"Бегущая под дождем" - читать интересную книгу автора (Чупринский Анатолий Анатольевич)

5

Какими должны быть зубы у эстрадной звезды? Имеется в виду, улыбка. Нет вопроса. Ослепительной. Чтоб бросалась в глаза и запоминалась на всю оставшуюся жизнь. Чтоб от уха до уха. При наличии соответствующего чувственного рта, разумеется. И ровного ряда ослепительных белых кораллов. Чтоб все тридцать два — как один. Можно даже больше. Тридцать четыре или тридцать шесть. Ходят упорные слухи, у звезд Голливуда на сегодняшний день это самый всхлип. Полный рот, тридцать шесть штук, искусственных белых зубов. Можно и еще больше. Чем больше, тем лучше. Впрочем, Америка, как известно, нам не указ. Сами с усами. Нам и тридцати двух за глаза хватит. Лишь бы были здоровенькими. И желательно ровными.

Если откровенно, Наде ни одна из современных эстрадных певиц категорически не нравилась. Ни одной не хотелось подражать, быть даже внешне похожей и все такое. И дело было, конечно, не только в зубах. Например, Валерий Леонтьев почему-то волновал. Хотя зубы у него явно оставляют желать лучшего. В его слегка отстраненной манере исполнения Наде чудились отзвуки средневековых турниров, образы рыцарей на лошадях с головы до ног в железных доспехах, загадочные замы под вуалями в длинных до пят платьях. Прекрасный загадочный далекий мир благородных мужчин и верных отважных преданных женщин. И зубы тут абсолютно ни при чем.

У девушки Нади из-под Волоколамска у самой с зубами была «напряженка». А без хороших зубов вылезать на сцену, все равно что пытаться взлететь с одним крылом. Это вам любой вахтер растолкует как бином Ньютона.

Самый востребованный в артистической среде стоматолог Ефим Жигора пребывал в мрачном расположении духа. Об этом никто даже не догадывался. Ни медсестры, которых в его маленьком кабинете кучковалось сразу три, (поскольку Ефим был многостаночником и обслуживал сходу двоих-троих), ни многочисленные посетители, терпеливо ожидавшие своей очереди в тесном коридоре невзрачной районной поликлиники. Внешне в жизни Жигоры все обстояло более чем. Коллеги люто завидовали. В самом деле, иномарка «Ауди» предпоследнего года выпуска, прекрасная квартира на Цветном бульваре, загородный дом в Подлипках, жена, двое детей, счета в двух банках, скромная молоденькая любовница. Живи, да радуйся. Но именно ее-то, этой самой радости жизни и не было. Улетучилось куда-то радость от собственной удачливости, от самодостаточности, как любят выражаться на телевидении.

Нет, Ефим Жигора вида не подавал, что на душе у него сгребется целая стая озверевших дворовых кошек. Не расслаблялся. Надо было соответствовать имиджу. И Жигора старался, изо всей мочи соответствовал. Ведь он был даже внешне похож на певца Джо Кокера. Вот и старался. Во всю демонстрировал окружающим свою фантастическую энергию и жизнелюбие. Посещал самые модные тусовки, благо приглашений было хоть отбавляй, театральные премьеры и просто любые художественные акции. Был всегда в курсе всех новостей, событий и сплетен.

— Великий и ужасный Жигора! — умилялись женщины. Поголовно.

— Ефим — это праздник, который всегда! — ухмылялись мужчины.

Одни лечили у него детей и лечились сами, другие просто знали как обязательного участника юбилеев и бесконечных презентаций. Ни одно мало-мальски значимое событие в Москве не обходилось без Ефима Жигоры. Пригласить популярного стоматолога к себе на день рождения в загородный дом считали за честь даже иные помощники депутатов государственной Думы.

Жигора знал всех. Все знали Жигору. Но счастья не было.

