"Без веры" - читать интересную книгу автора (Слотер Карин)

2

В больнице Лену спросили, откуда у нее синяки и ушибы.

— Дорогая, с вами все в порядке? — поинтересовалась пожилая темнокожая женщина, взволнованно нахмурив брови.

Лена машинально кивнула и, выждав, пока медсестра уйдет, начала одеваться.

Характерные коповские ушибы, почти что знаки отличия: на бедре ссадина от пистолета — иногда он натирает так, что кажется, на кости появится вмятина. На предплечье — голубой, будто нанесенный карандашом пунктир от ствола, который приходится вдавливать в бок: руку нужно держать как можно естественнее, чтобы мирные граждане не догадывались о твоей ноше.

В бытность новичком проблем было еще больше: боли в спине, потертости от кобуры, рубцы от дубинки, бившей по ногам, когда Лена гонялась за злоумышленниками. Порой негодяя хотелось поколотить только за то, что пришлось бежать за ним в сорокаградусную жару в сорокакилограммовом обмундировании. Пуленепробиваемый жилет вообще отдельная история. Лена знала копов, крупных, дородных мужчин, которые от теплового удара падали в обморок. Летом стоит жара, и выбираешь, что хуже: попасть под пулю или умереть от перегрева.

Тем не менее, едва получив значок детектива, Лена начала скучать по привычной тяжести. Не успев сдать форму и рацию, она тосковала по сорока килограммам «второй кожи» полицейского. Детективу полагалось работать без обмундирования. Непозволительно, чтобы на улице форма привлекала внимание, а машина тормозила поток автомобилей, пусть даже идущих на предельной скорости. Следует искать другие способы и варианты того, как призвать злоумышленников к порядку, и лишь мозги должны напоминать о том, что ты все еще коп.

Медсестра наконец ушла, оставив Лену в палате, которую персонал атлантской клиники называл послеоперационной. Молодая женщина рассматривала синяки, сравнивая старые с новыми. На руке багровел «браслет» от чужих пальцев. Вывихнутое запястье распухло. След от удара по левой почке она, слава Богу, не видит, зато чувствует при каждом неловком движении.

С чем только не приходилось сталкиваться за годы службы! Жертвы домашнего насилия порой забрасывают патрульную машину камнями, не позволяя забрать в участок жестокого, распускающего руки мужа. Соседи устраивают поножовщину из-за того, что разросшаяся шелковица заслоняет окна, или из-за пропавшей газонокосилки, которая в конце концов обнаруживается в гараже, рядом с заветным мешочком марихуаны или чего посерьезнее. Малыши жмутся к отцам и умоляют не увозить их из дома. Потом педиатр обнаруживает анальные и вагинальные разрывы, а нередко и повреждения гортани с множеством маленьких отметин — следов удушья на внутренней поверхности.

В академии инструкторы пытались подготовить слушателей к «рабочим моментам», но разве к такому подготовишь? «Рабочие моменты» нужно увидеть, осознать, прочувствовать. Никто не объяснял, как страшно патрулировать загородное шоссе. Как колотится сердце, когда, держа руку на пистолете, подходишь к водителю, думая, что он, возможно, тоже поглаживает холодный ствол. В учебниках попадались фотографии, изображающие жертв различных преступлений, и Лена помнила, какими смешными казались некоторые из них. Пожилая женщина, которая, перебрав спиртного, утонула в ванне, потому что трусы опутали лодыжки и она не смогла встать. Самоубийца, предварительно оторвавший себе яйца (то, что в руке у парня не спелая слива, удавалось понять далеко не сразу). Он мог быть чьим-то мужем, другом и, вне всякого сомнения, сыном, но для слушателей академии навсегда остался Сливовым Яйцом.

Никакое занятие не заменит практики. Инструктор просто не в силах описать, что чувствуешь рядом со смертью. Входишь в комнату, волосы на затылке встают дыбом, а внутренний голос шепчет: здесь что-то случилось или, еще хуже, вот-вот случится. Инструктор не подскажет, что, сколько ни облизывай губы, от жуткого «неживого» привкуса не избавишься. Никто не объяснит, что отмокать в ванне бесполезно: только время вернет коже более-менее нормальный запах. Каждое утро нужно пробегать несколько километров под палящим солнцем, чтобы пот лил, как дождь из грозовой тучи, потом вставать под душ, а затем отправляться на вызов — в круглосуточный магазин, к брошенной машине или в соседний дом, у которого валяются непрочитанные письма и газеты. Находишь очередную бабушку, дедушку, брата, сестру или дядю, и в поры въедается смытый с таким трудом аромат.

