"Судьба драконов в послевоенной галактике" - читать интересную книгу автора (Елисеев Никита)

Глава седьмая. Возвращение

…В карантин вошел сержант.

– Вольно, – махнул он рукой, – Куродо, почему не работаешь? Балду гоняешь?

– Никак нет, – Куродо вытянулся, – встретился с товарищем, коллега сержант, не мог не поделиться накопившимися за время его отсутствия воспоминаниями и размышлениями.

Честно говоря, я не ожидал от Куродо такой прыти.

Сержант тоже пришел в некоторую оторопь, но вскоре овладел собой.

– Куродо, – сказал сержант, – я не знал, что ты такой… стилист. Это хорошо. Сразу видно, что ты недаром провел время в карантине, но если ты и дальше будешь оттачивать свои стилистические способности, то Джекки станет для тебя не просто товарищем, а товарищем по несчастью: отправлю на рапорт – потом к русалкам. Оттуда не все возвращаются. Понял? Не придется тебе тогда делиться былым и думами. Понял?

– Так точно!

– Вопросы?

– Никак нет!

– Марш в места общего пользования – драить до умопомрачения… Жук, понимаешь ли. Марш! Джекки, в канцелярию.

– Одеваться?

Сержант посмотрел на меня.

– Не надо, – он криво усмехнулся, – давай уж… по-семейному.

Я достал из рюкзака диплом, пошел вслед за сержантом.

Сержант остановился у огромной, окованной железными скобами двери, достал ключ, отпер дверь и предложил:

– Заходи!

Я вступил в кромешный мрак.

Сержант зашел следом, запер дверь и включил свет.

Я стоял в небольшой уютной комнатке, на стенах были нарисованы окна, а за окнами искусный художник изобразил остановившееся движение листвы деревьев. В комнате стояли два стола буквой Т, сейф и несколько стульев.

Сержант подошел к сейфу, бросил мне:

– Садись, чего ты?

Я уселся. Сержант открыл сейф, достал бутылку и два стакана.

Я протянул сержанту диплом.

– Нравится? – сержант кивнул на окна. – У некоторых голография всякая сделана, а я сказал – ну ее на фиг, еще пойдешь окно открывать, – сержант засмеялся, – хорошо придумал? Да?

Я согласно кивнул.

– Будешь? – сержант указал на бутылку и стаканы.

– Никак нет, – я поднялся, – коллега сержант, я вообще не пью, мне делается от этого… нехорошо…

Сержант поставил бутылку и стаканы в сейф.

– Гордость, – сказал он, – это хорошо.

Сержант взял мой диплом, встряхнул его:

– Ты что, держишь на меня сердце?

– Как и вы, – ответил я.

Сержант усмехнулся:

– Ну, ну. Ух ты, – кажется, он был искренно поражен, – семь штук! Да ты же – чемпион! рекордсмен!

Я молчал.

Сержант вынул из сейфа пачку фотографий, протянул мне:

– Полюбуйся.

– Что это? – спросил я.

Сначала я не увидел, не понял, что передо мной изображение живого существа, а когда увидел и понял, то не удивился, отчего сержант не отвечает на мой вопрос.

Огромная звериная лысая голова апатично смотрела на меня со всех этих открыток. Голова напоминала обломок скалы, на котором появились глаза, тонкие губы, раздутые ноздри.

– Похож? – сержант развалился на стуле.

– Спасибо, – я положил фотографии на стол, – честно говоря, я его представлял себе другим.

Сержант нагнулся над столом, легко прихватил фотографии.

– Не… Он на Мурзика похож, которого ты…

Я вспомнил лысоголового Мурзика и согласился:

– Да. Похож…

– Джекки, – сержант сцепил руки замком, выставил их перед собой. – Скоро пойдете все по гарнизонам… Я не хочу, чтобы ты держал на меня сердце. Всякое было…

Я сказал:

– Если вы думаете, что я злюсь на вас за паучью пещеру, то вы ошибаетесь. Я вам даже благодарен. Это был чудесный тренажер.

