"Спецслужбы России за 1000 лет" - читать интересную книгу автора

Глава 10 Оборонная направленность спецслужб

Николай II вступил на престол 21 октября 1894 г. в возрасте 26 лет. Он готовился получить генеральский чин и командование гвардейским полком, а вместо этого получил в управление Российское государство, к руководству которым был подготовлен слабо. Его отец, совершенно не допускавший разговоров о политике в семейном кругу, считал это преждевременным. В итоге Николаю II пришлось изучать науку государственного управления на практике. Отсутствие необходимых знаний и толковых помощников (советников) привело к тому, что государь и правительство не смогли адекватно реагировать на изменения, происходившие внутри страны и за рубежом, а это привело в итоге к крушению Российской империи. Проводимую Николаем II, царем Мучеником, политику лучше всего можно охарактеризовать словами Ш. М. Талейрана: «Это хуже, чем преступление, – это ошибка».

Внешнеполитическая ситуация на рубеже XIX–XX вв. характеризовалась нарастанием экономических и политических противоречий между ведущими мировыми державами, итогом которых стал ряд локальных войн, завершившихся глобальной мировой схваткой. К концу XIX в. для ведения войны с помощью регулярных армий государствам требовалась мобилизация многомиллионных людских и материальных ресурсов, воюющие страны несли колоссальные человеческие и экономические потери. Победа в войне стала все менее зависеть от исхода генерального сражения или ряда сражений.

Политические и военные деятели активно использовали методы борьбы, которые можно обозначить как специальные операции: подрыв экономики противника с помощью фальшивой валюты; массированное психическое воздействие путем пропаганды; создание агентуры влияния; поощрение и поддержка сил внутренней оппозиции; инициирование революционной ситуации; активное использование технологических новаций в военной области и в области массового уничтожения людских ресурсов. Все большее значение приобретала стратегическая информация о военно-политических замыслах вероятного противника и союзников, о состоянии их экономики и финансов, о социально-политических процессах. Получение конфиденциальной информации противника и защита собственной информации стали не менее важными задачами, чем обеспечение боеготовности вооруженных сил.

Николай II с семьей

В ходе межгосударственных войн и внутренних конфликтов повышалась роль партизанских (диверсионно-террористических) действий, которые осуществлялись иррегулярными формированиями, опиравшимися на поддержку населения. Мобильные группы, действовавшие на коммуникациях противника, добывали разведывательную информацию, уничтожали инфраструктуру противной стороны и источники ее материально-технического снабжения. Применение регулярных армейских подразделений против партизанских формирований, особенно в условиях труднодоступной местности, как правило, было малоэффективным. Инициатива в выборе места и времени сражения позволяла небольшим подразделениям наносить поражение превосходящим силам противника. Научно-технический прогресс в военном деле (разработка и совершенствование скорострельного и легкого оружия, новых взрывчатых и отравляющих веществ и т. п.), особенно к началу XX в., значительно повысил результативность диверсионных и террористических акций. В этих условиях именно спецслужбы и подразделения специального назначения могли активно дополнять, а в некоторых случаях заменять действия больших воинских соединений.

К концу XIX в. во многих странах действовали революционные или повстанческие организации, взявшие на вооружение тактику партизанской (террористической, военно-диверсионной) борьбы с собственным правительством, с администрацией держав-оккупантов или с войсками колониальных армий. В России также происходило усиление противостояния между различными социальными слоями общества, революционные идеи переустройства политической системы находили все большую поддержку у населения. Возникло множество революционных организаций, ставивших своей целью свержение самодержавия и взявших на вооружение силовые методы борьбы с правительством. В этих условиях российские вооруженные силы и специальные службы были вынуждены вести войну на два фронта – против угрозы внешней и внутренней, – и трудно сказать, какая из них была более опасной. Однако армия и спецслужбы – это только инструмент в руках военно-политического руководства страны. Если на основе анализа полученной информации принимаются адекватные политические решения, успех будет; но если они не соответствуют ситуации или принимаются с опозданием, а то и вовсе не принимаются – поражение неизбежно. Именно так чаще всего и происходило во времена правления Николая II.

Основными поставщиками военно-политической информации в конце XIX – начале XX в. оставались Министерство иностранных дел и служба перлюстрации. После смерти Н. К. Гирса в 1895 г. в МИД началась кадровая чехарда, столь характерная для правления последнего российского императора. К 1990 г. на посту министра побывали три человека А. Б. Лобанов-Ростовский (в 1895–1896 гг.), Н. П. Шишкин (в 1896–1897 гг.), М. Н. Муравьев (в 1897–1900 гг.).

В 1900 г. МИД возглавил В. Н. Ламздорф, пробывший на этом посту до 1906 г. Именно он был основным организатором внешней (дипломатической) разведки. Военное и Морское министерства, Минфин, МВД и Министерство императорского двора также занимались добыванием разведывательной информации в собственных интересах. Чаще всего она просто покупалась. Нелегальных резидентур политической и военной разведок не существовало, почти полностью отсутствовала координация разведработы между послами и военными агентами.

Наиболее эффективной структурой получения разведданных являлась служба перлюстрации. В 1891–1914 гг. ее главным (общероссийским) руководителем был А. Д. Фомин[506]. Чиновники принимались на службу в «черные кабинеты» исключительно старшим цензором и только по рекомендации и под личное поручительство одного из опытных чиновников кабинета. Политически благонадежный кандидат должен был знать как минимум три иностранных языка. Кроме Петербурга перлюстрация производилась в Варшаве, Киеве, Москве, Одессе, Тифлисе и Харькове. Вот как это происходило с секретной дипломатической корреспонденцией.

«Под „дипломатической“ корреспонденцией подразумевалась переписка послов, посланников и членов иностранных миссий со своими министерствами иностранных дел за границей. Эта корреспонденция получалась в Петербурге и отправлялась за границу в особых пост-пакетах и была большею частью зашифрована с помощью кода и запечатана одной или несколькими печатями. Все эти предосторожности, однако, не спасали ее от перлюстрации, так как, во-первых, она попадала в „черный кабинет“ полностью в своем пост-пакете. Попадала она туда и тогда, когда сдавалась на почту всего за несколько минут до заделки пост-пакета перед отправлением его на вокзал. Во-вторых, потому что в секретной экспедиции имелась полная коллекция безукоризненно сделанных металлических печатей как всех иностранных посольств, консульств, миссий и агентств в Петербурге и министерств иностранных дел за границей, так и всех послов, консулов, атташе, министров и канцлеров. С помощью печаток вскрывать и заделывать эту дипломатическую переписку без малейшего следа вскрытия не представляло никаких затруднений. В-третьих, потому что имелись шифрованные коды всех стран, с помощью которых эта корреспонденция свободно читалась и переводилась уже не в „черном кабинете“, а в другом, однородном с ним учреждении при министерстве иностранных дел, куда попадали копии со всех получаемых посольствами и отправляемых ими зашифрованных телеграмм. В особо важных случаях туда попадали и такие ультрасекретные донесения, которые отправлялись со специальными курьерами в кожаных портфелях с замком. Для получения такого рода корреспонденции пускался в ход презренный металл, и не было случая, чтобы золото не открывало замка портфеля и не давало возможности всего на несколько минут взглянуть глазом объектива фотографического аппарата на содержание тщательно запечатанных вложений портфеля. В этих делах все сводилось только к тому, во сколько червонцев обойдется вся эта манипуляция. Здесь кстати будет заметить, что все (или почти все) эти курьеры, фельдъегеря, служители и проч. были подкуплены. За весьма небольшую мзду, выплачиваемую им помесячно или поштучно, они приносили в указанное место не только все содержимое корзин у письменного стола своих господ, но и копировальные книги из их канцелярий, черновики, подлинники получаемых писем официальных донесений и даже целые коды и шифровые ключи. Для достижения этого им приходилось иногда брать у спящих господ ключи от их письменного стола или от несгораемого шкафа, снимать с них отпечаток из воска и заказывать дубликаты ключей или пускать ночью в канцелярию посольства таких лиц, которые могли бы выбрать то, что было нужно. Поражаться надо было доверию некоторых послов своим лакеям, которые их продавали за гроши»[507].

В ходе японо-китайской войны 1894–1895 гг. китайские вооруженные силы были разгромлены. Правительство Японии потребовало от поверженного врага территориальных уступок (о. Тайвань, о-ва Пэнхуледао, Ляодунский п-ов), а также признания независимости Кореи. Однако правящие круги России, Германии и Франции, преследуя собственные интересы, оказали давление на правительство Японии, заставив последнее отказаться от аннексии полуострова. Япония вынуждена была уступить, получив за это с Китая дополнительную контрибуцию в 30 миллионов лян в дополнение к оговоренным ранее 200 миллионам. Между Россией и Китаем был подписан договор об аренде южной части Ляодунского полуострова сроком на 25 лет, эта территория вошла в состав Российской империи под названием Квантунской области. В ноябре 1898 г. русские военные корабли вошли на рейд Порт-Артура, а в марте следующего года туда прибыли подразделения сухопутной армии. В Маньчжурии началось строительство Китайско-Восточной железной дороги (КВЖД).

После того как российская дипломатия лишила Японию плодов ее победы над Китаем, русско-японские отношения ухудшились: японское правительство и общество жаждали реванша, поэтому встал вопрос о принятии дополнительных мер безопасности.

Устройство созданных для охраны строительства КВЖД специальных подразделений было аналогично устройству подразделений Отдельного корпуса пограничной стражи. В связи с тем что службу новым частям предстояло нести на территории Маньчжурии, они были названы Охранной стражей. Первым ее командиром стал полковник А. А Гернгросс. Первоначально в его подчинении находились 5 конных сотен, укомплектованных исключительно добровольцами, общей численностью 750 человек.

Границу России и Китая охраняли казаки Амурского, Забайкальского и Уссурийского казачьих войск, на действительной службе в которых состояли в мирное время 3500 сабель. Охрана КВЖД и границы осуществлялась путем выставления постов; промежутки между ними контролировали конные патрули и разъезды. В случае военных действий казачьи части и подразделения Охранной стражи поступали в оперативное подчинение командования Приамурского военного округа.

В 1899 г. в Китае началось восстание против оккупационных войск, организатором которого было тайное общество «Ихэцюань» («Кулак во имя справедливости и согласия»). Поскольку многие повстанцы владели традиционными боевыми искусствами, европейцы (по незнанию) стали называть их «боксерами», а само восстание – «боксерским». В течение всего 1899 г. происходили нападения на посты охраны КВЖД отрядов повстанцев и хунхузов (разбойников). Иногда грань между теми и другими была весьма условной: партизанские группы восставших маскировались под хунхузов, а последние нередко помогали партизанам, особенно если имели материальную выгоду. Несмотря на небольшую численность большинства постов (5–10 человек), стражники не только успешно отражали нападения противника, но и совершали рейды конными разъездами численностью до 50 человек, удаляясь от КВЖД на расстояние до 70 километров.

Тактика действий отрядов противника базировалась на внезапности нападения. Часто они маскировались под мирных китайцев, чтобы подойти вплотную и «схватить врага за пояс». В этом случае использование длинноствольного оружия, находившегося на вооружении стражников, было крайне затруднено, а китайцы получали преимущество, применяя приемы боевых искусств и холодное оружие. Но, поскольку боевая подготовка стражников была на высоте, а служба неслась в полном соответствии с уставами, потери с нашей стороны исчислялись единицами.

В конце 1899 г. российское правительство приняло решение об усилении Охранной стражи. К началу следующего года в ее составе насчитывалось 2000 штыков и 2500 сабель. А. А. Гернгросс получил чин генерал-майора и права командира Отдельной бригады Отдельного корпуса пограничной стражи.

В начале 1900 г. отряды хунхузов стали переходить на русскую территорию и доходить до городов Никольск-Уссурийский и Владивосток. В мае восставшие и примкнувшие к ним правительственные войска блокировали в Пекине иностранные посольства, которые перешли на положение осажденных крепостей. 21 июня правительство Китая объявило состояние войны со всеми странами, чьи войска находились на территории страны. Эту войну, которую в России мало кто знает, по нашему мнению, следует считать скорее военно-полицейской операцией, проводившейся в соответствии с нормами международного права. Войскам восьми государств – Австрии, Америки, Англии, Германии, Италии, России, Франции и Японии – противостояли хорошо вооруженные, но слабо обученные китайские отряды, не имевшие единого командования. Военные действия в Маньчжурии и Печилийском районе имели характер масштабных партизанских операций и рейдов. Основную тяжесть боев со стороны российских войск первоначально приняли на себя подразделения Охранной стражи.

