"Танковые сражения войск СС" - читать интересную книгу автора (Фей Вилли)

Сражения с танковыми частями американской армии

В последние дни июля 1944 года бои у основания полуострова Котантен вступили в критическую фазу. Постоянные прорывы, окружения и выходы делали ситуацию совершенно невозможной для восприятия как боевыми частями, так и тылами. Крупномасштабные боевые действия все чаще сменялись отдельными стычками. Командиры отчаянно пытались сохранить контроль над своими частями и планомерно руководить их действиями, отступая на новые оборонительные рубежи и в районы сосредоточения. Эти дни показали выдающиеся примеры неудач и упорства, паники и верности долгу, самоотверженности и самоотдачи, надолго оставшиеся в памяти всех, кому довелось участвовать в этих событиях.

В этот полный драматизма период я командовал взводом 2-й роты танкового полка дивизии СС «Дас Райх». Мы вырвались из американского окружения после упорного ночного боя северо-западнее Перси и провели весь следующий день, блуждая между немецкими и американскими колоннами в районе между Вильдье и Ла-Э-Пенель. На следующую ночь мы наконец-то нашли командный пункт своего полка в районе Вильдье. Хотя командир полка Энзелинг пообещал дать нам отоспаться после двух суток боев, этого не произошло. Заправившись и приняв боекомплект, часа через три мы выступили к развилке дорог, чтобы прикрыть отступление. Проведя там два дня под сильным огнем артиллерии и ударами с воздуха, мы снова начали отступать на восток. Мы прошли Сан-Северский лес, и рано утром я снова получил приказ в одиночку отправиться на прикрытие очередной дороги. По имевшимся у меня сведениям, справа от нее должны были занимать позиции парашютисты, а слева — армейская часть из Вены, с которой я уже встречался накануне.

Я съехал с дороги вправо и занял хорошо укрытую позицию напротив довольно большой фермы, стоявшей по другую сторону от дороги. Без надлежащего укрытия легко было стать жертвой истребителей-бомбардировщиков, делавших передвижение машин в дневное время практически невозможным. Чуть позже подошли венцы — сильно потрепанный пехотный батальон. Мне с трудом удалось уговорить их занять позиции на местности, удобной для пехоты, метрах в 100–150 от фермы. Вскоре подошло подкрепление — вторая «пантера» под командованием нашего ротного, оберштурмфюрера Шломки. Мы вместе въехали в большой сад слева от фермы, в котором можно было легко укрыться. Я засел в правом переднем углу сада, почти у самой фермы, а оберштурмфюрер Шломка — метрах в сорока от меня, в левом углу сада. Дорога с моей позиции просматривалась на 200–300 метров. Примерно в 100 метрах от нас лежала грунтовая дорога, отходившая от шоссе под острым углом и проходившая рядом с садом.

Утром опустился туман, и видимость ухудшилась. Было почти невозможно разглядеть начало грунтовой дороги. Вдруг на дороге показался «шерман». Он ехал медленно; командир стоял, высунувшись в башенный люк. Мы поскорее развернули башню вручную. Поскольку двигатель не работал, воспользоваться гидравликой мы не могли. Мы выстрелили за мгновение до того, как танк скрылся за углом здания, но не попали. Тем временем мы спешно завели двигатель, дали задний ход и на максимальной скорости двинулись через выезд с фермы на шоссе, проходившее по довольно высокой насыпи. Во время этого маневра мы развернули башню на правый борт и въехали на насыпь так, чтобы левой гусеницей свернуть дерево, чтобы хоть как-то укрыться от остальных «шерманов». Несмотря на непроглядный туман, мы чувствовали, что они где-то рядом. Мы и не рассчитывали выехать на дорогу невредимыми, но все же нам это удалось.

Как только танк выравнялся, мы подбили «шерман», стоявший метрах в пятидесяти от нас. Его командир все еще выглядывал из люка, но так нас и не заметил. Танк получил попадание в двигатель и тут же загорелся. Потом мы резко развернули свой танк на дороге, поставили орудие прямо по курсу и, объехав крону сбитого нами дерева, двинулись в направлении остальных танков. Они по одному останавливались рядом с дорогой, чтобы выстрелить. Мы смогли различить только первые два метрах в 150 от нас и подожгли их, потратив на каждый по одному снаряду. Потом мы увидели солдат, бегавших среди танков, и мы уже были готовы открыть огонь, но тут я разглядел, что они подняли руки вверх, и приказал не стрелять. Я предположил, что это были американцы, сдающиеся нашим пехотинцам, окопавшимся примерно по этой линии слева от дороги. Позднее мы узнали, что это были наши солдаты, покинувшие свои позиции и сдавшиеся американцам, которые находились чуть дальше и затем тоже отступили. Я еще немного подождал справа от дороги, не возобновят ли американцы наступление. Вскоре прибыл командир нашего полка. Он проверят позиции машин танкового полка «Дас Райх». Разумеется, он был рад узнать о наших успехах.

