"Современный польский, чешский и словацкий детектив" - читать интересную книгу автора (Пивоварчик Анджей, Фикер Эдуард, Ваг Юрай)ГЛАВА 10Мы снова вышли на мокрую от дождя Постштрассе. — Вы бывали когда-нибудь в Мейсене? — спросил Канинхен, пытаясь идти со мной нога в ногу. — Нет, не бывал. — Паршивый город. Одни любители фарфора, любители… черепков! И долго, коллега, вы здесь задержитесь? — Мне нужно уехать завтра утром. — Ну, тогда к Винценцу пойдем кружным путем, чтобы осмотреть город, — решил Канинхен. — В марках и в архитектуре я разбираюсь. — Он выпятил грудь и с миной знатока начал объяснять: — Обратите внимание, отсюда город поднимается в гору, до самого замка. Каким бы путем мы ни пошли, мы обязательно выйдем на большую Рыночную площадь. Пойдемте сюда. — Он стал бодро взбираться по крутой улочке. Все напоминало памятную ночь в Эрфурте, только после дождя все казалось свежим и таинственным. Двухэтажные домики тянулись по обеим сторонам узкой улочки, а из крошечных двориков открывался вид на крыши ниже расположенной части старого города. Черепичные прямоугольники крыш с торчащими — самых разнообразных форм — печными трубами блестели после дождя. Справа и слева вонзались в небо шпили кирх. Едва видимый в тумане замок надвигался на нас, тянулись кверху два острых шпиля на башнях собора, стоящего на холме у замка. — Туда можно попасть только днем. Вечером не пускают. А днем? Хо-хо! Вы могли бы увидеть все в радиусе десяти — пятнадцати километров, — пыхтел Канинхен. — И Эльба оттуда выглядит иначе, и виноградники, и все, что находится по ту сторону реки. А теперь… тихо! Остановитесь. Мы специально ради этого и пришли! Мы остановились у дома, из окна которого падал свет. Канинхен взглянул на циферблат своих часов и крепко сжал мою руку. Мы находились на уровне галереи, опоясывающей у самой вершины знаменитую башню мейсенского собора святой Афры. Казалось, нас отделяло от него лишь несколько шагов, хотя у наших ног зияла пропасть глубиной в три-четыре этажа. Зазвучали сначала одиночные, а затем постепенно переходящие в слитную мелодию звуки фарфоровых колоколов. Звуки неслись и кружились над крышами уснувшего города, как стаи порхающих птиц, оседали на холмах, где днем я видел виноградники, плыли к черной, покрытой туманом Эльбе и где-то там вместе с шумом волн сливались в незабываемую симфонию. — Это единственные в мире часы с фарфоровыми колоколами, — объяснял Канинхен. — Днем не слышно так хорошо, как сейчас. А все то, что вы увидели по дороге, разве забудется? За поворотом, в нескольких метрах от нас, радугой вспыхнули цветные стекла средневекового домика с высокой крышей. На домике виднелось гнездо, и там под дождем стоял на одной ноге аист. Из дверей, ведущих на террасу, плыл аппетитный запах. А когда стихал ветер, даже слышалось шипение жарившейся рыбы. — Читайте, дорогой коллега! — воскликнул Канинхен, в глазах которого зажглись веселые огоньки. Между первым и вторым этажами я увидел нарисованную готическими буквами вывеску «Wincenz Richter». Минуту спустя мы переступили порог мейсенского винного погребка Рихтера. Господин архитектор чувствовал себя там как рыба в воде. Молодецким движением он сбросил с плеч свой плащ, повесил его на алебарду, служившую вешалкой, и, указав мне столик у окна, ринулся заказывать ужин. В противоположном конце зала в освещенной фонарем нише виднелась стойка. Я сидел как зачарованный. Заведение внутри напоминало средневековый кабачок: старинные табуреты, столы из твердого дерева, которое не впитывало ни жир, ни вино, на стенах разнообразное, возможно даже уникальное, оружие, в шкафах полно старинных чаш и кубков, и повсюду бочки и бочонки, насчитывающие по нескольку сот лет, дубовые стропила, почерневшие от сажи лучин, масляных ламп и сальных свечей. Две хлопочущие дородные девушки, несмотря на современное платье, выглядели, как Дульцинеи, воспетые трубадурами! Тем временем в нише, полной кружек и зеленого стекла, появилась пышнотелая женщина в поварском колпаке. — Две огромные щуки, Берта! — загремел маленький архитектор. — Где там Руди? Позвать немедленно Руди! — Да-да, господин архитектор. — Женщина исчезла за кухонной дверью, а у стойки появился неуклюжий с виду кельнер лет двадцати. — Руди! — воскликнул Канинхен. — Ты должен сейчас же наполнить бутыль