– Врагу своему не пожелаю такого тренажера, – раздельно и четко проговорил сержант.

Он все так же глядел на меня через плечо, и я довольно скоро сообразил, что раз так, то я, выходит, не враг его.

…Бывают мысли… бывают отношения между людьми, когда эти мысли становятся понятны одновременно двоим.

Это – нехорошие мгновения.

Сержант подошел ко мне, уселся на стул, так что его сапоги касались моих колен, и спокойно выговорил:

– Ты – не враг. Ты – "вонючий". Враги – дракон здесь, драконы на других планетах, а ты – "вонючий", – он ткнул в меня пальцем, и лицо его исказила брезгливая гримаса.

– У тебя же на лбу написано: "вонючий"! Вот гляди, гляди, – он сунул мне фотографию головы дракона, – видишь? видишь?

Я старался сидеть прямо. Кровь отливала у меня от щек.

"Может, встать по стойке "смирно"? – подумал я и тут же усомнился. – Да нет. Не стоит. Решит, что издеваюсь".

– Знаешь, как получаются "вонючие"? – сержант нагнулся ко мне, прихватил меня за гимнастерку. – Знаешь? "Вонючий" всегда из идейных или из "борзых", из наглых. Я, мол, самый, самый – и сигнал координатору… – сержант говорил горячо, наклонялся, приближал свое лицо к моему ближе и ближе. Я слышал запах у него изо рта – и запах этот был неприятен. -

…Потом, – рассказывал сержант, – героя снаряжают и он топает в пещеру… В Сверхпещеру. Там холодно и зябко. Обратно героя выволакивают уже с полными штанами дерьма. Это, между прочим, мудро устроено. Раненый, даже избитый, искалеченный человек может быть героем. Человек обгаженный, обделавшийся – какой же герой? Он – "вонючий", от него смердит за километр. Какова обида? – сержант засмеялся, вскочил со стула. – Может, поэтому "вонючие" и не говорят? Мы-мыкают, экают. Ничего не соображают. Звери, хуже зверей… Только что, совсем недавно был он лучшим из "отпетых", добился такой чести – угробить "чудище обло, озорно…", координатор согласен, чудище не прочь – и вдруг из "первых", из героев – в самые распоследние, в клинические трусы с ослабевшей прямой кишкой.

– Благодарю, – тихо выговорил я, – благодарю за совет и за науку.

– Не за что, – сержант хлопнулся на стул, – не за что. Я тебя почему просвещаю, – сержант положил руки на стол, сжал кулаки, – чтобы ты знал, какая участь тебя ждет. Я здесь уже давно, много карантинов готовил…

– Вы, – вежливо спросил я, – следите за всеми своими выпусками, коллега сержант?

Сержант поглядел на меня, ничего не ответил. Мы молчали.

Сержант барабанил по столу, насвистывал, наконец он сказал:

– Так вот, у меня было шесть, как ты изволил выразиться, выпусков – немало. Двух "вонючих" я помню.

– Что, – спросил я, – похож?

– Очень, – сержант заулыбался, – очень. Вам будут фильмы показывать про то, как делаются "вонючими", а ты, Джекки, запомни, что я тебе сказал.

– Запомню, – кивнул я. – Меня об этом и русалколовы предупреждали.

– Во, – сержант ткнул пальцем в потолок, – во как! И там знающие люди… – сержант внимательно поглядел на меня, потом сказал: – Иди… Не хочешь пить – дружить с сержантом – иди… топай… Огнемет почисти. Сегодня к прыгунам идем.

Я повернулся, чтобы идти.

– Стой, – лениво окликнул меня сержант.

Я остановился, повернулся к сержанту, недоумевая: вроде поворот был выполнен правильно.

Я дернулся невольно, но успел подавить вскрик ужаса или омерзения: за канцелярским столом, наклонившись вперед, хищно, словно перед броском, сидел – корявые когтистые лапы в стол, раздвоенное жало часто-часто вымелькивает из пасти – прыгун.

– Коллега сержант, – вежливо спросил я, – чем могу? В чем провинность?

