушко, явившись с повинной, показал, что сдаться советским властям сразу же после выброски ему посоветовал инструктор «Зондеркоманды-204» по имени Миша. За этим именем якобы скрывается советский офицер. Кожушко и другие участники его группы о Мише больше ничего не знали.

Вначале мы восприняли появление в поле нашего зрения Миши как возможную приманку абвера. Выяснить его личность было поручено товарищам за линией фронта. Но не успела сработать связь, как ещё одна группа абверовских агентов явилась с повинной, а её старший – Струев заявил, что такое задание получил от инструктора «Зондеркомапды-204» Миши. Он просил передать советским чекистам следующее: в прошлом – беспризорник, воспитывался на Харьковщине в детской коммуне имени Дзержинского, знал Макаренко. В действующей армии был лейтенантом. В плену оказался в первые дни войны, тяжело раненным. На службу в гитлеровскую разведку идти согласился в надежде, что как-нибудь сумеет при удобных обстоятельствах принести пользу Родине. И вот теперь он после тщательного изучения агентов поручает некоторым старшим «улетающих на Восток птичек» не выполнять там абверовских заданий, а являться с повинной. Он знает, что для него это очень опасно, но иначе жить не может. «Тебе, – заявил Миша Струеву, – первому приоткрываю завесу о себе. И делаю это потому, что ты уже восьмой старший, которому я даю такие поручения. И из семи предыдущих шесть групп не возвратились. Остались там. Но одна недавно вернулась. Видимо, промахнулся, попал на гада. Гитлеровцы, по-моему, взяли меня теперь на прицел. Но ничего, родных у меня нет. Плакать по мне некому. Была невеста, но и с ней разлучила война. Считаю, что свою короткую жизнь я прожил не зря. Предателем Родины не был. Так и скажи дома. Я, наверное, не доживу до встречи со своими. Большего о себе сказать мне нечего».

Большего об этом настоящем советском патриоте, к сожалению, тогда не удалось узнать и нам.

Овод, Платон, Петр, Миша были людьми, глубоко преданными нашему общему делу. Они ненавидели фашистов, и каждый в меру своих сил и возможностей старался нанести урон врагу, сознательно рискуя своей жизнью. Без таких самоотверженных людей была бы невозможна наша победа. Несгибаемый дух, глубокая ненависть к захватчикам, верность долгу перед Родиной практически сводили на нет все усилия разведывательной службы фашистской Германии. Ведь Великая Отечественная война была не просто военным противоборством. В первую очередь, это было бескомпромиссное, не на жизнь, а на смерть, столкновение противоположных общественно-политических систем, идеологий. Она явилась суровым экзаменом социалистической системы, на уничтожение которой международный империализм бросил огромные силы.

Сегодня на Западе пытаются фальсифицировать историю второй мировой войны. Нередко в печати появляются всякого рода домыслы, злобно искажающие решающий вклад советского народа в разгром фашистской Германии и милитаристской Японии. Порой в них слышится откровенная горечь по поводу того, что вторая мировая война, дескать, не принесла желаемого для империализма результата – уничтожения Советского Союза. Мол, только чудо помешало Гитлеру победоносно завершить восточную кампанию.

Если следовать этой концепции, то чудо действительно было – советские люди. Воспитанные и закаленные Коммунистической партией, Ленинским комсомолом, советским образом жизни, они в лихую военную годину, когда гитлеровские захватчики вероломно напали на пашу Родину, грудью встали на её защиту. Миллионы защитников социалистического Отечества не дожили до светлого Дня Победы. Немалому количеству советских людей довелось испытать ужасы фашистского плена. Гитлеровские палачи всячески старались подавить их волю к сопротивлению, растоптать человеческое достоинство, заставить их отказаться от самого дорогого – любви к социалистической Родине. Но ни пытки, ни угрозы физического уничтожения не смогли толкнуть советских патриотов на путь предательства. Мы, фронтовые контрразведчики, имели точные сведения, что абсолютное большинство советских воинов и находясь в плену не поддавались угрозам или уговорам гитлеровцев, при любой возможности они продолжали борьбу с врагом.

Однако в повседневной практике фронтовых чекистов были и такие случаи, когда к ним приходили с повинной люди, сотрудничавшие с фашистами по собственному желанию. Для примера расскажу об одной операции, которую провел наш старый знакомый Платон, или, точнее, Харитон Карпович Плаксюк, и бежавшая из Полтавы с приближением советских войск сотрудница городского гестапо Мария.

