"Адская ширма" - читать интересную книгу автора (Паркер Ингрид Дж.)

ГЛАВА 20 ЛЕДЯНОЙ АД

Ери пропал в тот же день, когда Тора вляпался в очередные приключения.

Поскольку старику Хараде не становилось лучше, все в доме Сугавары были заняты его здоровьем, а между тем мальчик был предоставлен самому себе. Исчезновение ребенка заметили только к обеду. Поначалу никто особенно не встревожился, так как мальчик убегал погулять и раньше. Но время шло, а он не возвращался, холод на улице крепчал, и тогда начали поиски – сначала в доме, в саду, в конюшнях, а потом и в ближайших окрестностях.

Всю вторую половину дня встревоженные Тамако и Акитада нервно вышагивали по комнате. Потом, не в силах больше ждать, Акитада оделся и выбежал на улицу. Он стучался в каждые ворота, спрашивал на улице каждого прохожего, каждого лоточника, каждого посыльного и каждого нищего, не видели ли они ребенка. Но все они отвечали отрицательно.

Ближе к вечеру вконец перепуганный Акитада все- таки узнал кое-что в одном из домов в соседнем квартале. Тамошний мальчик-слуга, проходя утром мимо дома Сугавары, видел, как какой-то низенький щуплый человечек с ежиком седых волос ошивался возле открытых ворот. Мальчик-слуга заметил, как тот манил к себе кого-то, кто находился внутри.

А потом с другой новостью примчался Сабуро. В соседнем квартале поварихины дети играли в переулке, когда мимо них прошел монах в капюшоне с мальчиком, которого вел за руку. Ребятишки глазели им вслед, потому что на мальчике было очень дорогое шелковое кимоно красного цвета. Так стало ясно, что это был Ёри. Но кто тот монах в капюшоне?

Душу Акитады сковал панический страх, но он спокойно сказал Сабуро:

– Мне кажется, я знаю, где он. Пойди скажи госпоже, что я отправился за ним, и пусть не беспокоится.

Ноами! Это точно Ноами! Седые волосы ежиком. Дети приняли его за монаха, потому что он носит монашье одеяние с капюшоном. Только зачем ему понадобился сын Акитады?

Акитада буквально бежал к дому художника, твердя себе, что там найдет объяснение случившемуся.

Скорее всего Ёри, оставшийся без родительского пригляда, сам заметил проходившего мимо Ноами. Вспомнив про незаконченный урок рисования, малыш мог попросить художника дать ему еще один, и Ноами, не ожидавший радушия в доме Акитады, возможно, пригласил его к себе домой.

«Бамбуковая хижина» Ноами находилась примерно в одном ри от дома Акитады, и Акитада старался выбирать самый кратчайший путь. Он бежал, привлекая к себе взгляды прохожих, и очень скоро даже вспотел, несмотря на стужу.

Он давно не упражнялся в беге, поэтому быстро выдохся, однако не сбавлял скорости, пока не добрался до дома художника. Темнело, и тесная улочка была так же пустынна, как и в прошлый раз. Он принялся стучать кулаками в ворота. Сухая бамбуковая листва над головой таинственно шуршала, и он снова приготовился услышать хриплое карканье ворона. Но вместо этого со двора донеслись чьи-то шаги, шаркающие по опавшей листве. Деревянный засов отодвинулся, и ворота медленно распахнулись.

Перед ним стоял Ноами. Большой рот растянулся в неторопливой улыбке, обнажив огромные желтые зубы, придававшие этому человеку еще большее сходство с обезьяной.

Он жевал сливу и это тоже делал, как обезьяна, подумал Акитада и сухо спросил: 

– Мой сын у вас?

- Ну да, господин. – Ноами поклонился и распахнул ворота пошире. – Мальчику здесь ужасно нравится. Заходите!

Нахлынувшее чувство облегчения даже лишило Аки- таду дара речи на время. Он последовал за Ноами по тропинке, ведущей к мастерской. У входа они оба разулись. Там же, не в силах скрыть раздражения, Акитада сказал:

- Могу я спросить, зачем вы привели его сюда?

- Рисовать. – Ноами удивленно приподнял брови. – Я зашел узнать, понравился ли ему прошлый урок. Мальчик сказал мне, что вы с супругой заняты, но он с удовольствием посетил бы мою мастерскую. Кстати, я уже собирался вести его обратно.

Слова эти прозвучали вполне правдоподобно. Ёри и впрямь мог сказать такое, если бы ему захотелось пойти. Только вот в какую панику повергло их всех это щедрое приглашение Ноами!

- Но мы-то ничего не знали, – сухо сказал Акитада. – И все это время искали его.

- Ай-ай-ай! – сокрушенно проговорил художник. – Какая жалость! Подумать только, что иной раз вытворяют эти детишки! Да вы проходите!

Ёри сидел на полу среди листков бумаги и крошечных баночек с краской. Ноами снял с него стеганое красное кимоно и надел ему поверх штанишек и жакета коротенькую полотняную рубаху, перемазанную краской. Завидев отца, Ёри обратил к нему улыбающееся личико.