Прыгун осклабился, потом встряхнулся всем телом, словно сбрасывая с себя сон, наваждение – и передо мной вновь сидел сержант Джонни собственной персоной. "Померещилось", – решил я.

– Ну как? – поинтересовался Джонни, будто стараясь развеять мое успокоительное "померещилось".

– Нормально, – ответил я и уточнил: – Это вы нарочно или случайно?

– Случайно, конечно, – Джонни потер шею лап… нет, нет, рукой, конечно рукой, потом повертел головою, – случайно, мил-друг Джекки, вот такое тут дело… Задержишься, заработаешься, надышишься миазамами – и ты уже не человек, не "отпетый" – прыгун или царевна… Вот какое дело…

– Да, – оторопело сказал я и повторил: – Дааа.

– Вот тебе и "дааа", – сержант посмотрел на меня, потом достал из сейфа фотографии.

– Хочешь Афродит покажу… голеньких?

– Спасибо, – ответил я, – я онанизмом не занимаюсь.

Я боялся увидеть Мэлори.

Сержант вздохнул, сложил стопку фотографий.

– Ну как хочешь, – он глядел на меня теперь жалобно-виновато, – видишь, куда ты попал, а? Всюду – провал… всюду – гибель: если не искалечат на планетах драконы, тогда или в "вонючие", или…

– Коллега сержант, – сказал я, – я заверяю вас: никому и слова не скажу о том, что я видел…

– Что я видел… – усмехнулся Джонни.

– Разрешите вопрос?

– Валяй…

– Все тренажеры… ну… из бывших "отпетых"?

– Нне обязательно, – покачал голвой Джонни, – я точно не знаю, ты деликатно у Наташки спроси.

– Почему деликатно?

– Во-первых, потому что это дело тебе не должно быть известно, а во-вторых, потому что муж у нее…хм…хм…

Мы наконец остановились в седьмой пещере.

Первого прыгуна я хлестнул удачно, он шлепнулся на камни и отполз в сторонку.

Здесь главное – не пережать, не резануть слишком сильно; убийство прыгуна – дело опасное, дело наказуемое. Но и недожать, хлестнуть слабовато тоже хреново. Прыгуны – убийцы. Эти тренировки часто со смертельным исходом.

– Куродо, – гаркнул я, увидев зависшего над моим приятелем прыгуна, – Куродо!

Покуда Куродо поворачивался, я успел шлепнуть по лапе ящерки. И шлепнул не слишком удачно: струя огнемета перерезала сухожилье, лапа надломилась, повисла бессильно, жалобно, по-человечьи.

Прыгун грянулся оземь, но (мне повезло) поднялся, воя, откатился в дальний угол пещеры.

– Джек! – заорал сержант, – Я тебя, блин, из карцера не выпущу! Еще искалечишь ящерку, на рапорт, к гнидам отправлю! Золотой фонд разбазаривать!..

Я смолчал.

Куродо шепнул мне: "Джекки, спасибо".

Я сшиб еще одного прыгуна и сделал это аккуратно – чуть резнул по вытянутой зеленоватой морде. Прыгун кувырнулся и кубарем откатился прочь.

Куродо опустил огнемет.

– Ты что? – шепнул я ему и хлестнул по подобравшемуся для прыжка мускулистому, вздернувшему костяной перепончатый гребень над хребтом прыгуну.

– Ничего, – виновато произнес Куродо, – у меня бензин кончился.

Если бы не долгая ссылка к русалкам, я бы выматерился, но, вспомнив школу Ванятки, я сказал только:

– Куродо, ты не прав… Одного прыгуна мы точно теперь раздавим. Где тут уследишь?

И тут мы услышали резкий и сильный хлопок, словно лопнул гигантский воздушный шар.

Прыгуны сползались к звуку хлопка, а вскоре мы услышали вопль Тараса:

– Твари зеленые! Жабы, жабы! Гниды!

Бац, бац, карантинные бежали к Тарасу, лупящему без разбору.

– Кто подойдет из человеков, – орал Тарас, – разрежу вместе с гнидой.