Майор В.Г. Бондаренко встретился с Платоном на другой день после освобождения Полтавы. Встреча происходила на конспиративной квартире, так как ещё не пришло время обнародовать, чьё задание на оккупированной врагом территории выполнял этот человек. Дед Харитон сиял от радости, взволнованно то и дело притрагивался к подпаленным самосадом запорожским усам и рассказывал о своей работе на «гитлеровской каторге». А у него было столько новых сведений, интересующих советских контрразведчиков, что для записи потребовалось бы не менее недели. Тогда-то вновь всплыло имя Марии, которую мы уже разыскивали.

– Как-то недавно я зашел к гебитскомиссару Шульцу доложить, что завез ему на квартиру бочонок меду, – рассказывал Харитон Карпович. – Шеф был в подавленном состоянии. Он только закончил разговор по телефону со штабом командующего группой армий «Юг», а там, судя по всему, дела обстояли погано. Шульц подывывся (в русскую речь Харитон Карпович вставлял украинские слова) на меня и сказал, чтобы я ему больше ничего не возил. Спрашиваю, дескать, это почему же, господин хороший? А он в ответ: «Будем уходить». «Куда? – вырвалось у меня. – В Харьков?» «Нет, – отвечает, – в Ровно, а оттуда в Германию».

– Тут я решил разыграть из себя верного гитлеровского холуя, – продолжал Харитон Карпович. – Стал просить забрать меня с собой. Шульц – ни в какую. Отказывает, и всё. «Зачем уезжать из Полтавы? – убеждает меня Шульц. – Здесь у тебя домик, хозяйство, могила жены». (Четыре месяца назад Харитон Карпович похоронил жену.) Тут уж я разыграл обиду, заявил, что мне оставаться в Полтаве никак нельзя. Дескать, красные, как придут, сразу посадят в тюрьму или даже расстреляют. Да и не смогу я больше работать при красных, не нравятся мне их порядки. Однако Шульц и слушать не хотел мои доводы. А я чувствую, он что-то не договаривает. Так оно и оказалось. Когда я, изображая отчаяние, сообщил Шульцу, что с приближением Красной Армии уйду на Запад самостоятельно, Шульц, как бы из жалости, пообещал замолвить за меня словечко перед гауптштурмфюрером Гирзе[14]. Он, мол, сможет верному Германии человеку помочь. «А что, если тебе всё-таки остаться в Полтаве, но одновременно выполнять определенную работу в интересах германского командования?» – спросил как бы между прочим Шульц. Це вже було интересно, однако я и виду не подал, сразу же отказался. Дескать, шпионом быть не согласен, боюсь. И потом, какой из меня шпион?! Я – заготовитель. Могу работать управляющим небольшого хозяйства или приказчиком по закупке зерна, мяса, овощей, фруктов, а шпионом – никак не могу. Слезно прошу германское командование забрать меня с собой.

Такая «торговля» деда Харитона с Шульцем шла ещё минут десять. Потом гитлеровцу, наверное, надоело и он отправил Харитона Карповича домой, пообещав что-нибудь для него придумать.

Шагах в ста от комиссариата повстречалась ему переводчица городского гестапо Мария. Возможно, у неё было другое имя, но в городе все с малых лет её звали именно так. Поздоровались и остановились. Он знал эту женщину чуть ли не с её малолетства. Знал и родителей – армян. Говорили, что до революции они были очень богатыми людьми, да и при нэпе не последними торговцами считались. Мария была в семье единственным ребенком. Когда старики умерли, девушка очень бедствовала.

В эту нечаянную встречу Платон сразу заметил, что Мария чем-то сильно встревожена.

– Что случилось? – поинтересовался Платон.

– Дедушка Харитон, что же теперь будет с нами? – спросила она. – Меня приглашал к себе штурмбанфюрер Брауне[15] и предупредил, чтобы я в любую минуту была готова к отъезду с ними. Меня почему-то из городского отдела передают теперь в полевое отделение. А оно, как я поняла, собирается уезжать.

– Куда? – спросил я.

– Не знаю, – ответила она, – наверное, на фронт в какую-нибудь часть. Видите, как немцы заметались? Скоро здесь будет Красная Армия.

– А что же ты ответила на предложение Брауне?

