"Зомби. Антология" - читать интересную книгу автора (Джонс Стивен, Баркер Клайв, Кэмпбелл Рэмси,...)

ГРЭМ МАСТЕРТОН Похищение мистера Билла

Последние рассказы Мастертона вышли в свет в третьем и четвертом сборниках «Голоса тьмы» («Dark Voices»), «Вампиры» («The Mammoth Book of Vampires»), «Саман горячая кровь» («Hottest Blood»), а также в книге автора «Две недели страха» («Fortnight of Fear»). На счету автора более двадцати романов в жанре ужасов, в их число входят «Гимн» («Нутп»), «Ангел тьмы» («Black Angel»), «Глубокий транс» («Death Trance»), «Жертва» («Prey»), а также роман «Ночь Маниту» («Night of the Manitou»), являющийся вторым сиквелом к первой объемной работе — «Маниту» («Manitou»).

Было самое начало пятого, когда дневной свет внезапно померк, предвещая грозу, и с неба хлынули ледяные потоки дождя. На несколько минут дорожки Кенсингтонских садов наводнились неуклюже раскачивающимися зонтами и в суматохе бегущими прочь au-pairs[24] с колясками и вопящими детьми.

Затем сады опустели, всецело предоставленные дождю, канадским гусям и порывам шквалистого ветра, срывавшим с деревьев листву. Марджори, торопливо катившая маленькую темно-синюю колясочку Уильяма, осталась совсем одна. Красный твидовый пиджак и длинная черная плиссированная юбка промокли насквозь. Когда она уходила из дому, ярко сияло солнце, а небеса были кристально чистые, словно тарелки для праздничного обеда. Поэтому у нее с собой не оказалось ни зонта, ни дождевика.

Марджори не думала, что задержится у дядюшки Майкла так долго, но старичок совсем одряхлел и едва справлялся с простейшими действиями. Она напоила его чаем, прицела в порядок постель, пропылесосила пол, а в это время Уильям лежал на диване, дрыгал ножонками и агукал. Дядюшка наблюдал за мальчонкой слезящимися глазами, его руки двумя сморщенными желтыми листами папиросной бумаги покоились на коленях, разум старика то затухал, то прояснялся, точно так же как мерк и разгорался солнечный свет.

На прощание Марджори поцеловала дядю, который сжал ее ладонь двумя руками и прошептал:

— Ведь ты будешь хорошо заботиться о мальчугане, правда? Ты же не знаешь, кто может положить на него глаз. Тебе неизвестно, кому взбредет в голову забрать его.

— Ох, дядя, ведь ты же знаешь, что я никогда не выпускаю малыша из виду. К тому же если он кому-то нужен — что ж, милости просим. Тогда я наконец-то смогу ночью выспаться.

— Не говори так, Марджори. Никогда не говори. Подумай обо всех матерях, сказавших такие слова пусть просто в шутку, а потом терзавшихся в муках оттого, что вовремя не отрезали себе языки.

— Ну, дядя... Зачем же видеть все в черном свете? Я позвоню тебе, когда доберусь до дому, чтобы узнать, все ли у тебя в порядке. А теперь мне пора. Сегодня вечером я готовлю чешуа из курицы.

Дядя Майкл кивнул.

— Чешуа из курицы... — как-то неопределенно протянул он. И затем добавил: — Про пену не забывай.

— Конечно же нет, дядя! Я же не хочу, чтобы ужин подгорел. А теперь я пойду, а ты закрой дверь на цепочку.

И вот она торопливо шагала мимо Круглого пруда. Катить коляску по мокрой траве нелегко, и Марджори замедлила шаг. Ей вспомнилась древняя китайская поговорка «К чему спешить под дождем? Ведь впереди дождь хлещет так же сильно».

До прилета канадских гусей Круглый пруд был чистый, опрятный и мирный, по нему плавали утки и маленькие игрушечные яхты. Теперь же вода стала мутной и грязной, пруд сделался неприглядным и даже будто бы опасным, словно любимая драгоценная вещь, которую незнакомцы забрали силой и сломали. Прошлой весной у Марджори угнали «пежо». Машину разбили, в салоне мочились. Не было и речи о том, чтобы починить и вновь сесть за руль этого автомобиля. Или какого-нибудь другого.