Пока не столкнешься со смертью лицом к лицу, справляться с ней не научат. Без личного опыта непросто примириться с тем, что из-за тебя погиб человек, пусть даже тот, кого все считали монстром. Коп довольно быстро привыкает делить людей на «их» и «нас». Лене казалось, она никогда не будет горевать о «них», но в последнее время только об этом и думала. А сейчас на ее совести еще одна жизнь.

Душа словно умерла, и ничто не заставит ее воскреснуть. Во рту отвратительный привкус кислятины, а каждый новый вдох лишь ускоряет внутреннее разложение. В ушах безостановочно воют сирены, а кожа стала влажной и липкой. Тело непослушное, будто не свое, мысли разбегаются. С момента, когда вышла из клиники, до ночи, проведенной в гостинице, и приезда в дядин дом Лена думала только о том, что сделала и как могла принять подобное решение.

Сейчас, лежа на кровати, Лена смотрела в окно на унылый двор. Хэнк ничего не менял в доме с тех пор, как они с Сибиллой были маленькими. В ее спальне коричневый потек на обоях остался с той самой ночи, когда во время грозы ветка проломила крышу. На стенах, там, где использовали плохую грунтовку, краска отходила слоями, а впитавшие огромное количество никотина обои казались болезненно желтушными.

Лена выросла с сестрой-близнецом Сибиллой. Мать умерла при родах, а отца, полицейского Келвина Адамса, несколькими месяцами раньше застрелили во время патрулирования. Три года назад убили Сибиллу.

Возможно, все это время сестра и держала ее на плаву. Сейчас Лена двигалась по течению, совершала ужасные промахи и даже не пыталась их исправить. Просто жила, как получится, или, правильнее было бы сказать, «существовала».

Молодая женщина коснулась низа живота: всего неделю назад там был ребенок. Лишь один человек смог приспособиться к обстоятельствам. Лишь один выжил. Интересно, малыш родился бы смуглым в мексиканскую бабушку или унаследовал бы светлую кожу и пронзительно-серые глаза отца?

Лена поднялась и, достав из заднего кармана нож, вынула лезвие. Кончик отломан, в полумесяце засохшей крови отпечаток пальца Итана.

На запястье фиолетовый синяк — тоже работа Грина. Боже, как его руки, причинившие столько боли, могли быть такими нежными?

Лена-детектив понимала: бойфренда нужно отдать под суд. Лена-женщина чувствовала: это очень плохо. Лена-реалистка знала: однажды Итан ее убьет. А еще одна ипостась отвергала все эти мысли и обвиняла в трусости. Она была жертвой домашнего насилия, бросавшей камни в патрульную машину. Она была соседкой с ножом. Она была глупым ребенком, льнувшим к извращенцу-отцу. Она давилась слезами и гадостью, которую заставляли глотать взрослые.

В дверь постучали.

— Ли!

Женщина быстро сложила нож и опустилась на стул. Когда дядя открыл дверь, она сдавила живот: внутри будто что-то оборвалось.

Хэнк подошел к ней, потянулся к плечу, но не стал прикасаться.

— Ты в порядке?

— Просто слишком резко села.

Дядины руки проворно нырнули в карманы.

— Хочешь поесть?

Лена кивнула, слегка приоткрыв рот, чтобы сделать вдох поглубже.

— Помочь тебе встать?

— Прошла целая неделя, — отозвалась женщина, будто это все объясняло. Врачи говорили, она сможет вернуться к работе дня через два после операции, но это казалось невозможным. Она прослужила в полиции округа Грант двенадцать лет и до сих пор ни разу не брала отпуск. Если бы над такими вещами смеялись, ситуация была бы до ужаса комичной.

— По дороге домой захватил кое-что из еды, — объявил дядя. По белым джинсам и аккуратно выглаженной гавайской рубахе Лена догадалась, что он был в церкви. Глаза метнулись к будильнику: давно перевалило за полдень. Она проспала целых пятнадцать часов!

Хэнк, спрятав руки в карманы, явно ожидал какого-то ответа.

— Через минуту приду, — пообещала Лена.

— Тебе что-нибудь нужно?

— Например?

