"«Черные эдельвейсы»" СС. Горные стрелки в бою" - читать интересную книгу автора (Фосс Иоганн)

Рейпертсвейлер

Поезд медленно проезжает по мосту через Рейн, приближаясь к Кельну. Несмотря на холод снаружи наш товарищ Шмидхен, уроженец этого города, приоткрывает дверь вагона, чтобы посмотреть на реку. В эту безлунную ночь и в условиях ночного затемнения на берегах не видно огней. Устремляем взгляды в кромешную тьму. Я не испытываю ничего особенного. В отличие от моих спутников прославленная река не пробуждает во мне никаких патриотических чувств. Несколько лет назад я был здесь, но мое первое впечатление от поездки в эти места по железной дороге было не слишком благоприятным. Меня тогда утомил монотонный пейзаж бесконечных виноградников на берегах Рейна и я не оценил красот здешней природы. Мне вспомнился еще один случай, когда я пересек эту реку. Это было в декабре 1939 года. Уже началась война, и мы ехали к деду встречать Рождество в городок на границе с Бельгией.

Теперь, в первые дни 1945 года я снова оказался на Рейне. В эти минуты, отправляясь на Западный фронт, я задумался об историческом значении знаменитой реки. Это был символ притязаний Германии на свои западные земли со времен Древнего Рима и до наших дней. Линия фронта уходила все дальше на запад, и война велась уже на территории самого рейха.

— Немецкая река судьбы, — сказал я Генриху. — Она не хочет выставлять себя напоказ, оставаясь в темноте. Нас точно так же держат в неведении о нашей будущей боевой задаче.

— Мы хотя бы знаем, что будем воевать на Западном фронте, а не на Восточном, — ответил мой товарищ.

— Верно, — согласился я. — Разве нам не повезло? Я и думать не желаю о возвращении на восток. И все-таки куда нас везут?

— Мне, например, все равно. Запад или восток, какая разница? — сердито произнес Генрих. — Нам все равно не удержать натиск врага.

Поезд остановился на главном городском вокзале. В приоткрытую дверь вагона мы увидели снующих по перрону людей, которые попадали в тусклый свет, отбрасываемый на землю специально затемненными фонарями.

— Если послушать тебя, — продолжил я, — то можно подумать, что наши дела совсем уж плохи. Тебе не кажется, что если сосредоточить усилия, то можно стабилизировать фронт и даже отбросить врага? Разве не так?

— Это точно, но получится, пожалуй, так, как в Нормандии, когда мы встали у него на пути. Мой дорогой Иоганн, если бы ты иногда заглядывал в газеты, вместо того чтобы кокетничать с той юной датчанкой, ты бы лучше разбирался в сложившейся обстановке. Сосредоточение усилий, о котором ты говоришь, произошло ровно месяц назад в Арденнах. Не слишком-то оно помогло нам.

— Я знаю это, но не забывай, что Арденны — лесистая местность, непригодная для действия танковых войск, а южнее, насколько тебе известно, лесов еще больше. Сейчас все горно-пехотные дивизии, прибывающие с севера, отправляют в такие места. Готовится новый мощный прорыв. Он ведь удастся нам, как ты считаешь?

— Завидую твоему оптимизму, — произнес Генрих, завершая разговор.

Поезд двинулся дальше и теперь медленно проезжал по Кельну. Шмидхен стоял возле приоткрытой двери. Мы услышали, как он простонал на кельнском диалекте.

— О, боже! Вы видите? Я даже не подозревал, что все обстоит так плохо!

Я подошел к двери и выглянул наружу. Знакомое место. Здесь раньше находился деловой квартал города. Сейчас на месте домов зияла пустота. Иногда на пустынном пространстве можно было разглядеть обломки разрушенных зданий. Кельн перестал существовать. Это было понятно даже в ночной темноте. Шмидхен потрясен увиденным, он лишился дара речи. Мы тоже не могли найти слов. Когда поезд увеличил скорость, Шмидхен рывком закрыл дверь.

Через несколько дней мы оказались на фронте. Местом действия стали Нижние Вогезы.