Она вышла из-под прикрытия деревьев, и в лицо ей хлестнул холодный дождь. Уильям не спал и размахивал ручонками. Марджори знала, что он проголодался. Вернувшись домой, первым делом надо будет его накормить.

Она решила немного срезать путь и пройти напрямик между деревьев. Сбоку доносился приглушенный шум лондонского движения, над головой раздавался гулкий пронзительный рев проносившихся в вышине самолетов, но в самих садах не было ни души, они безмолвствовали, словно заколдованные. Сгустившийся под деревьями полумрак цветом напоминал замшелый старый шифер.

Она перегнулась через ручку коляски и заворковала, глядя на малыша:

— Скоро мы будем дома, мистер Билл! Совсем скоро!

Но когда она вновь распрямилась, то увидела прямо перед собой на расстоянии тридцати футов мужчину, стоящего возле дуба. Высокий сухопарый незнакомец был одет в черный плащ с поднятым воротником и черную же шляпу, скрывавшую под полями глаза, но мертвенную бледность лица ничто не могло утаить. Мужчина явно поджидал именно ее.

Забеспокоившись, Марджори остановилась и огляделась. Сердце неистово билось в груди. Ни одного человека вокруг, некого даже на помощь позвать. По листьям деревьев над головой барабанил дождь. Проголодавшийся Уильям подал голос. Она судорожно сглотнула — рот наполнился тягучей смесью желчи с привкусом кекса с цукатами. Непонятно, что предпринять.

Марджори решила: «Бежать бесполезно. Надо просто спокойно пройти мимо него. Нужно сделать вид, что мне ничуточки не страшно. К тому же ведь я качу перед собой коляску. Я мать. У меня младенец. Не может же он быть настолько жесток, чтобы...»

Ты же не знаешь, кто может положить на него глаз. Тебе неизвестно, кому взбредет в голову забрать его.

От страха ей сделалось дурно, но Марджори продолжала идти вперед. Мужчина по-прежнему стоял у дуба, не двигался и не пытался заговорить. Придется пройти совсем рядом с ним, в паре футов, но ведь до сих пор он ничем не выдал, что обратил внимание на женщину. Не было никакого намека на то, что он собрался ее остановить.

В ужасе тихо стеная про себя, на негнущихся ногах, она подходила все ближе и ближе. Вот уже проходит мимо незнакомца так близко, что видит сверкающие капли дождя на его плаще. Чувствует его запах: смесь отчетливого табачного духа и какого-то сухого и незнакомого, отдаленно напоминающего аромат сена.

Марджори подумала: «Слава богу! Он позволил мне пройти».

Но тут незнакомец неожиданно схватил ее за локоть правой рукой, рванул к себе и с такой силой швырнул о ствол дуба, что женщина услышала хруст собственной лопатки. С ноги слетела туфля.

Марджори вскрикнула, закричала еще громче. Но мужчина хлестнул ее по лицу, ударил еще сильнее.

— Что вам нужно? — кричала она. — Что вы хотите от меня?

Незнакомец молча схватил ее за отвороты пиджака и буквально вжал трепещущее женское тело в шершавый ствол дерева. Глубоко посаженные глаза мужчины скрывала шляпа, и Марджори видела лишь их блеск из-под полей. Сизые губы растянулись в жуткой ухмылке, обнажив зубы.

— Что вы хотите? — умоляющим голосом вопрошала несчастная. — Ведь я должна заботиться о ребенке. Пожалуйста, не делайте мне больно! Мне нужно присматривать за малышом!

Мужчина сорвал с нее юбку. «Господи, только не это, — мысленно молила Марджори. — Ради всего святого, только не это!» От ужаса и беспомощности ноги стали словно ватные, женщина начала падать, но незнакомец опять тряхнул ее и поставил вертикально, при этом голова так сильно ударилась о дубовый ствол, что она почти потеряла сознание.