вином из лучшей бочки! Сегодня я устраиваю пир! Понял? — О да, господин архитектор! — подтвердил Руди. Канинхен обернулся, осмотрел зал и двинулся в мою сторону. Он шел, выпятив грудь, задрав кверху голову, чтобы казаться выше, на ходу здоровался с приятелями, знакомыми ему, очевидно, по прежним гулянкам. Руди, в коротких кожаных тирольских штанах, обойдя Канинхена, поставил на стол зеленую бутыль. Так начался наш неповторимый пир, открытый тостом в честь «Баварской семерки». — Такого вина, как у Рихтера, нет нигде на свете, — чокался со мной довольный, с разрумянившимися щеками господин архитектор. Глаза его горели, как свечки. Он громко причмокивал, поглаживая себя по круглому брюшку, и говорил, говорил, говорил без умолку. Я слушал и позволял доливать вино в свою кружку. — Да, мой дорогой коллега, — говорил он с пафосом, — филателисты — это люди, вылепленные из особой глины! Мир принадлежит филателистам! Вот так! А все остальное — суета сует до скончания мира. Только этот небольшой, почти крошечный лоскуток бумаги достоин наших усилий и устремлений. В нем, как в линзе, концентрируется весь наш мир. Он переносит нас в страну счастья. Позволяет уйти от забот. Отвлекает от повседневных хлопот. Делает человека более благородным и возвышенным… Его мысли все больше путались, но с каждой новой бутылью от открывал мне все более глубокие тайники своей души, все неистовее жестикулировал, двигая остроконечными ушами, размахивая короткими, не достающими до пола ногами. Тем временем, почти час спустя после ошеломляющего открытия, я пришел в себя и начал размышлять. «Так. Теперь все ясно, как солнечный свет. Просто, как дважды два. Нет никаких сомнений: Кригер! Он случайно узнал, что коллекционеру делают уколы и он пользуется услугами студентов-медиков. Пришел на виллу в отсутствие вдовы и служанки. Убитый знал его. Будучи скуповатым, он легко согласился на предложение Кригера сделать бесплатно укол, оказавшийся смертельным». — Ваше здоровье, дорогой коллега! — Ваше здоровье, господин Канинхен! «Кригер ведь говорил, что они с убитым были конкурентами… И когда Канинхен обратился к нему с просьбой о посредничестве, Кригер получил возможность ознакомиться с коллекцией своей жертвы. Увидел «Краковскую десятку», о наличии которой у коллекционера он не знал, увидел знакомую ему еще по 1948 году коллекцию марок «За лот», осмотрел старые «Саксонии». Отсюда и пошло… У Кригера нарастала зависть. Должно быть, она душила его все сильнее, пока в конце концов он не пришел к мысли завладеть тем, что лишало его сна. Притаился. Не отвечал на письма из Эрфурта. Старался не попадаться на глаза вдове… Впрочем, вдова близорука, да и вообще могла его не знать, поскольку убитый не был с ней откровенен…» — Ваше здоровье, господин Канинхен! — Ваше здоровье, дорогой коллега! «Кригер! Мнимый приятель НД, человек, который под личиной дружбы скрывал бандитские замыслы! И выступал после убийства не только как врач-эксперт, но и как… специалист по маркам! Назвал нам номера украденных марок. Сообщил, откуда часть из них попала в альбомы покойного коллекционера… Да, все это должно было сыграть роль фальшивого алиби, должно было завести нас в тупик, из которого мы не найдем выхода…» — Ваше здоровье, дорогой коллега! — Ваше здоровье, господин Канинхен! «Доктора Кригера сбила с толку справка, найденная в моем кармане. Из нее он понял, что я был якобы выписан из психиатрической больницы. Благодаря удивительному стечению обстоятельств в справке была указана профессия освобожденного: врач. И по мнению Кригера, все складывалось так, что лучше и не придумать! Работники милиции найдут на месте преступления душевнобольного врача. И тут уж не будет никаких сомнений, что именно он сделал смертельный укол. Он (то есть я) пришел на место преступления второй раз! А рана на темени могла в крайнем случае свидетельствовать, что этот помешанный стукнулся, например, об угол письменного стола во время внезапного припадка эпилепсии…» — Ваше здоровье, господин Канинхен! — Ваше здоровье, мой дорогой! «Позже Кригер понял, что на вилле он допустил ошибку, что тот, кого он принял за душевнобольного врача, был я. Когда я очутился в больнице и НД попросил его по-дружески взять меня под свою опеку, было поздно. Он уже не смел или не имел возможности устранить меня. В