"Вода и ветер. 1-2 (повесть)" - читать интересную книгу автора (Георгиевская Елена)

Укороченная лестница

Суббота, 15 часов 30 минут .

Разве гуманно говорить человеку, что устал от него, как собака? Поэтому я два дня молчала о том, что устала от Алены. Потом я устала молчать и сказала, что меня от нее тошнит. Она пишет дрянь и утверждает, что это стихи; недавно из журнала, такого же идиотского, как ее стихи, пришла рецензия. Алена говорит, что ее стихи надо читать сердцем, а рецензия такая, будто читали не глазами и не сердцем, а жопой. «И нечем жить моей весне», – пишет она. Не знаю, какая у нее весна; я знаю, какая у нее комната. Она живет в одной комнате с мамашей, и сейчас мамаша орет, что наводит в комнате порядок, а Алена ей мешает. Вместо порядка в комнате «мерзость запустения, реченная пророком Даниилом». В другой (моей) комнате ремонт, читай: абзац, и другая моя сестра, Даша. Она в том возрасте, когда глупость сменяется озлобленностью, которая по сути еще большая глупость. Она тоже терпеть не может Алену…

15. 33.

… но сейчас ушла вместе с ней на кухню рассуждать о том, что терпеть не может меня. В свой восемнадцатый день рождения она хотела выкрасить волосы в зеленый цвет, но вместо этого напилась и легла спать на скамейку в парке. Я не помню, что это был за парк, она тоже, зато помнит, что сержант местного отделения милиции был похож на водяную крысу. Я не понимаю, в кого Даша такая уродилась. Алена – понятно, в кого, в мать. Мать раньше была хипповкой, а теперь просто дура. Но Даша переплюнула их обеих. Раз в два-три месяца она оставляет нам записку, что полезла на крышу (бросаться). Потом слезает и оставляет записку, что полезла на подоконник в мамашиной комнате. Этаж, между прочим, второй. Слава Богу, она стихов не пишет. Только записки.

О себе я ничего не хочу говорить: я представляю, что они говорят обо мне там, на кухне, и у самой пропадает желание не только говорить, но и думать о себе что бы то ни было.

15. 40.

На что мы живем? Иногда меня перестает интересовать даже это, вот до чего они меня довели. Мать получает пенсию по выслуге лет и переводит с английского какую-то Джемайму Хант. Я не знаю, зачем и кому это нужно. Я вообще такой не знаю и знать о ней хочу еще меньше, чем о себе. Алена работала в книжном магазине за приличные деньги, а потом ушла оттуда, аргументировав тем, что все ее сослуживцы – идиоты. У нее дурная привычка судить окружающих по себе. У меня вот никогда не было такой привычки. Часть Алениной зарплаты лежит у меня в сумке. Я сказала, что набью ей морду, если через пять минут часть ее зарплаты не будет там лежать.

16. 15.

Я не выдержала и зашла спросить, почему они так орут.

– Потому что подобному собеседнику невозможно отвечать в спокойных тонах, – ответила мать.

– Потому что меня не взяли на работу в редакцию «Собутыльника», – ответила Алена.

– Еще бы! – сказала мать. – Еще бы они взяли на работу такую дуру.

Я замерла, пораженная. В кои-то веки мать, во-первых, оказалась солидарна со мной, а во-вторых, произнесла нечто соответствующее истине. В комнате был порядок. В каждом углу лежали кучи одежды, которой у нас очень много, и которую на днях не приняли в секонд-хэнд: сказали, чтобы мать лучше отнесла их на вокзал и раздала бомжам. Вместо телевизора на тумбочке лежали его запчасти.

– Не надо работать в «Собутыльнике», – сказала я. – Это плохая газета.

– Газета хорошая, – возразила Алена, – это ты не журналист, а дерьмо.

Алена – это тихий ужас. Мало того, что она красит волосы в черный цвет, как Сьюкси из группы “Siouxsie amp; The Banshees”, она их еще и не моет. Она вообще довольно неряшливая девушка. То есть, я тоже хожу черт-те в чем, но всё это хотя бы чистое.