Что было потом, она помнила смутно. С нее сорвали белье. Мужчина пытался овладеть ею. Такой сухой, мучительный, такой холодный. Даже оказавшись глубоко в ее плоти, он все равно был словно ледяной. Марджори чувствовала капли дождя на лице. Слышала дыхание мужчины: размеренное отрывистое хах! хах! хах! Затем он ругался какими-то непонятными словами, подобной брани ей прежде слышать не доводилось.

Она уже собиралась произнести «Мой малыш», когда он ударил ее еще раз. Двадцатью минутами позже, на автобусной остановке на улице Бэйсуотер, ее нашла пара американцев, желающих узнать, как добраться до Трейдер-Вика.

Коляску нашли у дуба, и она была пуста.

— Надо бы нам уехать отсюда на некоторое время, — сказал Джон.

Марджори сидела у окна, покачивая в руках чашку чаю с лимоном. И смотрела по ту сторону улицы Бэйсуотер, куда вглядывалась постоянно и днем, и ночью. Волосы она обстригла совсем коротко, а бледное лицо напоминало восковую маску. Одевалась она в черное, непременно в черное.

Часы на каминной полке пробили три. Джон заговорил снова:

— Мы будем поддерживать связь с Нестой. На тот случай, если будут какие-нибудь благоприятные вести.

Марджори обернулась и слабо улыбнулась. Джон все никак не мог привыкнуть к потухшим глазам жены.

— Благоприятные вести? — переспросила она, иронизируя по поводу эвфемизма мужа.

Уильям пропал шесть недель назад. Похититель или убил его, или решил оставить у себя навсегда.

Джон лишь пожал плечами. Мужчина он был коренастый, приятной наружности, только чересчур застенчивый. Он даже думал, что никогда не женится, но, встретив Марджори на вечеринке в честь совершеннолетия младшего брата, сразу же был очарован сочетавшейся в ней робостью и резвостью, а также полетом воображения. Она поведала Джону о том, о чем ему прежде не доводилось слышать ни от одной девушки, и тем открыла ему глаза на незамысловатое очарование повседневной жизни.

Но нынешняя Марджори замкнулась в себе и предавалась горю, а Джон обнаружил, что с течением времени словно превращается в инвалида, будто он лишился способности различать цвета и вообще видеть свет. Если не было рядом Марджори, то он не замечал прелести весеннего дня, ведь только она могла объяснить Джону, отчего все вокруг дышит вдохновением.

Она напоминала умирающую, а он потихоньку слеп.

В библиотеке зазвонил телефон. Марджори отвернулась к окну. В тусклом полуденном тумане непрерывно сновали туда-сюда такси и автобусы. Но, обособившись от всей этой суеты, за оградой стояли темные неподвижные деревья Кенсингтонских садов и скрывали тайну, за которую Марджори отдала бы все на свете: зрение, душу, да и саму жизнь.

Где-то там, в Кенсингтонских садах, все еще жив Уильям. Она знала это, чувствовала так, как может чувствовать дитя только мать. Она изо всех сил напрягала слух, пытаясь различить среди шума движения его крик. Ей хотелось выскочить на середину улицы Бэйсуотер, предостерегающе подмять руки и выкрикнуть: «Остановитесь же! Остановитесь хоть на минуту! Пожалуйста, остановитесь! Мне кажется, что я слышу плачь моего мальчика!»

Запустив пальцы в густые каштановые волосы, из библиотеки появился Джон:

— Звонил старший инспектор Кроссланд. Получено заключение судебной экспертизы. Твою одежду разрезали с помощью какого-то садового инструмента, по-видимому садовыми ножницами или серпом. Они собираются навести справки в теплицах и магазинах «Все для сада и огорода». Как знать, вдруг нападут на след. — Он помолчал, а потом добавил: — Это не все. Им передали заключение о ДНК.

Марджори вздрогнула. Ей не хотелось думать об изнасиловании. По крайней мере не сейчас. Она подумает об этом позже, когда найдется Уильям.