Когда около полудня туман рассеялся и видимость снова стала приличной, я вернулся на прежнюю позицию возле фермы. Начался артобстрел. Вскоре он усилился и сосредоточился в основном на саду, где укрывались оба танка. На час или два я поменялся местами с наводчиком, ротенфюрером Майндлем родом из Судет. Сиденье наводчика было удобнее командирского, и на нем можно было относительно удобно вздремнуть, прислонившись головой к телескопическому прицелу. Мы все устали как собаки.

Едва мы поменялись местами обратно, как в поле зрения показался «шерман». Он свернул на грунтовую дорогу и на высокой скорости двинулся в нашу сторону, направив орудие на наш танк. Должно быть, американцы прекрасно знали наше положение. До тех пор мы привыкли, что американские танки шли на укрепленные позиции только после мощного удара с воздуха.

Поскольку активность истребителей-бомбардировщиков в нашем районе в тот день была всего лишь «обычной», стремительная атака стала для нас полной неожиданностью. То же касалось и второго танка. Ствол его орудия был повернут чуть удачнее, и он сразу же выстрелил, но не сумел остановить американца. С огромным трудом, стараясь действовать как можно быстрее, мы снова поворачивали вручную башню при неработающем двигателе, пытаясь прицелиться по «шерману». К счастью, наше орудие случайно оказалось на нужном углу возвышения, а навести его по горизонтали удалось довольно быстро, поскольку американец въехал в простреливаемый нами сектор на высокой скорости, двигаясь вдоль грунтовой дороги. «Шерману» пришлось немного опускать ствол, и мы смогли на мгновение опередить его. В тот миг, когда мы были готовы открыть огонь, мне показалось, что я смотрю прямо в ствол вражеской пушки. Танк немедленно вспыхнул, и едва не увенчавшаяся успехом стремительная атака, ставшая, наверное, самым смелым маневром американского танка из тех, которые мне довелось увидеть своими глазами за время войны, прервалась в сорока или пятидесяти метрах от нас. Командир танка едва успел выпрыгнуть и, насколько я мог судить, сумел выбраться из этой передряги невредимым. Артиллерийский обстрел, несколько стихший перед этой атакой, снова усилился, не оставляя времени задумываться об охватившем нас нервном напряжении. Жара в боевом отделении стала почти невыносимой. День выдался очень жарким, у нас не было ни еды, ни питья, а люки невозможно было открыть из-за непрекращающегося обстрела. Все мы были измотаны, и время от времени кто-то из нас начинал клевать носом, но только лишь для того, чтобы вдруг проснуться и, вздрогнув, удариться обо что-нибудь головой. Хуже всего — мы не могли больше наблюдать за тем, что творится снаружи. Осколки снарядов и пулеметные очереди привели в негодность все наблюдательные приборы командирской башенки. Время тянулось медленно. Мы чувствовали: что-то должно произойти, и это будет очень скоро. Нам было все равно, что ждет впереди. В таких ситуациях мы желали лишь одного: чтобы это произошло как можно скорее и мы могли сбросить скопившееся напряжение. Напряжение проявлялось буквально во всем: каждое движение, каждое слово товарищей вызывало раздражение, и сдерживать себя становилось все труднее. Время от времени по боевому отделению словно проносилась волна панического настроения: нам казалось, что мы заперты, наше положение — отчаянное и скоро нам наступит конец.

То у одного, то у другого вдруг возникало желание выбраться наружу и бежать. Можно было сойти с ума. Что еще хуже, приходилось вести борьбу с самим собой, когда накатывало безразличие, когда никому ни до чего не было дела, и мы просто молча сидели и ожидали развязки. Не скатиться в это состояние было невероятно сложно.