Так было до того момента, когда дверь в его кабинет не распахнулась и на пороге не появились две девушки. Одна так себе, ничего особенного. Лицо, вроде, знакомое, где-то видел. Кажется, одна из бывших пациенток подмосковного разлива. Вторая совсем девочка, почти ребенок. Вся рыжая, в веснушках. Как подсолнух.

— Здравствуйте, великий и ужасный Жигора! Мы к вам с поклоном! — сказала та, что была постарше. — Выручайте, дорогой вы наш! Золотых рук мастер!

— Скорее золотых зубов! — пробормотал Жигора, не отрывая глаз от рыжей девчонки. Было в ней что-то эдакое, диковатое и завораживающее.

Само собой на любого неподготовленного мужчину Надя производила эдакое… стрессовое впечатление. Она, как бы, аккумулировала в себе все тайные мечтания, сны и фантазии замордованного ритмами мегаполиса среднестатистического москвича. Ее огромные глазищи так и манили в дали светлые. Казалось, в них можно без труда прочесть призыв. Все еще возможно, все достижимо, ты еще ого-го! еще не вся черемуха в окошко брошена. И все такое, в том же духе.

— Здравствуйте! — поздоровалась девчонка, держа руки за спиной.

— Красавицы мои! Какие люди! Одни, без охраны! — встряхнувшись, обаятельно улыбаясь, мгновенно среагировал Жигора. Хотя так и не вспомнил, кто такая и откуда старшая из них. Если бы взглянул в рот, тут же бы вспомнил. Большинство пациентов он помнил исключительно по полости рта. Кстати, «красавицами» Ефим щедро награждал всех посетительниц без разбора. Никакой дискриминации. Вне зависимости от возраста, живого веса и положения в обществе. За что его и обожали эти самые представительницы прекрасной половины человечества.

— Красавицы мои! — пел Жигора, поднимаясь из-за стола, хотя смотрел при этом только на младшую. Пристально и оценивающе.

«Бесаме-е, бесаме-е мучо-о-о!» — загудело у него в голове. Что неудивительно. Ведь слова этой некогда популярной во всем мире песенки написала такая же четырнадцатилетняя особа. Только жившая в другое время, на другом континенте.

— Здравствуйте! — строго повторила младшая.

В это мгновение Жигоре захотелось схватить эту рыжую девчонку за руку, выбежать из тесного кабинета и… побежать с ней по пустынному песчаному пляжу, чтоб упругий речной воздух бил им в лица, свистел в ушах и лохматил им волосы. А она чтоб смеялась. Беспричинно, беззаботно, весело! Просто так! От молодости и здоровья. Чтоб они бежали, бежали, заглядывая друг другу в глаза и все громче смеялись.

«Я готов целовать пе-есок! По которому ты ходила-а!».

Они мчались бы и только ветер гудел бы в ушах. Только гулко стучали бы пятки по плотному, как городской асфальт песку туда, где река делает плавный поворот и под кронами раскидистых деревьев уже дожидается сооруженный его умелыми руками шалаш. А перед ним на затухающем костре в котелке бурлит ошеломительного вкуса уха.

«Милая моя! Солнышко лесное!».

Они будут по очереди зачерпывать ложками прямо из котелка уху и осторожно, ощущая зубами непривычную твердь деревянных ложек, жадно глотать, как первобытные люди куски белой рыбы. Их зубы будет ломить… Зубы, зубы!

Жигора встряхнулся. И незаметно провел языком по своим собственным зубам. Как и многие стоматологи, Ефим наплевательски относился к своим персональным зубам. Все откладывал визит к своему другу, с которым когда-то вместе грызли буквари в первом медицинском. Сапожник, как известно, всегда без сапог. А ни у одного приличного писателя никогда не найдется в кармане и завалящего карандаша. Не говоря уж о шариковых или перьевых ручках. Се ля ви!

— Жигора! Миленький! Выручай! — донесся до его ушей голос той, что постарше.

Она решительно подталкивала вперед рыжую девчонку.

— Так, красавица! Прошу на трон!

Жигора широким жестом, вежливо и уважительно, пригласил Надю в кресло. Начал перекладывать на стеклянном столике свои никелированные предметы из арсенала средневековой инквизиции.