- Смотри, что я нарисовал! – радостно закричал он.

В мастерской ничего не изменилось с прошлого раза, разве что все двери были закрыты, чтобы не выпускать тепло Огромная жаровня согревала комнату, возле подушек на полу стояла зажженная лампа.

- Может, выпьете чего-нибудь? – спросил Ноами.

- Не стоит беспокоиться, – поспешил ответить Акитада. Ему очень не нравился этот человек, но он счел бы грубым открыто выразить свои чувства – ведь художник всего лишь развлекал Ёри в течение дня. – Нам нужно поскорее возвращаться. Его мать волнуется.

- Ах, ну да, я и забыл! Давайте только я принесу что- нибудь, чем его можно почистить. Вот, выпейте пока немного вина. У вас замерзший вид. И немудрено в такой- то холодный вечер...

Акитада заметил на жаровне флягу с вином. Пальцы его и уши щипало после мороза, а по коже холодным льдом растекался пот.

- Ну что ж... – сказал он и сел.

Ноами наполнил для него чарку, поднес ее с поклоном и заспешил прочь.

Акитада вытянул замерзшие ноги к жаровне. Ёри. окунув пальцы в желтую краску, возил теперь ими по бумаге.

- А ну прекрати! – одернул его отец. – Лучше скажи, почему ты убежал из дома без разрешения?

Глазки малыша округлились, и он изумленно уставился на отца.

- Но я спросил разрешения! Ты сидел, уткнувшись в какие-то бумаги, и кивнул мне.

Такого Акитада не помнил. Он хорошо помнил, что Сэймэй был занят больным Харадой, и Акитаде пришлось возиться с счетами самому. Неприятный сквозняк пронесся по мастерской, но это дуновение, вызвавшее у него озноб, так и не смогло выветрить из комнаты противного стойкого запаха красок. Он глотнул вина, приправленного какими-то специями, и нашел его вкус весьма странным, недовольно приятным. На полу валялись разбросанные бумаги с рисунками Ёри. Ему вспомнился прошлый урок рисования, и гнев снова зашевелился в душе.

- Вытри руки и подойди сюда, – сказал он сыну

Ёри повиновался, воспользовавшись рубашкой Ноами, чтобы выполнить приказ отца. Подобрав с пола несколько листочков, он принес их отцу.

- Вот, смотри.

На этот раз мальчик попробовал нарисовать людей. Странные создания получились у него – с огромными головами, с открытыми ртами, выпученными глазами, с пустотами вместо рук и ног. Детские каляки-маляки? Не мог правильно нарисовать? Акитада еще раз глотнул из своей чарки, почувствовав, как вино теплом обволакивает желудок, потом встал, чтобы посмотреть другие рисунки Среди них он сразу же наткнулся на рисунок Ноами. На нем тоже был изображен человек – маленький мальчик с вытаращенными от страха глазами и открытым в крике ртом. Испытывая чувство омерзения, Акитада выпустил из рук рисунок: вместо рук и ног у малыша были обрубки. Как смел этот негодяй показывать ребенку такие вещи?!

Сразу же в голове зашевелились воспоминания – кровавые раны измученных грешников в преисподней на адской картине и искалеченный мальчик, сын бедной женщины, встреченной им возле рынка. Поначалу такое совпадение показалось ему немыслимым, тогда он бегло, с отвращением, просмотрел другие листки, среди которых нашел еще парочку набросков с изображением изуродованных безруких и безногих детей. Ему вспомнились бумажные свитки, которые Ноами не пожелал показать ему. Тогда он взял лампу, с ее помощью нашел в углу мастерской кипу набросков и начал просматривать их один за другим, роняя их из дрожащих рук. Изображались там по большей части женщины и дети, но было и два щуплых старика – слабые, беспомощные создания, все либо израненные, либо обожженные. На нескольких набросках он узнал Юкио – изуродованное лицо, окровавленное тело, исполосованное от груди до низа живота. Акитаду чуть не вывернуло наизнанку, противный вкус выпитого вина встал в горле.

Запоздалая мысль теперь стучала в висок: что, если Ноами сейчас вернется и застанет его в таком состоянии? Ёри! Он должен во что бы то ни стало увести отсюда мальчика.

Акитада закачался, голова кружилась. Трясущимися руками он свернул бумаги и затолкал их обратно в угол, потом, шатаясь, вернулся к своему месту. Как раз вовремя.

Ноами вошел в комнату, неся чашу с водой и какие- то полотенца. А между тем Акитада почти терял сознание. Комната завертелась перед его глазами.

Ноами заботливо вытирал краску с личика и рук Ёри.

- Папа видел мои рисунки. – Задорный голосок Ёри прозвучал словно где-то вдалеке. – А я скоро приду рисовать щенков.

Ноами отложил в сторону грязные полотенца и снял с мальчика рубашку.

- Я буду ждать с нетерпением, мой юный господин, – проговорил он своим скрипучим голосом.

Ёри подбежал к отцу. Обняв ребенка, Акитада смотрел на художника. Надо вести себя естественно, иначе Ноами заподозрит неладное и не даст им уйти.

