"«Черные эдельвейсы»" СС. Горные стрелки в бою" - читать интересную книгу автора (Фосс Иоганн)

Из Тухкаллы в Куусамо

Через неделю после объявления перемирия дивизия отошла со своих прежних позиций, протянувшихся между северным флангом и Киестинки. Под прикрытием темноты батальон благополучно и в полном составе покинул блиндажи и траншеи.

Над нами нависла опасность лишь тогда, когда настала очередь нашего полка стать арьергардом отступающей армии по пути из Киестинки в Куусамо. Где-то посередине находилась Тухкалла, небольшое местечко на полуострове возле дороги, примерно в 40 километрах к западу от Киестинки. В пылу преследования русские безжалостно наступали нам на пятки, пытаясь обойти наш полк, когда мы растянувшейся колонной медленно шли на запад.

Как только густой лес, окружавший нас с обеих сторон, немного поредел и обзор улучшился, мы почувствовали себя в относительной безопасности. Хотелось надеяться, что арьергард полка не позволит противнику взять себя в клещи. Тем не менее этим надеждам не суждено было сбыться. В тот вечер, когда я вернулся в свой взвод, русские обхватили нас с фланга и смогли выставить два дорожных заграждения, соответственно, к западу и востоку от Тухкаллы. Таким образом, полк оказался отрезанным от дивизии и, как будто этого было недостаточно, рассечен на несколько частей.

Мы поднялись на холм, с которого открывался вид на глубокий овраг. Через него был перекинут небольшой мостик. На другую сторону его в западном направлении вела извилистая тропинка. Где-то в лесу затаились русские солдаты, готовые в любую минуту перекрыть нам путь. Мы предприняли несколько атак, но вырваться из вражеского кольца так и не смогли. В данный момент полк пытался преодолеть заграждения противника восточнее Тухкаллы, стремясь таким образом сомкнуться с арьергардом. Судя по выстрелам из стрелкового оружия, там разгорелся нешуточный бой. Чем дольше продолжалась стрельба, тем больше сомнений мы испытывали относительно шансов на спасение. Час шел за часом. Неужели наше отступление закончится здесь, на русской территории?

Наконец перестрелка стихла. Мы поняли, что арьергард смог оторваться от противника и полк воссоединился. Вскоре мы заметили, как ведутся приготовления к прорыву западных заграждений. Несколько рот егерей перешли мост и вместе с нашими другими подразделениями сосредоточились перед заграждением. Мой пулеметный расчет получил приказ усилить фланг севернее моста. Спускаясь вниз, я заметил два 2-сантиметровых зенитных орудия, устремившихся по мосту на запад. Стало ясно, что немедленного боя с противником избежать не удастся. В следующую секунду я заметил нашего батальонного командира. Он сидел в коляске мотоцикла, громко отдавал приказы окружавшим его солдатам и явно организовывал прорыв. Хотя ситуация была близка к критической, его присутствие и решительность вселили в нас уверенность.

Два зенитных орудия открыли огонь по вражеским заграждениям на дороге. Одновременно с этим рота егерей устремилась на противника через лес и атаковала его с северного фланга. Затем по всей протяженности дороги началась фронтальная атака. Три роты бросились на врага, ведомые нашим батальонным командиром, который стрелял, как и все остальные, от бедра. Под их натиском враг обратился в бегство, освободив дорогу. Мы бросились вдогонку, немедленно закрыв фланги от контратак красноармейцев, отошедших в лес. Тем временем основная часть полка двинулась на запад, обойдя нас сзади.

Бой оказался во всех отношениях успешным. Когда мы вырвались из окружения, батальон 12-полка, отдыхавший на обочине, встретил нас аплодисментами. Правда, мы понесли потери, среди которых были три убитых офицера. Но самое неприятное и мучительное состояло в том, что два пулеметных расчета были обречены на верную гибель, оставшись прикрывать наше отступление возле моста.

Это было наше последнее сражение с русскими войсками. Дальнейших приказов вступать с ними в бой не поступило, и через несколько дней мы благополучно добрались до советско-финской границы.