Поджав губы, дядя начал скрести ладони, будто они чесались. Сколько лет прошло, а следы от уколов до сих пор не исчезли… Лена ненавидела их и отношение к ним Хэнка: ему, видите ли, плевать, а ей эти синие точки всю жизнь искорежили.

— Я накрою на стол, — пообещал Хэнк.

— Спасибо, — выдавила Лена. Так, нужно опустить ноги на пол. Она у Хэнка, в своей старой комнате… Всю прошлую неделю сознание возвращало ее в безмятежный период, когда была жива Сибилла, а с Итаном Грином они еще не познакомились.

Очень хотелось погреться в ванне, но о подобных процедурах придется забыть еще как минимум на неделю. От половой жизни рекомендовалось воздерживаться в два раза дольше, и Лена пыталась придумать правдоподобное объяснение для Итана. Несмотря на все усилия, казалось, проще уступить. Будет больно? Она это заслужила. Рано или поздно за ложь и грехи надо расплачиваться. Сгубивший собственную жизнь человек заслуживает наказания.

Чтобы проснуться, Лена встала под душ, но волосы постаралась не мочить: при мысли о сушке феном бросало в дрожь. После операции она вообще разленилась и целыми днями сидела у окна, словно в жизни не было ничего интереснее, чем смотреть на запущенный двор, где стоял древний «кадиллак», а на веревке болталась одинокая шина. Может, ее место действительно здесь? Хэнк постоянно твердил, что она может вернуться в его дом в любую минуту. Дверь открыта, комната свободна — переезжай. Легкость такого выбора манила и раскачивала взад-вперед подобно мощному подводному течению. Если не выбраться отсюда в ближайшее время, унесет в открытый океан и землю Лена больше не увидит. Она уже никогда не сможет твердо стоять на ногах.

Хэнк не хотел везти ее в клинику в Атланте, но, к счастью, спорить не стал. Долгие годы он ради Лены постоянно шел на компромиссы и поступал вразрез с собственными убеждениями, пусть даже сформированными под влиянием религии, упрямства и недостатка образования. Лишь сейчас детектив Адамс начала это ценить, но ни за что бы в этом не призналась. В ее жизни существовали люди поважнее Хэнка Нортона, а вот у него, кроме Лены, не было никого. Женщина прекрасно это понимала и, не будь такой эгоисткой, наверняка пожалела бы старика.

Кухня направо от ванной, и, прежде чем войти, Лена поплотнее завернулась в халат. Склонившись над раковиной, Хэнк обдирал кожу с жареного цыпленка. На разделочном столе громоздились пустые коробки от «Жареного цыпленка по-кентуккски», рядом на бумажных тарелках — картофельное пюре, капустный салат и печенье.

— Не знал, что ты любишь: крылышки или окорочка.

На пюре густая коричневая подливка, от запаха майонеза начал сжиматься желудок. Лену тошнило от одной мысли о еде, а тут приходилось смотреть и вдыхать аромат фаст-фуда. Еще чуть-чуть, и она не выдержит.

Бросив окорочок на стол, Хэнк протянул руки, чтобы придержать племянницу, если та начнет падать.

— Давай садись.

Чуть ли не впервые в жизни она послушалась, придвинув к себе шаткий стульчик. На кухонном столе лежало бесчисленное множество брошюр и буклетов, дядя обожал посещать собрания «Анонимных алкоголиков» и «Анонимных наркоманов», но местечко для Лены освободил. Молодая женщина опустила голову, скорее от смущения, чем от слабости.

Хэнк погладил ее по спине, и заскорузлые пальцы запутались в ткани халата. Лена стиснула зубы, желая, чтобы ее оставили в покое, но, если отстраниться, дядя наверняка обидится.

— Хочешь, позвоню доктору? — откашлявшись, спросил старик.

— Я в полном порядке.

— Но аппетита по-прежнему нет, — справедливо заметил Хэнк.

— Все нормально, — повторила Лена, зная, что дяде не терпится подбодрить и напомнить: она всегда со всем справлялась, значит, и сейчас не пропадет.

Взяв стул, Хэнк уселся напротив. Лена чувствовала: он хочет заглянуть ей в глаза, но, желая помучить старика, подняла голову лишь после небольшой паузы. В детстве дядя казался ей очень старым, но сейчас ей самой тридцать четыре — столько же было Хэнку, когда он взял на воспитание маленьких племянниц. Теперь дядя высох, словно мумия. Жизнь оставила на его лице неизгладимый отпечаток, не менее заметный, чем следы от игл, которые он вонзал себе в вены. В холодных голубых глазах таилась прикрытая заботой злость. Она была постоянной спутницей Хэнка, и порой, вглядываясь в дядино лицо, Лена читала среди морщин свое будущее.

