"Оглянись назад, детка!" - читать интересную книгу автора (Верасани Грация)

Зачем вам знать правду?

Утро в агентстве выдалось спокойным: немного телефонных звонков, несколько оплаченных чеков и одна синьора, которая уже два месяца не получала известий от живущего в Париже сына и не знала, обращаться ли ей в итальянское консульство или в телевизионную программу «Кто его видел?». Ко мне даже зашла Джермана Бонини, сияющая от радости, потому что ее муж вернулся. Судя по всему, балерина из Бозена уехала за границу с хореографом.

После обеда пришла женщина лет сорока пяти, высокая и стройная, с низким лбом, рыжими непричесанными кудрями, темными и отсутствующими глазами. Под лисьей шубой виднелось облегающее платье, которое подчеркивало очень маленькую грудь. Первые четверть часа она была очень лаконична и на мои вопросы отвечала «да» или «нет», только покачивая или кивая головой. Немного привыкнув к обстановке, она стала рассказывать о своем муже, который был коммерсантом и в страхе стать банкротом проводил ночи неизвестно где и с кем.

— Мой муж говорит, что я очень чувственная натура и живу фантазиями… — Она всплеснула руками и приглушенным голосом заключила: — Я здесь, чтобы открыть правду.

— Вы любите его? — поинтересовалась я.

Она обхватила голову руками и завращала глазами.

— Послушайте, я просто не могу представить жизнь без него.

— В таком случае зачем вам знать правду?

Она уставилась мне прямо в глаза, открыв от удивления рот.

— Не будьте поспешны, — добавила я, меряя длинными и твердыми шагами комнату, — подождите несколько дней. Я всегда здесь, в вашем распоряжении, позвоните мне, когда хотите.

— Ноя…

— Уходите!

Она откинула голову, посмотрела в потолок и поднялась с кресла. Проводив ее до двери, я проследила, как она спустилась по лестнице, а когда я возвратилась в кабинет, там уже находился Латтиче.

Латтиче подождал, пока ушел Спазимо. Он прижал меня к стене, потом привязал веревкой к креслу, в котором обычно сидят мои клиенты, и пообещал, что не сделает мне зла, если я выслушаю его, так как с того дня, когда Донателла ушла из жизни, он потерял покой. Я не возражала, и меня мало убеждали его намерения. «Разве не вы раскрыли любовные интрижки моей жены и сообщили об этом по телефону? Как тактично, синьора Кантини, как тактично..»

Они выпили, он и его друзья по покеру, и собирались напугать ее, чтобы она перестала унижать его и, возможно, одумалась. Кроме пары оплеух, которыми они ее наградили, его приятели ничего не сделали, они оставались в тени и по его знаку смотались. Они все у него в руках, так как он держит их на крючке. Хотя один из них сейчас, несомненно, там, в отделе убийств, рассказывает, как все была. У него нет выхода, и он это знает, в тюрьме он уже сидел, и теперь его ждет пожизненная каторга. Латтиче не терпелось сказать мне, что когда он все сильнее сжимал горло своей жены, то подумал: «Или со мной или ни с кем». — «Но месть, моя дорогая, это не всякое там развлечение…» Наконец, он сказал, что покончит с жизнью: он выбросится из окна моего кабинета, который находится как раз на пятом этаже. Смерть наступит мгновенно, и он уже начал поднимать жалюзи. Может, и мне последовать за ним? Умереть вместе?

Я не сопротивлялась, и он не слишком сильно затянул веревку. Мне было страшно, но ужаса я не испытывала. Меньше всего хотелось присутствовать при его полете. Призвав весь свой цинизм, я выдала ему реплику из телефильмов:

— Послушайте меня, Латтиче, вы раненый человек…

— Я вызываю у вас жалость?

— Несомненно, вы не знали, что делали. Вы просто погорячились.

— Чушь.

— Если вы развяжете меня, я покажу вам одну вещь.

— Что?

— Пистолет «беретта».

— Зачем?

— Освободите меня от этой веревки.

— Вы думаете, я идиот?

— Я всего лишь хочу подарить вам оружие, которое вы сможете применить за стенами этого кабинета.

Он с глупым видом, сбитый с толку, кивнул.

— Вы можете вставить его в рот или направить в сердце, в висок, куда угодно. Это быстрее и безболезненнее, чем прыжок в пустоту, поверьте мне. Прыгая с пятого этажа, вы рискуете остаться в живых, искалеченным.

Он усмехнулся.

— Не думаю. — Он начал открывать ящики моего письменного стола.

— Вы когда-нибудь стреляли?

Он промолчал.

— Я объясню, как это делается. Ну же, снимите с меня эту веревку.