Отряды стражников действовали самоотверженно и тактически грамотно: они не проиграли ни одного сражения при минимальных (около 1 процента убитыми) потерях. В авангарде войск союзников шли российские флотские роты и батальоны сибирских стрелков. «Китайские походы 1900 года явились боевым крещением Амурских, Забайкальских и новоучрежденных Восточно-Сибирских стрелковых полков. Личный состав их оказался превосходным, получив закалку в долголетней многотрудной пограничной службе на этой беспокойной окраине. Служба эта выработала в наших дальневосточных войсках качества, аналогичные создавшимся в кавказских и туркестанских, – природные свойства русского воина, не стесненного чужеземными лжеучениями: способность быстро принимать решения, частный почин, боевую сноровку. И молодым сибирским полкам пришлось скоро применить эти качества в другой, гораздо более серьезной, тяжелой войне»[508]. Однако опыт Китайской кампании – в который уже раз! – не был скрупулезно изучен; внимание русской общественности, в том числе и военной, занимала война, шедшая в то время на юге Африки.

Англо-бурская война 1899–1902 гг. не имела прямого отношения к России, однако оказала большое влияние на развитие военного дела в мире. Одна из самых мощных, но при этом и наиболее консервативных армий мира – британская – два с лишним года не могла подавить сопротивление Трансвааля и Оранжевой республики, практически не имевших регулярных войск. Фермы буров (африканеров) находились в нескольких (иногда десятках) километрах одна от другой на территории, отвоеванной у местных племен. Фермеры, закаленные в трудностях потомки голландских поселенцев, а также немецких и французских колонистов, готовы были с оружием в руках защищать свою семью и свою собственность, взаимовыручка соседей также была на высоте. Тактика буров вырабатывалась в борьбе с африканскими племенами, индивидуальная стрелковая подготовка у них соответствовала уровню элитных подразделений европейских армий, а в искусстве маскировки и в проявлении инициативы буры значительно превосходили европейских солдат. Большие расстояния, которые им приходилось преодолевать, сделали из них отличных наездников.

На вооружении буров состояло до 35 000 магазинных винтовок системы «маузер» под патрон 7,92 × 57 миллиметров. На каждую винтовку было заготовлено в среднем по 2000 патронов. Кроме того, буры имели 28 скорострельных 37-миллиметровых пушек и 37 пулеметов «максим» на высоких лафетах. Тяжелая артиллерия состояла из шестнадцати 155-миллиметровых пушек Шнейдера и четырех 120-миллиметровых гаубиц Круппа. Обслуживали орудия профессиональные военные, состоявшие на службе и в мирное время. Артиллерия действовала поорудийно, поскольку буры во время войны предпочитали держаться небольшими конными отрядами. Каждое орудие занимало огневую позицию и тщательно маскировалось. На артиллерийский огонь противника буры практически не отвечали, их орудия начинали стрелять в критический момент боя. Недостатками бурской армии являлись выборность командного состава, слабая дисциплина в сводных отрядах и отсутствие опыта ведения военных действий в составе больших подразделений.

В то же время стрелковую подготовку английской пехоты можно назвать крайне слабой. Солдаты не были обучены самостоятельно находить цель в боевой обстановке, особенно на дальних дистанциях, предпочтение отдавалось залповой стрельбе. К службе в разведке, в дозорах и в боевом охранении английские солдаты в 1899 г. оказались не готовы. Кавалерия ходила в атаку сомкнутым строем, вести боевые действия в пешем порядке конники не умели. К проведению рейдов в тылу противника английские кавалеристы и вовсе были не подготовлены. Полевая артиллерия не имела на вооружении дальнобойных орудий. Однако значительный численный перевес англичан (250 000 против 20 000), а также слабая выучка командного состава буров привели к тому, что ко второму году войны англичанам удалось оккупировать все культурные районы бурских республик. И все же живая сила бурской армии не была разгромлена, борьба продолжалась.

В ряду причин, обусловивших столь долгое сопротивление буров, одна из основных – широкое использование ими после 1900 г. методов партизанской войны. Прирожденные охотники и следопыты, ориентировавшиеся в буше как в своем собственном доме, буры широко применяли индивидуальный ружейный огонь, который оказался необычайно эффективным. Со времен англо-бурской войны стрелков, ведущих огонь из засад, стали называть снайперами (sniper). Именно снайперы вынудили английскую армию сменить красные мундиры на форму цвета хаки, а уцелевшие в дозорах курильщики ввели в солдатский обиход правило: «Никогда не прикуривай третьим». Партизанские отряды во главе с Х. Деветом, Я. Делареем и Л. Бота совершали рейды по тылам противника. Взятых в плен английских солдат отпускали, предварительно сняв мундиры. Низкий моральный дух английских войск, их плохая сторожевая служба и легкие условия бурского плена обусловливали успехи бурских партизан. Сами англичане отвечали на действия африканеров сожжением ферм и репрессиями против местного населения, что приводило в ряды партизан новых бойцов.

Вначале для борьбы с партизанами англичане выставляли гарнизоны во всех важных пунктах и осуществляли рейды мобильными отрядами. Затем не участвующих в боях буров и их семьи заключили в концентрационные лагеря по опыту войны Севера и Юга в Америке, а скот реквизировали. Англичане усовершенствовали и систематизировали концлагеря, стараясь подавить дух сопротивления в непокорных и свободолюбивых людях. По всей территории, на которой базировались партизаны, были построены линии блокгаузов (блокпостов) протяженностью до 5000 километров. Блокпосты располагались на расстоянии около 1 километра друг от друга и соединялись проволочными заграждениями; первоначально они строились вдоль железных дорог, а затем по периметру территорий с важнейшими партизанскими базами. В гарнизоне блокпоста числилось 10 солдат с пулеметом, всего было задействовано до 50 000 человек. Также англичане применяли против буров тактику загонов (дрейвов). Район активного действия партизан помимо блокпостов плотно окружали кавалерийскими частями, постепенно стягивавшими кольцо. Дрейвы представляли собой сложные операции, к участию в которых привлекались десятки тысяч солдат. Они позволяли вылавливать семьи буров, скот и уничтожать все их запасы. Для борьбы с партизанами и охраны железных дорог впервые были применены и хорошо защищенные мешками с песком, а впоследствии бронированные поезда, на вооружении которых находились орудия и пулеметы.

Вожди буров пошли на подписание мирного договора 31 мая 1902 г. только под угрозой полного уничтожения нации. В англо-бурской войне в качестве военного корреспондента участвовал и будущий премьер-министр Великобритании У. Черчилль; он был пленен бурами и смог получить свободу лишь ценой фамильных часов, отданных в качестве платы за свободу одному сочувствующему африканеру. Через сорок лет Черчилль стал одним из наиболее последовательных сторонников активной диверсионной войны.

В Трансваальской, как ее называли тогда в России, войне на стороне буров участвовали добровольцы из многих стран Европы, в том числе и подданные Российской империи. В числе последних следует отметить будущего лидера октябристов А. И. Гучкова и будущего генерала В. И. Гурко, в дальнейшем сыгравших значительную роль в создании нелегальной военной организации «Военная ложа».

В конце XIX – начале XX в. правительства наиболее развитых европейских стран были озабочены тем, что военные действия стали носить все более разрушительный характер, а личный состав воюющих армий получал все более тяжелые ранения. Первые попытки ограничения применяемых вооружений с целью уменьшения потерь среди военнослужащих были предприняты еще в XIX в. В 1868 г. по инициативе России в Петербурге была подписана декларация «Об отмене употребления взрывчатых и зажигательных пуль». Согласно этому документу договаривающиеся стороны отказывались от применения сухопутными и морскими войсками разрывных и зажигательных снарядов весом менее 400 граммов против живой силы противника. Но в 1870-е гг. в английском арсенале Дум-Дум, близ Калькутты, началось производство пуль, головная часть которых не имела оболочки. При попадании в человека такая полуоболочечная пуля легко деформировалась (разворачивалась) и наносила тяжелые ранения. Английская армия применяла их в Индии, Судане и против бурской армии. В 1899 г. в Гааге приняли декларацию «О неупотреблении легко разворачивающихся и сплющивающихся пуль», к которым были отнесены «оболочечные пули, коих твердая оболочка не покрывает всего сердечника или имеет надрезы». Эти ограничения имели обязательную силу только в случае войны между подписавшими декларацию государствами.

Войны, а также локальные конфликты имеют самое прямое отношение к деятельности спецслужб, и не только в области разведки и контрразведки. Дело в том, что во время вооруженных конфликтов обязательно совершенствуются оружие и тактика. Личный состав воюющих сторон приобретает боевой опыт, но эти знания и умения впоследствии могут быть использованы в какой угодно области. После любой войны или вооруженного конфликта появляется некоторое число лиц, способных и готовых применить свои знания, умения и навыки в антигосударственных целях. Они могут использоваться в качестве инструкторов при подготовке антиправительственных, в том числе террористических групп и организаций. В определенной ситуации и при наличии мотивации они сами могут стать лидерами, организаторами или участниками незаконных повстанческих, революционных, сепаратистских и других организаций, а предыдущий военный опыт делает их наиболее опасными силовыми противниками правительства. Те специальные службы государства, которые не анализируют изменения в военной области и не прогнозируют возможность применения новых военных технологий против охраняемых лиц, рискуют потерять и государя и государство.

Конец XIX – начало XX в. в этом отношении представляют большой интерес. В первую очередь это связано с изобретением новых образцов стрелкового оружия и боеприпасов. Здесь следует особо отметить, что до 1914 г. в Российской империи любой подданный, не имевший конфликтов с властями, мог приобрести огнестрельное оружие без проблем – в оружейном магазине, поскольку хранение и ношение оружия преступлениями не считались. Преступным считалось неправомерное применение оружия. Некоторые ограничения существовали только для образцов, официально принятых на вооружение и являвшихся государственной собственностью. Имея средства, наши предки могли купить или выписать из-за границы любое оружие, находившееся в открытой продаже, и затем официально зарегистрировать его в полиции на свое имя.

После англо-бурской войны истинные, а не назначенные (!) военные эксперты указывали на необходимость совершенствования индивидуальной стрелковой подготовки личного состава военных и полицейских подразделений; предусматривалось также и введение в личный состав отборных стрелков (снайперов). К чести наших соотечественников следует сказать, что уже в 1899 г. в России были изданы «Правила стрельбы на большие расстояния», учитывавшие возможности нового длинноствольного стрелкового оружия и мощных патронов. В начале XX в. для винтовок стали разрабатывать новые оптические (телескопические и призматические) прицелы. Ранее телескопические прицелы (подзорные трубы), устанавливаемые энтузиастами стрелкового дела на личных винтовках в единичных экземплярах, были длиной ненамного короче ствола. Наибольших успехов в этой области добились в Германии; оптические прицелы конструкции К. Цейса, созданные между 1900–1918 гг., стали основой для большинства последующих разработок в разных странах мира. Этими прицелами с кратностью от 2,5 до 4,5 стали оснащать винтовку Маузера «98» и ее модификации. Аналогичные работы проводились в Великобритании, США (тогда САСШ – Северо-Американские Соединенные Штаты) и Франции.

Параллельно в разных странах проводились конструкторские работы по созданию устройств, снижающих звук выстрела при стрельбе. Еще в 1790 г. тирольский оружейник Жирандони изготовил магазинное пневматическое ружье, принятое на вооружение одним из подразделений австрийской пограничной охраны. Это оружие, почти беззвучно стрелявшее на 100–150 шагов, использовалось австрийцами во время наполеоновских войн. Основными источниками звука в огнестрельном оружии являются баллистическая ударная волна и быстрый выход пороховых газов из ствола. Устранить первый недостаток возможно применением дозвуковых (300–340 м/сек в зависимости от температуры воздуха) боеприпасов, а второй – с помощью специальных устройств, называемых глушителями. В 1898 г. французский полковник Гумберт установил на ствол винтовки цилиндр с клапаном, отсекающим пороховые газы после выстрела. В 1907 г. Х. С. и Х. П. Максимы запатентовали в США два варианта глушителей. Знаменитый изобретатель пулемета Х. С. Максим предложил конструкцию многокамерного глушителя расширительного типа, а его сын усовершенствовал конструкцию Гумберта. Первыми достоинства этого изобретения оценили охотники, которые получили возможность многократно стрелять по движущейся дичи. Первые глушители американского и английского производства также свободно продавались в оружейных магазинах, в том числе и в России, и открыто рекламировались в газетах.

В конце XIX – начале XX в. произошел качественный скачок в развитии короткоствольного оружия, что обусловлено изобретением бездымных порохов и созданием малогабаритных патронов. Во многих странах мира сконструированы и приняты на вооружение многозарядные (их тогда часто называли автоматическими) пистолеты. В 1895 г. П. Маузер запатентовал в Германии пистолет с постоянным магазином, расположенным перед рукояткой, под патрон 7,63 × 25 миллиметров с бутылочной гильзой и пулей «оживальной» формы. Через два года начался массовый выпуск этих пистолетов под маркой «К-96». При длине ствола 140 миллиметров и начальной скорости пули 430 м/сек пистолет имел кобуру-приклад и позволял уверенно поражать ростовую фигуру на дистанции до 250 метров. На дистанции в 100 метров пули укладывались в круг диаметром 30 сантиметров. «Маузер» имел десятизарядный магазин, автоматика работала по принципу отдачи ствола при его коротком ходе и отличалась высокой надежностью. «Маузер К-96» стал любимым стрелковым оружием путешественников, офицеров колониальных войск и повстанцев. Начиная с 1898 г. он широко применялся всеми (!) воюющими сторонами во всех (!) вооруженных конфликтах, став своеобразным «калашниковым» начала ХХ в. С многозарядным автоматическим пистолетом Маузера начинали свою военную карьеру многие известные впоследствии личности.

