"Дорога неровная" - читать интересную книгу автора (Изюмова Евгения)

Глава XIV - Небесный поселок

Александра шла вдоль реки, а за ней струился длинными полосами туман, обгонял ее и клубился в сумраке, который становился все гуще и темнее: наступала ночь. Александре страшно идти, но назад дороги нет. Впрочем, она всю жизнь шла только вперед или, если случалась неудача, останавливалась и ждала, когда завершится черная полоса, и двигалась дальше. Уж такой она уродилась - целеустремленной и настырной.

Туман уже совсем загустел, стал похож на плотное облако. Александра смело вступила в это облако - влажное, теплое и совсем не страшное. Но все равно шла очень осторожно, ощупывая ногой почву, чтобы не попасть ногой в рытвину и не упасть. Было очень тихо, словно на свете не существовало вообще никаких звуков, Александра даже испугалась: не оглохла ли? Потому крикнула громко: «Эй!» - вскрик взметнулся рядом и заглох, завяз в тумане. Ощущение времени потерялось, и Александре казалось, что она идет в тумане целую вечность, ну, не вечность, но всю жизнь - наверняка. И вдруг туман расступился, будто занавеску кто-то отдернул, и она вышла на полянку, в центре которой горел костерок, и возле него виднелись неясные силуэты людей. Одни сидели, другие стояли или ходили, видимо, просто прогуливаясь, вокруг костра. Далеко еще до костра, но таким уютом и теплом от него потянуло, что Александра вздохнула облегченно всей грудью: наконец-то дома! Знала, что поляна не может быть домом, и все-таки радовалась: дома!

Она подошла к костру и даже не удивилась, увидев Геннадия, мать, Смирнова, еще каких-то людей, среди них были и знакомые лица - Евдокии, жены старшего брата Виктора, их детей Сашки и Татьянки. Возле Евдокии вертелся крохотный мальчишка, которого Александра не знала, но потом сообразила, что это, наверное, их с Виктором первенец - Коленька. И бабушка Валя грелась возле костра.

- О, Пигалица! Привет! - увидел ее Геннадий и махнул призывно рукой, мол, двигай к нам: здесь хорошо.

Александра вступила в призрачный свет от костра и, наконец, разглядела всех, кто тут собрался: ее родные и любимые люди, даже Изгомовы - Анатолий с Владимиром присутствовали. Ей стало жутко: все люди, которые грелись сейчас у костра, уже давно умерли, а тут - живые. Зомби, что ли?

- Да не зомби, - рассмеялся заливисто Геннадий. - На земле нас нет, только бренные останки в могилах, а мы - души людей, которых ты знала. А что такие вот живые, так ведь ты про нас, как про живых думаешь. Верно? - Александра согласно кивнула.

Это так: никогда она не вспоминала об умерших родственниках в момент похорон, они в ее памяти - живые. Как с живыми порой разговаривала, представляя, что они могут ей ответить. И во сне виделись они Александре чаще всего молодые и красивые, такие, какими сейчас предстали они перед ней на поляне.

- Вот, и я говорю, что мы для тебя - не мертвые, - вновь угадал ее мысли Геннадий.

Александра окинула взглядом приветливые лица и сразу увидела мать, удобно сидевшую в легком камышовом шезлонге, и кинулась к ней:

- Мамочка, родная, как ты? Легче тебе стало? - мать полгода лежала парализованной. Не могла принимать пищу и разговаривать. - Мамочка, прости, что не стояла рядом с тобой в смертный час! - не дождавшись ответа от матери, Александра опустилась перед ней на колени. - Мне было очень страшно!

Павла Федоровна погладила ее по голове почти невесомой, прохладной рукой:

- Я знаю, милая. И правильно сделала: нельзя умирающего человека тревожить - ему тогда труднее умирать. Душа цепляется за тело, и ей тяжело, хочется поскорее вырваться из ненужной оболочки, а не может. И я не виню тебя, ведь ты и сама всю жизнь винишь себя, а это намного труднее, чем попросить прощения и забыть о своей вине… Вот ты сейчас Ремарка перечитываешь, - Александра кивнула, соглашаясь и вместе с тем удивляясь, откуда мама это узнала, ведь ее не было рядом. - Так вот, он в своей книге написал очень верные слова: «Совесть обычно мучит тех, кто не виноват». Да и само название книги, как мудрая цитата - «Время жить и время умирать». Так что совестливым всегда труднее жить.

Александра опять кивнула: да, труднее… До сих пор корит себя, что, вероятно, не все сделала, чтобы продлить жизнь матери, хотя знала - покинет мама мир живых все равно; корит, что не все сделала, как положено по обряду погребения, но это произошло просто от незнания. Эта вина однажды привела ее в храм, чтобы поставить свечу за упокой души своей матери и Смирнова. С тех пор она в каждом городе стремилась побывать в церкви. Но лишь в двух чувствовала себя как дома, легко и свободно, откуда никуда не хотелось уходить - в Иверской часовне возле Кремля и в храме Донского монастыря. Дорога к Богу у каждого своя.

- Я помню, ты сказала, что будешь сниться мне перед неприятностью, а не снишься. Почему? У меня их - полно.

- Ну, это еще не страшно, - улыбнулась мать. Улыбка была удивительно красивая и молодая. И сама она тоже была молодая, точь-в-точь, как на одной из старых фотографий - черные косы лежали короной на голове, только одета в белые просторные одежды, словно дева Мария. За спиной шезлонга стояли двое, и Александра узнала в одном Смирнова, тоже черноволосого, молодого. Он выгнул дугой правую бровь, и взгляд его сверкал по-орлиному остро и задиристо. А второй… Максим Дружников, точная копия старой-престарой фотографии, которую когда-то Павла Федоровна увеличила и вставила в рамочку. Впрочем, иным Александра родоначальника рода Дружниковых и не представляла. Вот и сейчас он стоял строгий, прямой, слегка насупленный, в солдатской шинели, перепоясанной ремнем. «Интересно, с кем сейчас мама? - подумалось Александре. - С Максимом или батей?» - так она звала часто Смирнова.

- Доченька, браки свершаются на небесах, - сказала Павла Федоровна, и Александра так и не поняла, с кем же заключила мама небесный брак.

- Мам, так почему же ты сейчас мне не снишься? - повторила Александра. - Не снилась даже тогда, когда я разошлась с Виталием.

Павла Федоровна вновь улыбнулась и ответила:

- Это не было бедой. С одной стороны - да, беда, но с ним ты не добилась бы того, чего достигла потом. И я знала, что ты справишься с этой невзгодой. Прости его, да и все, пусть живет, как ему можется. Еще Мохандес Ганди сказал, что «умение прощать - свойство сильных. Слабые никогда не прощают». А ты у меня сильная, - Павла Федоровна сказала это с тихой гордостью, ласково глядя на младшую дочь.

- Да я уж давно простила. Ты же знаешь, я не умею долго злиться - от этого душа выгорает, свет становится черным.

- Правильно понимаешь. Это, действительно, так.

- Кстати, почему ты сказала, что все мои недоброжелатели будут наказаны через два года? - это, как ни странно, сбывалось. Бывает иногда, что человек не может находиться рядом с другим: словно задыхается при нем, тоска наваливается, из рук все валится, а тот словно чувствует это и давит, давит, загоняет жертву в угол… Но благосклонная судьба Александру с такими людьми всегда разводила по сторонам. И всегда… через два года.

- Потому что ты любишь все время гадать чёт-нечет, - Александра удивилась: и впрямь она с детства загадывала о чем либо на числа. Идет мимо состав с лесом - считает, и радуется, что вагонов четное число. Сложит-перемножит автомобильный номер, получится «чёт» - опять радуется. Но никому она об этой своей странной привычке не рассказывала, даже матери. А она вот знает…

- А что наказаны, - продолжала мать говорить, - так потому, что никому не позволено влиять на человеческую судьбу, кроме Бога. Каждому предстоит преодолеть свой путь, и счастлив тот, кто его угадает. Перед каждым человеком всегда два пути, и он должен выбрать тот, какой ему совесть подскажет. Ты никогда не думала, что ты всю жизнь стоишь, словно на перепутье? Даже тогда, когда спорила со мной и отцом, какую выбрать квартиру - на первом или третьем этаже, это уже был выбор. Мы настояли на первом, и путь твой пошел по правильному пути. А если бы ты переспорила нас, и мы жили бы на третьем этаже, наверное, мне, когда ты вышла замуж, было бы легче: курила бы на балконе, а не стояла ночами у форточки, боясь вас потревожить. Но это все же было отклонение от твоей дороги - небольшое, но отклонение.

- Ну ладно, это - отклонение. А почему так случилось, что я вышла замуж за Изгомова, а не за Стаса Нетина? Или кого-то другого?

- На это ты и сама давно ответила, разве не так? Боялась одна остаться в мой смертный час. С Антоном у тебя ничего не получилось, а Стас ждал, когда ты сделаешь первый шаг, потому что не знал, как к тебе подступиться, а Виталька рядом вертелся. Но, правда, не просто вертелся, он и впрямь любил тебя, я же видела. А потом, если бы твоим мужем стал не Виталька, может быть, и не уехала бы ты из Тавды, и не стала бы тем, кем стала. А у тебя есть свое предназначение, и это дано тебе свыше. И ты его, в конце концов, угадала. Я права?

- Да, мама… - Александра задумалась на секунду.

И правда, судьба всегда обозначала перед ней два пути - иди, куда хочешь, и она выбирала. Но суть в том, что если бы выбирала иной путь, все равно, наверное, пришла бы к некой следующей исходной точке, но более долгим путем. И вновь - перепутье, и она опять выбирала. Поступила на учебу в полиграфический техникум и, казалось, навсегда забыла о журналистике.

Но судьба все исправила.

Александра вспомнила, как за несколько секунд передумала ехать работать по направлению в Усть-Кут, потому что в техникуме на распределении предложили место в Свердловске. А Виталий Изгомов в это время маялся в Тюмени, ожидая эшелона, в котором демобилизованные солдаты должны были ехать на Байкало-Амурскую железнодорожную магистраль, БАМ, которая проходила как раз через Усть-Кут.

И это было началом того пути, по которому потом Александра зашагала. Интересно, если бы она поехала туда, оказался бы там Виталий или нет? И как сложилась бы ее судьба, если бы он туда не приехал? Но, наверное, это было тоже отклонением, и неведомый ангел-хранитель побоялся, что Шура выберет именно тот путь, потому директор техникума и сказал ей о вызове в Свердловск именно во время последнего, окончательного распределения. А Виталий, который был в ссоре с матерью, все же решился наведаться на родину, и, приехав, помирился с Валерьяновной. Вскоре он с ней снова поссорился, пожалев, что приехал домой, но тогда случилось именно так.

И почему Александра, в конце концов, уехала в Приволжск? Было много предложений по обмену квартирами в города Урала, причем, сразу же с устройством на работу. Но тогда она бы осталась полиграфистом, может быть, была сейчас директором какой-либо городской типографии, но не тем, кем стала. Ее словно кто-то задерживал перед отъездом из Тавды, но она уехала именно в Приволжск, где стала и несчастной, и невероятно счастливой. Да, и впрямь, всю жизнь Александра стоит на перепутье двух дорог…

- Мама, а помнишь часы, которые мы тебе с Виталькой подарили на день рождения? Знаешь, после твоей смерти они остановились, а вновь пошли, когда я поступила в университет на факультет журналистики. Они висели на стене, и Виталька, проходя мимо, просто так толкнул маятник, и часы не остановились, пока я не окончила университет.

- Это я тебе знак подала, что ты все делаешь правильно. И потом, я очень хотела, чтобы ты стала журналистом.

- Но тогда, почему ты снилась мне каждую ночь перед отъездом из Тавды, ведь предрекала неприятность, я же помню. По судьбе мне надо было ехать, а ты будто говорила: не уезжай! Я верила и не верила твоим словам. Знаешь, как я боялась уезжать!

- Извини, доченька, страшно мне было оставаться одной в Тавде, в могиле, за которой-то и присматривать было бы некому.

- Мама, сама же ты говорила, что могила - ничто, просто место поклонения, а душа может витать где угодно.

- И все-таки души привязаны к месту захоронения. Живые приходят на могилы, печалятся и тем помогают нам, душам, держать ответ перед Богом. Ваша печаль и молитвы - это заступничество за нас, грешных. Вы вспоминаете о нас, и нам становится легче. И я рада, что ты нечасто, но все же приезжаешь на наши могилы. Ты не чувствуешь, не видишь нас, но и мы с отцом прилетаем на свидание с тобой. Жаль, что Витя не бывает, и Лида - тоже. А вообще, «каждый человек носит в глубине своего «я» маленькое кладбище, где погребены те, кого он любил».

Смирнов, подтверждая, кивнул, а Геннадий заступился за старшую сестру:

- У нее в Новороссийске сейчас тоже есть могила, мам, ты же знаешь! Эй, Семен!

Из тумана выступил Семен Дольцев, тоже молодой и красивый. Слегка покосился на Геннадия - живыми они враждовали, но сейчас, похоже, почти примирились. Александре молча приветственно кивнул, но она не обиделась - Семен всегда был молчуном.

- А бабушка Лукерья где? - поинтересовалась Александра.

- Сказать? - развеселился Геннадий. - Мам, сказать?

- Скажи, - разрешила Павла Федоровна.

- Да это ты сама! Недаром же бабушка звала тебя настырной кержачкой, ее душа стала тобой! - весело провозгласил Геннадий.

- Ой, - испугалась Александра. - Я не хочу злобствовать!

- А тебе это и не дано. Ты - искупление греха нашей дражайшей прабабки. Ее проклятие - наше одиночество и разрозненность рода. Сама же видишь - там, у вас, все живем порознь, не дружим. И все мы остаемся одинокими. У Вити Дуся умерла, у Лиды - Семен. Ты разошлась с Виталькой. Да и я, хоть и жил с Полиной, а любил все же Таиску, считай, тоже одинокий был. Лукерья опамятовалась, когда прокляла деда Федора и весь его род до седьмого колена, вот и выпросилась в ваш мир, стала тобой, потому ты и стремишься всех нас собрать воедино, подружить. Мы и здесь жили порознь, пока ты не поняла, в чем заключается проклятие прабабки - в нашей разрозненности. Ты там думаешь о том, как всех примирить, а мы здесь начали стремиться друг к другу. Видишь, я с Семёном помирился.

Да, Александра именно так и хотела - всех примирить, объединить. Но не получалось. Тетушки принимали Лиду, но не желали видеть Виктора и Александру. Зоя Егоровна, похоже, ненавидела всех детей Павлы Федоровны, кроме Лиды. Правда, помогала Геннадию обустроить личную жизнь, но делала это с нотациями и попреками. Нет, не удалось Александре объединить свой род!

- Брось заниматься самобичеванием, Пигалица, - прекратил размышления Александры Геннадий, - ты, считай, выполнила свою задачу. Видишь, сколько нас здесь? Ты ставишь свечи за упокой наших душ и тем объединяешь нас. У тебя не получается помирить всех в своем мире, но это происходит в нашем мире. Здесь нас столько, что можно целый поселок построить, если бы нам были нужны дома.

- Небесный поселок… - пробормотала Александра. И спросила: - Что, и Валерьяновна здесь?

- Здесь, здесь! Все мы здесь, вся родня. Говорю же, впору построить, как ты сказала - небесный поселок, столько нас здесь. И, главное, мирно живем, да, Семен?

Дольцев сначала нахмурился, а потом улыбнулся, верно, мол. А потом сказал Александре:

- Бываешь в Новороссийске, почему не навещаешь меня?

- Не моя вина. Я всегда хочу, да все как-то твои не соберутся меня туда проводить. Нам, живым, страшно по кладбищам ходить. Жуть почему-то берет от неизвестности, что там - за чертой смерти? А знаешь, со мной случай был смешной. Я как-то решила съездить к Лиде, а поездом от нас до Новороссийска можно было тогда только через Анапу добраться. И вот сижу в вагоне в Анапе, вижу - по вагону кот серый расхаживает. Я проводницам говорю, мол, котишка-то потеряется, увезете его. А они отвечают: «Это наш Сенька, мы его по дороге подобрали - пришел к вагону, грязный весь, зачуханный. Отмыли его, накормили, вот он и поехал с нами». И что интересно, кот со мной всю ночь спал, пока я его не отправила в купе проводников, потому что кот, во-первых, заболел - температура у него поднялась, я посоветовала, как лечить его, а во-вторых, побоялась, что кто-нибудь из пришедших пассажиров выбросит его из вагона. А когда утром зашла в купе проводников, он, представляешь, узнал меня! Замурлыкал! Уж, в самом деле, не ты ли это был? - засмеялась Александра

- Ну, сестренка, ты уж не фантазируй: Семен в образе кота! - Геннадий опять рассмеялся. - Однако забавный случай, - и крикнул в темноту: - Изгомовы, швартуйтесь, хватит кругами ходить!

У костра появились Анатолий и Володя Изгомовы. Эти нисколько не изменились - ни моложе, ни старше, такие, какими их запомнила Александра. Володя смотрел под ноги, не поднимая глаз. Так же он смотрел, когда Александра с детьми заезжала к нему в Свердловск. Он тогда признался, что ему стыдно за поступок младшего брата. Анатолий тоже смотрел смущенно:

- Саш, ты прости, что я отказался от тебя, когда у меня спросили, не родственники ли мы, помнишь, парень один в Тавде про меня рассказывал?

- Да ладно, Толик, не обижаюсь. Я простила тебя в тот же день. Кстати, и с тобой произошла странность. Тогда, на юбилее нашей школы, когда твой знакомец подошел ко мне, я ему отдала для тебя записку. А он, зараза, потерял ее. На следующий день встретились, он признался в том. Тогда я сказала, раз так случилось, то ни к чему и новую записку отсылать: что ни случается, все - к лучшему. Уж потом я узнала от вашей Тони, что ты умер. Выходит, я уже мертвому писала, потому мужичок и потерял записку: просто некому ее было передавать.

Анатолий улыбнулся открыто и весело, и сказал, что он и не отказывался от Александры, просто стыдно было - раз, и два - не хотел к чужой славе примазываться. А про записку он знал, такой вот он всезнающий. Александра тоже засмеялась и обняла свояка. Спросила, если все такие тут всезнающие да всевидящие, не могут ли просветить ее относительно Виталия: жив или нет, а если жив, то, как живет-существует. Анатолий ответил, что знает, но сказать может лишь одно - Виталий жив.

- Толь, ну скажи! - заластилась Александра к нему. Она совсем не думала, что находится среди бывших мертвых родственников. Какие они мертвые? Улыбаются, Гена даже анекдоты травит, столик перед ними стоит, пьют из небольших кубков, наливая туда розоватую жидкость из красивого серебряного кувшина, и даже не закусывают. И тут же уловила мысленно смешок брата: «Не завидуй, без этого питья ты нас не увидела бы».

- Не уговаривай, Сашка, не скажу, нельзя, - а сам покрепче прижал свояченицу к себе, шепнул, ловелас неисправимый: - Ох, и почему я не встретился с тобой, когда ты была уже в разводе? Ох, Сашка, я бы с тобой… - он мечтательно закатил глаза. - На руки бы тебя подхватил - и по белу свету!

Александра шепнула в ответ:

- Помнишь, ты мне уже такое говорил, и что я тебе ответила?

- Ну что ты могла мне ответить, моралистка несчастная? Конечно, помню: «Ага, понес бы, да и уронил по дороге». А ты мне очень нравилась, Саша. Я Витальке жутко завидовал.

- Ну, так скажи, как он там? Разве можно отказывать женщине, которая нравится? - замурлыкала Александра.

Анатолий отрицательно покачал головой.

Александра сказала:

- Ладно, скажи тогда, где Валерьяновна, что-то я ее не вижу. Я ведь всегда за нее свечи в церкви ставлю, а то за такую грешницу и молиться, наверное, некому.

- Да где-то бродит неподалеку: она с нами не дружит. Да и нам с ней не особо хочется общаться. А знаешь, - он расхохотался громко и безудержно. - Ты на нее такого страху нагнала, когда посулила, что после смерти своей голову ей отвертишь, если она Пашке навредит. Помнишь?

Конечно, Александра помнила. Павлу пришла повестка явиться на призывной пункт, и она, обезумев от беспокойства за него, металась по даче, жгла громадный костер, призывала души всех умерших родственников и, чуть не плача, просила их помочь. И впрямь громко и зло заявила, что если Валерьяновна по своей злобной и вредной натуре навредит внуку, и того отправят в Чечню - там шла вторая война - то она найдет Валерьяновну на том свете и завернет ей голову назад носом. Потом опамятовалась, засмеялась даже: чего чудит, какие души, как они могут помочь или навредить? Но, оказывается, они есть, вот они - рядом с ней.

- Забавно было слышать, как ты заявила, да грозно так: «Смотри, попробуй что-нибудь сделать, я тебе задам, ты меня знаешь!» - не мог избавиться от смеха Анатолий. - Впрочем, мы собрали свой консилиум и предупредили мамашу, чтобы она не смела, как в день своей смерти, насылать на тебя всякую ерунду. А то ты из-за нее чуть без глаз не осталась.

Да, такое с Александрой чуть не случилось: она открывала бутылку с нашатырным спиртом, и едва открыла, как скопившиеся в ней газы, плеснули едкую жидкость Александре в лицо. Хорошо, что быстро попала в больницу, а то и впрямь осталась бы без глаз. И случилось это, как потом оказалось, в день смерти Валерьяновны, ее, в то время уже отставной, свекрови. Александра не стала продолжать разговор о том жутком событии.

- Я часто жгу костер и приговариваю: прилетайте, грейтесь, - призналась, - Что, и в самом деле, прилетаете?

- А то! Я так - очень часто, особенно, когда ты вино свое на дачу приносишь. Вкусное, небось? - Анатолий облизнулся. - Ты бы и нам наливала тоже.

- Нахал, и за мной подглядываешь? - возмутилась Александра, смутившись, что работает на даче практически раздетой - за густой сиренью с улицы не видно, что она в одних плавках.

- А то! - и отскочил в сторону, потому что Александра размахнулась, чтобы влепить Анатолию пощечину: она представила, как деверь рассматривает ее со всех сторон, и, может быть, прикасается, кто их знает, этих зомби, что они могут, ведь иногда, притомившись, ложится отдыхать и засыпает.

Александра присела на траву рядом с Павлой Федоровной, поинтересовалась:

- А где бабушка?

Ответил Геннадий:

- Хозяйничает где-то, все за нами ухаживает, колготится, как и на вашем свете.

- Мама, а я письмо бабушки нашла, в котором она просилась к нам. Я весь твой архив разобрала, он мне здорово помог, - похвасталась Александра.

- Спасибо, дочка, я знала, что ты так и сделаешь, - улыбнулась мать. - Бабушка теперь с нами живет.

- Здорово! - обрадовалась Александра. - Кстати, мама, а Максим Егорыч рассказал тебе, как он погиб?

- Рассказал, впрочем, можешь сама у него спросить, тебе ведь хочется узнать? Вон мастерит что-то, и здесь он - мастер золотые руки.

Александра подошла к Дружникову, который плел какую-то корзинку. Присела рядом, смотрела, как ловкие руки гнули и сплетали камышовые стебли. Оба молчали. Наконец, Дружников сказал:

- Ты молодец, фамилию мою не посрамила, хоть ты и не настоящая Дружникова. Знаешь, я неплохо воевал, за меня никому стыдно бы не было. А погиб я просто. Мы ту деревню, Чернушку, несколько раз брали… Я не знаю, где это, знаю, что на Калининском фронте на Ржевском направлении.

И Александра увидела, как в кино, тот бой. Последний бой сержанта Дружникова…

- Дружников! - усталый не молодой лейтенант приказал: - Твое отделение идет левым краем этой, мать-перемать, туды-сюды, Чернушку… Бога, архангелов… - он всласть, с наслаждением выругал деревню, возле которой они топчутся уже трое суток, и никак не могут одолеть немцев. Впрочем, те, хоть и с автоматами, тоже не могли сбить заслон на своем пути.

Лейтенант совсем не понимал, почему приказано держаться за эти деревню (вокруг одни болота) хоть зубами, но не отходить, правда, думал, что их батальон просто оттягивает на себя вражеские силы, но от этой догадки не легче - люди гибли, а помощи не было. И он был недалек от истины: Чернушка маленькая, она не на всякой карте есть, но важна тем, что через нее лежит единственная дорога к большой дороге за лесом, а вокруг - болота. И там, в лесу, готовилось наступление.

Уже давно прервана связь с полком. Казалось, он со своими солдатами остался один на один с многочисленным врагом, единственный командир в батальоне, но отступать не мог: не было приказа, да и просто не хотел уступить врагу этот маленький кусочек родной земли, за который головы сложил почти весь личный состав батальона. Пять раз деревня переходила из рук в руки, и вот советские солдаты пойдут в атаку, чтобы в шестой раз отбить ее у немцев: едва стемнело до них добрался офицер связи и передал приказ завязать бой, и тогда подоспеет помощь. А потом батальон на броне танков пойдет в наступление.

Дружников скомандовал:

- За мной! - и, даже не оглядываясь, побежал вперед. За ним еле поспевали с винтовками наперевес Кожевников, Анищенко, Ермаков, Панов - все, кто остался в живых от его отделения.

Скрытно перебегая от дома к дому, солдаты все ближе и ближе приближалось к центру села. Дружников внимательно всматривался в темные окна домов, глядел, напрягая зрение, по сторонам, чтобы не напороться на немецкую засаду. Но враг, видимо, не ожидал, что русские, отброшенные к жидкому лесочку, вновь пойдут в атаку: наступила ночь, обе стороны крайне измотаны, хотя немцев было явно больше. Но не застывшее болото не давало взять в клещи истекающий кровью батальон советских солдат. Кроме того, началась метель, так что немцы не ожидали нападения.

На околице солдаты «сняли» пост охранения, и вот уже крадутся по селу. В некоторых домах посверкивали огни - там расположились немцы: об этом рассказал мальчишка, прибежавший в лес на закате дня. Фашисты убили его мать, которая не давала забрать корову со двора, а он спрятался в сарае, и, как стемнело, убежал в лес. Мальчишка и рассказал, что в сельсовете расположился какой-то важный офицер: все отдают ему честь, и с ним живут еще несколько немцев-офицеров. Лейтенант решил, что там - штаб, потому и приказал скрытно пробраться туда, закидать штаб гранатами и дать зеленую ракету, и по ней начнется атака.

Сельсовет располагался в центре села на небольшой площади, рядом с ним - магазин, дверь которого раскрыта настежь и надоедливо скрипела несмазанными петлями, когда ее рвал ветер. Напротив - несколько домов, в окнах теплятся огоньки керосиновых ламп: деревенька глухая, про электричество здесь, наверное, и не слышали.

- Сашка, глянь, что там, в домах, много ли фрицев? - приказал Максим Кожевникову. Александр тенью скользнул на другую сторону улицы, радуясь, что небо затянуто тучами, впрочем, немцы чувствовали себя спокойно, горланили песни под пиликанье губной гармошки.

