"Memento mori" - читать интересную книгу автора (Спарк Мюриэл)

Глава пятнадцатая

– Ищешь одно, – сказал Генри Мортимер своей жене, – а находится нередко совсем другое.

Миссис Мортимер открывала и закрывала рот, наподобие клюва. Она кормила с ложечки вареным яйцом двухлетнего малыша и, когда он разевал рот, невольно проделывала за ним то же самое. Внук был отдан ей на попечение, пока дочка донашивала второго ребенка.

Миссис Мортимер вытерла малышу рот и пододвинула ему кружку молока.

– Ищи одно, обрящешь другое, – сказал Генри Мортимер. – В бумагах Летти Колстон обнаружились двадцать два разных завещания, составленные за последние сорок лет.

– Вот глупая женщина, – сказала Эммелина Мортимер, – разве можно так часто менять решения. – Она пощекотала внуку щечку и покудахтала ему, а когда он рассмеялся, затолкнула в разинутый рот последнюю ложечку яичного крошева, тут же почти всю выплюнутую. – Жаль было беднягу старика Годфри, как он не выдержал разбирательства. Видно, очень был привязан к своей сестре, – сказала она.

Она дала ребенку кружку с молоком; он обхватил ее обеими ладошками и захлюпал, а бойкие глазенки сновали туда-сюда над ободком кружки.

Ребенок был усажен в манеж в садике, и миссис Мортимер сказала мужу:

– Так что ты мне говорил про завещания бедной Летти Колстон?

– Наши молодцы, как водится, перерыли все ее бумаги в поисках наводящих улик и, уж само собой, проверили тех, кому выгодна ее смерть. Хороший составили списочек по двадцати двум завещаниям.

– Но ведь, кажется, убийца был ей совершенно незнаком?

– Нет, конечно, это было еще до того, как его взяли. Обычная проверка, и вот...

Преступника нашли через три недели после убийства дамы Летти, и вскоре ожидался суд. Между тем за эти три недели все бумаги ее были тщательно изучены, и лица, значившиеся в каком-либо из двадцати двух завещаний и пребывающие в живых, были без лишнего шума выявлены, проверены и сняты с подозрений. Только одна фамилия вызвала легкую заминку: Лиза О'Брайен из Ноттингема; она фигурировала в завещании от 1918 года. Однако по ноттингемским архивам выяснилось, что именно в этом году Лиза Брук, урожденная Джонабоком, 33 лет от роду, вышла замуж за некоего Мэтью О'Брайена, 40 лет. Дальше расследовать не стали. Упомянутая в завещании Лиза О'Брайен заведомо находится в преклонном возрасте; кстати обнаружилось, что она и вовсе умерла; О'Брайен же, если и жив, то по летам опять-таки в убийцы не годится. Прочее полицию не интересовало, и фамилия О'Брайен была вычеркнула из списка подозреваемых.

К Генри Мортимеру обратились потому, что он был знаком с убитой и знал ее окружение; он согласился расследовать предположительную связь между убийством и анонимными телефонными звонками. В полиции, правда, считали, что пресловутых звонков не было: засечь их не удалось никакими способами, и оставалось заключить при поддержке психиатров, что старики и старухи просто страдают слуховыми галлюцинациями.

Однако надо было ублаготворить общественность: эту сторону дела и препоручили Генри Мортимеру. Появилась возможность сообщить:

Мортимер исполнил порученное дотошно. Как и его сотоварищи, он подозревал, что это убийство – дело случайное. Опять-таки, подобно сотоварищам, он знал, что неизвестный голос так и останется голосом, что выследить его во плоти невозможно. Тем не менее он изучил всю полицейскую документацию и в итоге составил доклад, который позволил опубликовать следующее заявление:

Между тем Генри заинтересовался замужеством Лизы О'Брайен.

«Ищешь одно, а находится другое», – сказал он сам себе. Ибо он никогда не слыхал об этом Лизином замужестве. Первый ее брачный союз – со старым богачом Бруком – был расторгнут в 1912 году. Тайный брак с Гаем Литом открылся недавно, когда Гай заявил права на наследство. Но Мэтью О'Брайен, – нет, никакого Мэтью О'Брайена Генри не помнил. Сейчас он, должно быть, совсем старик, если не умер.