В 1900 г. в Бельгии началось производство пистолета американца Дж. Браунинга. Его конструкция оказалась настолько удачной, что к 1912 г. был выпущен 1 миллион пистолетов. При длине 164 миллиметра, высоте 122 миллиметра, массе 625 граммов он легко помещался в кармане. Патрон «браунинга» – 7,65 × 17 миллиметров, сменный коробчатый магазин на 7 патронов располагался в рукоятке.

В 1903 г. бельгийская фирма «Fabrique nationale» выпустила в продажу 9-миллиметровый пистолет Браунинга (модель «07»), по форме и размерам напоминающий ТТ. В 1906 г. Браунинг создал карманный пистолет калибра 6,35 миллиметра на 6 патронов, свободно умещавшийся даже на женской ладони. Таких «малышей» было выпущено свыше 4 миллионов экземпляров.

Автоматика всех трех моделей работала по принципу отдачи свободного затвора. Пистолеты Дж. Браунинга быстро оценили не только военные, сотрудники полиции и специальных служб, но и боевики антиправительственных подпольных организаций. Популярность пистолетов была столь высока, что, например, в России аналогичные модели оружия, произведенные различными фирмами, в обиходе первоначально называли «браунингами».

В 1898 г. немецкий оружейник Г. Люгер приступил к усовершенствованию пистолета своего соотечественника Г. Борхарда; первая промышленная партия пистолетов системы Борхарда – Люгера была выпущена в 1900 г. Запирание ствола этой модели осуществлялось в мертвой точке с помощью затвора с шарнирно складывающимися рычагами. Рукоятка пистолета имела наклон в 120 градусов по отношению к оси ствола, что обеспечивало исключительно удобный охват рукой. Первоначально использовался патрон калибра 7,65 миллиметра с цилиндрической гильзой, с 1904 г. – патрон 9 × 19 миллиметров. Этот боеприпас оказался настолько удачным, что большинство военных пистолетов и пистолетов-пулеметов в настоящее время спроектированы под этот тип. В том же 1904 г. пистолет получил название «парабеллум» – от латинской пословицы «Si vis pasem, para bellum» («Хочешь мира, готовься к войне»; на первых партиях пистолета гравировались два последних слова). Стандартный образец имел длину ствола 100 миллиметров, но выпускались и модели с удлиненными стволами – 150 миллиметров (морская модель) и 200 миллиметров (артиллерийская модель). Специальные образцы имели стволы длиной 250, 300 и 400 миллиметров. Все пистолеты с удлиненным стволом снабжались приставным прикладом, а некоторые и накладным цевьем. Как и «маузер», это достаточно компактное по сравнению с винтовкой оружие идеально подходило для точной работы специальных диверсионных и егерских подразделений.

По сравнению с другими странами ситуация с разработкой и внедрением короткоствольного оружия в Российской империи сложилась неблагополучная. Ни армия, ни полиция, ни спецслужбы в начале XX в. не имели револьверов и пистолетов отечественного производства. В 1854 г. С. Кольт подарил Николаю I несколько экземпляров своих револьверов. К тому времени на Тульском оружейном заводе был изготовлен отечественный револьвер 36-го (9,14 мм) калибра; за основу была взята морская модель «кольта» 1851 г. Русский «кольт» имел на спусковой скобе упор для среднего пальца и приставной трубчатый приклад. После Крымской войны ограниченная партия этих револьверов поступила на вооружение гвардейских стрелковых подразделений.

В 1871 г. на вооружение армии был принят револьвер «смит-вессон» 42 (10,67 мм) калибра образца 1869 г. Из США поставлялись модели с длиной ствола 8, 7, 6, 5 и 4 дюйма. В оперативных подразделениях полиции и жандармерии использовались более компактные укороченные модели и шпилечные револьверы Лефоше.

В 1895 г. на вооружение приняли трехлинейный (7,62 мм) револьвер бельгийского оружейника Л. Нагана образца 1892 г. Особенность конструкции этого оружия – отсутствие прорыва пороховых газов между стволом и передней стенкой барабана, что достигалось за счет надвигания барабана на казенную часть ствола и вхождения дульца гильзы перед выстрелом в ствол. Барабан вмещал 7 патронов, стрельбу можно было производить как самовзводом, так и с предварительным взведением курка. Оружие являлось абсолютно безотказным даже при самой варварской эксплуатации. Наряду с самовзводным (офицерским) образцом на вооружение был принят и несамовзводный (солдатский) образец. Высшее военное командование полагало величайшим благом, что таким образом удастся сократить неразумный расход боеприпасов «необразованными нижними чинами» и тем самым сберечь государеву казну. О жизни простых подданных вопрос не стоял.

Главный недостаток «нагана» – длительный процесс перезарядки: патроны вставлялись по одному, аналогично извлекались и стреляные гильзы. Эксперты Главного артиллерийского управления (ГАУ) считали, что скорость перезарядки не имеет существенного значения с точки зрения ведения боевых действий и что семи патронов в револьвере при самообороне во время столкновения на близких расстояниях совершенно достаточно.

На полигоне офицерской стрелковой школы в Ораниенбауме (совр. г. Ломоносов) произвели следующие интересные опыты. На стрелка, подготовившегося к выстрелу, двигалась с пятидесяти шагов подвижная мишень (178 × 44,5 см); она имела скорость бегущего человека (50 шагов за 8 секунд). Стрельба велась с максимальной скоростью и прекращалась, когда мишень доходила до стрелка. В опытах участвовали револьверы Нагана и Веблей – Фосбери, пистолеты Браунинга и Борхардта – Люгера. Во время движения мишени со скоростью идущего шагом человека не удавалось перезарядить ни один из револьверов Нагана и Веблей – Фосбери, также не удавалось перезарядить пистолет Браунинга, и только при стрельбе из пистолета Борхардта – Люгера стрелок приблизительно в тридцати процентах случаев успевал перезарядить его и сделать один или два выстрела.

Однако ГАУ признало, что в принятии на вооружение пистолетов взамен револьверов нет крайней необходимости. Дискуссии о том, какое оружие нужно иметь на вооружении – пистолет или револьвер, велись до 1907 г., когда было найдено гениальное по простоте решение. Военнослужащим, сотрудникам полиции и спецслужб разрешили покупать пистолеты за собственные средства. Подобные правила применяются в некоторых государствах и в настоящее время.

Но вернемся к «нагану». Автор нескольких книг по теории и практике боевой стрельбы А. А. Потапов дал ему следующую оценку:

«Этот револьвер сразу и прочно вошел в практику всех, кто выполнял специальные задания. lt;…gt; Надежность и быстрота – главные козыри при огневом контакте одного против нескольких. lt;…gt; „Наган“ не может отказать – отказывать там нечему. Промахнуться из „нагана“ невозможно. Перезаряжать его некогда да и не надо. Обычно доставали второй заряженный „наган“ и выцеливали „с тычка“ тех, кто прятался за укрытиями. „Наган“ доставал на 100 метров и дальше. lt;…gt; Тяжелая, „медленная“ пуля не делала рикошетов от препятствий и не давала подранков. lt;…gt; Русские офицеры, для которых качество стрельбы из личного оружия было делом чести, промахов не делали. Для решения ситуационных проблем семи патронов в барабане им хватало вполне»[509]. А если учитывать тот факт, что сотрудники полиции и спецслужб имели в своем арсенале разнообразное оружие, они могли выбирать то, которое наилучшим образом подходило для решения поставленной задачи. Однако при этом значительно расширились возможности антиправительственных партий и групп, осуществлявших террористическую деятельность против «царских сатрапов».

К началу XX в. в России возросла активность разведок Австро-Венгрии, Великобритании, Германии, Италии, Японии и других государств. О разоблачении некоторых агентурных сетей мы упоминали в предыдущей главе. Однако борьба с иностранным шпионажем осложнялась тем обстоятельством, что на рубеже веков специального института военной контрразведки в России не существовало. Контрразведкой занимались сотрудники Департамента полиции, офицеры Отдельного корпуса жандармов и Отдельного корпуса пограничной стражи. Николай II своим указом запретил использование агентурной работы в войсках, видимо, полагая, что достаточно контроля со стороны военного командования. 20 января 1903 г. военный министр А. Н. Куропаткин обратился к Николаю с докладом «О создании разведочного отделения Главного штаба». Министр писал: «…обнаружение государственных преступлений военного характера до сего времени у нас являлось делом чистой случайности, результатом особой энергии отдельных личностей или стечением счастливых обстоятельств, ввиду чего является возможность предполагать, что большая часть этих преступлений остается нераскрытыми и совокупность их грозит существенной опасностью государству в случае войны»[510].

Куропаткин был противником возложения контрразведывательных функций на Департамент полиции, поскольку считал, что в этом деле определяющим фактором является компетентность исполнителей в военных вопросах. Мы полагаем, что в числе доводов, приведенных военным министром Николаю II, могли быть и опасения чрезмерного, на его взгляд, усиления полицейских спецслужб. По мнению министра, представлялось желательным учредить особый военный орган во главе со штаб-офицером, ведающий розыском подобных преступлений. Его деятельность должна была заключаться «…в установлении негласного надзора за обыкновенными путями тайной военной разведки, имеющими исходной точкой иностранных военных агентов, конечными пунктами – лиц, состоящих на нашей государственной службе и занимающихся преступной деятельностью, и связующими звеньями между ними – иногда целый ряд агентов, посредников в передаче сведений»[511].

Для непосредственной сыскной работы Куропаткин считал возможным воспользоваться услугами частных сыщиков по вольному найму, ограничив их число до шести человек. Это смелое решение позволяло избежать многих проблем, связанных с неизбежной ведомственностью. Сотрудники отделения, принятые по найму, были материально заинтересованы в эффективности своей работы, так как в отличие от кадровых офицеров не обеспечивались гарантированным армейским содержанием, превращавшим кое-кого из офицеров в обычных «отбывателей номера» при полной личной бесполезности…

Воссоздание военной контрразведки проходило практически по тому же сценарию, что и создание Высшей воинской полиции за 90 лет до того. Образованный в июне 1903 г. орган по борьбе с иностранным шпионажем, названный в целях маскировки Разведочным отделением Главного штаба, в официальной структуре штаба отсутствовал. Возглавил военную контрразведку ротмистр Отдельного корпуса жандармов В. Н. Лавров[512]. Вместе с ним из состава Тифлисского охранного отделения в Петербург прибыли трое сотрудников: старший наблюдательный агент губернский секретарь Перешивкин и два наблюдательных агента, запасные сверхсрочные унтер-офицеры Зацаринский и Исаенко. В декабре Лавров подготовил свой первый совершенно секретный отчет «Об организации и деятельности за 1903 год». Приводим выдержки из него.

Наружная агентура: «Первые трое из перечисленных чинов прибыли в С.-Петербург во второй половине июня и в конце того же месяца вступили в исполнение своих обязанностей, причем прежде всего было приступлено к организации наружной агентуры.

Работа эта встретила весьма серьезное затруднение в том, что, приискивая агентов, в то же время необходимо было тщательно скрывать самый факт существования Разведочного отделения. Ввиду этого обстоятельства в отделение не могло поступать заявлений лиц, желающих служить, с другой же стороны, и самому отделению нельзя было искать агентов непосредственно от себя, и ему оставалось только два способа: или подыскивать агентов исподволь, негласно, при случае, или обратиться к содействию местных охранных учреждений Департамента полиции. При первом способе можно было бы подобрать действительно вполне подходящих людей, но комплектование шло бы чрезвычайно медленно. Охранные учреждения, сами постоянно нуждающиеся в хороших людях, не могли, конечно, предоставить особого выбора, но зато обращение к ним давало возможность сразу приобрести потребное число агентов.

Дабы отделение могло скорее начать функционировать, что прежде всего было необходимо для возможно быстрого выяснения условий работы и выработки сообразно с тем дальнейшего плана организации, первый набор агентов был сделан из преданных и рекомендованных местными охранными учреждениями, причем люди по возможности не посвящались в суть дела, так как предвиделось, что часть их, по ближайшем ознакомлении, окажется несоответствующей и ее придется удалить. Дальнейшее затем комплектование велось исключительно приисканием при случае, по предварительном собрании сведений о каждом лице и его испытании.