Он отступил в глубь пещеры и садил по извивающимся от боли, лопающимся в воздухе прыгунам, выливающим на каменный пол пещеры зеленую слизь вместе со своей единственной жизнью

– Сарданапал! – с каким-то взвизгом выхрипнул-выкрикнул сержант. – навуходоносор! Бензин кончится, ты у меня языком всю грязь соберешь с пола. Я тебя здесь похороню, Нимврода-урода…

– Что, – засмеялся Тарас, – я тебе норму перевыполнил по убою скота?

– Ох, кончится бензин, – только и смог выговорить сержант, – ох, кончится…

– Ох, нескоро он кончится, – шепнул мне Куродо, – ох, нескоро. Он нас с Сапегой в чайную сводил, шесть полосок и пять бутылок лимонада купил – мы ему из наших огнеметов отлили. Видал, какая у него приставка?

– Куродо, – поинтересовался я, – и ты ничего? Не описался?

– Не, – простодушно ответил Куродо, – обошлось…

– Тарас, – крикнул я, – еще два лопнувших – и тебя растерзают. Смотри, уже сползаются. Нас бросили…

– Так помогите, братки, – крикнул Тарас и жахнул по зависшему над ним прыгуну, но тот успел увернуться и просто обжег себе хвост.

– Не вздумайте, – предупредил уже спокойнее сержант, – я из вас живо сестриц сделаю. Тарас, – в наступившей тишине было слышно посапывание прыгунов, удары их падающих тел, жиканье струй огнемета и усталый голос сержанта, – Тарас, одумайся!

Бац!

Струя огнемета будто ножом вспорола зеленое брюхо прыгуна, и опасные когтистые лапы обвисли жалобно и беспомощно.

– Куродо! – гаркнул я, почти не отдавая себе отчета. – В ноги!

Я никогда еще так не орал. Куродо, не прекословя, нырнул под ноги Тарасу, а я, вспомнив уроки Петро и Ванятки, бросился на Тараса. Тарас резко повернулся, держа огнемет прямо перед собой, споткнулся о Куродо, хлопнулся вниз, и огненная струя, предназначавшаяся мне, прошла по стене и потолку, оплавляя камень, сыпля штукатурку. Я выломал руки Тарасу, поднял его. Следом поднялся Куродо со своим и тарасовским огнеметом. Куродо был перемазан в зеленой жижи, вытекшей вместе с жизнью из прыгунов.

К нам подошел сержант. Я понял, что сейчас он ударит Тараса – и отпустил его. Тарас еще не остыл от убийства прыгунов и стоял, тяжело дыша, широко расставив ноги.

Сержант посмотрел на свой кулак, на скучившихся в дальнем углу пещеры прыгунов, попискивающих да посапывающих, подумал, подумал и наконец сказал:

– Тарасик, ты остаешься здесь… со зверушками. Ты будешь прибирать сегодня клетки в живом уголке. Видишь, как ты напачкал?

Сержант обвел рукой пространство, залитое внутренностями прыгунов. Кое-где валялись и вздернутые, оскаленные в предсмертной муке головы, они высовывались из зеленоватой жижи ослепшими твердыми островками.

– Ведро – в кладовке, – объяснил сержант.

– Мне нужен совок, – хрипло сказал Тарас.

– А вот уж нет, – нежно вымолвил сержант. – Я же вас предупреждал, сеньор, будете вылизывать… языком… А вы из себя Чака Норриса изображали.

– Строишь из себя, – губа у Тараса дернулась, – корчишь из себя…

Я заметил метнувшуюся тень прыгуна, повернулся и подшиб его аккуратно и сильно.

– Строиться, – коротко приказал сержант.

Карантинные выстроились в колонну. Я не двинулся с места.

– Коллега сержант, – обратился я к сержанту, – разрешите, я останусь посторожить? Я у русалколовов совсем от огнемета отвык.

– Не разрешаю, – сказал сержант, – становись в строй.

– А кто останется?

Сержант улыбнулся:

– Никто, – и повторил со значением: – Никто, кроме Тарасика, который набрызгал в живом уголке и будет живой уголок убирать.