– Его мой ответ и не интересовал. Предупредил о готовности, и всё. Вот я и спешу теперь к господину Гирзе, чтобы узнать, почему он отдал меня Брауне, а сам и все его сотрудники остаются здесь. Не хочу уезжать из Полтавы. Когда придут русские, пусть уж лучше покарают меня.

Это было что-то новое. Но Платон и виду не подал.

– А я вот сейчас просил господина Шульца взять с собой. Меня красные сразу посадят, – сказал он.

Мария как-то странно посмотрела на Харитона Карповича и промолчала. Тогда тот решил немножко прощупать её. Ведь она очень много знает. Как-никак с первых дней прихода немцев в Полтаву служит у них в гестапо. Может, уже сейчас по заданию гитлеровцев, как говорится, нюхает деда Харитона, чем он пахнет?

– Харитон Карпович, вам бояться нечего, – произнесла Мария. – Ни один человек из местных жителей не пострадал от вас. Вам надо оставаться дома, в Полтаве. Со мной сложнее. Я лично тоже никого не предала. Но одно название «переводчица гестапо» уже дает основание ненавидеть, презирать, а может, даже и покарать меня. Ведь я помогала немцам на допросах. И родственники замученных знают об этом…

Она долго плакала, а успокоившись, рассказала о своей встрече с армянским националистом Дро Каканяном. Пригретый гитлеровцами, он пытался склонять советских граждан армянской национальности, проживающих на временно оккупированной фашистскими войсками территории или находящихся в плену, к измене Родине. Когда-то он знал отца Марии. Поэтому рьяно принялся убеждать её, что необходимо, дескать, и впредь так же добросовестно служить Германии. Мол, придет время, немцы вернут Марии отобранные большевиками богатства отца.

– А я не хочу больше служить немцам, – с горечью сказала Мария. – Жить не хочу!…

Харитону Карповичу стало жаль девушку, он посоветовал:

– К немцам сейчас не суйся. А хочешь остаться в Полтаве – оставайся.

– Всё равно немцы найдут меня и увезут с собой.

И тут подпольщик решил рискнуть:

– Подумай, ведь уже не маленькая… Было бы неплохо и чем-то оправдаться тебе за службу у немцев. Положи за пазуху какой-нибудь документик, нужный для представителей Красной Армии.

Мария аж рот раскрыла после этих слов.

– Поняла или нет? – спросил Харитон Карпович.

Она кивнула.

– Ну раз поняла, то приходи завтра рано утром ко мне домой. Подоишь мою корову, а то она уже четыре месяца не чувствовала женских рук, сам дою. Может, я за ночь что-то и придумаю.

В голове Харитона Карповича уже созрел план, как помочь Марии, но он решил пока ей ничего не рассказывать. На рассвете должны были прибыть партизанские связные Петро и его племянник Мыкола за новостями, которые подготовил для советских контрразведчиков Харитон Карпович. Своя радиостанция у него вышла из строя, и теперь приходилось обращаться за помощью к партизанам. Подпольщик отправил Марию со связными в отряд.

– Сейчас живет там в шалаше. Это верст за шестьдесят отсюда, – доложил он Бондаренко.

– Вы надежный помощник чекистов, Харитон Карпович, огромное вам спасибо за всё, – сказал Бондаренко. – Надеюсь, ваши дела в тылу врага отметит и командование. Помогите мне срочно встретиться с Марией. Кстати, гитлеровцы долго не могли смириться с её исчезновением?

– Когда утром Мария не пришла на службу, а затем её не оказалось и дома, гестапо подняло всех на ноги. Искали день и ночь. Но потом кому-то из гитлеровцев пришла в голову мысль, что она могла утопиться. Может, она где-нибудь и ляпнула подобное с отчаяния. Я тоже подлил масла в огонь, подтвердив, что у девки, мол, было такое настроение. Требовалось подстраховаться на случай, если нас с ней видели у гебитскомиссариата. Да и гитлеровцы не дураки. Красная Армия вот-вот нагрянет в Полтаву. Каждый из них думал, как бы побыстрее унести отсюда ноги и увезти всё награбленное. Словом, Марию искать перестали. А меня Шульц всё-таки «уговорил» остаться в Полтаве и «поработать» здесь на Германию.

– К этому вопросу мы ещё вернемся, Харитон Карпович. Доставьте ко мне поскорее Марию.

