Глава VIII, в которой я провожу такую ночь, какую желал бы и вам однажды!

Она была права, девчонка из госпиталя: Плака чертовски похожа на Монмартр. Маленькие узкие улочки, вдоль которых рестораны, где свирепствуют музыканты... Гирлянды лампочек, зазывалы, расхваливающие наслаждения тех заведений, куда они вербуют клиентов... И народ, кишащий на улочках. Страшно люблю ощущать, как воняют такие места.

Люди, такие, как здесь, — самое интересное на свете. Большой каньон Колорадо, водопады Замбези, конечно, производят впечатление, но не большее. Дыры в природе, вот и все. Тогда как человек, он пытается восстановить пошатнувшееся положение, вскарабкаться вверх, и это ему до некоторой степени удается.

Особенность «Боданиноса» заключалась в том, что он был расположен на самом верху здания, на террасе на крыше, окаймленной экзотическими растениями. Музыканты играли на гитарах, скрипках и флейтах — один пуще другого. Освещение было мягким и нежным, как стакан гранатового сиропа. Официанты одеты в небесно-голубые куртки, а столики отделены один от другого зелеными изгородями.

Я обошел висячий сад. Моя больничная крошка еще не пришла. Метрдотель в эполетах обратился ко мне по-французски. Сразу усек, что я приехал из Парижа. Неужели я таскаюсь с тенью от Эйфелевой башни на лбу? Он предложил мне столик на краю террасы, и я заказал у него двойной Джилби, чтобы скрасить ожидание. Впрочем, оно продлилось недолго, поскольку мисс «Бюро пропусков» вскоре явилась. И поверьте мне, черт побери, у меня просто нет слов! На этой девчонке было белое платье с золотой отделкой на вороте. Она навела золотистый макияж и очаровательно причесалась. И шла хорошо, что особенно ценно в женщине, даже когда и предлагаешь ей принять горизонтальное положение, и хорошо пахла. Редко девушка со скромным достатком правильно душится. Обычно, во всяком случае у нас, пролетарские бабенки умащиваются одеколоном с базара. Это так шибает в нос!

— Понимаете ли вы, что мне даже неизвестно ваше имя, моя несравненная красота, — пробормотал я вполголоса, сажая ее по правую руку от себя, а сам, естественно, устраиваясь по ее левую.

— Меня зовут Александра, — сказала она.

Я чуть не поперхнулся. Наткнулся на двух афинских красоток меньше чем за час, и чтобы обеих звали Александрами!

— Очаровательное имя!

Мы выяснили, что хорошего есть в меню, и я начал говорить себе, что надо поторапливаться, если я хочу заарканить Александру II до того, как принимать Александру I. Да, ребята, это битва со временем. Я быстренько посчитал. Сейчас час. Кончим жрать в два. В полтретьего будем у меня в отеле. Час ей на то, чтобы бравурно сыграть «Марта Ришар на службе Франции», полчаса — отвезти ее на такси домой, уже наступят четыре часа, то есть прибудет маленький «роллс». Согласитесь, я не останусь без работы!

— Вы, похоже, задумались? — заметила она.

— Я думаю о вас, Александра. Я пытаюсь определить природу того волнения, которое охватывает меня, когда вы возле меня или же я около вас...

Она чуть постучала ладошкой.

— Не надо за мной ухаживать, Антуан, — упрекнула она, — вспомните, я помолвлена.

Сейчас она начнет меня доставать со своим военным, эта мышка.

— Послушайте, Александра, — усмехнулся я, — в этом дольнем мире только одна вещь идет в счет: настоящее. Сейчас ваш парень дрыхнет себе со свистом в своей казарме, и он ничего ни у кого не спросит.

Она повела на меня огромными глазами, потом внезапно рассмеялась. У нее были белые зубы и свежее дыхание.

— Не смейтесь надо мной так, во весь голос, — попросил я, — я хочу отведать вашу улыбку...

Она залилась краской, но стать серьезной ей все же не удалось.

Официант двигался между столиками, музыканты играли, ночь была мягкой, как пуховая кровать. В моей голове под сурдинку звучал вопрос: а не выловил ли мой коллега Нику Самофракийскую из мазутных вод этого знаменитого Пирея? Эта идея так щекотала меня, что, не в силах дальше бороться с неизвестностью, я решился пойти позвонить. Девушка меня легко извинила, и я оставил наш столик, чтобы войти внутрь ресторана. Я позвонил в афинскую полицию, но мне ответили, что комиссар Келексимос отправился спать. Я так энергично настаивал, чтобы мне дали его домашний телефон, что в конце концов добился успеха.

В трубке загнусавил сварливый голос.

— Это Сан-Антонио, — сказал я, — Вы должны будете отвечать мне по-французски, поскольку я оставил переводчика в ящике стола в отеле. Как ваши поиски?