Из числа семи человек, приобретенных от охранных учреждений, трое (Храмов, Дмитриев, Пальмирский) оказались несоответствующими и были уволены, четвертый (Петров), пожилой и болезненный, оставлен для собирания сведений лишь временно, до подыскания на его место соответствующего лица и, наконец, пятый (Буканов), оказавшийся малоразвитым, назначен агентом-посыльным, так как для этой должности требуется лишь честность, трезвость и молчаливость, каковыми качествами Буканов достаточно обладает. Остальные двое из переданных агентов (Воронов и Харитонов; недостаток последнего – несколько высокий рост) оставлены для чисто наблюдательной службы. Затем подысканы уже самим отделением еще два агента (Зайцев и Трофимов) и для собрания сведений и справок одно лицо, состоящее на государственной службе, а потому проходящее по отчетности не под своей фамилией, а под псевдонимом (Вернов)»[513].

Внутренняя агентура: «Постепенным ознакомлением с делом выяснилось, что для установления деятельности военных шпионов одного наружного наблюдения совершенно недостаточно. Если при исследовании тайных политических организаций, представляющих целые сообщества и постоянно проявляющих себя то тем, то другим явным действием, требуется, параллельно с наружным наблюдением, прочная внутренняя организация, то в деле розыска военных шпионов, работающих порознь или мелкими группами и старающихся ничем себя не проявить, тем более является необходимой в помощь наружному наблюдению хорошая внутренняя агентура. Но агентура эта должна иметь совершенно особый характер. В деле политического розыска внутренние агенты (сотрудники) сами непосредственно входят в тайные кружки и принимают активное участие в их деятельности: ведут пропаганду, распространяют подпольные издания и прочее. Такая агентура дает всегда хорошие и безусловно верные сведения, но при розыске военного шпионства она совершенно неприменима. Не говоря уже о том, что такой агент-провокатор, желая выслужиться, всегда может сам склонить к преступлению лиц, до тех пор совсем неповинных, и таким образом будет открывать дела, им же созданные, но помимо того lt;…gt; участие агента в преступной деятельности государственных изменников так или иначе самого его делает преступником, и это обстоятельство всегда будет создавать серьезное затруднение для судебного разбирательства и класть неблаговидную тень на отделение, низводя его до уровня низших розыскных полицейских органов, к сведению коих, ввиду провокаторских приемов агентов, не всегда можно относиться с полным доверием.

Ввиду изложенного прием провокаторский оставлен в отделении лишь для исключительных случаев и то не иначе как с особого на то каждый раз разрешения высшего начальства, агентуре же дана организация „внутреннего наблюдения“, то есть внутренние агенты лишь „наблюдают“ за теми действиями и сношениями лиц, которые не могут быть замечены наружными агентами. Наружные агенты работают на улице, а внутренние на квартирах, в разных правительственных учреждениях, в гостиницах, в ресторанах и проч. В объем деятельности внутренних агентов входит также и наблюдение за корреспонденцией.

Когда отделению удастся постепенно приобрести внутренних агентов во всех тех центральных военных учреждениях, из коих могут черпаться секретные сведения, при всех подлежащих иностранных военных агентах, а равно и в тех местах, где в большинстве случаев производится передача сведений, то тогда военное шпионство охватится тесным кольцом, пройти через которое будет крайне затруднительно.

Таким образом, приискание внутренней агентуры является самой серьезной задачей отделения и в то же время самой трудной его работой: нужно не только подыскать лицо, полезное для дела по своему общественному положению, но и выбрать вполне подходящее по своим качествам, склонить его работать и подвергнуть предварительному испытанию, причем все дело вести так, чтобы в случае несогласия его работать или признания его неподходящим ничем не обнаружить перед ним существование отделения и его деятельность. Особенно затруднительна такая работа среди военнослужащих, которые ввиду особых условий военной службы с трудом соглашаются на тайную деятельность агента и легче других могут обнаружить отделение перед своим начальством. По этой причине начальник отделения не может непосредственно сам подыскивать внутренних агентов, а должен иметь посредника, который действовал бы по его инструкциям. Для этого рода деятельности главным образом и был приглашен упомянутый выше губернский секретарь Перешивкин.

К сожалению, Перешивкин не мог быть освобожден из Тифлиса ранее октября, поэтому приискание внутренних агентов сильно замедлилось, приходилось действовать через разных случайных лиц под вымышленными предлогами или пользоваться рекомендованными охранным отделением двумя сотрудниками Мерсой и Розенбергом, которые в дела отделения не посвящались и ныне, за минованием в них надобности, удалены»[514].

В начале 1904 г. в составе Разведочного отделения числилось 22 сотрудника: начальник отделения, старший наблюдательный агент, 6 наружных наблюдательных агентов, 2 сотрудника для справок и установок, агент-посыльный, 9 внутренних агентов, 2 «почтальона». Начальник отделения имел содержание начальника отделения Главного штаба: жалованье – 1500 рублей, столовых – 1500 рублей, квартирных – 750 рублей (всего 3750 рублей в год). Делопроизводитель в обер-офицерском звании получал в год 1250 рублей, агенты-сыщики по 1200 рублей в год. На все отделение выделялось ежегодно 27 600 рублей, из них на расходы по розыскам (содержание внутренней агентуры и особые вознаграждения) составляли 15 000 рублей. Все расходы проходили по смете Главного штаба под грифом «На известное Вашему Императорскому Величеству употребление». В 1903 г. из годовой сметы предполагалось затратить половину, реально истратили меньше из-за некомплекта кадров. Несмотря на это, деятельность нового органа оказалась достаточно эффективной.

За шесть месяцев работы Лавров и его подчиненные установили около 20 российских и иностранных подданных, в той или иной мере занимавшихся военным шпионажем, и собрали улики, которые можно было представить в суде как доказательство разведывательной деятельности против России. Лавров обратил внимание на особую активность японского военного агента (атташе) подполковника М. Акаши, а в декабре 1903 г. через свою внутреннюю агентуру получил данные о том, что японская миссия всем составом готовится срочно покинуть Петербург. Руководство Главного штаба[515] доложило об этом Николаю II, но результаты деятельности контрразведки по японской миссии не были должным образом оценены. Подобным образом отнеслись и к донесениям военной разведки. В итоге начало войны на Дальнем Востоке для руководства страны стало «неожиданным» и «внезапным».

В ряду ошибок, допущенных военно-политическим руководством Российской империи, следует особо отметить недооценку социально-политических, военных и экономических возможностей Страны восходящего солнца. А ведь уже с 1903 г., после назначения военными агентами в Токио и Сеуле В. К. Самойлова и Л. Р. фон Раабена, работа российской военной разведки в области получения информации стратегического характера заметно улучшилась. В донесениях указывалось, что политические, экономические и военные структуры Японии заняты подготовкой к войне против России, эта информация получала подтверждение из различных источников. Особенно тревожной она стала к декабрю 1903 г., за два месяца до начала войны. Однако информация разведки в очередной раз не была должным образом реализована при принятии военно-политических решений, которые оказались неадекватными нарастанию внешней угрозы.

Меры, предпринимавшиеся российским правительством накануне русско-японской войны, были несвоевременными, половинчатыми и противоречивыми. Эта противоречивость отчасти объясняется диаметрально противоположными сообщениями военных агентов, с одной стороны, и российских дипломатов в Токио и Сеуле – с другой. Можно предположить, что высшее политическое руководство Российской империи сознательно пренебрегло данными военной разведки и контрразведки и допустило «внезапное» и «неожиданное» нападение противника на корабли российского флота. Вероятно, оно полагало, что сумеет представить Японию в качестве агрессора и заручиться поддержкой иностранных государств. Высшее военное командование убедило императора, что одержит скорую победу над противником на суше и на море.

На оперативном уровне также был допущен ряд организационных и служебных просчетов, позволивших японскому флоту нанести серьезный урон кораблям Тихоокеанской эскадры. Излишняя уверенность в своих силах, пренебрежение информацией, межведомственные противоречия, нежелание или боязнь самостоятельно принимать решения стали основными причинами поражения российских войск и флота на начальном этапе боевых действий. В Военном министерстве взаимоотношения между различными подразделениями, осуществлявшими сбор информации о противнике после начала боевых действий, были далеки от гармонии. Пример тому – взаимная неприязнь между назначенным координатором дальней разведки генерал-майором Генерального штаба В. А. Косаговским и генерал-квартирмейстером Маньчжурской армии генерал-майором В. И. Харкевичем. Результатом выяснения отношений стало то, что практически все органы российской разведки на Дальнем Востоке – в Маньчжурской армии, Приамурском военном округе, Тихоокеанской эскадре, Заамурском округе пограничной стражи и гарнизоне Порт-Артура – работали разобщенно.

Даже с началом войны специальных органов контрразведки в действующей армии создано не было. Организация контрразведывательного обеспечения российских войск возлагалась на состоявшего при армии подполковника Отдельного корпуса жандармов Шершова. Однако специальные жандармские полуэскадроны для несения военно-полицейской службы стали прибывать на театр военных действий только к концу 1904 г.; к исходу войны их было всего четыре. В этих условиях разведывательным отделениям управлений генерал-квартирмейстеров штабов 1-й, 2-й и 3-й армий приходилось выполнять несвойственные им функции, что отвлекало сотрудников от исполнения основных служебных обязанностей.

Контрразведывательные и полицейские задачи выполняло и разведывательное отделение Заамурского округа пограничной стражи. Основной проблемой контрразведчиков являлось отсутствие опытных офицеров-розыскников и сыскных агентов, что делало борьбу с японским шпионажем проблематичной.

Еще одной ошибкой военного руководства России явилось то, что тактическая разведка, ведущаяся при помощи разведчиков-ходоков, охотничьих команд и кавалерийских разъездов, считалась более эффективной, чем агентурная. «У нас было много кавалерии и мало шпионов, и мы были все время плохо осведомлены. Наш противник имел мало кавалерии и много секретных агентов и знал все своевременно»[516].

«Особенно неопытны и неумелы были не младшие начальники-исполнители, а высшие, руководившие разведкой. Крайне робкое в серьезных действиях, наше управление в организации разведки отличалось и большей смелостью, и непрактичностью. Разведочные команды получали странные задачи. Обследованием фронта противника не довольствовались; стремились войсковыми частями обследовать тыл противника, расположение его главных сил, открыть планы и намерения врага. Как сквозь сито, гнали через неприятельские аванпосты наши охотничьи команды. Из полков выбирались лучшие нижние чины, лучшие офицеры; им давались самые туманные инструкции; собранные команды угонялись за 100 верст на гибель, тем более верную, чем отважнее были офицеры. Сотни пропавших без вести оплачивали совершенно нестоящие сведения, принесенные одним удачником»[517].

Ценой невероятных потерь армейской тактической разведке удавалось получать отдельные сведения о японских войсках на глубину до 30 километров, однако компенсировать неудачи агентурной разведки в тылу японских войск она не могла. В «Отчете о деятельности разведывательного отделения управления генерал-квартирмейстера при главнокомандующем за 4 марта – 31 августа 1905 г.» указывалось: «…почти все старые разведчики разбежались, а новых нельзя было подыскать, так как китайцы, даже за крупное вознаграждение, не решались поступать на нашу службу тайными агентами из-за боязни японцев, беспощадно и жестоко расправлявшихся со всеми туземцами, подозреваемыми в каких-либо сношениях с русскими»[518]. Надежды на получение информации от пленных развеялись также быстро, поскольку чаще всего в плен попадали солдаты и офицеры отступающей армии, а языковая подготовка российских спецслужб и войск оставляла желать лучшего: на всю действующую армию насчитывалось 11 переводчиков с японского, но ведь еще требовались знатоки китайского, корейского и монгольского языков.

Русское военное командование ни перед войной, ни в ходе ее ведения не озаботилось подготовкой партизанской войны на занятых противником территориях. Войска располагались в районе возможных военных действий несколько лет и неплохо освоились на местности; из личного состава пограничных, казачьих и ряда стрелковых частей можно было подготовить руководящее ядро партизанских отрядов; значительная часть местного населения при должной предварительной пропагандистской работе и боевой подготовке могла бы стать источником практически неограниченного резерва За три года создать широкую агентурную сеть, заложить для будущих партизан склады с оружием и продовольствием, подготовить в труднодоступных районах партизанские базы было вполне выполнимой задачей. Даже в ходе войны находившиеся в составе действующей армии шесть пластунских батальонов (7–12-й) не были использованы в качестве разведывательно-диверсионных подразделений.

В операциях местного значения наиболее успешно действовали небольшие подразделения Отдельного корпуса пограничной стражи. Они обеспечивали противодиверсионные мероприятия в тылу русской армии и проводили небольшие рейдовые операции против хунхузов. Однако все эти операции носили исключительно тактический характер. Единственная попытка кавалерийского рейда на Инкоу в конце 1904 г. закончилась в результате многочисленных ошибок командования неудачей. Единственным соединением, выполнявшим стратегические задачи по действиям на коммуникациях японцев, был Владивостокский отряд крейсеров – своеобразные морские диверсанты. Потопление крейсерами транспорта с 280-миллиметровыми осадными орудиями в июле 1904 г. заставило японцев отложить штурм Порт-Артура на целый месяц Командование отряда впервые в мировой практике использовало радиоразведку для обнаружения кораблей японского флота.