Надя, тяжело вздохнув, уселась в полу-кресло полу-кровать. Она с детства панически боялась стоматологов и мышей. Стоматологов больше.

Две безмолвные помощницы, (за все время пребывания Нади и Натальи в кабинете они не произнесли ни звука!), моментально укутали Надю какой-то шелковистой тканью зеленого цвета и подвязали под подбородок слюнявчик, как грудному младенцу.

— Откроем ротик, красавица! — журчал над ней Жигора. Как сытый кот.

— Так, так, так… Все ясно. Что будем делать? — не оборачиваясь через плечо спросил он Наталью, сидевшую на стуле возле двери.

— Голливудскую улыбку! — ответила Наталья.

— Легко! — кивнул Жигора. И улыбнулся Наде.

Лучше бы он этого не делал. Не улыбался. У него самого зубы были сплошь кривыми и желтыми, как клыки у моржа. Лучшей антирекламы не придумаешь.

Надя набрала в легкие побольше воздуха и зажмурила глаза. Будь что будет. Раз надо, придется потерпеть.

— Поставим пару коронок, — журчал Жигора, — Сделаем три пломбы. Тут и вот тут. Может быть, придется месяц другой поносить пружину.

Надя молчала. Терпела и молчала. С открытым ртом не много возразишь.

— Ничего сверхсложного! — весело заключил Жигора. — Все в наших руках.

— Все? — враждебно спросила Надя.

И сплюнула в специальную плевательницу.

— Песенка такая есть, слышала? «Все в твоих руках! И даже я!». На сегодня все.

Надя моментально вскочила с кресла и отошла от него подальше. К окну.

— Надя! Выйди, подожди меня в коридоре, — строго сказала старшая.

Надя презрительно фыркнула, бросила яростный взгляд на подругу и медленно вышла из кабинета.

Она терпеть не могла когда ей указывают. Выйди, подожди, помолчи и все такое. Но приходилось терпеть.

— Погоди, Наташенька! — раздраженно шептала Надя, спускаясь по лестнице.

— Скоро все это кончится. Мне осталось потерпеть совсем немного. После первого же успеха на сцене у нас состоится серьезный разговор. Очень серьезный. Мы расставим все по своим местам. Раз и навсегда.

Надя спустилась по обшарпанной лестнице, толкнула скрипучую дверь и вышла во двор поликлиники. Здесь можно спокойно посидеть на скамеечке. В тени под деревьями. Вокруг ни души. Только озабоченные голуби с шумом и хлопаньем крыльев штурмовали мусорные баки в углу двора.

Вчера в ее жизни свершилось то, о чем каждая женщина помнит всю жизнь.

— Жигора! Миленький, помоги!

Наталья пересела на другой стул поближе к столу, закинула ногу на ногу так, чтоб он мог максимально лицезреть ее достоинства и начала откровенно канючить. Всем друзьям и знакомым было доподлинно известно, у Жигоры можно выпростить что угодно. Главное, давить на жалость, на сострадание и сочувствие.

У Жигоры женский характер. Он и сам неоднократно объявлял, что если бы был женщиной, кончил бы на панели. Он не умел сказать «Нет!».

— У тебя друзей пол-Москвы!

— Что достать?

— Надо устроить девочку на эстраду. Петь, — пожав плечами, так, словно речь шла о сущей безделице, сказала Наталья.

— Легко!

— Это серьезно. Это очень серьезно! — даже зачем-то понизив голос, продолжала напирать Наталья. — У нее талант. Без дураков.

— Прости, я запамятовал. Ты ей кто? Сестра?

— И сестра, и мать, и подруга и поклонница. Все сразу. Не в этом дело. Я ничуть не преувеличиваю. У девчонки талант.

— Ну, если так… — нахмурившись, протянул Ефим. — Какое-какие связи есть, конечно. Меня многие знают.

— Для начала сойдет любой вокально-инструментальный ансамбль. Но солисткой.