Только я снова задремал, как вдруг мы вернулись к реальности. По броне танка застучали пули крупнокалиберного пулемета. Мы услышали, как второй танк завел двигатель, потом почувствовали сильный удар. Мы подумали, что получили прямое попадание из мощного орудия. Я рискнул чуть приоткрыть люк и увидел, что второй наш танк на полной скорости несется к дороге, сворачивая на пути деревья. Одно из этих деревьев лежало на корме нашей машины — его-то удар мы и почувствовали.

Я подумал, что другой танк заметил вражеские танки на дороге и выехал из сада, чтобы атаковать их. Мы тут же запустили двигатель и поспешно последовали ему на помощь. Потом мы попали под плотный огонь пехотного оружия. Радиосвязи со вторым танком больше не было. Мы слышали их, но не могли разобрать ни слова. Антенна нашей радиостанции была отстрелена вместе с креплением.

Я понял, что мне нужно получше осмотреться, и распахнул люк, несмотря на то, что это было опасно для танка. Я следовал девизу «Сектор обстрела важнее, чем укрытие», а чтобы вести огонь, нужно было видеть, куда стреляешь. Мы выехали на дорогу и по инерции проскочили чуть ли не до противоположного кювета. Мы развернулись влево, сразу же выстрелили и мгновенно получили в ответ мощный удар — целую серию попаданий. Механик-водитель и наводчик закричали, что они больше ничего не видят. Тут я понял, что случилось. Американцы поступили очень разумно. Между двумя еще дымящимися танками, подбитыми по обе стороны от дороги, выстроилась целая колонна «шерманов».

Они выстроились так, что только ствол следующего танка торчал из-за башни машины, стоящей впереди, и вели огонь одновременно.

События этих нескольких минут прогнали прочь всякое чувство усталости, слабости и безнадежности. Жажда действия переполняла нас, словно наркотик.

Экипаж снова был спокоен и уверен в себе. Мы действовали, как хорошо смазанная машина. В такие моменты максимальной самоотдачи в людях проявлялись силы и способности, явно превосходившие их обычный уровень.

Я сразу же сообразил, что здесь мы больше ничего не добьемся, а если рискнем остановиться, то нас тут же сметут. Поэтому я быстро крикнул в переговорное устройство: «Идем под острым углом к левой стороне дороги, укрываемся за подбитым «шерманом» и ждем, пока американцы не двинутся друг за другом, чтобы достать нас. Башня будет все время направлена в сторону танков». Это означало, что механику-водителю, которому придется ехать вслепую, нужно будет ориентироваться по указаниям, передаваемым по внутренней связи, а наводчику, который также не видит, что делается снаружи, нужно будет поворачивать ствол вправо и влево, ориентируясь на хлопки по плечам. Все это происходило с молниеносной скоростью. Когда я во второй или в третий раз сказал «Влево!», мы получили новую порцию попаданий. В этот раз удары оказались еще сильнее. Сварные швы по обеим сторонам передней верхней плиты частично разошлись, и в боевое отделение стал пробиваться дневной свет. Мы упрямо продолжали наводить орудие и стрелять по танкам, но неизвестно, добились ли мы успеха.

Я приказал: «Прямо! Прямо!», но машина продолжала разворачиваться, пока не оказалась почти под прямым углом к дороге у левой обочины. Переговорное устройство отказало из-за сильного обстрела, и последняя команда, которую услышал механик-водитель, была «Влево!». Я понял, что это — конец. Тут же внутри танка раздался приглушенный взрыв, и я увидел, что заряжающий, штурмман Фэнрих из Дуйсбурга, объят пламенем. Казалось, будто на высокой ели горит множество бенгальских огней. Судя по всему, танк получил попадание и загорелся. Я успел крикнуть: «Покинуть машину!», выскочил из башенного люка и скатился в кювет. Перекувырнувшись, я на мгновение лег на спину, пока наводчик и заряжающий выпрыгивали из танка. Как ни удивительно, заряжающий был всего лишь ранен небольшим осколком в спину, и в этом месте его форма была лишь немного опалена, но на нем самом ожогов не было. Только теперь мы поняли, что нас подбили не танки, а выстрел из «базуки» с правой стороны от дороги, где местность была чуть повыше.

Потом мы поняли, что окружены американцами.

После того как башенный экипаж покинул танк, по машине начали бить пулеметы, и для механика-водителя и радиста открыть люки было бы чистой воды самоубийством. Штурмману Хайлю и ротенфюреру Пульму хватило выдержки еще ненадолго остаться в горящем танке, подвести его поближе к кювету и лишь потом одновременно распахнуть люки и выпрыгнуть. Лично я сомневаюсь, что сумел бы так поступить.