Вспоминая то время, когда батальон 12-го полка находился на русской территории, я считаю, что мы не совершили ничего такого, что запятнало бы солдатскую честь. Я твердо убежден в том, что это в равной степени верно и в отношении других военных частей. Так же, как и мои боевые товарищи, я гордился тем, что служу в нашей дивизии. Действительно мне повезло? Повели бы мы себя бесчестно, окажись в более сложной обстановке, иной, чем та, где нет никаких сомнений в том, где друг, а где враг?

He знаю, но мне кажется, что наше чувство чести ничем не отличалось от чувства чести любой другой боевой части. То же касалось и русских солдат. Обе сражающиеся стороны были обычными людьми, молодыми мужчинами, которые не хотели умирать; которые любили и были любимыми; которые желали лучшей жизни, такой, как они понимали ее.

Куусамо стало местом, где ярко проявилась наша готовность выполнить солдатский долг.

Батальон добрался до деревни утром, простояв несколько дней на знаменитой линии Маннергейма, полосе укреплений, протянувшейся от Куусамо до самой границы. Здесь 12-й полк занял позиции арьергарда армейского корпуса. Остановка была короткой. Ночью нам предстояло выступить дальше, предположительно в направлении Рованиеми. По всей деревне тыловые части готовили к эвакуации или уничтожению боеприпасы и снаряжение, которые накопились за долгие годы на главной базе снабжения дивизии. Чувствовалось, как растет напряжение, обычно предшествующее срочному отступлению.

Незадолго до вечера я отправился вместе с Шапером поискать где-нибудь в деревне запасные части к пулемету. Проходя мимо церкви, мы поразились необычному зрелищу. Несколько саперов занимались на колокольне чем-то непонятным.

— Что это вы здесь делаете? — спросил Шапер одного из них.

— Снимаем колокола, — последовал ответ. — Спасаем их.

— Зачем? — удивленно спросил Шапер.

— Чтобы они благополучно дождались окончания войны, — ответил один из солдат. — Мы закопаем их во дворе церкви.

— От кого же вы их спасаете? — полюбопытствовал я. — Мне кажется, что для финнов война уже окончена, они же заключили мир с Советами.

Сапер посмотрел на меня таким взглядом, что я тут же понял бессмысленность своего вопроса.

— Оглянись вокруг, парень. Разве в деревне остался хотя бы один финн? Они все покинули свои дома, опасаясь вторжения русских. Они не верят в мир с Россией. Местные жители хорошо знают, что такое приход Красной Армии.

— Если местные ушли, то, значит, вы делаете это без их ведома? — задал вопрос Шапер.

— Да, конечно, по велению собственного сердца. Финны и сами сделали бы это, будь у них время и необходимые средства. Колокола вряд останутся целыми, когда русские все-таки уйдут отсюда. Если, конечно, финны смогут и захотят вернуться.

Мы отправились дальше по своим делам, размышляя о только что увиденном. Неожиданна на глаза нам попался мотоцикл, который резко развернулся и неожиданно остановился перед нами. Из коляски выпрыгнул какой-то офицер. В следующее мгновение я узнал в нем Маннхарда.

Мы отсалютовали ему, но он жестом приказал нам воздержаться от рапорта. Мы были рады видеть друг друга живыми и здоровыми. В последний раз я видел Маннхарда близ Сеннозера, когда он уходил вместе с десантом, о чем я и поспешил сообщить ему. Тот, в свою очередь, сказал, что слышал о наших действиях в Тухкалле.

Как выяснилось, Маннхард командовал арьергардом разведывательного батальона и собирался в ближайшее время покинуть деревню. Он признался в своем глубоком восхищении нашим батальонным командиром Хансеном. В Куусамо, во время нашего пребывания на линии Маннергейма, только и говорили о бое в Тухкалле. Лишь сейчас, слушая Маннхарда, я понял, насколько опасна была сложившаяся там обстановка. Очень многое в ней зависело от инициативы Хансена и умелых действий полка, благополучно выбравшегося из смертельной ловушки.