Когда Уильям найдется, она сможет съездить отдохнуть от этого кошмара и попытается оправиться. Когда Уильям найдется, ее сердце сможет биться вновь. Марджори чувствовала, что становится совершенно сумасшедшей, — столь страстно желала она прижать сына к груди. Только бы вновь почувствовать, как крохотные пальчики сжимаются вокруг ее...

Джон откашлялся.

— Кроссланд говорит, что в заключении о ДНК было нечто чрезвычайно странное, поэтому его готовили так долго.

Марджори не отвечала. В садах ей почудилось какое-то движение. Женщине показалось, что в высокой траве под деревьями мелькнуло что-то маленькое и белое, будто махала крохотная ручонка. Но когда она отодвинула тюль, чтобы лучше видеть, маленькое и белое пятно появилось из-под деревьев и оказалось всего лишь силихем-терьером, весело помахивающим хвостиком.

— Если верить заключению о ДНК, то напавшего на тебя мужчину нельзя назвать по-настоящему живым.

Марджори медленно повернулась к мужу.

— Что? — переспросила она. — Что ты имеешь в виду?

Сам Джон явно был сбит с толку:

— Не знаю. Ведь это кажется полнейшей бессмыслицей, верно? Но именно так сказал Кроссланд. Дословно он выразился так: мужчина был мертв.

— Мертв?! Как мог он быть мертв?

— Ну, похоже на то, что в данных результатов исследования очевидны некие отклонения от нормы. То есть я не хочу сказать, что тот мужчина был на самом деле мертв.

— Мертв, — шепотом повторила Марджори, словно теперь наконец-то ей стало все ясно. — Он был мертв.

Ранним утром в пятницу, в пять минут шестого, Джона разбудил телефонный звонок. В окно спальни барабанил дождь, позади дома рычала мусороуборочная машина.

— Говорит старший инспектор Кроссланд, сэр. Боюсь, у меня дурные вести. Мы нашли Уильяма в фонтанах.

Джон сглотнул.

— Понятно, — произнес он.

Как ни абсурдно, но ему хотелось спросить, жив ли Уильям, хотя живым он быть никак не мог. Но голос отказывался повиноваться ему.

— Посылаю к вам двух офицеров, — продолжал старший инспектор. — Один из них — женщина. Можете ли вы быть готовы через, скажем, пять-десять минут?

Джон бесшумно повесил трубку. Недвижимым замер, сидя на постели, обхватив колени руками, в глазах стояли слезы. Потом он сглотнул, вытер глаза и мягко потряс Марджори за плечо.

Она пробудилась и посмотрела на него непонимающим взглядом, словно только вернулась из других миров.

— Что? — гортанно спросила она.

Джон пытался заговорить и не мог.

— Уильям, да? — спросила она. — Они нашли Уильяма.

Хлестал дождь. Возле серых фонтанов они вместе стояли под зонтом Джона, тесно прижавшись друг к другу. Вспыхивали синие огни сигнального маячка «скорой помощи», задние дверцы распахнуты. Подошел старший инспектор Кроссланд — солидный мясистый мужчина с промокшими под дождем усами. Он приподнял шляпу и сказал:

— Всем нам очень жаль, что все так вышло. Вы знаете, что мы не теряли надежды даже тогда, когда стало очевидным, что надежды уже нет.

— Где его нашли? — спросил Джон.

— Он попал в ведущий к Длинной Воде[25] канал. Туда нападало столько листьев, что ничего не было видно. Один из работников обнаружил тело Уильяма, когда чистил решетку.

-- Могу ли я его увидеть? — спросила Марджори.

Джон взглянул на старшего инспектора, беззвучно вопрошая: «Насколько он плох с виду?» Но старший инспектор кивнул и взял Марджори за локоть со словами:

— Пройдемте со мной.

Марджори послушно двинулась вместе с инспектором, чувствуя себя маленькой и замерзшей. Он подвел ее к открытым дверям машины «скорой помощи» и помог забраться внутрь. Там, завернутый в ярко-красное одеяло, лежал ее ребенок, малыш Уильям, с закрытыми глазками, мокрый завиток волос прилип ко лбу. Он был такой бледный, словно высеченный из мрамора, будто белая статуя.

