Глава XIV, в которой мы прочухали сцепление событий

Мы спускались бок о бок по дороге, по которой с таким трудом утром вскарабкивались на ослах. Умеренность в пище — не совсем то, что способствует хорошему физическому состоянию человека.

— Если бы моя Берта меня сейчас увидала, — запыхавшись, говорил мой Быстроногий друг, — она бы меня и не узнала.

Поскольку я шел впереди, я воздержался от ответа. Эта греческая ночь была восхитительна. Ночные насекомые трещали, как костер из виноградной лозы[14]. Небо казалось бархатом, к которому прикололи серебряные звезды, чтобы украсить мантию ночи[15].

Мы спустились с горы Фоскаос. Домики порта кольцами окружали бухту. В половине одиннадцатого на колокольне пробили один раз — из соображений экономии и чтобы никого не разбудить.

Я остановился, вся грудь в огне. Большой писатель сказал бы, что мое дыхание было похоже на кузнечные мехи!

— Что, кислорода не хватает? — задохнулся Жирный.

— Молчи. Слушай!

Я прислушивался всеми своими слуховыми нервами. Плеск моря, шелест бриза. Но мое опытное ухо уловило и другой шум, более глухой, более человеческий. Он шел от северного мола (это был неподходящий момент, чтобы путать стороны света, хотя голова и шла кругом).

— Надо подползать, Жирный! — решил я, потому что у меня было впечатление, что мои мореплаватели как раз в этот момент заняты похищением судна. Надо взять их тепленькими.

— Руки вверх! — приказал я.

Не знаю, поняли они или действовали инстинктивно, но только они повиновались.

— Выходите из лодки!

Один из них вскарабкался на мол. Я дал знак его маленькому приятелю последовать за ним. Появился Берю и из осторожности прошел за спиной у негодяев. Я начал обращаться к тому, который, казалось, скорее схватывает, чем другой.

— Ты понимаешь французский?

— Да.

— Как тебя звать?

— Олимпиакокатрис; я работал билетером в парижском мюзик-холле.

— А теперь ты стал убийцей на греческом острове!

Он задрожал — что ж, это было его неотъемлемое право.

— А кроме того, ты скоро и сам можешь стать покойником на том же самом греческом острове, — добавил Берю, который любил проявить себя в такие исключительные моменты.

— Это не я, — пробормотал Олимпиакокатрис. — Это он.

Всегда одно и то же, дорогие мои. Блатные, когда их прижмешь, тут же вешают крылышки и отбрасывают всякое человеческое достоинство.

Я передал свою пушку Берю и прыгнул в лодку. Надо было чертовски расшевелить замок, чтобы он наконец поддался на уговоры, — брать его чувствами, аргументами, лестью и так далее. В конце концов он ответил «да». Но как раз в это мгновение Берю издал крик, свидетельствовавший о том, что кому-то здесь все-таки палец в рот не клади. Это компаньон Олимпиакокатриса молниеносно и грациозно лягнул его по яйцам. Жирный согнулся вдвое, сраженный этим ударом по своей мужской чести и мужской силе. Тогда тот со страшной силой дал ему коленом по физиономии. И вот мой толстый болван опрокинулся и исчез с другого края мола. Я услышал тяжелый всплеск, и фонтан брызг поднялся в звездное небо.

Бывшие моряки «Кавулома-Кавулоса» взялись за руки и начали удаляться. Хотели ли они исчезнуть в темноте и таким образом уйти от нас? Поскольку дело происходит на острове, куда же им идти? — возразите мне вы. Пусть так, отвечу я вам (поскольку я вежлив), но остров велик и ловкие парни найдут, где спрятаться. Так что время поджимало. Что делать безоружному Сан-Антонио в своей барке?

Он взял висячий замок, который только что отцепил и который представлял собой вполне внушительный метательный снаряд, и изо всех сил, довольно значительных, бросил его в направлении последнего беглеца. Рука у меня — как праща, и замок обрушился на затылок Олимпиакокатриса. Тот упал. Его товарищ не остановился, чтобы помочь ему, — каждый за себя, а Зевс за всех! Вскоре шаги его пропали в тишине ночи.

Я выкарабкался из барки и взглянул на другой конец мола, проверить, там ли еще товарищ Берюрьер. О да, он был здесь; весь в плеске, брызгах, пене.

Я оставил его выпутываться самому и подошел к поверженному беглецу. В самом деле, тот как раз собирался с духом, чтобы снова попытаться смыться. Я опустился на колени возле него. Лужица крови красовалась на его башке. Замок здорово врезался в нее.

— Вот что значит играть Джеймса Бонда, когда нет таланта!