– Пожарьте картошку, – сказала мать.

– Пусть эта тварь пожарит, – сказала Алена. – Где эта тварь?

– По-моему, – сказала я, – она была с тобой на кухне и обсуждала там мою профпригодность как журналиста.

– Ах, да, – сказала мать. – Я послала ее к отцу попросить денег. Она сказала, что через полчаса придет.

– Однажды она сказала, что придет через десять минут, – вспомнила Алена, – и вернулась через два часа. Я за это время успела выучить наизусть поэму Ахматовой “Реквием”.

Тут на пороге появилась Даша. Честное слово, она еще хуже Алены. Та хотя бы похожа на Сьюкси, хотя Сьюкси тоже не фонтан, а эта вообще на чучело огородное.

– Отца нет, – заявила она. – Там сидит его жена и говорит, что не собирается давать ему денег для его предыдущей жены.

– Бедный Леша, – посочувствовала мать, – попал в переплет.

– Это с тобой он был бедный, – сказала я, потому что терпение мое лопнуло, – а с ней он – представитель среднего класса.

– Пожарь картошку, – сказала Алена Даше.

– Я не могу, – сказала Даша. – У меня болит голова.

Еще бы. У нее всегда болит голова. В детстве болела от подзатыльников, а сейчас – с похмелья.

– Ничего у нее не болит, – отрезала я. – Кстати, мам, ты знаешь, что она вытащила из Алениной тумбочки, где лежала зарплата, триста рублей?

– Выгребайтесь отсюда, – сказала мать.

16. 30.

– Может, я и плохой журналист, – сказала я Алене, – зато профессиональный. А ты, с твоими тремя курсами политеха, ни в какой области не профессионал.

– Может, кому-то и далеко до профессионала, – с пафосом заявила Алена, – зато близко до неба.

Конечно, ей близко до неба. У нее даже строчка такая есть: “Я знаю небо, в котором нет ни клочка земли”. Поразительные претензии.

– Вы еще здесь? – проорала из соседней комнаты мать и поставила вместо группы “Doors” Аллу Пугачеву.

16. 35.

Тут мы, впервые за долгие годы, решили вместе прогуляться. Не могу точно сформулировать, почему именно в этот момент, видимо, что-то в мозгах у нас заклинило. Мне вообще стыдно ходить с ними по одному тротуару: вдруг прохожие подумают, что это мои подруги. Сестры – понятное дело: их по долгу службы приходится терпеть, потому что если какая-нибудь из них неожиданно умрет и по завещанию оставит тебе ни хрена, будет несколько обидно. А вот предположить, что я по доброй воле общаюсь с подобными людьми, – извините.

– Поедемте на Арбат, – сказала Даша.

Нас это несколько возмутило. Было неохота черт-те куда тащиться.

– Не поеду, – сказала Алена, – ты там в рок-галерее кассеты воруешь, а перед ментами должна отчитываться я. Нашла дуру!

– И я с тобой не поеду, – обиделась Даша, – ты мне не сестра, а болотная жаба.

– Ты слышишь? – нервно спросила у меня Алена.

– Не хами старшим, – сказала я Даше.

– А что я такого сделала? Она в меня вчера швырнула сковородкой, а я всего лишь обозвала ее жабой.

– Всё, хватит, – сказала я, – поедемте хоть к черту на рога.

Я вообще недолюбливаю Арбат. Его оккупировали десятки провинциалов, с одной стороны, и десятки дебилов, с другой. Аленин бывший муж какое-то время подрабатывал там художником, а потом слинял с частью Алениной зарплаты. Во мне проснулась надежда: вдруг мне удастся случайно отловить его на Арбате и плюнуть в морду, потому что эту часть Алениной зарплаты должна была забрать я.

17. 00.

Короче, мы сели в поезд метро и отправились навстречу провинциалам и дебилам.