8 мая 1904 г. в структуре Особого отдела Департамента полиции создается собственное совершенно секретное контрразведывательное подразделение – Отделение дипломатической агентуры. Его задачей стала организация наблюдения за дипломатическими представителями некоторых держав, сочувствовавших Японии. Секретность была настолько высокой, что Военное министерство не было проинформировано об этой работе коллег, а в самом Департаменте полиции о существовании отделения знало только несколько человек из числа высшего руководства. Соображениями секретности объяснялся и выбор начальника отделения – ротмистра Отдельного корпуса жандармов М С. Комиссарова[519]. Кадровый военный, в начале 1904 г. переведенный в Петербургское губернское жандармское управление из армии, Комиссаров не был известен в столице как офицер спецслужб. В течение двух лет он работал на нелегальном положении в собственной стране, проживая на частной квартире под видом иностранца. Деятельность контрразведки Особого отдела ДП оказалась эффективной: за два года в руках русского правительства оказались шифры 12 государств. Такую результативность можно объяснить грамотной организацией работы, хорошим подбором немногочисленного состава и аккуратно налаженной агентурной сетью. Деятельность подразделения – показательный пример организации оперативно-агентурной работы российских спецслужб, не перегруженных некомпетентностью руководства и заорганизованностью наспех подобранного и плохо обученного личного состава.

В июне 1904 г. директору Департамента полиции А. А. Лопухину[520] поставили задачу обеспечить безопасность плавания Второй тихоокеанской эскадры в Балтийском и Северном морях. Руководителем операции был назначен шеф берлинской агентуры (резидентуры) А. М. Гартинг[521]. При содействии местных властей он организовал систему охранных наблюдательных пунктов на побережье Германии, Дании, Норвегии и Швеции. Гартинг писал: «Почти все заведывавшие пунктами живут на побережье и тесно связаны со всем происходящим в водах их района. Охрана производилась ими не только в местах их проживания, но и на всем пространстве между этими пунктами. Такой тщательный контроль имел результатом, что ни одно появление японцев во вверенном каждому из них районах не проходило незамеченным, и я немедленно мог принимать своевременно необходимые меры»[522]. Гартинг арендовал несколько небольших судов, постоянно патрулировавших в территориальных водах Дании, Норвегии, Швеции. Примечательно, что он не только успешно выполнил задание, но и сэкономил 25 000 руб. из полученных 150 000, при этом наняв девять судов вместо трех и около ста человек вместо тридцати, которые к тому же работали на полтора месяца дольше запланированного. В представленном в ноябре 1904 г. в Департамент полиции отчете Гартинг писал: «Подобного результата можно было достигнуть lt;…gt; только при соблюдении самой строгой экономии в расходах и благодаря только счастливому подбору людей, из которых все без исключения добросовестно выполнили возложенную на них миссию»[523].

Организация сбора информации в Европе о намерениях Японии и ее тайных союзников (разведка и внешняя контрразведка) была поручена чиновнику Департамента полиции И. Ф. Манасевичу-Мануйлову[524]. Многие исследователи считают, что ухудшение позиций Разведочного отделения Генерального штаба связано в основном с интригами ряда высших чиновников МВД. Они имели место, но существовала и серьезная угроза внутренней безопасности империи. В 1904–1905 гг. специальные службы Японии стремились максимально ослабить Россию изнутри с помощью политических противников правительства. Информация об этих действиях была получена через агентуру Департамента полиции в революционных организациях. По нашему мнению, вторжение политической полиции в сферу деятельности военной контрразведки в условиях войны обусловлено не только слабостью последней, но и необходимостью противодействовать революционерам.

Несмотря на отдельные успехи, российские спецслужбы и специальные подразделения на протяжении войны 1904–1905 гг. работали в самых неблагоприятных условиях, особенно на театре военных действий. В «Отчете деятельности разведывательного отделения управления генерал-квартирмейстера при главнокомандующем» это объяснялось следующими обстоятельствами: «1) отсутствие подготовки этого важного дела еще в мирное время; 2) незнание местного и неприятельского языков нашими войсками; 3) почти что полное отсутствие мер по затруднению разведки противника; 4) ведение войны в стране, население которой склонялось скорее на сторону противника; 5) отступательный образ действий, которого мы держались в течение всей войны»[525]. Основная вина лежит на высшем военно-политическом руководстве Российской империи.

Японские военно-политическое руководство и – что не менее важно – общество в соответствии с национальными традициями относились к своим секретным службам и организации их специальной деятельности более внимательно, чем русские. «Японцы были противником высоко доблестным. Традиции, воспитание, весь уклад жизни их народа были направлены к развитию пламенной любви к родине, готовности не задумываясь отдать жизнь для ее величия. Высокий уровень народного образования делал патриотизм осмысленным, а военное обучение легким. Система воинского воспитания была направлена к закаливанию воли, развитию энергии, культивированию широкой инициативы. Тут сказалось прусско-германское влияние.

Подобно России за два столетия до того, Япония заимствовала западную цивилизацию. Однако Мутсухито[526] не повторил роковой ошибки Петра I. Он бережно отнесся к духовному лику своего народа, его самобытности, его древним обычаям и не насиловал его души слепым и варварским поклонением всему иностранному. Взяв от Европы цивилизацию, японцы сохранили свою культуру»[527]. Именно национальные традиции, в том числе многовековые традиции ведения тайной войны стали основой, на которой происходило становление и развитие японских секретных служб.

Историк-японист А. М. Горбылев пишет: «Люди охотились и воевали во всем мире, но именно в Японии искусство шпионажа и военной разведки в период Средневековья достигло наивысшего развития. lt;…gt; Думается, свою роль здесь сыграла целая совокупность разнообразных факторов: географических, исторических, психологических. Говоря о географических факторах, нужно в первую очередь отметить близость великой цивилизации Китая. Почти каждый скачок в культурном развитии Японии был связан с усилением китайского влияния. Сказалось это влияние и в искусстве шпионажа. lt;…gt; Сложный горный рельеф, обилие речушек и зарослей способствовали развитию методов „малой войны“ – неожиданных нападений, засад, диверсий, предопределили исключительную важность личного мастерства воина, возникновение малочисленных, но чрезвычайно боеспособных отрядов, способных эффективно действовать в самых сложных условиях.

К историческим факторам следует отнести конечно же существование в Японии особого военного сословия – самураев и сильную раздробленность страны в период Средневековья. Господство самурайского сословия способствовало росту престижа военного дела и стимулировало развитие военного искусства во всех его формах. Раздробленность вела к постоянным конфликтам, войнам, которые опять-таки подстегивали изучение военного дела. К тому же начиная с первой половины XIII века в Японии начала складываться особая социальная прослойка наемников, жившая за счет войны. Именно из нее со временем и выделились нинкэ – семьи, сделавшие своим бизнесом шпионаж»[528].

В национальном характере японцев следует отметить две черты: бережное отношение к наследию предков и способность к активному усвоению достижений других народов при адаптации их к местным условиям. В VII в. в Японию попадает «Трактат о военном искусстве» великого китайского стратега Сунь-цзы. В нем автор особое внимание уделял вопросам военной хитрости: «Война – это путь обмана. Поэтому, если ты и можешь что-нибудь, показывай противнику, будто не можешь. Если ты и пользуешься чем-нибудь, показывай ему, будто ты этим не пользуешься. Хотя бы ты и был близко, показывай, будто ты далеко. Хотя бы ты и был далеко, показывай, будто ты близко. Заманивай его выгодой, приведи его в расстройство и бери его. Если у него всего полно, будь наготове. Если он силен, уклоняйся от него, вызвав в нем гнев. Приведи его в состояние расстройства. Приняв смиренный вид, вызови в нем самомнение. Если его силы свежи, утоми его. Если его силы дружны – разъедини. Нападай на него, когда он не готов. Выступай, когда он не ожидает»[529]. Наставления великого стратега в области тайной войны не потеряли значения и в настоящее время.

Искусство японских разведчиков – синоби, которых в XX в. стали называть ниндзя, – интенсивно развивалось и совершенствовалось вплоть до XVII в. Синоби были разносторонними специалистами: лазутчиками, диверсантами, охранниками, советниками военачальников. Многовековая система «японской пятидворки», построенная еще при первых сёгунах, настолько проникла во все слои японского общества, что появление незнакомца в средневековой Японии в кратчайшие сроки становилось известным местному дайме (князю) или соответствующему чиновнику центрального правительства. Суть системы заключалась в том, что любое территориальное образование разделялось на «пятерки», которые обязаны были быстро переправить информацию старшему; «пятерка» старших передавала информацию своему куратору и т. д. От того, кто и как быстро принесет ценную информацию, зависело применение системы «маленьких пряников» или «очень большой дубины». Продвинуться по службе, получить под начало подразделение, вовремя поменять политическую позицию и многое другое, связанное с получением благ или просто с сохранением жизни, зависело от скорости и точности доставки информации.

Упаси вас Бог подумать о предательстве в среде высокородных самураев: для многих из них такого понятия не существовало в принципе, они просто меняли позицию и оказывались в стане победителей. Кодекс чести оставался уделом менее знатных представителей самурайского сословия, обязанных совершать традиционное сеппуку в случае поражения или казни своего господина. Лишь немногие представители военного сословия могли стать ронинами – свободными воинами без хозяина. Даже самые сильные фигуры японского общества жили в ожидании удара в спину, который мог настигнуть их с любой стороны. Для укрепления своего положения и предупреждения возможных потрясений они пользовались огромным количеством шпионов из разных слоев общества.

Во времена правления сегунов Токугава (1603–1867 гг.) искусство синоби, не находя применения в войнах, пришло в упадок, однако созданный в то время разветвленный полицейский аппарат взял на вооружение многие их методы.

После буржуазной революции Мэйдзи исин (1867–1868 гг.) на основе древнего искусства нин-дзюцу («быть невидимым») и европейских разработок в области разведки в Японии возникла система секретных служб, просуществовавшая до 1945 г. От прусских офицеров, помогавших создавать регулярную армию, японцы получили информацию о разработанной В. Штибером системе тотального шпионажа и направили к нему делегацию. Штибер ознакомил гостей со своими разработками во всех деталях. Ученики оказались достойными учителя, немецкая система подошла японскому менталитету с точностью патрона, досланного в патронник. Именно тотальность была отличительной чертой японской разведки, начавшей активную работу против России в конце XIX в.

Разведывательной работой против Российской империи занимались несколько ведомств: информационная служба МИД, особое отделение Генерального штаба японской армии, отдел разведки Военно-морского министерства. В сборе военно-политической информации участвовали негосударственные тайные общества, выступавшие с позиций геополитической экспансии. Наиболее известные из них – Общество Черного океана («Генъёся»), Восточно-азиатское общество единой культуры, Общество Черного дракона («Кокурюкай») – тесно сотрудничали с государственными спецслужбами и участвовали в проведении единой внешней политики. Для подготовки разведчиков и диверсантов были открыты специальные курсы и школы в рамках существовавших учебных заведений и скрытые «под крышей» разных организаций. Одним из важнейших направлений обучения была языковая подготовка: подавляющее большинство офицерского состава и многие младшие чины, не говоря уже об агентуре, в достаточной мере владели русским языком, что позволяло им быстро ориентироваться в русскоязычной среде.

Военно-политическое руководство Японии следовало заветам Сунь-цзы и не жалело средств на организацию разведывательной работы против России, потратив на нее 12 миллионов рублей золотом. (На организацию всей разведывательной работы в Российской империи по 6-й смете отпускалось около 57 000 рублей в год; такая же сумма выделялась Кавказскому военному округу на разведку против Турции.) Можно ли после этого сравнивать возможности двух государств в выведывании секретов друг друга! Общеизвестная в определенных кругах истина – денег, патронов и информации никогда не бывает много – напрямую определяет возможности в области специальных видов деятельности. Невежественность руководства и самоотверженность оперативного состава – вещи не взаимозаменяемые. Патриотическая жертвенность при отсутствии должных уважения и финансирования оперативной работы оборачиваются огромными людскими, военными и политическими потерями.

Не менее серьезное внимание японская сторона уделяла вопросам контроля над средствами массовой информации. В июле 1905 г. газета «Джапан таймс» писала: «С первых же дней войны японская печать получила беспрекословное приказание правительства: хранить в тайне все, что касается организации, мобилизации и передвижения морских и сухопутных сил их родины. Правительство предостерегало прессу от разглашения военных тайн, подчеркивая, насколько печать может вредить военным операциям, ссылаясь на примеры последней японо-китайской войны. Оно взывало к патриотизму печати не оглашать никаких сведений, которые, как бы они ни были интересны для публики, могли даже одними намеками принести пользу противнику, давая ему указания о намерениях или предполагаемых движениях японцев. Насколько честно японская печать отозвалась на призыв правительства, красноречиво доказано той непроницаемой тайной, которою были окутаны все движения кораблей адмирала Того и армии маршала Ойяма»[530]. Мероприятия по предотвращению утечки информации через открытые источники (в сочетании с жестким контрразведывательным режимом на подконтрольных территориях) оказались эффективными. Немалую роль в этом сыграли патриотические чувства подавляющего большинства японского народа.