— Можно я поцелую его? — спросила Марджори.

Старший инспектор Кроссланд кивнул.

Она прикоснулась губами к своему малышу, и ответом ей был студеный холод.

С улицы донесся голос Джона:

— Я тут подумал... Сколько дней он находился там?

— Не больше дня, сэр, так мне кажется. Он был одет в тот же комбинезончик, который был на нем в день исчезновения, причем чистый. Видно, что мальчика хорошо кормили. Нет никаких признаков дурного обращения или телесных повреждений.

Джон отвел взгляд.

— Ничего не понимаю, — проговорил он.

Старший инспектор положил руку ему на плечо:

— Вряд ли вас это утешит, сэр, но я тоже ничего не пойму.

Весь следующий день, под дождем и солнцем, Марджори бродила по Кенсингтонским садам. Она ходила по аллеям Ланкастера и Баджа, постояла у Круглого пруда. Потом шла назад мимо пруда Длинная Вода. Наконец она остановилась возле скульптуры Питера Пэна.

Снова начал накрапывать дождь, капли падали со свирели Питера, стекали по щекам, словно слезы.

«Мальчик, который так никогда не стал взрослым, — подумала Марджори. — Совсем как Уильям».

Она уже собралась было пойти дальше, как в голове ярко вспыхнул крохотный отрывок воспоминаний. Что там говорил дядюшка Майкл на прощание в день, когда похитили Уильяма?

Она сказала ему: «Сегодня вечером я готовлю чешуа из курицы».

Он повторил: «Чешуа из курицы...» — потом замолчал надолго и добавил: «Про пену не забывай».

Тогда она подумала, что речь идет о соусе. Так почему же он все-таки это сказал? Ведь прежде Майкл никогда не заговаривал о кулинарии. Дядюшка предупреждал, что, возможно, кто-то в Кенсингтонских садах наблюдает за ней. Он предостерегал ее, что некто в Кенсингтонских садах может похитить Уильяма.

Про пену не забывай.

Про Пэна не забывай.

Когда Марджори зашла в дядину квартиру, он, укутавшись в шерстяное одеяло бордового цвета, сидел на диване. В квартире пахло газом и прокисшим молоком. Сквозь тюлевые занавески пробивался тоненький солнечный луч цвета слабозаваренного чая; дядюшкино лицо в его свете казалось совсем усохшим и желтым.

— Я как раз размышлял, когда ты придешь, — тихо прошелестел он.

— Ты ждал меня?

Он криво улыбнулся:

— Ты же мать. А матери понимают все.

Марджори опустилась на стул рядом с ним:

— В тот день, когда забрали Уильяма... ты предупреждал, чтобы я не забывала о пене... Или о Пэне... Ты имел к виду то, что я думаю?

Он взял ее руку и сжал с бесконечным состраданием, с беспредельной болью.

— Пэн — кошмар каждой матери. Каким он был, таким и останется навсегда, — вымолвил он.

— Ты хочешь сказать, что все это не просто сказки?

— Ох... Если иметь в виду то, как преподнес историю сэр Джеймс Барри — вплел туда всех этих фей, пиратов, индейцев, — то это, конечно же, сказка и выдумка. Но сказка, основанная на достоверном факте.

— Откуда ты знаешь? — спросила Марджори. — Прежде мне не доводилось слышать об этом.

Морщинистым лицом дядюшка повернулся к окну и начал рассказ:

— Знаю, потому что это произошло с моим братом и сестрой, и чуть было не случилось со мной. Год спустя, на великосветском обеде в Белгравии[26], моя мать встретила сэра Джеймса и рассказала ему о случившемся. Шел приблизительно год тысяча девятьсот первый или тысяча девятьсот второй. Она надеялась, что по следам ее рассказа он напишет статью и предупредит всех родителей, которые поверят ему, ибо авторитет сэра Джеймса был велик. Но старик оказался таким сентиментальным дураком и сказочником... Маме он не поверил, больше того, превратил ее материнскую боль и мучение в детскую сказочку. К тому же книга Барри имела такой успех, что никто с тех пор не принимал маминых предупреждений всерьез. В тысяча девятьсот четырнадцатом году она умерла в психиатрической больнице в Суррее. В свидетельстве о смерти было сказано «помешательство», вот так-то.