– Это – не по уставу.

– Наверное, – спокойно согласился сержант, – наверное, не по уставу…Но мы обсудим мое нарушение, мой проступок в казарме. Ты даже можешь подать рапорт. Твое право! А пока – изволь выполнять мои приказы. Их нарушение – тоже нарушение устава. В строй! В строй, скотина безрогая!

Я посмотрел на прыгунов, на Тараса и сказал:

– Я, пожалуй, проявлю недисциплинированность.

– Так, – сержант немного подумал и принял решение, – за нарушение дисциплины я тебя, пожалуй, накажу… Давай-ка сюда огнемет…

– Коллега сержант, – заметил я, – это бесчеловечно.

– Ни хрена здесь человеков нет, – начал сержант и осекся, но быстро пришел в себя, – здесь одни только "отпетые" – будущие трупы, или "псы", или "вонючие". Невыполнение приказа – это уже трибунал, а не рапорт.

Я снял огнемет и швырнул сержанту под ноги.

– Жри.

– Куродо, – позвал сержант, – понесешь огнемет своего друга.

Куродо подошел, поднял огнемет и, выпрямляясь, тихо сказал:

– Если бы до трибунала дошло, я бы в потолок стрелял, честно…

– Это утешает меня, а тебя прекрасно характеризует, – так же тихо ответил я.

– Ребятки, – посоветовал сержант, – давайте, давайте, может, еще успеете до того, как прыгуны расчухают, что мы вас бгосили, – издевательски картавя, произнес сержант. – Бе-гом, – приказал он, и они убежали.

Я опустился на колени в пузырящуюся массу, принялся собирать ее и вваливать в ведро.

Тарас стоял неподвижно.

Прыгуны ползали, посвистывали где-то в дальнем конце пещеры, по-видимому, они и впрямь не могли поверить в то, что нас оставили здесь одних.

Поняв это, я стал убирать гниющие останки прыгунов как можно быстрее. Дважды меня стошнило.

– Эй, – брезгливо спросил Тарас, – ты что – из деревни, да?

– Почему из деревни? – я удивленно посмотрел на него через плечо. – С чего ты взял? Я из Хербурга -2…

– Как же ты, городской, и жабье г… подбираешь? – Тарас презрительно сплюнул.

– Тара, – сказал я, – не дури. Заплюют же…

Однажды мы видели страшное существо, безгубое, мутноглазое (причем студень глаза сидел в костяной глазнице), изъязвленное, на теле у существа были какие-то шишки, наросты, рога… "О, – сказал нам тогда сержант Джонни, – будете плохо себя вести – отдам прыгунам на заплевание, станете, как этот красавчик. Прыгуны оплюют так, что никакая лаборатория не очистит. Чудодейственная слюна!"

– Ничего, – говорил Тарас, – ничего. Если вернусь в казарму, если не заплюют уроды, сбегу сюда с огнеметом и устрою шухер. Все в их шишках будет. Слышишь?

Вдруг от общей толпы прыгунов отделился один и направился ко мне. Он ковылял на трех лапах, четвертая свешивалась жалобно, почти просяще, почти по-человечьи.

"Это тот самый, – подумал я, – который чуть Куродо, которому я…"

Для начала прыгун опрокинул ведро. Я поставил ведро на место и укоризненно произнес:

– Ну, зачем вы?

Прыгун радостно залаял и наподдал по ведру так, что оно, жалобно звеня, покатилось, разбрызгивая зеленоватую слизь.

Один из прыгунов вдруг взвизгнул как-то вовсе по-человечески, вскинул свое грузное уродливое тело на нижние лапы и пошел, тяжело вихляя мясистым хвостом, переставляя с видимым трудом корявые лапы – не то в самом деле не привыкший ходить вот так – вертикально, не то издеваясь.

Он шел навстречу Тарасу, и тот, еще храбрясь, еще посмеиваясь, выкрикнул:

– Иди ко мне, лапонька, иди ко мне, ванечка-встанечка. Харкай, харкай, родимый! Урода хочешь слепить? Лепи! Я к вам приползать буду, грызть вас буду. Рвать! зубами этими… без губ! Костями – понял?