Мы стояли тесным кружком — мой пулеметный расчет и Генрих с несколькими своим солдатами. Все отчаянно мерзли и поэтому засунули руки в карманы курток, а на головы натянули капюшоны и плащ-палатки, чтобы укрыться от мокрого снега, порывами налетавшего на лес. Мы, как всегда, окопались, но было слишком холодно, чтобы сидеть в окопах. Чтобы согреться, мы топали ногами и старались двигаться. Остальные солдаты стояли такими же группами, заполонив весь лес. Все три егерских батальона нашего полка собрались здесь, готовясь участвовать в атаке, которая назначена на завтрашнее утро. Цель была такова — снова захватить высоты, оставленные одной из наших пехотных дивизий, что удерживала их всего один день, перейдя на позиции, которые мы занимали до этого, — холмы возле деревушки Рейпертсвейлер.

Часы, предшествующие бою, — самое неприятное время в жизни солдата. Мысль о смерти невозможно изгнать из сознания, как и мысль о том, что везение не может быть постоянным. По-моему, такое томительное ожидание — самый худший вид фронтового опыта на войне. Оно кажется бесконечным. Рано или поздно настанет твой черед. Смерть не имеет коллективного характера, а лишь индивидуальный. В такие тяжелые минуты даже в самой гуще товарищей чувствуешь одиночество. Все молчат, лиц в темноте не видно, лишь вспыхивают огоньки зажженных сигарет.

За последние несколько дней американская артиллерия уже изрядно выкосила наши ряды. Днем на лес, в котором мы находимся, обрушился мощный огонь вражеских тяжелых орудий. Возникает такое ощущение, будто у нашего новоявленного противника поистине безграничные запасы пушек и снарядов. В тот день, когда мы высадились из поезда и отправились на новые позиции, американцы безостановочно обстреливали наши магистрали подвоза, ведущие к передовой. По пути на фронт мы видели зловещие последствия: разбитые повозки, трупы лошадей и мулов. Мы постоянно пытались укрыться от смертоносных осколков. Войдя в лес, мы вскоре увидели еще одно неприятное зрелище: развороченный взрывами блиндаж с торчащим из земли флагом Красного Креста и рядом кучу мертвых тел.

В последующие месяцы нам предстоит узнать специфический способ применения американцами артиллерии. Они не посылают в бой пехоту, пока не убедятся в том, что вражеские позиции не уничтожены артиллерийскими залпами. Артобстрел длится порой несколько часов подряд. На данном этапе войны мы никак не могли себе позволить подобную роскошь.

Наш 12-й горно-пехотный полк войск СС принимал участие в операции «Нордвинд» еще начиная с Сочельника. Когда мы добрались до позиций, стало известно, что он понес серьезные потери в первом бою под Вингеном. Полк якобы прорвался в тылы американцев, взял много пленных и глубоко внедрился на территорию Эльзаса. Это были хорошие известия, поднявшие наш боевой дух. Однако были и плохие новости — через несколько дней полк был вынужден отступить, а соседний полк потерял много солдат убитыми, ранеными и пропавшими без вести.

До сих пор я видел новых противников лишь в бинокль. В первый день на передовой мы отбили затеянную ими разведку боем, в результате чего американцы понесли ощутимые потери. Не успел закончиться бой, как они отправили машины скорой помощи и врачей прямо на поле боя для спасения своих раненых. Я не мог поверить своим глазам. Что это за война такая? На Восточном фронте я не видел ничего подобного, однако здесь, на Западе, похоже, действовали какие-то другие правила войны, признаваемые обеими сторонами. Вдали я заметил американских офицеров, кативших по полю в компактных маленьких автомашинах, — совсем как на маневрах! Первое же боевое столкновение с американцами — или «ами», как мы стали называть их, — укрепило нас во мнении, что их не стоит рассматривать как заклятых врагов.

И все же первая настоящая схватка с ними в конечном итоге обернулась великими мучениями, которые мы были обречены испытать.

— Черт побери! — неожиданно взорвался Генрих. — Зачем нам торчать здесь на ногах целую ночь и мокнуть под этим мерзким дождем? Давайте установим палатку, немного обсушимся и попробуем заснуть!

Бинг и Штрикер отправились за ветками, а мы с Генрихом принялись соединять четыре треугольных куска парусины. Остальные последовали нашему примеру и стали готовиться к ночлегу, однако палатки разбивать не стали, ограничившись установкой навеса. Чуть позже мы вчетвером забрались в палатку. Уют оказался достаточно умозрительным, но все-таки это было лучше, чем оставаться всю ночь под открытым небом. Мне никак не удавалось унять дрожь, и я долго не мог уснуть, чувствуя, как влага просачивается через парусиновые стенки нашего ненадежного убежища.