— Расскажи же мне о том, что случилось, — попросила Марджори. — Дядюшка Майкл, я только что потеряла своего мальчика... Ты должен все мне рассказать.

Дядя пожал костлявыми плечами:

— Сложно отличить правду от вымысла. Но в конце восьмидесятых годов девятнадцатого века в Кенсингтонских садах внезапно стали пропадать дети... только маленькие мальчики, которых похищали прямо из колясок или вырывали из рук нянек. Все они потом были найдены мертвыми... большинство в Кенсингтонских садах, некоторые в Гайд-парке и Паддингтоне... но всех их нашли именно поблизости. Иногда на нянек тоже нападали, три были изнасилованы.

В конце концов в тысяча восемьсот девяносто втором году задержали мужчину, пытавшегося похитить ребенка. Несколько нянек признали в нем насильника и похитителя. Его судили в Лондонском центральном уголовном суде, вынесли обвинение по трем статьям, тринадцатого июня тысяча восемьсот восемьдесят третьего года приговорили к смертной казни и в последний день октября повесили.

Он оказался польским моряком торгового флота, бежавшим с корабля в лондонском порту после рейса на Карибы. Команда знала его под именем Петр. Человеком он был веселым и легким, по крайней мере до тех пор, пока корабль не бросил якорь в столице Гаити — Порт-о-Пренсе. Петр провел три ночи где-то на острове, а когда вернулся, первый помощник заметил, что выражение лица у него сделалось угрюмым и отталкивающим. Петра стали одолевать частые приступы бешенства, поэтому никто не удивился, когда в Лондоне он сошел с корабля и не вернулся.

Судовой врач решил, что Петр, возможно, переболел малярией: лицо у него было мертвенно-бледное с землистым оттенком, глаза налиты кровью. Кроме того, он постоянно дрожал и что-то бормотал себе под нос.

— Но если его повесили... — перебила его Марджори.

— О да, его повесили, конечно, — продолжал повествование дядюшка. — Как положено повесили, за шею, так он и болтался, пока не умер, а потом был похоронен на территории тюрьмы Уормвуд-Скрабз. Но через год в Кенсингтонских садах опять начали пропадать мальчики, снова нападали на нянек и насиловали их, и у каждой вновь находили те же самые царапины и порезы, какие наносил своим жертвам Петр. Видишь ли, он имел обыкновение разрезать платья жертв серпом.

— Серпом? — упавшим голосом прошептала Марджори.

Дядюшка Майкл потряс рукой, согнув указательный палец в форме крюка:

— Думаешь, откуда взял сэр Джеймс идею с капитаном Крюком?

— Но и меня так порезали.

— Точно, — кивнул дядюшка Майкл. — Именно об этом и речь. Тот, кто напал на тебя, тот, кто похитил Уильяма, — это Петр.

— Что ты говоришь? Твоей истории больше ста лет! Как такое возможно?

— Точно так же в тысяча девятьсот первом году Петр пытался выкрасть из коляски меня. Моя нянюшка пыталась отогнать его, но он полоснул ее по шее и перерезал яремную вену. Мой братец с сестренкой пытались бороться, но Петр обоих забрал с собой. Они были совсем малыши, и шансов победить взрослого у них, увы, не было. Несколько недель спустя пловец наткнулся на их тела в Серпантине[27].

Прижав костлявую старческую руку ко рту, дядюшка надолго замолчал. Затем продолжил:

— Матушка совсем обезумела от горя. Каким-то удивительным образом она знала, кто убил ее детей. Каждый день она ходила в Кенсингтонские сады и следила практически за каждым мужчиной. И наконец наткнулась на того самого. Вперившись тяжелым взглядом в двух сидящих на скамье нянек, он стоял между деревьев. Мама подошла к нему и обвинила в содеянном. Прямо в лицо сказала ему, что знает, кто он таков, — убийца ее детей.