17. 35.

Еще там были туристы. Мы взяли по бутылке пива и сели на газон. К Даше, смахивающей на бомжиху, подошел красивый иностранец и поинтересовался:

– Can I help you?

– Yes, of course, – ответила нахальная Даша.- Give me back a Berlin wall. Give me Stalin and Saint Paul. And lie beside me, baby, that’s an order (Верни мне берлинскую стену. Дай мне Стаолина и свтяого Павла. И ложись со мной детка, это приказ! – из песни Леонарда Коэна "Будущее")!

Иностранца как ветром сдуло.

Неподалеку располагался павильон с деревянными четками, ароматическими палочками и прочей дрянью, с помощью которой продавцы пытаются заработать бабки, а профессиональные обманщики – вбить в головы ни в чем не повинным людям, что в индуизме до фигища богов; колесо сансары – не колесо фортуны, потому что гораздо круче; природа – ашрам, а не мастерская; коров надо не есть, а откармливать, – и прочие восточнорелигиозные сверхценности. У павильона тусовались старые неформалы и клянчили у прохожих деньги на пиво.

– Идиоты, – сказала Даша, дымя “Беломором”.

– На себя посмотри, – огрызнулась Алена, – ты-то чем лучше?

– Не хрен меня обкуривать! – заорала я и стала разгонять дым ладонью. Дым рассеялся, и вместо него я обнаружила перед газоном подозрительного длинноволосого типа. На нем были черные джинсы и оранжевый балахон поверх черной водолазки. В руке он держал кожаный дипломат, с какими лет двадцать назад ходили на работу советские чиновники, и мерил нас нехорошим взглядом.

“Псих”, – подумала я.

– Псих, – шепотом сказала Алена.

– Ну, что, нам, наверно, пора, – громко сказала Даша, отставляя в сторону бутылку пива. Заметив это, неформалы потянулись к газону, как гвозди к магниту.

– Ваша карма, – обратился к нам тип, – оставляет желать лучшего.

– Ваш внешний вид – тоже, – отпарировала Даша. Чья бы корова мычала.

– Простите, как часто вы ощущаете себя свободными? – спросил тип.

– Вы здесь проводите социологический опрос? – поинтересовалась я.

– Я провожу время. Провожу его, как ток, от одного куска пространства к другому.

– Не знаю, как мои драгоценные сестры, – прошипела Даша, – а я почувствую себя катастрофически свободной, когда вы смотаетесь отсюда.

– Не получится, – покачал головой тип. – Какая свобода? Человеку с вашей кармой давно пора броситься под электричку.

– Спасибо за совет, – поблагодарила Даша. – Прям щас пойду и брошусь.

– Я адвайт-ведант, – сказал тип, – и меня научили смотреть на вещи так, как в этой стране смотреть на вещи не принято. Поэтому большинство вещей видны мне насквозь. Подумайте, всё ли вас устраивает в вашей жизни? Не пора ли разорвать эти путы и пойти на фиг?

Я искоса взглянула на сестер. В из глазах отражался полный абзац. Наверно, они в моих увидели то же самое.

– А не пора ли вам оставить нас в покое и пойти на фиг? – поинтересовалась Даша.

– Вы думаете, я сумасшедший, – печально ответил тип, – или, по крайней мере, посланец иного мира. Но это не так. На самом деле меня зовут Слава, и я аспирант психфака МГУ.

– Знаем, знаем, – кивнула Даша. – У меня подругу недавно оттуда выперли, за профнепригодность. В результате обследования выяснилось, что у нее, единственной в группе, нет психиатрического диагноза.

– Что такое диагноз? – усмехнулся тип. – Один из вариантов наименования комплекса психологических особенностей. Речь не об этом. Речь о том, что есть лестница.

– А еще есть служба 03, – шепнула мне Алена и дрогнувшей рукой поднесла к губам бутылку пива.