Должно быть, я спал совсем мало, потому что лишь на рассвете обнаружил, что снег с дождем сменился настоящим густым снегом. Мы сложили палатку, собрали снаряжение, надели обтянутые белой тканью каски и приготовились к отправке на передовую. Пришлось ждать несколько часов. По какой-то непонятной причине атаку отложили до полудня.

Когда артиллерия начала огневую подготовку, мы устремились вниз по склону холма. Сопротивление врага оказалось слабым, немногочисленные американские передовые посты были быстро уничтожены. Главные силы противника находились на поросших лесом склонах холмов. Как только мы оказались у подножия одного из них, по нам открыли огонь из минометов и гаубиц. Пехотные роты продолжили наступление к вершине холма и скрылись в лесу, где встретили ожесточенное сопротивление врага. Бой с применением стрелкового оружия принял самый серьезный характер.

Мой взвод окопался у подножия холма и приготовился принять бой. Генрих, захватив пулемет, уже поднялся выше по склону. Огонь американской артиллерии был точен и беспощаден. Снаряды, взрывавшиеся вокруг нас, поднимали вверх тучи снега, оставляя огромные воронки развороченной бурой земли. Наши товарищи из пехотных рот, находившиеся в лесу, приняли на себя главный удар атаки. В перерывах между залпами мы прислушивались, стараясь определить, где они находятся и куда успели переместиться. После полудня, уже ближе к вечеру, я решил, что наши парни оказались возле вершины холма. Нам оставалось только гадать, сколько времени они сумеют там продержаться под нескончаемым огнем минометов и стрелкового оружия, который вели американцы с господствующей высоты.

К нашему великому облегчению в бой наконец вступила наша артиллерия — дали знать о себе наши «небельверферы» (ракеты, запускавшиеся из 210 мм пятиствольных пусковых установок или из 150 мм шестиствольных пусковых установок. — Прим. автора.). Ракеты с жутким свистом и на сумасшедшей скорости полетели на позиции американцев. Мы оказались в самой гуще полномасштабного сражения.

Погода ухудшилась. Температура упала ниже нуля. Началась снежная метель, придававшая полю боя какой-то зловещий вид. Вскоре настала наша очередь. Нам приказали действовать совместно с пехотной ротой и, двигаясь диагонально по склону, занять высоту. Как оказалось, целью был вражеский тыл. Мы не знали, где проходит в данный момент линия фронта, однако было очевидно, что основная масса противника отступила к вершинам холмов. Мы двинулись в нужном направлении под прикрытием звуков боя. Было невозможно понять, продолжается ли наше наступление или американцы уже развернули контратаку, которую вынуждены отбивать егери. Однако не оставалось никаких сомнений в том, что враг никак не хочет сдаваться.

Лишь сумасшедшее везение спасло нас, и мы не стали жертвами своего собственного маневра, заключавшегося в окружении американских позиций на господствующей высоте. Мы уже начали смыкать кольцо вокруг нее, когда в нас едва не угодил наш собственный «небельверфер». Залп заставил нас броситься в снег, и мы лежали так несколько секунд, перепуганные до смерти, когда несколько взрывов прогрохотали метрах в тридцати от нас.

В конце концов, под прикрытием темноты и не замеченные врагом, мы добрались до тылов американских войск пехотного батальона, как нам стало известно позднее. Наша позиция находилась на переднем крутом склоне, откуда можно было спуститься к тропе, ведущей ко дну оврага и седловине между двумя холмами. Мы установили пулемет под каменным выступом и тут же принялись окапываться, вгрызаясь в мерзлую землю.

На рассвете снег прекратился, а температура упала еще ниже. На какое-то время над полем боя повисает тишина. Изучая в бинокль окружающую местность, прихожу к выводу, что наша позиция господствует над предполагаемой магистралью подвоза к расположению батальона американской армии. Внимательно разглядываю дно оврага. Внизу слева замечаю небольшой мост. Чуть выше тропы, насколько мне известно, залегли в засаде егери с противотанковыми ружьями «панцерфауст». Они, судя по всему, хорошо замаскировались, во всяком случае я их не вижу.