Он попросил своих навести справки о Мэтью О'Брайене. Тот отыскался почти сразу – он уже больше сорока лет был пациентом психиатрической лечебницы в Фолкстоне.

– Вот так вот, – сказал Мортимер своей жене, – ищешь одно – обрящешь другое.

– А Джанет и Рональд Джопабокомы знают что-нибудь про этого Лизиного мужа? – спросила миссис Мортимер.

– Да, они его отлично помнят. Лиза уехала с ним путешествовать по Канаде и пропала на целый год. А когда появилась, сказала им, что он погиб в дорожной катастрофе.

– С какого времени он в сумасшедшем доме?

– С тысяча девятьсот девятнадцатого года – попал туда через несколько месяцев после женитьбы. Завтра Джанет поедет его опознавать.

– Трудновато, однако, – после стольких-то лет.

– Это чистая формальность. Вне всякого сомнения, он – тот самый Мэтью О'Брайен, за которого Лиза Брук вышла замуж в тысяча девятьсот восемнадцатом году.

– И она сказала, что он погиб?

– Сказала.

– Ну и как же теперь Гай Лит? Она ведь вышла за него замуж? Он, стало быть, тоже в ответе за двоебрачие?

– Вот уж не думаю, чтобы Гай знал, что прежний муж еще жив. Видимо, все ей поверили и считали его мертвым.

– И полиция не станет беспокоить бедного Гая?

– Нет, не потревожит его полиция за давностью лет. Тем более что ему за семьдесят пять.

– Ну и женщина была эта Лиза Брук, – сказала миссис Мортимер. – Надеюсь, хоть деньги ее... Ах да, а что же будет с ее деньгами? 3начит, Гай Лит не...

– Это действительно вопрос. Законный наследник Лизы – Мэтью О'Брайен, будь он сто раз не в своем уме.

Генри вышел в сад и обратился к своему визжащему внуку:

– Это что еще за галдеж? – И принялся валять его по теплой жесткой траве. Потом он поднял малыша, высоко подкинул его и поймал, и так несколько раз.

– Он срыгнет завтрак, – остерегла Эммелина, склонив голову набок и горделиво улыбаясь ребенку.

– И-сё-вы-се! – вопил малыш.

Генри покатал-повалял его и, невзирая на крик и требование еще-еще-еще, оставил внука и пошел в дом: надо было позвонить и с утра перехватить Алека Уорнера.

– Вы ведь бываете в фолкстонской лечебнице Сент-Обри? – спросил он.

– Бываю, – отозвался Алек. – Но меня интересуют только престарелые пациенты. Я их посещаю последние лет десять в порядке частных изысканий.

– Вы там знаете такого – Мэтью О'Брайена?

– Мэт О'Брайен, как же, знаю, на особом содержании. Милейший старикан, ему под восемьдесят. Теперь совсем слег. Мозги у него, конечно, навыворот, но меня узнает без всяких.

– Вы не собираетесь туда на этой неделе? – спросил Генри.

– Я туда езжу раз в месяц и был неделю назад. А что, сугубая надобность?

– Да просто Джанет Джопабоком, – сказал Генри, – согласилась съездить завтра в Фолкстон, чтобы опознать Мэтью О'Брайена. В детали входить не стану, но если бы вы ее проводили – вы ведь там, в лечебнице, свой человек, – то оказали бы добрую услугу Джанет: она, вероятно, будет в расстроенных чувствах.

– Что общего у Джанет Джопабоком с Мэтом О'Брайеном?

– Вы можете поехать? – спросил Генри.

– Смогу, – сказал Алек.

– Тогда Джанет вам все объяснит. Вы ее номер знаете?

– Знаю, – сказал Алек.

– Там вас встретит наш человек.

– Легавый, что ли? – спросил Алек.