Александр осторожно шагнул за ворота и отпрянул испуганно: прямо на него смотрела пушка танка. Он вспомнил, что ближе к ночи загудели моторы в деревеньке, а это, оказывается, танки подтянулись, и утром их батальону был бы полный карачун. Кожевников постоял немного, оглядываясь: все ли хорошо? Нет, все тихо, и в танке никого нет - греются вояки в доме, уверенные, что околицу надежно стерегут дозорные посты. Кожевников заглянул еще в пару дворов, и нигде не увидел боевого охранения: танки стояли холодные и молчаливые. Сплюнул даже со злости: ишь, как вольно себя чувствуют, не боятся, сволочи.

Александр обстоятельно все доложил Дружникову, и тот, подумав, принял решение: Анищенко возвращается в батальон, докладывает о танках, и сразу дает зеленую ракету, что благополучно добрался, а батальон пошел в атаку. Они отвечают тоже зеленой ракетой. И затем Дружников с Кожевниковым громят гранатами штаб, а Панов и Ермаков - ближайший дом с танком, и в первую очередь следовало подбить танк. Мужики молча выслушали, понимая, что задуманное Максимом почти не сбыточно, однако иного, и впрямь, не придумать. И Анищенко помчался назад, в метель. А его друзья приткнулись у заборов.

Медленно тянулось время, закоченевшие солдаты вглядывались в темень, боясь, что метель помешает увидеть сигнальную ракету. Но их командир оказался мудрым человеком: батальон, когда Анищенко доложил о танках, немедленно снялся с позиций, и зеленая ракета взлетела, когда батальон почти достиг околицы Чернушки. Заметив сигнал, Дружников ответил ракетой, и четверо бойцов пошли в атаку.

Дружников взлетел на крыльцо сельсовета, ударом ноги распахнул дверь, перемахнул небольшие сенцы и ворвался в комнату, где за столом сидело несколько офицеров, склонившись над картой.

Максим яро заматерился и швырнул прямо на стол гранату, сам же юркнул за дверь, упал на пол, прикрыв голову руками. Взрыв сорвал с петель дверь, край ее больно ударил Максима по спине, но он стерпел, вскочил на ноги и ринулся в комнату, откуда слышались стоны, но ничего не было видно в дыму, потому что бумаги на столе уже пылали. Следом в комнату вбежал Кожевников, раздался выстрел, и он вскрикнул. Дружников метнул вглубь комнаты еще одну гранату, потом крутнулся на месте и увидел лежавшего на пороге Кожевникова: его ранил стрелявший из комнаты немец. Дружников рухнул на товарища, прикрыв его своим телом, и опять раздался взрыв, их отбросило взрывной волной в сенцы, но особого вреда они не получили - Бог, видно, миловал.

А на улице уже гремел бой, слышалось нараставшее «ура!». Максим, встал, шатаясь, прислушался к звукам в комнате - там было тихо. Тогда он выволок Кожевникова на крыльцо, чтобы раненый не задохнулся в дыму, и лишь тогда нырнул в горящую избу, чтобы вытащить на свет Божий уцелевших немцев. Но в живых был только один, спавший в момент взрыва на печи, тех, кто сидел за столом, разметало по сторонам, и ни один не подавал признаков жизни. Максим стянул немца с печи, от души двинул ему в челюсть, а потом вытащил из горящего дома, бросил его на дороге. Туда же подтащил и Кожевникова. По улице бежали солдаты, кричали «ура!» или же матерились.

- Дружников! - крикнул кто-то сзади, и Максим, оглянувшись, увидел своего командира. - Молодец, хорошую заварушку устроил. Оставь Кожевникова санитарам, а сам - вперед.

За командиром и в самом деле бежали двое санитаров, Дружников быстро объяснил им задачу - отправить Александра в госпиталь, велел покрепче связать немца - штабной, наверное, ценный язык, и потому его следует быстро доставить в Родню, там, дескать, разберутся. А сам побежал вслед за командиром. Он уже почти догнал своих у леса, как в спину ему с чердака последнего дома ударила пулеметная очередь. Дружников упал навзничь и не видел, как бежали немцы из села, как на помощь обескровленному батальону, не пускавшему захватчиков далее этого села, подоспели танки, как один танк метким выстрелом «поджарил» пулеметчика. Пехотинцы сели на броню танков, и грозные машины пошли вперед, рассекая метель. А Дружникова, который медленно сползал в глубокую воронку, постепенно заметало снегом, и он уже не чувствовал холода, потому что его собственное тело стало холодным - Максим Дружников умер. Край воронки обвалился и засыпал его тело.

Когда утром, отогнав немцев далеко от Чернушек, стали подсчитывать потери, то Максима Дружникова не обнаружили ни среди живых, ни среди раненых. Не нашли его и среди мертвых, которых подобрали в селе. Нигде не было видно и некоторых других солдат - их замело снегом. Весной их обнаружили жители деревни и похоронили за околицей села. Александра Кожевникова похоронили, как и всех умерших в госпитале, на окраине села Родни…

Оцепенение прошло, Александра очнулась и увидела, как Максим Егорович Дружников смотрит на нее весело, по-доброму, словно говоря: «Ну, как? Все стало понятно?» Александра хотела спросить, можно ли найти место, где он лежит, чтобы посетить его затерянную могилу, как хотела этого Павла Федоровна, но не успела - кто-то положил ей руку на плечо и тихо произнес:

- Здравствуйте, Александра Павловна…

Она обернулась и увидела перед собой Стаса Нетина. Он был грустный, в глазах таилась невыразимая печаль, лицо его - землистого, непривычного цвета: Александра помнила его совсем другим. Его обращение к ней по имени-отчеству не смутило - ведь и в самом деле он остался вечно молодым, а ее года бегут вперед.

- Стас? Ты? Как ты меня нашел?

Нетин протянул к Александре руки и сказал жалобно:

- Мне холодно, очень холодно, обнимите меня, пожалуйста…

Александра обняла Стаса, и ее пронзил тот же незабываемый холод мертвых ног отца. Она отпрянула, но Стас крепко прижал ее к груди, и женщине стало жутко, показалось, что жизнь, ее тепло уходят к Нетину. А он шептал:

- Мне холодно, мне холодно…

- Эй, утоплый, отстань от сестренки! - закричал Геннадий и, подскочив к Стасу, рванул его за плечи, а братья Изгомовы загородили Александру от протянутых рук Нетина. - Хочешь поговорить - говори, а не лапай!

Стас, опустив голову на грудь, побрел прочь. А брат повел сестру к костру, заботливо усадил на маленькую скамеечку, укутал, невесть откуда взявшимся, пледом. Александра дрожала от страха, но жуткий холод все-таки постепенно отступал, освобождал ее.

- Ну, ты, Пигалица, балда! - попенял ей брат. - Вздумала с утопленником обниматься! Да и с нами не очень-то обнимайся, видел, как на Тольке висла. У тебя одна энергетика, у нас - другая. Поняла? А этот, утоплый, хотел от тебя подзарядиться. А еще сопли тут, понимаешь, распускал, плакался, что любит тебя! Вот тебе и любовь!

- А почему он такой холодный, вы вот не такие.

- Душа, конечно, может где угодно обитать, но прах человеческий должен иметь свое место. Это, понимаешь, вроде дома… Вот ты ездишь повсюду, а Тавду все равно считаешь домом, хоть никогда не вернешься туда жить…

- А почему не вернусь? - запальчиво воскликнула Александра. - Захочу, и вернусь! Может, дом куплю!

Геннадий захохотал раскатисто. Просмеявшись, ответил:

- Не мели ерунды. Никуда ты от своих пацанов не уедешь, ты же не Валерьяновна.

- Устала я, - пожаловалась Александра, - хочется уж и одной пожить…

Брат словно не слышал, продолжал просвещать:

- Так вот, у Стаса нет такого места. Тело его не нашли, и не найдут - забило течением под корягу, вот ему и холодно. В гробу-то темно-тесно, да все равно для тела - дом.

- Хорошо здесь у вас… Может, остаться? - опять сказала Александра.

Геннадий строго сдвинул брови:

- Не твой черед!

У Александры в голове завихрились мысли: «Пашка, он же в армии! А в Чечне война…» - и закричала:

- Кто?

- Не ты, - сурово ответил Геннадий.

- Кто?!! - Александра вцепилась в брата, затрясла его. - Кто, говори, кто?! - но брат вдруг исчез, лишь туманная струйка скользнула мимо нее, и другие, кого только что видела, исчезли, истаяли. Только поле огромное, мрачное, и она - в центре того поля. Над головой заклубились грозовые тучи, хлынул дождь, и она, глядя на свои скрюченные руки, которыми только что держала лацканы пиджака брата, закричала, подняв лицо к тучам: «Кто???» И проснулась.

- Мама, мама, что с тобой? - Антон склонился над Александрой, его лицо было тревожным. - Ты так кричала…

- Извини, Антоша, что перепугала тебя. Сон дурацкий приснился.

Антон вышел из комнаты Александры, а она до утра ворочалась на постели, пытаясь вспомнить сон, зная, что там было что-то важное для нее, но так и не вспомнила. В тот же день она позвонила Лиде, чтобы договориться о поездке в Тавду.

…Александра сидела в прекрасной, хорошо обставленной комнате. А за стеной - другая квартира, где грязно, замусорено. И там живет старуха неопрятного и злобного вида. Александре нужно выйти на улицу, но идти надо именно через чужие комнаты. Страшно, но надо идти, потому что её на улице ждут дети. Она просто обязана спасти их от неведомой беды, какой, она не знала, но чувствовала эту беду. И тогда Александра, собрав всё мужество, шагнула вперед. Старуха приподнялась на локтях. Её синие глаза, казалось, заглядывали в самую душу женщины, губы искривились в жуткой усмешке, а тело приподнималось над кроватью, пока не встало вертикально. И тогда она сделал шаг наперерез Александре. Той бы убежать, но вдруг ненависть накрыла ее, окутала, словно черное, грозовое облако: она узнала свою прабабушку - именно такой она её и представляла - сухой, прямой, с худым лицом, на котором сверкали ярко-синие глаза.

- Так вот ты какая, старая Лукерья! - воскликнула Александра. - Ну, бей меня! Прокляни ещё раз меня, моих детей, внуков! Один раз ты уже это сделала! Прочь! Я тебя не боюсь, - и шагнула навстречу старухе.

Старуха оскалила зубы в усмешке и сделала еще шаг.

Александра сжала кулаки, нагнула голову и приготовилась боднуть старуху головой, но тут разлилось сияние, и в комнате появилась женщина в белом легком одеянии до самых пят. Её лицо показалось Александре знакомым, но где она видела эту женщину, Александра не помнила. А женщина вытянула руку навстречу старухе ладонью вперед, и та остановилась.

- Иди, - мелодичным голосом произнесла женщина, посмотрев на Александру. - Иди и ничего не бойся. А еще никогда не снимай свой крестик, ведь ты же крестилась, и детей крестила, так почему не носишь крестик?

- Он простой, крестильный. Я его храню в шкатулке вместе со свидетельством о крещении, - растерялась Александра.

- Ну что же, - улыбнулась женщина, - купи в любом храме такой, чтобы тебе был по душе, и носи. А теперь иди.

И Александра тихо вышла из комнаты, не услышав, как страшная старуха сказала:

- Смелая, однако, моя правнучка. Лико, как меня отбрила, - и вдруг улыбнулась ясной, доброй улыбкой, её синие глаза потеплели и заискрились:

- А ты не пугай зря, - тоже улыбнулась женщина в белом.

Александра вышла на улицу, но своих детей не увидела, зато приметила во дворе девочку лет двенадцати - тоненькую, хрупкую, неуловимо похожую на неё - такие же разлетистые брови и упрямый взгляд. «Моя не родившаяся дочь, наверное, была бы такой же…» - грустно подумала Александра. Она не стала спрашивать имени девочки, просто взяла за руку и повела со двора, где ей оставаться опасно, потому что страшная старуха могла выйти из дома.

И они зашагали в ногу по горячему асфальту, потом вышли за город и пошли по травянистой тропке через поле, заросшее розовым и белым клевером, над которым роились пчелы. Девочка уверенно вела ее вперед, пока они не пересекли поле, и перед глазами не возник незнакомый посёлок, в котором была одна-единая прямая, как линейка, улица. Они прошли из конца в конец улицу, пока не оказались на окраине возле побеленного кирпичного дома, откуда вышла… Павла Фёдоровна.

Александра охнула и опустилась на колени: ее парализовал страх, но в душе росла радость - мама жива, а её смерть, видимо, просто дурной сон. Мать ласково улыбнулась Александре, кивнула, здороваясь, но, почему-то не бросилась навстречу, не раскрыла объятия. Зато девочку крепко прижала рукой к себе.

- Здравствуй, дочушка, - сказала Павла Фёдоровна, - спасибо, что навестила, я жду тебя всегда. Но сегодня твой путь лежит мимо моего дома.

- Мама! - укоризненно воскликнула женщина. - Я столько лет хотела тебя увидеть, и вот пришла, а ты меня прогоняешь. Позволь, я буду жить у тебя.

- Да, прогоняю. Тебе рано у меня селиться. Иди дальше полем, это поле твоей жизни.

- А она? - Александра показала на девочку. - Ей негде жить, я её возьму к себе: где растут двое, найдется место и для третьего.

- Нет, - покачала головой мать, - она останется у меня. Иди.

И Александра пошла, загребая босыми ногами дорожную пыль. За околицей стояла водяная колонка. Александра нажала на рычаг, и из носика хлестанула мощная струя воды, но не холодной, какая текла из колонки в Тавде на улице Лесопильщиков.

Александра тщательно вымыла ноги, руки, лицо, и сразу стало легко уставшим ногам. Она прошла немного полем вперед без всякой дороги - она оборвалась, едва женщина вышла из посёлка - и упала ничком на мягкую траву. Глядела в небо и шептала:

- Господи, наш род, наверное, давно уж искупил грех нашей прабабушки, проклявшей нас, прости ее, пожалуйста. Мы заслужили счастье, мы и наши дети, внуки. Мы все теперь одиноки, все наше третье поколение. Так не губи наши души, ты покарал нас, так не карай наших детей, а возлюби нас такими, какие мы есть, ведь мы - создание и подобие твоё. И меня возлюби. У меня первая любовь не сбылась, с мужем, которого уважала и ценила, а потом полюбила, разошлись, так пора свести меня с человеком, которого бы я полюбила, а он - меня. Хватит сыпать несчастья на наш род. Прости нашу прабабушку!..

Поезд весело постукивал колесами на стыках. Александра лежала на второй полке, читала томик стихов Сергея Острового, который недавно подарил ей Лёха Селютин, приятель-журналист. И теперь, как молитва, звучали в ней слова: «Как мне к времени обратиться? Как сказать ему: Вы или Ты? Жизнь моя, ты была многолица. Многоцветна. До густоты».

Устав читать, смотрела в окно, где пробегали знакомые пейзажи - степь, редкие перелески. Долго тянулся путь вдоль Волги у Чапаевска, пока добрались до Самары - так по стародавнему стал называться Куйбышев. Она давно уже не ездила на Урал и с жадным любопытством смотрела, вспоминая, как все было в годы учебы в полиграфическом техникуме. Чапаевск не удивил ее переменами, а вот вокзал в Самаре восхитил - высокое здание из стекла и бетона устремилось ввысь, и на этажи не надо идти по высоким узким лестницам - довезут на любой этаж лифты или эскалаторы. Огорчило одно - Нонна Лесова, которая давно уж Крюкова, не пришла к поезду, а увидеть ее очень хотелось. Но зато предстояла встреча с сестрой Лидией.

Лиду в эту поездку сманила Александра, потому что со дня похорон матери сестра ни разу не посетила ее могилу. Александра, которая все чаще задумывалась о том, что такое - душа, платит ли человек за все свои деяния, добрые и хорошие, убедила Лиду совершить своеобразное «кругосветное» путешествие от Альфинска до Тюмени.

И вот она уже вторые сутки в пути. Миновали Уфу, Челябинск… И с каждым городом у Александры было что-то связано. В Уфе она всегда ждала появления памятника Салавату Юлаеву над кручей, под которой медленно катила свои воды река Белая. В Челябинске был в свое время самый лучший и просторный вокзал, по которому она стремительно пробегала во время стоянки поезда.

Усть-Катав, город мастеров, миновали на второй день поздним вечером, потому к поезду не сбежались толпы продавцов: какая торговля ночью? Александра вышла из вагона, ежась от ночной прохлады, прошлась туда-сюда, сожалея, что не может купить что-нибудь в подарок тавдинским друзьям: чего только не выносили к поезду мастера уральские, когда поезд шёл из Екатеринбурга - чеканки, инкрустированные картины из каменной крошки, ножи, пистолеты…

От Усть-Катава и городка со смешным названием Аша начались Уральские горы, величавые, немного мрачные. Александра забралась на полку и крепко заснула - до Екатеринбурга ехать еще около суток.

… Огромное, неестественно зеленое поле все в белых ромашках лежало у ног Александры. И там, за полем, виднелись аккуратные домики, они - цель долгого пути Александры. Насколько далек и долог ее путь, но ноги в кровь не избиты, сама она не уставшая, просто шла по полю, ощущая босыми ногами утреннюю росу.

Когда дошла до поселка, он был еще пуст и тих, солнце едва выбиралось из-за леса, и Александра поняла, что время - раннее утро. Только не слышала она никаких звуков, словно была глухой, но вскоре глухота стала исчезать, и вот мир взорвался щебетаньем птиц, где-то звучала музыка. И вдруг знакомый голос пропел озорную частушку: «Мы, воронежски девчата, потеряли кошелек, а милиция узнала, посадила на горшок!»

Александра споткнулась: это же любимая песенка Полины, второй жены брата Геннадия, которая ни слухом, ни голосом не обладала и могла петь лишь эту смешную, незамысловатую частушку. Она покрутила головой и увидела, что во дворе одного из домов какая-то женщина поливает розы и поет голосом Полины. Александра подошла ближе: и впрямь - Полина! Тут из дома вышел статный мужчина, одетый лишь в просторные брюки из льняной ткани, босой, и в нем Александра признала своего брата - таким красивым, с пышной волнистой шевелюрой, он был на одной из фотографий в фотоальбоме Павлы Федоровны. Он бросил взгляд на улицу и заулыбался:

- Пигалица, привет! Заходи!

Александра удивилась, что увидела брата, умершего несколько лет назад. Но не испугалась, резонно решив, что он жив, раз видит его и открыла калитку, вошла во двор. Брат обнял ее, не прижимая к обнаженной груди, пригласил зайти в дом. Из-за дома вышел Максим Егорович Дружников, тоже, как и Геннадий, в белых брюках. Геннадий, угадывая вопрос сестры, сказал:

- Папка с нами живет, а мама с дедом, - так они всегда звали Смирнова, - на другом конце улицы, ближе к лесу. Дед любит по грибы ходить да на рыбалку, а там - река.

И они, втроем, вошли в дом. Следом пришла и Полина, быстро накрыла на стол, оказалось, что она - ловкая, сноровистая, совсем не такая, какой она была в последние годы жизни - неряшливой, толстой и ленивой.

- Садись, поешь, - пригласил брат, и Александра согласилась, потому что проголодалась, бродя бескрайними полями.

Еда на столе оказалась простой, обычной - картошка, залитая маслом, присыпанная зеленью, гречневая каша да вишневый компот. Ещё стоял на столе большой серебряный кувшин. Александра осторожно присела на край легкого, хрупкого, сплетенного из лозы, стула, и Геннадий, заметив ее осторожность, произнес, улыбаясь:

- Не бойся, не упадешь, папка плел.

Несколько минут ели молча, когда поели, отведали компота. Хозяева налили в бокалы розовое питье из кувшина, а потом так же молча встали из-за стола. Полина принялась убирать со стола, остальные вышли во двор, устроились на удобных креслах, тоже плетеных из лозы, вокруг стола с такой же столешницей, покрытой цветастой клеёнкой.

- Ну что, сестренка, как дела?

- Знаешь, у меня странное чувство, словно я попала в машину времени. Мы с Лидой на твою могилу едем, на мамину, а ты - живой! Ген, я ничего не пойму.

- Ну, как тебе объяснить… - Геннадий задумался. - Понимаешь, я - живой, но в то же время - не живой в твоем понятии. Ты же читаешь фантастику, знаешь о параллельных мирах, вот и я теперь в таком мире, вернее, не я, а моя энергетическая суть. И ты видишь меня таким, каким хочешь видеть.

- Все равно не понимаю…

- Ну и не надо понимать, время твое еще не подошло.

- А мама? Ведь она… Она раньше тебя… -

- Ну не мучайся ты! Да, раньше меня умерла, ну и что? А мы вот здесь - вновь вместе. А ты - там! - он махнул рукой в неопределенном направлении и крикнул: - Полина, позови мамку, скажи, Шурка-пигалица пришла!

У Александры вообще, как говорится, голова кругом пришла. Мама? Откуда? Живая?

Но Павла Федоровна и впрямь пришла, все такая же сухонькая, волосы острижены до шеи, в них совсем мало седины, а вот Смирнов - седой совсем, такой, как лежал в гробу.

- Мама! - вскочила на ноги Александра, бросилась к матери, обняла ее, ощутив слабый ток энергии, пробежавший по жилам, хотела крепко-крепко прижать ее к груди, но мать деликатно отстранилась. - Мамочка! Прости меня! За все прости!

- Шурочка, я давно уже тебя простила. Да и за что? Ты все делала для меня, что могла, и как умела. Я понимала, что у тебя уже своя семья, но все равно сердилась, если ты мало со мной разговаривала. Ну что было с меня взять? Малый и старый - все одно. А вот что Лиду взяла с собой - спасибо, она думала, что я не любила ее, но я очень ее любила, как и тебя, как Гену, как Витю… Я ложилась спать и молилась за вас всех, как умела. Это ты прости меня за обиды, что иной раз творила тебе. Помнишь, привезла ты из роддома Антошку, а я из дома ушла, не помогла тебе… Потом к Вите уехала… Знала, что обидишься, но уехала. Ты и у Лиды попроси за меня прощения, пусть знает, что я очень ее любила и переживала всегда за нее, ведь ее Семен - не сахар был характером.

- Мама, мам… - она положила голову на плечо матери, - мама, мне плохо без тебя, так плохо. Хочется поговорить с тобой, а тебя нет. Хочется посоветоваться, тебя нет…

- Шурка, не лукавь, - погрозила мать пальцем и вновь отстранилась, - ты всегда самостоятельной была, и не нужны тебе мои советы.

- Нужны, мамочка, нужны! Я только потом поняла, как была не права иной раз в спорах с тобой, когда защищала Витальку! Ты прости меня!

- Доченька, я давным-давно уже тебя простила, да и не сердилась я! Ты была хорошей дочерью, ты многим жертвовала ради меня. Но Виталька Изгомов… Тебе на роду было написано, чтобы через боль и беду понять свое предназначение. Но даже в самой худшей судьбе есть возможность для счастливых перемен.

- Ну и какое оно, мое предназначение? И какие у нас могут быть счастливые перемены? У нас, там, творится такое, и хорошо, что вы этого не видите - нет Советской страны, той, за которую бился Егор Корнилыч, твой отец, за которую погиб Максим Егорович, а отец Вити лишился ноги. Молодежь нашу спаивают, травят наркотиками, нашу страну мечтают постепенно заполонить другими народами… Ах, мама… Мне трудно об этом говорить!

- А ты, Пигалица, скажи, - хохотнул коротко Геннадий, - глядишь, и нам все будет ясно.

- Знаете, вы все, наверное, счастливые, что не видите ничего. Если бы вы знали, как мы трудно переживали реформы, как страшно было, особенно моему поколению, мы же выросли на коммунистических идеалах. А про фронтовиков даже и говорить нечего: было время, когда фронтовики боялись ходить в школы на встречу с ребятами.

Геннадий молча слушал, не глядя на сестру, чтобы она высказала наболевшее без стеснения.

- Мне плохо. Хочется, чтобы рядом был надежный человек, и могла я стать обычной женщиной, не лидером, ну, в конце концов, не ломовой лошадью, - Александра всхлипнула. - С самого детства - все сама да сама, что Виталька, уходя, укорил меня в том, мол, с ним не советовалась, все время по-своему поступала. А когда советовалась, он решение оставлял за мной.

- Дурак он, твой Виталька. Ты не жалей о разводе с ним. Разве тебе плохо живется без него?

- Нет, но трудно быть как в стишке: «Я и баба, и мужик, я корова - я и бык»…

- Ну а почему замуж не вышла? Ведь были рядом с тобой нормальные мужики.

- Были… Да, понимаешь, ваш брат, мужчины, не терпит соперников, а у всех моих друзей, я же не монахиня, есть непобедимые соперники - мои сыновья, их я никогда ни на кого не променяю. А вообще я думаю, что я - по жизни просто одинокий человек, мне одной лучше: то ли от моей самостоятельности, то ли, в самом деле, как говорят, карма такая…

Геннадий задумался над ее словами. И вдруг раздался от калитки знакомый, практически забытый голос:

- Ой, кого я вижу! Милая моя, наконец-то ты здесь!

Александра подняла голову, посмотрела на калитку и увидела там Николая Галушина.

- Коля! Откуда ты? Как здесь оказался? - удивилась Александра. И подумала раздраженно: «И здесь меня нашел!»

Геннадий тоже увидел Галушина, пригляделся и крикнул Александре:

- Будь осторожна!

Александра не поняла предостережения брата, ведь Галушин-то ее любил, это она прекрасно понимала, но не могла сойтись с ним, ведь она его не любила.

Галушин тихонько рассмеялся:

- Я же говорил, что браки совершаются на небесах, теперь я тебя никому не отдам, и мы будем вместе, - он вошел во двор, протянул руки к Александре, чтобы ее обнять. Александра отступила, а он опять сделал шаг к ней. Александра опять отступила…

В глазах Галушина блеснула злость, он закричал:

- Я же сказал, ты будешь моей, и я дождался! - и протянул руки к женщине, которые как-то странно удлинились.

Он не успел ничего сделать, потому что перед ним оказался Геннадий, заслонив сестру.

- Слушай, приятель, отстань от моей сестры! Она не желает иметь с тобой дело!

Галушин страшно побледнел и заскрипел зубами:

- Это там она тебе была сестра. А здесь мы с тобой на равных, так что уходи ты, а она будет моей! Я и так долго терпел, она издевалась надо мной, а ведь я ее люблю!

- В общем, так, - Геннадий весь подобрался, - отстань от сестры, я сказал! Ты что? Не видишь ее голубую ауру? Она не такая, как мы!

Галушин остановился, словно на стену натолкнулся, а возле Геннадия возникли Анатолий и Володя Изгомовы, их лица не обещали незваному пришельцу ничего хорошего. Но драке было не суждено разгореться: откуда-то из воздуха возникла женщина в белом. Все трое склонили перед ней головы, и Галушин медленно побрел прочь.

- Откуда он здесь взялся, среди вас?