Что касается силового аспекта специальных операций, то здесь древнее искусство синоби также могло послужить хорошей основой для организации диверсионных акций в тылу российской армии. Однако к организации партизанской войны на коммуникациях русских японское командование, как и русское, так и не приступило, вероятно, считая, что в условиях постоянных побед в этом нет необходимости. Отдельные операции разведывательно-диверсионного характера имели большой успех. Например, в результате активных действий японского отряда численностью около 150 сабель в районе к северу от Телина в феврале 1905 г. дезориентированное русское командование накануне сражения под Мукденом перебросило на второстепенные участки группировку численностью около 30 000 штыков. Основные усилия специальных служб Страны восходящего солнца были направлены на организацию стратегической и тактической разведки в интересах вооруженных сил, на приобретение союзников, завоевание симпатий нейтральной прессы и контрразведывательные мероприятия. Их действия по приобретению агентуры влияния и проведению активных мероприятий в 1900–1905 гг. стали одним из эффективных инструментов, обеспечивших Японии выгодные условия Портсмутского мира.

Англо-бурская и русско-японская войны послужили основой принятия в 1907 г. в Гааге Конвенции и Положения «О законах и обычаях сухопутной войны». В соответствии со статьей 1-й Положения, нормы международного права в военное время должны были применяться к армии, ополчению и добровольческим отрядам, если «…они удовлетворяют следующим условиям: 1) имеют во главе лицо, ответственное за своих подчиненных; 2) имеют определенный и явственно видимый издали отличительный знак; 3) открыто носят оружие и 4) соблюдают в своих действиях законы и обычаи войны»[531]. Деятельность сотрудников и агентов специальных служб была ограничена введением прямого запрета «а) употреблять яд или отравленное оружие; б) предательски убивать или ранить лиц, принадлежащих к населению или войскам неприятеля; lt;…gt; е) незаконно пользоваться парламентерским или национальным флагом, военными знаками и форменной одеждой неприятеля…»[532].

В Положении дано определение лазутчика (тайного агента) – «…лицо, которое, действуя тайным образом или под ложными предлогами, собирает или старается собрать сведения в районе действий одного из воюющих с намерением сообщить таковые противной стороне»[533]. Лица, ведущие разведку в тылу неприятеля в собственной военной форме, лазутчиками не считались. Положение гласило: «Лазутчик, пойманный на месте, не может быть наказан без предварительного суда»[534]. Однако это могло спасти разведчика от расправы именно на месте, поскольку в большинстве стран за шпионаж в военное время полагалась смертная казнь. Подобная участь ожидала и диверсантов, поскольку диверсионная деятельность противоречила военным законам и в силу традиции почиталась кадровыми офицерами ремеслом презираемым.

В конце 1905 г. капитан Генерального штаба Никольский в докладной записке «Краткий очерк положения нашей негласной агентуры в настоящее время и желательные общие условия ее правильной организации» писал: «Наша негласная разведка военных сил и средств иностранных государств, не имея никакой определенной программы, представляется совершенно случайной, и мы всегда получаем не то, что надо, а то, что доставляет слепой случай. lt;…gt; Пример почти полной неосведомленности о состоянии вооруженных сил Японии показывает, насколько мало в действительности мы знаем о соседях»[535]. Основные выводы Никольского заключались в следующем: необходимо иметь единую программу по разведке; все работы в этой области проводить исключительно конспиративно; разведывательная работа должна быть непрерывной; программа разведки должна хорошо финансироваться; руководство разведкой следует централизовать, во главе ее поставить людей, имеющих длительный практический опыт деятельности. Подобной точки зрения придерживались и руководители военной разведки М. А. Адабаш[536] и Н. А. Монкевиц[537].

Однако недостатки в организационной стороне разведывательной работы к началу Первой мировой войны полностью устранены не были. По нашему мнению, одной из важнейших организационных ошибок военно-политического руководства и лично императора было введение выслуги на командных должностях в строевых подразделениях. Это правило, обязательное для всех офицеров и генералов гвардии, армии и флота, приводило к неоправданному переводу опытных офицеров разведки (контрразведки) на командные должности для дальнейшего продвижения по службе и замене их другими офицерами, тратившими много времени на вхождение в курс дела.

Что касается финансирования разведки, то на ее нужды в 1914 г. выделено чуть более 1,3 миллиона рублей, что составляло немногим более двух третей от необходимого по представленным (и далеко не самым полным) расчетам. Доля расходов Военного министерства на разведку и контрразведку в совокупности с 1910 по 1914 г. не превышала 0,2 процента от годового военного бюджета. Непонятным является и тот факт, что в списке дисциплин Академии Генерального штаба не было специального курса по разведке; тема «разведывательная служба» изучалась в рамках раздела «Ведение военных действий (операций)». Как писал в мемуарах А. А. Игнатьев: «В Академии нас с тайной разведкой не знакомили – это просто не входило в программу преподавания и даже считалось делом „грязным“, которым должны заниматься сыщики, переодетые жандармы и другие темные личности»[538]. Неверное представление о характере и содержании службы, отсутствие правильно сформированного общественного мнения, должной поддержки руководства и соответствующего материального обеспечения ослабляли боеспособность национальной армии: она действительно считала разведку «грязным» делом и платила за высокомерие жизнями тысяч офицеров и сотен тысяч солдат.

В конце 1912 г. утверждены регламентировавшие работу военных разведывательных органов «Инструкция военным агентам и лицам, их замещающим» и «Основные положения для организации и ведения военной разведки штабами пограничных округов». Инструкция гласила: «Главная обязанность военного агента заключается: а) во всестороннем изучении военного устройства и военного могущества тех государств, которые поручены их наблюдению; б) в сборе и обработке возможно полных, точных и современных сведений о боевых силах и средствах иностранных государств, согласно особо установленных программ. lt;…gt; Военные агенты обязаны заботиться о том, чтобы им были известны все военно-технические изобретения и усовершенствования в области военной техники в той стране, где они состоят агентами»[539].

Однако сбор разведывательных сведений военными агентами и их помощниками с помощью агентуры был сопряжен с определенными трудностями вследствие пристального внимания со стороны полиции и контрразведки страны пребывания. Реально мыслящие офицеры предлагали возложить организацию и ведение агентурной разведки на офицера Генерального штаба, проживающего нелегально и имеющего в качестве прикрытия частное занятие. Подобная стратегическая концепция организации военной разведки со всеми ее преимуществами была реализована в полном объеме только после 1917 г.

В «Основных положениях для организации и ведения военной разведки штабами пограничных округов» указывались следующие задачи по сбору информации о вероятном противнике. Русское военное командование интересовали господствующие военные доктрины противника, боевая подготовка войск, военная подготовка населения; устройство, численность, дислокация и мобилизация вооруженных сил, сроки и форма стратегического развертывания; военно-технические мероприятия по развитию вооруженных сил, состояние военной техники, материальное снабжение войск; духовное состояние армии, сильные и слабые стороны солдат и офицеров, военно-политическая подготовка; финансово-экономическое положение страны.

Подготовка военных разведчиков (контрразведчиков) включала и изучение основ оперативно-боевой деятельности в условиях военного времени. После 1905 г. в составе Военного министерства и Отдельного корпуса жандармов созданы особые офицерские группы со специальной рукопашной и стрелковой подготовкой. Ряд офицеров и чиновников соответствующих ведомств проходили интенсивное обучение под руководством недавних противников – японских наставников; они изучали изощренную технику борьбы и тактику ведения индивидуального и группового поединка, особенно в толпе, в стесненных условиях, в условиях, когда применение огнестрельного оружия нецелесообразно или совершенно исключено. Постепенно в структурах Генерального штаба, Департамента полиции и Отдельного корпуса жандармов были подготовлены специалисты достаточно высокого уровня. Одним из первых в России к обучению специальным приемам единоборств, а также к систематизации боевых искусств (в приложении к специальным видам деятельности) приступил В. С. Ощепков.

В 1913 г. он получил «черный пояс» 1-го дана в японском институте Кодокан-дзюдо, в 1917 г. – 2-й дан и удостоился личной похвалы и аттестационного признания основателя дзюдо, признанного мастера и наставника Дзигаро Кано. С 1914 г. Василий Сергеевич работал в органах военной контрразведки на Дальнем Востоке и параллельно совершенствовал методику преподавания боевого искусства дзюдо и джиу-джитсу, получившего впоследствии уже в СССР название «борьба вольного стиля», а затем – самбо. Работа этого великого подвижника, наставника и профессионала-офицера продолжалась до трагических событий конца 1930-х гг.

Морское министерство Российской империи осуществляло разведку в интересах военно-морского флота; за организацию разведки отвечал созданный в 1906 г. Морской Генеральный штаб. Разведывательная работа осуществлялась силами военно-морских агентов и морских офицеров, командированных за границу. Утвержденная в 1908 г. «Инструкция военно-морским агентам» определяла круг вопросов, представлявших наибольший интерес для морского ведомства: численность и организация судового состава; вероятные сроки мобилизации судов; нравственные качества личного состава и его начальников; степень искусности высшего командования; разработка планов войны; система обучения кадров; состояние материальной части. Главная работа агента должна была заключаться в том, чтобы дать штабу сведения для определения сильных и слабых сторон неприятеля и «вероятных его планов войны».

В инструкции конкретно определялись способы сбора информации, меры конспирации и методы взаимодействия между морскими и военными агентами:

«7. При сообщении сведений следует указывать степень их достоверности и по возможности источник их получения.

8. Всегда следует иметь в виду, что многие важные и обстоятельные сведения скорее всего агенты могут получить при помощи собственных наблюдений, пользуясь благоприятными обстоятельствами, и очень редко можно достигнуть тех же результатов официальными сношениями и разъяснениями, так как в этом случае обыкновенно преувеличивают достоинство известных предметов, не упоминают о недостатках и не касаются секретных данных.

9. Многие сведения легко получаются при помощи различных толков в обществе и разговоров с невысокопоставленными офицерами в частных беседах. Мнения авторитетных лиц могут представить данные для освещения того или другого вопроса.

10. При собирании всех секретных сведений агент должен поступать с крайней осторожностью, избегая всего того, что могло бы возбудить малейшее подозрение местного правительства.

11. При сношениях со своим товарищем, военным агентом, состоящим при том же посольстве или миссии, военно-морской агент должен иметь в виду необходимость самой тесной с ним связи, порождаемой общностью целей их работы. Совершенно необходимыми здесь являются дружеские отношения, полное согласие и взаимная помощь при освещении друг другу соответственно морской и сухопутной обстановки.

12. Все офицеры Морского ведомства, командируемые за границу, сообщают агенту о цели командировки и получают от агента указания о наилучших способах достижения этой цели, а также о сведениях, которые при этом можно получить попутно. lt;…gt;

13. Военно-морской агент должен доставлять в Морской Генеральный штаб брошюры, журнальные и газетные статьи военно-морского и военно-политического содержания, появление которых производит в обществе заметное впечатление. lt;…gt;

14. Опыт убеждает, что во многих случаях собирание секретных и важных сведений легче достигается вдали от того государства, до которого они относятся, и через агентов других держав. Поэтому деятельность военно-морских агентов должна быть солидарна в служении общему делу»[540].

Как видим, инструкция ориентирует морских агентов в том плане, что все они являются частью единого коллектива, и воспитывает их в духе товарищества и взаимовыручки. В этой связи заметим, что в России конца XX – начала ХХI в. корпоративное братство сотрудников спецслужб и спецподразделений существует в лучшем случае в рамках одного ведомства. Как правило, улучшение взаимодействия на оперативном уровне начинается только в том случае, когда происходит какая-либо беда, сплачивающая людей независимо от воли начальства и служебной принадлежности.

К началу Первой мировой войны вопросы координации деятельности силовых ведомств Российской империи в области разведки и контрразведки решались достаточно профессионально. В координации специальной деятельности участвовали Военное и Морское министерства, Отдельный корпус жандармов, Департамент полиции МВД, Отдельный корпус пограничной стражи, а также Главное управление почт и телеграфов МВД.

В феврале 1908 г. Министерство внутренних дел разослало циркуляр «О содействии жандармских управлений военным окружным властям в деле разведки». На одном из заседаний сотрудников разведки западных военных округов отмечалось: «При помощи Отдельного корпуса жандармов (охранные отделения и их заграничные агенты и пограничные жандармские пункты) окружные штабы производят вербовку негласных агентов, устанавливают связь с органами разведки и получают непосредственно от членов этого корпуса сведения разведывательного характера»[541]. «Инструкция чинам Отдельного корпуса пограничной стражи по разведке в пограничных иностранных государствах», принятая в феврале 1912 г., предписывала: «Чины пограничной стражи обязаны, насколько позволяют им прямые служебные обязанности по специальной службе, оказывать содействие чинам военного ведомства по получению негласным путем необходимых сведений, касающихся соседних армий (разведка), а равно по борьбе со шпионством соседних государств (контрразведка)»[542].