– Ее можно пройти шаг за шагом, – продолжал тип, – ограничивая себя во многом и добиваясь еще большего, так делают мудрецы. А можно сократить этот путь. Так сделал один рок-певец и попал в психушку.

– Пойдем отсюда, – одними губами произнесла Алена.

– Вам неинтересно узнать, что такое внутренняя свобода? Иные стремятся к этому десятки лет и только в одном мире понимают, что это такое, а вы не хотите получить ее сразу?

Он открыл дипломат, долго рылся и достал наконец перевязанный ниткой мешочек, в каких подобные люди хранят благовония и траву.

– Не скажу, как это называется, – сказал он, – нехорошо разбалтывать страшные индуистские тайны. Разделите траву на три части и заварите чай. Если потом вас что-то не устроит, возвращайтесь сюда, я буду вас ждать.

– А как с вами связаться? – спросила Даша. – У вас есть контактный телефон?

– Нет, – сказал тип, – но я буду вас ждать.

– А еще есть служба 02, – шепнула я Алене. – Статья за хранение наркотиков.

– О том, стоит ли называть свободу наркотиком, можно долго и безрезультатно спорить, – отозвался тип. – Или вы боитесь?

– Ничего я не боюсь, – фыркнула Даша.

– Настоящий поэт без страха говорит о любви и смерти, – с пафосом произнесла Алена, – поэтому он имеет моральное право бояться всего остального.

– И сколько вы хотите за эту байду? – спросила я.

– У меня похмелье. Купите мне пива. Я вижу, на более дорогие напитки у вас денег нет.

Меня стал разбирать истерический смех. Хороший способ добывать деньги на пиво. Надо тоже так попробовать.

– Если вы обладаете паранормальными способностями, – сказала я, – почему бы вам не зарабатывать на пиво с их помощью? Или не выпить этого чая и стать свободным от всего, включая похмелье?

– Один мой друг умеет лечить внушением и двигать взглядом предметы. Тем не менее он работает слесарем и живет в коммуналке.

– Идите на фиг, – сказала Даша. – Ваши приколы нам надоели.

Тут к нам подошел старый бич в драных джинсах.

– Дайте, пожалуйста, пива, – попросил он.

– Иван Петрович? – удивился тип. – Девочки, это мой бывший преподаватель. Я думал, вы после увольнения уехали за границу. Иван Петрович. Как поживаете?

– Хорошо, – ответил Иван Петрович. – Как психолог, я всегда чувствую, кто подаст мне на опохмел, а кто не подаст.

Сердце мое не выдержало, и я купила им пива. Я, в сущности, не злой человек, просто Алена и Даша меня достали.

19. 00.

По дороге я вспомнила, что надо бы купить хлеба, но денег не осталось, так как я купила психологам пиво. Денег вообще почти не было. Я отправила сестер домой, а сама пошла к папаше: у меня с ним были менее прохладные отношения, чем у сестер.

Папаше было лень искать бабу в чужом районе, и он нашел ее в своем. Причем неподалеку от нас. Он сидел на кухне четырехкомнатной квартиры, пил коньяк и в припадке ностальгии искал глазами тараканов. Их не было. Были посудомоечная машина и новый кухонный комбайн.

– Как дела, пап? – спросила я.

– Хреново, – сказал он. – Люся хочет устроить меня старшим клерком в свою фирму, а я в этом ни хрена не понимаю. Я бы с удовольствием сидел дома и варил суп, но мне не позволяет самолюбие.

– А я вообще стою на бирже, – сказала я. – И Алена тоже. Дай нам тысячу рублей.

– Не могу, – мрачно ответил папаша, – она поменяла код сейфа, а с собой у меня только три рубля. Хочешь три рубля?

– Иди к черту, – пожелала я.

– Ничем не могу помочь, – вздохнул папаша, – если я взломаю сейф, она выгонит меня на улицу.

– Тогда дай мне три рубля.

– Не могу. Она сказала, чтобы я купил хлеб. Сходи купи хлеб.

