Глава 7

Расти правил телегой на которой лежали многочисленные сосуды Оплодотворитнльниц. Хитрые гномы оказали ему эту честь, опасаясь что-нибудь расколотить. Четырех айшаков уступили Даэросу и оставшиеся два не решали проблему "как быстрее доехать", а только усугубляли её. Теперь Младший разведчик старательно объезжал кочки и встречные камни, вместо того, чтобы клевать носом, как Керн на второй телеге. Глыба так и вовсе завалился спать поверх запасных лопат. Один из пеших копателей уже шел рядом с телегой, ожидая своей очереди отдохнуть. Расти отдыхать не предполагалось. Вместо того, чтобы сетовать на гномов, ученик Ларгиса придумывал как бы им отомстить. Тёмный очень доходчиво разъяснил ему, почему никогда не стоит ни на кого обижаться. Начнешь — потом устанешь обиды считать. Надо просто не оставлять безнаказанными тех, кто пытается прокатиться за чужой счет. Тогда и настроение улучшится и попытки использования прекратятся. На сей раз гномы в самом буквальном смысле катались — все по очереди на второй телеге. Один способ мести Расти уже изобрел, но не был уверен, что затея ничего ему не будет стоить. Ларгис рассказывал, что гномы только выглядят спокойными, но если их хорошо разозлить, то дерутся с непередаваемым остервенением. Закопать лопаты, нагрузить телегу камнями и отправить завтра бородачей с пол дороги назад за имуществом — чем не воспитательная мера? Вот только эти бородачи могли и не признать право Младшего Разведчика их воспитывать. Расти как раз размышлял, а не стоит ли послать гномов обратно за лопатами пораньше, когда сзади раздался радостный визг и вопли атаковавшей их отряд банды. Погонять лошадей было бесполезно: каменистая дорога не располагала к скачкам, а телеги были неуклюжими большими повозками, в которые для порядочной скорости надо было впрячь четверых лошадей в каждую. Да и путь вперед был перекрыт — другая половина банды уже вышла на дорогу. Не иначе как лежали в засаде, заслышав голоса и скрип колес.

Телеги остановились, гномы похватали свои лопаты с намерением доказать, что они — действительно боевые. У Расти лопаты не было — только ножи, метанию которых его обучил Ларгис. Но шесть ножей никак не могли повлиять на исход схватки. Да и в самой схватке не было смысла. Банда была большая — около двадцати орков и шестеро людей. Похоже, что верховодили в этом странном объединении люди. Оркам самим в головы бы не пришло забраться ради разбоя поближе к Синим горам — это было и смело и умно, а сразу два таких качества в себя не вмещал ни один орк. Проныра быстро сориентировался и зашептал Керну, пока еще была возможность договориться без свидетелей:

— Надо сдаваться. Тогда у нас будет шанс перебить их ночью!

Керн в таком везении уверен не был.

— Откуда у нас этот шанс? Или сразу прикончат или свяжут и потом прикончат.

— А вот отсюда! — Расти многозначительно скосил глаза на укрытые тряпками и мешками сосуды Оплодотворительниц и заголосил. — Ой, дяденьки хорошие, не убивайте, всё отдадим только вино Властелина не трогайте! Убьёт нас это чудовище страшно! Всё отдадим, только питье не трогайте!

Гномы бросили вторую телегу и заняли оборону вокруг Расти и ценного груза. Они прекрасно помнили, что пообещал Открывающий Даэрос в случае разбития какого-нибудь кувшинчика — поминки. Проныра растянулся на телеге прикрывая склянки собственной грудью, животом и прочими частями тела. Всего Младшего Разведчика на телегу не хватало, но он очень старался, а заодно прятал поглубже свои ножи. Бандиты его, может, и не убьют, а за утрату ножей Старший Разведчик голову оторвет.

Вожак банды, заросший щетиной мужик, был очень доволен. В этих местах они промышляли впервые, и никто не надеялся на поживу так скоро. Рассчитывали только на имущество лесных жителей, а до леса было еще далеко. И вдруг невероятно повезло: кучка испуганных гномов, вопящий мальчишка-возница и целых две телеги. Даже если там не было ничего ценного по части вещей, то еда и вода уж точно были. Да еще и выпивка. Удержать оголодавших и мучимых жаждой подельников от того, чтобы всё сожрать и выпить вожак не смог бы. Он и не стал.

Расти стащили с телеги за ноги, как он не цеплялся за борта. Завернутые в тряпку ножи Проныра благоразумно запрятал на самое дно, так что ничего угрожающего на нем не нашли. Гномы покорно сложили лопаты и дали себя связать. А Разведчика даже связывать не стали. Вожак решил, что мальчишка не опасен и достаточно напуган. Во Властелина и орки и люди верили, но не меньше верили, что к их персонам эта страшная личность никакого интереса не испытывает. Они грабили вполне успешно вот уже почти год и ни разу не попались. Правда, до этого похода они пробавлялись в основном за счет окраинных орков. Особенно удачными были те месяцы, когда орки покидали города, переселяясь в степь. Их боевые сородичи, составлявшие основную ударную силу банды, без труда справлялись с бывшими городскими жителями, гружеными всем имуществом, которое те волокли с собой. Но поток переселенцев иссяк, а бегать по степи за копателями каналов или за скотоводами стало гораздо труднее. Жаль, что захваченные гномы тоже оказались копателями. Лопаты у них были не в пример лучше орочьих, но такое добро вряд ли годилось на продажу. Зато за самих гномов можно было получить выкуп с их клана, а мальчишку использовать как прислугу пока не надоест.

Вожак осмотрел добычу, приказал снять с гномов кожаные куртки и фартуки, а больше с них и взять-то было нечего. Зато на второй телеге было такое разнообразие сосудов различной формы, что даже глаза разбегались.

— А что за питьё? — Мужик сгреб Расти за шиворот и подтащил поближе к телеге. — Вот в этом кувшине что? — Как человек опытный он разумно полагал, что чем меньше склянка, тем дороже напиток.

У Расти тоже кое что имелось по части опыта и он предполагал, что в сосуды поменьше Оплодотворительницы наливали или яд или нечто убойное по силе воздействия.

— А кто ж его знает, что он пьёт, дяденька, он же — нелюдь!

Был бы вожак поумнее, он бы опробовал пойло на пленных. Но он и сам был жаден, и его орки и люди не являлись образцом терпения. Есть и пить награбленное они расположились прямо у телег. Гномы с сожалением смотрели, как припасы исчезают в ненасытных орочьих ртах с умопомрачительной скоростью. Похоже, банда голодала несколько дней. Наконец, вожак выбрал себе большой кувшин, пяток самых мелких склянок и махнул рукой, разрешая растаскивать остальное. Изрядно объевшиеся разбойники даже не передрались, благо кувшинов в телеге пока было в достатке. Расти сидел на земле вместе с гномами и пытался побудить злодеев к скорейшему распитию.

— Ой, не пейте, убьёт же!

Вожак прервал его непритворное поскуливание обещанием оторвать язык, если не замолчит, и присосался к первой склянке. В этой мелкой посудине содержимого едва хватило на глоток и он этот глоток сделал. Судя по тому, как он крякнул и ухнул, нечто в склянке оказалось крепким.

— Забористо, но дрянь!

Один из его подчиненных недовольно прогнусавил:

— А у меня вода какая-то! Тьфу!

"Вода" оказалась в большинстве кувшинов, и бандиты потянулись по новой потрошить телегу, стремясь отыскать и себе что-нибудь "забористое". Поначалу Расти пытался запоминать, кто из бандитов что выпил и как выглядела склянка или кувшин, а потом бросил это бесполезное занятие. Разочаровавшись в каком-нибудь напитке, грабители просто били не понравившийся кувшин. Так что, определить теперь откуда они отхлебнули, чтобы учесть будущий результат, стало совершенно невозможно. Гномы отчаивались с каждой новой разбитой посудиной, потому что замечательный план Расти трещал по швам. Эффекта не наблюдалось — никто из разбойников пока не собирался в Чертоги к предкам.

Волшебный напиток разбойники все-таки нашли. Хлебнувший его косоглазый орк издал булькающий хихикающий звук и ткнул пальцем в горлышко. Его сосед заглянул внутрь, но ничего смешного там не обнаружил. Орк продолжал хихикать, поэтому его весельем заинтересовались все и даже вожак. Он-то и был вторым присосавшимся к кувшину. Результат оказался таким же. Кувшин пошел по кругу. Поскольку предводитель хохотал так, как будто его щекочут, остановить дорвавшихся до веселого питья было некому. Вскоре умильно хихикала вся банда.

Расти на пробу встал, подошел к одному из орков и потряс его за плечо. Отскакивать и уворачиваться не пришлось. Орк продолжал вовсю радоваться жизни. Получалось, что план сработал даже раньше, и до ночи ждать не пришлось. Не теряя бдительности, Проныра откопал в тряпках свой сверток с ножами и отправился освобождать гномов. Керн, получив ножи, споро резал путы на своих сородичах, попутно вооружая освобожденных. Однако, представители клана Лопаты и Кирки все-таки предпочитали свои собственные боевые лопаты и не успокоились, пока не вернули их и не привесили к поясам. Расти уговаривал гномов не терять на это время, но проще было уговорить камни.