- Вы хорошо себя чувствуете, мой господин? – спросил Ноами. – Уж больно бледный у вас вид.

- Нет-нет... Я... в порядке. А где его кимоно? Нам ведь пора ид... ти...

А между тем Ёри уже натягивал на себя свою красную одежку.

- Нам пора домой, – наконец смог внятно вымолвить Акитада. Теперь он чувствовал какую-то странную легкость во всем теле. Однако попытавшись встать, он понял, что ноги не удержат его.

- Может, еще немного винца перед дальней дорожкой? – предложил Ноами, вкладывая в его руку чарку.

На что бы опереться? Как бы встать? Надо уходить отсюда. Надо уводить Ёри. Акитада выпил и закачался.

- Пойдем, Ёри! – сказал он и наклонился, чтобы взять сына за руку, но при этом его повело в сторону, он потерял равновесие и неловко упал на четвереньки.

- Ай-ай-ай! – запричитал Ноами. – Вы бы сели да отдохнули, господин. Может, вам водички принести?

Акитада кивнул.

- Водички? Да. Пожалуй.

В скудном свете Акитаде все же показалось, что художник гадко ухмыльнулся. Акитада некоторое время беспокойно смотрел ему вслед. В комнате было как-то подозрительно темно, и тут он понял, что забыл лампу в углу, где были спрятаны наброски Ноами. Значит, художник понял, что он видел их. И почти сразу же его помутневший рассудок посетила еще одна мысль – в вино, только что выпитое им, было что-то подмешано.

Акитада сделал усилие над собой и с трудом вымолвил:

- Ёри, ты должен сейчас же бежать домой!

Ёри кивнул.

- Да, папа, давай побежим! Я так проголодался!

- Нет, ты должен бежать один! Ты сможешь?.. – Акитада чувствовал, что язык его не слушается. – Один! Прямо сейчас!.. Ты сможешь... побежать один? – Он еще хотел спросить, сможет ли малыш сам найти дорогу. Какой глупый вопрос! – Беги к Гэнбе!.. Скажи Гэнбе... – Времени на объяснения не было, и он закричал: – Беги, Ёри! Скорее беги!

Мальчик стоял в нерешительности, в недоумении глядя на отца. А снаружи уже доносились звуки приближающихся шагов Ноами.

- Пожалуйста, Ёри, беги! – взмолился Акитада. – Беги скорее! Беги без оглядки! – И он легонько подтолкнул мальчика в сторону двери.

На лице его был запечатлен страх, и Ёри, кивнув, побежал. Оставшись один, Акитада, шатаясь, снова встал на ноги и ухватился руками за столб, подпиравший потолочную балку. Нельзя допустить, чтобы Ноами догнал ребенка! Оттолкнувшись от столба, он, шатаясь, бросился в дальний угол мастерской и распахнул двери в сад.

- Что вы делаете? – услышал он голос художника.

Но Акитада уже летел, кувыркаясь, по каким-то ступенькам. От боли и уличного холода в голове у него слегка прояснилось. Ноами бросился его поднимать, а Акитада бормотал:

- Ёри!..

- А где же мальчик? Он что же, убежал?..

Акитада вцепился в художника и, тряся его за плечи, закивал.

- Вот противный мальчишка! Увязался за какими- то собаками!.. – запинаясь, пробормотал он.

– Давайте-ка я сначала усажу вас, – сказал Ноами, – а потом пойду поищу малыша!

Он притащил Акитаду обратно в мастерскую и усадил его на подушки.

Голова у Акитады шла кругом, комната вертелась перед глазами; чья-то рука поднесла к его губам чарку. Он упрямо мотнул головой, открыл рот, чтобы возмутиться, но проклятая жидкость уже залилась между зубов; он поперхнулся и проглотил.

Перед ним маячило скуластое ухмыляющееся лицо Ноами.

- Ну вот, теперь вы поспите всласть. – проскрипел он своим зловещим голосом. Смех его прозвучал, как надтреснутый колокол. – А я оказался прав. Я знал, что вы придете сюда один. Такие спесивцы, как вы, всегда уверены, что простой человек и пальцем не посмеет их тронуть.

Акитада изо всех сил рванулся вперед, схватив художника за горло, но тот, оттолкнув его, расхохотался. Смех этот множественным эхом прозвучал в ушах Акитады, а он беспомощно лежал на полу, и перед глазами его тряслась в издевательском хохоте голова, словно отделившаяся от тела.

А потом он остался один.

Стены кружились, и пол под ним плясал, как необъезженная лошадь, и он уже отчаялся обрести спасение, но что-то заставило его предпринять еще одно усилие. Он поднялся на колени.

Соберись! Шевелись! Беги отсюда! Если надо будет, хоть на четвереньках, хоть ползи как змея!

Цепляйся ногтями за каждую досочку в полу, но ползи к выходу! А Ёри уже давно в безопасности!

С этими мыслями Акитада потерял сознание.