– Ладно, – сказала я, забрала три рубля и не вернулась.

19. 35.

Мои сестры, будучи дурами, ничего не смыслят в плане чая. Только в плане плана и дури. Алена так заварила чай, что он показался мн редкостной гадостью. А с виду походил на обычный зеленый. Мы пили его и ржали, вспоминая арбатских алкоголиков.

– Ну и рожа у этого Славы, – сказала Алена. – Он, наверно, последний раз брился на первом курсе. А мылся в последний раз в первом классе.

– Ты лучше вспомни своего мужа, – посоветовала я. – Борода нечесаная, джинсы драные, хлебало поганое. Не муж, а ходячий упрек буржуазному обществу.

– Мне его жалко, – резонно заметила Алена.

– Сантехника Васю мне тоже, в принципе, жалко, но спать я с ним лягу только под дулом пистолета.

– Мне плевать на ваших мужей, – сказала Даша, – но какую фигню этот придурок нам спихнул под видом чая! Такое чувство, будто это сушеные лопухи.

– Да какая вам разница, что пить? – спросила Алена. – Какая вам разница, что есть?

Она встала из-за стола и ушла в соседнюю комнату.

– Может, это надо было выкурить? – предположила Даша. – Обычно, когда всякие индуистские травки пьешь, они ударяют в башку, а тут все равно что пьешь грузинский, только еще противнее.

Она допила чай и тоже смоталась. Зазвонил телефон. Я с трудом нашла его среди завалов грязной посуды.

– Можно Алену Алексеевну? – полюбопытствовал пропитой мужской голос.

– А в чем дело? – спросила я: вдруг это был приятель Алениного мужа, которого тот попросил занять денег. Он уже так делал: ему самому было стыдно.

– Ее стихи будут напечатаны в следующем номере альманаха “Петин санузел”. Их одобрил известный критик Разгильдяев. Он удивлен, почему Алена до сих пор не выдвинула свои тексты на соискание премии “Абзац”.

– Ей уже поздно, – ответила я. – Туда принимают работы авторов в возрасте до двадцати четырех лет, шести месяцев и трех дней. А Алене уже двадцать пять лет, семь месяцев и четыре дня.

– Для нее сделают исключение, – сказал мужик.

В дверном проеме появилась Алена. Волосы ее свисали грязными прядями. За плечами ее висел рюкзак.

– Тебя к телефону, – оповестила я.

– Зачем телефон? – спросила она. – И зачем к нему кого-то подзывать?

– Тебя собираются напечатать в “Петином санузле”.

– Ну и что? Можно прекрасно жить без телефона, без Пети и его санузла. И даже без санузла вообще.

– Алена, – поразилась я, роняя трубку на пол, – ты ведь всегда говорила, что не можешь жить без публикаций и без телефона! Что он – лучшее средство для передачи сплетен, особенно если он испорченный! Что с тобой случилось?

– Стоит человеку хотя бы ненадолго стать самим собой, – заметила Алена, – как все вокруг сразу начинают вопрошать: да что с тобой такое? Мне сейчас неинтересно формулировать ответ на этот вопрос.

И она расслабленной походкой направилась к двери.

– Ты куда? – насторожилась я.

– К себе, – ответила она и взялась за дверную ручку.

– В смысле?…

– Я там, где я хочу быть. Кто знает, где я захочу оказаться через минуту или на следующий день?

– Алена, – произнесла я дрогнувшим голосом, – ты что, совсем, что ли?

– Да. Иногда мне кажется, что я – это не совсем я. А теперь совсем.

– Ты надолго?

– Смотря по какой временной шкале измерять.

Мне надоели ее приколы. Я решила ее не держать.

– Позвони, если не будешь ночевать, – предупредила я.

– Это обязательно?

– Да.

– Хорошо, – улыбнулась она и закрыла за собой дверь.

Я вздохнула и стала прибираться на кухне. Чай в моем стакане оставался недопитым; я, не раздумывая, выплеснула его в окно.