Добро вернули, но встал вопрос веревок. Бандиты использовали все, что были на телегах, а теперь эта необходимая часть снаряжения была порезана. Глыба показал пример щедрости и взялся резать на полосы свой кожаный фартук. Его сородичи тут же бросились ему помогать. Когда от фартука Глыбы ничего не осталось, настала очередь самого объемистого гнома, носившего весьма подходящее ему прозвище Пузо. Его фартук, по сравнению с фартуком тощего мелкого Глыбы мог спасти от утраты этого ценного предмета сразу трех копателей. Под хохот веселящейся банды распустили на ремни фартук Пуза, а следом и Керна. Наконец, разбойники были надежно связаны не только по рукам, но и друг с другом. Осталось только решить, что с ними делать дальше. Эти веселые пленные не собирались никуда идти и даже вставать, как ни пытались гномы поставить их на ноги. И орки и люди валились обратно и продолжали хохотать. У некоторых уже и глаза закатились, и слюна изо рта стекала, а они всё никак не успокаивались.

Выть и икать первым начал вожак. Выпитое перемешалось у него в желудке и привело к очень странным последствиям. Дальнейшее развитие событий показало, что питьё Оплодотворительниц — страшная сила. Кто-то из бандитов заваливался без чувств, кого-то выворачивало наизнанку, а кто-то принимался стонать и корчиться. Не сказать, чтобы их отпускало неведомое зелье, скорее — срабатывали другие. Один из людей приобрел странный землистый оттенок и мотал головой, другой бился в корчах, трое орков извивались угрем, а вожак, закончив выть принялся звать маму и, похоже, впал в детство. Расти не был настроен размышлять о том, что мамы бывают даже у таких отъявленных негодяев. Надо было как-то доставить банду в Синие горы для справедливого и показательного суда, но двух телег для этого было маловато. Посовещавшись, гномы сообщили Расти, что лучше подождать до вечера или заночевать, а там, может кто-то из разбойников и сможет идти сам. Младший Разведчик спорить не стал — как бы не хотелось заставить бородачей прогуляться пешком, но ему первый раз в жизни доложили о решении и ждали согласия, как согласия командира. Не у каждого пятнадцатилетнего мальчишки спрашивают согласия целых двенадцать гномов. Расти преисполнился собственного достоинства и согласился:

— Хорошо, посмотрим, чем у них это кончится. Вот с едой-то что будем делать? Дичи в округе нет. А при таком шуме и не будет.

— Это ничего! — Махнул рукой Керн. — И вовсе на голодный желудок шли коридором, а тут хоть крупа осталась. Потерпим.

Терпели и смотрели до поздней ночи. Отравившаяся банда развлекала гномов на все лады. Вожак как впал в детство, так в нем и остался. Мама стала у него навязчивой идеей. Прочим достались не такие странные настойки — некоторые либо были отравой, либо стали ей ввиду выпитого количества, поэтому вместо должной бодрости банда впала в немощь — кто-то просто лежал и стонал, кто-то еще дергался. Надежды на то, что это разбойное воинство к утру встанет и пойдет само, не было никакой. Расти, воодушевленный своим успехом в деле стратегии, сообщил гномам о своем собственном плане. Он отправится верхами к Синим горам один, а остальные будут сидеть и ждать — воинов для сопровождения пленных, телеги для их перевозки и еду, чтобы не оголодать по дороге на пустой крупе.

В Синие Горы Даэрос вернулся в стойком убеждении, что птица — тоже зверь. Айшак его мнение полностью разделял. Из всех прошедших коридорами только Пелли знала, что ненависть Полутемного брата вполне может стать залогом будущей дружбы. Пока что до этого было далеко, но айшачья ревность доказывала, что так оно и будет.

Даэрос не собирался тащить Оплодотворительниц прямиком в подгорья и открыл проход наверх рядом с нижними уровнями. Сразу по выходу на поверхность, он решил облегчить тяжкую участь сестры — освободить её от ворона, и одновременно предоставить птице свободу в усеченном виде. Усекать предполагалось крылья. Как подрезают крылья гусям по осени, не знала даже Пелли. Ворон тоже не имел ни малейшего понятия, что такое гусиная стрижка. "Значит, режу на половину всё, чем машут" — философски решил Даэрос и призвал на помощь Гройна. Гном держал птицу, Полутемный орудовал ножом. Ворон каркал и клевался. После укорачивания всех перьев, включая хвостовые, он попытался взлететь и страшно испугался, когда ему это не удалось. Подпрыгнув и ужаснувшись, Кошмар начал бегать и говорить без умолку. Вот тут-то и выяснилось, что птица гораздо ценнее, чем предполагалось.

И Пелли, и Даэрос, и тем более Вайола думали, что когда всяких там воронов, ворон и щеглов учат говорить, то им повторяют слово много раз и обязательно подкармливают за успехи. Даэрос целые сутки пытался решить при помощи Кошмара несколько задач одновременно — достойно подготовиться к встрече Нэрниса и Светлых посланцев, окончательно убедить Денмету в существовании Властелина и тем самым использовать время в пути с пользой. Ар Ктэль настойчиво учил птицу новому приветствию. "Здравствуй, сестра" — совсем не то, что требовалось для встречи Нэрниса. Но клювастое чудовище наотрез отказывалось учиться. В процесс обучения не включилась только Денмета. Даже Римси приняла участи в уговорах: "Кошмар, ну скажи: приветствую, Властелин…" Ворон косился на своих мучителей как на недоумков, приветствовать никого не желал, а если и говорил, то только то, что хотел сам. Даэрос злился, ругался и периодически предлагал придушить никчемное существо. Свою идею торжественной встречи Светлых героев он считал гениальной, а какая-то птица мотала ему нервы и отказывалась эту идею воплощать. Хоть другого ворона лови. Но оказалось, что кое-чему успел научиться и этот.

Ар Ктэль сдерживал Айшака, Пелли и гномы тоже старались сделать так, чтобы их животные не переступали лишний раз. Под копытами Черенка и айшаков метался Кошмар, вереща и хлопая куцыми крыльями. Взлетал гордый ворон не выше курицы, зато падал не в пример быстрее. При этом он демонстрировал завидную память. Приветствия Властелину никто так и не услышал, зато всё, чем обозвал его в сердцах Даэрос, уместилось в птичьей голове и теперь выплескивалось на слушателей.

Если бы не надо было держать Айшака, то Полутемный давно изловил Кошмара. У Гройна это получалось совсем плохо — ворон бегал быстрее. А ещё Даэросу казалось, что коварный выкормыш Оплодотворительниц ругается лично на него за обрезанные перья. Однако, если отбросить нелепые подозрения, вывод напрашивался сам собой: птице достаточно было услышать выражение три-четыре раза и она запоминала его, если слова нравились. Получалось, что ворон не очень-то слушал, когда его учили, зато с удовольствием подслушивал. Птичка, таким образом, приобретала дополнительную ценность, а всё ей рассказанное можно было считать за сведения разведчика — пусть отрывочные, как уцелевшие слова из съеденной мышами книги, но от этого не менее ценные.

Когда Гройну все-таки удалось изловить шуструю птицу, Даэрос понял, что заставить ворона смирно сидеть на луке седла не удастся. Полутемный избавил от него Пелли простейшим способом — разрешил кучерявому гному преподнести добычу Вайоле. Лишившись части оперения, птица теперь могла только клеваться, а Воительница являлась единственной, кто был в этом отношении непробиваем. Её бесполезная в боевых условиях кираса служила надежной защитой от мелких бытовых недоразумений.

Отряд и пленницы двинулись вдоль подножия Синих гор. Хорошо, что в этих местах не водилось незнакомцев и праздных путешественников и некому было удивляться, глядя на странную компанию. Кавалькаду возглавлял эльф верхом на лошаке, самым высоким всадником была человеческая девица, которую вознес на эту вершину рослый мерин, а замыкала диковинный отряд рыжеволосая всадница в латунном доспехе. По этому блестящему во всех смыслах наряду вдохновенно долбил клювом бесхвостый ворон. Когда ворон не долбил, то орал хриплым голосом ругательства, предназначенные исключительно для птиц.

Даэрос устал обращать на него внимание и пытался придумать, как можно использовать склонность Кошмара к свободному запоминанию — отказываться от своей замечательной идеи Полутемный не хотел. Времени до встречи Нэрниса было очень мало, а еще не мешало бы съездить в Перт и отыскать таинственную кружевницу. Больше послать было некого — все посвященные в тайну Ордена были при деле, и их прибытие раньше, чем через пару дней не ожидалось. А еще, завтра после полудня он должен выйти за Предел и уничтожить то что насочинял во владениях Амалироса. Не последним делом был основательный допрос Денметы. Даэрос не сомневался, что эта женщина с четырьмя листьями на печати знает если не всё, то очень многое. Главное, не дать ей понять, что Властелин и компания почти ничего не знают. Получалось, что одного Полутемного на все про всё не хватает, так же как и времени. Ар Ктэль поторопил Айшака, и отряд перешел на рысь.

Первых дозорных встретили, подъезжая к нижним выходам из подгорий. Стражи жестами поприветствовали Великого Открывающего и ничем не показали, что удивлены двум новым спутницам, постоянно орущей птице и отсутствию гномов и Расти. Полутемный тоже не показал, что удивлен — население Синих Гор предпочитало ходить за ним чуть ли не толпой и радоваться каждому его явлению — как будто он мог неожиданно исчезнуть, так же как и появился. Но сегодня никто не спешил выходить наружу и присоединяться к стражам. Даэрос не успел толком сравнить себя с Пределом, который тоже когда-то был неожиданностью. Он уже давно слышал шум и вопли, а теперь звуки стали вполне отчетливыми. Гул толпы Темных, которые делают ставки, ни с чем нельзя было перепутать.

Ар Ктэль поторопил Айшака, выехал из-за скалы и первым обнаружил, где собрались его азартные сородичи.