Первое что он ощутил, придя в себя, был страшный холод Он услышал какой-то шорох и чьи-то слабые стоны вдалеке. В темноте ему было трудно разобрать, откуда доносятся звуки. Ему было очень холодно, а еще мучила боль – жуткая боль в запястьях и плечах. Руки были вытянуты над головой. Он попробовал пошевелиться, и слабый стон перерос в мучительный. Это был его стон. Руки в запястьях были подвязаны где-то над головой. Теперь он болезненно почувствовал всю тяжесть своего тела, потому что, оказывается, был подвешен. Он распрямился, и боль немного отпустила.

Он попытался закричать, но рот был чем-то заткнут – какой-то тряпкой, противно вонявшей красками. Освободиться от нее не удалось – чуть не вырвало. Нет, до рвоты доводить нельзя – можно захлебнуться. Закрыв глаза, он сосредоточился, пытаясь подавить приступ тошноты. Наконец ему это удалось

Руки в запястьях были связаны так крепко, что он их просто не чувствовал Ноги тоже были связаны в лодыжках, но не так крепко. Подошвами он чувствовал острые камешки – они прямо впивались в ноги. Но когда он попробовал пошевелить ногами, и плечи, и локти, и руки отозвались чудовищной болью. Вот если бы найти у этой веревки слабое, ненатянутое место! Он попробовал подергать веревку, но это движение вызвало новую непереносимую боль. Чтобы как-то ослабить ее, он приподнялся на цыпочки.

Так он стоял некоторое время, боясь пошевельнуться, и ждал, когда утихнет боль. Только теперь его вдруг осенило, что он привязан в саду Ноами и что, кроме него, там больше никого нет.

Тьма вокруг не была такой уж кромешной. Сквозь шуршащие бамбуковые ветви он мог видеть кусочек звездного неба. Скорее всего его привязали к дереву. Холод пробирал до костей, и он вдруг понял, что совершенно раздет – на нем осталась только набедренная повязка.

Этот сумасшедший раздел его догола, привязал к дереву и оставил умирать в муках на морозе. Но зачем так рисковать, если боишься свидетелей? Почему было не убить его сразу? Что у этого Ноами в голове?

Тут на память пришли наброски с изображением окровавленных тел. Что, если это чудовище задумало располосовать его на части для своих ужасающих этюдов? Что, если он, Акитада, станет теперь персонажем той самой адской картины? Он вдруг представил себе вереницу зрителей, толпящихся перед этим творением и глазеющих на его корчащееся в муках тело. А его друзья и знакомые? Узнают ли они его на этой картине? Эта мысль вызвала у него улыбку, а потом он почувствовал, как теплая влага струйками побежала по щекам.

Ну уж нет! Ни за что! Ни за что он не доставит этому чудовищу удовольствия увидеть его слезы. Он попытался как-то отвлечься от этой мысли и решил сосредоточиться и подумать об освобождении, каким бы невероятным оно ни казалось.

Пальцы на ногах уже давно затекли и онемели от тяжести тела, лодыжки дрожали от перенапряжения. Чтобы как-то ослабить его, он резко дернулся вперед, и этот рывок отозвался мучительной болью в поврежденных плечевых суставах. Он закрыл глаза и постарался выровнять дыхание. Вдох! Выдох! Вдох! Выдох! И так до тех пор, пока он не заставил себя привыкнуть к боли.

В голове немного прояснилось, но дышать было по- прежнему трудно. В таком положении о нормальном дыхании не могло быть и речи. Воздуха не хватало, и эта мысль привела его в панику. Ноами оставил его медленно умирать от удушья.

Снова встав на цыпочки и не чувствуя ни малейшей слабины в веревке, он принялся проверять ее на прочность. Вот если бы еще что-то чувствовали пальцы! Тогда он мог бы нащупать где-нибудь узел или хотя бы обнаружить, как он привязан к стволу. А он даже не мог поднять головы.

Он попробовал изогнуться. Ценой новой чудовищной боли ему это удалось. Никчемная попытка. В темноте ничего не разглядеть. Тогда он снова распрямился, всем весом навалившись на ступни, отдохнул и принялся лихорадочно соображать.

Удалось ли Ёри убежать? Нашел ли он дорогу домой? А что, если нет? Ведь ему всего три года, а до дома такое расстояние, и все вокруг чужое. Он с содроганием вспомнил предостережения Такэнори. Сможет ли малыш в дорогих одежках проскочить мимо местных головорезов, нападающих даже на взрослых людей? Сердце его сжалось от страха и боли. Бедное дитя! Собственный отец отправил его навстречу новым ужасным испытаниям!

И все же в некотором смысле это было лучше, чем позволить ему попасть в лапы этого сумасшедшего Ноами. Любой уличный головорез из тех, что разгуливают по ночам в западных трущобах, проникнется большей жалостью к ребенку, чем это чудовище.