Анатолий серьезно ответил:

- Новенький, он у нас в декабре появился. Чистилище еще не прошел, вот и агрессивный.

- А я и не знала… - Александре стало не по себе: Галушин, оказывается уже не «там», а она и не знала.

Анатолий ласково улыбнулся, в глазах его светилось мягкое тепло, тихо, проникновенно сказал:

- Ты не бойся, мы тебя никому в обиду не дадим. Я и Вовка, мы тебя всегда любили и любим, ты - наша любимая сестренка.

И Александра вспомнила, как старшие братья Виталия приходили к ним и отпрашивали Виталия на мальчишник, обещая привести его домой в обещанное время. И ни разу не изменили своему слову. Володя однажды обежал весь город, когда Александре понадобился деготь, чтобы приготовить мазь - у нее от токсикоза, когда она была беременна Антоном, сильно опухали ноги. Она тогда лежала в больнице, и однажды вечером медсестра вызвала ее в ординаторскую. Александра вошла и увидела Володю. Тот вскочил и показал бутылку, наполненную черной жидкостью. По комнате потек густой запах дегтя.

- Вот! Виталька сказал, что тебе дёготь нужен. Я достал. Вот! Весь город пробежал, и достал!

Вспомнив про тот случай, Александра сказала:

- Прости меня, Володя, за все прости, если обидела тебя. И ты, Толик, прости, - она знала, почему просила прощения. Перед Володей было стыдно за то, что пожалела новую дубленку Виталия, увидев её на Володе. А у Володи просто не было теплой одежды - он приехал из Коканда, где жил восемь лет, практически без вещей: жена, узнав о его связи с другой женщиной, без всякого скандала просто предложила уйти. Володя был так обескуражен поведением жены, что побросал в дорожную сумку то, что попало под руку, лишь в поезде увидел, что в сумке много ненужного, но возвращаться домой не стал.

А перед Толиком была другая вина: он однажды решил вырваться из Тавды и написал Виталию, попросив приютить его на время. Александра тогда испугалась: двор у них пьяный, и Анатолий тоже не прочь выпить - как бы Виталий не спился. И написала отказ. Потом ей стало стыдно, но было уже поздно: Анатолий уехал в другое место. Встретились они, когда Александра ждала второго ребенка, и приехала в отпуск в Тавду - захотелось увидеть родной город, показать его семилетнему Антону. Толик держался свободно и очень обрадовался, увидев свояченицу, похвастался, что его жена тоже ждёт ребёнка. «А ты почему здесь?» - удивилась Александра. - «Да разбежались мы…» - «Толик! Ты что, бросил беременную жену?» Толик немного смутился, но что ответить? Не мог он долго быть с одной женщиной, тянуло его к другим: таким уж уродился. А, может быть, виновата в том была его мать, которой никто, кроме себя, любимой, никто не нужен? Толик любил первую жену, ушел в армию, она обещала его ждать, потому что родилась дочь. Толик, не чуя ног от радости, приехал домой после окончания службы, но дома ни жены, ни дочери не было. Потом, встретившись с Любашей, узнал, что мать просто выставила её с маленькой дочерью на улицу. О том, что она жила на квартире, работала в двух местах, чтобы было на что содержать дочь, Любаша Анатолию не написала: не хотела тревожить его до конца службы. Как ни уговаривал её Толик вернуться к нему, просился к ней на квартиру, Любаша не согласилась сойтись обратно. С тех пор и покатилась жизнь Анатолия под откос.

Анатолий понял все, о чем думала свояченица, улыбнулся с прежней теплотой:

- Проехали, Саш, не бери в голову, я никогда на тебя на обижался, понимал же, что не хотела ты, чтобы Виталька тоже пить стал с нами, но зря ты так думала, мы бы такого никогда не допустили. Мы уважали тётю Полю, а тебя любили. Да и сейчас любим.

У Александры отлегло от сердца: как хорошо, когда тебя прощают! Но чувство вины не прошло.

- Хорошо здесь у вас, вот бы здесь остаться… - сказала она, но Геннадий сурово сказал:

- Нет! Не твой черед!

- Кто? - закричала Александра, ведь сестра жаловалась на здоровье - стенокардию у нее признали, как когда-то и у мамы.

- Нет, - покачал головой Геннадий, - и не она. Ты правильно ей сказала, что нечего о смерти думать. Молодец!

- Кто? - требовательно спросила его Александра.

- Не ты! И не она…

И все вокруг превратилось в зыбкое марево…

Сестры встретились в Екатеринбурге на железнодорожном вокзале. Купив билеты до Тавды, отправились бродить по городу, в котором давно не были.

Екатеринбург изменился, стал краше, в нем появилось много современных зданий из стекла и бетона. А центр - проспект Ленина - практически тот же, лишь разукрасился рекламными вывесками и баннерами. Они пошли от вокзала до проспекта по улице Свердлова, вышли на улицу Карла Либкнехта, постояли перед храмом, который был построен на месте дома инженера Ипатьева, где встретила свои последние дни царская семья. Александра вспомнила Кострому, Ипатьевский монастырь, музейную экспозицию в бывших палатах царя Михаила. Потом по Первомайской добрели до набережной Верх-Исетского пруда со стороны улицы Горького.

Лида то охала, восхищаясь городом, то возмущенно бурчала, увидев в магазинах ценники товаров - в Новороссийске, дескать, дешевле… Они погуляли по музею камней на набережной Исети со стороны улицы Воеводина. И всюду Александра без устали щелкала затвором фотоаппарата. Фотография - это было ее второе детское, после рисования, увлечение, которому она не изменила до зрелых лет. В ее семейном архиве было шестнадцать массивных фотоальбомов, начиная с учебы в начальной школе. В то время она увлеченно занималась черно-белой фотографией, имела все необходимое оборудование. А в конце двадцатого века всюду росли, как грибы, фото-сервисы по изготовлению цветных фотографий, достаточно было лишь сдать фотопленку в сервисный центр. Затем плёночные фотоаппараты стали вытесняться цифровыми приборами, и Александра, пользуясь автоматическим «Зенитом» мечтала уже о «цифровике», чтобы фотографии хранить не в альбоме, а на компьютерном диске.

Когда сёстры ехали в Альфинск, Лида все время говорила: «Вот Калиново…», но была Согра. «Вот сейчас будет Мурзинка», а была Аять… А потом и в самом деле промелькнула Мурзинка, с правой стороны открылось озеро, с левой - Альфинск.

На вокзале их ожидала Роза Егоровна с испуганными глазами, и сходу начала жаловаться, что живет плохо, затем попеняла, почему не написали, что племянницы приедут вдвоем, для Лиды пропуск есть, а для Александры пропуск в город Роза не смогла заказать, потому что у Зои обнаружили рак желудка, она почти при смерти, потому помочь с пропуском не может. Все это она выговорила на едином дыхании, не дав даже словечка вклинить племянницам в её речь.

Александра, узнав о болезни Зои Егоровны, секунду позлорадствовала, но затем стало стыдно: тётка все-таки, родной человек - жалко. Розу Егоровну утешила, что гостить у тётушек не собирается, поэтому сейчас поймают такси и поедут на кладбище. Роза запричитала вновь, что такси - дорого, автобус ждать долго. Александра, сцепив зубы, пошла искать такси, и через полчаса они были там, где покоился прах Геннадия. В Альфинске, видать, люди тоже недолговечны, потому вокруг могилы Гены свободного пространства - не более метра и никаких оградок, просто ровные ряды крестов и памятников. Лида принялась обихаживать могилу, вытирая слезы: с младшим братом её связывало многое, потому что - именно младший, и у неё было чувство ответственности за него, тем более что братишка болел. В Альфинске «вырос» уже целый «посёлок» из родных могил: Ефимовна, Аркадий, Насекин-старший нашли последнее пристанище в каменистой земле, о которой никогда не мечтали, но судьба забросила их по разным причинам в этот город и оставила там навечно. Всем им Александра поклонилась до земли и мысленно попросила прощения, если чем-нибудь когда-то обидела.

Александра простилась с тётушкой на вокзале без всякого сожаления: многолетняя неприязнь сделала свое дело - Александра стала равнодушной к судьбе альфинских родственников, даже к Анатолию Насекину, который все же выбрался из Магадана и поселился вблизи Москвы, так и не собралась съездить.

Лида близко к сердцу приняла известие о болезни Зои и намеревалась заехать из Тюмени в Альфинск, пожить там немного. Именно она и подняла на ноги Зою, выходила, потому что жила у неё несколько месяцев, забыв о собственном доме. Так было всегда: позовут её Роза и Зоя на помощь, и она летела к ним - они имели над ней необъяснимую власть, непонятную Александре. Но Александра не обижалась на сестру, потому что понимала: Лиду с тётками сближали общие воспоминания, да и возраст - тоже, они для неё были вроде старших сестёр.

… Дом был большой и красивый. Александра вошла в подъезд, нажала на кнопку лифта. Дверь лифта открылась, и она вошла внутрь. Удивительно, но на стенках лифта не было привычных надписей. Ей нужно было подняться наверх - там ее квартира, но лифт рухнул вниз так, что Александра приподнялась над полом, словно была в невесомости. Лифт долго падал, пока не вывалился из шахты. Дверь распахнулась, и Александра выбежала из лифта: надо было спасаться, но от кого? Она и сама не знала, но бежала по земле легко и свободно. И вдруг - толпа, она ринулась следом… как хорошо, что впереди забор с оторванной доской, и она юркнула в эту щель. Увидев впереди дом, бросилась к нему, чтобы спрятаться, но преследователи не отставали, и тогда Александра, задыхаясь, но не сбавляя скорости, помчалась вверх по лестнице, пока не увидела чердачную дверь и не выбралась на крышу. Внизу - маленькая церквушка, и хочется Александре спрыгнуть вниз, но понимает: нельзя. Пока нельзя. И потому принимает решение спрятаться под козырьком крыши, ухватившись за самый край. Но нет сил держаться. Немеют руки, а преследователи все бродят по крыше. И вдруг неведомая сила осторожно подхватывает Александру, и она мягко приземляется на ноги. Уже стало темно, пошел дождь, но Александра бежала босиком по лужам, и ногам почему-то не холодно, и грязь к ним не прилипала. Так долго она бежала по чужому ночному городу, пока не показались знакомые с детства очертания старых двухэтажных домов - её родная улица Лесопильщиков в Тавде! А вот и Сталинский сад, горелый корпус из красного кирпича. Рядом - огромный стол с хлебами, ароматными и мягкими, и так хочется есть, но не привыкла Александра брать чужое. Хлебов тех было сорок. «Надо же, - подумала Александра, - говорят, Христос накормил сорока хлебами уйму народа, неужели мне нельзя взять кусочек?» И тут увидела женщину в белом, она поманила Александру рукой и вручила ей большой лаваш-лепешку. Александра откусила кусочек, и такой был вкусный тот лаваш, что она очень быстро съела всю лепешку. Александра вышла на огромное ромашковое поле. Она шла этим полем по узкой тропинке очень долго, но ничуть не устала, и босые ноги полны силы. Тропинка вывела её к реке, а там сидел на громадной коряге, дереве, сбитом, наверное, молнией, брат Геннадий. Он глянул на Александру через плечо, и улыбнулся:

- О! Пигалица заявилась. Привет! Иди к мамке, она тебя уж заждалась…

Поезд в Тавду уходил поздно вечером, и сёстры, ожидая посадки, бродили по вокзалу, вглядываясь в лица, надеясь встретить знакомых, но никого так и не узнали.

В поезде обеим не спалось: нахлынули воспоминания. Лида вспоминала военные годы, как они жили в Жиряково, где у них имелся огород через дорогу. Бабушка там посадила картошку. В лесу собирали сухие жерди для печи. Лида в лес за дровами выскакивала в окно, потому что возле дома обитал бодливый баран с крутыми и кручеными рогами.

У них не было возможности купить свинины или говядины, потому приходилось брать по карточкам конину, как правило жесткую, старую. А чтобы конина быстрее уваривалась, на дно кастрюли клали стекло.

А в конце войны семья переехала в Тавду. Жили они на Советской в доме, который называли Домом учителей. Сначала была одна комната, потом дали двухкомнатную квартиру. Когда Зоя вернулась с фронта и вышла замуж, то попросилась временно пожить у старшей сестры. Та не отказала, разрешила Зое жить в большой комнате, а они - шестеро - ютились в маленькой комнатушке.

Ах, эти памятные юные годы!

Она росла боевой подвижной девчонкой, дралась, как мальчишка, с ровесниками, а с ребятами постарше разбирался Виктор. Хотела бросить школу, даже не окончив шестой класс, чтобы пойти на работу. Директор школы Фефелов, встретив Лиду на улице, спросил, почему она прогуливает уроки. Упрямая девчонка заявила, что ищет работу. Фефелов, хоть в душе, наверное, и посмеивался над своевольной ученицей, серьезно посоветовал: «Закончи этот год, а потом уходи». Подумав, Лида согласилась, но тут же заявила: «Хорошо, но пусть не говорят, что я хотела уйти, а то я тогда и в самом деле уйду!» Фефелов пообещал, и в самом деле, никто из учителей даже словом не обмолвился.

Лида всегда держалась независимо и уверенно, поэтому, вернувшись в класс, чтобы доказать свою независимость, прогнала новенькую девчонку со своего места, а когда та стала сопротивляться, забросила её сумку в угол. А Вальке Нерловой, толстой девчонке по прозвищу Кирюха-три брюха, пригрозила, что, если заявится к ним домой с какой-нибудь запиской от учителей, то спустит её с лестницы: Дружниковы переехали из Дома учителей на улицу Сталина и жили на втором этаже в доме, куда потом принесли и маленькую Шурку. Но Шурка тот дом родным не признавала, потому что выросла в соседнем доме.

Старшего брата Лида уважала, даже побаивалась, потому, когда уже училась в седьмом классе вечерней школы, депортированный учитель-немец грозил: «Как тепе не стыдно - тройку получила! Скашу прату!» - с Витей учитель познакомился еще во время войны, когда жил в Жиряково и работал кладовщиком. Витя носил ему старые газеты, а тот давал горох, из которого бабушка варила вкусный суп-горошницу.

У Александры были свои мысли-мечты о встрече с Антоном Букаровым. Так что, поворочавшись немного на жестких постелях, сестры при первых рассветных проблесках сели и стали молча смотреть на «убегавший» в конец поезда лес. Говорить не хотелось, просто смотрели на родные места.

Часто промелькивал засохший желтый лес: сушь стояла страшная, были и немалые пожары. И страшно было видеть огромные горелые или абсолютно желтые сосновые массивы. Говорят, что каждые 12 лет на солнце бывают возмущения, потому такие катаклизмы и наступают. А затем наступает затишье, но радости от того мало: это словно вода в чайнике, которая кипит-кипит, а когда чайник выключат, он постепенно остывает, и вода долго остается горячей.

Утро не обрадовало хорошей погодой - сыпал мелкий дождик. Но сестры не расстроились: на привокзальной площади их встретил давний друг - Лёня Жалин, сын Степана Захаровича и Екатерины Павловны, с которыми дружила Павла Фёдоровна. Невысокий, полный, он шустро подкатился колобком к их вагону, подхватил сумки, быстро погрузил в видавший виды «уазик».

Леонид постарше Александры, учился тоже в третьей школе. Собираясь в Тавду, Александра попросилась на постой к тете Кате, как она привыкла звать Жалину, Степана Захаровича к тому времени уже не было в живых. Ответ пришел от Леонида, который приглашал сестёр погостить у него.

Жалины жили на окраине города, где, за несколько домов от усадьбы Лёни и его сестры Людмилы, виднелся милый сердцу Александры лес - зелёный, свежий. У Жалиных - очень чистый и ухоженный огород, там все время копошится Нина, жена Леонида, полная противоположность ему по комплекции - высокая и худая. В огороде - ни травинки лишней. Зато огурцы, помидоры, лук, чеснок, кабачки, капуста - все растёт как на дрожжах, успевает вызревать, а тот год был особенным: Александра ещё и в Приволжске не пробовала помидоры с личных подворий, а тут - сколько хочешь ешь!

Неделя пролетела быстро. Александра днем просматривала довоенные подшивки городской газеты, сравнивая с ними дневниковые записи матери, а вечером они с Лидой ходили по гостям - к друзьям Александры.

Когда гостьи возвращались, Лёня отвозил их на горячий источник, где от большого санатория остался один небольшой корпус, однако жизнь в нём всё-же теплилась. Большинство тавдинцев просто сидели у горячего родничка. Грели суставы, а потом наполняли канистры водой и увозили домой. Лечение не прошло бесследно для Лиды: у неё стали расправляться пальцы рук.

Старшим - Леониду и Лиде - было о чём поговорить, оба хорошо помнили родителей друг друга, впрочем, Лида и без воспоминаний - дама словоохотливая. Да еще и Екатерина Павловна, мать Лёни и Люды, приходила, тоже вступала в разговор. Младшим - Людмиле и Александре - больше говорилось о школе, о собственных семьях и детях, выяснилось, что есть и общие знакомые.

В воскресенье - Жалины и бывшие Дружниковы, Лида с Александрой, поехали в тавдинский «тихий городок» - на кладбище, где находились родные могилы.

Сосновый кладбищенский бор, казалось, стал еще мрачнее от старых памятников. От оградок могил в бору не было места, и когда Александра попыталась отыскать семейный «погост» Изгомовых, но так и не сумела найти. Александра не была суеверной, но на любом кладбище испытывала благоговение перед памятью об умерших, потому произнесла: «Простите, дядя Антон, не нашла я вас, но помню вас очень хорошо». Еще бы не помнить! Изгомов-старший сам по себе был хорошим человеком, а, кроме того, Виталий внешне был очень на него похож. Да и её младший сын, чем старше становился, тем больше походил на отца, следовательно, и на деда. Вот добрый и неконфликтный характер Антона Фёдоровича им не передался.

Людмила, пока другие наводили порядок в оградке, быстро справилась с покраской памятников и металлических венков - всю жизнь маляром проработала, так что такое дело ей было не в диковинку. Стоя помянули усопших, остатки поминок оставили рядом с могилами. Потом прибрали могилу Степана Захаровича, и, уходя, Лида сказала: «Иди Степан Захарыч, к маме в гости, у неё там полный порядок сейчас». И никто даже не улыбнулся: привыкли живые разговаривать с усопшими на могилах, веря, что их услышат.

А утром сёстры, сердечно распростившись с Жалиными, уехали в Тюмень к брату.

Автобус резво бежал по ровной асфальтовой дороге среди лесов и, заросших травой, полей, лишь изредка они колосились рожью, которая, словно рыжее море, ходила волнами от ветра. Лида вздыхала или вполголоса ругалась, что колхозы разорены, что люди уезжают из деревень, потому что там нет работы: «Вот и Сережка Дружников без работы в своей Раевке сидит, а Таиска так замуж и не вышла, сколь уж мужиков у неё было… Серёжка жениться хотел, даже дом построил на своем же дворе, а она не разрешила…» Так всю дорогу ехала и рассказывала новости - она была для Александры связующим звеном с родней, потому что та по-прежнему не поддерживала связь с тётушками и двоюродными братьями. Александра её почти не слушала, все думала, как встретятся с Виктором, ведь в сердце до сих пор обида, что с похоронами матери не помог, не бывал ни разу на её могиле, да ещё поверил россказням, что сожгла архив Павлы Фёдоровны. Александра злилась: ему никогда дела не было до матери, архив брату вообще ни к чему, а вот, гляди-ка, рассердился на сестру, поверив глупой бабе-пьянчужке. Постепенно злость уходила, потому что приходило понимание: родные вообще не знают, что за человек Александра - выросла вдали от них; не знают её дум, увлечений, не знают, как она живет и воспитывает сыновей. Когда же брат открыл дверь своей квартиры, злость на него улетучилась вообще: Виктор стоял перед ней маленький, худенький, очень похожий лицом на мать, в глазах его засветились слезы. Он так крепко стиснул сестру в объятиях, что та ойкнула: стал ростом брат мал, но сила все еще не иссякла в руках, не зря же полжизни провел на строительных лесах, возводя кирпичные стены. Он тут же пошел в магазин, принес водки - закуски было полно у сестёр.

Первую ночь Лида с Александрой решили провести у Виктора, вторую - у Тамары в «Тараскуле», куда собирались поехать вместе с Виктором. Двое их осталось в Тюменском «кусте»: Евдокия и Саша умерли, похоронена где-то в глухой деревне и младшая дочь Виктора, Татьяна. Ну а на третий - в обратный путь, потому что Лида, увидев бутылки в сумке Виктора, расстроилась, поняла, что брат напьется «в усмерть», и шепнула: «Уедем, а то терпеть не могу его, пьяного, ругается да плачет, ничего не понимает, и будет всю ночь колобродить по квартире». Александра согласилась, прикинув, что успеет за три дня проверить некоторые сведения в областной библиотеке: ее книга из простого бытописания рода Дружниковых переросла в большой исторический роман, Александра не могла исторические факты искажать, поэтому перепроверяла все по различным справочникам и энциклопедиям.

Первый день она сидела в библиотеке до закрытия, смотрела каталоги, подшивки старых газет, делала выписки из книг. По карте города и области определяла, где жили Ермолаевы, и перед глазами вставали картины тех далеких дней, она представляла, каким внешне выглядел Егор Корнилыч и его враг Курчаткин, какими была бабушка, Павлушка, Василёк и Заря с Розой… Потом решила погулять по городу.

Все повторялось, как когда-то в Костроме.

Вернулась к Виктору поздно и сразу поняла: Лида очень расстроена, да и понятно, чем. Вернее, кем. Виктор был пьян уж если не «в усмерть», то «в дым» - точно. Бродил по квартире, разговаривал сам с собой, с кем-то спорил и страшно скрипел зубами. Лида зашептала: «Чуть не уехала к Тамаре, да ведь ты ничего тут не знаешь, вот и осталась… Опять ночь не спать, не молодая же я без отдыха… Да курит без конца, как бы дом не поджег».

Александра ответила:

- Спи спокойно, я с ним посижу, лягу, как он уснет.

Виктор поглядел сурово:

- Явилась? Где была? Я уж хотел идти тебя искать, да Лидка не пустила.

Сестра кивком подтвердила его слова.

Александра обняла брата, ощутив руками острые лопатки, засмеялась:

- Спасибо, братик, но я ведь уже не маленькая, дорогу помню. Пойдем лучше на кухню, посидим, поговорим, а Лида пусть отдыхает.

Виктор позволил увести себя на кухню, которая хоть и прибранная Лидой, все равно выглядела неуютно: уже год, как умерла Дуся, и Виктор хозяйничал сам, как умел. Он даже «огород» развел на балконе - посадил пару помидор да одна плеть огурца вилась с правой стороны перил, в деревянном ящике рос лук. Брат с гордостью показал свой «огород» ещё утром, даже сводил на зады двора, где росла смородина и береза. Рассказывал, как ухаживал: рыхлил, поливал и «сад» и «огород» на балконе.

- Вить, ты чего это наклюкался, с какой радости?

- С какой, какой… С той, что вы приехали, мои сестрёночки милые, - и… заплакал горько, навзрыд.

Александра растерялась: она впервые увидела брата плачущим. Даже после похорон матери он пытался горланить песни - это получалось у него очень громко, но мотив любой песни был непонятен. Ох, как Александра тогда на него сердилась! А когда умер Гена, уже сама пела песни. Старшие - Роза, Зоя, Лида - ушли с поминок. А младшие, третье поколение, остались. И Александра с ними. Толик Насекин подал старенькую гитару Гены Александре и попросил спеть его любимые песни. И сказал: «Гена всех нас собрал вместе. Он любил петь, вот и потешим его душу песнями, так что, Щурёнок, запевай», - назвал он младшую двоюродную сестру детским прозвищем.

Виктор и Александра сидели на кухне, папиросный дым клубился под потолком - точь-в-точь как в квартире на Лесопильщиков в Тавде, Александра закашлялась и попросила Виктора курить меньше - он так разволновался, что прикуривал папиросы (сигареты не признавал) одна от другой, и пил водку стопку за стопкой. Он тряс головой, скрипел зубами, сверкал глазами, иной раз хватал сестру за руки железной хваткой, сжимая их до боли, и Александра с трудом освобождала руки. Разговор шел уже не первый час, время скатилось заполночь, а они все кричали друг на друга. Виктор матерился, Александра тоже была на грани срыва, но все же сдерживалась, не посылала брата подальше:

- Как ты смела сжечь мамкин архив? - ярился Виктор.

- Никто его не сжигал, кто тебе наплел? - не менее яро кричала сестра: она поняла - на брата сейчас надо наступать напористо, «резать» все его обвинения своими ответами, а главное - заставить его задуматься над тем, о чем он кричал. - И какое дело тебе до архива, он тебе на кой… нужен? - выдала, не удержалась. Виктор вытаращил глаза, изумленно смотрел на сестру, мол, ну и ну…

Александра поняла, что тактику выбрала верную, и пошла напролом, показывая, что «выходит» из себя, и под горячую руку может и «ломануть» брата по голове:

- Зачем тебе архив? В мусорку бросить, ты письмо из трех слов пишешь мне раз в год, а я журналист, подумай сам, как я могу уничтожить архив, который мне может пригодиться в работе, а?

Виктор долго курил, молчал, потом признался:

- Точно, тебе он нужнее. А ты, правда, не сжигала? - жалобно спросил и вновь закурил. И задумался.

- Конечно, сжигала, но лишь то, что нельзя было во дворе оставить - матрац, ерунду всякую. Ой, ну перестань дымить, Вить! - «сбавила обороты» Александра. Тот кивнул, затушил папиросу, и ударился в воспоминания о военном детстве, о том, как ходили с матерью по лесным дорогам из села село.

Мамка раз в обморок упала, а я ей ягод насобирал и дал поесть, она глаза и открыла. Я перепугался тогда, думал, вдруг умрет… - и опять взвинтился: - А зачем она разрешила деду портрет Максима сжечь? А? Зачем с ним жила?

- А зачем ты с Дусей жил?

- Я ее любил!

- Вот и мама любила.

- Да ведь пьяница он был! Как такого любить? - удивился брат.

- А ты сейчас - кто? - тихо спросила Александра брата.

- Я - пьяница? Ах ты… - брат заматерился.

- Замолчи, я никому не позволю себя унижать, даже родственникам, и маму никому в обиду не дам, - в душе поднималась уже настоящая злость. Она говорила тихо, почти шептала, желваки двигались по щекам, глаза прищурились, превратились в два острых лезвия, и Виктор замолчал, оторопев от изменившегося лица сестры.

Однако молчать он, видимо, не мог: воспоминания и вопросы теснились в его, затуманенной алкоголем, голове. И потому произнес:

- А ты знаешь, я его чуть не убил…

- Знаю. Тётки тебе, дураку, в уши напели, а ты и бросился убивать. А кого? Ладно - молодой бы мужик был, а то пожилой человек! А потом бы в тюрягу залетел! Из-за чего? Из-за своей несдержанности? Эх, балда ты, дубина стоеросовая… - и, перегнувшись через стол, дернула брата за прядь волос.