Самые привилегированные персоны заняли места на открытых площадках верхних уровней. Остальные расположились на дорогах и лестницах, ведущих к озеру, а те кто опоздал довольствовались самыми неудобными местами чуть ли не на заточенных скалах. Действо, на которое вышли посмотреть Темные Синих Гор во главе с его ненаглядной Инэльдэ, происходило на том выступе, который служил насестом двум драконам Сульса. Даэрос со спутниками оказался в числе опоздавших, а значит, был вынужден продираться сквозь толпу к Цитадели Черного Властелина. Надежды посмотреть оттуда, чем кончится рискованная затея Жры, канули в небытие, как только Ар Ктэль увидел свое каменное творение. Цитадель оказалась на редкость заселенной, если не сказать засиженной. Темные умудрились залезть даже на сводчатую крышу.

И Пелли и Воительница, и даже Гройн прекрасно понимали, что не стоит демонстрировать пленницам свое изумление. Наоборот — надо делать вид, что у них здесь так принято — висеть на фасаде Цитадели, орать "ставлю на один нож" и бурно выражать восторг по поводу выкрутасов единственного танцора. А то, что танцор — орк, так это и есть самое интересное. Не каждый день орки исполняют свои народные танцы для Темных.

Денмета старалась держаться невозмутимо, а Римси была готова ехать на айшаке задом-наперед. Молодости свойственно любопытство, которое вполне может победить страх хотя бы временно. Оплодотворительницы поменялись ролями. Теперь самой испуганной была Денмета, окруженная невероятным количеством Темных. Одно дело представлять себе это количество, и другое — пытаться сквозь него проехать. Римси не выдержала и задала ожидаемый вопрос: "А что здесь происходит?".

Даэрос понял, что происходит, как только увидел Жры рядом с арками второго уровня. Кроме жилища Сульса и старых покоев Инэльдэ там не было ничего интересного для орка. Зато уровнем выше располагались комнаты Таильмэ, и — она сама у открытой арки. А еще Ар Ктэль догадывался, что кружащийся и мелко подпрыгивающий Жры танцует. Камень драконьей площадки не мог нагреться до такой степени, чтобы припекать Жры пятки и заставлять его скакать, так что кроме танца и предполагать было нечего. Даэросу и самому было интересно узнать точно, почему отчаянный орк решился на такое рискованное дело, и что означают странные предметы у него в руках. Но пришлось демонстрировать осведомленность. Поэтому он ограничился расплывчатым ответом:

— Сегодня командующий армией Черного Властелина орк Жры, в целях раскрытия трясин… то есть, глубин орочьей культуры, представляет вниманию Темных подданных Властелина различные народные танцы.

— А что это за танец? — Римси рисковала свернуть себе шею, оглядываясь назад.

— Я не очень в них разбираюсь. — Честно признался Даэрос. — Вот, Ваша наставница наверняка знакома с орками гораздо лучше. Не подскажете ли, фар Нитон, что сейчас исполняет доблестный Жры?

Денмета обернулась, присмотрелась и действительно обнаружила некоторые познания.

— Отсюда плохо видно, но судя по бубну, это — шаманский танец. Но эти звери рядом… они не трогают орка! — Оплодотворительница не сумела скрыть потрясения. Чучела произвели на неё куда большее впечатление, чем скачущий Жры.

— Вот, видите Римси, это оказывается религиозный танец. Потому звери и не трогают… зашаманил он их, наверное, до столбняка. Кстати, звери — драконы. Летающие. — Даэрос спешился и передал поводья своего Айшака Вайоле — больше доверить его было некому. Кошмар, на которого накинули шаль Пелли, молчал, и Айшак вел себя относительно спокойно. — Денмета фар Нитон, несмотря на Ваш высокий культурный уровень, я попрошу Вас спуститься пониже, вот сюда. — И Полутемный указал на чернеющий вход в личную тюрьму Властелина. — Там у нас имеются те, кто разъяснит Вам суть шаманства от нечего делать. Если, конечно, они сегодня в настроении побеседовать.

Темные около Цитадели старались и потесниться, и поприветствовать Открывающего, и не упустить ничего из происходящего. Будь Ар Ктэль один, они бы справились с этим нелегким делом. Но его спутники и животные были явно лишними в толпе, и возникла самая натуральная толчея. Даэрос был зол. Все-таки до Амалироса ему было далеко. От Арк Каэля подданные сами разбежались бы на такое расстояние, что хоть галопом на айшаках скачи. А эти непуганые Темные того и глади на его бесценного единственного Айшака залезут, чтобы было лучше видно, как там Жры отплясывает.

Денмета неуверенно семенила по мрачному коридору, а из темницы доносились звуки, указывающие на то, что заключенные тоже без дела не скучают. Когда Ар Ктэль увидел, как именно они не скучают, то стал поднимать из тюремного озера скалу. Камень взвыл, с потолка посыпалась крошка. Сульс отскочил от орочьего вождя и, поскользнувшись, упал в воду. Сам бывший вождь опрометью метнулся к решетке своей комнаты и забился в темный угол. Однако, Оружейник имел наглость с укоризной посмотреть на Ар Ктэля — разложенные на берегу краски смыло. Хорошо хоть промолчал и отправился запирать решетку, не дожидаясь пока ему прикажут.

Денмета прикрыла руками голову и замерла, уставившись на скальный клык. Диковинных животных она за свою жизнь видела много. А вот вырастающие из воды камни — никогда. Решетки, перепуганные орки и странный человек, который полосовал одного из них ножом, доконали Оплодотворительницу. Это была тюрьма, и в ней пытали. Неведомое страшное будущее вдруг стало настоящим, таким же реальным как странный сероглазый Полусветлый, который волок её куда-то вглубь горы.

Шум наверху стих. Или Таильмэ все-таки прибила ценного Жры, или до Темных наконец дошло, что Великий Открывающий в ярости. Самому себе Даэрос заметил, что его еще никто не видел в ярости. И даже он сам не видел — до того момента, как из озера взмыла скала и выплеснула воду из берегов. Похоже, следовало научиться еще и сдержанности.

Заперев присмиревшую Денмету в помещении напротив орков, Даэрос отправился обратно, поманив за собой не в меру шустрого живописца. Разговаривать с Сульсом он собирался без многочисленных свидетелей. Попутно Ар Ктэль отметил еще одно своё упущение — надо было давно обсудить с Инэльдэ досуг подданных. Понятно, что устраивать им регулярные развлечения с выползнями он не будет — потом от каменного масла не отмоешься. А без масла он и подавно своей жизнью рисковать не намеревался. Но несмотря на скучную мирную жизнь, подставлять Жры под ножи Таильмэ и делать ставки на их количество, не следовало. А Инэльдэ не следовало подавать пример, спокойно наблюдая за этим безобразием с самого удобного места. Но Сульс…

— Кто позволил?! Кто позволил расписывать заключенных?!

— Так только по одному рисунку! — Сульс втянул голову в плечи. — Правительница Инэльдэ одобрила тему!

— Разберусссь! — Прошипел Даэрос и вытолкал художника наружу.

Темные действительно покинули и стены, и крышу, и балкон Цитадели. Римси, Пелли и Вайола остались в обществе Айшака. Даже Гройн с остальными животными благоразумно исчез. Ар Ктэль предпочел бы считать, что его искреннее возмущение дошло до жителей Синих гор, но лгать самому себе ещё хуже, чем лгать кому-то другому. Жры сидел на карнизе между двумя Глистами и обмахивался тем, что Денмета определила как бубен. Зрелище кончилось, и Темные просто разошлись по своим делам.

— Римси, Вы пойдете с нами. Как наименее виноватой, Вам предоставят сносное жильё, но до суда Вы там сидеть и будете.

— А с окном? — Девица с ужасом ожидала заточения в каменном мешке.

Даэрос решил, что второй уровень вполне подойдет.

— С окном. И поторопитесь все! У меня еще много дел.

Вечером в покоях Инэльдэ собралось разобиженное женское общество. Даэрос успел так разобраться с делами, что из всех присутствующих от него не досталось только Пелли и Вайоле. Но Вайола с детства была воспитана в обиде на всех мужчин, а Пелли пригласили как будущего парламентера. Знать ей об этом не полагалось, и она честно делала вид, что ни о чем не догадывается. Официально мероприятие называлось "поужинать и поболтать", а на самом деле являлось типичным женским собранием с целью "обсудить и заклеймить". Единственным существом не женского рода в компании был Кошмар, которого принесла с собой Воительница. Но он не менее прочих воплощал результат самоуправства Открывающего. Бывший письмоносец ходил между тарелок и получал свою долю сочувствия в виде свежего мяса.

— Но я же выполнила приказ "Не убивать"! — Выплескивала свою обиду Таильмэ. — Выполнила же?

— Выполнила. — Подтвердила Инэльдэ. — Держалась стойко.

— Так почему же я должна была уйти и не показываться? Как я должны была догадаться не создавать этот самый…

— Ажиотаж. — Подсказала Пелли. Она прекрасно слышала, в чем брат обвинил Темную: в создании ажиотажа и ситуации, при которой возможны ставки на жизнь Жры. Не высовывалась бы она наружу, никто бы на орка с бубном не обратил внимания. — Но Даэрос был очень зол. Он и сейчас зол. Мы приехали с ценными пленными, а тут такое!

— А что у нас тут такое? — Инэльдэ не ощущала за собой никакой вины. — Что особенного произошло? Всем надо и отдыхать, и развлекаться. Вполне забавно получилось. Мы никогда таких танцев не видели! А еще, подданные могли оценить пример стойкости, явленный моей подругой Таильмэ. Во всей красе. Да ей за это надо орден дать, а не шипеть на неё, как на воина за промах!