Кроме того, оставался еще очень малый шанс, что Ёри найдет где-то помощь. Даже если он не доберется до дома, он может встретить кого-нибудь, кто выслушает его историю и побежит разбираться. Но Акитада тут же подумал о том, что долго пробыл без сознания и что за это время помощь уже должна была прийти, если бы мальчик нашел где-то сочувствие. Ну и ко всему прочему Ёри, конечно же, не осознавал той опасности, которая угрожала отцу. Да и кто станет слушать лепет потерявшегося малыша посреди ночи? Вот если бы Ёри теперь был в безопасности!.. Зная, что обречен на мучительное замерзание, Акитада теперь трясся так, что ветки на дереве задрожали, словно пустившись в пляс под молчаливое созерцание ледяных звезд. Как ни странно, но смерть от холода угнетала меньше, чем боль и чем мысль о возвращении его мучителя.

Он снова поймал себя на том, что ловит ртом воздух, и снова ради нескольких минут облегчения перенес тяжесть веса на ноги. Унять дрожь было уже не в его силах. Мысль о том, что в спасении скоро не будет надобности, оказалась почти утешительной.

Но то ли инстинкт выживания, то ли какая-то упрямая гордость вдруг проснулись в нем – он принялся дергать веревку, проверяя ее на прочность. Та еще больнее врезалась в запястья, но он терпел и не оставлял своих попыток. Пеньковые веревки поддаются растяжению. Если ему это удастся, то можно будет ослабить узел. Он потянулся, сделал рывок и изогнулся. Немного отдохнув, он возобновил усилия. То и дело он останавливался, чтобы выяснить, чего добился, и приступал к борьбе заново, пока наконец совсем не потерял чувства времени. Он ощущал на руках кровь, ее теплые капли стекали по плечам и спине. Странно, но боли такой уже больше не было, и наконец наступил момент, когда он смог немного согнуть руки в локтях и повернуть голову.

Как раз в этот момент вернулся Ноами. Сначала Акитада увидел свет его фонаря, зловеще пробивавшийся меж бамбуковых стволов. Ноами явился не только с фонарем, в руках у него была еще огромная корзина, которую он поставил на землю под ногами Акитады, прежде чем осветить свою жертву.

– А-а... уже проснулись! – сказал он. Глаза его мерцали как угольки в отблеске света фонаря. – Ай-ай-ай!.. Полюбуйтесь, что же это вы сделали со своими руками! Больно, наверное? – Он дернул за веревки, не сводя при этом глазе лица Акитады. – Ну как, холодно? Ну да, я вижу, что холодно. Хотя, конечно, до ледяного ада далеко. Впрочем, снег и лед я всегда могу пририсовать потом.

Он поставил фонарь и начал доставать из корзины рисовальные принадлежности и аккуратно раскладывать их перед Акитадой Корзину он потом перевернул вверх дном, чтобы сесть. Сколько-то времени ушло на то, чтобы приладить корзину и фонарь так, чтобы связанное тело Акитады было хорошо освещено и Ноами мог смотреть на него с нужного ракурса. Когда с этим было покончено, он принялся растирать тушь с водой.

Все это время художник не переставая болтал.

- Ну разве могу я разочаровать человека вашей стати?! – сказал он, изучая взглядом тело Акитады. – И в переносном, и в буквальном смысле. Мускулы-то у вас о-го-го!.. Вон какие крепкие! Сам-то я, конечно, силен для своего роста, да только могу себе представить, каких хлопот вы бы мне понаделали, если б не тот снотворный порошочек.

Акитада смог издать только слабое мычание заткнутым вонючей тряпкой ртом.

Ноами рассмеялся.

- Я бы с удовольствием с вами побеседовал, да только лучше не надо. Я, знаете ли, живу здесь отшельником, и вряд ли кто-то обратил бы внимание на ваши крики, хотя как знать!.. Кстати, сынок ваш, похоже, сбежал. Жаль, что я упустил его. Детские образы всегда лучше передают ощущение ужаса, чем взрослые, хотя такой статный и благородный персонаж, как вы, несомненно, способен внести в картину пикантный штришок. И все же жаль – ведь ваш Ёри такое очаровательное изнеженное дитя! Дитя из благородного семейства. До сих пор мне позировали только убогие маленькие оборванцы.

Акитаду теперь затрясло и заколотило с новой силой. Ёри удалось удрать от этого маньяка, и мысль эта приносила облегчение, но он с ужасом осознал, что, даже умудрившись ослабить веревку и высвободиться, вряд ли смог бы теперь в таком состоянии защитить себя, не говоря уже о том, чтобы уйти. Господи, да что же все-таки задумал этот Ноами?!

- Я вижу, вас обуял страх, – сказал художник, бросая на Акитаду цепкие взгляды и делая торопливые зарисовки кистью. – Ну да, я же вижу страх в ваших глазах.

Акитада свирепо смотрел на него, пытаясь протестовать.

- Нет? Тут я вам не верю. Положение-то ваше куда как безнадежно. Удрать вы от меня не можете, а силы скоро изменят вам. Даже такая могучая плоть все равно скоро уступит холоду. – Он огляделся по сторонам. – Жаль вот, снежка мало выпало. Но для моего последнего сюжета, для моего ледяного ада, главное, что мне нужно, – это муки обреченного на холодную смерть. Так что вы, господин хороший, скоро обретете бессмертие, вы будете увековечены в художественном творении.