Он поколебался, но решился говорить. Французский у него был не подарочек.

— Я ничего не обнаруживать! — сказал он.

— Вы нашли точное место причала «Кавулома-Кавулоса»?

— Да, я да. Водолазы имели поиски. Но ничего, ничего нет!

— Значит, упаковка уже доставлена куда надо!

— Расследование показывает, что нет!

— То есть?

— Судя по расспросам служащих порта, никто в порту не вылавливал ящик.

— А ночью?

— Постоянно народ. Чтобы поднять с глубины большой вес, необходимы скафандры, подъемный кран, грузовик, вы понимаете?

— Прекрасно понимаю. Надо поискать в Самофракии, может быть, Ника все еще находится под кораблем?

— Я уже приказал начать поиски.

— Прекрасно, спокойной ночи!

Я пошел к своему столику. Охваченный красотой этого уголка, я остановился на полпути. Нас окружали другие висячие рестораны, на разных уровнях, похожие на островки света, и, когда наш оркестр прерывался, слышалась другая музыка.

В тот момент, когда я уже собирался выйти из оцепенения, мое внимание было привлечено некой странной и непонятной вещью. Она находилась на соседней крыше, расположенной на уровне нашей террасы. Держу пари, это был человек.

Что привлекло мое внимание — так это отблеск луны на блестящей поверхности. Приглядевшись внимательнее, я увидел, что некто как раз прикладывал к плечу ружье с оптическим прицелом. И что мне особенно не понравилось, так это то, что вышеуказанное ружье целилось не в кого иного, как в вашего покорного слугу, лично в меня, единственного и любимого сына Удачи. Не желая причинять огорчения последней, я припустил во все лопатки, пока не попал в укрытие балюстрады. И хорошо, что сделал так, поскольку несмотря на свой топот, едва достигнув укрытия, я услыхал сухой треск выстрела. Его продолжил грохот бьющегося фарфора. Пуля, дорогу которой я не преградил собой, расколола дымящуюся супницу. Супница взорвалась, официант выпустил поднос, и тот вместе со всеми тарелками рухнул на землю.

Какой тут поднялся хай! Начальство начало песочить этого парня, он протестовал, но никто не желал слышать его жалобы. Ему дали пощечину, выгнали и подняли на смех. Я выпрямился и посмотрел в сторону крыши. Стрелок исчез.

Встревоженный, я вернулся к Александре II.

— Что случилось? — спросила она.

— Неловкий официант, моя прелесть, такое случается и в самых лучших домах.

Что меня беспокоило во всем этом, так это то, что меня вычислили, за мной следили, а я этого не заметил. Для полицейского, у которого начисто отшибло инстинкт, это обычное дело. Я шел себе своей дорожкой, а какой-то тип следил за мной, вполне решив меня убрать. Во всяком случае, если пейзаж хотят очистить от меня, значит, я мешаю. А если я мешаю, значит, я напал на правильный след, не так ли?

Я решил напоить мою недоступную, чтобы подготовить почву, поскольку Сан-Антонио, вы же его знаете, мои красотки: оттого, что некий неизвестный хочет разделаться со мной как с президентом Кеннеди, я не стану пренебрегать девчонкой из госпиталя. Наоборот, это только подстегнуло меня и придало остроты и пикантности всей этой церемонии. Это щекотало мне нервы.

Спустя четверть часа я ввел эту провинциальную глупышку в мраморный холл своего дворца. Кессаклу дрыхнул за филодендроном. Ему бы следовало проконсультироваться у ларинголога, потому как он спал с разинутым ртом.

...Я прикрыл дверь своей комнаты.

— Чуточку виски, моя маленькая фея?

— Ох, нет! Это слишком крепко.

— Я вам помогу!

Она упала на канапе. Я устроился рядом с ней, предварительно наладив подходящее освещение, и положил опытную руку на плечо красотки.

— Александра, — прошептал я, — как вы объясните то смятение чувств, о котором я вам говорил?

— Говорите по-французски, — шепнула она.

— Но вы же не поймете, — удивился я.

— Это не важно, это чтобы слышать ваш язык.

Я улыбнулся ей и выдал чисто сан-антониевское:

— Язычок мой, малышка, я бы предпочел, чтобы ты не слушала его, а попробовала на вкус! У тебя чертовски соблазнительный рот, знаешь ли, и я бы хотел получить ордер на вселение, чтобы приютить в нем своего лучшего дружка!

— Чудесно, — промолвила она, — это как музыка.

— Кроме этого, я ничего не могу сыграть тебе, крошка! Ни «Волшебной флейты» Моцарта, ни увертюры из «Принцессы чардаша».