— Замашки у тебя, девушка… — усмехнулся Жигора и слегка передразнил, — Любой инструментальный… Знаешь, какая у них там конкуренция? За место солистки идет всегда борьба без всяких правил. Только кости соперниц хрустят на зубах. В шоу бизнесе ведь огромные деньги вращаются…

— Денег у нас нет! — жестко сказала Наталья. — У нас только талант.

— Что же мне с вами делать, девочки? — задумчиво протянул Жигора. — Талант, говоришь? У нее хоть голос-то есть?

— Еще какой! — взвилась Наталья. — Эдит Пиаф и Жанна Агузарова в одном флаконе!

— Я в этой эстраде, честно говоря, мало что поминаю… — улыбнулся Жигора. — Со слухом у меня… не очень. Медведь в детстве на ухо наступил. Но слушать хорошую музыку люблю.

— Поможешь?

Наталья затаила дыхание. И придала своему лицу максимально страдальческое выражение. На иных мужчин это действовало безотказно.

— Устроить просмотр можно. Это без проблем.

— Нужно, чтоб с гарантией!

— Не дави на меня, красавица! Гарантию дают только на кладбище. В наше время, сама знаешь, все решают деньги. Поскольку у вас их нет… Ладно, попробую, но ничего не обещаю. Говоришь, талант?

Наталья многозначительно кивнула. И даже зачем-то оглянулась на дверь. Она давно освоила этот прием. Надо сделать собеседника своим сообщником. Желательно, с налетом некой таинственности. Намекнуть на некую тайну, в которую не каждый может быть посвящен. Это всегда действует завораживающе.

— Что мне за это будет? — прищурившись, спросил Жигора.

— Все! — со значением ответила Наталья.

Предыдущей ночью Леонид по привычке низко склонившись над столом сосредоточенно писал. Последние две недели он работал именно ночами. Утром и днем почему-то не приходило то странное волнение, состояние необычного, даже какого-то болезненного возбуждения, которое и толкало его всегда к столу. Обычно черновик он писал от руки. На оборотной стороне старых рукописей. Черкал, дописывал, вычеркивал и только потом переносил на машинку.

С каждым днем роман давался все труднее и труднее. Обычно бывало наоборот. Перевалив через «экватор», повести и рассказы писались, как бы, сами собой. Успевай записывай. Теперь же… Хотя общие контуры сюжета уже сложились довольно четко, слишком многое еще было в тумане, приблизительно. Именно этого он терпеть не мог. Ни в рукописях друзей, ни в своих собственных. Потому всегда, в каждой фразе, в каждом абзаце добивался предельной ясности, четкости и точности.

«Туманно выражают то, что туманно себе представляют!» — не раз заявлял он своим коллегам, друзьям-приятелям, отбивая обвинения в подражании прозаикам-примитивистам. Эту фразу он вполне мог взять своим девизом. И даже начертать ее углем на обоях прямо над письменным столом.

За темным окном монотонно шумел дождь. Унылый и какой-то угрюмый. Леонид, прикрыв глаза, покачивался из стороны в сторону, пытаясь ухватить одному ему ведомый ритм фразы. Казалось, вот-вот… сейчас, она опять вспыхнет в мозгу… ведь только что…

Выбил его из этого сомнамбулического состояния оглушительный дробный стук по стеклу окна. Хотя, никаким «оглушительным» он не был. Просто неожиданным. Леонид вздрогнул, открыл глаза и, щурясь, начал вглядываться в темноту. Потом поднялся со стула, подошел к окну и, загородив ладонью, лицо от света настольной лампы, прислонился лбом к стеклу.

На улице прямо под окном между кустами темнела какая-то фигура.

Как и каждая творческая натура, Леонид терпеть не мог когда его отрывали от работы. Убить был готов любого! Он со злостью поднял нижний шпингалет на раме и одним движением распахнул окно.

Ночь брызнула в лицо каплями дождя.