Совершенно невредимые, если не считать наводчика, мы лежали рядом с горящей машиной, думая только об одном — как бы поскорее убраться подальше от танка, пока он не взорвался. Однако стоило нам высунуть головы, как со всех сторон открыли огонь. Потом мы вспомнили о втором танке и обнаружили, что он стоит метрах в ста позади нас. С поврежденным орудием он был беззащитен против «шерманов» и держался за пределами их сектора обстрела. Но, несмотря на опасность, он все же нас не покинул и продолжал удерживать позицию, отгоняя от нас американцев огнем обоих пулеметов. Поняв, что происходит, мы собрали в кулак последние силы и бросились бежать к «пантере». Мы бежали сначала по дну кювета, потом по дороге, а танк, не переставая стрелять из пулеметов, медленно пятился назад, пока не нашел укрытие за небольшим пригорком.

Не попасть под очереди башенного пулемета оказалось не так уж и сложно, но нужно было обладать способностями акробата, чтобы быстро бежать, пригибаясь, и не угодить под курсовой пулемет радиста. Но когда речь идет о выживании и человек твердо намерен не погибать, в его усталом теле пробуждается такой запас сил, которого трудно ожидать в нормальных условиях. Мы добежали до танка оберштурмфюрера Шломки, бросились на землю и перевели дух. Со стороны нашего танка, уже полностью охваченного огнем, донеслось несколько взрывов. Но сама машина не взлетела на воздух, и, насколько мы могли видеть, башня оставалась на своем месте.

Второй танк остался на месте, продолжая наблюдать за дорогой, перегороженной нашим горящим танком.

Впятером мы отправились на командный пункт полка «Дер Фюрер», располагавшийся неподалеку. За несколько километров до него нам пришлось пересечь пригорок, на котором не было почти никаких укрытий. Там на нас набросилась группа истребителей-бомбардировщиков, судя по всему, возвращавшаяся с задания и искавшая случая, чтобы истратить оставшиеся боеприпасы. К счастью для нас, в поле, которое мы только что перешли, были вырыты узкие и глубокие канавы. Мы спрятались в этих канавах, и самолеты начали тренироваться в стрельбе по нам. Наверное, им это доставляло огромное удовольствие. Они пролетали вдоль канавы или под прямым углом к ней, разделившись на две группы, двигавшиеся навстречу друг другу, словно в воздушном цирке, а мы оказывались между ними. Пули попадали в стенки канавы прямо над нашими спинами; нас осыпало комьями земли и осколками керамических труб, лежавших вдоль канав. Это была настоящая пытка, почти непосильная для нервов. Два или три раза налеты на минуту прекращались, и мы думали, что успеем добежать до леса. Но каждый раз это была всего лишь уловка, и приходилось снова бросаться в канаву, когда вокруг нас снова начинали ложиться пули. Самолеты заходили на штурмовку так низко, что можно было попасть в них камнем. Это испытание завершилось только к концу дня. Один из наших крылатых «друзей» не успел уйти и получил попадание из 20-мм зенитки. Летчик выбросился с парашютом где-то недалеко от командного пункта «Дер Фюрера».

Вскоре мы подошли к КП, располагавшемуся недалеко от Мениль-Кленшана. Мы получили пайки и, немного передохнув, двинулись в расположение ремонтной роты. Через два или три дня мы получили новый, только что отремонтированный танк.

На этой машине, которая, как выяснилось вскоре после отъезда с ремонтной базы, была, к сожалению, не совсем готова к бою, мы отправились в район сосредоточения для контрудара на Мортен.

Вот мой рассказ о боях в Нормандии. Должен добавить лишь, что пережить войну из нашего экипажа довелось только мне и механику-водителю. Наводчик и заряжающий утонули, когда мы пытались вплавь пересечь Сену в Эльбефе.

Мы прорывались за Сену в составе боевой группы после окончания боев в Эльбефе, когда американцы уже заняли город. Оба наших товарища плохо плавали, а силы были уже на исходе.

Радист, позднее ставший наводчиком в моем экипаже, погиб незадолго до конца войны под огнем русской артиллерии, командуя последним уцелевшим танком 2-й роты танкового полка «Дас Райх» в Шпратцерне, что неподалеку от Санкт-Пельтена. Мы похоронили его на кладбище в Эр-лауфе.