Вернувшись в своё хозяйство, майор Бондаренко засел за донесение Овода. Он всегда снабжал советских контрразведчиков интересной оперативной информацией. Вот и на этот раз Овод подробно ориентировал нас о новостях в разведорганах противника, действовавшего против Степного, Воронежского и Юго-Западного фронтов.

Овод писал: «14 июля вечером, после того как стало известно, что Манштейн добился от Гитлера согласия на приостановление наступления под Курском и Белгородом, я решил нанести визит Бойко[16]. Застал его в обществе Краузе и Вайде[17]. Они были очень пьяны и явно расстроенны. На мой взгляд, всё, что я услышал от Бойко, может представлять для вас интерес. Поэтому воспроизвожу услышанное почти дословно.

Бойко спросил меня, кивнув на немцев:

– Ну что, нефтепромышленник, будешь отступать с ними за Днепр, а потом в Германию?

Я решил промолчать, дать возможность ему до конца высказаться. Бойко, глядя на немцев с каким-то вызовом, сказал мне по-русски, что в Германии нефти нет, следовательно, и я, нефтепромышленник, нужен им как прошлогодний снег. Тем более теперь.

Оба немца, видимо, догадались, о чем шла речь, потому что Вайде резко оборвал его:

– Хватит об этом. Германия всё равно победит Россию, иначе не может быть. Так давайте выпьем за здоровье нашего фюрера.

И он налил в стаканы рому. Но я заметил, что Бойко пил с неудовольствием.

Затем снова начался разговор на больную тему – о положении на фронтах. Краузе при этом уже еле-еле ворочал языком, и Вайде, сильно ударив его ладонью по шее, сказал:

– Пойдем спать. А то мне завтра рано улетать. Думал, что за вчерашнее дадут какую-нибудь награду, а сказали: «Обожди». Пусть здесь русские посплетничают сами и немного успокоятся. За нас позаботится фюрер. Он не спит.

Немцы ушли.

После их ухода Бойко начал говорить ещё более откровенно. Он называл немцев и Гитлера сволочами и твердил, что война проиграна.

Затем Бойко сказал буквально следующее:

– Наши дела плохи. Столько лет ждал, когда найдется человек, который покончит с большевиками, а его всё не было и не было. Ну, думал, Адольф справится. Но в войне с Советами промазал и он. А почему? Да потому, что он проводил неумную политику. Ты же хорошо знаешь, что я родом с Киевщины. Я честно служил царю-батюшке и дослужился при нём до ротмистра. Потом я исповедовал «веру» Петлюры и ушел с ним в 1920 году в Польшу. Мы хорошо оттуда щипали Советы и строили большие планы. Но нас тогда не поддержали ни Германия, ни Антанта. Дело дошло до того, что Петлюру убили.

Гитлер начал войну с большевиками и зачем-то посадил в тюрьму нашего Степана. И за что? За то, что тот с ведома гиммлеровского агента митрополита Шентицкого посмел объявить людям, что немцы за нашу помощь им в войне предоставят Украине «самостийность». Правда, вскоре Степана выпустили из тюрьмы, но теперь он должен был действовать с оглядкой.

Гитлер сделал это потому, что не любит разговоров о будущем дележе власти и завоеванных территорий. Он проявил недальновидность. Если бы Гитлер предоставил украинцам самостоятельность, мы (т.е. лидеры украинского национализма) создали бы раду и свою двухмиллионную армию во главе со Степаном. Сегодня она не пустила бы большевиков на Украину. Насмерть бы дрались за каждый клочок её земли. Нам, Андрей, пришло время подумать, как жить дальше. Работать на немцев больше желания нет, потому что задаром служат только дураки и фанатики. Мы с тобой вроде бы ни те, ни другие. К большевикам нам с тобой дорога закрыта навсегда. Пора сматывать удочки. Кое-кто это уже сделал. Гестапо ищет исчезнувшую переводчицу, армянку. Предполагают, что это она прихватила с собой секретные документы. Причем в них идет речь не о немцах, а о тех, кто им служит. Но армянку ищут не потому, что теперь нависла смертельная угроза над германской агентурой. Немцам плевать на «русских свиней», которых переловят и расстреляют большевики. Они дрожат за свои шкуры. Начальству гестапо не дает покоя мысль, что в их секретном ведомстве работал советский агент. И те, кто пригрел его, могут жестоко поплатиться за это.

Потом Бойко признался, что в 1939 г. он, будучи офицером генерального штаба Войска Польского, бежал в Германию с документами куда более секретными, нежели эта армянка.