Под окном стояла насквозь промокшая Надя. Она прижимала к груди руки со стиснутыми кулачками и, как собака встряхивала головой, пытаясь избавиться от струй дождя. Леонид перегнулся через подоконник, всматриваясь в ее лицо.

— Я к тебе… — прохрипела она. — В гости. Можно?

Он тут же протянул ей свои руки, она с готовностью ухватилась за них. Леонид одним движением оторвал ее от земли и она мгновенно оказалась сидящей на коленях у него на подоконнике. Он схватил ее за ремень джинсов, притянул к себе и решительно втащил в комнату. Так же закрыл окно. И задернул плотные портьеры.

Надя стояла посреди комнаты. По-прежнему, прижав к груди руки со стиснутыми кулачками. С ее одежды, кофты и джинсов на пол уже натекла приличная лужа.

— Как все нормальные люди через дверь ты не можешь? — вполголоса спросил он.

И раздраженно добавил:

— Чего проще. Вошла в подъезд, подошла к двери, нажала на кнопку звонка.

— Не хотела соседей будить, — прошептала Надя. — Зачем тебе неприятности?

— Где наше знаменитое «Отвали!»?

— Отвали! — послушно выдавила из себя Надя. Как-то без энтузиазма, без куража.

— Вытирай теперь за тобой! — недовольно пробурчал Леонид.

Он достал из скрипучего платяного шкафа большое махровое полотенце, перекинул его через плечо и, схватив Надю за руку, решительно потащил ее через темный узкий коридор прямиком в ванную.

Газовая колонка конца шестидесятых безусловно гениальное изобретение человечества. Открутил кран, полилась холодная вода. Чиркнул спичкой, потянул на себя рычажок и готово дело. Тут же польется из крана горячая. Плещись в свое удовольствие. Можешь даже заплыв кролем или брасом устроить, если размеры ванной позволяют. Регулировать силу струи и температуру воды проще простого. Манипулируй рычагом горелки и дело в шляпе.

— Раздевайся! — не оборачиваясь, приказал Чуприн.

Надя послушно начала стаскивать через голову насквозь промокший свитер. Не без трудностей, но все-таки справилась с этим нелегким занятием. Чуприн даже не смотрел в ее сторону. Подставив под струю воды указательный палец, регулировал напор воды и ее температуру.

— Совсем раздеваться? — спросила Надя.

— Будешь принимать душ в джинсах? — в свою очередь поинтересовался он.

Оба уже разговаривали почти в полный голос. У газовой колонки образца конца шестидесятых есть еще одно неоспоримое преимущество. В процессе работы она гудит, как набирающий силу двигатель небольшого самолета «Кукурузник». Можно не опасаться, что какая-то там глуховатая соседка что-то услышит. Ничего она не услышит. Даже если приникнет ухом к стенке.

— Тебе необходима горячая ванна. Иначе простудишься. Заболеешь и умрешь.

— Бедная я, бедная! — хихикнула Надя.

Она стояла, прислонившись спиной к холодной кафельной стене ванной. В лифчике и джинсах. И по-прежнему дрожала. Как осиновый лист на осеннем ветру. Или точнее, как домашняя собачонка, напуганная приближением грозы.

— Раздевайся, я не смотрю, — повторил Леонид.

— И напрасно! — ответила Надя.

Леонид взял в руки пластмассовую пробку на цепочке и тщательно заткнул ею дырку в ванне. Надя начала стаскивать с себя прилипшие мокрые джинсы. Кроссовки она успела скинуть еще в комнате. Облокотившись спиной о холодную кафельную стену, она довольно удачно вынула из джинсов одну ногу. Со второй дело обстояло значительно сложнее. Стоя на левой ноге, Надя начала стягивать с правой вторую штанину. Как кожуру с молочной сардельки фабрики «Миком». Тут определенный навык иметь надо. В какой-то момент Надя потеряла равновесие, покачнулась и, вскрикнув, ткнулась лицом в спину Леонида.

Чуприн вздрогнул, медленно повернувшись, взял ее за плечи, слегка встряхнул и поставил в строго вертикальное положение.