Пелли совсем не нравилась роль того, кто будет убеждать Даэроса, что он не прав. К тому же она совсем не считала его неправым. И вообще — настраивать сестру против брата — дурно. По сравнению с этими Темными девами, Ар Ктэль посветлел в представлении Пелли почти до степени Нэрниса.

— А я считаю, что брат прав. Незачем было издеваться над Жры. Если бы его затея была неожиданностью, Даэрос и сам бы оценил выдержку Таильмэ. Но Вы же сами сказали, Инэльдэ, что подданные были извещены заранее! И Жры жалко.

— Жалко? — Таильмэ была вне себя от негодования. — Орка жалко, а меня нет? Сколько я его еще терпеть буду? Он делает из меня посмешище, и я была в своем праве избежать этой участи! Если бы не ставки на то, что я собираюсь метать ножи в драконов намеренно, то скоро в подгорьях уже стали бы поговаривать, что мне нравится орк, а не… Ларгис. Или Аэрлис. Ну, или Веилас. И уж точно — не Нэрнис. К тому же затея была не Жры, а этого безумного Сульса! Это он наслушался от орков в тюрьме про шаманство и сделал Жры бубен, чтоб его порвало!

— Но он же любит. Жры любит… — Пелли считала любовь священным чувством, которое оправдывает любое шаманство, даже с бубном.

— Значит, меня никто не любит, кроме орка. — Подытожила Таильмэ и приступила к главному действию вечера — к плачу о себе несчастной.

— А меня — только Гройн. — Присоединилась к страданиям Вайола. — Позор всех гномов. Бороду на гвозди накручивает!

— А мне Даэрос сказал… — Правительница Инэльдэ вздохнула, скормила Кошмару кусочек мяса и пустила слезу. — Он сказал, что жениться надо было на Светлой!

— Ну, Даэрос… Оскорбление! — Вынесла вердикт Вайола и громыхнула секирой об пол.

Кошмар подпрыгнул и высказался:

— Воррробей-перрреросток. Коррршун непррризнанный.

— Правильно, птичка. — Инэльдэ всхлипнула. — Только и знает, что дев тиранить и тюрьму пополнять. А сострадание где? Мы что, должны себя заживо хоронить? Подданные развлеклись, все целы, что его не устраивает? Скоро нам улыбаться будет запрещено?

— Запросто. — Таильмэ полностью поддерживала тему нагнетания жути. — А потом запретит из подгорий наружу выходить!

Когда расстроенные Темные девы дошли до "и велит занавесить лица, как орчанкам", Пелли решила, что с неё хватит.

— Я поговорю с братом. Попробую объяснить ему вашу точку зрения. Но не сегодня. Он после беседы с Сульсом и Жры ничего слушать не захочет. И рисунки на орках ему тоже не понравились.

Ар Ктэль чувствовал, что Тёмная половина его натуры готова взорваться от возмущения, а Светлая собирается последовать её примеру. Историю дикой затеи он выяснил быстро, благо Сульс и не думал запираться, а просочетать его действия с уже известными действиями Инэльдэ не составило труда. Картина получилась полная и удручающая своей аморальностью.

Стоило только высоким персонам разъехаться по делам, как все жители Синих гор заскучали. Поневоле рождалось подозрение, что раньше они развлекались исключительно глядя на самого Даэроса, Нэрниса и Аэрлиса с другом Веиласом. Где-то в глубине души Полутемный осознавал, что Темно-Светлая компания с ним во главе и впрямь была сродни бесконечному празднику. Светлые среди Темных сами по себе весело выглядели, а Светлые избегающие настойчивой Таильмэ — тем более. Один только застенчивый Веилас чего стоил.

Но заскучали, к сожалению, не только Темные. Сульс — тоже. Он домазал эпическое полотно "Командующий Жры летит на драконе над полем боя" и тоже стал маяться от безделья. Этот процесс у него обычно надолго не затягивался — новая идея создания чего-нибудь шедеврального у бывшего Оружейника рождалась быстро. Но последний шедевр, видимо, подорвал его творческие силы. Исполняя задание Открывающего, художник превзошел сам себя. В отличие от прочих, эту картину можно было рассматривать и как есть, и вверх ногами, и даже поставив на торец. Всё равно получались два монстра в обнимку. Сульс уверял, что такой дивный эффект достигается тем, что на спине Жры тоже нарисован дракон. А то, что верх и низ не определяются, обозвал художественным приемом. Так или иначе, но по завершении труда делать Оружейнику стало нечего, и он проводил время в беседах о творчестве. Собеседником был, конечно же, Жры. А у Жры дела были. Он гонял орков строем, бегом, ползком, с песнями и без, и регулярно наведывался в тюрьму к трем вождям. Следом за ним мотался Сульс со своими рассуждениями о высоком предназначении искусства.

Во время совместного визита с целью проследить за помывкой узников, один из подчиненных Жры робко попросил Сульса нарисовать на нем что-нибудь. Сульс даже не удостоил просителя вниманием, зато сам удостоился внимания всех трех орочьих вождей. Орки рухнули на колени и обозвали живописца Великим Шаманом. Великим Сульс себя и так считал, но "шаманом" заинтересовался. Заключенным устроили форменный допрос. Так Жры и его творческий друг выяснили, что охотников расписывали перед охотой именно и только шаманы. От шаманов допрос скатился к шаманству вообще. Раньше Сульс слышал о диких обычаях орков краем уха и в колдовство при помощи примитивных плясок не верил. Но это было до того, как его признали Великим в этой области.

Вытрясти из пленных все известные им подробности не составило труда. Суть ритуала вожди не знали, потому что шаманами не были. Но подробностей рассказали много — как раз хватило на идею "любовного камлания". Больше камлать было не на что — ни походов, ни охот не предвиделось, а просить Великого Духа о дожде не имело смысла. Весенние дожди и так регулярно поливали горы. Всякую чепуху, вроде наличия настоящего потомственного шамана, Сульс отринул не сомневаясь. Он счёл, что самое важное в деле камлания — уверенность в результате и сочетание пляски с правильным нарядом. Главное — впечатлить Великого Духа так, как его еще никогда не впечатляли. Жры заверил Сульса, что само по себе орочье камлание на любовь эльфийской девы должно заставить этого Духа наплевать на все другие, обращенные к нему просьбы. Сульс внес своё дополнение — если при этом исполнять танец урожая, то Великий Дух не только уши навострит, но и глаза выпучит. О том, что танец урожая — ни что иное как хоровод девиц на одноименном осеннем празднике, Сульс умолчал. Других танцев он всё равно не знал. Жры предстояло быть самому себе хороводом. Дело оставалось за малым — научить орка правильно семенить по кругу, изготовить главные шаманские атрибуты — бубен и било, и получить разрешение Правительницы на камлание. Как бывший слуга нофера Руалона, Сульс время от времени еще вспоминал с кем можно, а с кем нельзя переходить границы дозволенного. С достойным Кристом можно было особо не церемониться, но с Правительницей Инэльдэ самоуправство могло дорого обойтись. Орочьи ритуалы в горах Темных — это не к доброму ноферу в погреб наведаться.

Как ни странно, но разрешение Сульс получил. Утром попросил — к обеду получил. Более того, сам объект — Прекрасная Таильмэ согласилась присутствовать и наблюдать. Жры, узнав о такой удаче, счел это добрым знаком. Великий Дух, похоже, уже заинтересовался и ждал с нетерпением.

Темные взбодрились. Слух о том, что Жры будет плясать шаманский танец под окнами Таильмэ, пронесся по подгорьям как пожар по штольне. Подробности впечатляли — Правительница Инэльдэ велела своей подданной не убивать орка за непотребство, а подданная выпросила разрешение метать мимо него ножи. Таильмэ обещала не только продемонстрировать выдержку, но и проверить Жры на испуг. Немедленно появились те, кто считал разрешение Правительницы чем-то вроде позволения на случайное убийство и те, кто так не считал. В любом случае можно было поставить на продолжительность танца под летящими ножами, на смерть орка или на истерику Таильмэ. Пока Темные готовились развлечься, Сульс трудился над созданием диковинных предметов и в перерывах учил Жры походке "уточкой". На все про все ему хватило одного дня.

Орудие шаманского труда вышло увесистым и корявым, как и все творения бывшего Оружейника. Ни один уважающий себя шаман не польстился бы на коровью шкуру, натянутую на железный обруч от бочки. Но Жры был воином и увесистый щит с бубенчиками его не смущал. Сульс ваял условно-музыкальный инструмент со слов орков, так что ничего нетипичного в своем творении не видел. Впрочем, он не видел нетипичного, даже когда его натурщики шарахались от своих портретов. Не смутил художника и редкостный энтузиазм Темных, которые готовы были выполнить любую его просьбу. Стоило только заикнуться насчет бубенчиков, колокольчиков или, на худой конец, старых погремушек, как пара быстроногих гонцов рванула вниз к предгорьям. Тяжелое и железное Сульс любил, и поэтому был крайне рад целой корзине медных бубенцов. Коровы в нижней долине теперь паслись тихо, без лишнего звона. Роспись шкуры таинственными рунами далась художнику без труда и долгих размышлений. Эти руны были самыми таинственными на свете — никто, включая самого Сульса, не знал, что означает круговой узор из четырнадцати хвостатых закорючек или — каждая закорючка в отдельности.