19. 35.

В комнате гулял сквозняк. Даша лежала на диване и смотрела в потолок. От потолка отклеивались куски обоев. Возможно, они отклеивались от Дашиного взгляда, так упорно она туда пялилась. Я решила, что она обдумывает очередной план самоубийства и, не желая ей мешать, вернулась на кухню.

На кухне был папаша. Он курил “Данхилл” и с тоской смотрел на мать, курящую “Беломор”.

– Ты по-прежнему ведешь кошмарный образ жизни, – констатировала мать.

– Ага, – ответил папаша.

– Ты ко мне приходишь ныть и жаловаться, будто я бесплатный психотерапевт.

– Ага, – ответил папаша.

– Тебе вообще на всех плевать, кроме себя!

– Ага, – ответил папаша. – Дай мне сто рублей. Люся принципиально не дает мне денег на водку. На что угодно, только не на нее.

Мать застыла со сковородкой в руке, как свобода со знаменем на картине Делакруа.

– Ну, знаешь… Ты испытываешь предел моего терпения!

– Ага, – сказал папаша и заметил меня. – Зажала три рубля, – упрекнул он.

– Ага, – сказала я. Папаша с тоской посмотрел на кухонный нож.

– Есть у вас холодная вода? – спросил он.

Мать вежливо промолчала.

– Ничего у вас нет, – подытожил папаша, – ни совести, ни холодной воды.

Он взял со стола чайник и стал пить заварку из носика.

– Ну и дрянь! – сказал он. – Это у вас чай, что ли, такой поганый?

– Наверно, – сказала я. Это были остатки травы. Я отобрала у папаши чайник и выплеснула его содержимое в окно.

– Всё у вас поганое, – сказал папаша, – и чай, и отношение к людям.

Мать швырнула сковородку на плиту.

– Знаешь, что? – осведомилась она. – Выгребайся отсюда!

И я поняла, что не могу просто так отпустить папашу.

Как правило, мне было на него по фиг, лишь бы приходил пореже и приносил денег побольше (а он приходил часто и денег почти не приносил). Трудно резко положительно относиться к подобному отцу. Но тут мне стало его искренне жаль. По его лицу было видно, что ему необходимо выпить водки. Я догнала его на лестнице. Он шел хмурый и недовольный; впереди него бежали коты.

– Возьми сто рублей, – сказала я.

– Ага, – ответил папаша. Лицо его просветлело. – А сантехник Вася всё в той же квартире живет? Я хочу с ним выпить. Очень давно с ним не пил.

– Тогда возьми еще сто рублей, – предложила я. – Вам с Васей понадобится закуска.

– Ага, – кивнул папаша. – Мы купим дешевую колбасу из туалетной бумаги и вспомним молодость. Знаешь, как мне надоели омары и крабы?

20. 47.

Я проводила папашу до дома. Вечерело. В подъезде собирались бомжи. Пришлось дать им денег; деньги были Аленины, и они закончились. У меня было такое настроение, будто я делаю что-то хорошее, хотя интуитивно я понимала, что это не так.

В комнате по-прежнему торчала Даша. Она выкрасила волосы в зеленый цвет и надела хламиду наподобие тех, что носили древние греки. Мне почему-то было на нее по фиг.

Зато ей оказалось не по фиг на меня. Она сразу покатила на меня бочку.

– Ты чего так долго трепалась с папашей? Он козел. Ему повезло, что он сюда не зашел: я бы проломила ему башку кирпичом.

– Где ты здесь видишь кирпич?

– Кирпич всегда найдется.

– Ты что такая злая? Опять собираешься покончить жизнь самоубийством?

– Я собираюсь в клуб. Дай мне денег. У тебя были Аленины деньги, ты сама говорила.

– У меня их уже нет.

– Врешь.

– Отстань от меня, – сказала я. – Поезжай куда хочешь, только отстань от меня.