Поездка в Атланту прошла спокойно. Вообще-то у них редко находились общие темы для разговора, но на этот раз тишина тяжким грузом давила на грудь Лены. Она заявила, что в больницу войдет одна, но, едва переступив порог — казалось, даже люминесцентным лампам было известно, что она собралась сделать, — пожалела, что Хэнка нет рядом.

В приемной ждала девушка — худая, скорее, даже истощенная платиновая блондинка, прятавшая глаза от Лены так же, как та от нее. Совсем молодая, а волосы уложила в тугой, больше подходящий старухе пучок. Интересно, как она здесь оказалась? Тщательно спланированная жизнь примерной студентки столкнулась с неожиданным препятствием? Бездумный флирт на вечеринке зашел слишком далеко? Изнасиловал пьяный дядя?

Спрашивать Лена не стала: не хватило духа, да и зачем давать повод для встречных вопросов? В результате они просидели молча почти час, словно ожидавшие казни преступницы, и каждая мучилась чувством вины из-за предстоящего поступка. Детектив Адамс обрадовалась, когда истощенную блондинку пригласили в процедурную, и еще больше — когда медсестра на коляске выкатила ее к Хэнку. Похоже, все это время дядя шагал взад-вперед возле машины и курил. Асфальт был усеян его «фирменными» бычками, от которых остался один фильтр.

Дядя повез ее в отель на Десятой улице, понимая, что племяннице нужно остаться в Атланте на случай, если возникнут осложнения. В Рисе, маленьком городке, где Хэнк вырастил Лену с Сибиллой и до сих пор жил сам, люди только и умели, что обсуждать соседей. К тому же местный доктор уважения не внушал, разве можно ему доверить девочку? Этот тип отказывался выписывать противозачаточные таблетки и постоянно цитировал газеты, где писали: все беды беспутных школьниц из больших городов объясняются тем, что их матери занимались карьерой, вместо того чтобы сидеть дома и воспитывать потомство.

В столь комфортабельном номере Лена еще не останавливалась: ее ждал мини-люкс с отдельной гостиной. Дядя устроился на кушетке и, убрав звук, смотрел телевизор, заказывал еду в номер и даже не выходил покурить. Когда стемнело, он так и заснул перед немым экраном, а негромкий храп, хоть и не давал Салене задремать, действовал очень успокаивающе.

Итану она сказала, что собирается в бюро расследований штата по совету Джеффри прослушать курс по осмотру места преступления. Для Нэн, вместе с которой она снимала дом, Лена придумала, что едет к Хэнку разбирать вещи Сибиллы. Позднее она поняла: во избежание проблем сочинять надо было одинаково, но почему-то врать в глаза Нэн Томас не хотелось. Они с Сибиллой любили друг друга и жили вместе, а когда случилось страшное, библиотекарь взяла Лену под свое крыло. Но как Нэн ни старалась, ей не удавалось заменить девушке сестру. Боже, ну почему она не раскрыла подруге истинную причину поездки?!

Нэн была лесбиянкой, а судя по журналам, которые выписывала, еще и феминисткой. С ней ехать в клинику было бы лучше, чем с Хэнком: она наверняка смогла бы поддержать и успокоить, а не кипела бы от молчаливого презрения. Нэн разогнала бы чопорных демонстрантов, которые орали «Преступница!» и «Детоубийца!», когда медсестра выкатила Лену на скрипучем кресле-коляске. Нэн заварила бы чаю и принесла поесть, вместо того чтобы смотреть, как подруга терзает себя голодовкой и портит желудок, воспринимая слабость как заслуженное наказание. Она ни за что не позволила бы Лене просиживать круглые сутки в спальне у окна.

Именно поэтому и следовало скрывать от Нэн свои проблемы. Она уже знает о Лене достаточно плохого, не стоит пополнять длинный список еще одним пунктом.

Подперев щеку рукой, Лена стала смотреть дяде через плечо. Даже моргать сил нет! Пять минут, она посидите ним пять минут, а потом уйдет в спальню.

— Твое решение… — начал Хэнк. — Я понимаю, почему ты так поступила. Правда, понимаю.

— Спасибо, — милостиво поблагодарила Лена.