Он с трудом сел. Кровь пачкала его шею.

— Ты себя лучше чувствуешь, красавчик?

Он кивнул.

— Тогда давай, тебе придется раскрыть свою раковину.

* * *

— Я сидел на руле.

— Загребай!

Берю — на одном весле, Олимпиакокатрис — на другом, и лодка с плеском разрезает волны.

— Ну, скажешь ты мне, куда вы девали Нику, Олимпия? — сказал я между двумя всплесками весел.

Пот и кровь смешивались на его голове. Вода и пот — на голове Берюрьера.

Поскольку тот замедлил с ответом, Берю оставил свое весло и дал ему затрещину.

— Мы тебе покажем, ты заговоришь! — прорычал он.

Он был чертовски зол, Жиртрест. Он не мог себе простить, что его так облапошил Тедонксикон. Вся ситуация, оружие были у него в руках, и одним ударом ноги посадить его в лужу — если ты Берю, это трудно проглотить, это задевает честь.

— Ника... — пробормотал второй гребец.

Новая оплеуха Жирного.

— Ты не повторяй, как эхо, ты отвечай!

— Она никогда не покидала Франции, — прошептал Олимпиакокатрис.

— Как? — задохнулся я. — Не дури мне голову, говори, подонок!

— Нет, я клянусь тебе!

Берю выпрямился в лодке, рискуя перевернуть ее. Он встал перед вторым гребцом и принялся со страшной скоростью молотить того по роже.

— Прекрати свою гимнастику, Жирный! — приказал я. — А то у него черепушка расколется!

Тот послушался. Он подул на свои покрасневшие кулаки и уселся на место.

— Олимпиакокатрис, зайчик мой, — снова начал я, — Я знаю, в чем фокус «Кавулома-Кавулоса» с его шлюзовой камерой с открывающимся дном. Так что не говори мне, что она не использовалась, там остались следы того, как проходил ящик.

— Ну, конечно, ящик прошел через нее, только он остался в Марселе, — горячо утверждал моряк. — Мы открыли оба люка, и он сразу же упал в воду!

На мгновение я остолбенел, потом покатился от смеха. Боже мой, до чего хорошо разыграно! Ника только пересекла, прошла насквозь «Кавулом-Кавулос»! Не задержалась на борту дольше четырех секунд! Ах! Вот это трюк! Хороша идея! Браво! Виден почерк гения!

— На кого вы работали? Кто вам платил? — спросил я.

Он чуть-чуть колебался. Но фаланги пальцев Берю были здесь, на его шее, и это давало хороший импульс.

— Офицер, который был помощником капитана на борту «Good Luck to You».

— Яхты Барбары Слип?

— Да. Это он все устроил.

— Имя этого человека?

— Джон Хайуолкер.

Я задумался.

— Ладно, гребите! — сказал я.

— Если ты хочешь на мое место, не смущайся, — усмехнулся Жирный, — я тебе его уступлю совершенно бесплатно.

Я даже не ответил ему, потому что был поглощен полным пересмотром всего происшедшего. Два матроса плавают на яхте старой голливудской звезды. Один из ее офицеров предложил им похищение века. Они пошли на это! И...

— Скажи-ка, Олимпиакокатрис, этот твой Джон Хайуолкер когда-то плавал на борту «Кавулома-Кавулоса»?

— Да, в самом деле, — удивился гребец, — Вы это знаете?

Оплеуха Берю напомнила ему, что он должен только отвечать на вопросы и воздерживаться от того, чтобы задавать их.

— Расскажи-ка мне немного о семействе Полис.

Он пожал плечами, от чего при гребле может приключиться радикулит.

— Я ничего не знаю!

Снова затрещина Жиртреста!

— Говори! — прорычал Жирный с такой силой, что у проплывавших поблизости селедок, должно быть, полопались плавательные пузыри.

— Но я...

— Однако, перед тем как выйти из госпиталя, вы звонили именно Полисам.

— Лейтенант Хайуолкер дал нам этот номер телефона и сказал, чтобы мы попросили мисс Александру Полис. Она была предупреждена и должна была спрятать нас, как только мы выйдем из госпиталя. Надо было, чтобы мы оставались в безопасности, пока в Самофракии не обнаружили похищения.

— Она приехала за вами с поповской одеждой и отвезла вас в монастырь, где вы должны были оставаться все это время?

— Точно.

— Только сегодня на горе Фоскаос появилось что-то новенькое...

— Мы узнали полицейского, — признался Олимпиакокатрис.

— Каким образом?

— У него ботинки греческого полицейского.

— Постой-ка! — удивился я, — А в чем их особенность?

— Они подбиты гвоздями!