– Вы все хотите, чтобы я покончила с собой, – сказала Даша. В ее глазах горел нехороший огонек. – Только вы не дождетесь. Я скорее вас всех переубиваю. Если ты не дашь мне денег, я проломлю тебе башку.

– Я бы дала тебе денег, – ответила я, – если бы они у меня были.

– Врешь. Папаша говорит, ты пожалела для него три рубля, – и она стала что-то упорно искать глазами, видимо, кирпич.

– Даша, – твердо сказала я, – или ты сейчас уезжаешь, или оставляешь меня в покое.

– В гробу я тебя оставлю в покое, – пообещала она и вытащила из платяного шкафа кирпич. Специально, что ли, бегала за ним на стройку?

Я вылетела из комнаты, быстро заперла ее снаружи на ключ и побежала на кухню – звонить 03. Было ясно, что у сестры поехала крыша. Лучше бы она попыталась покончить с собой.

20. 50.

Когда я нашла телефон – его прикрывали дуршлаг и две сковородки, – он зазвонил.

“Может, это 03? – подумала я в кошмарном бреду. – Может, они сейчас спросят: это не у вас свихнулась сестра? Выезжаем немедленно”.

– Алло, – сказал мужской голос. – Извините, что я поздно.

– Вы кто? – резко спросила я. – Говорите быстрее, у меня нет времени.

– Конь в пальто, – обиделся мужик.

– Идите к черту! Мне некогда. Я жду визита 03.

– Извините, – пробормотал мужик. – Я не конь в пальто. Я Ваня из альманаха “Петин санузел”. Мне срочно нужно поговорить с Аленой.

– Алены сейчас нет.

– Передайте ей, чтобы она завтра в десять утра приехала на фестиваль молодых поэтов, который будет проводиться в моей квартире. Каждому участнику иметь с собой бутылку пива на опохмел руководителям фестиваля.

– Идите к черту, – сказала я и бросила трубку. Телефон опять зазвонил. Это была Алена. Голос у нее был спокойный и, как пишут в романах, доносился откуда-то издалека. Точнее, это мне так показалось. Я ошиблась: Курский вокзал находится не слишком далеко от нашего дома.

– Алена, ты что, больная?! – заорала я. – Немедленно возвращайся.

– Зачем? Мне и здесь хорошо. Среди бомжей есть очень интересные люди.

– Ты притащишь домой вшей! – заорала я. Слышно было, как Даша колотит по двери кирпичом или чем-то еще в этом роде.

– Вши на крашеных волосах не заводятся.

– В чем дело? – спросила мать, заползая на кухню в бигуди и старых джинсах.

23. 23.

Мы вызвали Даше “скорую”; пока психиатр допивал чай, Даша успела раздолбать кирпичом дверь и обругать нас всеми матерными словами, которые знала, а знала она много таких слов. Пока психиатр курил в прихожей, мать пила валерьянку, для пущего эффекта накапанную в клинское пиво. Я хотела выпить с ней и лечь спать, но зазвонил телефон.

– Дочка, поздравь меня, – услышала я радостный голос папаши. – Я взломал Люсин сейф. Теперь я куплю себе новую тачку и поеду за границу.

– И часто повторяются подобные приступы? – крикнул из прихожей врач.

– Ты меня слышишь? – крикнул папаша.

– Да, – ответила я.

– Тогда маниакальный психоз налицо! – прокричал врач.

– Если меня посадят, я постараюсь сбежать, – сообщил папаша.

– Отлично, – сказала я. – Пятьдесят лет – лучший возраст для начала преступной деятельности.

– Ты ничего не понимаешь, – сказал папаша.

– Я всё понимаю. Оставайся на месте и вызови милицию. Того, кто вызвал милицию, труднее всего заподозрить. Может, соседям и не удастся доказать, что это ты.

– Мне плевать на соседей, – ответил папаша. – Я у них столько раз просил денег на водку – никогда никто ничего не давал.