Начальник военной разведки Германии (подотдел «3-В» Большого Генерального штаба) В. Николаи отмечал: «Успехами своими русская разведка была обязана не столько своим качествам, сколько тому обстоятельству, что появление шпионажа на Востоке застало врасплох германские военные и полицейские власти, которые привыкли до начала столетия иметь дело только с французской разведкой. Недостаточная, вследствие этого, оборона со стороны Германии доставила вскоре противнику заметные успехи и побудила его ко все усиливавшейся деятельности.

Руководство разведкой находилось в руках Генерального штаба в Петербурге. Оттуда шла, в контакте с военным атташе и консульствами, обработка Берлина, Вены и вообще заграницы. Каждый военный округ на русской западной границе имел разведывательное отделение в составе 6–10 офицеров во главе с офицером Генерального штаба. Разведывательные отделения в Петербурге и Вильно работали против Германии, в Киеве – против Австрии, в Варшаве – против обеих стран. Они „обрабатывали“ расквартированные в пограничном районе высшие штабы германских и австро-венгерских войск. В качестве посредников им были подчинены пограничная стража и пограничная жандармерия, на которые возлагалась кроме того мелкая шпионская работа в пограничной полосе как на предположительном театре военных действий. Русская тайная полиция, „охранка“, вербовала во всех европейских столицах агентов, которых она направляла к военным атташе для дальнейшего использования. Военные атташе работали также из Германии против Австрии и в национальных противоречиях находили благодарную почву для этой работы.

Германское пограничное население было разложено контрабандой и деньгами русской разведки. Органы последней проникали с неописуемым бесстыдством глубоко внутрь Германии. Действительным повелителем в германской пограничной полосе был русский пограничный офицер»[543].

В декабре 1908 г. из представителей Генерального штаба и Департамента полиции создана Межведомственная комиссия по организации контрразведывательной службы в России. Через три месяца она, «…ознакомившись с материалами, имеющимися по означенному вопросу, и с постановкой контрразведки (борьба с военным и морским шпионством) в России до настоящего времени, пришла к заключению, что:

1. Широкая военная разведка иностранных государств в России, получившая весьма сильное развитие, давно ставит на очередь вопрос активной борьбы с лицами, занимающимися шпионством, т. е. выдвигает необходимость иметь особый контрразведочный орган.

2. До сих пор такого органа не было, и его функции исполнялись отчасти чинами Корпуса жандармов, отчасти Главным управлением Генерального штаба и Морским Генеральным штабом, а равно и разведывательными отделениями штабов округов.

3. Полное отсутствие денежного отпуска на этот предмет, недостаток знаний и опыта у случайно стоящих и постоянно меняющихся руководителей контрразведкой, неимение каких бы то ни было инструкций и правил, наконец отсутствие пригодных агентов всех степеней – все это не соответствовало успеху контрразведки.

Несогласованность же деятельности розыскных учреждений Министерства внутренних дел и начальников разведывательных отделений штабов округов только еще больше тормозила успех. Ввиду этого комиссия признала необходимым:

1. Учреждение особых органов, ведающих контрразведкой и снабжение для этого соответственными средствами.

2. Выработку положения и инструкций для этих органов»[544].

В 1909–1910 гг. принято окончательное решение о подчинении контрразведки военному ведомству. Летом 1911 г. утверждены руководящие документы: «Положение о контрразведывательных органах» и «Инструкция начальникам контрразведывательных отделений». Петербургское городское отделение контрразведки получило статус центрального органа и подчинялось непосредственно отделу генерал-квартирмейстера Главного управления Генерального штаба. Местные контрразведывательные отделения (петербургское, московское, виленское, варшавское, киевское, одесское, тифлисское, иркутское и хабаровское) организовывались при штабах военных округов. Начальниками контрразведывательных отделений в силу наибольшей подготовленности назначались офицеры Отдельного корпуса жандармов. В апреле 1914 г. Петербургское городское отделение контрразведки было преобразовано в Контрразведывательное отделение Главного управления Генерального штаба (КО ГУГШ). По закону «Об отпуске из государственной казны средств на секретные расходы Военного министерства» на разведку и контрразведку выделялось дополнительно 1 443 720 рублей.

Обычной практикой деятельности российской контрразведки стала работа агентуры на территории стран, считавшихся потенциальными противниками. Внешняя контрразведка, т. е. разведывательная деятельность в интересах борьбы с разведками вероятных противников, превратилась в средство противодействия агентуре Австрии и Германии. В течение года был подготовлен наблюдательный состав (наружное наблюдение), поскольку «наружка» Особого отдела Департамента полиции поделилась с контрразведкой своими специалистами и методиками подготовки кадров. По линии МВД как разведка, так и контрразведка обеспечивались необходимыми документами прикрытия, в том числе чистыми бланками паспортов.

В июле 1912 г. в законодательство были внесены изменения, согласно которым шпионаж считался тягчайшим государственным преступлением и наказывался в мирное время каторжными работами на срок от 8 до 15 лет. В военное время за шпионаж полагалась смертная казнь. Основным руководящим документом контрразведывательных отделений стала «Инструкция начальникам контрразведывательных отделений» от 8 июня 1911 г., регламентировавшая борьбу с военным шпионажем и прочими видами деятельности иностранных государств в России, угрожающими внешней безопасности империи. С текстом инструкции вы ознакомитесь в конце главы.

Повествуя о состоянии военных спецслужб России накануне великой войны, необходимо сказать и о Балканских войнах 1912–1913 гг. Первая (Болгария, Греция, Сербия и Черногория против Турции) и вторая (Греция, Сербия, Черногория, Румыния и Турция против Болгарии) войны стимулировали развитие военной авиации. В ходе Балканских войн впервые в мировой практике американец Б. Холл применил воздушную разведку и аэрофотосъемку. Надо отметить, что российское военное руководство отреагировало на этот факт оперативно: в районе расположения российских укрепленных районов был введен законодательный запрет на полеты, диаметр запретной зоны составлял до 25 верст. Политическим итогом Балканских войн стали ослабление Турции и Болгарии и переход последней на сторону стран Тройственного союза.

Несмотря на усилия российской дипломатии и разведки, Николаю II не удалось создать единого фронта, противостоявшего австрийской и турецкой экспансии на Балканах. Румынское (главное для России) стратегическое направление, открывавшее выход к Средиземному морю, стало второстепенным, что в дальнейшем сказалось на плачевных для Российской империи результатах Первой мировой войны.

Общая ситуация в вооруженных силах Российской империи после поражения 1905 г. была следующей. В области военной науки противоборствовали три группировки: «рутинеры» (Я. Г. Жилинский, Г. А. Рузский, Н. И. Иванов, Ю. Н. Данилов, М. Д. Бонч-Бруевич), «младотурки» (Д. А. Щербачев, Н. Н. Головин, А. А. Свечин) и «классики» (А. З. Мышлаевский, А. К. Баиов). К «рутинерам» принадлежало большинство старших военачальников, не желавших или неспособных воспринять нововведения в военном деле. Так, генерал В. А. Сухомлинов говорил, что 20 лет не брал в руки ни одной книги по военному делу. Сторонники второй группы стремились устранить российскую отсталость в военном деле путем заимствования европейских доктрин, идеологи третьей указывали на необходимость возрождения русского военного искусства на основе русских традиций. Поклонники первого течения занимали доминирующее положение в армии и при дворе и имели реальные возможности для блокирования иных мнений. Подобная практика пагубно сказалась на Полевом уставе, принятом в 1912 г. В нем игнорировались многие важные вопросы: понятие встречного боя; ведение боевых действий из глубины боевых порядков; сосредоточение сил на главных направлениях и др.

Тактическая подготовка русских войск в звене взвод – полк в искусстве применения к местности, самоокапывании и стрельбе превосходила аналогичную подготовку в иностранных армиях, причем на прицельную стрельбу было обращено особое внимание. С 1909 г. полк каждого округа, показавший наилучшие результаты в стрельбе, награждался Императорским призом, а для награждения стрелков введен знак «За отличную стрельбу в присутствии Их Императорских Величеств». Командующий гвардией и Петербургским военным округом великий князь Николай Николаевич отрешал от должности командира полка, если полк показывал результаты по стрельбе ниже оценки «отлично».

Однако подготовка командного состава в звене дивизия – армия являлась неудовлетворительной: командно-штабные учения армейских штабов, преобразованных из окружных, не проводились. Попытка проведения военной игры под руководством императора в 1910 г. была провалена усилиями военных верхов, боявшихся публичного экзамена. Основные слабые места российской армии перед мировой войной – техническая отсталость и низкие боевые качества высшего командного состава. О них прекрасно знали в Генеральном штабе Германии и учитывали их при подготовке собственных войск и составлении планов войны.

Точную характеристику морального состояния офицерского корпуса, составлявшего перед мировой войной около 50 000 человек, дал А. А. Керсновский: «Русское офицерство не образовало сплоченной касты – государства в государстве, каким был прусско-германский офицерский корпус. Не намечалось в нем и товарищеского духа австрийцев, бывших со времен Тридцатилетней войны от фельдмаршала до прапорщика на „ты“. Чрезвычайно разнообразный по происхождению и воспитанию, русский офицерский корпус (по составу – самый „демократический“ в мире) объединялся лишь чувством преданности царю и жертвенной любовью к Родине. Офицер был прикован к своему полку. Чем глуше была стоянка, тем сплоченнее была там полковая семья, тем выше был дух полка. Гвардия находилась в особых условиях комплектования и службы. Спайка заметно ослабевала в так называемых „хороших“ стоянках, больших гарнизонах, где появлялись посторонние внеполковые интересы.

Если можно было считать обычным бытовым явлением наличие более или менее сплоченной „полковой семьи“, то единой „общеофицерской семьи“ не было… Гвардеец относился к армейцу с холодным высокомерием. Обиженный армеец завидовал гвардии и не питал к ней братских чувств. Кавалерист смотрел на пехотинца с высоты своего коня, да и в самой коннице наблюдался холодок между „регулярными“ и казаками. Артиллеристы жили своим строго обособленным мирком, и то же можно сказать о саперах. Конная артиллерия при случае стремилась подчеркнуть, что она составляет совершенно особый род оружия. Все строевые, наконец, дружно ненавидели Генеральный штаб, который обвиняли решительно во всех грехах Израиля. Если в каком-нибудь провинциальном гарнизоне стояли – даже в небольшом количестве – части трех главных родов оружия, то обязательно имелось три отдельных собрания: пехотное, кавалерийское и артиллерийское. lt;…gt;

Создание единого и сплоченного офицерского корпуса было государственной необходимостью. Для этого требовалось вернуть гвардии ее первоначальное назначение. Гвардия Петра I была государственным учреждением исключительной важности – мыслящим и действующим отбором страны. Павел Петрович совершенно исказил ее характер, передал ее на отбор исключительно физический по королевско-прусскому образцу. lt;…gt;

Императорское правительство совершило жестокий промах, недооценив великой политической роли в стране организованного, сплоченного в монолит офицерского корпуса. Оно не сумело ни его подготовить, ни его сориентировать»[545].

Что касается заблаговременной подготовки к организации партизанской войны на территориях, впоследствии захваченных противником, и организации в его тылу диверсионных операций, особенно в период мобилизации и развертывания, то реальных действий в этом направлении предпринято не было. Единственная попытка такого рода в 1907–1910 гг. – незначительные усилия по организации партизанского движения в Корее на случай обострения русско-японских отношений. Одним из инициаторов идеи явился военный агент в Китае полковник Л. Г. Корнилов. Однако дальше переписки дело не двинулось. Теоретические и практические разработки отечественных военных за предыдущие сто лет так и не стали для высших военно-политических кругов России руководством к действию.

В ходе Первой мировой войны серьезных попыток использовать преимущества диверсионных операций на коммуникациях противника высшим военно-политическим руководством Российской империи предпринято не было. Генеральный штаб, не обращавший в мирное время должного внимания на подготовку диверсионной деятельности, не смог организовать эффективное применение диверсий во время войны. Он упустил наиболее благоприятное для диверсионных действий время – период мобилизации и сосредоточения австро-венгерской и немецкой армий, хотя план Шлиффена, предусматривавший разгром России и Франции поодиночке, русская разведка вскрыла заблаговременно. Оперативная работа велась без тщательно продуманного плана, без учета собственных замыслов и действий противника. Попытки командования организовать партизанскую войну при отступлении русской армии из Царства Польского и Литвы также не увенчались успехом: удачно был осуществлен только налет на Невель в ноябре 1915 г. Наиболее последовательным сторонником «малой войны» являлся генерал В. Н. Клембовский[546], еще до мировой войны убедительно доказывавший необходимость активных партизанских действий, ведущихся с инициативой от армии (мы неоднократно цитировали выдержки из его книг).