Я с радостью рассказал о картине, увиденной только что в церкви, еще не ведая о причастности Маннхарда к этому делу.

— Я знаю, — сказал он, лукаво улыбнувшись. — Я имею к этому небольшое отношение, потому что именно из-за этой церкви я и задержался здесь еще на один день.

После этого он рассказал мне о том, что когда наблюдал за финнами, покидавшими деревушку, то вспомнил одну девушку, Лотту из Тампере, как он назвал ее, с которой познакомился здесь. («Лотта Свярд») — финская женская организация, занимавшаяся помощью финской армии, нередко в непосредственной близости от передовой. Состоявших в ней женщин часто называли Лоттами. — Прим. автора.) Он познакомился с ней раньше, во время трехдневного отпуска накануне праздника Нового года. Они мгновенно влюбились друг в друга и провели вместе два замечательных дня. Они отправлялись на прогулки и подолгу разговаривали, сидя у костра. Однажды они проходили мимо церкви и услышали, что там идет служба. Девушка затащила его внутрь. Маннхард не понял ни слова из проповеди пастора, однако был тронут скромным внутренним убранством храма, сложенного из бревен. Когда они вышли и проходили возле колокольни по церковному двору, их буквально очаровал сладкозвучный колокольный звон. После того как его возлюбленная отправилась выполнять какое-то задание своей организации, он больше ничего о ней не слышал. Должно быть, она потеряла номер его полевой почты.

Теперь, вернувшись в Куусамо и увидев эту самую церковь, он был огорчен мыслью о том, что колокола могут быть безвозвратно потеряны, если о них не позаботиться прежде, чем сюда придут русские. На следующий день после приезда он договорился с командиром саперов, проявившим понимание к его довольно необычной просьбе.

Я сказал, что это было прекрасное намерение и действительно благородное дело, ведь такие поступки стали в последние годы большой редкостью.

— Не стоит уделять этому много внимания, — ответил Маннхард. — Мы не слишком часто проявляем великодушие к бедным людям, страдающим от войны. Тем более что нам это не трудно. Кто знает, как нам придется отнестись к ним в будущем, если их армия не позволит нам мирно покинуть территорию их страны.

— Вы на самом деле считаете, что финны могут повернуть оружие против нас, когда мы вынуждены спешно покинуть Финляндию?

— Сказать точно ничего не могу, но мы скоро это сами узнаем. Я отправляюсь в Кемь. Мой батальон будет дислоцироваться где-то между Кемью и Оулу.

— Неужели? Но ведь оттуда до Норвегии очень далеко.

— Верно, но верховное командование крайне встревожено обстановкой именно в этом районе. Начальство считает, что с учетом особенностей рельефа финны могут сосредоточить там мощную военную группировку, угрожающую безопасности нашего южного фланга.

— Судя по всему, вы очень хорошо информированы. Такие, как я, многого не знают, — заметил я.

Маннхард рассмеялся и ответил:

— Да полноте вам. Я обычный офицер-фронтовик и ничем не отличаюсь от простых солдат. Просто я недавно встретил одного офицера, который имеет чин повыше моего, и тот в общих чертах поведал мне о сложившейся обстановке. У него были сведения, так сказать, из первых рук, о том сильном давлении, которое русские оказывают на финнов, требуя нашего вывода из их страны. Я также в курсе некоторых подробностей плана наших боевых действий. Кстати, операция носит кодовое название «BIRKE». Мне также рассказали о важности боевого задания нашего арьергарда для южных корпусов армии «Лапландия».

— Что вы думаете об этом плане? Он выполним?

— Мне сказали, что подобного еще никогда не было в военной истории, но мой собеседник был уверен в его выполнимости. Многое зависит от того, как сложится обстановка в Кеми.

Мы снова вернулись к церкви. Саперам за это время удалось спустить на землю колокола. Помню, как Маннхард сказал, посмотрев на опустевшую колокольню:

— Надеюсь, когда-нибудь вернусь сюда вместе с той девушкой, о которой я только что рассказывал. Два колокола, которые зароют в землю, станут моими талисманами.