Может, конечно, я и не всё понимала в тот момент. Не тот был момент, чтобы всё понимать. Мне просто было ясно, что если я найду на Арбате Славу, то, наверно, проломлю ему башку. Возможно даже, что кирпичом.

Тут зазвонил телефон.

– Алло, – сказал пропитой мужской голос. – Это сержант такого-то отделения милиции Феофанов. На Курском вокзале обнаружена ваша родственница, такие-то фамилия-имя-отчество. Пила с бомжами жидкость для мытья стекол.

– Спасибо, – сказала я. – Мам, дай мне валерьянки. А лучше водки.

– Водки нет, – рассеянно отозвалась мать, роняя пепел в заварочный чайник. – Ацетон есть и жидкость для мытья стекол.

– Спасибо, – сказала я.

Хрен его знает, сколько времени.

Я шла по Воздвиженке, и мне очень хотелось пива, но если бы я выпила, меня бы срубило посреди дороги, так я устала. День был теплый и солнечный. Даша была в психушке. Алена была в состоянии легкой прострации. Папаша был в следственном изоляторе, а я – в тех же самых шмотках, что и вчера, чтобы аспирант психфака не спутал меня с какой-нибудь другой дурой.

Аспирант болтался у входа в рок-галерею, наверно, хотел что-нибудь украсть, но боялся охраны. Увидев меня, он произнес длинное индуистское приветствие, похожее на длинное непечатное ругательство.

– Не гребите мне мозги, – сказала я. – Дайте лучше какое-нибудь средство против этой фигни. От нее у всех моих родственников сорвало крышу.

– Чего и следовало было ожидать, – сказал он. – Вот они, плоды любопытства и раздолбайства. Лестницы ведь существуют вовсе не для того, чтобы их укорачивать.

– Идите вы на фиг, – сказала я. – Знаете, как мне хочется запустить кирпичом в ваше высокоинтеллектуальное хлебало?

– Странно: вы вполне адекватно выглядите.

– Видимо, потому, что полстакана выплеснула в форточку. Но у меня ослабла привязанность к материальным благам. Делайте уже что-нибудь, а то я на последние деньги напою местных бомжей.

– Напоите лучше меня, – предложил Слава. – Точнее, опохмелите. Очень голова болит.

– Вы подонок, – заявила я, и мы пошли на газон пить пиво. Бичи поглядывали на нас, и взоры их пылали черной завистью.

– Не в этом дело, – оправдывался Слава. – Учитель сказал, чтобы я отработал свой кармический долг и раздал всю эту гадость. У нас ее еще много.

– Теперь я понимаю, почему вы сами ее не пьете, – сказала я. – И вообще, ваш учитель выбрал неподходящую территорию для распространения травы. Может, ему отправить вас за границу?

– Зачем? Здесь тоже вполне достаточно симпатичных девушек. Кстати, у вас есть контактный телефон?

– Идите к черту, – сказала я.

Воскресенье.

15. 30.

Очень трудно было передать пакетик чая папаше в следственный изолятор. Он, как и мать, так и не понял, в чем дело. Боюсь, он не выпил противоядие до сих пор и может попытаться сбежать от ментов за границу.

Соседские собаки пожевали заварку, которую я выплеснула из окна, и теперь кусают всех подряд – и пьяных, и трезвых.

Сестры, кажется, стали еще большими дурами. Алена вышла из нирваны и пишет декадентскую фигню под названием “Реквием по загубленной молодости”, а в комнате у нее сейчас не только бардак, но и нетрезвый молодой поэт, сильно смахивающий на ее бывшего мужа. Дашу выпустили из психушки, потому что там не оказалось свободных мест, и она с горя выкрасила волосы в фиолетовый цвет, и говорить о ней мне противно до потери пульса. Еще я съездила к папашиной жене и попросила у нее денег, и небезуспешно. Правда, минут пять назад я порылась в сумке и обнаружила недостачу трехсот рублей. Наверняка их взяла Алена.

© 23 – 28. 09. 03.