этом случае попытка убийства была бы равносильна его разоблачению. Ведь он не работал в этой больнице, а приходил туда только как консультант!» Я вздрогнул при мысли, что, сам того не зная, провел несколько дней… под опекой расчетливого убийцы! «Наверняка он колебался! Внимательно следил за мной. Наконец пришел к выводу, что меня, да и вдовы ему опасаться нечего. В тот критический вечер на вилле я не узнал его, как и он не узнал меня…» — Ваше здоровье, дорогой коллега! — Ваше здоровье… «Кажется, в этом случае мы имеем типичный пример раздвоения личности, клинический случай шизофрении. Доктор Кригер, с которым дружил НД и с которым я сам беседовал и встречался в больнице, совсем не походил на того человека, которого я потом видел в клубе филателистов. Там, забывая все на свете, он радовался двух— или пятидолларовой марке из американской серии «Колумба»… Совсем как тот симпатичный коллекционер из Эрфурта, как архитектор Канинхен. Но мог ли, например, Канинхен стать… убийцей?» Чем больше я пил и думал, тем больше неожиданность и горечь открытия, что Кригер является разыскиваемым нами Послом, переходили у меня в злость и ненависть. «Если он арестован, то я буду первым, кто скажет ему в глаза: «Знаете, доктор, я разговаривал с господином Канинхеном. Это приятный и очень порядочный человек. Живет в Эрфурте у Моста лавочников. Ах, так вы не знаете, что Канинхен живет возле Моста лавочников? Несмотря на то что вы посылали туда письма? Какой Мост лавочников? Это такой широкий мост XVI века из балок, а на мосту — тридцать шесть домов. Этот мост стоит над притоком Геры, в Эрфурте. Если вы пойдете оттуда к центру, то через несколько минут обязательно попадете на площадь, где находится фирма «Космос». Владельцем фирмы «Космос» является некий Рейнеке. А Канинхен купил у него как-то пять варшавских блоков. Заплатил за них, кстати сказать, около тысячи марок. Вы ничего не слышали об этих блоках? Вам не известна случайно судьба блока марок, посвященных Гёте, доктор?…» К нам подходили знакомые моего чичероне. Они прерывали его коллекционно-философские сентенции, смысла которых я, занятый обдумыванием плана допроса Кригера, уже не понимал. Чокались с Канинхеном и со мной, обнимали и целовали, и, кажется, я уже был на «ты» с половиной находившихся в кабачке Винценца Рихтера гостей. Канинхен наливал вино, бегал на кухню за рыбой, спорил с обслуживающим персоналом, толкал незнакомых людей, не считая нужным извиняться — словом, совсем разошелся! Не хуже любого извозчика я проклинал и желто-оранжевую «Баварскую семерку» с крестообразным штемпелем, и минуту слабости, когда черт меня дернул принять приглашение Канинхена. Услыхав имя Посла, я потерял рассудок! Это открытие было для меня как гром с ясного неба. Поймал меня в капкан архитектор Канинхен со всеми потрохами. И чудеса Мейсена сделали свое дело. Куда делся Канинхен? Где он? Я беспокойно оглядывался по сторонам. Не пригвоздил ли его стилетом какой-нибудь конкурент, погоревший на торгах? Не дошло ли здесь случайно, как в Западном районе, до преступления? Архитектор Канинхен, несмотря на внешние признаки опьянения, сохранял большее присутствие духа, чем я. Он сидел напротив и плотницким карандашом проверял длинный столбец цифр поданного ему счета. Руди стоял рядом и считал деньги. Было два часа ночи, когда после тысячи рукопожатий мы с Канинхеном танцующим шагом вышли на пустую площадь. Лило как из ведра. — Да-да, мой дорогой коллега. Плевать мне на все, — зашатался Канинхен, — на все, кроме марок! Мы шли серединой улицы, шатаясь от левой стороны к правой и от правой к левой, направляя свои стопы в сторону длинной Постштрассе, которая должна была привести нас к «Золотому кораблю». По пути я зашел на почту. Пока Канинхен нежно обнимал почтовый ящик, я послал в адрес НД телеграмму: «Прости. Вернусь самолетом после полудня. Глеб». — Да-да. Все суета, — бормотал себе под нос Канинхен. — И только одно еще чего-то стоит — это марки! Первые «Саксонии», «Баварии», «Бадены», «Турн-и-Таксисы», «Бремены»… — перечислял он тихим, полным экстаза голосом. Затих он только у дверей погруженного в сон «Золотого корабля». Таков был эпилог моего путешествия в ГДР по делу идентификации личности Посла. Человек, совершивший преступление, был нам всем, к сожалению, знаком и близок. |
||
|