Поколебавшись, он принялся раскидывать все, что попадалось ему под руки: блокноты, фотографии, документы и даже «Руководство для молодого детектива» Марио Нардоне, мою персональную библию.

— Послушайте, — настойчиво повторила я, — ваша жизнь меня совершенно не волнует, вы можете делать с ней все, что вам вздумается, но я не хочу видеть вашу кровь здесь, внизу, и вспоминать об этом всякий раз, приходя в агентство. Берите «беретту» и стреляйтесь, где вам вздумается: в автобусе, парке, у себя дома. Это будет ваша плата за мою работу. Счет, который вы еще не оплатили, помните?

В его взгляде промелькнула озабоченность.

— А вы хладнокровная, синьора Кантини.

Я бы хотела сказать ему, что это не так и что от страха я почти наложила в штаны.

— Это мне передалось от моего отца.

Он открыл окно.

— Вы очень дорожите своим агентством?

— Да, и предпочла бы не быть соучастницей.

Он снова прикрыл окно.

Джордано Латтиче медленно подошел ко мне и, не говоря ни слова, развязал меня. Пока я массировала покрасневшие кисти, он потребовал пистолет.

— Я в отчаянии, Латтиче, но у меня никогда не было пистолета И никогда не будет.

Для меня оставалось загадкой то, что он скажет или сделает. Я стояла перед ним, опустив глаза в пол, искренне расстроившись, что не могла выполнить наш договор. Молчание становилось тягостным, я словно окаменела и была не в состоянии выбежать из комнаты или закричать. У меня хватило смелости лишь стряхнуть с брюк мнимую пушинку или пятнышко. Латтиче, не знаю, почему, эта ситуация показалась комичной. Неожиданно он разразился захлебывающимся смехом и плюхнулся на пол. Он сидел, прижавшись спиной к стене, его руки об-маты вала веревка; желтовато-серые волосы слиплись от пота и больше походили на кучу свалявшейся соломы. Именно в это мгновение я машинально расставила руки, загородив собой окно, вроде «отсюда никто не выйдет». Латтиче продолжал как сумасшедший смеяться, даже когда я схватила телефонную трубку. Спустя четверть часа я передала Луке Бруни живого убийцу.

Уже почти темнело, когда я позвонила Спазимо на сотовый и рассказала ему, что он пропустил. Он не мог поверить. Спазимо никогда не уходил в это время, и надо же такому случиться: стоило ему пойти к зубному врачу, как произошел этот шурум-бурум. Наконец он обеспокоенно спросил:

— А если бы он сделал с тобой что-нибудь плохое? Если бы он выбросил тебя в окно?

— Да, ты бы никогда себе этого не простил, — поддела я его.

Прежде чем попрощаться, мы сказали друг другу еще всякую ерунду, вроде того, что я какое-то время буду отсутствовать, сделаю себе небольшой отпуск, в общем, я заслужила отдых от агентства и от его забот. К тому же у меня есть отец, пусть он теперь возвращается командовать и отвлечется, чтобы меньше пить, возможно, и я буду меньше пить, а ты не думай, что избавишься от меня, так как я приглашаю тебя в ближайший вечер на ужин. Да, конечно, я буду более внимательна к выбору меню, а ты мне расскажешь, как провел вечер с твоим коллегой из Сакраменто, я хочу знать все, или ты думал, что я забыла? Возможно, Лучио, нам пора стать друзьями, настоящими друзьями.

Выйдя из агентства, я попала под дождь. Пришлось пробежаться, и, когда я забралась в машину, с волос и лица стекала вода и я дрожала от холода.

Я вела машину по улицам, освещаемым светом офисов, баров, подъездов, останавливалась под портиками или ускоряла движение, проезжала по лужам На заднем сиденье все еще лежала коробка из-под обуви с письмами Ады. В последнем, от 31 января, были такие слова:

Я никогда не спрашиваю себя, почему мама сделала это. Это желание пришло к ней издалека, подобно звуку или цвету, а не мысленно. Просто она должна была это сделать, как иногда мы что-то делаем, не осознавая этого. Она забыла о самой себе и пребывала где-то там, как никогда не существовавшая вещь. Если бы она подумала о нас, возможно, она бы этого не сделала. Но покончить с собой — это отказаться от всего и всех…

Я накрыла коробку пледом, словно хотела защитить ее от сквозняков или спрятать от любопытных.

Мы все — бездонные колодцы, мелькнула у меня мысль: я, моя сестра, моя мать, мой отец, Андреа Берти, Спазимо, мои клиенты, все, кого ни возьми. Колодцы без дна. Сколько бы я ни упорствовала и ни ломала себе голову, как бы я ни была свободна в своих рассуждениях…

Я смотрела, как люди спешили перейти улицу по пешеходной дорожке под свинцовым небом и настойчивым дождем.