- А ведь, и правда - дубина… Как ты это хорошо сказала, как Генка, он же так говорил - дубина… А мамка, я вспоминаю ее, вот у меня платочек есть… Сейчас принесу, - он вскочил и хотел бежать в комнату.

- Не надо, не ходи: Лиду разбудишь, - остановила его Александра. - У меня тоже такой есть, и у Гены был тоже. Мама его вышила словами «Пусть всегда тебя хранит мое благословение». Так, да?

- Ага! Но я только пот иногда им утирал, этим платочком. Он как талисман для меня.

- Талисман… - Александра тоже всегда брала свой платочек с собой в трудную минуту, верила, что, если он будет с ней, то кто-то невидимый, может быть, мама, спасет её. Однажды так и случилось.

Она пришла из больницы - пришлось прервать беременность, когда поняла, что Виталий изменяет. Она ему про то даже не сказала, придумала, что легла на обследование. Вернулась, а к вечеру поднялась температура, медленно и неуклонно подходила к критической отметке. Дети спали, Виталий был на работе. Она погибала, но никто об этом не знал. Вспомнила про то, как у бабушки, болевшей тифом, сбивали температуру обтиранием крепким соляным раствором. Шатаясь, встала, налила в тазик воды, растворила в ней пачку соли, полезла в карман пальто за заветным платочком и обмерла от страха: платочка не было! Прокрутила в памяти последние события назад и поняла, что шла в операционную в халате - там и лежал в кармане платочек, а увезли ее в палату на каталке в рубахе.

- Господи! - простонала Александра. - Потерялся мой платочек, мамино благословение потеряла я, Господи. Спаси и помилуй… Не дай умереть, утром поеду в больницу, найду платочек… - бормотала бессвязно и думала, что, наверное, так и мама неумело молилась, когда лежала в больнице с рожистым воспалением.

Она намочила простыню в соляном растворе, закуталась и легла. Простыня мгновенно стала горячей. Вновь встала и смочила простыню… Так вставала несколько раз, пока не почувствовала, что стало легче, что лоб уже не огненный, сердце бешено не колотится в груди. Она сменила постельное белье, укуталась в одеяло и заснула.

Утром поехала в больницу, рассказала дежурному врачу про то, что случилось и свою крепкую веру, что необходимо найти платок-талисман, и тогда все будет хорошо. Врач не рассердился и даже не удивился, просто вызвал дежурную медсестру и попросил помочь Александре. Медсестра вызвала сестру-хозяйку, пожилую женщину, которая сказала, что попробует отыскать. Прошел мучительный час, наконец, сестра-хозяйка вышла к ней в приемный покой, сияющая - добрые лучики разбежались от глаз:

- Нашла я твой платочек, милушка, нашла! Не верила, что найду. Да счастье твое, верно, такое, что не успели белье в стирку сдать - выходной ведь был, суббота, как ты уходила из больницы! А сегодня - воскресенье!

Александра так пылко обняла медсестру, что та даже ойкнула. И, возможно, была рада больше Александры, что сумела разыскать её платочек-талисман: русские женщины крепко верят в разные обереги, наверное, потому, что это помогает им преодолевать невзгоды. Иной раз человеку хочется, чтобы кто-то его уберег, спас, помог. И если человек из жизненного ненастья выкарабкался, то обязательно скажет: «Оберег помог».

Александра приехала домой, и тут из нее хлынула сгустками кровь. С трудом привела себя в порядок, легла в постель, решив, что на следующее утро пойдет на прием к врачу. Прижала к щеке заветный платочек и заснула: «Мама, помоги!» Но идти к врачу не понадобилось - проснулась совершенно здоровой.

- Да, мне мой платочек однажды очень помог… - повторила Александра, и её плечи непроизвольно передернулись от жутких воспоминаний.

Виктор и Александра долго не спали в ту ночь. Говорили то спокойно, то срывались на крик. Они не знали, что Лида не спит тоже, чутко прислушивается к разговору, всякий раз готовая встать на помощь сестре - она лучше знала взрывной характер старшего брата, его тяжелую руку. Но ярость обуяла обоих лишь один раз, когда Виктор обозвал мать непотребным словом, обвинив её в блуде, после чего родился Толик.

- Ах, ты… - тут Александра уже не могла сдержать ярости. - Она ради вас легла под чужого мужика за мешок картошки, а ты… ты… Это мне надо на неё обижаться, ради меня она ничем не жертвовала, а ты… - она вскочила и потрясла кулаками перед носом брата так гневно, что тот отшатнулся, казалось, даже взгляд протрезвел.

- Ну, я знаю про это… - пробормотал Виктор.

- Знаешь? Так чего ты… - и она выдала замысловатый мат.

Брат так был ошарашен, что несколько минут молча взирал на Александру, и та замолчала, потому в кухне зависла звонкая тишина, нарушаемая лишь обостренными ночными звуками за окном - где-то проехала машина, свистнул тепловоз…

Александра немного «остыла» за время тишины и негромко попросила брата:

- Витя, никогда при мне не говори плохо о маме, как бы вы все к ней не относились, она - мать, и этим все сказано. И про батю плохо не говори. Он, конечно, пил, но ведь и ты, похоже, «не просыхаешь», и обижайся-не обижайся, но батя во многом был лучше многих из нашей родни, умнее, а уж образование высшее только у него было.

- Ну и у тебя есть! - гордо поправил ее брат, словно и сам закончил институт.

- Да, конечно, я вторая в этом плане, но из его поколения больше ни у кого не было.

- Дед, конечно, башковитый был, это так, - признал, наконец, Виктор. У него уже прошел боевой запал, потому говорил спокойно. - А вообще ты права, я и сам не пойму, чего Зойка с Розкой вязались к мамке и деду, он же, и правда, помог мамке тебя выучить, ведь у неё пенсия была маленькая. Есенина, помню, здорово читал. Ты не обижайся, что я тебе тут всякого наговорил, обиделся на тебя из-за той курвы, что сказала про мамкин архив. А ты, правда, не сожгла? - и крепко схватил Александру за руки.

- Вить, больно же, мои руки - не кирпичи…

- Ну, прости, я привык кирпич так брать, иначе же выскользнет. Правда, не сожгла?

- Не сожгла, - Александра глянула на часы - время подступало к четырем часа утра, за окном уже рассвело. Она обняла брата, положив руки на его худые угловатые плечи, и сердце пронзила жалость: из высокого широкоплечего здоровяка брат превратился в маленького и щуплого старичка, ростом не выше ее. - Пойдем-ка спать, Витя.

- Нет, я еще посижу, а ты, Пигалица, иди, - назвал её, как обычно звал Гена младшую сестренку.

- Ладно, сиди, только не пей больше, Витя, ты и так себя почти загубил, - попросила Александра брата. - Зачем тебе это надо? Ты посмотри, сколько всего на свете есть, чего ты еще не видел! Раскрой глаза, вон - солнце встает, красиво ведь, а у тебя солнце - бутылка. Посмотри, небо голубое, а у тебя один цвет - портвейн в стакане. Ты же умный, я же помню, как вы с батей разговаривали, он же уважительно с тобой всегда говорил, а ты загубил себя… Ты мог, наверное, уже своим стройуправлением командовать, а ты - кто? Не пей, Витя.

Брат слушал, кивал, соглашаясь, и вдруг засмеялся, точно так, как однажды и Гена, сказал удивленно:

- Пигалица, а ты, оказывается, совсем не пигалица!

Александра тоже рассмеялась. Вновь обнялись, и она тихо вошла в комнату, легла рядом с Лидой, которая спокойно сопела во сне, и тотчас уснула.

И Лида, которая не раз хотела вскочить и броситься мирить Александру с Виктором - уж очень свирепо ругались - но что-то останавливало: чувствовала, что ее вмешательство будет лишним, тоже спокойно заснула. А до того лежала, слушала их спор, когда в кухне начинали кричать, удивляясь, как выдерживает этот спор младшая сестра, и как, может быть, неожиданно для себя, принимает ее аргументы, старший брат.

Чувство уважения к младшей сестре впервые неожиданно затеплилось в сердце Лиды: гляди-ка, а ведь и впрямь, Шура - молодец. Не побоялась её, Лиду, отругать, когда она после двадцатилетней разлуки приехала «прощаться» - бездарь-врач напророчил Лиде страшную болезнь. Александра выслушала ее и не запричитала, как бы сделала это Роза, а расхохоталась. Лида сначала обиделась на шалопутную и бессердечную младшую сестру: приехала к ней больная и немощная перед смертью, а она ржет, как кобыла. Даже засобиралась обратно в Новороссийск, но потом остыла: права ведь Шурка, нечего раньше времени себя хоронить. Потому и отважилась на такое дальнее путешествие из Новороссийска в Тюмень, и чувствует себя прекрасно. Нет, зря Зоя Александру дурой называет. Младшая сестра умная и порядочная выросла, а порядочность у Дружниковых означает: честность, правдивость, незлобливость, правда, упрямы все, но это лишь в том случае, если уверены в своей правоте.

Виктор так и не заснул, сидел до полного рассвета, лишь под утро лег, но все равно лежал без сна, пока не поднялась Лида, чтобы приготовить завтрак.

Второй день гостьи провели в Тараскуле у Тамары.

«Тараскуль» стал международным курортом, его совладельцы - болгары и турки: там богатые природные источники. Прискорбно, но факт, что иностранный капитал стремительно проникал во все российские сферы деятельности, накладывая «лапу» на то, что сулило большие прибыли.

Тамара в «Тараскуле» работала поваром и не собиралась оттуда уезжать - чистейший воздух, термальные воды, жизнь без шумной городской суеты. А захотелось искупаться в речке - так она в тридцати минутах езды. Вот туда и отвез гостей на мотоцикле Андрей, младший сын Тамары.

Александра с удовольствием плескалась в воде - впервые купалась в реке в то лето. Вода мягкая и теплая, хотя время - 10 часов вечера. А берега заросли «гусиными лапками», розовым клевером и белым, который в Сибири зовут «кашкой». Она не могла надышаться воздухом, сладким от аромата трав, думая с тоской, что по возвращении домой её вновь будет одолевать аллергия - город пропитан химией.

У Тамары была недостроенная дача, там Сидорины и потчевали гостей шашлыками. Тамара с мужем Юрием готовила праздничное угощение, Лида и Элла, старшая дочь Тамары, помогали им. Виктор, совершенно трезвый, ходил по участку, что-то приколачивал, что-то окапывал. Александра обрезала малину, искоса поглядывая на брата. А тот все время молчал. Он и так-то неразговорчив, если был «тверёзым», а тут вообще сосредоточенно о чем-то думал. Когда сели обедать, Виктор только пригубил стопку с вином, и больше не пил. Женщины удивленно переглянулись, но были очень довольны.

Виктор не поехал на вокзал провожать сестёр - у него сильно болели ноги, ходил с палочкой, поэтому простились на автобусной остановке. Брат был трезв, и сестёр поразили слезы на его глазах: Виктор редко плакал, по-крайней мере, Александра впервые увидела его плачущим лишь день назад. Он молча обнял сестёр до хруста в костях - сила в руках не пропала, хотя и разменял уже восьмой десяток лет. Сказал:

- Ну ладно, девки, прощайте…

- Какое - «прощайте»? Живи сто лет, мы еще приедем, - улыбнулась Александра.

- Нет, я уж не доживу, - покачал отрицательно головой Виктор. - Голова болит, глаза плохо видеть стали, печень что-то шалит…

Автобус тронулся, а брат - такой маленький, худенький - остался на месте. Одной рукой он опирался на палочку, другой вытирал слезы. Сестры смотрели на него, пока был виден в окно автобуса. Лида тихо заплакала, промокая слезы платком. У Александры ком в горле встал от понимания, что, и в самом деле, она, может, видит брата в последний раз - дорога от Приволжска дальняя и дорогая, хотя и решила через два года наведаться к нему, когда приедет в Тавду почтить память матери в день тридцатилетия ее смерти.

Александра и в самом деле побывала с Лидой в Тавде, как загадывала, и в Тараскуль сестры приезжали. Но Вити уже не было на свете: он умер холодной январской ночью в больнице, пережив на тридцать лет мать, которую любил в детстве, уважал в юности, но перестал с ней считаться, когда стал жить собственной семьей и лишь на закате своей жизни понял, насколько был несправедлив к матери, которая прошла через горькую жизнь с достоинством честного человека. И понять и простить мать помогла ему младшая сестра.

Еще одно дитя Павлы Ермолаевой легло в землю, а душа отлетела, в неведомую живому человеку, даль, чтобы отчитаться: «Так ли жил на этом свете? Те ли сеял семена?»

И остались на свете двое из третьего проклятого поколения Фёдора Агалакова - Лидия и Александра, две сестры. Но смерть уже забрала двоих из четвертого поколения - сына и дочь Виктора, зато росло пятое - его, Геннадия и Лиды внуки… Нет, не пресекся род Агалаковский, хоть и ширился он под разными фамилиями. Выходит, не так уж и долго осталось ждать, когда проклятие старой кержачки потеряет силу?

… Как хорошо дышится, как легко душе! Александра ступает босыми ногами по мягкой траве, которую зовут на Урале очень странно - «гусиные лапки». Ничего похожего у травки с гусиными красными и пупырчатыми лапами, конечно, нет, но вот назвал её кто-то так.

Александра всю жизнь чувствовала себя одинокой, хотя всегда находилась среди людей. Единственный человек, с которым ей было легко и просто - Валя Кобер, умерла давным-давно, Эрна жила далеко, лишь изредка обменивались с ней письмами. Даже Виталий Изгомов не заполнил её одиночества, хотя Александра его любила и уважала. У неё была доверчивая, привязчивая душа. Однажды кто-то сказал про неё, что она мудрая женщина и одновременно с тем наивная девчонка. Но как часто подводила ее собственная доверчивость!

Она шла и знала, что там, за лесом, огромным кедровым лесом, ее ждут друзья. Так и вышло: кедрач неожиданно расступился, и на круглой полянке она увидела четверых грибников. Удивительное дело: еще весна, подснежники растут, значит, май на дворе, ведь на Урале подснежники расцветают в начале мая… А ей совсем не холодно, да и грибники одеты легко. Один оглянулся и сказал весело:

- Эге, да это Пигалица пожаловала! Иди к нам, рассказывай, как дела.

Александре стало жутко: мама, отец и Виктор с Геной… Они не могут здесь быть, это её мир - светлый, теплый. А они находятся так далеко, куда человеку не добраться до самой смерти. Мама улыбнулась, её серо-голубые немигающие глаза смотрели приветливо и спрашивали: «Ну, как, дочь, живешь?» Отец лихо подкрутил усы. Его темно-карие глаза смотрели тоже по-доброму. И даже Виктор улыбался открыто и доброжелательно, не такой был он в их последнюю встречу в Тюмени. Глаза ясные, не слепые - у Вити развилась катаракта, он практически ничего не видел.

- Вы живые, как хорошо! А то, видно, сон мне приснился, что вы умерли. Будто ты, Гена, в Альфинске похоронен. Витя - в Заморозково вместе с Дусей, а ты, мама, с батей рядышком лежишь в Тавде, - Смирнов нахмурился: он не любил, когда Шурка звала его батей, требовал, чтобы называла папой. Ну что же, раз сердится, значит, и правда, живой. И спросила:

- А где вы, почему на письма не отвечаете? Ну, сами бы написали, раз адрес сменился.

Геннадий рассмеялся:

- А ты считай, что мы в другую страну переехали, вроде как невозвращенцы. Так ведь в Союзе называют тех, кто уехал за границу, например, по туристической путёвке и не вернулся. А страна наша называется, ну, допустим… Неведомия!

Александра скроила удивленную мину: никогда про такое государство не слыхала. Геннадий опять рассмеялся:

- Не пытайся вспомнить, такой страны на карте вашего мира нет. Брось голову глупостями забивать, садись грибы чистить.

Александра присела рядом с ними на пенек, взялась, как и они, чистить грибы, удивляясь, что грибы разные - и маслята, и белые, и осенние грузди с опятами - все вместе.

- Рассказывай-рассказывай, - подбодрил Гена.

- А что рассказывать? В целом все нормально.

Братья рассмеялись: младшая сестра никогда не скажет «хорошо», а всегда «нормально». Бог наделил её характером спокойным и сдержанным, она редко принимала решения сгоряча, хотя могла и буйство проявить, если терпение лопнет. Ну что с неё возьмешь? Близнец! Она словно медаль: реверс - спокойствие, рассудительность, логика; аверс - горячность, несдержанность, лихость. Она не двуличная по натуре, но в ней словно два человека живут, потому поступает, то как наивная девчонка, то проявляет мудрость старухи.

- Видела сегодня чудесный сон. А, может, чудной? - начала она рассказывать. - Я часто во сне еду куда-то, мчусь, говорят, это хорошо, это - к перемене жизни, - мама кивнула, дескать, верно.

- Не знаю, меняется ли что-то в моей жизни, но мне нравятся мои сны. Вот и сегодня вышла из поезда на какой-то мрачной станции. Ну, правильно, настроение у меня - более, чем мрачное: все как-то с начальством ладу нет.

Братья опять усмехнулись: знали упрямый норов сестрёнки. С детства никого не боялась. Даже пешком, когда ей всего года четыре было, одна уходила на Белый Яр к Насекиным. А чего удивляться? Они, Дружниковы, все такие, неважно, родная фамилия у кого-то из них, или принятая, словно магия какая-то в той фамилии. Гена - Дружников настоящий, а Шурка - лишь по фамилии Дружникова, Виктор - Копаев, но пока паспорт не получил, считался Дружниковым. Лида тоже всегда бесстрашной была. Правдивые они все, неуступчивые, если уверены в своей правоте. Потому и не достигли больших жизненных высот. И Шурка, хоть имеет высшее образование, и работа у нее хорошая - одна из всех работу по душе имеет, и что интересно - выбрала ту, которая ей была предназначена. Не знала, как и прочий человек, а дорогу выбрала правильную. Ей предназначенную. Идет по ней, никуда не сворачивая, упрямством своим расчищая путь. «Ну и молодец», - братья обменялись добродушными взглядами. А сестра продолжала рассказывать.

- Иду по перрону, и он похож на перрон старенького вокзала родного города, ну, Тавды, значит. Впереди мост, а за ним - огни моей улицы Сталина, куда мне и надо добраться. Но меня никто не встретил, конечно. А кто меня там может встретить? Вас ведь там нет, вы все уехали в эту свою Неведомию. Хорошо, что есть у меня там хорошие друзья, можно у них остановиться и отдохнуть. В прошлый раз у Лёни Жалина останавливались. А Степан Захарович, мама, умер. И тётя Катя - тоже, - сообщила Александра. Мать кивнула: знаю. - Ну вот, пошла одна в ночь, страшась, что по дороге могу натолкнуться на каких-то подонков. Я ведь тоже иногда боюсь, - сказала, словно извиняясь перед родными за плохой поступок. - Так и случилось - натолкнулась на пьяного мужика, на Карякина похожего, который возник передо мной из-за огромной кучи песка. Песок был такой чистый и желтый даже в темноте, и такие контрастные жестокие злые глаза пьяного насильника. Он бросился на меня, однако я упала на песок и резко отбросила его прочь ударом обеих ног. Мужик упал, но тут же вскочил и, совсем озверев, вновь бросился на меня, а я… Я вбежала на самую вершину песчаного кургана, оттолкнулась от него, чтобы прыгнуть вниз, и… полетела! Полетела над железнодорожными путями, над этим пьяным, теперь уже обалдевшим, мужиком, полетела, замирая от восторга и счастья. Честное слово, не обманываю!

Братья поторопили:

- Не отвлекайся!

- Знаете, оказывается, так здорово летать самой без всякого мотора, без самолета! Потом ко мне привязалась какая-то группа пьяных, отвратного вида юнцов - парней и девчонок, и от них я тоже улетела: просто оттолкнулась от земли и взлетела. Они орали что-то внизу, а я мчалась по ночному небу и радовалась простору, хотя в том «просторе» было немало проводов, за которые я могла зацепиться, но все равно, рассекая воздух, стремительно летела вперед, успевая заметить все преграды и ловко уклониться от них. Это непередаваемое чувство!

- Шурка, ну почему за тобой кто-то вечно гонится? - спросил Виктор. Ему ответил Геннадий:

- Потому, что неприятности за ней бегут, а она им не дается. У нашей Пигалицы - бойцовский характер.

- А потом всё шла и шла вперед в дождь и слякоть, почему-то никак не могла дойти до дома, где кто-то меня ждал родной и близкий, и, наконец, добралась до какого-то селения, - продолжала свой рассказ Александра. - Продрогшая и грязная, босая, я вошла в какой-то магазин, чтобы купить что-нибудь поесть или хотя бы узнать, как мне добраться куда-то… Куда? Я не знаю, но во сне была твердо уверена, что мне надо именно туда. Я подошла к прилавку, и в этот момент к магазинчику, ставшему вдруг маленьким и тесным, подкатила группа юнцов на мотоциклах - рокеры и панки, настоящие подонки, и я узнала в них своих ночных преследователей. И они меня узнали. Хозяин магазина перепугался, сказал, что эти молодые люди - настоящие бандиты. Он схватил меня за руку и потащил куда-то прятать. Толкнул в какую-то комнатёшку и сказал, что там есть выход на улицу. Выход, может, и был, да дверь-то на замке. И всё-таки мне удалось выбраться на улицу, и опять я бежала в ночи, скользя и падая на мокрой дороге, иногда мне удавалось взлетать и парить над землей, так я преодолевала более длинный путь. Но за ночью неизбежно приходит день, и в моём сне он тоже пришёл, и я обрадовалась тому, тем более что преодолела огромную гору, и осталось только спуститься вниз. Говорят, подняться на гору и спуститься с неё, означает, что человек преодолел какое-то препятствие. Верно, Гена? - тот кивнул утвердительно. - И вдруг опять увидела тех же самых юнцов! Но на сей раз они были прекрасно одеты и по разговору я поняла, что они - бывшие студенты, им осталось защитить диплом, и на заводе у них - последние дни практики. Они были страшно самоуверенные, громко хохотали, задевали шутками рабочих, а я, конечно, постаралась не попасться им на глаза. Я металась по заводу между какими-то механизмами, похожими на громадные шестеренки, жернова, где-то перебегала, где-то пролетала, мысленно молясь Богу, чтобы моя способность летать неожиданно не исчезла, как неожиданно и появилась: уж очень не хотелось, чтобы меня перемололи эти жернова. И все-таки враги увидели меня. Их лица мгновенно стали злобными и безжалостными, они бросились за мной, несмотря на свои импозантные одежды, отбрасывая прочь со своего пути и предметы, и людей, а я бросилась бежать, задыхаясь и падая, бросилась к людям, но никого не было, и я вновь оттолкнулась от земли, и хоть тяжело, но все-таки взлетела. Взлетела! Что бы это значило, Гена?

- Душе твоей больно, тяжело, но она вновь и вновь взлетает, как раненая птица ввысь. А сон, наверное, потому такой приснился, что твоя душа стремится вырваться из тенет лжи, зла, жестокости. Она беззащитна, твоя душа, как босой человек на мокрой дороге, но она могуча, потому что ты летала во сне. Хороший сон.

Александра дочистила грибы и, вздохнув, сказала:

- Как же славно здесь у вас, как все по-доброму, по-справедливости… Ты прав, Гена, я устала жить среди корыстных людей, среди злобы… Хороших людей немало, их больше, чем плохих, в этом я - счастливый человек, но от кого завишу, чаще всего… сволочи. Мне бы к вам сюда, душа бы моя отдохнула.

- Не твой черед, - строго ответил брат.

- А чей?! - резко спросила Александра, но Геннадий грустно покачал головой, мол, не скажу.

- Одно могу сказать, что не твой. Ты еще нужна на земле.

- То есть… - не поняла Александра брата.

- То есть, каждого человека Бог забирает к себе, если его земная миссия завершена.

- Скажешь тоже… А всякие пропойцы, убийцы, матери, бросившие детей - они-то, зачем живыми нужны? Или пословица - «Богу не надо, и чёрт не берет!» - справедлива, и здесь, у вас, отбросы человеческие тоже не нужны?

- А ты никогда не задумывалась, что именно в их настоящей жизни искупление грехов прошлых поколений? Нам ведь тоже досталось крепко за грех прабабушки.

- Ну, тогда маме надо было жить да жить до ста лет, чтобы искупить грех бабушки Лукерьи, а она умерла, зато тётушки живут и здравствуют, тёте Зое уже восемьдесят. Им-то за что дана такая долгая жизнь, за какие добрые дела?

- А ты прости их, ведь за добро судьба одаривает добром, а зло возвращается обратно. Зоя и так, думаю, несчастлива, хоть и в почете в своем городе, но несчастлива, потому что сын у нее - шваль настоящая. Кстати, знаешь, откуда это слово пошло?

Александра отрицательно качнула головой.

- А ты, как журналист, должна это знать, - назидательно поднял вверх указательный палец Геннадий. - Такая фамилия - Шваль - была у предателя портного, который открыл ворота Нижнего Новгорода шведам, когда те пришли завоевывать русскую землю.

- Да, ты прав: Шваль и в самом деле - шваль. И живут наши тётушки - просто небо коптят, никакой от них пользы, только под себя гребут да между собой цапаются. Тут уж наша прабабушка в точку попала - разъединение полное.

Ну вот, сам же говоришь, что они просто небо коптят, а они живут, а вот мамы нет…

- А ты сама спроси у нее, счастлива ли она, что теперь она не у вас, а здесь. А ты молодец, пытаешься как-то всех объединить, с Лидой помирилась, вместе с ней ездила на наши могилы.

- Ты-то откуда знаешь, тебя там не было.

- Я же говорил тебе, что в таких случаях каждый из нас бывает «на месте», разве не помнишь? - лукаво усмехнулся Геннадий.

- Ген, да когда ты мне говорил, если я вас первый раз вижу, тут, знаешь, одного раза хватит со страху самой не умереть: видеть тех, кого давно уж на белом свете нет. Слава Богу, что это во сне… Ведь это сон, правда, Гена? Но какой реальный… И страшно бывает порой по-настоящему.

Брат улыбнулся:

- Ну, ничего, ты у нас храбрая, ничего не боишься.

- Боюсь умирать в мучениях, чтобы никто из-за меня не страдал: раз, и все. А больше ничего, потому что от судьбы не уйдёшь, правда ведь? И если что-то случается, то, видимо, так и надо, только хочется, чтобы плохого случалось меньше, чем есть на самом деле. И так хочется оказаться там, где нет подлости и зла… Здесь, мне кажется, так и есть.

- Не твой черед! - нахмурился Геннадий.

- А чей черёд?! Знаешь, так скажи.

Но Геннадий ничего не ответил, только покачал отрицательно головой и растаял в зеленой весенней дымке, и Александра оказалась одна на поляне, усыпанной белыми крупными ландышами. Она не понимала, как оказалась на этой поляне, но стало светло и ясно на душе…

А черёд вышел Антонине Маренковой, с которой Александру связывали странные неприязненно-уважительные отношения.