– Напрасно я старался, – сказал Бойко. – Думал, немцы зачтут мои заслуги перед Германией и выделят долю. Как видишь, не выделили. Есть у меня к тебе хорошее предложение: давай, пока не поздно, драпанем за океан. Только для этого нам нужны деньги, много денег. Подумай, как их достать…»

В кабинет к Бондаренко вошел дежурный по управлению «Смерш» фронта и доложил:

– Привезли.

Более семидесяти дней прожила Мария в лесу. Многое передумала за это время. На первой же встрече с Бондаренко твердо сказала:

– Поймите меня правильно. Я не шкуру спасаю, а пытаюсь искупить свою вину за вольно или невольно причиненное мной зло Родине.

Она передала ему список из 99 гитлеровских агентов. Большинство из них числилось в особой картотеке Полтавского отдела СД. Этот список Мария составила ещё 13 июля вечером, после того как встретилась с дедом Харитоном, и забрала с собой в лес. Мария назвала и многих других предателей Родины, которых знала в лицо, могла опознать и изобличить их, как бы они ни маскировались и ни отрицали своей вины. За долгое время пребывания в стенах СД ей пришлось многое видеть и слышать. Видеть самых отъявленных садистов, приезжавших в Полтаву по «делам» или за получением из рук высокопоставленных особ фашистского рейха высоких наград за злодеяния, чинимые ими над советскими людьми. Мария была свидетелем страшных и грязных расправ гестаповцев и их пособников.

Полтава в те годы оказалась центральным местом встреч не только высшего командования группы армий «Юг», штаб которой располагался здесь, но и двух других групп армий, находившихся на восточном фронте. Сюда также съезжались рейхсминистры, рейхскомиссары, рейхссекретари и оберфюреры, для того чтобы обсудить, как лучше грабить оккупированные советские земли и закабалить украинский народ. Марин приходилось видеть в Полтаве многих из них, в том числе и самого Гитлера.

На службу в СД она попала при следующих обстоятельствах.

На второй день после вступления немцев в Полтаву в сентябре 1941 г. во двор, где разместилась эта служба, было согнано до трехсот советских граждан, в основном коммунистов, комсомольцев и активистов. Гитлеровцы начали «разбираться» с ними. Для этого им потребовались переводчики. Первой сюда явилась преподаватель немецкого языка немка Эмма Фрлдриховна, долгие годы проживавшая в Полтаве, и предложила свои услуги. Она назвала гитлеровцам некоторых жителей города, знавших немецкий язык, в том числе и Марию. В тот же день фашисты привезли Марию во двор СД и предложили переводить их разговор с обреченными.

Так продолжалось несколько дней. А после того как количество задержанных несколько уменьшилось, Мария перестала ходить на «работу» в СД. Но у неё дома появилась Эмма Фридриховна и стала упрекать в «непочтительности» к новым властям. Одновременно она доказывала Марии, что с приходом немцев в Полтаву её мучения как наследницы украденного большевиками состояния закончатся. Эмма Фридриховна решительно заявила: «Завтра быть в СД», подчеркнув, что это приказ шефа. Мария повиновалась.

Потом в Полтаву приехал дашнакский генерал, эмигрант Дро Кананян. Он тоже потребовал, чтобы Мария, как он выразился, «обиженная Советской властью», честно служила немцам.

Сначала Мария была переводчицей. Позже, как хорошо знавшую язык, её произвели в секретари-переводчицы. Она помогала офицерам гестапо при допросах, переводила документы. Ей даже доверили вести картотеку в СД. Так она получила доступ и к секретам.

Мария рассказала оперработникам, как она тяготилась своей службой в СД и как у неё неоднократно появлялось желание уйти за линию фронта. Но такой возможности всё не представлялось. Первая надежда на то, что она сможет это сделать, зародилась после разгрома немецко-фашистских войск на Волге. А реальность для этого создалась после их разгрома на Курской дуге.

Беседы с Марией длились несколько дней. Она обстоятельно рассказала о многих генералах крупных штабов вермахта, ведомства Коха, гитлеровских разведчиках, контрразведчиках, гестаповцах и их помощниках из разного рода отщепенцев. Сведения, полученные от Марии, помогли советским контрразведчикам обезвредить многих гитлеровских агентов, что способствовало созданию необходимых условий нашему командованию для сохранения в тайне стратегических планов наступления.