— Мочалка на полке. Мыло там же. Потом вот… — кивнул он в сторону вешалки, — наденешь мою байковую рубашку. Она чистая и очень теплая, — хмуро добавил он.

— Не сомневаюсь, — поддержала его Надя.

— Я пошел. Запрись на крючок. Мало ли…

— Действительно! — согласилась Надя. — Вдруг какой злой разбойник Бармалей вломится без стука. Или соседка.

— Ладно. Давай! — вполголоса закончил Леонид.

И он решительно вышел из ванной. И плотно прикрыл за собой дверь.

Надя вернулась в комнату через полчаса. Чуприн лежал под одеялом и при резким свете настольной лампы, повернутой от стола к изголовью тахты, сосредоточенно читал объемистую книгу. Что-то о древнем Египте.

— Ложись! И спи! — не поднимая головы, приказал он.

У противоположной стены уже стояла аккуратно застеленная, с матрасом, простыней, подушкой и байковым одеялом, (все как в лучших домах!), раскладушка.

Надя бесшумно на цыпочках подошла к раскладушке, так же бесшумно, (ни одна пружинка не скрипнула!), юркнула под одеяло.

За окном по-прежнему лил унылый дождь. На всю ночь затеялся, не иначе.

— Поговорим о чем-нибудь? — спросила она через некоторое время.

— Закрой глаза и спи!

— Нам воспитательница на ночь всегда сказки рассказывала, — нейтральным тоном сказала Надя.

— Какая еще воспитательница?

— Я одно время проживала в заграничном пансионе, — вздохнула Надя. — Для детей дипломатических работников. Там воспитательница была.

Леонид ничего не ответил. Только резко перевернул очередную страницу. Но читать в подобной обстановке он не мог. Не мог сосредоточиться. Потому уже через минуту отложил книгу и, протянув руку к настольной лампе, щелкнул выключателем.

— Спокойной ночи! — сказал он уже в полной темноте.

— Не уверена! — нагло ответила Надя.

Чуприн уже начал задремывать, когда почувствовал, (именно, почувствовал! В темноте ни черта видно не было! И он пропустил момент, когда Надя бесшумно поднялась с раскладушки и присела на край его кровати!), что она совсем рядом.

Он услышал только ее прерывистое дыхание. И шепот:

— Леня! Ты не спишь? Мне холодно! Согрей меня, пожалуйста!

Леонид Чуприн не был «железным Феликсом». Любой на его месте поступил бы точно так. Он чуть отодвинулся к стене. И она мгновенно оказалась у него под одеялом. И мгновенно начала осыпать его лицо неумелыми короткими поцелуями.

— Я о тебе мечтала всю жизнь! Ты — мой мужчина!

«Будь все проклято!» — подумал Чуприн. И больше он ни о чем подумать не успел.

Ох, как жалобно скрипела всеми пружинами и стонала на разные голоса тонкими брусками перекладин старенькая тахта! И в страшном сне не могла она, смастеренная и собранная умелыми руками бригады № 2 на мебельной фабрике № 3 в 1978 году от Рождества Христова, представить, что в конце ее многотрудной, полной переездов и бестолковых перестановок, жизни ей предстоит еще подобное нелегкое испытание. На ее месте любой бы кожаный массивный диван представительского типа не выдержал бы, дрогнул. И рассыпался бы на части. А она стойко терпела.

Скрипела, трещала и жалобно взвизгивала. И в этих звуках лейтмотивом звучала только одна мольба: «Не мучайте меня, изверги! Я не могу больше!». Если бы она умела, то заорала бы во всю мощь пронзительным голосом примадонны российской эстрады Аллы Пугачевой, «Эй вы, там-м, наверху! Я больше не могу терпеть!!!». Но само собой разговаривать бедная тахта не умела. Тем более кричать голосом Пугачевой. Оставалось одно. Терпеть и ждать. Когда это сумасшествие закончится.