Тарас оскалился и постучал ногтем по своим длинным белым зубам.

Волоча ведро, я подошел к Тарасу. Я помнил заповеданное мне Костей-Константином, волновиком в"-1 среди русалколовов: "Если можешь выдернуть чувака – выдергивай. Не можешь – не рыпайся…"

– Тара, – сказал я и тронул его за руку, – Тара, не зли их. Скажи спасибо, что сразу не заплевали. Может, обойдется? Тара. Вычистим все – и уйдем…

– Пшел, – Тарас оттолкнул меня и заорал прыгуну,стоявшему перед нами: – че ты боишься? Ты?..Харкнуть хочешь? Да? Не знаешь, как это делается? Гляди! И делай, как я!

Тарас набрал полный рот слюны и…

Нет, прыгун не стал отвечать тем же.

Когтями он вцепился в свое мягкое зеленоватое, ненавистное и омерзительное ему тело и рванул так, как подгулявшие мужики рвут на себе ворот душащей их рубахи.

Тело, кожа и плоть разлезлись легко, словно были на молнии-застежке. И мы увидели удары чужого сердца, и пленочные легкие, и стиснутые, уложенные…

Тарас заорал и попятился назад:

– Нет! Нет! Миленький, не надо! Не надо! Я шутил. Шутил!

Горло прыгуна, открытое нам, беззащитно вздрагивало, будто приглашало протянуть руку и прекратить, прервать эту отвратительную, непереносимую для нас жизнь, но не было сил спокойно глядеть на это переплетение уродства подплоти, на эту подкожную жизнь.

Прыгун задрал морду, осклабился, нарочно, видимо повторяя оскаленные морды своих убитых товарищей, только что растаявшие в грязи, облепившей его когти.

Тарас орал что-то нечленораздельное, его колотила дрожь, он часто приседал, вскакивал, махал руками.

– Тара, Тара, – утихомиривал я его, – ну что ты? Это – машина… Ну? Ты у машины работающей открыл капот – так же все подрагивает и такие же точно проводочки, шланги… ну?

– Пошел ты, – плачущим голосом сказал Тарас, – я теперь на машины и на двигатели спокойно смотреть не смогу…

Он снова попятился, поскользнулся, и я не успел его поддержать, поскольку прыгун с силой подсек Тараса по ногам хвостом.

Тарас грянулся оземь.

Прыгун упал на него и прижался к нему всем своим разорванным, разверстым телом.

Прыгун стоял на всех четырех, широко расставив лапы, с отвисшим огромным животом. Живот чуть колыхался – то поднимался, то опадал. И тогда прыгун с ненавистью залаял, оттолкнулся от пола пещеры всеми четырьмя лапами и запрыгал, словно резиновый мячик. разбрызгивая слизь и жижу. "Летающий крокодил, объевшийся малиновым вареньем", – уныло подумал я и ужаснулся верности сравнения и его неуместности. Прыгун лупил животом о камни с тою же ненавистью, с какой он распахнул перед нами свое тело, будто теперь он хотел убить, выбить из себя омерзительное, страшное, как тогда он хотел это омерзительное разорвать.

Прыгун остановился, отдыхая. Теперь он непомерно распух. Он стал огромен. Маленькие его глазки почти исчезли, стали щелочками.

Давясь, он распахнул пасть и принялся выталкивать из себя нечто мешающее ему, не дающее продохнуть, вставшее поперек горла.

Этим "нечто" оказался перемазанный в зеленой слизи Тарас, брямкнувшийся на пол.

– Как заново родился, – прохрипел он.

– Тара, – я нагнулся к нему и попытался помочь подняться, – ну их, Тара… Пошли отсюда. Свалим…

Я не договорил. Трехлапый легонько поднес мне, и я лег на загаженный пол.

"Все, – понял я, глядя в беленый, кое-где с оплывами от струй огнеметов высоченный потолок пещеры, – пр(говор или пригов(р – как хочешь."

– Гули, гули, гули, – услышали мы женский голос.