Знаешь, что он ответил? Никогда мне не забыть о том, как мама рассказывала об этом... До сих пор мурашки бегут по коже... Вот что поведал этот Петр: «Никогда не было у меня ни отца, ни матери. И побыть ребенком мне тоже не удалось. Но зато одна старуха на Гаити мне обещала, что я навечно останусь молодым при условии, что стану отправлять к ней на крыльях ветра души маленьких детей. Так я и делал: целовал их, высасывал души и посылал по ветру на Гаити».

И знаешь ли, что еще сказал он матери? Вот его слова: «Хоть души твоих детей отлетели на далекий остров, но, если ты захочешь, они будут жить. Можешь пойти к их могилам, позвать их — они вернутся к тебе. Надобно только слово матери».

Мама спросила: «Кто ты? Что ты?» А он ответил одним словом: «Пан». По-польски это не что иное, как просто «человек». Поэтому мама звала его Петр Пан. Именно отсюда взял имя для своего персонажа сэр Джеймс Барри. Жуткая ирония — в действительности капитан Крюк и Питер Пэн вовсе не были врагами, а были одним и тем же человеком.

Марджори в ужасе глядела на дядюшку Майкла:

— Что же сделала бабушка? Она позвала своих детей, да?

Дядя покачал головой:

— Она приказала положить на их могилы тяжелые гранитные плиты. Потом, как я тебе уже рассказывал, попыталась доступными ей способами предупредить о Петре Пане других матерей.

— Значит, она на самом деле думала, что сможет позвать и вернуть детей к жизни?

— Думаю, что да. Но она часто говорила мне: «Что за жизнь без души?»

Марджори просидела с дядюшкой Майклом дотемна. Голова старика упала, он захрапел.

Она стояла в морге. Падающий из окна верхнего света солнечный луч высвечивал ее лицо белым. Платье было черным, и шляпка тоже. Пальцы сжимали черную сумочку.

Крышка белого гроба Уильяма была открыта, а сам он лежал на белой шелковой подушке, с закрытыми глазами, крохотные ресницы чернели на фоне мертвенно-бледных щек, губы слегка приоткрылись, словно мальчик все еще дышал.

По обе стороны гроба горели свечи, в двух высоких вазах стояли белые гладиолусы. В морге царила глубокая тишина, только еле слышно доносился отдаленный рокот движения и порой глубоко внизу, легонько сотрясая основание здания, проносился поезд Центральной линии метрополитена.

Сердце Марджори стучало медленно и ровно.

«Дитя мое, — подумала женщина, — мой бедный милый малыш».

Она подошла ближе к гробу. Нерешительно протянула руку и погладила чудные детские локоны. Какие они мягкие и шелковистые! Как мучительно касаться их!

— Уильям, — выдохнула она.

Но он не шевельнулся, холодный и неподвижный. Не двигается, не дышит.

— Уильям, — громче позвала Марджори. — Уильям, дорогой, вернись ко мне. Очнись же, мистер Билл!

Но все же малыш не двигался. И не дышал.

Марджори немного помедлила. Она почти устыдилась, что поверила в россказни дядюшки Майкла. Петр Пан, как бы не так! Старик просто выжил из ума.

Тихонечко, на цыпочках, она пошла к двери. В последний раз посмотрела на Уильяма и притворила за собой дверь.

Только она отпустила ручку двери, как тишину пронзил самый душераздирающий и пронзительный вопль из всех, что ей доводилось слышать.

В Кенсингтонских садах, среди деревьев, сухопарый человек в черном поднял голову и вслушивался и внимал, словно в завывании ветра мог различить детский плач. Он слушал, он улыбался, но не спускал глаз с двух приближавшихся молодых женщин с колясками.

«Да благословит Бог матерей везде и всюду», — подумал он.