Владимир Личутин — Раскол сознания

ФОТО В. АЛЕКСАНДРОВА

Пожалуй, Владимир Бондаренко — один из немногих, кто способен нарисовать объёмную картину современной литературы, а прочие критики лишь огрызают углы, разглядывая фасеточным зрением частности процесса — те, что ближе их душе, уму и сердцу, собственной этике и эстетике. Но не пытаются вникнуть объективно, отринув личностное, ибо для этого обычно не хватает усидчивости, страсти, нацеленности, любви к книге, восхищения перед нею, как перед божественной тайной, не хватает духа и добросердности к автору.

Да и Бондаренко, которым я не перестаю восхищаться, удивляться его работоспособности, пылкости ума (что ему частенько и мешает), сердечной ровности к самовлюбленным литераторам, уважливости к этой редкой работе, пониманию её смысла и назначения, — и вот даже он нынче, может, по усталости и раздражению от частых хворей, грозящей старости, уже не столько держит в горсти русское сочинительство, но пытается по примеру "рапповской субкультуры" исполосовать его, разрезать на доли. (Так в двадцать четвёртом на специальной германской машине немецким профессором был иссечён на ломти мозг В.И. Ленина, чтобы выяснить происхождение гениальности вождя.) Но мозг-то можно распилить на ломти и подсчитать в извилинах число "колбочек", но литература, как национальное бытие (иль существенная часть его), увы, на эту резекцию не поддаётся; ибо, несмотря на признание книги как рыночного товара (нынешняя идеология капиталиста), она, как никакой другой товар, не поддаётся однозначной оценке, но имеет и двойное, и тройное скрытое свойство, не поддающееся анализу эскулапа и его скальпелю, как духовная составляющая, что не имеет веса, цвета и запаха. Как нельзя поставить на полку совесть, любовь к отечеству, стыдливость, порядочность, поклон Богу и вообще Любовь, — это духовное основание человеческой сердцевины.

Попытка "периодизации" литературы была и раньше (XIX век), но с целью проследить духовные искания русских беллетристов и влияние их на государство. Правда, если "головы смотрели в разные стороны, то сердце их было одно". Таков и герб России. Отсюда, из исторических предпосылок, несмотря на единое сердце, раздвоенность интеллигенции, её невыносимое "косоглазие", отчаянность её судьбы, которую сами себе и устроили, её грядущих стенаний и плачей. Всё-таки куда лучше, если голова одна и смотрит лишь в домашнюю сторону и надзирает за народишком, готовым всегда удариться в крайность.

Но не было "периодизации", атомизации самих писателей; они шли чередою, колонною, уходили вперёд за горизонт, а следом на ту тропу вступали другие, новый подрост, и цепь русских духовников была единой, куда нельзя просунуть то самое острие скальпеля. И лишь после революции, чтобы лишить нацию исторических и культурных скреп, новопередельцы призвали сбросить классиков с корабля современности.

В чём путаница Бондаренко? Он пишет: "На смену Александру Пушкину и Льву Толстому, как бы гениальны они ни были, приходили новые русские гении… Как бы ни были велики и знамениты Валентин Распутин, Василий Белов,.. но уже в силу своего возраста эти живые классики ушли из сегодняшнего развивающегося литературного процесса. Они — наши знамёна, наши памятники…" ("Крах патриотики", "Завтра" — №51).

Дорогой Бондаренко, знамёна, которые ты имеешь в виду, не ветшают, — это тебе не лоскут материи; а чтобы писатель превратился в памятник, миф, надобны тысячелетия. А что не ветшает, не киснет и не гниёт — то всегда в пользе и постоянном обиходе и никуда не девается, не выпадает из литературного процесса (но можно утратить по нерадению). Даже Гомер — не памятник, и писания его — сущая правда, а не легенда. Пушкин и Толстой, как бы ни ваяли из мрамора их образы, — "живее всех живых". Если Пушкин — "наше всё", значит, он частица нашей неиссекновенной духовной плоти, которую нельзя выставить на погребицу для остужания, он постоянно формирует наше сознание, не выпадая из народа. Даже одна фамилия "Пушкин" — удивительно гипнотический "архетип", невольно влияющий на наше сознание, а значит, и на осознание нации. В этом и удивительная сущность литературы, что её звезды не гаснут, не удаляются в небесное пространство, чтобы там тихо умирать, превращаясь в туманность, уже не влекущую к этическим и эстетическим переживаниям. Без этих духовных величин, размыкающих темь, народу не живать до скончания века, как бы ни пытались негодующие "кобыльники" и "чужебесы" истереть их из нашего сознания. Движение духа — это не смена машин от старых систем к новейшим, работающих, увы, на плоть, на разжижение человечества, ведущих его на убой; национальный дух не терпит ни подмены другим (современным?), ни омоложения, ни развития, ни чипсов в его глубинные структуры. Национальный дух, подкреплённый православием и всей великой предысторией его, покоится на тысячелетнем народном опыте самосохранения, и он чужд всяким новинам, подменам, нашему нетерпению до перемен. Дух стоит на догмате, как земля-мать зиждется в безмерном океане на трёх бессмертных китах. И великий писатель уже замешан в национальном каравае, в каждой волоти его, давая нам силу.