Акитада надеялся, что до холодной смерти все же не дойдет. Возможно, этот человек удовлетворится какими-то зарисовками и развяжет его потом. Если Ноами и есть тот самый маньяк, а в этом почти нет сомнения, то следует вспомнить, что он в общем-то никогда не убивал свои жертвы, просто некоторые из них сами умирали потом от ран. Возможно, буддийское прошлое удерживало его от настоящего убийства.

Ноами отвлекся от работы и внимательно посмотрел на Акитаду.

- Сами вы на это напросились, знаете ли. – сказал он. – Если бы вы не начали вынюхивать тогда в монастыре, мы с вами могли бы никогда не встретиться. Но вам непременно понадобилось сунуть туда свой нос. И сюда пришли, прикинувшись заказчиком! Ха! Я не такой дурак и догадался, что вы явились обследовать мою мастерскую на предмет улик. И потом я снова застукал вас в монастыре, где вы продолжали задавать всякие вопросы. Не иначе как настоятель попросил вас взяться за расследование. Мне показалось, он стал относиться ко мне с подозрением, когда увидел первые створки моей ширмы. Вообразите, какой удар я получил, когда, придя в ваш дом, увидел там девушку, послужившую мне натурой для ада разящих клинков. Я слышал, как вы называли меня изувером, маньяком, обычным преступником! Тогда же у меня появилась уверенность, что вы готовы донести в полицию, а этого я допустить не мог. Я должен был закончить свою ширму.

Глупая надежда Акитады, что Ноами, возможно, удовлетворится несколькими набросками, в тот же миг рассыпалась в прах. Ноами не отпустит его подобру-поздорову. Сейчас ему оставалось только положиться на Ёри, на то, что малыш как-то даст людям понять, где находится его отец.

- Хм... – сказал Ноами, критически оглядывая свою работу и кивая. – Пожалуй, пока достаточно. Остальные мучения отложим на потом. – И он поднял рисунок повыше, чтобы показать Акитаде.

Акитада не узнал себя в этом жалком, скрюченном создании, подвешенном на голой ветке. Неужели его лицо и впрямь так искажено? Он попытался распрямиться.

- А вы, кстати, хорошо владеете собой, – с усмешкой заметил Ноами. – Ведь вам, должно быть, очень больно сейчас. – Он поднялся и подошел проверить веревки. – Ай-ай-ай!.. А веревочку-то вы дергали! А чего добились? Только узлы крепче затянули. Руки-то как распухли и посинели. Наверное, онемели, совсем теперь ничего не чувствуют. Не-ет... вам надо быть осторожнее. – Он вдруг насторожился и прислушался, потом резко повернулся и пошел в сад.

Акитада снова принялся дергать веревку. Десять резких рывков успел он сделать, прежде чем боль в руках стала невыносимой и ему пришлось прерваться. Пот бежал по лицу ручьями, несмотря на отчаянную стужу. Сначала он принял его за кровь, подумал, что кожа растрескалась от мороза, но потом все понял и возобновил свои попытки. На этот раз ему удалось еще чуть больше растянуть веревку. Запястья снова начали кровоточить, но он все продолжал дергать. Все тело превратилось в сплошной комок нестерпимой боли, ему даже показалось, что он вывихнул оба плеча, но в конце концов у него появилась надежда все-таки ослабить путы или порвать веревку.

Не успел он об этом подумать, как вернулся художник, что-то бормоча себе под нос. С собой он принес две тяжелые бадьи и какие-то тряпки. Поставив бадьи на землю рядом с Акитадой, он бросил тряпки в одну из них и принялся смачивать тело Акитады водой.

На Акитаду, уже и без того продрогшего насквозь, эти ледяные примочки подействовали как настоящий шок, и он отчаянно задергался всем телом на своей виселице. Он никак не мог понять назначения этой «ванны». Если Ноами намеревался смыть кровь, то для этого не требовалось обрабатывать все тело – голову, грудь и пах.

Уже совсем мокрому Акитаде Ноами задрал ноги и окунул их во вторую бадью.

От столь резкого перемещения запястья и плечи пронзило, словно молнией, нестерпимой болью. Акитада закричал, из его заткнутого кляпом рта вырвался глухой, сдавленный стон, он даже закрыл глаза. Когда ноги его коснулись тверди, приняв на себя тяжесть веса, он испытал такое облегчение, что даже сразу не понял главного – что Ноами погрузил его ноги почти до колен в бадью с замерзающей водой. Он весь съежился, потом отчаянно задергался, а между тем Ноами принялся обертывать его тело от головы по самые бедра ледяной тканью.

Когда мерзлые тряпки застлали лицо, лишив Акитаду одновременно возможности дышать и видеть, он в порыве панического ужаса дернулся назад, случайно ударив затылком Ноами. Он услышал пронзительный вскрик, после чего получил мощный удар по голове, от которого весь обмяк. Сейчас он даже хотел оказаться в беспамятстве, но Ноами соблюдал осторожность. Акитада был все еще нужен ему – в сознании и в муках.