С изображением тотема на бубне всё оказалось еще проще. Тотемом клана Жры была сова. А у совы, по мнению Сульса, были две самые главные приметы — круглые глаза и клюв крючком. Перья птице художник решил не рисовать. Сульс считал, что шаманство — это сплошной символизм и лишние детали тут ни к чему. Главное, что оба знают — И Великий и начинающий шаманы — это сова. Но настоящие перья, пара подвешенных пучков, все-таки были нужны. Темные сначала принесли куриные. Жры с негодованием отверг вопиющее оскорбление своему тотему. Тогда добровольные помощники изловили-таки горного орла и оскорбили эту гордую птицу. Жры был счастлив — он заявил, что Сова будет очень довольна. Сульс так и не вник в подробности противостояния кланов орлов и сов — вторую половину дня он был занят изготовлением амулетов. Этими побрякушками предполагалось увешать начинающего шамана, и чем гуще — тем лучше.

Что такое амулеты Сульс знал точно — обереги от всего чего ни попадя, начиная от страшной смерти и заканчивая бородавками. Таких было полно в любом селе — над дверью каждого дома и на каждом суеверном селянине. Селянки, те и вовсе детей без оберега от дурного глаза из дома не выпускали. Жры гордо сообщил, что ничего не боится, и Сульс может спасать его, от чего сам считает нужным. Сглазить красоту орка было уже никак невозможно. Но его можно было внезапно убить чем-нибудь острым, отравить или покалечить. Оружейник расширил список на сопутствующие обстоятельства, и количество амулетов вышло достойным. Оставалось только соотнести подобное с подобным, без чего ни один символизм не обходится. Темные и здесь не подвели и натащили целую кучу пригодного хлама — даже самому искать не пришлось.

Даэрос поначалу не понял, во что одет Жры, и думал, что виной тому — расстояние. Но и во время воспитательной беседы, когда орк находился от него всего лишь в другом конце комнаты, он не сразу разобрался что к чему. Их командующий был увешан негодными бытовыми предметами, рваными тряпками и щеголял в странной набедренной повязке из клочков кожи поверх штанов. Пришлось спрашивать. Оказалось, что это были они — амулеты. Сульс не собирался идти проторенным путем шарлатанов — мешочки с травками, могильным прахом и прочей чепухой. Подобное — так подобное. В набор защитных средств от внезапной смерти он включил почти все, от чего эта смерть могла произойти. Топорище на шею — против смерти от топора или секиры, рукоятку ножа на пояс — против смерти от ножа, ручка старой кастрюли надежно защитила Жры от отравления, а пучок куриных перьев — не пропадать же добру — от удушения подушкой. Веревка, охраняющая от того же удушения, но уже веревкой, стала поясом, на котором разместились не такие сильные амулеты на случай различных увечий: сломанная куриная лапа — от переломов, исполосованная тряпка — от порезов, расплющенная медная чаша — чтобы в пропасть не сорвался и не расшибся в лепешку: горы же кругом, и даже клок волос самого Жры — от сумасшествия и последующего самоубийства. Вяленым мясом — от голодной смерти — Сульс разумно решил Жры не украшать и обошелся кусками кожи с изображением различных съедобных животных. Сами по себе быки, овцы и свиньи были съедобны, но ровно до тех пор, пока их не нарисовал Сульс. Те страшные монстры, которые оберегали орка, могли сами сожрать кого угодно.

Даэрос не подозревал, что учиться сдержанности ему придется так скоро. С одной стороны, Великий Открывающий продолжал пребывать в дурном настроении и не собирался интересоваться деталями безобразной выходки. Он хотел втолковать двум горе-шаманам, в чем они были неправы в общем, а не слушать их пояснения о том, для чего у Жры на лбу красуется утиный манок. Оказалось, что удача на него должны была реагировать не хуже утки. Но с другой стороны, Полутемный не утратил природного любопытства, а хитрые вывихи сознания художника были не менее загадочны, чем тайна Оплодотворительниц. Или — чем большая говяжья кость, увитая кружевами. Этот предмет Жры тискал на протяжении всей обвинительной речи Открывающего и смущенно теребил на нем кружавчики. Ситуация теряла всякую серьезность, по крайней мере, для Даэроса. Мосол он у Жры отобрал, а на риторический вопрос "Что это за безобразие?" получил развернутый ответ Сульса. Перед самым началом камлания шаманы хватились важного предмета — била. Так увлеклись амулетами, что совершенно запамятовали о том, что в бубен полагалось стучать чем-нибудь большим и страшным — лучше лопаточной костью дикого зверя с выжженными на ней заклинаниями. На такие изыски времени не осталось, к тому же Жры хотел что-нибудь красивое — от несчастной любви его ничем так и не оберегли. Обошлись большим коровьим мослом, а на красоту неизвестная Темная доброжелательница пожертвовала кружевную ленту. Чья это лента, добровольные помощники Сульса так и не сказали. Но орк с живописцем единогласно утверждали, что Таильмэ просто очень стеснительна.

Только когда молодой шаман в сопровождении Великого Шамана появились на драконьей площадке, им стала понятна редкостная услужливость Темных. На камлание явились посмотреть все, кроме стражей проходов. Даже Правительница Инэльдэ пришла. По этому поводу художник пребывал в эйфории и выпадать из такого блаженного состояния не собирался.

Даэрос тщетно пытался доказать Сульсу, что дело было вовсе не в его таланте, а в азарте Темных. Он даже пообещал "наградить" его кружевным мослом по голове, если в следующий раз Оружейник сотворит что-нибудь без разрешения. И вот тут-то Сульс и довел его до тихого бешества. Этот новоявленный адепт шаманизма заявил, что разрешение он получил от Правительницы, а раз такового недостаточно, то он "вообще не понял, кто здесь главный". То есть, сделал вид, что напрочь забыл кто для него, Сульса, главный и к кому он нанимался на службу. Наглый живописец, как бы между прочим, причислил себя к подгорным подданным Амалироса. Разъяснять ему кто главнее — Амалирос, Даэрос как родственник Амалироса или Инэльдэ, и как они делят власть, Ар Ктэль счел ниже своего достоинства. К тому же это было бесполезно: после такого массового внимания к его персоне Сульс был в восторге от себя, своих творений и вполне уверился, что он — гений. А раз так, то никакие Открывающие, Закрывающие и Амалиросы не могут рассчитывать на его внимание к их суетным мелким делишкам. Одним словом — зазнался. Окончательно.

Даэрос не был, как Нэрнис, специалистом по тонким человеческим переживаниям и душевным завихрениям. Но с подобными оголтелыми творцами сталкивался. Слава Создателю — не лично, но и не личного знакомства хватало, чтобы понять, откуда такой не-Светлый ветер дует. Что в столице Империи, что в крупных городах — везде имелись свои творческие личности, которые требовали уважения к себе и своему сумасбродству. Конечно, до Сульса им всем вместе взятым было далеко. Они жаждали общественного одобрения, а Сульс каждый день одобрял себя сам. Восторженные вопли тысячи Темных лишь увеличили его самомнение. Но все-таки он, так же как и его собратья по творческим потугам, пользовался попустительством, которое выражалось в сакраментальном "художника может обидеть каждый". При этом подразумевалось, что ранимых творцов обижать нельзя.

Сами художники обижались далеко не на каждого. Мнение селян и средних горожан их не интересовало. Случись какому-нибудь пастуху столкнуться с творцом на природе, и он до припадка мог бы доказывать, что их лучший бык-осменитель никогда не был лиловым, не летал вверх ногами и вообще, его сын палкой на песке лучше рисует. Плевок в сторону мазни от этих граждан списывался на узость мышления и отсутствие образования. Те, у кого образование и вкус были, благоразумно помалкивали. Спаси Создатель заикнуться, что художник — бездарь. Толпа бездарей, изображающих из себя высоких ценителей, немедленно заклеймит позором: и художника порицатель обидел, и мыслит примитивно, и вообще ничего в искусстве не понимает. Вот и созерцали нормальные жители Империи сомнительные шедевры молча, иногда задаваясь вопросом: а, может, это я один не вижу красоты в разноцветных брызгах и кляксах? И почему этот произвольный набор пятен — "Портрет Императора"? Даэрос подозревал, что и сам Император, боясь прослыть примитивным, испортил стену своей летней резиденции в Намире, скрепя сердце. Ар Ктэль это творение видел и даже слышал мнение "ценителя": мол, художник именно так представлял себе внутренний мир главы Империи. Повелитель Амалирос за подобное видение отправил бы художника туда, где всегда темно — на глубинные выработки.

Но людей по-прежнему не смущало то, что даже самые сведущие из них не всегда могли опознать "руку мастера". Ничего удивительного — некоторые мастера творили ногами. Тоже — оригинально. А один творец привлек к творчеству свинью — та очень любила валяться и елозить по грязи дни напролет. Он перемазывал хрюшку красками, и она наелозила ему шедевров на целое состояние. Правда, этот честный малый еле ноги унес на Архипелаг, когда раскрыл тайну своей и свинской творческой жизни. Но даже такое посрамление ценителей не отвадило их от восхваления очередных гениальных творений.

По сравнению с хаотической мазней столичных оригиналов, прочие попытки рисования выглядели на порядок лучше. Нельзя было сказать, что художник хотя бы не попытался изобразить нечто внятное. Однако, от попытки до результата — пропасть, а творцы очень быстро переводили себя в разряд гениев. И так же как Сульс, не задавались вопросом: а не обидел ли я кого-нибудь?

Самих обиженных художниками как-то никто не учитывал. Даэрос лично знал нескольких пострадавших. Нофер Руалон обрел при помощи Сульса монстроподных предков и себя в образе чудовища. Таильмэ еще не знала, что она обижена пупком Жры у себя во рту, но незнание не отменяло самого факта. Этот факт обещал рано или поздно обнаружиться и создать новые проблемы. Жры не мог понять, насколько и где он обижен, поскольку его уровень восприятия искусства был сродни уровню тех самых ценителей. Сульс сказал, что он — художник, и Жры поверил ему как младенец няньке. Данный акт творчества Даэрос записал в разряд особо тяжких преступлений — Сульс духовно изувечил Жры, пользуясь доверчивостью жертвы. О последней выходке с шаманством и говорить нечего. Считая себя творческой личностью, Сульс полагал, что может позволить себе если не все, то очень многое. Если так пойдет и дальше, то дело кончится плохо. От такого бубна с таким билом и летающими ножами недалеко до появления в обществе с напомаженными губами и на ходулях или — до битья посуды в разгар творческого кризиса.