Благоприятные политические и стратегические условия для проведения отдельных диверсионных операций и развертывания народной партизанской войны имелись в оккупированной австрийцами Сербии. Сербы традиционно благожелательно относились к русским, у них был многовековой опыт партизанской борьбы с турецкими войсками. Известно, что общее количество сербских четников (ceta – отряд) не превышало 10 000 человек, но для борьбы с ними австрийцы были вынуждены держать армию и полицейские части численностью 75 000–100 000 штыков и до конца войны так и не сломили партизан. Координация Генеральным штабом действий сербских повстанцев и регулярной русской армии, а также помощь им подготовленными инструкторскими кадрами и материально-техническим снабжением могли обернуться значительным успехом для России, тем более что к началу мировой войны предназначенные для проведения разведывательно-диверсионных операций штатные (пограничные и пластунские) подразделения в империи имелись.

Не было уделено должного внимания и созданию стрелкового оружия, отвечавшего потребностям специальных подразделений. Еще в 1905 г. В. Г. Федоров предложил проект переделки винтовки Мосина образца 1891 г. в автоматическую, а в 1907 г. опубликовал книгу «Автоматическое оружие». Однако работы по созданию индивидуального автоматического оружия сдерживались представителями консервативного крыла русской военной науки, взгляды которых разделял Николай II. В 1912 г. между государем и Федоровым произошел следующий разговор:

– Это вы изобрели автоматическую винтовку?

– Так точно – я, Ваше Величество…

– Я решительно против ее применения в армии…

– Разрешите, Ваше Величество, узнать – почему?

– Для нее не хватит патронов…[547]

Мы уже упоминали о переделке самовзводного револьвера конструкции Л. Нагана в несамовзводный. Приведенный диалог также показывает, что император и его ближайшее окружение ценили жизнь воинов ниже материальных средств, которые при всем желании «быстрой и победоносной войны» отпускались с огромным дефицитом. Стоит ли говорить, что в среде технической интеллигенции тогдашний режим формировал своим отношением глухую и далеко не всегда скрытую оппозицию.

Во время русско-японской войны 1904–1905 гг. впервые было применено в больших масштабах автоматическое стрелковое оружие – пулеметы. Но маневренность первых пулеметов оставляла желать лучшего, поэтому возникла необходимость в компактном автоматическом оружии для пехотинцев, в первую очередь для бойцов войсковой разведки. В. Г. Федоров в 1913 г. разработал автоматическую винтовку под специальный патрон калибра 6,5 миллиметра Арисака; на испытаниях винтовка показала неплохие результаты. В дальнейшем на базе винтовки конструктор создал «ружье-пулемет» (автомат). Однако косность военно-политического руководства Российской империи привела к тому, что русская армия вступила в Первую мировую войну, не имея на вооружении отечественных ручных пулеметов, автоматических винтовок, автоматов.

Во время войны был применен ряд технических и тактических новинок, которые впоследствии вошли в арсеналы как государственных силовых институтов, так и их оппонентов из антиправительственных организаций. Так, осенью 1916 г. в германской армии была предпринята первая попытка доставки и эвакуации диверсантов посадочным способом: лейтенант Коссель и обер-фельдфебель Виндиш высадились с аэроплана в тылу русских войск неподалеку от Ровно, совершили подрыв железной дороги и благополучно вернулись в свое расположение. Широко использовали возможности авиации для высадки разведчиков и диверсантов в тылу противника французы. Они первыми применили парашюты при доставке разведывательно-диверсионной группы, ее оружия, взрывчатки и радиостанции летом 1918 г. в Арденнах.

Еще одной стороной деятельности германских спецслужб являлось создание специальных подразделений из подданных Российской империи. В 1914 г. в г. Локштадт под Гамбургом создан учебный центр для финских эмигрантов. Курс специальной военной подготовки был рассчитан на восемь месяцев; курсантов готовили для использования в качестве руководителей и инструкторов партизанского движения в Финляндии. При подходящих условиях, т. е. в случае высадки немецких десантов на финской территории, они становились «пятой колонной» в тылу русской армии. Выпускники учебного центра, получившие название «локштадтских егерей», впоследствии образовали кадровый костяк финской армии и финских секретных служб. На Западном фронте в условиях позиционной войны и страны Антанты, и Германия к 1916 г. приступили к созданию специальных штурмовых подразделений, основной тактикой которых стали не фронтальные атаки, а скрытое проникновение для блокирования и захвата узлов сопротивления противника. С этого времени в лексиконе спецназа многих стран мира закрепляется термин «инфильтрация».

Ситуация с выпуском автоматического и специального стрелкового оружия в странах Европы была несколько лучше, чем в России. Ручные пулеметы получили достаточно быстрое признание и к 1915 г. массово выпускались в Германии, Дании, Великобритании, США, Франции. Автоматические винтовки и пистолеты-пулеметы приняты на вооружение только к концу войны. Наиболее продвинутыми в этой области оказались немцы. Для длинного парабеллума «Р-17» был спроектирован барабанный магазин «ТМ-08» емкостью 32 патрона Впоследствии на вооружение солдат штурмовых подразделений поступили и пистолеты-пулеметы Бергмана «MP-18», имевшие аналогичный магазин Для тайных операций германские спецслужбы начали использовать «парабеллум», оснащенный глушителем Максима. В Германии наладили массовый выпуск оптических прицелов Цейса к винтовкам Маузера «98», к концу Первой мировой войны в немецкой армии было подготовлено несколько тысяч профессиональных снайперов.

Единственное специальное подразделение русской армии, полностью вооруженное автоматическими винтовками и автоматами Федорова, – Особая рота (команда), сформированная только летом 1916 г. Несмотря на то что шла война, Особая рота прошла интенсивную боевую подготовку личного состава в Ораниенбаумской офицерской стрелковой школе под руководством опытных инструкторов и оружейников. После завершения полугодовой подготовки команда была придана 189-му Измаильскому полку и в декабре 1916 г. отправлена на Румынский фронт.

По настоянию В. Г. Федорова и генерала Н. М. Филатова ее снабдили новейшими техническими приборами: 20 оптическими прицелами, траншейными перископами, биноклями, переносными бронещитами. Мы полагаем, что в то время автомат Федорова был если не лучшим, то одним из лучших образцов штурмового оружия, Он имел калибр 6,5 х 50 миллиметров (патрон от винтовки Арисака), отъемный магазин на 25 патронов, высокую эргономичность, хорошее соотношение общей длины, веса и динамической устойчивости при стрельбе мощными «бутылочными» патронами, наилучшим образом отвечал требованиям тактики штурмовых (заградительных) специальных подразделений.

В области военно-морских специальных операций приоритет имели итальянцы. Они создали «москитный флот», состоявший из торпедных катеров серии «MAS». Легкие, быстроходные катера использовались для атак на корабли австрийского военного флота в Средиземном море и на военно-морские базы, для высадки разведывательных и диверсионных групп на побережье противника. Итальянцы первыми в боевой практике на этих катерах установили электромоторы, позволявшие двигаться практически бесшумно. Английский морской историк X. Вильсон утверждал, что эти маленькие корабли оказывали сильное моральное давление на австрийцев. Еще одной новацией итальянцев было создание специального катера, способного преодолевать боново-сетевые заграждения в портах противника на специальных гусеницах. В октябре 1918 г. итальянские морские диверсанты, которых впоследствии стали называть боевыми пловцами, на управляемой торпеде проникли на австрийскую военно-морскую базу Пола и взорвали линкор «Вирибус Унитс».

Последняя фаза Первой мировой войны и время сразу после ее окончания – начало нового этапа в истории специальных подразделений. В одинаковой ситуации оказались страны-победительницы, страны проигравшие и вышедшая из войны Россия. В условиях крушения старых государственных систем и возникновения новых родились нетрадиционные военные формирования, предназначенные для силового решения политических задач в интересах группировок, находящихся у власти. Они интегрировали функции армии, полиции, дворцовой охраны, разведки и контрразведки, а их операции велись методами, опробованными диверсионными группами во время войны. В Европе личный состав таких подразделений набирался на добровольной основе из офицеров и унтер-офицеров штурмовых, диверсионных, жандармских и т. п. подразделений. Их отличало редкое по тем временам сочетание отличной военной подготовки, агрессивности, инициативности и психологической уверенности в правоте. Если в технической оснащенности отечественные спецслужбы и специальные подразделения отставали от западных коллег, то по качеству оперативной работы им не уступали.

В этой связи представляет практический интерес «Инструкция по борьбе со шпионством в 5-й армии», утвержденная ее командующим в 1915 г. В ней даны «Правила арестования и порядок допроса шпионов»:

«При арестовании необходимо:

1) Географически точное определение места, где пойман подозреваемый в шпионстве. 2) Подробное изложение всех причин, побудивших к аресту. 3) Описание всего при арестованном найденного, обратив внимание на вещи, могущие служить уликами; им следует дать особое описание.

В порядок допроса должны входить вопросные пункты общие и частные, т. е. такие, которые важны для выяснения какого-либо попутного вопроса, как, например: нитей шпионства других шпионов, путей движения шпионов и т. п.

Общие же вопросы суть следующие: 1) Откуда родом заподозренный в шпионстве, состав его семейства, место жительства, род занятий. 2) Почему он находится в данной местности и давно ли он с нею знаком. 3) Кто его знакомые в данной местности и давно ли он с ними знаком. 4) Каким путем он сюда прибыл. 5) Место пребывания перед поимкой, где был вчера, место поимки и куда направлялся, желательно при этом выяснить, что можно было видеть за это время, а также справиться, не видел ли его кто-нибудь из войск. 6) Выспрашивать у пойманного все интересные сведения о противнике. 7) Допросив о всех вообще подробностях дела, необходимо выяснить: а) в каком виде шпионства подозревается, б) ход его шпионства; важно дать ему, шпиону, самому выяснить метод шпионства, в) эти сведения отправить по команде»[548].

Обязанности сотрудника, задержавшего подозреваемое лицо, инструкцией по 3-й армии определялись так: «При личном обыске задержанного лица агент обязан осматривать все найденное самым тщательным образом, а именно: задержанный должен раздеться до нижнего белья и одежда его должна быть осмотрена особо внимательно, причем в пальто, тужурке, жилете и брюках, а также в карманах, вешалке, подкладке следует искать секретных мест на случай обнаружения там зашитыми писем, пропусков, заметок, записей (последние также могут быть записаны на белье, одежде и т. п.), кои явятся уликой для задержанного. Головной убор и обувь его также должны быть исследованы таким же путем, причем в сапогах необходимо обращать внимание на каблуки и двойные подошвы, в коих шпионы прячут заметки и документы. Обращать равно следует внимание на количество денег, коими шпионы снабжаются в приличных размерах, а также на условность записей и заметок, которые на первый взгляд могут носить невинный характер, как то: черточек, цифр, счетов, любовных записок и т. п. Многие сознавшиеся шпионы при их задержании объяснили, что при записях нумерации войск они делали особые черточки над буквами в молитвенниках, паспортах, газетах и прочее, почему на обнаружение материала у заподозренного лица должно быть обращено самое строгое внимание, тем более что лицо, посвятившее себя шпионству, безусловно знает, что при уличении оно подлежит преданию военно-полевому суду, почему преступная изворотливость и хитрость шпиона, несмотря на его изобретательность, будет обнаружена лишь в том случае, когда агент будет особо внимательно относиться к делу. Необходимо обращать внимание при личном обыске и на карманный нож; был случай нахождения преступных записей на клочке бумаги, тщательно спрятанном под боковыми щечками ножа»[549].

Несмотря на отдельные успехи оперативных работников спецслужб, изменить ситуацию кардинально они не могли, а военно-политическое руководство империи не осознавало масштабов нависшей опасности. В 1933–1938 гг. в Белграде Н. С. Батюшин[550] прочел курс лекций «Тайная военная разведка и борьба с ней». Размышляя о причинах неудач русского оружия в Первой мировой войне, он писал: «Если нашу тайную разведку мирного времени на основании утверждений наших противников можно считать хорошо поставленной, то далеко того нельзя сказать про тайную разведку военного времени. Главное тому объяснение – недооценка на верхах этого могучего средства в руках командования. lt;…gt;

В результате этого небрежения всю Великую войну мы вели вслепую. lt;…gt;

Таким образом, блестящий опыт тайной разведки мирного времени был сведен почти на нет. lt;…gt; Весь почти первый год войны контрразведкой никто из высших военных органов не интересовался совсем, и она потому велась бессистемно, чтобы не сказать, спустя рукава. lt;…gt; Мы заплатили сотнями тысяч жизней, миллионами денег и даже существованием самого государства»[551]. Не менее серьезные ошибки Николай II и его окружение совершили и во внутренней политике.