Когда наши взгляды встретились, мы прочитали в глазах друг друга страх и двусмысленность последних слов моего собеседника.

Подъехал мотоциклист. Маннхард сел в коляску, и мы попрощались.

Через несколько часов над деревней опустился закат. Батальон выстроился на главной площади, над которой вскоре разнесся хрипловатый голос Хансена.

— Товарищи! Сегодня вечером мы отправляемся в поход. Он продлится несколько месяцев и не закончится даже тогда, когда мы доберемся до порта на берегу Северного Ледовитого океана. Как вы знаете, — продолжил он, — капитуляция Финляндии не оставила нам другого выбора. Нам приходится уйти из страны, которой мы помогали отражать нападки большевизма, нашего общего врага. Восточная граница Финляндии имеет протяженность в несколько тысяч километров. Ее невозможно защитить без нашей помощи. Однако вопреки всему: климату, географическому положению и скудным людским ресурсам, нам это удавалось. И если Финляндия до сих пор остается независимым государством, то она обязана этим нашим совместным усилиям трех последних лет. Поэтому, хотя мы и покидаем эту страну, мы уходим достойно, гордясь тем, что сделали здесь для борьбы с большевизмом.

Вы знаете, что финны в соответствии с условиями перемирия вынуждены после 15 сентября повернуть оружие против немецких войск, находящихся на территории их государства. Мы не знаем, как они поступят. Я не могу представить себе, что они повернут штыки против своих братьев по оружию, однако в целях предосторожности наша армия будет действовать так, будто находится на вражеской территории. Поэтому я обращаюсь к вам, товарищи. Если они решат атаковать нас, мы будем готовы к этому.

Верховное командование армии решило, что два егерских полка будут прикрывать южный фланг «Лапландии». Сначала мы преобразуемся в боевую группу «Восток», а позднее становимся единственным арьергардом армии. Мы можем гордиться заданием, возложенным на нас. Кроме того, мы хорошо подготовлены. Горная артиллерия, зенитные орудия и тяжелые пулеметы — грозная сила. Мы хорошо знаем, что любая задержка, вызванная приказом или нашей личной небрежностью, может нам дорого обойтись. Я лично не допущу ничего подобного, это я вам твердо обещаю. Я намерен довести вас до дома целыми и невредимыми.

Я знаю, что могу положиться на вас, парни, на ваше мужество и упорство, на ваш опыт воинов, закаленных в боях на землях Карелии, на вашу доблесть и верность. Я знаю, что мы выполним поставленную перед нами задачу.

Он отсалютовал нам, и строй отозвался громкими одобрительными возгласами.

Когда Хансен ушел, роты заняли стойку «смирно» и построились в колонну по три, готовые по команде выступить в поход. Наконец приказ поступил, и мы двинулись вперед. Сзади следовали навьюченные мулы, на спинах которых висели корзины с боеприпасами и прочим снаряжением. Стало совсем темно. Тропа освещалась лишь полоской скудного лунного света. Начался долгий переход, каждый день и ночь которого не отличались от предыдущих. Впереди шли наши роты, за нами цепью двигались егери, за ними следовали мулы со своей тяжелой поклажей, затем обоз с телегами и повозками, за ним снова егери и так далее.

Прошел час, и я догнал Генриха, шагавшего впереди. Мы не виделись со дня моего возвращения из госпиталя, и я был рад возможности поговорить с ним. Мне хотелось узнать, что он думает по поводу напутствия, данного нам Хансеном.

— Мне кажется, что он все правильно сказал, пояснил, что ждет нас в будущем. Яркая речь. Что ты на это скажешь?

— Прекрасная речь, согласен, но что в ней яркого? Не знаю. Не разделяю твоего оптимизма. Ты вообще-то представляешь, сколько нам предстоит идти? Знаешь, сколько топать до этого морского порта? Восемьсот или девятьсот километров. Может, и вся тысяча, если нужно будет идти в обход. А как, ты думаешь, поведут себя финны? Ты согласен с батальонным?