Но этим двоим, голым и бесстыдным в своей страсти, было абсолютно наплевать на все мольбы, просьбы и увещевания какого-то там неодушевленного предмета. Они были заняты исключительно друг другом. Точнее, их вовсе не было в этой тесной комнатушке. В эти мгновения они, то взлетали высоко-высоко, над горными кряжами и зелеными долинами, то в следующий миг летели в черную пропасть. Чтоб еще через миг опять взлететь на недосягаемые высоты. Туда, туда, выше облаков, выше самого неба!

Все кончается в этой жизни. Даже безумные порывы внезапной страсти.

Чуприн лежал на спине и согнутой в локте рукой закрывал лицо. Он ощущал себя полнейшим ничтожеством.

«Подлая тварь! Ведь ты догадывался, подозревал, что она еще девочка! Совсем ребенок! Подлая эгоистическая тварь!».

В комнате было совсем темно. Только по потолку в отблесках света из окон соседнего дома напротив едва заметно шевелились причудливые тени от ветвей деревьев.

— Я люблю тебя! С первого взгляда! А ты?

Леонид Чуприн молчал.

— Я так счастлива…

А под утро случилось самое невероятное, удивительное…

Надя, сидя на скамейке во дворе районной поликлиникой, рассеянно улыбнулась и продолжала перебирать в памяти все подробности той ночи.

Она вспомнила, как внезапно среди ночи проснулась и сильно испугалась. Во-первых, не сразу сообразила, где находится. Во-вторых, на тахте она лежала в полном одиночестве. Чуприна рядом не было и в помине.

И только когда услышала скрип стула и его глухое покашливание за столом, почему-то сразу успокоилась. Осторожно приподнялась на локте и, подперев голову кулачком, с изумлением и восторгом смотрела на него сонными, широко распахнутыми глазами.

Чуприн сидел за столом и как одержимый стенографист наносил на лист бумаги строку за строкой. Иногда бормотал что-то про себя и злорадно усмехался. Он явно ничего не видел. И ничего не слышал. Он был где-то в другом измерении.

Потом Надя опять уснула. А когда проснулась, было уже ясное солнечное утро. И она подумала, что все насчет ночного бдения Чуприна на столом ей просто приснилось.

Теперь, сидя на скамейке во дворе районной поликлиники, Надя ясно осознала. Ей ничего не снилось ту ночь. Все это было наяву. Наявее не бывает.

— Я запрещаю!!!

Надя никогда еще не видела ЛорВасю Гонзалес такой взволнованной и агрессивной.

— Ты меня слышишь!? Запрещаю покидать территорию нашего дома!

Гонзалес никогда не произносила вслух слово «детдом». Исключительно, наш дом. В редких официальных случаях, «Журавлик».

Надя сидела на стуле в кабинете директрис закинув ногу на ногу, и весело улыбалась. Гонзалес по инерции произносила какие-то гневные и, наверняка, справедливые слова, но внутри нее просто пульсировало огромное изумление перед этой девчонкой. Надя, рыжая Надя, ее любимица и лучшая воспитанница, самая примерная и дисциплинированная, прошлявшись неизвестно где, как мартовская кошка, несколько суток, теперь сидела перед ее столом и весело, беззаботно улыбалась.

Ни тени смущения, испуга, раскаяния или чего-либо подобного.

— Сядь прилично! В такой позе сидят только… — продолжила Лариса Васильевна и неожиданно, запнулась. Будто споткнулась, увидев насмешливые глаза Нади.

— Только кто, Лариса Васильевна? — скромно поинтересовалась она.

— Сама знаешь!

— А-а… эти. Которые торгуют своим телом, — понимающе кивнула Надя.

— Прекрати-и!!! — рявкнула директриса Гонзалес.

— Что? — невинно спросила ее лучшая воспитанница.

— Разговаривать со мной подобным тоном! Кажется, я не давала тебе права…

— Что вы, что вы, Лариса Васильевна! Как вы могли даже подумать! У меня и в мыслях ничего такого не было! — затараторила Надя.