– Сыщик, – сказал Мортимер. – Кстати, для вас вся эта история может представить некоторый интерес.

– Вот и я подумал, – сказал Алек.

– Все это чрезвычайно огорчительно, – сказала Джанет. – Рональду тоже надо было поехать. Он несколько раз видел Мэтью. Понять не могу, как это он простудился по такой изумительной погоде.

Алек прокричал, заглушая тарахтенье машины:

– Совершенно незачем огорчаться. Я постараюсь заместить Рональда.

– Нет, нет, не нужно мстить Рональду, – вскрикнула она. – Я только хотела...

Он улыбнулся ей. Она грустно поправила слуховой аппарат и сказала:

– Вот плоховато слышу.

– Вы, может быть, не узнаете Мэта О'Брайена, – старательно проговорил он. – Он старик, давным-давно не в себе и, наверно, очень изменился. У них, знаете, есть препараты, которые очень изменяют внешность. Вы только не волнуйтесь, если его не узнаете. Я говорю, власти и так знают, что он Лизин муж. Есть Лизина подпись, когда его укладывали.

– Сделаю, что могу, – сказала Джанет. – Но крайне это огорчительно.

– Да он тихий! – проорал Алек. – Он мнит себя Богом. Никогда никаких безобразий.

– Насчет покойной сестры огорчительно, – сказала Джанет. – Не сказала бы, но придется: Лиза всегда вела двойную игру. Какое счастье, что она не попалась с поличным.

– Обвинили бы в двоемужестве, – сказал Алек.

– Это и было двоемужество, – сказала она. – И уж Лизу извинить нечем: ей в жизни везло, как никому. Впрочем, она и девчонкой была точно такая же. Бедный наш отец, сколько он из-за нее претерпел. Когда она с Саймоном Бруком разводилась, какой был скандал. А в те времена скандал был не пустяки.

– А Мэт О'Брайен, как он вам тогда показался?

– Ну как, ну ирландец, юрист. Болтал без умолку, ирландец все-таки, прелесть какой человек. И вот знаете, когда Лиза мне сказала, что он, дескать, погиб, я как-то не поверила. Для меня-то он был даже слишком живой. А что на самом деле, мы, конечно, даже не подозревали. До крайности огорчительно.

– Недолгое дело, – сказал Алек. – Мы с ним быстренько разберемся.

И в самом деле, разговор получился недолгий. Сыщик встретил их в вестибюле, а сестра провела в палату к Мэтью О'Брайену, чье лицо на подушке окружал ореол нечесаных седых волос.

– Привет, Мэт, – сказал Алек. – Со мной тут двое друзей – пришли с тобой повидаться.

Сыщик покивал старику и скромно отступил, как бы стараясь показать, что он вообще заодно с медицинской сестрой.

Джанет, наоборот, подошла к постели, подняла и пожала его вялую руку. Он поднял другую руку – в знак благословения. Мутные глаза его уставились на Алека.

– Это ты, Алек, – сказал он невнятно, заплетающимся языком.

– Вот не знаю, – сказал Алек, – ты не помнишь ли женщину, которую звали Лиза? Лиза Брук, Лиза Джопабоком.

– Лиза, – сказал старик.

– Ты помнишь Лизу – такую рыжеволосую женщину? – спросил Алек.

– Лизу, – сказал старик, глядя на Джанет.

– Нет, это не Лиза. Это ее сестра Джанет. Она приехала повидать тебя.

Старик неотрывно глядел на Джанет.

– Лизу ты не помнишь? Ну и неважно, – сказал Алек.

Старик повел головой.

– Мне памятна вся тварь земная, – сказал он.

– Лиза умерла в прошлом году, – сказал Алек. – Просто я подумал, вдруг до тебя дошли вести о ней.

– Лиза, – сказал старик и поглядел на небо сквозь окно. За окном сияло яркое солнце, но ему виделась звездная ночь. – Мои звезды сверкают в небе, – сказал он. – Я принял ее в свое лоно?

Внизу Джанет поили чаем; ей было предложено полежать, отдохнуть. Она отняла носовой платок от лица.