— Все мы превратимся в грязь, сказала бы Гайа, будь она со мной.

Мимо меня по этим пешеходным полоскам прошла, как в тумане, моя сестра; ее глаза, эти серо-голубые щелки, смотрели вокруг с тем же упоением, с каким она играла, погруженная в аккорды, на пианино, которое стояло в нашей старой гостиной. Я в экстазе слушала, как она играла Грига. «Хочу спать», — говорила она, резко закрывая инструмент. Она исчезала в коридоре, поднималась по лестнице и закрывалась в нашей комнате. Я заглянула в книгу Паскаля, которая лежала открытой на моих коленях, и подчеркнула: «Любовь, отказываясь от одиночества ненавистного «я», вступает в громадную пустыню». Надо поговорить об этом с Адой, сказала я себе, уж она-то сможет объяснить мне, что это означает. Я поднялась. Вошла в комнату, села на ее кровать и смотрела, как она спала.

Вытаращив глаза, я резко затормозила. Нет, я никого не сбила.

Я открыла окно, и в салон ворвался ветер, смешанный с дождем. Обувная коробка упала с сиденья. Листы разлетелись по коврикам; один конверт застрял между педалью акселератора и моей ногой.

Я остановилась у аллеи Конских Каштанов. Я ничего не видела, кроме своей сестры, которая изучала меня с детской серьезностью. Я по валилась на руль с чувством полной беспомощности и вдруг почувствовала, что мое лицо стало мокрым Перед глазами все расплывалось: оказалось, что я просто плакала.

Я вышла из «Ситроена», забрела в первый попавшийся бар и заказала джин с лимоном; мгновенно выпив его, я снова подошла к машине и села за руль.

Дорогая Ада!

На этот раз я пишу тебе письмо, хотя я не из тех кто любит писать их. Я пишу тебе мысленно, останавливаясь то у одного, то у другого светофора, поэтому прости, если оно будет не ахти каким. Я только сейчас понимаю, как скучала по гаму, который ты устраивала в комнате, после того, как ты уехала. Мне было нелегко без твоего гвалта. Да, лучше, если ты будешь об этом знать…

Я живу в квартире, которая тебе бы не понравилась и которую ты бы назвала китчем: жалюзи всегда закрыты, вещи и одежда разбросаны. Почти в каждой комнате есть твои фотографии. Когда я забываю, как ты выглядела, я смотрю на них, хотя фотографии никогда не отличаются точностью. Единственное, что понравилось бы тебе в моем доме, — это балкон. Он заставлен цветочными горшками и растениями, которые мне некогда поливать и которые почти все погибают у меня на глазах, а я удивляюсь. Как видишь, я не в мать. Я была бы счастлива, если бы могла сказать тебе, что однажды мы с тобой встретимся. Черт возьми, это было бы здорово.

Проблема в том, что, сколько бы я ни старалась, я не верю в это.

Проблема в том, Ада, что у меня жар в груди, который называется алкоголь, так как должна же я за что-то держаться.

Я все-таки надеюсь, что в хрупкости есть нечто эпическое, если это не так, то мне нет прощения. Дело в том, что я чувствую себя контуженной, изношенной, помятой, как все.

Проблема в том, Ада, что эта жизнь хуже, чем мы ее себе представляли в пятнадцать лет. Проблема в том, что чувства, которые я испытываю к себе самой и к другим, непостоянны. Дело в том, что ты не файл, ты не одно из моих дел, и нет ни одного признака, ни одной улики, ничего, что помогло бы мне разрешишь это. Проблема в том, что даже если я и потеряла способность любить себе подобных, думаю, что любить друг друга, хоронить, пить вместе пиво — это максимум, на что мы способны.

Проблема в том, Ада, что я всегда буду по тебе скучать.

Но самое замечательное, что в конце концов наступает прекрасное, твой запах присутствует, и стоит мне подышать тем воздухом, где ты бывала, как я понемногу прихожу в себя…

Я вела машину и видела, как у подъезда ругались отец с дочкой. Потом взгляд отыскал его. Поставив клетку на прилавке в магазине «Все для собак и кошек», он разговаривал с Пэтти. Я видела, как продавщица ласкала кота через решетку клетки. Через несколько минут он вышел из магазина с клеткой в одной руке и пакетом с консервами в другой. Когда он переходил улицу, я наклонила голову, чтобы он не заметил меня. Пока я терла рукой покрасневший глаз, кто-то постучал в окошко. Подняв голову, я посмотрела из окна на А. и включила мотор.