Снизу, со стороны седловины, неожиданно доносится звук мотора какого-то транспортного средства, стремительно приближающегося к нам. В поле зрения появляется серо-зеленая махина танка. Медленно поворачивается башня. В следующую секунду Бинг открывает огонь. Трассирующие пули ударяются о броню и отскакивают от нее. Они не способны причинить никакого вреда танку. Через пару минут он окажется прямо напротив нас. Этого нельзя допустить. Ба-бах! В танк ударяет огненный шар. Бронемашина останавливается и сползает с дороги. Кто-то из наших, затаившихся в снегу с противотанковым ружьем, сбил его. Танкисты выскакивают наружу, но тут же попадают под огонь немецких автоматчиков, выскакивающих из снега. При виде этого нас охватывает восторг. Мы никогда еще не видели, как подбивают танк. Однако радоваться рано. Все понимают, насколько уязвимы для новых боевых машин противника, после того как они выедут из оврага и начнут подъем по склону горы, если солдаты с «панцерфаустами» вовремя не остановят их. Американцы скоро начнут массированную атаку, чтобы спасти свой засевший на вершине батальон. Они начинают с заградительного огня. Это был самый жуткий артобстрел из всех, что мне раньше приходилось испытать. Он длится примерно полтора часа. Осколки градом осыпают нас. На позиции нашего полка выпущено, должно быть, несколько десятков тысяч снарядов. Где же американцы смогли найти столько орудий, чтобы обстреливать такой маленький участок фронта? Наш пулеметный расчет был относительно надежно защищен, находясь под каменной глыбой, однако огонь был настолько плотен, что мы не особенно рассчитывали остаться в живых.

Я не знаю, что происходит вокруг, вижу лишь то, что позволяет мне мое ограниченное поле обзора. Закончив обстрел, американцы выпускают на нас два танка. Один из них появляется на повороте тропы. Он тут же начинает стрельбу. Видимо, обстрел из автоматического оружия не смог помешать его движению. В конечном итоге, под прикрытием орудийного огня из-за поворота появляются американские пехотинцы и устремляются вперед. Открываем по ним огонь с довольного большого расстояния и почти наугад, но они упрямо двигаются вперед и вскоре попадают под наш более точный огонь и останавливаются неподалеку от моста. После этого они исчезают в низине, пытаясь найти там укрытие от пулеметных очередей.

После артиллерийского обстрела к нам прибывает вестовой, чтобы узнать обстановку. Похоже, все наши солдаты, занявшие позиции на склоне, живы и невредимы, главным образом потому, что удачно рассеялись по окружающему пространству. Вестовой рассказывает нам, что в пехотных ротах потери очень высоки. Убит Шапер. Прямым попаданием снаряда его разорвало на куски. Я не сразу почувствовал горечь утраты. С Шапером я сошелся довольно близко, и мне жаль этого славного человека. Вместе мы прошли долгий путь от Киестинки и до Эльзаса. Между тем из оврага открывают огонь американские орудия, и начинается атака вражеской пехоты. Если ее не остановить, то тонкое кольцо нашей обороны разомкнётся и противник устремится на выручку своему батальону, который нам все еще удается блокировать. Над нашими головами взлетают ракеты, выпущенные из «небельверферов». Первая пролетает мимо цели, вторая и третья уничтожают два вражеских орудия. Вскоре атака американской пехоты захлебывается. Передовой вражеский взвод остается невидимым, он прячется где-то возле моста, опасаясь выйти из укрытия. Мы предположили, что среди них много раненых.

Позади нас кипел бой. Наихудшим местом была вершина холма, где, по словам вестового, окруженный нами и теснимый батальон американцев вынужден сомкнуть периметр. Не вызывало никаких сомнений то, что противник отчаянно пытается вырваться из окружения при поддержке своих гаубиц, которые безостановочно ведут огонь по нашим позициям. Слыша непрекращающиеся взрывы, я подумал о том, что Генрих сейчас находится в смертельной опасности. Мы боялись даже представить себе, какие потери в эти минуты могут нести наши однополчане. В дни боев в северной Карелии нас никогда так сильно не обстреливали из орудий.