Антонина Маренкова была экономическим директором завода, где работала Александра, известным человеком в городе. Характер имела властный и не терпела несогласия со своим мнением, но Александра всё же несколько раз противоречила ей. И, как ни странно, Маренкова соглашалась с Изгомовой. Вероятно, именно поэтому она обращалась к ней по имени-отчеству, а всех прочих называла по имени. Александра, в свою очередь, тоже с уважением относилась к Маренковой, но не хотела бы оказаться в числе её друзей по одной единственной причине, высказанной ещё Александром Грибоедовым: «Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь». Эта крылатая фраза из его знаменитой пьесы «Горе от ума» стала опять актуальной в России в конце двадцатого века.

В отпуск Александра уезжала с тяжелым сердцем - она поссорилась с Маренковой, да так, что решила, вернувшись, написать заявление об уходе, к заявлению приложить иконку в знак благодарности, что она оказала Александре материальную помощь для поездки на Урал.

Но в первый же день после отпуска ей предложили участвовать в раскрутке кандидата в депутаты в областную Думу - представителя завода, где она работала. Кто стремится к власти, ей не сказали, да она и так догадалась: никому в администрации завода, кроме честолюбивой Маренковой, не пришла бы в голову подобная мысль. Во время разговора она поняла, почему между ней и Маренковой «пробежала» чёрная кошка: её коллега сам хотел участвовать в такой хорошо оплачиваемой кампании, но его, видимо, «бортанули» - жаден мужик до денег, заломил, наверное, несусветную цену за свою работу. Вот мужик-кляузник сплел небылицу и передал Маренковой, что Изгомова, дескать, готова написать серию разгромных статей о состоянии дел на заводе в одной из газет, осталось лишь определить цену за них. Это было неправдой. Конечно, Александра могла написать такие статьи, но она чтила журналистскую этику и никогда бы такого себе не позволила. Александра не понимала, зачем так поступил человек, который был с ней в приятельских отношениях, но раздражало, что Маренкова поверила кляузнику, и вот это уже становилось опасным: госпожа Маренкова мстительна.

И когда Александра поняла, почему Маренкова рассердилась на нее, на душе стало гадко: никогда она не понимала наушников и предателей, тех, кто ради собственной выгоды мог подгадить даже друзьям.

Подумав, Александра приняла предложение, тем более что утром видела Маренкову, и та приветливо с ней поздоровалась. «Выходит, Маренкова разобралась, - подумала Александра, - что я не виновата, она же умница, и накричала тогда на меня сгоряча. Ну и хорошо».

Но оказалось совсем нехорошо. Предложение к Александре поступило в пятницу, а в понедельник она узнала, что Маренкова погибла: её убили двумя выстрелами из пистолета неподалеку от дома.

В день похорон Маренковой во дворе ее дома была огромная толпа: не только заводчане пришли проводить ее в последний путь, много было и просто любопытных, которые жадно глазели на множество венков, на усыпанный живыми цветами гроб, на лицо покойной - белое, словно алебастровое. Рядом с гробом стоял мальчишка и огромными глазами от застывших там слез смотрел на лицо неподвижного существа, лежавшего в роскошном дубовом гробу, сверкавшем лаком, позолотой, белизной внутренней обивки и кипенно белым покрывалом. Это была не его мать, это было незнакомое парализованное тело, которое не могло шевельнуться без посторонней помощи. Мальчишка посмотрел на сотни праздных и равнодушных людей, пришедших во двор, и Александра прочла в его глазах: «Это неправда, что мама умерла! Скажите хоть кто-нибудь, что это неправда!!!» - и заплакал, уткнувшись лбом в плечо товарища.

Приватизация государственных предприятий в пять минут поделила людей на бедных и богатых, потому что Ельцин своим Указом разрешил руководству предприятий брать в свой актив пять процентов от прибыли, получаемой от реализации продукции. А сам ход приватизации обозлил рабочих до предела - формально они работали как бы на себя, ведь тоже были держателями акций, а по сути - на руководство, которое владело контрольным пакетом акций. Да и конкуренты оказались не такие корректные, как их показывали в заграничных фильмах. «Новые русские», опьянённые возможностью быстро «срубить бабки» из-за экономической неразберихи в стране, готовы были, как стая волков, накинуться на слабого. И кто «приложил руку» к убийству Маренковой (свои заводские или конкуренты), так и осталось неизвестным.

На кладбище в часовне вместе с Маренковой отпевали другую женщину, раза в два старше её, умершую, вероятно от болезни или просто от старости. Возле её обычного гроба, обитого лиловой тканью, стояли несколько человек, все одеты в чистую, но слегка потрепанную одежду. И на фоне огромной разодетой толпы они выглядели убого, но зато на их лицах светилась настоящая скорбь, и слезы были непритворные.

Об убийстве Маренковой посудачили месяца два и забыли о ней: жил когда-то человек, его уважали, даже боялись, а не стало его, и память о ней осталась только в сердцах близких людей. Да еще охране заводской в течение года мерещилось, что по ночам по этажам заводоуправления стучат бойкие каблучки: Маренкова была маленького роста, и чтобы казаться выше, носила туфли на высоких «шпильках». Простучат из конца в конец коридора и стихнут возле её бывшего кабинета.

В первую годовщину смерти Маренковой на её могиле священник опять служил молебен, на котором присутствовало немало людей, в основном те, для кого Маренкова была «матерью родной».

Александра заметила неподалёку несколько человек, стоявших у простой могилы с обычным деревянным, покрытым лаком, крестом. Она пригляделась и узнала тех, кто стоял возле второго гроба, когда шло отпевание Маренковой. На их лицах, как в день похорон, так и сейчас, была невыразимая печаль от утраты близкого человека. А на лицах толпы, ожидавшей завершения молебена, было спокойное равнодушие: они просто отдали долг памяти. Лишь лица сына, мужа и матери Маренковой были печальными: они-то скорбели по-настоящему.

И Александра подумала: перед смертью все люди равны, независимо от того, богат или беден человек - его телу, лишенному души, требуется всего два кубометра земли, чтобы навсегда лечь в подземную темноту и никогда оттуда уже не подняться. А душа… Ей все равно, под чем покоятся бренные останки того, что называлось когда-то человеком - простым крестом или мраморным памятником.

Кто знает, куда улетает освобожденная душа? Может, она просто растворяется в атмосфере, а может, есть место, где собираются все души умерших землян? Какой-нибудь небесный посёлок?

… Александра кружилась по странному селению, где мало домов, одни заборы. «Господи, - простонала Александра, - ну куда меня опять занесло?» За ней кто-то гнался, но она ловко ускользала от преследования, пока не наткнулась на прислонённый к низенькому заборчику велосипед. Возле него стоит парнишка, трогает руль, блестящие детали, но ехать не решается.

- Можно взять твой велосипед? - спросила Александра. - Мне нужно в соседнее село съездить. Хочу новую одежду купить, а то, видишь, моя вся порвана.

Мальчишка, не произнеся ни слова, передал ей руль, а сам отошёл в сторону, с завистью глядя, как Александра уверенно повела велосипед по дорожке.

- Ты не умеешь кататься? - спросила она мальчишку.

Тот кивнул.

- Тогда садись на багажник. Как выберемся на дорогу, я научу тебя кататься.

Она вскочила на седло, мальчишка ловко подпрыгнул и уселся на багажник. Сразу стало ехать труднее, но всё же она скоро выехала на дорогу. Мальчик крикнул:

- Отвезите меня к озеру, мне надо на ту сторону!

И они помчались по гладкой дороге, только тёплый ветер засвистел в ушах.

Вот и озеро - огромное, солнышко отражается на его поверхности. У деревянного причала лодка покачивается слегка от слабых ленивых волн. Александра с мальчиком пошли к лодке, и так приятно было идти босыми ногами но нагретому солнцем деревянному настилу причала. Возле самой лодки на краю причала сидела красивая, пушистая трёхшерстная кошка. Александра взяла её на руки и спрятала под куртку, потому что, подумалось, кошка может пропасть в этом пустынном месте.

Александра и мальчик сели в лодку, и мальчишка ловко оттолкнул лодку от причала длинным шестом, и распустил парус. Он хлопнул и тут же обвис: полный штиль. А на причале появились люди, те самые, что гнались за Александрой. Они кричали, ругались, но ничего не могли сделать - лодку слабым течением всё дальше относило от берега. И тут засвистел слегка ветер - сначала тонко, ласково погладил по щеке Александру, сидевшую на корме у руля. А на коленях лежала кошка и громко мурлыкала. Ветер слегка прошелся и по спине кошки, отчего шерсть её зашевелилась. Ветер всё больше набирал силу и вскоре парус наполнился, и лодка заскользила по озеру, разрезая носом легкие волны. Незаметно наступила ночь, стало холодно и сыро, брызги летели Александре в лицо, но она улыбалась в предчувствии чего-то радостного. И вдруг мощный вихрь подхватил лодку, закрутил её, Александра усадила кошку за пазуху и крепко ухватилась за руль. Но вихрь кружил лодку недолго: плавно, бережно опустил её на поверхность другого водоёма, где у самой береговой кромки росли белоснежные лилии.

- Как красиво! - восхищенно прошептала Александра. - Какие лилии прекрасные. Я таких не видела ни разу.

- Экологически чистое место, потому и лилии растут, - солидно произнёс мальчишка. - Ну всё, мы дома. Спускайтесь на берег. Там, за рябиновым лесом наш посёлок. Идите по тропиночке, не заблудитесь. А мне надо еще лодку вымыть.

Александра поблагодарила мальчика и зашагала к посёлку. Узкая тропинка провела её через высокие камыши. Тонкие стебли, украшенные бархатными продолговатыми головками, тихо шуршали, стукались друг о друга.

Потом она миновала рябиновый лес, прошлась по берёзовой светлой роще и оказалась в кленовом парке с аккуратными ровными аллеями. И где-то там, за парком, виднелись дома.

Вдруг из боковой аллеи стремительно вышла невысокая, тонкая в талии женщина, и Александра обмерла на месте: Антонина Маренкова! Ей стало жутко: понимала, что не может она быть живой, а вот поди-ка - идет по аллее да ещё и улыбается!

- Здравствуйте, Александра Павловна, - сказала Маренкова, подойдя ближе. - Все как-то повода не было сказать вам спасибо.

- За что? - пролепетала Изгомова, ощущая легкое беспокойство: почему Маренкова такая любезная?

Но Маренкова, по-прежнему улыбаясь, лишь легко коснулась её локтя и просто сказала:

- За память. Я знаю, когда вы бываете в церкви, всегда ставите свечу и по моей душе. И за цветы спасибо. Другие так не делают. Спасибо, - и пошла дальше.

Александра смотрела ей вслед и заметила за деревьями громадные, похожие на заводские, корпуса. «Ой, - всполошилась Александра, - увидят её люди и в обморок упадут! Куда она идет? Она же мёртвая!» - и тут же сказала сама себе: «Ну, какая же она мёртвая? Чушь какая-то! Как бы я смогла увидеть мёртвого человека? Ну и сон мне приснился - Маренкова умерла!» - Александра даже рассмеялась.

Из-за деревьев показались люди, и в них она признала брата Геннадия, мать, Смирнова… Александра ощутила смутное беспокойство: что-то было противоестественное в том, что её близкие, родные и любимые люди шли навстречу - так не должно быть! Лёгкий страх возник в душе Александры: куда она попала?

А Геннадий улыбнулся, сказал:

- В хорошее место ты попала. Хочешь в гости зайти?

Александра кивнула, потому что чувствовала усталость. И они пошли в посёлок. Он был красив, ухожен. Не спеша прошли по ровной, заросшей низенькой травой дороге, пока не достигли дома, где, видимо, жили её родные. Александра удивлялась, почему раньше ни мама, ни Гена не звали её в гости. А в каком удивительном месте они живут!

Они сели на скамью у калитки.

- Ну, как ты? - спросил Гена. А мама молча смотрела в лицо Александры, улыбалась по-доброму.

Александра стала рассказывать про свои невзгоды. Гена остановил её:

- Не надо говорить о плохом. Говори о хорошем.

- Ага, - обидчиво надула губы Александра, - а если оно есть, плохое-то. Как про него не говорить?

- Ты должна научиться думать только положительно, - назидательно поднял указательный палец Геннадий, и мама кивнула, подтверждая, сказанное им. - Утверждение - это отражение человеческих убеждений. Отрицательные утверждения только приумножают то, чего вы не хотите. Положительные думы откроют новые каналы в твоем сознании, и тебе будет легче. И чаще говори сама себе, чего ты хочешь хорошего от жизни.

- Чего? - задумалась Александра. - Хочу остаться здесь, у вас. Хотя нет, там, дома, живут мои сыновья. Я не хочу с ними расставаться.

- Ну и не расставайся. У нас поселиться ты еще успеешь.

- Кстати, где вы живёте, как зовётся ваш посёлок? И как вы здесь оказались?

- Придёт время - узнаешь, - грустно улыбнулся Геннадий: хоть и в красивом месте они живут, но хочется им, вероятно, оказаться дома.

И тут Александру словно стрелой пронзило: да ведь и мама, и Гена, и отец - их нет в живых, а она с ними беседует. Как так получилось? Гена на её вопрос только головой покачал, не скажу, мол, нельзя.

- Я, кажется, поняла. Вы живёте в мире, где запросто используются машины времени, так, да?

Геннадий захохотал, улыбнулись и Павла Фёдоровна с Николаем Константиновичем.

- Ну ты и фантазёрка, Пигалица - иные миры! Мы тебе что - инопланетяне?

- Да кто вас знает! - с досадой ответила Александра. - Вы умерли. А оказывается, живые. Ничего не пойму, но хотелось бы остаться здесь.

- Не твой черёд! - нахмурился Геннадий. И лукаво улыбнулся. - Ты ещё не всё в той жизни испытала.

- Что я не испытала? - строптиво притопнула ногой Александра: вот ведь зараза, а не брат - мотает нервы на кулак, а правду не говорит. Топнула ногой, и сразу, как в сказке, изменилось всё вокруг - замаячил в полумраке большой зал, и человек незнакомый за роялем сидит.

А черёд отправиться в мир иной вышел Элле, дочери Тамары, представительнице пятого поколения потомков Фёдора Агалакова…

Александра нетерпеливо разорвала пакет. В нём должен быть ответ, приняты ли её песни на конкурс самодеятельной эстрадной песни. И прочла, что не прошли: в них много «бардовского». Первое, что ощутила - это раздражение: «Бардовского»… А что плохого в песнях бардов? Душевные песни».

Следом пришла мысль: «Мои песни нельзя сделать эстрадными? А я докажу обратное!» Мысль пришла и пропала, месяца два Александра не думала о песнях, пока не познакомилась в кафе с музыкантом, который виртуозно играл на «клавишах».

Они оказались в кафе в разных компаниях. Александра и внимания на него сначала не обращала. Просто увидела вдруг, как незнакомый молодой мужчина с легкой проседью на висках направился к музыкантам, встал за пульт синтезатора. Он играл, закрыв глаза, и нежная, ласковая музыка обволакивала душу прозрачной тканью, сквозь которую всё виделось в зыбком голубом свете. Александра тоже закрыла глаза и неожиданно увидела себя и незнакомого музыканта рядом… в постели. Она тут же распахнула глаза, слегка покраснев, будто кто-то мог подслушать её мысли.

- Это кто? - спросила соседа по столику: вхож в местный «бомонд» и знал всех в городе, кто имел к музыке отношение.

- Это? Мишка Крахмалёв. Он в ресторане играет. Ас, но это его губит, - и приятель щелкнул себя по шее. - А что? Понравился?

Александра покраснела по-настоящему, но в полумраке никто это не заметил.

- А он умеет делать аранжировки?

- Он умеет делать все! - приятель сказал это с такой гордостью, будто это он - Мишка Крахмалёв.

- А спроси у него, смог бы он сделать аранжировку одной моей песни.

- Здрасте! Спроси его сама! - приятель был без комплексов, встал и направился к соседнему столику. Вернулся вместе с Крахмалёвым.

- Вот, - показал на Александру, знакомься, - это Санька Изгомова, классная женщина и умная баба.

- Лёша, ты чего? - воскликнула Александра, чувствуя, что щеки полыхают пламенем. Ей почему-то не хотелось, чтобы Михаил понял приятеля превратно, с Алексеем они были просто друзья, и сегодня праздновали его день рождения с такими же, как он, «журналюгами».

- А чего? - Алексей изумленно уставился на неё. - Я, понимаешь, её хвалю, а она, как это ты любишь говорить? Фордыбачит! А это - Миша Крахмалёв, лучший музыкант и аранжировщик в городе, то, что тебе, Сань, надо. Бери и пользуйся, - и хитро подмигнул, намекая на её одинокое положение.

Тут оркестранты приступили к делу, зазвучала медленная музыка, и Крахмалёв пригласил Александру танцевать. А у неё закружилась голова, она еле удерживала дистанцию, чтобы не припасть к груди Крахмалёва. Однако следовало вести светский разговор, в котором Александра никогда не была сильна, предпочитая конкретность, потому сразу приступила к делу:

- Михаил, вы можете сделать аранжировку одной песни, её написал не профессионал, но, мне кажется, она неплохая, из неё вполне можно сделать эстрадную песню.

Могу, - и назвал цену.

Александра прикинула: дороговато, но если Алексей прав, и Крахмалёв - лучший аранжировщик в городе, то не стоит мелочиться.

- Хорошо, я согласна.

Михаил скептически уставился на Александру, мол, что это за новоявленная композиторша. Но согласно кивнул, дескать, я тоже согласен.

Через две недели Крахмалёв позвонил и сказал, что аранжировка готова, пригласил Александру к себе домой на прослушивание.

Александра шла на ту встречу с трепетом в душе, словно на первое свидание, которого, в сущности, не бывало у неё никогда. С Антоном Букаровым случился роман в письмах, с Нетиным иногда возвращались вместе с работы, и только: дома стояли рядом. Виталий сам прибегал к Дружниковым домой, Иван Дугинец - тоже. С Николаем Галушиным желания свидеться даже не возникало. Были встречи с другими мужчинами, но не охватывало ещё ни разу такое волнующее чувство, когда хотелось взлететь.

Михаил, видимо, готовился к встрече: в однокомнатной квартире было чисто. Александра стыдливо подумала, что у нее не всегда бывает так аккуратно. Он помог раздеться, провел Александру в комнату, усадил в кресло. А потом включил синтезатор…

Александра слушала музыку и не верила своим ушам: это - мое? А Михаил сидел в другом кресле, искоса поглядывал нетерпеливо, ожидая, видимо отзыва. Отзвучал последний аккорд, а она всё не могла вымолвить даже слова, изумлённо думая: «Это - мое?»

- Вам понравилось? - не выдержал Крахмалёв.

- Понравилось?! Да я даже представить не могла, что так будет здорово! Миша, вы - гений!

Крахмалёв вспыхнул всем лицом, стеснительно улыбнулся, в глазах засветилась не только радость от похвалы, и ещё появилось что-то такое, отчего сердце Александры сладко заныло. Ей бы обнять Михаила, расцеловать, словно выражая свою благодарность, а она сидела, как примороженная, в кресле… И если бы знала, что Михаил ждёт первого её шага, первого зазывного движения! Но Александра ничем не показала в тот момент, что Михаил ей очень нравится. Не умела она того, воспитанная матерью в пуританских условиях, ей было стыдно сказать о своих чувствах первой… Она даже не подозревала, что к ней пришла любовь, настоящая большая любовь, такая же, которая мучила и её мать. Александра повторяла путь матери, вернее, наступила на те же грабли: Крахмалёв после развода с женой крепко «подсел» на алкоголь. Судьба словно говорила Александре: «А ты, милая, как поступишь?»

Александра стояла на остановке, и её лицо светилось от счастья. Люди смотрели на женщину с улыбкой. Они просто не могли не улыбнуться Александре, потому что счастливый человек - щедрый человек, он делится своим счастьем со всеми, не понимая, что своим счастьем делиться можно только с любимыми, больше ни с кем.

«Вот так! - думала Александра. - Я - счастливая, потому что Бог мне дал большое любящее доброе сердце, которое закалил неприятностями, открытую душу, готовую принять добро и дать радость людям. Разве это плохо? Нет, это прекрасно! Так что я - счастливая!»

Крахмалёв предложил Александре записать песню на студии звукозаписи, где работал его друг. Александра сначала испугалась - голос имела слабый, камерный. Пела с друзьями, и только. Но это был повод познакомиться с Крахмалёвым поближе, и она согласилась.

Михаил оказался жестокосердечным руководителем, иной раз до крика доходило, когда Александра не попадала в темп, вступала в песню не вовремя, не могла взять нужную ноту: дело свое Крахмалёв любил и не терпел, если что-то не получалось. Тогда и она «взрывалась», орала в ответ: «Не смей на меня кричать!» Две недели мучались, но песня получилась, и когда она, отшлифованная, сведенная из десятков дублей в одно единое, прозвучала, то Александра не поверила, что это пела она. Крахмалёв от избытка чувств облапил женщину и тут же отскочил, но похвалил:

- У вас широкий голосовой диапазон, Александра Павловна, только голос необработанный, не тренированный.

К Александре неожиданно пришла дикая, сумасбродная идея: выпустить компакт-диск. Тут же и высказала идею. Крахмалёв сначала был ошарашен, а потом заинтересовался. Александра на следующий день принесла ему несколько своих песен. Крахмалёв прослушал и сказал, чтобы она записала песни без аккомпанемента своей гитары.

- Что, уши в трубочку скручиваются? - съехидничала Александра, но Михаил оставил ее «шпильку» без внимания.

Любовь шагала рядом с Александрой каждую минуту, и в зависимости от того, наполнялась ли душа её надеждой на более близкие отношения с Михаилом, или же, наоборот, так менялось и настроение. А Крахмалёв не делал навстречу даже шага, и хотя Александра почти с первых дней знакомства перешла на «ты», он упорно обращался к ней по имени-отчеству. Михаил даже не заметил, как физическое влечение к Александре перешло в глубокое уважение, и он даже прикоснуться к ней боялся, потому такое обращение было для него щитом. А от невозможности сблизиться - сам же поставил барьер - Крахмалёв неожиданно ушел в запой, хотя они решили записать песенный альбом на лазерном диске.

Александра несколько раз приходила к нему за обещанными аранжировками, а тот лишь руками разводил. Падал на софу и просил: «Посидите со мной…» - и мгновенно засыпал с блаженной улыбкой на лице. И она сидела рядом в кресле, смотрела телевизор, ждала, когда очнется, потому что не могла уйти - замок входной двери у Михаила не защелкивался при хлопке, а закрывался на ключ.

Сидела и думала: «Ты - моя боль, моя радость, о ней не надо никому знать. Я до сих пор не знаю, кто мы друг для друга, но иногда я думаю, может, и в самом деле, не тебя мне дал Бог, я меня - тебе? Может, мне суждено не только новую жизнь начать с тобой, а возродить тебя к новой жизни? Может быть…» - и от таких мыслей теплая волна нежности поднимала Александру и несла в такие глубины мечтаний, что сами собой рождались новые песни. У Александры словно крылья выросли за плечами, потому будто сами собой сложились несколько песен. Однако Крахмалёв не знал, что песни посвящены именно ему, а она во время записи улыбалась, словно в любви ему признавалась, Крахмалёв же злился, потому что голос у Александры изменялся.

… Александра бродила по каким-то дорогам, пока не оказалась в Москве. Она очень хотела попасть в какую-то библиотеку, и упорно шла к этому зданию под дождем, по глине, и платье её, ноги стали грязными, заляпанными, но Александра отмыла их водой возле колонки, и вода та почему-то была не ледяная, а теплая-теплая… А вдали светились купола церквей, и таким теплом оттуда веяло, что стало необыкновенно радостно на душе… А дождя уже не было, светило солнце и голубело небо.

Александра увидела, что под одним из куполов - звонница, потому подошла ближе и по винтовой лестнице поднялась на звонницу, подошла к колоколу, тихонько потянула за канат била. Било слегка коснулось колокола, и тихий басовитый звон раздался над городом. Но она понимала, что не должна бить в колокол - мирянам разрешается звонить в колокола только в Пасху. Однажды Александра попробовала позвонить - получилось неуклюже, но в сердце поселилась радость, не покидавшая его весь день: словно свежей воды напилась в жаркую пору.

Александра спустилась вниз и увидела рядом с Храмом Геннадия. Это было так неожиданно, что Александра споткнулась на нижней ступеньке, и упала бы, если бы не ухватилась за поручень.

- Гена, ты откуда? Ты же…

- Мёртв? И да, и нет, - он улыбнулся, показав металлическую фиксу

- А, тебя вылечили? - догадливо улыбнулась и она. - А почему я про это не знаю?

- В каком-то смысле - вылечили, - он опять улыбнулся.

- А тётушки-сплётушки мне ничего не сообщили! Тогда, - она застыла, опалённая фантастической догадкой, - и мама, отец, все наши? Где они?

- Ну, скажем, в командировке. Ну ладно про нас, ты расскажи, как твои дела? Ты грустная какая-то.

- Представь себе, полюбила одного человека, а у меня с ним ничего не получается. Не любит он меня. Мне кажется, он тоже мучается, что у нас ничего не получается. Я устала. Я живу словно в двух мирах одновременно: реальном мире и своем собственном. В реальном мире много грязи, много сволочных людей, способных на предательство. В моем мире - люди честные и порядочные, открытые душой, правдивые, там все, как и должно быть: белое, так белое, чёрное, так чёрное. И хоть есть там полутона, всё-таки они не причиняют зла людям - они как облачки, которые набегают вдруг на голубое небо. Я устала от одиночества. Конечно, я не монахиня. Но моим поклонникам нужна прежде всего я, а дети не нужны. А я так не могу, считаю, что если нужна мужчине я, то нужны будут и дети. А раз они не нужны, выходит, и чувства не глубокие ко мне. И где тот, который не предаст меня, кому я могу просто положить молча голову на плечо, зная, что это плечо - надежное. Ну, нельзя же меня все время наказывать, Господи! - глянула она на небо.

Геннадий рассмеялся:

- О чём ты печалишься? Тебе Бог счастье дал великое - любить. Посмотри, сколько вокруг людей без любви живет, сколько мрачных лиц - они думают о себе и своих проблемах. А ты не просто любишь, ты хочешь человеку помочь стать другим.

- Я сказала ему, что люблю, а он ответил, что не хочет мне жизнь ломать, раз у него тяга к выпивке. И я несчастна.

- Хороший, выходит, мужик, если честно сказал о причине, почему не может быть с тобой. Но вот когда он не знал о твоем отношении у нему, ты была несчастна?

- Что ты! Я была очень счастлива! Летала, как на крыльях.

- Ну, так и летай дальше!

- Да он же не любит меня!

- Он сам тебе о том сказал? Он сказал тебе - не приходи больше? Он к тебе плохо относится?

- Нет.

- Он рад тебя видеть?

- Да, по-моему.