Периодизация (искусственная) нужна лишь для того, чтобы подчеркнуть непрерывность литературного процесса, в котором участвуют, незримо для нас, все, даже самые малые талантом; их крупицы чувств слились с океаном русских переживаний и присутствуют в том самом едином "национальном каравае". Ибо все писатели (от Бога) выполняют одну задачу устроения души, они в одном духе, в одном "большом полку" против стяжателей, национального одичания и дремучего невежества.

А по Бондаренке получается, что предыдущие классики сошли по невостребованности на глухом полустанке, им не надо еды-питья, они не боятся бесславия, одиночества, забытья, не хлопают себя от таёжной стужи по костомашкам, а вот нынешние, кто вскочил на подножку, уселись в литерный поезд да и помчались лихо навстречу будущему, — те с нами, дышат одним воздухом, а, значит, нам в помощь. Нет, Володя, все в одном русском поезде, и все в вагонах по заслугам соработников, и никого из вагонов "СВ" не выселить на глухом полустанке, как бы то ни хотелось честолюбивой молодяжке. И потому русская литература не умирала и не умрёт, потому что она в дружине под единым стягом. А каждому времени — по чину и доблести его, и на каждое русское десятилетие можно сыскать с десяток удивительных по мирочувствованию художников: от Шолохова до Алексея Толстого, от Шишкина и Чапыгина до Булгакова, от Платонова до Шмелёва. И не случайно этот синодик имён вдруг выпал из ума Бондаренко. И в том поезде не только Юрий Казаков с Георгием Семёновым, Евгений Носов с Александром Панариным и Вадимом Кожиновым, но и Юрий Поляков, и Алексей Варламов, Олег Павлов и Михаил Попов, Александр Трапезников и Михаил Попов из Архангельска.

Почему я так подробно разбираю эскападу Владимира Бондаренко? Да потому, что это — невольная вешка в разброде и хаосе, где заблудилась современная литература и пошла в россыпь. Каждое колено Ноево вдруг решило брести в пурге своей дорогою, и вот заблудились и запричитывали, взывая о помощи, и завспоминали недавнее прошлое. Кинутся, бедные, на вешку Бондаренко, а там тоже тупик и непроглядь. Если попадутся навстречу иные, заблудившиеся, потерянные иль отставшие, то им не станет руки помощи — такое отчуждение и немирие на литературных путях.

"Они" — супротивники, пишут, а мы не читаем. Потому что они "не наши", в другом лагере, за крепостной стеною. ("Они" — либералы, чужебесы, западники, русофилы, антисемиты, красно-коричневые, русофобы, иудеи, "толстопятая деревня", без Бога в душе и т.д.) Это клеймо каторжанца, опечатанного, зачурованного, отверженного, изгнанного "из своих". "Не наш!" — никаких обьяснений. Совестливый из другого лагеря при встрече ино и опустит глаза, чтобы случайно не обронить жалостливое, приветное слово: вдруг услышат свои и устроят выволочку. Он, может, и прочитал твою книгу, но не откроет рта, промолчит, чтобы не выдать своего мнения и случайно не войти в дружественную спайку.

Для литературы — это беда, это проказа, это хуже чумы и холеры. И не надо никаких новых "литерных" вагонов с коньяками, ибо туда заскочат и займут все места самые ушлые.

И писатели невольно устраиваются по скопке, по спайке, сбиваются в свою семью, якобы чтобы не войти в общее единомыслие — бешеный враг "свободы". Так размышляет либеральная стая, сама себе цензура, переграда всякому вольному духу, ибо либерал по устройству своему — первый враг воли (он не знает её истинной цены), но друг права для себя, узаконенной свободы для себя как человека мира; он словно бы уже родился юристом, пройдохой, ибо в каждой статье закона сыщет прорешку себе, прогрызёт норку и удобно устроится в ней. Вопя со всех площадей о свободе слова, он — первый враг этой свободы, ведь не будет простору творить всякие козни ближнему и на этом устраивать свой гешефт; стоя торчком посреди бурного течения, он даже из этого неудобного положения всегда готов сыскать выгоды, но вдруг, не найдя её, промахнувшись, начинает вопить на весь белый свет: "Держи вора!", скоро отыскивая виноватого, но не видя вины на себе.

Либеральные журналы ("Новый мир", "Дружба народов", "Знамя" и т.д.) варятся на своей кухне, в ней спёртый воздух — но свой; застарелая грязь — но своя; вязкие, как вата, пустые разговоры — но в междусобойчике; там ткётся паутина серости и тоски, в которой сдохнет даже ретивая осенняя муха. А им — привычно: не надо прятать в себе дурное, таиться, притворяться, лгать...

Полностью — в газете «День литературы», 2011, №2

17 февраля в 18.30

в Малом зале Центральном доме литераторов

(Москва, Б.Никитская ул., 53)

состоится

ЮБИЛЕЙНЫЙ ТВОРЧЕСКИЙ ВЕЧЕР ВЛАДИМИРА БОНДАРЕНКО.

Презентация новой книги «Русский вызов».

Вход свободный.