Он по-прежнему ничего не видел, но от удара по голове тряпка частично соскользнула с лица, и теперь он мог хотя бы дышать. Ноами, что-то бормоча, топтался вокруг него.

Продолжая обертывать Акитаду мокрым тряпьем, он вдруг приблизился к самому его уху со словами:

– Ну вот, уж это за час примерзнет так примерзнет! Лучше бы, конечно, окунуть вас в ледяной пруд – натуральнее выглядело бы. Ну да ладно, сойдет и так. Полагаю, мы с вами и так добьемся боли и страха на лице! Вы не представляете, как трудно всколыхнуть искусством человеческую душу, но моя ширмочка заставит людей ужаснуться. Ничто так не трогает человеческое сердце, как выражение страха и боли на лице другого живого существа. Астрах-то, как вы знаете, многолик! На удивление многолик. Мне вот прямо не терпится посмотреть, как вы будете выглядеть, когда я вернусь. Если мне удастся добиться нужного эффекта, я помещу вас на первый план – в назидание всем грешникам. Посредством своего искусства я передам страх одного, ваш страх, всем, кто вас увидит. Ведь страх – это единственное чувство, способное удержать людские сердца от греха. Так вот, при помощи малой жертвы можно достичь великого добра. Ну а сейчас вы у меня...

Остальных слов Акитада уже не слышал – их заглушил плеск ледяной воды. Окатив его с головы до ног из бадьи, Ноами без единого слова ушел.

Акитаде теперь казалось, будто его жгут заживо. Такого холода он не испытывал, даже прожив долгие годы в заснеженной северной провинции. Он заставил себя перебирать в памяти истории о людях, которым удалось чудом избежать смерти от замерзания. Все они сначала погружались в сон и через некоторое время уже ничего не чувствовали. Вот ведь как расстроится Ноами! Акитаде показалось, что тело его уже начало окоченевать. Потом на память пришли ампутированные конечности. Те, кто не умер на морозе, все равно отдали ему свои руки и ноги, свои уши и носы, распрощавшись с ними навсегда. Ледяной холод действовал не хуже острого ножа.

Попытки двигаться и шевелиться спасали его до сих пор, поэтому он попробовал сделать это снова, начал дергать веревку, но мускулы, сведенные холодом, отказывались подчиняться его командам. Впервые за все это время он осознал близость смерти. Он будет медленно умирать здесь, в этих бамбуковых зарослях, на глазах у сумасшедшего художника, пожелавшего запечатлеть на бумаге его последние мгновения. Он будет умирать в одиночестве, зная, что рядом нет никого. Акитада будет осмеян в смерти и потом, уже после смерти, в глазах тысяч людей, которые придут полюбоваться шедевром Ноами. Мысль эта перевернула всю его душу, вызван в ней мощный протест.

Он снова принялся за борьбу, он дергался и вгрызался зубами в тряпку, он слышал собственные стоны, уносившиеся вдаль и терявшиеся там среди шороха бамбука и далекого звона храмовых колоколов, отбивавших часы. Ему удалось слегка ослабить веревку, так что он мог теперь чуть-чуть шевелить руками и плечами. Акитада вознаградил себя за это коротенькой передышкой, не прекращая между тем попыток пошевелить пальцами и запястьями. Ведь без них он не сможет развязать узел. Но все эти усилия оказались безуспешны – он так и не понял, сможет ли шевелить пальцами, а запястья жгло чудовищной болью. Зато эта физическая борьба не давала воде застыть на теле ледяной коркой, а одна из тряпок даже отвалилась.

Акитада попробовал прикинуть в уме свои возможности. Уже дважды во время своих самых отчаянных попыток растянуть веревку он случайно касался ствола. А вдруг ему удастся еще как-то приблизиться к стволу и перетереть веревку о кору?

С запозданием он вспомнил про бадью, в которой стоял. Он потерял контакт с ногами, когда перестал чувствовать их. Акитада сделал конвульсивный рывок вперед, вызвавший новое растяжение плечевых мышц, и опрокинул бадью. До земли ноги едва доставали, зато лодыжкой он чувствовал бадью. Вот если бы умудриться встать на нее!..

Чтобы поднять ноги, ему пришлось еще раз мучительно подтянуться на руках. Он промазал. только скользнув подошвами по деревяшке. Вгрызаясь зубами в кляп, пленник предпринял новую отчаянную попытку. На этот раз бадья каким-то образом немного передвинулась и прочно установилась в грязи под ним. Теперь он стоял на ногах, покачиваясь и рискуя соскользнуть с ее выпуклого донышка.

Благодаря этому достижению Акитада теперь смог поднести поближе к глазам свои руки, но тут же убедился, что такого прочного узла ему не развязать даже со свободными руками, которые теперь больше не походили на человеческие. О возможной потере рук он постарался не думать.

Вместо этого Акитада принялся соображать, как отделаться от веревки другим путем. Может, попробовать, откинувшись назад, прислониться спиной к стволу? Если не получится, он тогда снова попробует с бадьей. Он старался не думать о предстоящей боли и подался назад. Вот оно, дерево! Он коснулся ствола! Очень осторожно Акитада прислонился к нему спиной, чувствуя ею острую кору, теперь на нее перевалилась часть веса. Зато веревка опять сильно натянулась, она причиняла ему все новые и новые муки по мере того, как он пытался водить руками вверх и вниз в надежде перетереть свои путы.