Подытожив список преступных деяний бывшего Оружейника, Даэрос решил его обидеть именно как художника. Ну, или попытаться. Это был единственный способ уберечь Сульса от полного сумасшествия и призвать его к порядку. В Синих горах нужен был исполнительный Сульс, а если и ненормальный, то — слегка. Позицию, почему художника можно и нужно обидеть, Даэрос сформулировал кратко и ясно: каждый, кто умеет творить лучше этого художника, вправе его обижать, то есть — говорить правду, правду и ничего кроме правды.

Для начала Ар Ктэль честно высказался по поводу заказа. Полотно, которое требовалось для важного дела, не соответствовало поставленной задаче. Оплодотворительницы никогда бы не заинтересовались такой невнятной картиной. Даэрос потребовал написать другой портрет Жры на драконе, потому что на этом он не видел ни Жры, ни дракона. А видел он акт совокупления двух козломордых недокуриц на фоне урожая огурцов. Но Сульс вместо того, чтобы трагически закатить глаза и художественно лишиться чувств, начал доказывать, что у Глиста-первого и у рисунка на спине Жры вполне даже козлиные морды — одинаковые, в меру страшные, как и положено драконам. И крылья драконам тоже положены, равно как и курам. А орки внизу вполне соответствуют размеру, если смотреть с высоты драконьего полета. По расчетам Сульса выходило, что они и должны быть не больше мелкого огурца. Аргумент, что у орков и огурцов разная форма, художник с негодованием отверг и заявил, что Великий Открывающий обидел его шедевр.

Изворотливость художника, который не желал лично обижаться и подставлял вместо себя картину, Даэроса поразила. Он еще раз посмотрел на шедевр и даже подождал, пока тот сам выскажется. Но Создатель не спешил оживлять застывших в экстазе козломордых тварей. Таким образом, заход с фланга Сульс пережил без моральных потерь, и Ар Ктэль пошел в лобовую атаку. Он прямо заявил:

— Сульс, ты не умеешь рисовать! Посмотри, что это? — В ход пошла ударная сила бубна. — Разве это сова? Разве эта нормальная сова? — Даэрос потрясал звенящим аргументом перед носом Оружейника. — Посмотри на этот нос! Где ты видел сову, у которой нос свернут на бок? Сознайся, ты же просто не можешь нарисовать загнутый клюв не в профиль! Даже без мосла ясно, что по этой совиной морде колотили как… как в бубен. Это — увечная птица. С таким клювом не живут! А глаза? Я же правильно понимаю — вот эти два кружочка с точками — глаза? У всякой нормальной совы они отстоят гораздо дальше друг от друга, а у твоей сошлись и встретились. Может, она подавилась и удивилась? Сульс, чем подавилась птица, перед тем как ей заехали мослом по клюву!? Ты где-нибудь такую сову видел?

Но Сульс пережил правду о сове стойко и даже подтвердил, что всё, сказанное Даэросом — правда. Правда — били. По клюву. Как раз по центру бубна. А когда Жры один раз мослом стукнет, глаза еще и не так скучкуются. И даже предложил проверить сходство на живой птице. Темные орла один раз изловили, изловят и второй раз. Ему все равно терять нечего — ни одна орлица такого щипанного в гнездо не пустит. Жры с готовностью потянулся за билом, но Даэрос пресек попытки орка поддержать друга и отогнал его от стола в угол. Атака с фронта показала, что у Сульса лобовая кость толще, чем у кабана и достучаться сквозь эту преграду до его ранимой натуры невозможно. Если она вообще есть эта натура. Полутемный решил бить по самому больному месту — по творчеству в буквальном смысле. Он ухватил бубен покрепче и ударил посильнее. Шкура треснула под дружный звяк бубенцов. Чтобы воспитательная мера была понятна, Даэрос пояснил:

— Ты хотел сделать так с живой ни в чем неповинной птицей?

За сердце Сульс не схватился. Он возмутился и даже успел сказать: "Кто позволил…" Но посмотрел Полутемному в глаза и понял, что следующий момент может разделить участь бубна. Намекнуть на то, что кто-то очень справедливый режет перья воронам, художник уже не рискнул, хотя со стриженым Кошмаром уже успел познакомиться. Пришлось нехотя сползать с творческих вершин в подгорья и вспоминать, кто кому здесь позволяет. Даэрос закрепил результат приказом:

— И чтобы я больше этой художественной спеси в тебе, Сульс, не видел! Творить будешь тихо, не беспокоя окружающих. Или не будешь вообще!

От справедливости по отношению к пернатым Ар Ктэль перешел к вопросу жестокого обращения с более разумными существами. Даэрос сомневался в том, что ему удалось втолковать Сульсу, насколько тот закоснел в своем эгоизме. Поверить в это можно было, только поверив в успех любовного камлания. Перед Жры Сульс все-таки извинился. Но продолжал утверждать, что у него имелись основания не опасаться за жизнь орка. Он просто был уверен в великой силе искусства и своих амулетов. Вот последнее и указывало на то, что Великий Шаман в Сульсе еще не умер, а гениальный художник вынужденно затаился.

Даэрос дал себе слово, разобравшись с Оплодотворительницами, воспитать из Жры человека и не дать Сульсу превратиться в орка. Для начала следовало отправить полоумного творца на беседу к Аэрлису. Как только младший Арк Каэль вернется и навестит узников, он и сам испытает потребность пообщаться с тем, кто их так разукрасил. Вот пусть ему Сульс и объясняет, как он вдохновился, находясь в толпе "почитателей его таланта", чем занимался в это время его последний "шедевр"-Жры, и кто такой "творческий экстаз". Ну, и заодно, как этот экстаз увлек его в тюрьму, вдохновенно творить под вопли Темных. Сульс натворил со своим экстазом татуировки на всех трех вождях. Разве что третьего недотворил немного. Нэрнису тоже будет полезно узнать, что у него, как у Черного Властелина, теперь имеется личная печать. Подделать её никто не сможет. Рука не поднимется. Эта идея родилась у Сульса во время рисования совы. Пристроить Властелину тотем как у орка он не посмел, а вот печать — вполне. Подданные Инэльдэ донесли до Правительницы идею художника, а до него — её одобрение. Так что наблюдать танец Жры Сульс отправился уже со всем необходимым для рисования на живых предметах. И если бы не этот "экстаз", то Даэрос успел бы предотвратить очередной творческий акт. Инэльдэ не поинтересовалась видом будущей печати. Она не сомневалась, что Сульс сможет изобразить что-нибудь ужасное. А Полутемный не сомневался, что Аэрлис определит эту печать правильно — клеймо. Никак иначе печать на живом существе называться не может.

Идея ставить печати на всех документах Властелина была сама по себе не плоха. Но опечатывать все принадлежащие Властелину предметы и пленных — это было уж слишком. Здесь творческий порыв Сульса явно пересекся с практикой учета трофеев и ведением дел в ноферате. Всё, с чем сталкивался в жизни служка-оруженосец-оружейник-чучельник-художник-шаман, хаотически переплеталось у него в голове и рвалось наружу. На сей раз, из закромов его памяти выполз способ, которым не самые родовитые жители Империи запечатывали свои письма, а иногда и короба с особо ценным имуществом. Личных печатей им не полагалось. Вместо них с успехом использовалась монета, чаще всего золотая. Она была и печать, и запас на случай крайней нужды. Оттиск с профилем Императора выглядел даже лучше, чем гербовые печати этель-ноферов. В Империи у власти находилась уже третья династия, которая безуспешно боролась с этой порочной практикой. И дело было не в том, что какой-нибудь простолюдин нахально пользовался изображением лица его Императорского Величества, а в том, что он это лицо увечил, как хотел. Во избежание подделок, насечки, царапины и каверны покрывали лики Императов в самых причудливых сочетаниях. Когда Даэрос узнал, что татуировка — печать, он уже мог и не спрашивать, кто на этой печати запечатлен. Кандидат был только один — его Светлый брат Нэрнис Аль Арвиль. Сульсу следовало сделать внушение сразу после портрета Таильмэ. Не сделали, и результат — налицо. Точнее — на спине лицом. А еще точнее — страшной мордой.

Профиль морды Сульс нарисовал на пергаменте и с него копировал на спины вождям. Орки решили, что Великий Шаман пришел оказать им не менее великую честь и с готовностью подставили спины. Еще и переругались, кому первому эта честь причитается. Даэрос неожиданно появился в темнице и не дал Сульсу закончить работу. Но и в законченном и в незаконченном виде печать Властелина ужасала.

Даэрос покинул верхние уровни, убедившись, что Сульс хотя бы слегка пришел в себя и уже не считает себя только художником. Может быть, и не следовало сразу же давать ему поручение, связанное с красками и холстами, но проблемы накатывали горной лавиной, и выстраивать воспитательный процесс было некогда. Какие-то дела были значительными, какие-то мелкими, но оттого — не менее раздражающими. Мать оказалась недовольна кратким визитом, но ограничилась суровым взглядом. Сестренка по малолетству не могла ограничиться взглядом и принялась рыдать. Отец выразил свое негодование кратко, но ёмко: "Сын, называется!" Пришлось промолчать, хотя было что ответить. Фразу "кто бы говорил", Даэрос благоразумно не произнес, а то разругался бы с семьей так же, как до этого с Инэльдэ. Ну, или не так. Мать никогда бы не назвала его любителем орков, что бы он там не сказал. А любимая и дражайшая Инэльдэ назвала и указала на дверь. И Даэрос в эту дверь вышел и пошел к Сульсу и… Жры. Как и обещал на прощание. Но все-таки он поступил благородно: посоветовал задуматься, почему для него общество орков оказалось предпочтительнее. Инэльдэ обещала думать долго.