- Он с тобой откровенничает?

- Да. Рассказал, как служил, на турецкой границе, что в плен к туркам попадал, сказал, что только мне об этом говорит, даже мать ничего не знает.

- Так чего тебе ещё надо? Чего ты выдумываешь себе проблемы? Даже если это и проблема, то она самая прекрасная на свете: ты любишь! Ты лучше Бога поблагодари, что он наделил тебя таким счастьем. Говоришь, он пьет, как дед? - Александра кивнула. - Но старается при тебе не пить, так это же прогресс. Но, знаешь, что я тебе скажу: забудь о нём, это не твоё. Заметь, не должен предупреждать, а говорю: он - не твоё счастье!

- Не могу, знаешь, как Пугачева поет: «Надо же, надо же, надо же так влюбиться! Надо бы, надо бы, надо бы остановиться! Но не могу, не могу, не могу! Не могу и не хочу». Вот так и у меня. За то время, что я возле него, я стала постоянной посетительницей церкви. Сколько свечей я уже поставила за его здоровье, за то, чтобы Бог вразумил его бросить пагубную привычку! Конечно, я молила Бога и за здоровье детей, и за свое здоровье, и за нашу удачу, но всегда и везде я говорила мысленно перед иконой Божьей матери: «Ты тоже мать, так пойми, как тяжело знать его матери, что сын единственный погибает, помоги ему, помоги пробиться к его душе…» Да и слёз немало я пролила - злых и сладких, думая о нём.

- Ишь, ты, - уважительно произнес Гена, - молодец. Я, конечно, не знаю всех Божьих замыслов, но думаю, что ты его встретила потому, чтобы ты к Богу обратилась.

- Ген, ну о чём ты говоришь? Знаешь же, что мы, Дружниковы, не очень религиозные, а ты: чтобы к Богу обратилась. Не умею я. В церковь иногда хожу, но не люблю, когда там много людей: предпочитаю между службами. Сяду на скамью у стены, на иконы смотрю и мысленно жалуюсь кому-то неведомому.

- Ну, тогда отрекись от него, влюбись в другого - клин клином вышибают.

- Не могу! Мне кажется, он такой одинокий, такой беспомощный, мне хочется помочь ему. Вдруг я заставлю бросить его пить? Он ведь такой талантливый музыкант.

Геннадий задумался и сказал потом:

- Пигалица, а ведь ты - как мамка, она тоже двадцать лет боролась с дедом, а тот все пил и пил… Эх, извечная ваша бабья самоуверенность: я самая лучшая, все смогу, спасу… - Мамка спасла?

Александра упрямо заявила:

- А я спасу!..

Гена заливисто рассмеялся и… растаял в воздухе. Александра осталась одна в степи. Огляделась и пошла к линии горизонта, где уже проскользнула полоска рассвета. Шла, шла…

Вокруг - полная тишина, никого нет. Одна, как на чужой планете, ровной, словно лысая голова.

И вдруг Геннадий появился из "ниоткуда", ухватил сестру за рукав и сказал серьезно:

- Пигалица, еще раз говорю тебе: он - не твой мужчина.

Александра заплакала горько, жалобно. Слезы двумя ручьями текли по щекам, и - удивительное дело! - на душе становилось всё легче. А слезы текли и текли, а это уже не слезы, оказывается, теплое солёное море, и она плывёт по морю. Кругом - ни единого пловца, ни лодки. Ничего. А она плыла, легко и мощно, и не чувствовала усталости. Ах, как хорошо: море ласково несёт женщину на своей спине, покачивает, убаюкивает, успокаивает, и все печали уплывают прочь.

Так всегда было бы - все печали уплывали бы в синие моря за дальние горы…

Александру разбудил телефон.

Было воскресенье, хотелось поспать, а тут - звонок неизвестно прервал её странный сон. Помнила, что странный, а что видела во сне - не помнила. Она нашарила на тумбочке мобильник, не открывая глаз, прижала трубку к уху.

Звонил Михаил. Он пригласил Александру к себе: «Мама моя приехала, хочу вас познакомить

Его мать, Мария Ивановна - пожилая и больная женщина, жила в другом городе в частном доме, а Михаил обретался в городской квартире матери: в его собственной квартире жила жена Михаила.

Мария Ивановна очень обрадовалась Александре и по секрету сообщила, что Михаил очень скромный и за женщинами ухаживать не умеет. И добавила шепотом: «Ты, Сашенька, не бросай его. Артёмка сказал, что ты Мишеньку лечила, чтобы он не пил».

Артёмка - младший сын Михаила, с ним Александра подружилась, брала его и Михаила несколько раз на дачу, чем вызвала большое неудовольствие Павла: её сыновья не любили пьющих людей. Зато они нравились Артемке, и он, когда возвращались с дачи, просился переночевать у Изгомовых. Михаилу было все равно, где спать, он тоже охотно оставался у Александры.

Александра стелила гостям постель прямо на полу. Михаил заваливался спать и сразу засыпал. Александра же исходила злостью: вот взял бы да и пригласил ее хотя бы кафе, а то дрыхнет себе.

Мария Ивановна рассказывала про детство Михаила, про то, каким он был послушным, и тот, пунцовел и прятал взгляд, потому что поведал Александре другое - хулиган был и неслух. Александре же было все равно, каким любимый был в детстве, она думала про другое.

Однажды Крахмалёв после очередного прослушивания новой записи предложил пройтись по городу. Была теплая погода. Сыпал крупный, как ватные лохмотья, снег. Самая что ни есть уральская погода, такая необычная в степном городе. Правда, старожилы сказывают что в сороковых годах здесь столько наметало снегу, что тракторы пробивали в нем дорогу, и машины ехали по ней, словно по узкому ущелью.

Михаил и Александра медленно шли по улице, пока не дошли до кафе с романтическим названием «Братья Блюз», и Крахмалёв сказал:

- Александра Павловна, давайте зайдем, здесь играют мои друзья, очень хороший ансамбль.

В кафе они выбрали столик в уютном месте неподалеку от эстрады, похожей на большую запятую. В ансамбле были два гитариста, клавишник и ударник. Один из гитаристов в недельной черной щетине - он только что допел песню - махнул Михаилу рукой, другой просто кивнул, клавишник одарил широкой улыбкой, потому что не мог оторваться от инструмента. Длинноволосый ударник на них не смотрел, потому что играл соло так яростно, отчего его волосы мотались вокруг головы как белесые водоросли. Михаил представил музыкантов: длинноволосый ударник - Игорь, клавишник - Вася, заросший гитарист - Герман, а другой, на диво выбритый до синевы, с седыми волосами до плеч - Володя.

- Они исполняют песни только на английском языке, в их репертуаре есть песни «битлов» и «Бич Бойз», - с гордостью произнес Крахмалёв, словно и сам пел песни английского ансамбля «Битл».

Александра не увлекалась англоязычными песнями, но тот ансамбль ей нравился.

- Миш, а кто такие «Бич Бойз»?

- Американский ансамбль, он начал петь еще раньше «битлов», которых «бойзы» звали ливерпульскими выскочками. А «бойзы» - братья. Кстати, как ни странно, тот и другой ансамбли распались, причем в живых остались Пол Маккартни из «битлов», а из «бойзов» - старший брат, забыл вот, как его зовут.

Герман-гитарист, когда музыкантам подошло время отдыхать, подсел к столику, за которым сидели Михаил и Александра. Он посмотрел лучистыми умными глазами на Александру и сказал:

- Миш, познакомь с девушкой!

Крахмалёв церемонно представил их друг другу, причем сообщил:

- Александра Павловна - поэтесса, композитор и вообще самая уважаемая мной женщина!

Герман, казалось бы, не в тему произнес:

- А что? Одобряю!

Крахмалёв покраснел и сказал:

- Герка, зови своих, я хочу отпраздновать одно дело.

Пока Герман ходил в подсобку, Михаил заказал в баре бутылку вина, принес рюмки. Музыканты пришли, каждый хлопнул приветственно Михаила по ладони. А того понесло:

- Ребята! Первый тост за эту замечательную женщину!

Все охотно выпили. Крахмалёв не дал им передыху, вновь налил в рюмки вино и провозгласил:

- А теперь выпьем за ее талант! Мы с ней, парни, записываем такой симпатичный диск…

- Он у тебя? - поинтересовался молодой патлатый ударник.

- Александра Павловна, диск у вас?

Александра кивнула и вынула из сумочки диск, на котором была сделана и обложка, подала Михаилу, а тот передал патлатому. Парень скептически усмехнулся, достал из кармана плейер, сунул в уши наушники и стал слушать. Но вскоре улыбка сползла с его лица, на нем появилась заинтересованность, которую заметили его друзья и стали по очереди слушать. Герман был последним, на его долю тоже досталось несколько песен, выключив плейер, он удивленно спросил Крахмалёва:

- Миш, это твое?

Тот кивнул, уточнив:

- Аранжировка - моя, остальное - Александра Павловна. Поэт, композитор, исполнитель.

Герман глянул на женщину, губы дернулись, словно говорил: «Надо же!» Посмотрел на часы, попросил не уходить:

- А мы пока поработаем.

Зазвучала медленная музыка, и Михаил пригласил Александру на танец. Он танцевал неловко, но очень старался, осторожно прижимая Александру к себе. С последними аккордами легко прижался губами к её уху. И тут раздался голос Германа:

- А следующую песню мы исполняем в честь наших друзей, присутствующих сегодня здесь! Миша и Саша, мы поём для вас! - и зазвучала музыка. А Крахмалёв смотрел на Александру и улыбался. И она улыбалась, потому что слушать песню, посвященную тебе, оказывается, так приятно.

Крахмалёв пьянел быстро, потому вторая бутылка вина ему точно пошла «не впрок», и Александра вызвала такси, чтобы отвезти его домой. Он поднялся в квартиру самостоятельно, даже не опирался на Александру, разделся тоже сам. А потом спросил:

- Ты останешься?

Александра так удивилась, что её язык произнес сам по себе:

- Конечно, только ты ложись спать, усни, и всё будет хорошо.

- Хорошо? - он смотрел, как ребёнок, которому пообещали новую игрушку. - Тогда я лягу.

Крахмалёв и в самом деле лёг, но прежде достал из шкафа комплект чистого белья и подал Александре:

- Ложись на мамину кровать, а то… - он не договорил. Но попросил: - Посиди со мной. Отвернись, я разденусь.

Александра хмыкнула, однако отвернулась. Михаил лёг, поворочался, устраиваясь удобнее, и опять сказал:

- Посиди со мной… - взял её руку, приложил к щеке и тут же заснул, свернувшись в клубок.

Александра тихонько рассмеялась: также и сыновья просили посидеть рядом. А теперь этот большой мужчина, словно ребёнок, доверчиво держится за ее руку, и потому спит спокойно-спокойно. А у Александры в груди разливалось необыкновенное тепло, словно рядом лежал близкий, родной человек. Александра гладила «дитя» по голове и думала, будто сказку детям рассказывала:

«Миша, Мишка, бестолковый ты мой! Ты даже не догадываешься, что каждая встреча для меня - счастливый день, потому что я видела тебя, любовалась тобой, ты даже не представляешь, как ты красив, когда работаешь на клавишах! Я смотрела на тебя и улыбалась таинственно, потому что знала тайну - тайну про свою любовь, и жила тем мгновением, когда я смогу тебе эту тайну открыть, а ты расстраивался, что я не серьезно отношусь к работе. Я помню заводской вечер, на котором ты смотрел на меня с любовью. Было еще много-много других дней, от которых сердце «сладко таяло в груди». И все шло, казалось бы, к обоюдному счастью, но оно затерялось где-то вдали. Где?

Ты сказал мне, что никого не любишь, что тебя ни к кому не влечёт, сказал, что твоя душа - в музыке, но почему тогда твоя душа такая черствая? Почему она не откликается на мой призыв любви? Но я-то верю, что ты достоин и любви, и уважения, и счастья, всего того, что делает жизнь человека прекрасной. Ты в это не веришь? А я верю. Судьба связала нас не случайно. Милый мой, прошу тебя, сделай шаг мне навстречу, и все будет хорошо! Поверь мне! Заклинаю тебя: поверь и доверь мне свою душу!» - Александра глянула на иконку Михаила-Архангела, которую подарила Крахмалёву в день рождения и страстно произнесла:

- Господи, возьми мое счастье за руку и выведи его на дорогу ко мне! Господи, сделай так, чтобы он понял, что нам сейчас надо идти по жизни вместе, чтобы легче было преодолеть все трудности, их так трудно преодолевать в одиночку!

Александра разделась и легла на кровать Марии Ивановны. Она уже засыпала, когда Крахмалёв встал, прошелся раза два по комнате. Александра сквозь сомкнутые ресницы наблюдала за Крахмалёвым, но сон всё-таки сморил её. И вдруг услышала вопрос: «А можно под крыло?» Хо! Александра тут же проснулась и, конечно, разрешила. Крахмалёв поспешно нырнул под одеяло и удивился: «Ой, какая ты горячая, как печь! А я замерз, вот сейчас и согреюсь…» - он обнял её, крепко прижавшись всем телом. Александра ухмыльнулась во тьме, ощущая робкие блуждания рук Крамалёва по своему телу. Ей было смешно и приятно, что он так робок, но в то же время и нетерпелив, видимо, боясь, что пройдет возбуждение, и опасения Крахмалёва, наверное, были небезосновательны, потому что у пьющих это частенько случается. Однако всё получилось, и Крахмалёв прошептал: «А я думал, что ничего уже больше не могу!» Александре было приятно его признание, И вдвойне приятны слова, что стала «первой» после длительного воздержания.

Вернувшись из ванны, он юркнул под одеяло и сразу же спокойно заснул, пристроив голову на её плече, и женщину пронзила жалость к нему. В тот миг она и поняла свою мать, почему та не могла прогнать Смирнова - жалела его больше, чем любила. Но вместе с тем, Александра уже задумывалась, как дети воспримут её любовь к Крахмалёву, если он не поборет своё пагубное пристрастие. Так и уснула, не решив окончательно, кого выбрать - мужчину или детей, вернее, не выбрать, а соединить вместе любимых людей. О выборе нет и речи: сыновья - главные мужчины в её жизни.

Александра проснулась рано - следовало перед работой зайти домой и приготовить завтрак детям, чтобы они не поняли, что мать не ночевала дома. Уходя, разбудила Крахмалёва, чтобы закрыл за ней дверь. Михаил глянул на неё дикими глазами, не понимая, как она оказалась в его квартире, а он - не в своей постели. Александра легко коснулась его щеки губами и вышла в метельное утро.

Она шла домой и верила, что настанет миг, и однажды Михаил утром проснется и не отпустит её от себя.

А в голове зазвучала мелодия и родились слова: - «Я прошу у Бога удачи, счастья у Бога прошу, чтобы дал мне шалаш, а в придачу - милого к шалашу. Чтобы миленький был очень нежный, чтобы душу отдал мне до дна, и в любви океане безбрежном с ним тонула бы я, не одна. Я у Бога прошу удачи. Счастья у Бога прошу, чтобы дал мне шалаш, а в придачу - милого к шалашу. В шалаше бы мы том укрылись от людских назойливых глаз… Я хочу, чтоб мечты мои сбылись, хоть однажды, один только раз».

Мария Ивановна рассказывала про своего сына, Александра слушала в пол-уха, вспоминая встречи с Михаилом, думала о нём с тихой нежностью.

- Не бросай его, Сашенька, мой Мишенька - хороший, но почему-то не везет ему с женщинами.

Александра улыбнулась, что так неожиданно совпали слова матери Крахмалёва с её собственными мыслями: «Я и не хочу его бросать. Говорят, что женское счастье - был бы милый рядом. А разве я этого недостойна? Достойна. И потому я верю, что всё будет хорошо! Всё будет хорошо! Я буду молиться за него, как молюсь за своих детей. А что? Кто-то однажды пошутил, что муж - это трудный старший сын, вот он и стал для меня «трудным ребенком».

И мы будем с Мишей вместе! Вот отдохнем немного друг от друга, диск ведь написан, и тогда он поймет, что нет на свете лучшей пары, чем он и я».

…Остров был очень красивый, и море красивое, совсем такое, каким Александра видела его в «Орленке».

Александра оказалась на острове случайно, но как, она не понимала, и шла просто по берегу, и море лизало ее босые ноги, как ласковая собака. И вдруг сильнейший толчок потряс остров, что-то внутри него загудело, а на берег откуда-то хлынула многочисленная толпа - десятки, а может быть, и сотни людей. Они бросались в море и пытались плыть, но море не хотело их спасения, оно выплескивало их обратно на гребне громадной волны и швыряло на берег.

- Люди! - закричала, надрывая голосовые связки, Александра. - Люди, кто смел и надежен, вы должны остановить толпу!

И, как ни странно, её услышали. Несколько мужчин подбежали, и Александра начала четко отдавать приказания: найти какое-нибудь плавсредство, чтобы отправить с острова детей. И тут вспомнила: ее собственные дети находятся в гостинице в центре острова, и что с ними, она не знает, и тут услышала знакомые голоса - ее сыновья прибежали на берег. Они бросились к Александре, Паша ухватился за ее руку и заревел, Антон за другую, тянул ее куда-то в сторону: «Мама, там есть понтоны, пойдем туда. Уплывем отсюда скорее!» Двое мужчин сразу поняли, в чем дело и вызвались разведать, где эти понтоны, третий сказал, что если Александра позволит, он присмотрит за мальчишками. Александра позволила, потому что поняла: она здесь главная, и должна руководить. И мужчина отвел мальчишек под деревья, где лежали какие-то бревна, и усадил их там.

Вскоре подбежали разведчики и сообщили, что найдены на другой стороне острова три металлических понтона - остров совсем маленький, можно туда добраться, если пересечь остров, который содрогался от сильных толчков. Александра дала указание захватить брёвна: они могут пригодиться. Одни помощники бревна взвалили на плечи, другие по приказанию Александры быстро разбили людей на три группы, тех, кто не слушался, успокаивали кулаками, и все побежали вперед. Через некоторое время первый понтон, закрытый сверху бревнами, отчалил от берега, и мгновенно исчез в темноте. Потом второй.

Стали готовить к отплытию третий. И тут возникла кризисная ситуация: недостроенный понтон оторвался от причала, и люди, стоявшие рядом, ринулись на понтон - глубокое железное корыто, которое еще не было покрыто бревнами, чтобы в него не заливалась вода. Вокруг бушевали огромные серые волны, Александра и несколько спасателей барахтались в воде, пытаясь причалить понтон, чтобы его достроить. Наконец, удалось понтон закрепить, и его вновь стали достраивать, но люди, у которых были настоящие звериные морды, перекошенные страхом, мешали работе. Люди-звери отталкивали друг друга с трапа, и те, кто слабее, падали в воду и тонули, а сильные прыгали в глубину железного огромного ящика. Но у тех, кто, оказался в воде, было больше шансов выжить: рядом с ним плавали обломки бревен, какие-то бочки, и спасатели строили из них плотики уже для себя, потому что поняли: если сядут в понтон, он пойдет ко дну от перегрузки. Александра всматривалась в людей в понтоне и не видела своих сыновей. «Успокойся, - сказал тот, который за ними присматривал, - я их посадил во второй понтон - он более надежный и имеет мотор, он сумеет добраться до другого острова, а там есть порт, их отправят на материк. Не бойся. Рядом с ними надежные люди». И тогда Александра поняла, почему в третьем понтоне столько звериных морд: ее помощники сознательно сколотили третью группу из самых плохих и ненадежных, чтобы, если погибнут, то земля освободится от скверны. Александре подтолкнули плотик, и она вскарабкалась на него, спеша отплыть как можно быстрее и дальше от тонущего понтона, который медленно и верно уходил под воду. И вдруг какая-то сила подняла Александру над водой, и, взмывая над водой, она увидела, как вода переливается через борт огромного железного ящика, а внизу копошилось множество кричавших от ужаса людей: они не могли выбраться наверх. Те, кто мог плавать, старались закарабкаться на край борта, чтобы потом оттолкнуться от него, когда понтон уйдет на дно. И вновь сильные отталкивали в сторону слабых, но вода, льющаяся сверху, сбрасывала их вниз. И вдруг огромная серо-зеленая волна поглотила понтон…

И вот Александра, сама не зная, как, оказалась в огромном и красивом городе у моря, она из окна гостиницы видела полукружие бухты с горой вдали. Номер - люкс, обслуживание по высшему разряду, а сама она - работник престижной фирмы. Она - в командировке, а дети - дома. За ними хороший уход, но Александра очень скучала по ним. Александра решила прогуляться, дошла до смотровой площадки на огромной колонне. Туда можно было добраться по винтовой лесенке. Александра и поднялась, и оказалась среди каких-то мужиков, вроде бы и неплохие, но почуяла что-то нехорошее. А тут подошел к ней мужчина, красивый, высокий. Он протянул к ней руки, и Александра почувствовала странную власть над ней. Александра хотела уйти, но некуда - вокруг площадки пропасть, и мужчина стоял и улыбался мерзкой улыбкой, которая искривила его красивое лицо.

И тогда Александра решилась: разбежалась и прыгнула с площадки вниз, уж лучше разбиться, чем оказаться в лапах этих мерзавцев. Ветер подхватил ее невесомое тело и понес прочь, а она, чтобы как-то управлять полетом, раскинула руки и полетела, точно птица, вверх, снизу ее, наверное, приняли за маленький самолет. Ощущение свободы переполнило Александру, в душе рос необыкновенный восторг. Она поднималась все выше и выше, восторг переполнял её до такой степени, что она закричала на всю вселенную: «Я птица, я лечу!»

Приземлилась Александра в красивом цветущем парке. Цвели вишни и яблони, аромат был густой, но нельзя было присесть под деревом и отдохнуть, потому что нужно идти вперед. И она пошла - через парк, густой лес, туда? где виднелась вершина новой горы. И казалось, что там что-то необходимо важное, что предстоит ей сделать…

Александра шла долго, но вот лес расступился, и она увидела на склоне горы красивый поселок, утопающий в ослепительно белых вишнёвых садах. А вершина горы зеленела на столь же ослепительном, без единого облачка, голубом небе. Откуда-то зазвучала музыка, и Александра, прислушавшись, поняла, что это её песня: «Тополиная метель город запорошила…» Удивилась: откуда здесь, в неведомой глуши, могут знать её песню? Вскоре поняла: по тропке, сбегавшей к подножию горы, словно желтая змейка, шагал парень в солдатской форме-камуфляжке и размахивал магнитофоном - оттуда и звучала песня: «…А ко мне пришла любовь, не звана, не прошена…»

- Митенька, ты ли это? - узнала она соседского паренька, погибшего в Чечне. Жив, значит, не погиб…

- Я, тётя Саша, я!

- А что же домой не идешь? Мать извелась вся.

- Я хочу, но не могу, - погрустнел Митенька.

- Как не можешь? Жив-здоров, руки-ноги на месте, возвращайся.

- Не могу. Нельзя, - ответил он, качая головой. И грустно пошутил: - Выездную визу не дают. А вы идите к домам, там вас ждут.

Александра пошла, недоумевая, почему Митька домой не едет. Его мать, получив известие о смерти сына, слегла в больницу с сердечным приступом, едва выкарабкалась из болезни. Врачи даже удивлялись. А всё было очень просто: у нее был еще один сын-школьник, и не могла она бросить его на произвол судьбы по причине своей смерти. О, любовь матери многое может!

Возле крайнего в поселке чистенького домика Александру и впрямь ждали: на скамейке рядом с воротами сидели мама и Смирнов.

- Доченька моя! Здравствуй!

Александра споткнулась, увидев мать: как, и она жива?! Так почему же не приезжает к ней?

- Мама! Почему ты давно не приезжала ко мне?

- Ой, милая, очень уж далеко я от тебя живу. Не смогу дойти, а тебе спасибо, что ты ко мне приезжаешь.

- Мама! - вскричала Александра, - как я могу к тебе приехать, если ты…

- Ну, в известной мере ты права, но здесь, в небесном поселке, все не так, как у вас на земле. И тебе нельзя приезжать сюда.

- Я не пойму, мама, где я оказалась… Знаешь, я боюсь вас немного, извини, пожалуйста, но рада вас видеть… Наверное, я просто вас вижу во сне. Но если во сне, то, выходит, мне надо ждать неприятности, да?

- Нет, доченька, у тебя всё будет хорошо. Разве плохо, что у тебя двое сыновей. Спасибо, что младшего сына назвала моим именем. Он хороший, только натура в нём отцовская говорит. Ну да это неудивительно, ведь он и его сын. Он поймет тебя, поверь мне, просто вырос он в другом времени, не в том, что жили мы - ты и я.

- Спасибо, мама, я рада, что такого хорошего мнения о Павле. Я иногда злюсь на него.

- Да ведь и я злилась на тебя, когда ты мало внимания мне уделяла, уж ты прости меня за это, доченька. Понимала, что зря сержусь на тебя, а сердилась. А Паша у тебя хороший, только мальчишка он ещё, - заметив, что Александра удивленно вскинула брови, добавила: - Взрослый он телом и разумом, а по сути - мальчишка маленький, которому страшно жить в вашей жизни, потому что он не нашел пока свое место в ней. Ты его прости, и меня прости, я знаю: тебе простить легко, потому что в твоей душе нет зла.

- Мама, - на глаза Александры навернулись слезы, - это мне надо просить у тебя прощения…

- Ой, какие тут слезы! - раздался голос Геннадия. - Ну и что за горе? Пигалица, ты зачем мамку расстроила? Задрать бы тебе юбку да всыпать хорошенько! - говорил сурово, а глаза смеялись.

- Ну ладно, ребята, мы с отцом - на покой, а вы уж тут сами поговорите, - сказала Павла Федоровна, и они пошли вместе со Смирновым по дороге из золотистого песка, пока не превратились в еле видимое марево.

- Ну, рассказывай, Пигалица, как у тебя дела.

И Александра стала рассказывать. Брат внимательно слушал. И чем больше рассказывала Александра про свои неурядицы, тем ей становилось легче, словно камень с плеч сползал. А легко говорилось потому, что понимала: говорит она в пустоту, всё, что происходит с ней - это просто сон, она не может видеть здравствующего брата: мертвые не встают из могил. Говорят: доверяй подушке, а не подружке, вот брат и стал вроде той подушки, потому что никогда и никому ничего не расскажет. Уже стал наползать вечерний сумрак, и поток её слов иссяк, пора бы, как говорится и честь знать, а ей не хотелось уходить. Геннадий тоже сидел рядом и молчал. А она уже не знала, о чем говорить, поэтому рассказала свой удивительный сон про странный остров, где произошло землетрясение, а потом она из сна вынырнула в удивительной стране, где живут давно утраченные родные, любимые люди. Странно, но они, оказывается, живы-здоровы, а она, Александра почему-то думала про них иное, не уточнив деликатно, что подразумевала под этим «иным» - неудобно живому человеку говорить, что он - мёртв. И завершила свой рассказ словами:

- Я очень часто еду куда-то во сне или оказываюсь в незнакомой обстановке. И часто думаю, что будет после смерти. Я почему-то не боюсь смерти, мне даже любопытно: что там будет, может быть, моя душа, наконец, перестанет страдать, она будет счастлива. И я никак не могу определить: рано я родилась или, наоборот, поздно, я, как будто чужая всему свету. Может быть, это потому, что никому не желаю зла, хочу мира всем людям, чтобы никто и никогда не ссорился? - она замолчала. Гена тоже сидел молча рядом, смотрел куда-то вдаль.