— Если бы мог… — сжал кулаки дядя, — разорвал бы парня на части и закопал там, где никто искать не станет!

Этот разговор они заводили много раз. В основном высказывался Хэнк, а Лена смотрела в пустоту, надеясь, что он поймет: эта тема обсуждению не подлежит. Дядя постоянно ходил на собрания и видел слишком много алкоголиков и наркоманов, готовых излить душу первому встречному-поперечному в обмен на право носить пластмассовый значок.

— Я бы его вырастил, — уже не в первый раз предложил он, — как вас сестрой.

— Да, конечно. — Лена еще плотнее завернулась в халат. — Ты бы прекрасно справился.

— Ты никогда меня не признавала!

— В качестве кого? — уточнила племянница. Дядя больше любил Сибиллу. Еще ребенком она была мягче и старалась ему угодить, а вот Лену всегда считали неуправляемой сорвиголовой.

Боже, да она, оказывается, трет себе низ живота! Нужно срочно остановиться… Туда ударил Итан, когда она сказала, что не беременна, что тревога была ложной. Грин пригрозил, что убьет ее, если она избавится от ребенка. Хэнк грозил много и часто, только Лена не слушала.

— Ты же очень сильный человек, — не унимался дядя. — Не понимаю, как ты позволила этому мерзавцу себя контролировать?!

Лена объяснила бы ему, только как? И разве мужчина такое поймет? Они не понимают, что сила, физическая или душевная, далеко не главное. Главное — зов природы и боль, которую они умеют снимать. Когда-то Салена Адамс презирала женщин, молча сносивших физическое насилие. Да что с ними такое? Разве можно плевать на себя? Они не люди, а жалкие твари и получают по заслугам. Иногда ей даже хотелось применить физическую силу, чтобы жертвы насилия взялись за ум и перестали быть тряпками.

Однако изнутри все выглядело совсем иначе. Легко ненавидеть Грина, если его нет рядом, но, когда он приходит и дарит немного ласки и нежности, сил прогнать его не хватает. Под настроение он может сделать безрадостную Ленину жизнь лучше или, наоборот, невыносимее. Так здорово устраниться от ответственности за свою судьбу и, положившись на Итана, просто плыть по течению. Если честно, иногда она тоже его била, порой даже первой.

Каждая женщина, подвергавшаяся физическому насилию, утверждает, что виновата сама, мол, довела мужа или бойфренда: разозлила, приготовила невкусный ужин и так далее и тому подобное. Но Грина-то провоцирует именно Лена… Узнай об этом Хэнк, он страшно удивился бы и расстроился. Итан ведь мечтал стать другим. Когда познакомились, он очень хотел исправиться. Так что фактически синяки Лена ставила себе сама. Именно она толкала любимого обратно в черную пропасть. Именно она травила и изводила, пока он не взрывался. И лишь когда Итан подминал ее под себя — во время драки или грубого секса, — Лене было хорошо. Он словно заново открывал мир, утолял ее жажду.

Разве она имеет право быть матерью? Разве может навязывать свое жалкое существование невинному ребенку?

Ссутулившись, Хэнк обхватил руками колени.

— Просто хочу понять.

Учитывая богатый жизненный опыт, Хэнк должен был понять ее, как никто другой. Лене нельзя жить с Итаном. Он превращает ее в человека, которого она ненавидит всей душой. Но порвать с ним не хватало воли. Итан — самая страшная на свете зависимость, потому что ее причины не известны никому, кроме Салены Адамс.

Из спальни послышалась музыка, и лишь через несколько секунд Лена поняла, что звонит ее сотовый.

— Я отвечу, — сказал Хэнк. Увидев, что племянница встает, он опрометью бросился в спальню. «Да, секунду», — услышала через некоторое время Лена.

Неодобрительно поджав губы, Нортон принес телефон на кухню.

— Это твой босс, — передавая трубку, объявил он.

Голос Джеффри был таким же мрачным, как настроение Хэнка.

— Привет, — начал он, — знаю, у тебя еще один день отпуска, но срочно нужно, чтобы ты появилась.

Лена взглянула на часы, прикидывая, как быстро сможет собраться и приехать в округ Грант. Впервые за всю неделю она чувствовала, что сердце бьется, а адреналин наполняет кровь. Лена будто просыпалась после долгой спячки.

— Могу приехать часа через три, — старательно пряча глаза от Хэнка, объявила она.

— Отлично, — обрадовался Джеффри. — Встретимся в морге.