Бадья под ногами раскачивалась, но он упорствовал, теперь уже плотно вдавив ее в грязь. Тряпка на лице сдвинулась в сторону, и Акитада жадно глотнул чистого воздуха, устремив взор к звездам. Облегчение пришло к нему вместе со слезами, которых он не мог остановить.

Он продолжал перетирать веревку, и эти движения превратились в автоматические, а боль стала фактом самого существования, доказательством того, что он еще жив. Он даже не почувствовал, как острая кора резанула по коже.

А потом веревка распалась, и он свалился наземь.

Акитада упал тяжело, совершенно неготовый к освобождению, и какое-то время лежал, ошеломленный, неспособный подумать о дальнейших действиях. Он лежал и видел над собой громаду дерева – его толстый ствол и ветви на фоне ночной синевы, усыпанной искорками звезд.

Потом Акитада наконец перекатился на бок и опустил руки, прижав их к груди. Это движение само по себе оказалось чудовищно болезненным, тогда он сделал передышку и снова попробовал пошевелить пальцами. Веревка, видимо, отвалилась полностью, потому что его запястья. черные от крови, были совершенно свободны. Акитада попытался согреть руки о живот и вскоре понял, что они двигаются. Слава Богу!

Теперь надо было подумать, как избавиться от кляпа. Он поднес руки к лицу, но в пальцах не было сил ухватиться за ткань, тогда он принялся тереться затылком и щекой о землю. Благодаря торчавшему из земли корню тряпку удалось чуть сдвинуть, и уже тогда Акитада смог вытолкнуть ее наружу языком.

Его вырвало, но тут же значительно полегчало, и он хотя с трудом, но сел. Полоска ткани с привязанным к ней кляпом оказалась замотанной вокруг головы и закрывала один глаз. Акитада пошевелил ее, сдернул и огляделся по сторонам. Дерево, как выяснилось, стояло посреди бамбуковых зарослей. Небо к тому времени заметно посветлело, звезды стали блекнуть. Скоро рассвет! Сколько же времени прошло? Ноами сказал, что вернется через час. Акитада мог сейчас закричать, позвать на помощь, но вдруг на крик прибежит лишь его мучитель? Разве сможет он справиться с ним, находясь в таком плачевном состоянии? Ноги его были связаны в лодыжках, развязать такой узел изуродованными беспомощными руками он не мог. Да к тому же ужасно дрожали колени – едва только попытавшись встать, он тут же упал.

Нет, надо ползти, притаиться где-нибудь в саду, там отлежаться и отдышаться, может быть, развязать ноги.

И Акитада пополз, извиваясь как змея или червяк, а совсем не как двуногое или четвероногое существо. Он забирался все дальше и дальше в бамбуковые заросли, пока не уперся в стену ограды. Там он сел, при- лслонившись к ней спиной, и стал отдыхать.

Вокруг все было тихо. Немного погодя Акитада снова начал разрабатывать руки. Обледеневшая кожа ничего не чувствовала, тогда он засунул пальцы в рот, чтобы согреть. Вынув их изо рта, он увидел в пробивающемся утреннем свете, как они один за другим неохотно зашевелились. Было в этом зрелище что-то зловещее, потому что он еще не чувствовал пальцев, а только видел, как они двигаются, словно дохлые рыбешки в черной воде. Акитада упражнял пальцы снова и снова, периодически согревая их во рту.

Наконец он ощутил в большом пальце одной руки слабое жжение. Постепенно оно переросло в неприятное покалывание, но это так приободрило его, что он принялся с новой силой разрабатывать пальцы, параллельно еще потихоньку растягивая руки и плечи.

Он как раз взялся обследовать путы на лодыжках, когда услышал вдалеке крик.

Ноами! Обнаружил бегство своего пленника!

Акитада беспомощно обмяк, когда начался треск в бамбуковых зарослях. Как быстро! Ведь он еще даже не успел встать на ноги. Даже не прошел еще и нескольких шагов, не говоря уже о каком-то там бегстве. А между тем треск все приближался, усиливаемый предрассветной тишиной. Ну да, за ним же тянулся след, по которому и шел Ноами!

Каким бы безнадежным и бессмысленным это ни казалось, Акитада все же принялся лихорадочно развязывать узел на ногах. Полуживые пальцы не слушались, из-под ногтей засочилась кровь. Узел был мокрый, наполовину промерзший, острые кусочки льда резали кожу. Нет, все без толку! Тогда, оглядевшись по сторонам, он увидел камень размером с головку младенца. Он пополз к камню и попытался его схватить. Но вконец ослабшие руки не мог- ти удержать даже такой нетяжелый предмет. Тогда Акитада просунул ладони плашмя под камень и все-таки сгреб его. Прижав его к голому животу, он кое-как добрался до стены, сел, прислонившись к ней спиной, и стал ждать Ноами.