Чуть позже канонада стихает, и над истерзанным клочком земли, на котором мы находимся, повисает тишина. Похоже, что нам все-таки удалось удержать позиции. Напряжение немного спадает, и мы ощущаем невероятную усталость. Нехватка еды, сна, невыносимый холод последних тридцати часов читаются на наших лицах. Нашим усталым телам возвращается малая толика сил. Помимо надежды на то, что все скоро кончится, это происходит благодаря сигаретам, которые способны даже заглушить голод. Но, как бы то ни было, нельзя забывать и о служебных обязанностях. Хотим мы того или нет, но необходимо не спускать глаз с вражеского взвода, попавшего в ловушку возле моста. Кроме того, нам нужно углубить, укрепить и получше замаскировать огневую точку. Справившись с этими делами, мы находим время для короткого отдыха, стоя в окопах и изредка погружаясь в минутный сон.

Во второй половине дня американцы предприняли очередную попытку прорваться к высоте. Длилась атака всего каких-нибудь полчаса, однако смогла многое поведать нам о нашем новом противнике. На этот раз мы увидели, как «ами» бегут по дороге под прикрытием двух грохочущих танков — рев моторов оповестил нас об их приближении задолго до того, как те показались из-за поворота. Пулеметчик на первом танке беспрестанно поливал нас огнем. Впрочем, нечто подобное мы и ожидали. Если враг сумеет без потерь преодолеть мост, мы, на своем голом склоне, вряд ли сможем дать им достойный отпор. Наши пули лишь слегка поцарапают им броню, в то время как они в упор расстреляют нас, как только мы рискнем открыть по ним огонь.

Горная дорога, однако, оказалась крутой, особенно ближе к мосту; земля там промерзла как камень. Неудивительно, что, как только американцы подползли к мосту, первый танк занесло. Он описал поворот и сполз в сторону, подставив тем самым правый бок под прицел наших ребят, которые сидели в засаде на мосту. В следующее мгновение прогрохотал первый выстрел. Повалил дым. Люк башни открылся, и экипаж подбитого танка вылез наружу. Танкисты явно были ранены и попытались укрыться за второй бронемашиной. Путь второму танку перегораживал первый, а ему, в свою очередь, наши солдаты, вооруженные противотанковыми ружьями. В какой-то момент обе стороны замешкались. Затем, неожиданно, люк второго танка открылся и из него выпрыгнул один-единственный человек. В бинокль мне показалось, что это офицер. Невзирая на опасность, какой американец себя подставлял, он поспешил в лощину, где, как в западне, сидел взвод пехоты, помог раненным дойти до танка и погрузил одного за другим на броню. Мы же, не сделав ни единого выстрела, следили, затаив дыхание за этой удивительной спасательной операцией. Затем офицер снова забрался в танк. Бронемашина развернулась и рванула назад. Те из нас, кто стали свидетелями этой сцены, будь то с близкого расстояния или с большого, инстинктивно чувствовали, что открой кто-то из нас огонь, это не сделало бы нам чести на фоне беспримерного мужества безвестного американского офицера-танкиста. (Этим офицером был носивший в ту пору звание подполковника армии США Феликс Л. Спаркс, командир 3-го батальона 157-го пехотного полка, той самой военной части, которая участвовала в бою против батальона автора этой книги. Спаркс был представлен к высокой награде, ордену, однако получил в конечном итоге лишь Серебряную звезду. — Прим. редактора.)

С наступлением ночи мы по-прежнему оставались в незавидном положении. Голод не способствует поднятию боевого духа. Среди солдат уже начался ропот недовольства. Штрикер подбородком указал на дорогу внизу.

— Что ты имеешь в виду? — спросил я, хотя, похоже, уже знал ответ.

— Думаю, неплохо бы взглянуть на танк вблизи. Что скажешь?

— Давай, если хочешь. Даю тебе полчаса. Только смотри, не угоди под пули наших ребят.

И он принялся осторожно спускаться вниз, к подбитому накануне танку.

Назад Штрикер вернулся вовремя, как раз подоспел к раздаче более чем скромных призов — печенья и сигарет, которыми мы разжились у нашего врага.