– Сначала, – сказала она, – я не обнаружила никакого сходства. Я подумала, что это, наверно, ошибка. Но когда он повернул голову к окну и показал профиль, я тотчас различила прежние черты. Да, я совершенно уверена, что это он, Мэтью О'Брайен. И как он заговорил про звезды, нельзя было не узнать его...

Алек от чая отказался. Он вынул из кармана блокнот и вырвал из него листик.

– Вы меня извините, мне нужно написать другу. А то как бы почту не пропустить. – И он принялся писать, не дождавшись запоздалого разрешения, которое Джанет ему даровала.

Алек попросил у регистратора конверт, сунул туда листок, надписал адрес, наклеил марку. В вестибюле был почтовый ящик: он сходил опустил письмо и вернулся успокаивать Джанет.

Превеликими стараниями доставив Джанет Джопабоком в ее гостиницу, Алек чувствовал, что хоть он и устал донельзя, зато день прошел не зря.

Размышляя о Мэте О'Брайене – о его жалкой бесполой плоти и волосах на подушке, о том, как старик глядел то на него, то на Джанет, – Алек припомнил почти столетнюю миссис Бин, сменившую миссис Грин в палате Джин Тэйлор. Черты вовсе не схожие, но одно общее свойство: не сразу понятно, мужчина перед тобой или женщина. Он решил сделать на этот счет заметку в карточке Мэтью О'Брайена.

Его как-то вдруг охватила усталость, и он остановил такси. По дороге домой его занимал вопрос, почему это научное наблюдение так разнится от общечеловеческого и как это те же люди, под разным углом зрения, различно выглядят. Приходилось признать, например, что миссис Бин, изучением которой он пренебрег, как-никак вознаградила его такой черточкой, обычно ускользавшей от него при даже очень пристальном наблюдении. Но все-таки его разработанный метод был в целом удовлетворителен.

Мимо прогрохотала пожарная машина. Алек откинулся в угол и прикрыл глаза. Такси завернуло за угол. Алек выпрямился и поглядел, обозревая вечерний город. Такси катило по Пэлл-Мэлл к Сент-Джеймс-стрит.

Водитель приоткрыл окошко и обратился к пассажиру.

– Где-то поблизости горит, – сказал он.

Алек вдруг оказался в толпе возле своего пансиона. Кругом стояла полиция, дым, люди, пожарные, вода, потом крик из толпы, и все запрокинули головы, когда сверху здания вырвался язык пламени.

Алек протолкался в первый ряд. Перед ним была заграждающая рука полисмена.

– Я там живу, – сказал Алек. – Позвольте пройти.

– Туда нельзя, – сказал полисмен. – Извольте отойти.

– Осади назад! – гудела толпа.

Алек сказал:

– Да я же здесь живу. Вещи у меня там. Где швейцар?

– Дом горит, сэр, – сказал полицейский.

Алек бросился вперед, обошел полисмена и оказался в подъезде, в сырости и в дыму. Кто-то ударил его в лицо. Толпа подалась назад: из нижнего окна рванулся дымный язык пламени. Алек стоял и глядел, пока к нему не подошел еще один полисмен – уже с другой стороны.

– Отойдите, – сказал полисмен, – вы мешаете пожарным.

– Там у меня бумаги, – сказал Алек.

Полисмен взял его под руку и оттащил назад.

– Кот у меня там, – отчаянно сказал Алек, – у меня кот. Нельзя же, чтобы он сгорел. Позвольте, я его выпущу. Риск мой, беру на себя.

Полицейский не отвечал, оттесняя Алека подальше от огня.

– У меня там собака. Полярная лайка, из северной экспедиции, – умолял Алек. – Верхний этаж, первая дверь.

– Поздно спохватился, начальник, – сказал пожарный. – Собака ваша, видно, сгорела. Верхний этаж весь в огне.

Кто-то из здешних в толпе осмелился:

– Домашние животные тут не позволены. Вообще нельзя.

Алек пошел прочь и снял комнату на ночь в своем клубе.