С Таильмэ надо было срочно что-то делать. Лучше всего — определить в спутницы жизни хоть к кому-нибудь в приказном порядке. Эта Темная, несчастная своей красотой, всё равно сама выбрать кого-то одного не могла. А когда в Синие горы прибудет Лэриас, то тем более не сможет. Даэрос с выбором не сомневался. Почти согласный, которому можно было приказать, имелся только один — Разведчик Ларгис. Прочие разделять судьбу с Таильмэ не собирались, да и приказывать им Даэрос не стал бы, даже если мог. Только Ларгис был в состоянии влачить семейную жизнь с этой девой и радоваться, что совершает подвиг. Стоит ему только намекнуть, что Повелитель Амалирос не заинтересован ни в противостоянии здешних Светлых и Темных, ни в сомнительной славе своей подданной как орочьей возлюбленной, и Старший Разведчик получит дополнительный стимул к ухаживаниям. Эта проблемы была почти решена. Даэрос так и сказал Таильмэ — не нравится орк, соглашайся на брачный обряд с Ларгисом. Не согласишься — значит, орк нравится и нечего морочить всем голову. Пример Светлого отца и Темной матери пришелся как нельзя кстати, так же как и обряд Повелителя Амалироса с совершенно Светлой Элермэ. Хорошо, что его сравнений не слышали ни те, ни другие. Но вывод все равно был правильный — любовь — она не "потому что", а — "вопреки всему и несмотря ни на что". Таильмэ осталась рыдать перед выбором: или Ларгис, или "быть смелой".

Внизу Даэрос собирался решить сразу две задачи — посмотреть в каком состоянии Денмета и встретиться с гномами. Это их стадо шустрые Темные разорили ради бубна, будь он неладен. Плату за коровьи погремушки какой-то весельчак додумался повесить на рога быку, как самому ответственному в стаде. Оставленная плата гномов не совсем удовлетворила — не было так любимого ими торга с эльфами. Поскольку эльфы терпеть не могли торговаться, гномы само это развлечение ценили выше всякой платы. Так еще и бык отдал плату не сразу. Владельцем рогатого повелителя коров был Пузо. А Пузо находился где-то на полпути к предгорьям вместе с Расти и телегами. Ходить со стадом бык соглашался, заходить в стойло — тоже. А вот вешаться себе на шею каждому встречному гному — нет. А иначе снять связку монет было невозможно. Вот набросить на рога — запросто, что Темные и сделали. За попытку подцепить серебрушки палкой, бык гонял гномов по выпасу, и двух догнал. Так что имелись и пострадавшие и недовольные. С гномами тоже можно было поссориться. Если посоветовать им доверить стадо не быку, а пастуху, то день закончится ссорой со всеми, с кем только можно. Быть пастухом не согласится ни один гном. И ни один гном не согласится платить за то, с чем справляется бык на огороженном выпасе. На полпути вниз Даэрос решил, что если гномам что-то не нравится, то пусть идут торговаться к Сульсу или получают свои звонилки обратно. У него же.

Кое-как дела распределялись, и у некоторых проблем появлялась надежда на решение. Оставалось придумать, как примирить Нэрниса с печатью и его портретом на ней. Наверное, следовало действовать постепенно. Сначала показать пергамент. Пусть привыкнет. Потом рассказать, что печать уже применили и об этом все знают. И только потом сообщить где и как её применили. И сразу же, а лучше заранее, спрятать Сульса. А то брат-то Светлый, но Властелин — Черный. Войдет в образ и разрушит что-нибудь тяжелое Сульсу по голове. Потом сам же страдать и будет. Аэрлиса тоже следует выдержать, как вино в бочонке. И лучше — в темнице. Случайно запереть и случайно сломать ключ в замке. Пусть посидит, посмотрит, как орки татуировкам радуются. Если младший Арк Каэль отправится беседовать с Сульсом немедленно, то может и Нэрниса опередить в праведном гневе. Даэрос и без разрисованных орков ожидал нового приступа сострадания у Аэрлиса, решив поселить в тюрьме Денмету. Правда, за коварный ход с запиранием Аэрлиса может обидеться Нэрнис. Держать в тюрьме того, кто не так давно покинул мрачные застенки, значит — причинять ему душевную травму.

Даэрос остановился и уселся на ступеньку. Если кто и увидит его, сидящим на лестнице, пусть задумается, сколько всего навалилось на Открывающего, что он предается размышлениям в таком странном месте. Идти к гномам совершенно не хотелось. Попытаться поговорить еще раз с Инэльдэ — тоже. Пусть злится сколько хочет. Хотелось остаться в обществе Пелли — сестра не будет занудствовать и обеспечит полным пониманием. А лучше — в обществе Нэрниса и Пелли. А еще лучше — переодеться, замаскироваться, запрячь в телегу смирного тяжеловоза, оседлать Айшака и уйти всем вместе за Предел так же, как они сюда пришли. И пусть Аэрлис тут сам властелинит, Сульс рисует, Жры пляшет, а Инэльдэ радуется. Уйти и… И заехать в гости к Амалиросу. Просто, чтобы спросить: "Темнейший, как ты с подданными управляешься? Необыкновенную Силу внутри и снаружи гор я им показал, орков вкопал и усмирил, даже выползней убил — двух. Одного — очень большого, и он сам от меня убегал в страхе. Шипел почти как ты. Я шипел. Иногда бывал злым и хмурым. А у них — сплошной восторг и никакого почтения. Страха — тоже. Выползень испугался — а они нет. Где ты берешь такое средство, чтобы Темные сами от тебя шарахались? Меня вот чуть сегодня не затоптали. В азарте. Несчастного Черного Властелина, кровного дядю твоих детей, шутками затравили. Светло-Черным обзывают, Сказочным Злом и Угольно-Белым Величеством. И это после того, как он у них на глазах оставил от орочьих охотников одни доспехи, причем от всех сразу. Все равно — не боятся. Вот хотя бы — Таильмэ. Она же на тебя смотрела как на Единого Создателя и чуть ли не дышать разрешения спрашивала. А мне нервы мотает. Хотя, мне их даже Сульс мотает. Вот что с ними делать, а, Повелитель"?

— Правитель?!

Даэрос вздрогнул. Перед ним стоял страж нижнего прохода. Надо же было так раскиснуть, чтобы мысленно жаловаться на жизнь Амалиросу, да еще и до полной потери связи с реальностью. Ну, хоть Правителем назвали — и то ладно. А то пребывал в роли Открывающего при Инэльдэ.

— Да?! — Ар Ктэль и не подумал встать. Отдых — так отдых.

— Младший Разведчик Расти явился верхом. Мальчик очень устал и идет по нижним коридорам. Просил передать: на них напали. Банда. Двадцать орков, шесть человек. Вожак — человек. Бандиты взяты в плен, связаны. Просит телеги, еду и воинов. Гномы сторожат пленных, но есть им нечего. Бандиты выпили шестнадцать кувшинов и двадцать восемь склянок. Разведчик готов отправиться обратно вместе с воинами.

— Не надо. — Даэрос позабыл про отдых и пораженческие настроения. — У гномов есть карта предгорий. Пусть покажет, в каком месте находятся пленные. — Полутемный бежал вниз и по пути перестраивал план действий. Расти оказался очень кстати. — Шести наших воинов для сопровождения будет вполне достаточно. Телеги дадут гномы. Если я правильно понимаю, что именно пили разбойники, потребуется десяток телег. Пленных доставить в тюрьму Властелина. Завтра утром Младший Разведчик отправится коридором в Перт. С ним пойдут четверо стражей. Они останутся у прохода в северной башне города. Их задача — доставлять сведения от Разведчика.

Даэрос вылетел в нижний коридор и чуть не сшиб плетущегося вдоль стены Расти. Проныра тут же отлип от стенки и попытался стоять ровно и гордо. Но стоять гордо, когда ноги подкашиваются, получалось плохо.

— Расти, доложишь потом. Пошли обратно, к гномам, покажешь на карте, где оставил отряд. — Полутемный посмотрел на Проныру и удивился: как мальчишка собирался возвращаться назад? Уснул бы в седле и свалился. "Пошли" было не очень правильным приказом. А у самого Даэроса вдруг проснулась жажда деятельности и ему, наоборот, хотелось бежать. Завтра придется не только зачищать подгорья Амалироса, но и наваять в тюрьме Властелина пару новых уровней пониже. Кто же знал, что у них столько узников появится? — Ладно, давай сделаем вот что. — Даэрос подхватил Расти на руки. Тот даже пискнуть не успел. — Никто не видит. — Полутемный многозначительно посмотрел на стража. Страж понимающе кивнул.

Эльфы бежали по нижнему коридору, а Расти, обхватив Даэроса для удобства за шею, рассказывал о перипетиях "схватки". Особо Младший Разведчик не хвастался, хотя Ар Ктэль сразу понял, что бескровная победа — его заслуга, и схватка все-таки произошла. А если оружием была хитрость Проныры, то оно и к лучшему.