События последующих двух дней помню смутно. Думаю, причиной тому мороз, голод, недосыпание и постоянно жившая на задворках сознания мысль о том, выберемся ли мы вообще отсюда живыми. Природа, вернее, погодные условия, а также наше собственное физическое и психическое состояние — вот что было нашим врагом номер один, пока мы находились на этом склоне. Погода ухудшилась, сражение же не прекращалось. Американцы не стали предпринимать очередной попытки вырваться из окружения, однако снова и снова то тут, то там возникала перестрелка — значит, кто-то пытался прорваться изнутри или снаружи периметра. Американская артиллерия продолжала вести обстрел наших позиций на горе, а наши минометы без конца обрушивали залпы на вершину. Вскоре снова пошел снег, а когда к нему прибавился ветер, то снегопад превратился в метель, которая полностью заволокла и без того заснеженные горы. Помню, как я стоял в окопчике рядом с нашей огневой точкой — к ногам подступает ледяная вода, вздрагиваю и просыпаюсь от сна, в который сам не заметил, как провалился. Рядом — угрюмые профили Бинга и Штрикера, почти каменные лица под касками, на которые сверху натянуты капюшоны курток. Мы все в снегу.

Никогда не забуду мои тайные мысли в те напряженные минуты. Мысли про то, дано ли нам пережить эту ночь, обещания самому себе, что если все-таки переживу, то никогда в жизни ни на что не пожалуюсь, была бы крыша над головой, теплый очаг и сытый желудок. Я подумал, а не стать ли мне фермером, по крайней мере, еда на столе у меня всегда будет. Скажу честно, раньше подобные мысли меня никогда не посещали.

Американский батальон отступил на пятый день, после того как наш полк перешел в наступление. В тот день противник предпринял последнюю попытку прорваться на наши позиции, однако безуспешно, и понес большие потери. В тот день попытки прорвать нашу линию обороны извне уже прекратились. Американцы сдались во второй половине дня, ближе к вечеру, по просьбе нашего командующего полком и нашего батальонного, которые возглавляли бой у вершины. Вражеские потери были ужасны. Из первоначальных пяти рот, лишь примерно 450 человек сдались в плен, да и то только потому, что были ранены. Они отошли от своих позиций ближе к нашему тыловому эшелону с тем, чтобы, к нашему великому сожалению, лишить нас возможности лучше рассмотреть нашего галантного противника. Уверен, наши товарищи на той стороне горы выстроились в шеренги, образовав нечто вроде почетного караула, когда между ними проходила колонна пленных американцев. Их офицеры, два с половиной десятка человек, получили приглашения в наш полковой штаб, где им были возданы соответствующие почести. Немцы действительно именно так обращались с пленными американцами. После бесед примерно со ста участниками тех боев (главным образом американцами) было установлено, что подполковник армии США в отставке Хью Фостер оставил документальные свидетельства о необычных обстоятельствах сдачи в плен американских солдат и офицеров и поведения и начальства 11-го горно-пехотного полка войск СС при капитуляции. Немцы не только поздравили ошеломленных вражеских солдат, отметив их мужество, но и действительно устроили для них нечто вроде почетного строя и поделились едой. Позднее американские офицеры отдельно высоко отметили поведение Герхарда Франца, командующего 256-й фолькс-гренадерской дивизией, которой временно была придана военная часть автора этой книги. Многие пленные разных званий удостоились похвалы этого старшего офицера, стоявшего в своем штабном автомобиле, когда их отправили в тыл в качестве военнопленных. (Вышеописанный бой подробно описан в выходящей в издательстве «Aberjona Press» книге полковника Фостера.) Если верить слухам, все они получили по жестянке какао — щедрый жест со стороны нашего командира, хотя не скажу, что наши солдаты были этому рады, потому что продовольствия не хватало нам самим.

Днем мы получили возможность ближе приглядеться друг к другу. Первым делом мы рассмеялись, глядя на пятидневную щетину, которой успели зарасти наши бледные, осунувшиеся лица. Лично мне было больно видеть моих товарищей такими изможденными. Сколько это еще протянется, спрашивал я себя? Возвращаясь, мы пошли напрямую через гребень горы. Мы шагали по самой середине поля боя, вокруг нас среди деревьев лежали мертвые тела — большинство поодиночке, другие уложенные ровными рядами теми, кому повезло остаться в живых. Даже под снегом было нетрудно различить эти штабеля бездыханных человеческих тел.