- Как здорово здесь у вас, я бы с удовольствием здесь осталась навсегда, - нарушила молчание Александра, а брат неожиданно нахмурился и произнес:

- Чтобы я от тебя больше таких слов не слышал. У тебя есть самое драгоценное, что имеет человек - жизнь. Тебе дано время, чтобы прожить её без стыда, скажу банальные слова - «чтобы не было мучительно стыдно за бесцельно прожитые годы», но это - истина. Ты хоть помнишь, чьи это слова?

- Обижаешь, брат, нас в школе учили добротно: это Николай Островский сказал…

- Знаешь, Пигалица, не мне тебя учить, ты у нас и так стала достаточно мудрой. Я вот не очень ценил свою жизнь, не ценил время, отпущенное мне Богом для жизни. Рад что-то изменить, но уже не могу, и если душа моя вернется в твой мир, то это буду не я, это будет человек со своей судьбой. Искусство жить, может быть, состоит лишь в том, чтобы не превратить маленькие ошибки в большие. Поняла? И цени свою жизнь, потому что даже в самой худшей судьбе есть возможность для счастливых перемен.

- Что-то я особых перемен не вижу в своей судьбе, - проворчала недовольно Александра.

Брат назидательно поднял указательный палец и торжественно произнес:

- Всегда есть вершина, которой стремишься достигнуть, достигнув, устремляешься к следующей. Это и есть тернистый путь, дорога неровная. Так что иди к следующей вершине, - и показал на холм, который виднелся за поселком, уже позолоченный первыми лучами восходящего солнца.

И Александра пошла по тропке, заросшей мелкой травкой, к вершине, за которой пряталось солнце…

Наконец, настал день, когда работа над диском была завершена. Но фирма, которая обещала его выпустить, благополучно разорилась. Однако Александре так хотелось, чтобы ее песни услышали другие, потому решила организовать презентацию (такое новое словечко появилось в русском языке) своего диска. И нигде-нибудь, а в одном из городских дворцов культуры.

Крахмалёв познакомил Александру со своими друзьями - ансамблем, где солисткой была миловидная, очень маленькая женщина, и она согласилась спеть несколько песен. Александра сама написала сценарий, режиссёр дворца его одобрила, но времени до концерта оставалось мало, потому что художественный руководитель «втиснула» презентацию Александры в уже готовый план мероприятий. Потому и репетиций было всего две - пробная и генеральная. Так что перед самым концертом Александра трусила необыкновенно. А тут еще с самого утра зарядил дождь, настоящий ливень, и она совсем упала духом: из-за непогоды зрители могут и не прийти. Она, волнуясь, бродила по квартире - с красивой прической, смотрела на два концертных платья, висевших на дверце платяного шкафа - и с надеждой смотрела на солнце: не выглянуло ли из-за туч.

К полудню небо и впрямь прояснилось, засияло солнце, не меньше его засверкала промытая от пыли трава и кроны деревьев. И Александра решила, что, видимо, Бог на ее стороне, если непогода ушла, пусть хоть два ряда в зале заполнятся, а концерт состоится. Зато появилась другая забота: не забыл ли Крахмалёв о концерте - на репетиции он приходил в сильном подпитии. «Господи, - взмолилась Александра, - не дай ему забыть, пусть придет вовремя!» - Михаил принимал участие в концерте не только как аранжировщик, он играл одну из мелодий на рояле.

Александра последний год часто обращалась к Богу, словно кто-то подталкивал её туда. Она ходила в церковь, умоляла всех святых, чтобы Крахмалёв перестал пить. Но тот пил всё больше, чаще уходил в многодневные запои, и когда заходил к Изгомовым, то сыновья Александры сурово хмурились: не нравилась им дружба матери с Крахмалёвым, талантливым, но пьющим человеком. И тогда она решилась на последнюю просьбу.

В городе уже выросло несколько храмов, но ни один не прилегал к её душе. Она с особой теплотой вспоминала Иверскую часовню в Москве, и Храм в Донском монастыре, где ей так было уютно и тепло, несмотря на зимнюю стужу - ездила в командировку сразу же после Рождества.

Но в областном городе Александре нравился Храм Сергия Радонежского - белоснежный, совершенно новый, без полного иконостаса, который пока ещё строился, лишь три иконы висели на главной стене, отгородившей храм от алтаря - икона Казанской Божией Матери, лики Сергея Радонежского и Христа. Она, бывая в областном центре по делам, заходила в новый Храм, а тут поехала намеренно. Встала перед ликом Христа и прошептала: «Господи, если ты не даёшь нам быть вместе с Михаилом, то сделай так, чтобы он не пил! И я откажусь от него, уйду в сторону!»

Крахмалёв не опоздал на концерт, хотя и был нетрезв. Он пришел в новом костюме, чисто выбрит, и причёска в полном порядке. Но больше всего Александру удивил галстук: Михаил обычно ходил в джинсах, рубашке, а зимой в свитере. Он был красив, элегантен, и Александра представила себя рядом с ним и улыбнулась: «Мы с ним - красивая пара». Успокоенная Александра умчалась в гримёрную, переоделась. По замыслу режиссера первую часть концерта она должна быть в бежевом костюме, в короткой юбке - как символ молодости ее души, а во второй части - в бархатном бордовом платье с открытыми плечами: это уже жизненная зрелость. И песни в том блоке были серьёзные. Когда она появилась за кулисами в первом наряде, мужчины, участники концерта, округлили глаза: «Ого!» - сказал кто-то, а Крахмалёв застыл на месте, лишь только следил за ней глазами, пока она шла по сцене.

Прозвенел третий звонок, режиссёр велела всем занять свои места, Александре показала большой палец, кивнув на зал: мол, всё в порядке.

И вот зазвучала первая мелодия, занавес поплыл в стороны, ведущая громко произнесла: «Александра Павловна Изгомова! Встречайте!» - и Александра вышла на сцену. Она шла и боялась одного: как бы каблук-шпилька не попал в щель между досками, из которых сделан пол сцены - они уже были старые, выщербленные, а яркий свет софитов коварно скрывал эти щели и щербины. Она глянула в зал, и горло мгновенно пересохло: зал был полон! Только первый ряд почему-то пустовал, а дальше - ни одного свободного места. Ведущая ушла, и Александра осталась одна на сцене. Она почувствовала себя такой одинокой на этой ярко освещенной сцене, глаза совсем не видели тех, кто сидел в зале. Паника захватила её в свои объятия, сдавила горло и почти остановила сердце. Александре хотелось убежать со сцены, но зазвучала музыка, и она запела: «Есть город, в котором давно не живу, но сердце моё всё равно, стремится к нему и во сне я хожу по улицам тихим его…» И это, в самом деле, так: тридцать лет, как Изгомовы покинули родной город, но до сих пор душа Александры стремится в далёкую Тавду, и вовсе не потому, что там могилы родителей - ей просто легко и спокойно в том городе. Когда-то она назвала Тавду несчастливым для себя городом: несколько раз уезжала из него и возвращалась обратно, но дела складывались так, что приходилось уезжать снова. Тавда не отпускала ее, манила, хотя Александра знала, что век свой там она доживать не будет: ее место возле детей, сыновья из Приволжска уезжать не хотели - один в нём вырос, другой - родился. Именно в этом городе имя Александры приобрело известность, так что неудивительно, что на встречу с ней пришло столько горожан, и даже в Тавде она уже не Дружникова, а Изгомова. Да и Дружниковых больше нет в Тавде. А дети - это продолжатели её рода, а не Виталия. Нового рода Изгомовых.

«Мне не надо судьбы иной, той, что выдалась мне…» - Александра держала в памяти слова и ждала, когда подойдет момент вступить в песню: Михаил, зная о том, что Александра не имеет музыкального образования, в каждой мелодии «ставил» специальный сигнал - то звучал «треугольник», то хлопок в ладоши. Никто и не знал про те сигналы, они были известны только Александре и ему.

Александра стояла на сцене в лучах двух софитов, слегка дирижируя себе пальцем, чтобы не пропустить момент начала песни, её песни-исповеди. Она не видела зрителей в глубине затемненного зала, но на первый ряд падал отсвет софитов. Она пела, и вдруг показалось, что первый ряд заколыхался странным маревом, словно от весенней пахоты шел пар в солнечный день. Марево приняло очертания людей, и ближе к ней сидела ее мать! Павла Федоровна ободряюще улыбалась ей своей тихой, едва заметной улыбкой. А рядом всё яснее «проявлялись» Геннадий, Виктор, отец… Все, кто находился сейчас далеко-далеко, куда живым путь заказан. Их здесь не должно быть. «Я схожу с ума? Этого ещё не хватало!» - Александра тряхнула головой, прогоняя наваждение, и вступила в мелодию вовремя:

- «Мне не надо судьбы иной…» - она пела, словно доказывала всему свету, что она счастлива, что большая часть жизни прожита не зря.

Отзвучали последние аккорды, зал аплодировал, а она стояла, с трудом удерживая слезы, которые стремились наружу. Потом плавно, с большим достоинством поклонилась всем, кто пришел на этот концерт. Ей дарили цветы, она машинально благодарила, а сама все смотрела поверх букетов на первый ряд, но там, конечно, никого не было.

Крахмалёв стоял за кулисами и восхищенно смотрел на неё. А потом он провожал Александру домой. Апрельская ночь была по-летнему теплой. Звёзды притаились в черном небе, едва различимые, как обычно бывает на юге. И она вспомнила другую ночь, когда автобус мчался, шурша шинами, по степи в Астрахань. Небо было похоже на купол, разрисованный крупными звёздами, и они, казалось, подмигивали лучами-ресницами. Все пассажиры спали, Александре не спалось, и потому смотрела в окно, где было так темно, что под сердцем захолодало: возникло ощущение, что она одна на всем свете, автобус мчится по дороге сам по себе, без водителя, прямо к самому краю черного звездного купола, к линии горизонта, соединявшей землю и небо. Но этот край постоянно отодвигался, потому автобус так и не мог догнать линию горизонта. Тогда её придавило чувство одиночества, а сейчас она шла рядом с любимым человеком, но по-прежнему одинокая - он душой был далёк, даже звезды, и те были ближе.

Видимо, и в самом деле Бог слышит мольбы и обещания человеческие. Услышав просьбу Александры помочь Михаилу избавиться от пагубного пристрастия к алкоголю, он выполнил её так же страшно, как однажды не дал ей совершить предательство по отношению к матери, когда она хотела уйти от неё на квартиру. А может быть, это была просто фантазия Александры, но Крахмалёв избавился от своего пьяного «хобби» после смерти Марии Ивановны.

Александра не видела Крахмалёва несколько месяцев - она не хотела нарушать слово, данное в Храме, что не будет с ним видеться, если Бог надоумит Михаила бросить пить. Однажды шла по улице и встретила Германа-гитариста из кафе «Братья Блюз». Он узнал Александру и сразу огорошил:

- А у Миши мать умерла. Он так запил, что вряд ли уже выкарабкается. Слушай, Саша, ты бы поговорила с ним, убедила бы к нам в ансамбль прийти - нам клавишник нужен, а он ведь музыкант от Бога. Зайди к нему, он тебя любит и послушается.

- Нет, - помотала головой Александра, - не любит и не послушается.

- Любит, только не той любовью, как тебе хотелось бы, - ответил Герман очень серьезно, и Александра почувствовала, как заалели щёки. - Любовь бывает разной, и он любит тебя самой верной любовью - уважает тебя больше всех на свете. Зайди к нему.

Александра почувствовала, что сердце, до того бившееся спокойно и безмятежно, вдруг заколотилось, стремясь вырваться из груди. Она, забыв про свои дела, тут же поехала к Михаилу. Окна его квартиры светились, оттуда звучала музыка. Она прислушалась и с удивлением узнала одну из своих мелодий. Её сердцу стало тепло, словно укутали его мягкой пушистой оренбургской шалью. Она сделала пару кругов вокруг дома и лишь тогда поднялась на этаж, где жил Крахмалёв.

Дверь открыл Лёха Селюхин, который и познакомил её с Михаилом.

- О! Санька! Проходи, а мы тут квасим…

- Вижу, что квасите.

Александра прошла в комнату и поразилась беспорядку в ней: Михаил был аккуратист и ненавидел бардак, а сейчас всюду валялись его вещи, на столе стояли пустые бутылки, на тарелках давным-давно не было закуски, пепельница топорщилась сигаретными окурками. У стола сидел незнакомый парень и дымил сигаретой. Михаил сидел перед синтезатором и играл, закрыв глаза. Увидев Александру, покраснел, вскочил, суетливо предложил сесть, а сам рухнул в угол дивана, вжался спиной в его спинку и затих, наблюдая за ней виноватыми глазами.

- Так, Лёша, давай-ка брысь отсюда. Оба.

Селюхин покорно дернул за рукав незнакомого Александре парня. Тот встопорщился:

- Это почему - «брысь»? Бабу я ещё должен слушаться!

Селюхин опять его дернул: «Пошли!» Крахмалёв тихо произнес: «Уходи, Васька, не до тебя».

Когда Селюхин с Васькой ушли, Крахмалёв извинился за беспорядок в комнате.

Александра присела рядом с ним и сказала:

- Я все знаю. Марию Ивановну не вернешь, а ты зачем себя гробишь?

- Жить не хочется. Я мучил её, не слушал, а теперь её нет, - и заплакал.

Александра не стала его утешать. Спросила:

- Миша, ты меня хоть немного уважаешь?

Тот кивнул.

- Тогда выполни мою просьбу: бросай пить. Иди к Герману в ансамбль, он тебя примет. Иначе сопьешься окончательно и погибнешь. Мария Ивановна такой судьбы тебе желала?

Михаил долго молчал, так долго, что Александра хотела уже встать и уйти. Её душу терзала жалость к этому неплохому, но потерявшему себя, человеку. Александра понимала, что если он не захочет выполнить её просьбу, ничто не поможет: Михаил очень упрям. Она ведь тоже такая. И впервые подумала, что, может быть, просто сходство характеров не дает им возможности быть вместе: два минуса, они ведь только отталкиваются, и плюсы - тоже. Ни Бог, ни судьба - никто не виноват. Всё дело в них самих…

- Миш, пожалуйста, очень прошу, брось пить, иди к Герману в ансамбль.

- Хорошо, - произнес, наконец, - вот помяну в сорок дней, и все, - и попросил: - Посидите со мной, пока я не засну. Я так устал. Если захотите уйти, то второй ключ на гвоздике в коридоре.

Он лег, свернувшись, как обычно, калачиком, и положил голову на колени Александры. Вздохнул и вскоре заснул.

Александра сидела, гладила его по голове, как маленького. Хотелось заплакать, но слез не было: давно выплаканы бессонными ночами. Её любовь к нему была мучительна, но сладостна. Любовь, похожая на приступы хронической болезни: то заболит, то отпустит, пока не поняла - Крахмалёв не её мужчина, хотя и хотели оба сближения, но что-то тёмное, злое не дало им быть вместе. Что? Александра не знала.

Убедившись, что Михаил крепко спит, она осторожно уложила его голову на подушку, немного прибрала в комнате, освободила стол, вымыла посуду. Потом присела на несколько минут рядом с Михаилом, еще раз ласково погладила его по голове и вышла.

Она пришла второй раз к нему в сороковины. Михаил был не один. У него находился друг детства. Оба сидели за столом, на котором стояла початая бутылка водки.

- Вот, маму поминаем, - объяснил Михаил. Он был почти трезв.

Александра присела к столу, и друг Крахмалёва налил ей в рюмку водку. Александра сказала:

- Царствие небесное Марии Ивановне, а ты, Миша, помни, что мне обещал. И Марии Ивановне.

Крахмалёв кивнул.

Александра, посидев с полчасика у Крахмалёва, собралась уходить. И его приятель вдруг сказал:

- Олух царя небесного ты, Мишка. Тебя такая женщина любит, вот если бы я не был женат, - он говорил, вроде, шутливо, но глаза - серьезные. И трезвые.

Лицо Михаила стало багровым. Он, прощаясь, пожал Александре руку. И она ушла. Их пути больше не пересеклись, хотя по-прежнему жили в одном городе, ходили по тем же улицам, но в разное время - так было угодно судьбе. Александра знала, что Крахмалёв сдержал данное Александре слово и стал играть в ансамбле Германа. Жизнь его наладилась, но ей не было места рядом с ним.

А почему? Кто знает, почему хорошие люди, которые могли бы идти вместе по одной тропе, часто следуют по жизни, как корабли, параллельными курсами? Эту тайну, видимо, никому на земле не разгадать. Не разгадала её и Александра.

… Ночь была тёмная, беззвездная. И потому на душе у Александры было темно, неуютно. Она бродила по ночному городу, искала свой дом, и не могла найти, но успокаивала себя, что наступит день, и она найдет свой дом. И день наступил - весенний, теплый, ласковый. Люди ходят вокруг в праздничных одеждах, Александре же было плохо. Она ненавидела праздники. Дети - сами по себе, она - сама по себе. Конечно, они радуются её подаркам и сами дарят Александре подарки, но душевно они уже не с ней. Дети выросли, у них своя жизнь. Она не хотела "привязывать" детей к себе, но и не хотелось быть одной. Ей хотелось тот же телевизор смотреть прижавшись к чьему-то плечу. А плеча нет… И так горько на душе от этого. В такие минуты Александра уходила из дома и бродила по улицам или по парку. И никому до неё не было дела - люди равнодушно проходят мимо.

И вдруг - знакомое лицо: Гена, брат! Александра бросилась к нему, и оказалось, что не в тёмном городе она, а в красивом чистом посёлке. Геннадий тоже обрадовался сестре. Они присели на деревянной скамье возле дома, где он стоял, поджидая Александру, и та сходу заявила:

- Я устала. Я так устала жить! Непонятно, чего колгочусь, стремлюсь к чему-то. Зачем? Я не знаю. Для кого? Не знаю… Еще год назад знала, а теперь нет. И мне трудно выйти из этого состояния. Всё вспоминаю Михаила. Это, конечно, не последняя любовь, но достаточно сильная, которую я преодолеваю мучительно, со страданием. Вероятно, так и надо, так угодно Богу, но как это больно, страшно и горько!.. Брожу, брожу по городу, а на душе гадко. Одна. Одна. Одна. Мне плохо, Гена, мне очень плохо, Давно уж душа моя не была в таком раздрае: «Я не ладу сама с собой» И никто в целом мире не может меня успокоить. Я устала воевать за свое благополучие, за благополучие детей. И я начинаю задумываться, а так ли я живу, Верны ли мои поступки? И в чем моя вина перед Богом, если так приходится страдать? Да и вообще - есть ли эта вина? А если есть, то как ее искупить? Кто подскажет? Скажи, Гена!

Брат молчал. Потом начал говорить:

- Начнем с любви. Она ведь разная бывает - горькая и сладкая, любовь к мужчине, к детям, к природе, рыбалке… Да какой угодно бывает, главное, чтобы любовь была в сердце. Я уже говорил тебе, что ты счастливая, несмотря ни на что.

- Когда это ты мне говорил? - удивилась Александра. - Я тебя много лет не видела! Да и как я могу тебя увидеть, если ты…

- Ну, сейчас видишь же, - усмехнулся брат. - Вот давай и поговорим.

И Александра начала рассказывать ему, как когда-то давным-давно в Альфинске… Правда, так и не поняла, как умудрилась встретиться с Геннадием, ведь он…

Про то ей и думать не хотелось, потому что брат рядом, его можно потрогать, но почему-то потрогать как раз и не хотелось: от него тянуло легким холодом. Брат слушал, а она все говорила-говорила… И удивительно: становилось легче, потому что рассказом своим она как бы давала оценку собственным поступкам, самую беспощадную оценку, потому что никто и никогда так строго не осудит человека, как его собственная совесть. Если, конечно, она у человека присутствует.

А потом брат неожиданно исчез, и Александра вновь пошла, но уже вполне целеустремленно - домой, там её ждали сыновья, самые дорогие люди на земле. Посёлок растворился в воздухе, но Александра не испугалась - мираж, такое бывает. А ей просто надо идти по песчаной дороге, и она обязательно приведет её домой. И она пошла, загребая босыми ногами песок, радуясь, что он такой теплый, прогретый солнцем. Она знала, что за ночью всегда приходит день…

«2000 год - это начало нового, XXI века, или он начнется в 2001 году?» - спорили между собой люди. Александра не спорила: конечно, начало! А своим оппонентам говорила: «Возьми сантиметр, в нем десять миллиметров, и следующий миллиметр, даже его десятая доля - это уже другой сантиметр. Верно?» Спорщик задумывался, а пока решал, правильный ли ему привели аргумент, Александра добавляла: «Так почему новый век должен начинаться с 2001 года?»

Александра готовилась к началу нового века тщательно, потому что Павел, который служил в армии, должен был приехать домой в краткосрочный отпуск. Сообщая об отпуске, он попросил: «Приготовьте всякие салаты, нажарьте картошки. Я хочу съесть много белого хлеба, оладий, драников, конфет, печенья, сала, колбасы, домашних котлет. А еще купите шоколадок, торт, пирожных…» - он написал такой длинный список, что можно было бы целый взвод накормить, а не только его.

Александра и ее сыновья сидели за праздничным столом и ждали последнего звона курантов в уходящем году. Диктор объявил о предпраздничном выступлении Президента России Бориса Николаевича Ельцина, и все трое принялись за еду - слушать Ельцина никому не хотелось: настолько не популярен стал Президент у россиян. Еще 7 октября 1998 года люди, которые сами вознесли Ельцина на вершину власти, требовали, чтобы он ушел в отставку. В Москве, на Васильевском спуске, в тот день собралось 615 тысяч людей, они скандировали: «Ельцина в отставку! Честь, Родина, Россия! Работу взрослым, детям - образование!»

Александра разложила по тарелкам заливную рыбу, но первый же кусок застрял в горле: Ельцин сказал: «Я ухожу и прошу всех простить меня…»

Россияне простят его 23 апреля 2007 года, когда он умрёт. С телевизионных экранов в течение нескольких дней не будут сходить восторженно-скорбные лица, которые скажут о его широкой натуре, о том, что Ельцин - это целая эпоха, мол, удержал на плаву корабль с пробоинами. Корабль - это, конечно, Россия. Николай Сванидзе, который, кочевал много лет с канала на канал, и сыграл немалую роль в избрании Ельцина Президентом России, постоянно пропагандируя с экрана его кандидатуру, назовет почившего хирургом: «Россия была похожа на безнадежно больного человека, а он как хороший хирург, сделал операцию. Уверен, что в будущих учебниках о нём напишут только хорошее».

А потом о нём перестанут говорить, следуя изречению: «О мертвых говорить или хорошо, или ничего». Сохранится в памяти, что сам отрекся от власти, и что первым из всех отставных правителей-пенсионеров его хоронили торжественно - Маленков и Хрущев такой чести не удостоились. Первым он получил все привилегии, соответствующие вице-президенту, закрепленные и за его семьей. И когда умер, жена Наина Осиповна и вся семья его не осталась в накладе - бесплатное содержание, охрана. Жена Хрущева, например, была сразу же удалена с государственной дачи после его смерти. Причина - их незарегистрированный брак, хотя пара прожила вместе несколько десятков лет, причем жена часто отговаривала Хрущева от необдуманных поступков.

Пожилая чета пенсионеров много лет провела на той даче, там Никита Сергеевич с азартом хозяйствовал и выращивал овощи. Говорят, такой капусты, как у него, друзья по партии, тоже, кстати, отставные, раньше не видывали. Он испытал все тяготы жизни пенсионера, но так и не уехал к сыну Сергею в США.

Впрочем, Ельцин - одна из противоречивых, амбициозных политических фигур. Как и Горбачев, он совершил путь к вершине власти с низов партийной руководящей «лестницы» и был «партократом» чистой воды.

Но это все случилось позднее, а тогда, 31 декабря 1999 года, отречение Ельцина поразило всех.

- Ничего себе! - сказал Павел. - Присягал одному президенту, а дослуживать буду при другом!

- Ты не президенту присягал, а России, - строго посмотрела на сына Александра.

- Мама, ты не знаешь, какая сейчас армия! Не России она служит, а генералам. Наши отцы-командиры на нас деньги на иномарки зарабатывают - солдат стоит пятьдесят рублей. Отдаст десять ребят в какую-нибудь фирму и снимет, как с куста, пятьсот рубликов. За десять дней - уже пять тысяч. Твоя зарплата за месяц.

Александра раскрыла широко глаза от удивления: «продают» солдат, как рабов? Однако, воспитанная на любви и уважении к армии и офицерам, возразила:

- Что-то не верится…

- Не верится? Я сам возглавляю рабочую команду, при мне наш покупатель рассчитывался с комроты. А Чечня? У нас офицер служит, год был там, дважды был представлен к ордену Мужества, а не получил ни одного. И в звании не повышен, а он, между прочим, в саперной роте служил, чечены за офицерами этой роты и солдатами гонялись. За живого офицера давали двадцать пять тысяч долларов, за солдата - десять. Роту расформировали, про всех забыли - солдаты в дембель ушли, офицеры в свои части вернулись. И награды нашего комвзвода, наверное, на груди какого-нибудь штабника висят.

- Да как же так можно?

- Можно, мама. И боевые деньги выдают не полностью, надо же и штабным подзаработать. В Чечне немалые деньги крутятся, вот война идет до сих пор, а то бы «Альфа» в два счета и Дудаева поймала, и всех главных боевиков.

- Господи, страсти какие ты говоришь! - изумилась Александра точно так же, как когда-то и её мать, когда она критически отзывалась о Брежневе. Александра смотрела на Павла и - узнавала его и не узнавала. Павел стал серьезнее, самостоятельнее, это уже не тот парнишка, который уходил в армию с едва скрываемым страхом в глазах - армию поставили ниже заключенных в зонах, там хоть можно было бороться за человеческое отношение к осужденным, на радио России была даже специальная программа «Облака». Межличностные отношения из зоны были перенесены в армию, потому что именно в период правления Ельцина в армию стали призывать и условно осужденных, а то и побывавших в зоне и выпущенных по амнистии. И потому в армии стали уставные отношения и неуставные, дедовщина, порядки в которой основывались именно на уголовной иерархии. «Деды» и сержанты стали такими же лагерными авторитетами, которые имели право, как говорится, казнить и миловать, унижая человеческое достоинство призывника. И не каждый старослужащий, помня об отношении «дедов» к себе, мог отказаться от возможности поиздеваться над солдатом, ведь в армии каждый, имеющий хотя бы одну ефрейторскую лычку, может командовать рядовым.

- А ты-то, как, Павлуша? Тебя не обижают?