Она закрыла глаза. Я склонился над ней и провел ревизию ее рта. Все тридцать две штуки были на месте. Девушка буквально приклеилась ко мне и разделила поцелуй. Ну что ж, классический дебют, но, как сказал бы иной, надо входить либо здесь, либо через двери. Я развернул ее на канапе, блуждая рукой по ее телу. Прыжок через препятствие! Все идет отлично. Она сказала «нет», но по-гречески, а я не был расположен к пониманию.

Она любила. Она это говорила, она это стонала, она это кричала, утверждала, шептала, клялась, божилась, повторяла, объясняла, жаловалась.

Мы разъединились. Но вот она опять повисла на мне и заплакала у меня на груди.

— А мой жених? — рыдала она.

Каков конец, согласитесь?

— Твой жених рогат, моя нежная, — отвечал я.

Я бы очень хотел найти другое слово, чтобы обозначить то, что с ним произошло, но, честное слово, не нашел.

Тут раздался звонок телефона. Сорок две секунды назад он мог бы сломать нам кайф.

Я пошел снять трубку, думая, что это комиссар Келекимос хочет сообщить мне новости. Но это был дежурный из вестибюля.

— Мадемуазель внизу! — сказал он.

Катастрофа! Александра I прикатила раньше, чем предвиделось в моих планах. Что делать? Но вы еще не знаете всей изобретательности вашего Сан-Антонио, мои милые.

— Скажите, старина, — сказал я, — вас не интересует возможность заработать благодарность, огромную, как Акрополь? Тогда проводите эту мадемуазель в свободную комнату, уверив ее, что это моя, и скажите, что я сейчас приду.

— Хорошо, месье, — невозмутимей ответил служащий.

— Кто это? — пробормотала Александра II.

— Только что приехал мой шеф, я должен пойти отчитаться, — объяснил я, приводя себя в порядок с немыслимой быстротой.

— А я?

— Отдохни, мой цыпленок, эта кровать просто создана для отдыха.

Я провел гребенкой по волосам, смазал физиономию одеколоном (браво! «Балансьяга») и снова снял трубку, чтобы спросить у ночного дежурного, в какую комнату он отвел «вышеупомянутую особу».

— Номер 114!

— Спасибо!

Ах! Француженки, французы, какая ночь!

— А я думала, вы занимаете 69-ю комнату? — сказала мне очаровательная, торжествующая, ошеломляющая Александра I.

— Переместили, потому что в ванной тек кран.

Любопытно, я встретил ее в коридоре, направляющуюся к лифту. Что-то говорило мне, что дочь дипломата хотела смыться, пока я не пришел.

— Я не надеялся, что так рано, Александра.

— Я сослалась на мигрень. Я спешила вас увидеть...

— Спасибо за комплимент.

Она улыбнулась мне.

— У меня немного времени, вы знаете... Дедушка должен завтра взять меня в круиз на остров Церебос.

Что удивительно в этой глуши, так эти праздные задаваки, которые совершенно не желают скрывать своих похождений. Александра I, она-то уж не вспоминала ни о каком женихе. Она не говорила, что это неразумно, что ее добродетель скрежещет зубами или что у нее есть принципы.

Поэтому, пустив в ход все свои ресурсы и рецепты, я последовательно и с великолепным блеском исполнил бретонскую камнедробилку, чайник со свистком, а-пропади-все-пропадом, увлажнение сосков, енот-потаскун, игру в салки, баллистическую ракету и змею-удава. Она была довольна, посчитала, что я достоин похвального листа и почетной грамоты, и поцеловала меня.

— Ах! Эти французы, — пробормотала она, массируя свои глаза, обведенные темными кругами, — только они по-настоящему умеют заниматься любовью! Я бы чего-нибудь выпила, дорогой!

Я заказал шотландского виски и приготовил два стаканчика крепкого напитка.

— За наши любови, Александра!

Мы чокнулись, но уже не с таким удовольствием, как с предшественницей.

— У меня от наших амурных шалостей раскалывается череп. Сделай мне, пожалуйста, холодный компресс, дорогой.

Я захватил салфетку и положил ее в умывальник, пустив со всей силой холодную воду. Вот тут-то благодаря случайной игре зеркал я заметил необычный трюк... Александра I приподняла платье и сорвала со своей подвязки для чулок маленький матерчатый мешочек. Интересные у нее тайники, у этой пастушки. Содержимое мешочка молниеносно было вытряхнуто в мой бокал. Она встряхнула стакан, чтобы растворить свою микстуру, и засунула пустой мешочек к себе в бюстгальтер. У меня мелькнула мысль, мои девочки, что если бы мой ангел-хранитель не работал сверхурочно, я бы через несколько часов проснулся в морге!

Я выжал мокрую салфетку.