Штаб батальона располагался за последним поворотом дороги, что вела на север. Мы прошли мимо загона для мулов, устроенного посреди елового леска. И пока мы шагали мимо, погонщики смотрели на нас так, словно мы восстали из мертвых. По их словам, в тылу наши потери были гораздо меньше потерь противника, но лишь в сравнении с ними. К величайшему моему облегчению, я нашел Генриха живым и здоровым. А вот его напарник по огневой точке погиб, получив пулю в шею, когда благодаря мужеству их пулеметного расчета американцы были вынуждены остановиться буквально в тридцати метрах от наших окопов. Шальная эта пуля разорвала ему сонную артерию, и он тотчас умер. Погиб также один из южных тирольцев. Более того, я узнал, что убит еще один командир взвода из 12-й роты. Днем врач осмотрел мои ноги. Мне крупно повезло, сказал он, я отморозил себе лишь два пальца.

Наш полк сделал свое дело — американцы были вынуждены отступить.

На следующий день мы двинулись на юг, что означало постоянные перестрелки на поросших лесом склонах холмов и зачистку территории. Для нас это было совершенно новым делом. Мирное население отсюда эвакуировано не было, и мы вновь несли войну жителям горных деревушек. При нашем приближении они закрывали ставни, а их отношение к нам можно прочесть на лицах. Нет, нам здесь не были рады.

В одной крошечной деревушке мы встретили сопротивление со стороны американцев, однако его быстро удалось сломать. Мы обнаружили следы их пребывания, которые показались нам верхом изобилия — курево и конфеты. Но нашлось и кое-что еще. Именно здесь вверенный мне взвод разжился тяжелым американским пулеметом вместе с треногой, боеприпасами и прочим. Мы подумали, что рано или поздно противник начнет массированное контрнаступление, и лишний пулемет нам не помешает. В общем, мы прихватили его с собой. Штрикер получил «повышение» — был назначен вторым пулеметчиком при этой машине.

К ночи мы достигли деревушки у подножия горы. Разведка донесла, что американцы еще полностью не отступили. По крайней мере, арьергард их военной части еще был здесь. Бой был коротким. Мы обогнули деревню, расположенную в глубокой долине, и тем самым блокировали противнику путь к отступлению. После чего довольно легко захватили их самих вместе с техникой. Со всех сторон раздавались короткие автоматные очереди — это наши солдаты повели наступление со всех сторон. Танки замерли на месте. Согласно сводкам, ни одна из сторон потерь не понесла. А вот «улов» оказался богатым, в том числе десятки ящиков апельсинов — роскошь, какой мы не видели уже многие годы. Как вы понимаете, все это существенно приподняло наш боевой дух.

На зачистку деревни ушла еще пара часов, после чего наступило затишье. Основные подразделения американцев не выказывали желания вызволять своих попавших в беду товарищей, хотя наверняка знали, что с ними произошло.

Мы устроили огневую точку к югу от деревни, рядом с нашими противотанковыми орудиями. Главным пулеметчиком сделали Бинга. Я уже заметил, что он постоянно молчит. Бинг — эльзасец, и где-то на равнине, что простиралась перед нами, был его дом.

— Наверно, странно возвращаться домой при таких обстоятельствах? Кстати, а где твой родной город? — поинтересовался я у него.

— Километрах в двадцати пяти отсюда, на полпути до Страсбурга. Небольшая деревня, — негромко ответил он.

Я попытался его взбодрить.

— В хорошее воскресенье можно доехать на велосипеде.

Он ничего не сказал.

— Может, в ясный день увидишь ее с вершины горы?

— Пожалуй, — коротко ответил мой товарищ.

Я понял, что говорю с ним не тем тоном. Более того, что я знал про Эльзас? Приграничный район, отнятый у нас по Версальскому договору, предмет распрей между Францией и Германией вот уже несколько веков.

— Если не ошибаюсь, это по-прежнему французская территория, — подошел я с другой стороны.

— Верно.

— Твоя семья чисто немецкая или франко-немецкая?

— Нет, мы немцы, и мой родной язык немецкий, — ответил он.

— Но по-французски ты тоже говоришь? — уточнил я.

— Можно подумать, ты сам этого не знаешь, — раздраженно ответил он.

Мне тотчас вспомнилось, как он пел французскую песню в нашем блиндаже к востоку от Киестинки. Боймер еще аккомпанировал ему на губной гармошке, что делал крайне редко, когда бывал пьян, и то после долгих уговоров:

И так далее в том же роде.