Жры сидел в углу и грустно позвякивал амулетным хламом при каждом вздохе. Главный помощник Черного Властелина оказался злым, но очень заботливым. Из его речи орк понял главное — им, Жры, рисковать было нельзя. Он — очень нужный наемник. А Темная такая дурная, что могла и убить. Она даже пыталась, но промахнулась много раз. Жры честно старался осознать степень преступления против самого себя, как и велел Великий Открывающий. На столе лежала улика "тщательной подготовки к общественному безобразию" — пресловутый бубен. Бубен, кстати, Открывающему тоже не понравился, хотя он по нему и стукнул один раз кулаком. И понятное дело — порвал.

Сульс срочно грунтовал холст и беседовал сам с собой вслух. С одной стороны — Даэрос его отругал. Но это потому, что он как эльф ничего не понимал в шаманизме. Эльфы — слишком консервативны. Только люди способны понять культуру любого народа. А он — Сульс, и есть — человек. И рисовать он умеет. Доказательство — новый заказ. И не какой-нибудь, а полотно для встречи Нэрниса и Светлого Озерного принца. А Жры должен радоваться. Теперь картина "Командующий на драконе" достанется ему. Бубен можно и новый сделать. И камлать пока никто не видит. Просто придется потише стучать билом. Громкость — не самое главное. Самое главное — верить в результат.

— Рызултаты ны будыт. — Обреченно сообщил Жры и снял со лба утиный манок.

— Ну, не сразу же! Надо подождать. Или ты думал, что она так из окна к тебе в объятия и прыгнет? При свидетелях.

— Ык. Ны будыт.

— Ты мне не веришь? — Сульс встал в гордую позу. — А амулеты? Ты видел, как Темные метко ножи кидают? В тебя ни один не попал! Амулеты действуют, значит и камлание — тоже.

— Грыбы. — Жры поднял на Сульса страдальческий взгляд.

Оружейник всплеснул руками так, что капли с кисти полетели в разные стороны.

— Точно! Грибы забыли! Ну, ничего. В следующий раз будем камлать с грибами. Что там эти орки говорили про грибы? Шаманы их собирают, сушат, трут, а порошок или едят или жгут и вдыхают. Значит, будем и есть и вдыхать. Хотя мне кажется, что суть не в том, видим ли мы Великого Духа. Лишь бы он нас видел. Грибы… какие в степи грибы?

— Пыганкы.

— Поганки… — Сульс задумчиво пожевал губами. Поганки есть как-то не очень хотелось. — Великий Открывающий меня убьёт, если узнает, что мы, то есть — ты, ел поганки. Но я готов тебе помочь, как единственному орку, который так глубоко понимает моё творчество. Ты будешь бить в бубен, а я — видеть Духа. Очень удачно, что я не только шаман, но и — художник. Сначала его увижу — потом нарисую. Решено: собирай поганки. Или воинов своих пошли, пусть собирают.

— Ык! — Жры воодушевился. — Дхы сылышыт тыбя!

Сульс нисколько не сомневался, что Дух его слышит. А судя по готовности Жры собирать поганки, он этого Дхы, то есть — Духа, скоро увидит и не один раз. Главное — сделать новый бубен. Или этот починить — всё равно в него нельзя теперь громко стучать.

На верхние уровни Даэрос вернулся почти к полуночи. Расти честно простоял на ногах пока Полутемный договаривался с гномами о телегах. Телег оказалось не десяток, а — два. Никаких банд клан Боевой Лопаты еще не ловил. Поэтому они собирались присоединиться к Темным, встретить своих героев и торжественно проводить их к предгорным поселениям. Торжественное сопровождение подразумевало расспросы о битве. Добиться от Расти подробностей сражения никто так и не смог. А о том, чтобы поверить в отсутствие боя не было и речи. Коровьи погремушки гномы милостиво подарили, но серебро себе оставили. Даэрос не знал — радоваться или огорчаться. Местное бородатое население медленно, но верно вспоминало привычки своих за-Предельных сородичей. Вроде бы это означало, что жизнь налаживается. Но если она окончательно наладится, то недалек тот день, когда гном будет при встрече с эльфом топорщить бороду.

Синие горы погружались в сон. Еще один день был закончен. И этот день Полутемному совсем не понравился.

На нижних уровнях Расти сдался и позволил считать себя раненным бойцом. Пятнадцатилетний мальчишка мнил себя взрослым и не видел других поводов для переноски своего голенастого тела силами Открывающего. На средних уровнях боец уже спал, сопя Даэросу в воротник. Нести Младшего Разведчика на самый верх Полутёмный не стал. Там их все равно никто не ждал. Ар Ктэль решительно свернул в коридор, ведущий ко второму уровню. В левом проходе мерцал свет — Пелли еще не спала. Комната Вайолы была пуста — звуков оттуда не доносилось, а Воительница была шумной даже когда спала. Даэрос занес Расти в комнату Нэрниса — пусть выспится, пока до него никакой Сульс с расспросами не добрался. Сам Полутемный собирался временно поселиться в своей бывшей комнате.

Дверь, которой давно не пользовались, заскрипела и тут же открылась соседняя — Пелли вышла в коридор, как обычно в последнее время — с книгой.

— Ты ел?

Даэрос, конечно, не ел и не хотел. Но сестра не собиралась с ним спорить. Она просто вцепилась ему в рукав, затащила в свою комнату и усадила за стол. Оказывается, ужин — он же обед и пропущенный завтрак, давно его ждали. Сначала Ар Ктэль просто перемалывал то, что ему давали, потом начал запивать, а потом и говорить. Незаконченный разговор с воображаемым Амалиросом все еще сидел в голове и никуда не делся. Воображаемые собеседники — ужасные зануды. Они либо не отвечают вообще, либо отвечают так, как хочется самому вопрошающему. Это и есть основная вредность бесед с ними. Живой слушатель — гораздо лучше. Пелли выслушала все доводы Даэроса и к его удивлению ответила так, как ответил бы Амалирос. Пусть не по форме, зато — по сути.

— А он бы тебя спросил, кого из подданных ты убил так, чтобы все от ужаса похолодели. Не орков, конечно. Тёмных.

— Но теоретически, я же могу. — Юная сестра человеческой породы, яблочный пирог и разговоры об убийствах, пусть даже теоретических стали логичным завершением ненормального дня.

— Ага. Вроде бы. Но не станешь. — Пелли дождалась кивка Даэроса и продолжила. — Поэтому они тебя и не боятся. Они тебя просто любят. Все. А Амалироса только Элермэ и дети. Ну, еще его мать. А тебя — все.

Пирог остановился где-то на полпути между горлом и желудком. Даэрос помог ему упасть, запив водой, и подсчитал: Мать, Отец, сестренка, Нэрнис, Пелли, Айшак — ему бы вполне хватило. А остальные пусть любят друг-друга, хоть до судорог.

— А не многовато ли мне влюбленных, а?

— В самый раз. — Пелли подсунула задумчивому брату следующий кусок пирога. — Это же взаимно. Ты их тоже любишь.

— Я?! — Даэрос задумался. — Нет, Сульса я не люблю. Жры тоже. Вайолу вообще с трудом терплю. Ларгиса уважаю — но любовь, это — слишком. Аэрлис со своим состраданием мне уже поперек горла. А вернется с побережья — будет крест-накрест. Веилас… когда он заодно с Аэрлисом, я начинаю сомневаться, что он из Озерного Края. Он мне чем-то Амалироса напоминает. А Амалироса я с детства не люблю. Нет, Пелли, ты что-то путаешь.

— Ничего я не путаю. Ни одного их них ты не станешь убивать. Если им будет грозить беда — помчишься на помощь. Значит — любишь. Так что — как ты им, так и они тебе. О местных Темных и говорить нечего. Они тебя просто обожают. И Нэрниса тоже. Подумаешь, называют его не так! Они же — ласково. В общем, твой не любимый Амалирос должен завидовать. Он для них может стать только страшным, а таким как ты — никогда. — Пелли завершила самую пламенную речь в своей жизни.

Даэрос обнаружил, что съел всё, и это всё в него влезло. От удивления, наверное. Чрезмерно начитанная сестра не утратила своих прежних навыков — она неплохо оценивала окружающих и никогда бы не ошиблась, кто что чувствует. А раз так… следовало прислушаться и посмотреть на прошедший день с этой точки зрения. Подавиться было больше нечем. А очень захотелось — сразу же, как только Даэрос признался себе, что сегодня он очень переживал за Жры. Даже боялся. И боялся за Сульса. Аэрлис за него точно бояться не будет. И за Таильмэ тоже переживал.

— Всё! Заканчиваю их любить!

— Не выйдет. И стать Амалиросом у тебя тоже не получится. Можешь не стараться. Амалирос никогда не полюбит Айшака, а Айшак — Амалироса.

— Угу. — Даэрос положил голову на руки и блаженно улыбнулся. — Он у него почти весь салат из водорослей сожрал. Мерзавец.

— Амалирос? — Пелли не представляла, при каких обстоятельствах могут оказаться рядом салат, Айшак и Повелитель Темных.

— Нет, не Амалирос. Айшак сожрал. Увязался за мной через подгорья, ворвался в малый зал, дошел до стола и съел. Упорный мерзавец.

— Ага. Я же говорю, ты даже когда его душил, уже любил. Вот и новый друг… вылупился. Подрежешь Кошмару перья еще разок, научишь паре ругательств, а потом будешь безропотно получать копытом от Айшака за Кошмара, а от Кошмара клювом за Айшака. Они ревнивые. А ты — Полусветлый. Согласен со мной?

Но Пелли никто не ответил. Даэрос спал в окружении пустых тарелок и подносов, мирно соглашаясь с тем, что он весь из себя любимый на радость окружающим и к своему несчастью.