— Чем ты занималась в Москве? Где ночевала?

— У Наташи, где еще! — искренне удивилась Надя. — А вы что подумали? Господи, Лариса Васильевна! Миленькая! Вы подумали, что я пошла по кривой дорожке!? Свернула с пути истинного Бог знает куда!? Подалась в путаны, на панель или еще чего похуже? Как вы могли обо мне такое подумать. Даже обидно.

Надя резко отвернулась, но ненадолго. На мгновение, не больше.

— Можете позвонить Наташе, она все подтвердит. — с еще большим пылом продолжила она. — Просто решили мне чуть подправить зубы и все такое. Сходили пару раз на выставки, в книжные магазины. Вы знаете такого писателя, Леонида Чуприна?

Изумленная Лариса Васильевна отрицательно качнула головой. Она, нахмурившись, всматривалась в искрящееся радостью лицо Нади.

«С девочкой что-то случилось. Надо непременно выяснить, потом будет поздно!» — судорожно вертелась в голове тревожная мысль.

— Замечательный писатель! — продолжала Надя. — В следующий раз привезу вам его книги. Вам обязательно надо почитать.

— Следующего раза не будет! — отрезала Гонзалес. — С этого дня ты из нашего дома ни ногой! Я запрещаю!

— Как скажите, Лариса Васильевна! Как скажите, так и будет! — с готовностью согласилась ее лучшая воспитанница рыжая Надя Соломатина.

— Я тебе больше не доверяю! Все! — отрезала ЛорВася.

— Лариса Васильевна! — удивленно воскликнула Надя. И даже руки к груди прижала, как заправская оперная певица.

— Наташке вы доверяете? Она меня, как щенка на поводке по Москве водит. Выставки, театры, концертные залы… Шаг вправо, шаг влево — расстрел на месте. Будто вы ее не знаете.

«Все врет!» — думала Лариса Васильевна. «И как убедительно!».

— Лариса Васильевна! Миленькая! — продолжала Надя, глядя на директрису наивными и слегка удивленными глазами.

— Вы ни о чем таком… и думать забудьте. Этот писатель он… совсем старый. Ему лет тридцать, если не больше.

— С чего ты взяла, что меня не интересует какой-то там писатель?

— По глазам вижу, — пожала плечами Надя. — Только напрасно переживаете. Я ведь давно уже не маленькая. Не какая-то… дурочка из переулочка.

Лариса Васильевна Гонзалес недовольно поморщилась.

— Не буду, не буду, не буду…. Извините, Лариса Васильевна! Я вас так люблю!

— Хорошо. Я позвоню Кочетковой, все выясню. Можешь идти.

Надя вскочила со стула, подбежала к директрисе, порывисто обняла ее и чмокнула в щеку. Прежде чем та успела среагировать и возмутиться. Хотя бы для приличия. Надя подбежала к двери и, уже распахнув ее, послала Гонзалес воздушный поцелуй. Чмокнула себя в ладошку, потом выставила ее перед собой и дунула в сторону директрисы. На манер западных кинозвезд. И исчезла за дверью.

«Кажется, я ее упустила!» — думала Лариса Васильевна Гонзалес. «Увы! Никакой воспитательницы из нее не выйдет. Совершенно очевидно. Оставлять „Журавлик“ не на кого. Помощниц нет и уже не будет. Мое дело умрет вместе со мной. А я так на нее надеялась. Дура старая. Ученики, ученицы, воспитанницы! Ты вкладываешь в каждую из них всю себя, всю душу, помыслы, и все свои несостоявшиеся мечты. И все как в песок. Первый в кого они бросают камень, это ты, их наставница, воспитатель, учитель! Только сейчас до конца понимаю свою мать. Она всегда твердила, надейся только на себя. Помощников в нашем деле нет и быть не может».

За окном кабинета по-прежнему, как и всегда, чирикали воробьи. За шоссе на поле как и обычно тарахтел трактор. Из коридора первого этажа доносились веселые голоса младших воспитанников.