— Ну вот, моя прелесть, надеюсь ваша мигрень быстро пройдет.

Она приложила салфетку ко лбу и вытянулась на кровати.

— Ох! Конечно, любовь моя, — прошептала она.

Я взял свой стакан.

— Вам надо чуть-чуть выпить, — сказал я. — Виски лучше всего усыпляет головную боль.

— Чуть позже, — пробормотала она, закрывая глаза. — Но вы пейте!

Я предложил тост за нее и поднял стакан. Я видел, как ее левое веко немножко приподнялось. Она пристально следила за моими действиями и жестами.

— Интересно знать, что покажет анализ, — пробормотал я.

Она разом распахнула обе гляделки.

Я разглядывал стакан на свет лампы. Несколько крупинок белой пудры были еще видны в глубине бокала.

— Конечно, это не мышьяк, — продолжал я, — поскольку мышьяк оставляет следы, а вам бы хотелось, чтобы моя кончина казалась естественной?

Вы бы видели эту работу! Она выпрямилась на кровати. Мокрая салфетка свалилась с ее лба, но она и не думала вернуть ее на место. Она глядела на меня острыми, как иголки, глазами. Я поставил свой виски на мрамор камина. Стремительное скользящее движение! Мисс Отрава хотела переодеться в мисс Легкий ветерок! Но я предвидел такое и встал перед дверью раньше нее.

— Хе, как же, Сандра, вы не уйдете вот так, еще не все рассказано, — усмехнулся я.

Она молчала.

— Очень хорошо, тогда я беру инициативу, подруга. Тебе остается только отвечать на мои вопросы. Начнем с тех двух моряков, которых ты ездила искать в госпиталь.

— Я не понимаю, о чем вы говорите!

— А это, — сказал я, дав ей затрещину, способную сломить сопротивление слона, — это ты понимаешь?

Она качнулась и упала на ковер. Я подавлял в себе угрызения воспитанного человека.

— В холле отеля есть полицейский, — сказал я ей. — Если не будешь говорить, девчонка, я тебя засажу за решетку, ясно?

Я приблизился к телефону и положил руку на трубку. Девушка поднялась и стояла, опустив голову. Я думал, она побеждена, но как же я ошибался! Она бросилась к камину, и не успел я ей помешать, схватила отравленный стакан и. выкинула его в открытое окно.

— Зовите полицию, пожалуйста, — насмешливо бросила она.

И поскольку ваш любимый Сан-Антонио стоял со слегка обалделым видом, девица принялась срывать с себя шмотки, рвать их в клочья, сбросила трусы, бюстгальтер, пояс, чулки... Проделывая все это, она горланила «на помощь!», подняв страшный шум в гостинице. Ее вопли разбудили спящих, прервали супружеские объятия, надорвали нервную систему страдающих бессонницей, маленькие дети захныкали. В отеле были немцы, они подумали о Дахау, американцы — о Мэдисон Сквер Гарден, итальянцы — о, «Ла Скала» в Милане. Суматоха поднялась ужасная, слышался топот, отрывочные междометия, приказы... Эта стерва веселилась самым непозволительным образом.

— Ну вот! Вы ее и получите, полицию, — говорила она мне. — Вы меня только что изнасиловали! Я потребую медицинской экспертизы! «Внучка известного дипломата», это вам дорого обойдется!

Самое главное, она была права: я начал чувствовать, чем это пахнет. Ее слово весит не то, что мое! Сейчас уже невозможно доказать, что она пыталась меня отравить! Напротив, она может доказать, что... В общем, вы поняли? Бедный Сан-Антонио! Вот попал в переплет, парень! Вот что значит смешивать шашни с работой! Тем более еще есть Александра II в комнате неподалеку, которая тоже засвидетельствует, какой он охотник до клубнички, этот Сан-Антонио. И этот парень дежурный еще скажет, что я взял два номера...

В дверь застучали... Я не колебался. Коротким ударом в подбородок я отправил мисс Полис в страну чистого забытья, быстро прикрыл ее наготу покрывалом с кровати, положил на лоб компресс и перед тем, как отворить дверь, осушил ее стакан виски.

Там были обеспокоенный персонал этажа и припершиеся клиенты с заспанными мутными глазами во всклокоченных пижамах.

Я расточал сокрушенные улыбки и извинения.

— Моя жена эпилептик, — объяснял я, показывая на Александру. — У неё был приступ, она только что уснула...

Иные подходили, принюхивались. Пахло алкоголем. Они видели, что она дышит. Они успокаивались или разочаровывались, смотря по темпераменту. Пожимали плечами, бормотали ругательства, удалялись... Уф! Отделался (на время)! Я прикрыл дверь и прислонился к стене.

Ну и ночка, мои цыплятки! Ну и ночка, доложу я вам!