— Откуда мне знать? Я думаю, что чем меньше они станут мешать нашему уходу, тем лучше будет для обеих сторон.

— Твои бы слова да Богу в уши. Ходят слухи, что финскими войсками теперь будут командовать русские комиссары. Представь себе, что будет, если финны под нажимом Советов применят к нам тактику окружения в условиях сложного ландшафта! Именно этого и ждут от них русские! Финны ведь знают эти края как свои пять пальцев.

Я оставил невысказанный вопрос товарища без ответа. Немного помолчав, Генрих заговорил снова.

— Скоро пойдет снег. И прежде чем мы успеем понять это, ударят сильные морозы. Скоро мы окажемся без крыши над головой. За целый день нам не встретится ни одна деревня, ни одна хижина, где можно было бы переночевать. Чем дальше мы будем двигаться на север, тем тяжелее будет наш путь. Нам не на что рассчитывать в этой глуши. А финны будут постоянно наступать нам на пятки.

— Да ладно, Генрих! Ты еще скажи, что они будут выскакивать из лесов и нападать на изможденные части армии «Лапландия», как кровожадные казаки на остатки наполеоновской армии, бежавшей из России зимой 1813 года! Я не верю, что нас ждет участь несчастных французов. Мы же не шайка беглых наемников, а дисциплинированная воинская часть с хорошим командиром и прекрасно вооруженная. Разница немалая, я бы сказал.

— Посмотрим. Хочу, чтобы ты оказался прав. Но ты ведь не станешь отрицать, что нас ждут серьезные испытания? И что будет, если мы, наконец, выйдем к берегу океана? В лучшем случае мы сможем сесть на борт какого-нибудь транспорта для перевозки войск. А что будет дальше? Я скажу тебе, что будет дальше. Нам придется пройти морем еще не одну тысячу километров, опасаясь встреч с британскими военными кораблями, которые подстерегают нас там, где мы этого меньше всего ожидаем. Есть и другой вариант — пробиваться на родину пешком, но об этом не стоит даже и думать. Это — чистое безумие в здешних природных условиях, среди тундры, фиордов и неприступных гор.

— Все верно, я восхищен твоим знанием географии. Если бы я не знал тебя, то, пожалуй, подумал, что ты бывал здесь и раньше.

— Здесь я, разумеется, никогда не был, — ответил мой товарищ, — но география была в школе моим самым любимым предметом.

— Интересно, что же будет дальше? — немного раздраженно произнес я.

— Я скажу тебе, что будет. Хансен обещал, что доведет нас до дома целыми и невредимыми. Давай пока опустим слова «целыми и невредимыми». Но каким будет наш «дом»? Я не удивлюсь, если как только мы доберемся до него, нас сразу же снова отправят на Восточный фронт. Или на Западный, если повезет.

Впрочем, если не случится ни того, ни другого, может выйти так, что мы окажемся в самой скверной ситуации — попадем домой, когда война закончится.

— Твой пессимизм граничит с упадническими настроениями, Генрих. Надеюсь, ты больше ни с кем не станешь делиться своими мыслями.

— Мой дорогой Иоганн, разумеется, я ни с кем не стану делиться ими. Но почему я должен держать тебя в неведении и молчать о том, что может случиться с нами и с нашей страной? Я тоже люблю Германию, но нужно трезво смотреть на вещи и быть готовым к самому скверному повороту событий. Так что я нисколько не подрываю боевой дух такими рассуждениями.

Мы обменялись понимающими взглядами. Генрих явно ожидал дальнейшего продолжения разговора, но я ничего больше не сказал, ограничившись коротким кивком. На этом наша беседа закончилась. Мы молча шагали по темной дороге. В размеренном ритме наших шагов и звуках, издаваемых вьючными животными, было что-то успокаивающее. Генрих преподал мне небольшой урок. Мне стало понятно, что человек он сильный и решительный, раньше я не всегда замечал в нем это. Я был не вполне уверен, что могу найти в себе те же качества.