Мне всегда не давал покоя вопрос, где он выучил эту песню, в конце концов, это ведь солдатская песенка.

— Как бы то ни было, — добавил Бинг после короткой паузы, — я не для того вступил в войска СС, чтобы доказать, что я истинный немец. Если ты это, конечно, имел в виду.

— Нет-нет, не это. Ты меня неправильно понял, — запротестовал я. — Просто пытаюсь представить себя на твоем месте, как я сражаюсь, чтобы вернуть отнятую родину, которая уже давно в руках у чужой страны.

— Чужой или не чужой, какая разница? Границы не так уж и важны. Раньше я думал, что Европа должна объединиться против большевиков, но все вышло совсем не так. И теперь я чувствую себя втянутым в гражданскую войну. С каждым днем я понимаю происходящее все хуже и хуже, и это сводит с ума, — грустно признался Бинг.

— Ну ты скажешь, в гражданскую войну! — непроизвольно вырвалось у меня. — Мы ведь, если не ошибаюсь, воюем с американцами!

— С моей точки зрения, не велика разница. Кстати, ты знаешь, кто наш противник у Кольмара? — неожиданно спросил он.

— Понятия не имею, — честно признался я.

— Я сам недавно узнал: французские войска под командованием генерала Леклерка.

— И что из этого? — Скажу честно, я не понял, к чему он клонит. — Горстка французиков! Можно подумать, нам есть смысл их бояться.

Бинг ответил не сразу. Когда же я посмотрел на него, то увидел, что взгляд его устремлен поверх пулемета куда-то вдаль.

— Я думал, ты знаешь, — произнес он, в конце концов. — Стоит мне попасть в плен живым, как меня на месте расстреляют как предателя.

Больше мы с ним не разговаривали на эту тему. Бинг погиб через два месяца. Он был из числа тысяч подобных ему добровольцев в борьбе с большевизмом и в конечном итоге стал жертвой собственного идеализма. Они все стали жертвами. Не думаю, что их идеализм умер вместе с ними, их мечта о том, что в один прекрасный день Европа станет единым домом, в которой границы, как выразился Бинг, ничего не значат.

Утром, когда нас сменили, мы пошли прогуляться по деревенской улочке — замерзшие до мозга костей, голодные, усталые как собаки. Мы еще не отошли после Рейпертсвейлера. Боже, когда в последний раз у нас была возможность выспаться, причем под крышей, а не под открытым небом? Сегодня такая крыша была нам обещана — местная церковь. День стоял морозный и солнечный. По пути мы подошли к походной кухне, которая каким-то образом умудрилась ночью проследовать за нами. У нас был кофе, настоящий, не эрзац, печенье и апельсины, все, как вы понимаете, отбитое у американцев.

Церковь стояла на небольшом возвышении. К дверям вела лестница. Подойдя ближе, мы увидели, что перед ней сгрудились американские военнопленные, и наш офицер обсуждал с шарфюрером, что с ними делать. Наш полк двигался дальше, поэтому отправлять их в тыл нам было не с руки. Оставить их стоять на морозе, после того как они провели под открытым небом всю ночь, — тоже не слишком гуманно. Собственно говоря, церковь предназначалась нам. И тогда было принято простое решение: и мы сами, и пленные американцы вместе заночуем на церковном полу. Мы вошли внутрь, и, как только устроились на ночлег, оказалось, что пленные легли между нами. Так мы и провели всю ночь — немецкие солдаты вперемежку с американскими на деревянных досках пола.

Я долго не мог уснуть, зная, что рядом со мной мои первые американские пленные. Тот, что лежал слева от меня, был белым, тот что справа — худой и смуглый. Я спросил у них вещи, которые мне самому теперь кажутся наивными: зачем им понадобилось ехать за тридевять земель в Европу, чтобы сражаться с нами? Не лучше было бы нам объединить силы, чтобы сообща дать отпор русским? Разве не в наших общих интересах уничтожить большевизм? Но они были скромные ребята и не слишком разговорчивые. Да и мой английский оставлял желать лучшего, кроме того, мне впервые стало ясно, что тот язык, на котором говорят американцы, это не тот английский, который учат в школе.

Бинг вежливо попросил меня закрыть рот. Вскоре мы уже все спали, по крайней мере все немцы. У двери застыл наш часовой, а сквозь цветные стекла витражей мирно светило солнце.