Павел улыбнулся и ничего не ответил: он не собирался жаловаться матери, потому что та, имея взрывной характер, могла и в часть написать, защищая сына, а ему предстояло еще служить целый год.

Посидев немного за столом, сыновья расцеловали Александру и ушли праздновать дальше к друзьям. А она осталась одна. Конечно, могла тоже пойти куда-нибудь в компанию, но там все - парами, а она - одна. Даже приятельницы-разведенки последние годы умудрялись прийти в компанию парой с временным партнером, Александра же после Михаила как-то равнодушно смотрела на мужчин, боясь вновь напороться на непонимание. А быть в праздничной компании одной - неприлично, Александра чувствовала там себя женщиной второго сорта, никому не нужной, хотя мужчины ухаживали за ней. Обижать подруг, переманивая их мужчин, Александра не хотела.

Когда за окнами слышатся веселые песни, взлетают петарды, а человек сидит один перед телевизором, то всякие мысли лезут в голову, и не только о собственной судьбе. Александра пощелкала кнопками пульта и остановилась на «Голубом огоньке». Лица людей, сидевших в студии «Останкино», были спокойными, безмятежными, словно и не прозвучало пару часов назад отречение Ельцина от президентской власти. Это понятно, ведь запись велась задолго до праздника, и никто не знал, какую сладкую пилюлю преподнесет Борис Ельцин в последние минуты уходящего 1999 года. Почти десять лет Ельцины правили страной (да, да! Именно так, потому что Татьяна Дьяченко, была назначена советником отца по имиджу), естественно, что давала советы ему и в других вопросах. Эти годы были не сладкими для большинства россиян.

Александра открыла книжный шкаф и достала с архивной полки несколько тетрадей, которые можно было назвать «Записками современного человека» - это была ей «подушка», которой она доверяла и радости, и горести. Выбрала нужные и стала просматривать записи о «смутном» перестроечном времени.

«1 мая 1990.

День хоть и праздничный, но серый и будничный. Уже несколько лет он не празднуется: нет традиционных демонстраций, политики не знают, как назвать этот праздник. Вместе с большевиками досталось и Кларе Цеткин. А она не причем в создании этого праздника, который установлен конгрессом Второго Интернационала в 1889 году в память о выступлении рабочих Чикаго 1 мая 1886 года с требованием установить восьмичасовой рабочий день. Демонстрация закончилась кровопролитием от столкновения с полицией.

23 ноября.

Недавно попала в руки самиздатовская газета «Царицинский демократ», а там статья о Раисе Максимовне Горбачёвой. Все ничего, и то, что четыре шубы у неё, естественно, не из искусственного меха, и что работают на неё четыре модельера, и что драгоценности любит, но когда я прочла, что она, встречая чету Рейган, вышла в позолоченных туфлях, я «упала» - вот куда идут наши денежки, наш налог. И, уж конечно, не за свои 4500 рублей зарплаты Горбачёв так содержит свою жену и семью, что может дачу в Швейцарии строить, где сейчас живет его дочь с детьми, дескать, в России им не климат. Вот как: семье Горбачёва в России уже не климат. А люд простой не знает, как добыть хлеб насущный. Те, кто помнит послевоенные годы, говорят, что уже в 1947 году было все. А тут - без войны нищета и голод.

23 января 1991года.

Новая каверза Горбачёва - он издал Указ о том, чтобы с ноля часов 23-го прекратить Госбанку прием всех 100-50-рублевых купюр, а на предприятиях осуществлять обмен этих купюр не более 1000 рублей. Опять неразбериха с деньгами. Я помню, как при Хрущеве была денежная реформа - один к десяти, то есть рубль стал равен десяти копейкам, а десять рублей - одному рублю.

Сегодня в кассах Сбербанка - столпотворение. Ну ладно, 1000 рублей обменяют, а если их 2-3 тысячи, и все дома, ведь старики так деньги хранят себе на похороны? Он думает, что свяжет деньги теневиков! Ха! Они их давно пустили в оборот с помощью кооперативов, а нет - так другим способом пристроили. Удар - даже по радио говорят - жестокий удар по простому люду, ведь обменивать будут лишь до одной тысячи! Да и то сегодняшняя тысяча рублей - это сто доперестроечных.

А Литва? Она поднялась против резкого роста цен. Воспользовавшись этим, Горбачёв ввел туда войска, якобы для поддержки военкоматов в организации призыва в армию.

А не нарочно ли создается кризис? Я не знаю, как пришли к выводу, что при Брежневе страна попала в кризис, но талонов на товары, как сейчас не было, и продукты в магазинах - бери, не хочу, правда, ассортимент был невелик. Зато Москва снабжалась превосходно, вот туда люди и мотались за дефицитом. И опять вопрос: если в Москве все было, то почему стали ухудшать снабжение периферии? И при растущем кризисе Горбачёв сделал себе оклад в 4500 рублей, выпустил Закон о защите чести и достоинства Президента, потом добился того, чтобы взять исполнительную власть себе - создал кабинет министров, подставил Рыжкова под удар: сначала отстаивал его и не давал уйти в отставку, потом во всех бедах обвинил Совмин и заявил, что нужен кабинет министров с людьми инициативными, новыми - и результат: Рыжков получает инфаркт, Горбачёв создает кабинет министров, куда входят… прежние заместители Рыжкова! Кстати, Рыжков единственный, кто получает зарплату, как член политбюро - 1200 рублей, мотивируя это тем, что оклад должен устанавливать Верховный Совет. Но вопрос о нём Горбачёв и Лукьянов не поднимали (зато себе вытребовали хорошие оклады, любой из президентского совета теперь получает по 4000 рублей), а Рыжков слишком порядочный, чтобы поднимать вопрос о повышении себе зарплаты.

И ещё: Горбачёв издал Указ о цензуре. Значит, прощай гласность. И первыми полетят головы порядочных журналистов.

Воронье в вышине

Кружится над городом.

И по всей стране

Тянет стужей-холодом.

19 августа.

Ну и дела начались твориться на нашей грешной земле! Сегодня утром вдруг слышу по радио: «К гражданам Советского Союза…» Государственный чрезвычайный комитет заявил, что вся власть на шесть месяцев переходит к ГКЧП (совсем как ЧК), в некоторых районах вводится чрезвычайное положение с властью ГКЧП,

Это, естественно, Латвия, Армения, Москва и Ленинград, где ввели даже комендантский час. В общем, приехали. ГКЧП запретил часть газет до официального разрешения. В него вошли Геннадий Янаев (бывший вице-президент), Балабин (член комитета безопасности), толстый премьер-министр Валентин Павлов. Обращение начали с Ленинских слов - «отечество в опасности», перешли к Сталинской тройке, а метод - Брежневский, который сверг Хрущёва, когда тот был в отпуске, а сейчас Горбачев в отпуске, а Ельцин - в Казахстане. Не знаю, к чему это все приведет, но 21 августа срочно собираются экстренные съезды СССР и РСФСР.

22 августа.

Ну, вот и кончился путч самозванной хунты. Все арестованы (7 человек), кроме Баландина (министр МВД). Он куда-то спрятался, Павлов лежит в больнице с инфарктом под охраной, Пуго застрелился вместе с женой, правда, она выжила и находится в тяжелом состоянии. Несколько москвичей погибли, когда встали цепочкой вокруг здания парламента РСФСР. Командир танковой части Евдокимов выделил на его охрану 10 танков. Сразу же на сторону Ельцина встали Таманская дивизия, Рязанская авиадивизия и Тульская десантная дивизия. А потом и остальные. 72 часа продержалась эта хунта, и уже вечером 21-го августа Горбачев возвратился в Москву. Сегодня выступал с интервью и перед журналистами, и перед народом.

Ну а Ельцин… Он быстренько поснимал с должностей всех, кто его не поддержал в первый день, а в последний - присоединился, дескать, перевёртыши. Первыми его поддержали Махарадзе и архангелец. Махарадзе назначили помощником Ельцина. Вот здорово! 3 дня не поспал - и такая карьера. В общем, хорошо, что все хорошо кончается.

23 августа.

В мире бурлят страсти. Предлагают валютные кредиты России, поздравляют с победой демократии Горбачёва и Ельцина. Ельцина пригласили во Францию, и вообще очень ценят за границей за «подвиг» - так называют его действия во время путча. Может, и встанет Россия? Может, Ельцин то, что надо России?

24 августа.

По радио идет служба по убиенным в Москве во время путча. Их трое. Похоронить решили на Ваганьковском кладбище. На Манежной площади идет гражданская панихида, то есть траурный митинг. И плывёт торжественный колокольный звон…

А на улице хлещет дождь, бегут ручьи, словно вся вода, что не было летом, решила пролиться сейчас. Небо плачет по России?

12 января 1992 года.

Кстати, у нас уже не стало СССР… Теперь мы - содружество независимых государств. Союз развалился на глазах. Это началось с августовских событий (19-21), когда Ельцин взлетел высоко. В каждой республике (а они все захотели стать самостоятельным государством), выбрали президентов. Горбачёв в тень. И вот в декабре Леонид Кравчук (Украина), Борис Ельцин (Россия), Станислав Шушкевич (Беларусь) подписали договор содружества на отдыхе в каком-то охотничьем домике в Беловежской Пуще. У всех шок, потому что на проходившем в стране референдуме более восьмидесяти процентов граждан проголосовали за сохранение Советского Союза в границах 1945 года, даже прибалты… Потом собрались в Алма-Ате. И там подписали соглашение уже 11 республик-государств, кроме прибалтов и Грузии. Но Кравчук и тут пытается мутить воду, например, решил прибрать к рукам войска и флот, заставить их присягнуть на верность Украине. Но это сделали не все военные, те, которые считают, что присягнуть можно только один раз, а они уже присягали Советскому Союзу. Одним словом, партию разогнали, Союз развалили, армию пытаются разорвать на куски. Разброд и темнота.

2 января цены либерализовали, то есть «отпустили», и они сразу подскочили с рублей до сотни. Колбаса - выше ста рублей, сметана - до 30, сахар - до 10 рублей… Короче, страшно.

17 февраля.

На Олимпиаде в Абервиле наша лыжница Люба Егорова заняла первое место в гонке на 15 км. И сегодня в эстафете 5х4 наша команда одержала победу. Стояли они на пьедестале почета, и будто у нас нет ни гимна, ни флага: гимн исполнили МОК, в нашу честь подняли белый Олимпийский флаг. Позор! И выступают наши вяло. А как иначе, если многие сейчас живут за «бугром», играя и выступая в зарубежных командах. У страны же никакого международного авторитета!

9 мая.

47 лет Победы. Была сегодня на возложении венков. Было много ветеранов, молодежи - мало.

Подорожал транспорт. Билет сейчас 50 коп, а было 3 копейки - трамвай, 5 - автобус. А зарплата пока все та же. Сейчас у меня 3000 рублей. Что это в сегодняшнее время? И все-таки это лучше, чем у пенсионеров. Но, если на троих разделить, то почти пенсионерское положение. Зато зарплата правительства выросла до десяток тысяч рублей, а может, и сотен. Кто знает?

1 августа.

Опять повышение цен на продукты. Не знаю, сколько и на что, но хлеб белый стал 4 рубля, а черный - 6 рублей булка. Мы живем на «подсосе» - на своих дачных фруктах и овощах. Слава Богу, что есть у нас дача, как она помогает нам! Одно плохо - дома нет, и, наверное, уже не построю его. А хочется…

23 марта 1993 года.

В Москве идет XIX внеочередной съезд Верховного Совета. Между Русланом Хасбулатовым (председатель Верховного Совета) и Ельциным идет борьба - кто кого. Трудно разобраться, кто из них прав, кто виноват. Но оба - партократы (так сейчас называют бывших партийных работников), от идеалов коммунизма далёкие, оба, обеспечившие себя и свою родню до седьмого колена. Чего стоит шестиэтажный особняк в Крылатском, где будут жить Ельцин и его приспешники, его дочь и Егор Гайдар (внук Аркадия Гайдара, детского писателя) с сородичами.

XIX съезд - результат выступления Ельцина по ТВ с Указом, в котором говорилось, что Верховный Совет надо распустить, оставить только президента и парламент, который, естественно, должен быть послушным президенту. Говорил нагло и самоуверенно - он прав и победит. Его, конечно, поддержала Америка, то бишь США, и прочие, кто в свое время составлял Антанту: спят и видят, как задавить нашу свободу, подчинить Западу. То есть всё-таки идет борьба двух идеологий, и западная пока побеждает, потому и выброшены на свалку все социалистические завоевания - бесплатные медицина, образование. Я успела получить образование - среднее техническое и высшее, а вот смогу ли я дать образование детям - это вопрос.

Ельцин, заварив бучу, испугался, поэтому перед самым съездом изменил несколько текст Указа, покаялся перед съездом и призвал к мирному решению проблемы. Руководители всех фракций потребовали его отставки и Хасбулатова. Да и правильно. Может, найдется лучший президент, а то злобы на Ельцина в народе много.

Вечером все ждали результаты тайного голосования, но… Ничего не услышали, даже ведущий ТВ был в недоумении: все должно было объявлено в 21.00, в вечерних новостях. Может, Ельцин со своей гвардией из казаков уже душит членов Верховного Совета? Или Хасбулатов мчится арестовывать Ельцина? Чёрт возьми, хватит уж потрясений! Я хочу спокойно жить и работать, вырастить детей и обеспечить им нормальную жизнь.

… Итак, Ельцин и Хасбулатов устояли. Падение вниз продолжается.

22 января 1994 года.

На Руси чёрт-те что творится. Наши новые народные избранники (теперь это государственная Дума, а не Верховный Совет) требуют себе министерскую зарплату, по пять помощников, жилплощадь в Москве и так далее. И каждый из этих избранников будет обходиться российским налогоплательщикам в 15 миллионов рублей в месяц.

Гайдар подал в отставку. Ельцин выгоняет из правительства то ли совестливых, то ли дураков - непонятно, но уже ясно, что лучше не будет: за одну квартиру придется платить 5 тысяч. Мы теперь не тысячи рублей получаем за работу, а десятки тысяч. У меня, например, 60 тысяч. Интересно, равны ли эти 60 тысяч моим 60-ти рублям, когда я работала библиотекарем в 1968 году? Нет, пожалуй, тогда доллар стоил 62 копейки, об инфляции и не слышали.

Зарплату выдали сахаром. Я часть продала, денег хватило на три дня.

22 августа.

У нас в городе побывал Владимир Вольфович Жириновский, лидер либерально-демократической партии России (ЛДПР). Про свое происхождение он сказал однажды так: «Моя мама - русская, а отец - юрист». Не разберусь я с ним: вроде, правильно говорит, но запал - из курилки, эмоциональность - уличная, и в драку способен кинуться даже на заседании Думы, речь иной раз доходит до брани. Сейчас с ним ездит бывший наш психотерапевт Анатолий Кашпировский, тот самый, что устраивал телешоу года два назад, и вся несчастная наша страна усаживалась перед телевизором и ждала чуда - избавления от всех болезней. А сейчас Кашпировский живет и процветает в США и вот взялся дураков-русских уму-разуму учить, сам-то он - хохол. Все, кто уедут за границу, со временем начинают нас учить. И Галина Вишневская с Растроповичем, и Михаил Казаков, и Александр Солженицын вот заявился. Правда, вскоре ужаснулся, увидев, в какой яме оказался российский народ.

Ну, уехали, так живите там прекрасно, не суйтесь на Русь обратно, а если любите её, то вернитесь и старайтесь здесь её сделать процветающей, на месте, страдая вместе с Русью и болея вместе с ней. Легче всего назвать Россию страной дураков, как пел Игорь Тальков. Талькова кто-то убил, так и не докопались, кто это сделал, как не нашли убийцу Владислава Листьева, журналиста Дмитрия Холодова, в последнем случае, правда, подозреваемые есть, но не верится, чтобы десантники-офицеры с двумя просветами на погонах решили стать киллерами. И про Талькова говорят, что убили, потому что неугоден был власти, а я думаю, что это просто артистическая разборка: в шоу-бизнесе большие деньги крутятся. Эстрадный промысел жесток, там выживают лишь те, у кого локти острые и характер нахальный. Не зря же все певцы имеют охрану. И всё-таки немало интеллигенции не уехало с Родины, иные и ноют, что всё плохо, но живут здесь и переносят все тяготы жизни, как и весь народ. Я, например, хотела бы поездить по Европе, посмотреть на тот мир, но остаться там не хочу: мы, русские, никому там не нужны, так что не зря те, кто уезжает, все же или возвращаются, как Казаков, который в Израиле даже иврит выучил, или постоянно толкутся, как Вишневская с Растроповичем, в России, подавая советы, как русским жить.

1сентября.

Наши войска покинули Германию, и Ельцин высказал такую мысль, что теперь никогда со стороны Германии нам угрозы не будет, словно она была потому, что там наши войска стояли. Именно и не было, что войска там были. В Германии, в Берлине, на площади Жандарментмаркт, самой красивой площади города, был выстроен почётный караул бундесвера для встречи Ельцина. Именно на этой площади, еще лежавшей в руинах, в 1948 году выступил с концертом военный ансамбль им. Александрова, оттуда и начался триумфальный путь по Европе нашей «Калинки». Удивительно, но немцы, перестрадавшие в войну, как и русские, бережно относятся к захоронениям русских солдат, чего не скажешь о прибалтах. Там сейчас праздник - ушли «русские оккупанты». Особенно стараются эстонцы, этот «маленький, но гордый народ», который от врагов спасал ещё Иван Грозный, в ночь ухода советских войск из Эстонии, разгромил братские могилы солдат, погибших в Великую Отечественную войну, при освобождении страны от фашистов. А в тех могилах - солдаты различных национальностей, в том числе и эстонцы.

Осквернили память мёртвых, и живым покоя не дают, делают все, чтобы русские уехали, потому из двенадцати тысяч пенсионеров там осталось только шесть. И главные герои войны - члены эсэсовских батальонов. А уже давно известно, что в войну самые звери были в национальных частях: украинцы, крымские татары, эстонцы. Они не чадили ни русских, ни своих сородичей, если те были за советскую власть. Бендеровцы, например, в Западной Украине, распиливали солдат живьем пилами, закапывали в землю по самую голову, а потом измывались над головой. Зато сейчас Степан Бандера в Украине - национальный герой.

6 ноября.

Завтра день, который, как я помню себя, всегда отмечался пышно и громко - демонстрации на площадях городов, оркестры играли, люди, празднично одетые, гуляли по городу после демонстрации, куда ходили целыми семьями. Вернувшись, устраивали застолье. И так хорошо и светло было на душе.

Но уже года три нет демонстраций, не гремит оркестр, нет и праздника, однако этот день пока остался в календаре праздничным, он превратился в очередной выходной, правда, 8 ноября теперь обычный рабочий день, а раньше тоже был праздничным. И в трудовом законодательстве его пока не посмели убрать. Нынче ноябрьские праздники почти как в Тавде - на улице настоящая зима. 17 лет живу здесь, а такого ноября еще не было: снег лежит и не собирается таять.

19 декабря.

В Чечне практически началась война.

Надо было еще в начале девяностых годов прижать Джохара Дудаева (бывший полковник авиации, воевал в Афганистане, ставленник России, пожалован в генералы). Чеченцы грабили поезда, по фальшивым авизо в банках получали наличными большие суммы денег, а Ельцин вяловато пытался Дудаева урезонить, даже мер не принял, когда убили проводницу вагона поезда, следующего из России в Грозный. И вот наших ребят там убивают, а чеченские диаспоры в российских городах пытаются доказать: «Горцы - самые чистые, честные, самые гордые. Про них хорошо написали и Пушкин, и Лермонтов, и Толстой». А я помню, что Толстой написал «Кавказского пленника» про офицера, захваченного черкесами ради выкупа. Вон когда уже похищали людей с целью обогащения, и до сих пор то же самое - воруют людей и требуют за них выкуп. А у Лермонтова в «Бэле» прекрасно показан корыстный характер горцев, когда Азамат за коня выкрал для Печорина сестру. А в период войны? Солдаты освобождали район, немцы только впереди, а сзади нашим солдатам в спину стреляют. Вот Сталин и депортировал чеченцев в Россию подальше от греха. Сейчас же всему миру кричат правозащитники, как Сталин обидел чеченцев, а они - волки: кидаются всей стаей и стреляют в спину, не зря раньше у них на гербе волк был, его же Дудаев и вернул на флаг Чечни. Чеченцы уважают только силу, и они не очень возникали, пока Союз был крепок, а развалился, и начали Россию щипать, поэтому, будь я главой страны, сразу же в зубы давала всем, кто пытается обидеть страну. Вот на Гаити убили американца, и США сразу же высадили туда свой десант, потому что «нашего убили». У нас проводница воспротивилась грабежу чеченца - её убили, а российское правительство молчит - никого не призвали к ответу. В Польше избили россиянина ни за что, а Россия молчит.

Будет кто-то уважать после этого страну, которая не хочет защищать своих граждан? Не будет. Вот Россию и перестали уважать, и всяк желает её поиметь.

25 декабря.

Чечня огрызается. Дудаев напялил белый халат, чтобы, если убьют, быть словно в саване, как настоящий мусульманин. Перед его ставкой пляшут священную пляску его приспешники, у которых харю за три дня не объедешь. Более 1200 преступников прячется там. 42 процента банковских мошенников - чеченцы. Мафия жила припеваючи, а простой люд, их же соотечественники, прозябали в нищете без заработка и пенсии. Наших парней уже убито 22 человека, 32 ранено разрывными пулями, тоже, считай, не жильцы. Россия - великая страна, и она достойна уважения. Пора это понять нашим руководителям, а простому народу и так понятно. Руководство же наше юлит перед каждым долларом. И как это мы умудряемся вешать себе на шею таких бездарей?

19 июня 1995 года.

Завод четвертый день стоит, когда будет зарплата - неизвестно.

А в мире - содом и гоморра. Дудаевские боевики захватили г. Будённовск на Ставрополье. Постреляли многих мирных граждан. Двадцать машин с вооруженными людьми шли полным ходом, и на постах ГАИ их пропускали, потому что гаишникам, видимо, платили. Это надо же таким подлым быть - видеть явных террористов и пропустить их за взятку! А может, не виноваты гаишники, им дали приказ свыше всех пропустить, то есть кому-то взятка дана побольше?

29 июля.

Квартирная плата стала теперь 53 700, а за свет - 60 рублей за киловатт. Кошмар! Скоро тысяч 100 платить буду за коммунальные услуги. А правители при любой эпохе в любое время жили, живут и будут жить припеваючи. Я вот деньги получила, раздала долги, и опять новые накапливаю. Разве это справедливо? Душа душой, а тело ухода требует, без тела душе не прожить, не исправиться, не улучшиться.

6 августа.

Шевчук из «ДДТ» (вот уж название, как дуст!) вопит свою песню «Не стреляй» - это ответ на ввод войск в Чечню. В целом она хороша: и музыка, и аранжировка, да ведь получается, что русские - бяки, изверги: расстреливают бедняжек-чеченцев, а они-то - ангелы, наших не режут, наши сами горло себе распластывают. А чеченские боевики словно не были в Будённовске, не убивали русских детей, будто они и сейчас не убивают русских солдат, хотя подписано соглашение о прекращении военных действий, о разоружении их вооруженных формирований и выводе федеральных войск из республики. Но их полевые командиры ухмыляются и говорят: «Трудно будет разоружить отдельных неорганизованных бойцов…» Можно подумать, что чеченцы выдадут всех пленных, сложат оружие, покажут правильно минные поля. Командиры, может, и будут «честны» и сделают все согласно соглашению, но лишь потому, что знают: одиночки не сложат оружие, будут продолжать воевать, и могут натворить дел гораздо больше, чем целая группа.

1 октября.

По радио «Маяк» передают, что в Чехословакии (страна состоит из двух частей - Чехии и Словакии) идут учения НАТО - это военный блок, противостоявший в свое время странам Варшавского договора, иными словами, странам социалистического лагеря. И там присутствуют наблюдателями офицеры из Украины, Болгарии, Латвии, Литвы, Венгрии и прочего нашего бывшего «сестринского» окружения. Вот-вот… Соберется погань и скопом ударит по нам в благодарность за то, что столько лет подкармливали в ущерб собственной стране. А наши так называемые демократы упорно твердят, мол, нам огромная армия не нужна - все теперь наши друзья, так что незачем большие расходы на армию. Вот получат по башке, тогда поймут, впрочем, им-то что? Они уйдут в бункеры, где можно будет любой атомный удар переждать. В Свердловске - целый подземный город для верхушки, а вот нам, простым смертным, будет карачун.

3 октября.

На месте одного из будущих храмов в парке, напротив тысячеквартирного дома, уже который раз сжигают поклонный крест. Да уж, если пойдет религиозная рознь, то хуже этого в России ничего не придумать - у нас узел различных религий, да ещё всякие зарубежные миссионеры лезут: йеговисты, адвентисты седьмого дня, буддисты, протестанты разных толков, евангелисты…

А церковь православная взирает на это спокойно, не протестует.

18 октября.

Свет стал по 90 рублей за киловатт, это будет 9-10 тысяч в месяц…

Господи, да за что ты так Россию не любишь, если даешь жить безбедно всяким мерзавцам, а честных людей гнешь в дугу?

Почему не даешь мне выбраться из ямы? Только начинаю выкарабкиваться, ты меня вновь туда сбрасываешь? Свои грехи, думаю, давно уж искупила, а за какие чужие наказываешь, хоть бы знак подал, чтобы исправиться! Сними с нас проклятие, сними, ведь невозможно так жить!

19 ноября.

Ельцин выступал по ТВ. Не президент - а шкаф на горшке: скажет фразу и замолчит, пыжится, пыжится. Говорит значительно, еще значительнее молчит. И важно так говорит: «Я сказал, я решил, я считаю», - с упором на «я». И на всю страну объявил, что «надо проводить агитацию против коммунистов». Ничего себе заявочки, все-таки с опозданием на четыре года, но решил объявить охоту на ведьм, то есть на коммунистов. А ведь была несколько лет назад его статья в одной из латвийских молодёжных газет, когда его, беднягу, вроде бы как преследовали (то с моста сбросят, то машиной чуть не передут), где заявил, что большего идеала, чем Ленин, он для себя не представляет. Чем он лучше фашистских прихвостней, которые, вероятно, где-то в глубине души все же чувствовали свою подлость и это чувство вины задавливали издевательствами над прочими гражданами?

Непорядки в Молдавии, там правобережное Приднестровье собирается присоединиться к России. На усмирение туда послали генерала Лебедя.

9 декабря.

В Чечне - бойня продолжается, хотя подписано соглашение о выводе войск и об определении Чечне особого статуса. Что это еще за особый статус? Зачем?

Пропал самолет на Дальнем Востоке. Такая трагедия - в стране уже не первая, и все они смакуются, как самое вкусное блюдо. Телевизионщики соревнуются, кто вперед всех подобный факт на экран подаст, а раньше про такое не сообщали, чтобы не будоражить народ, ведь тогда считалось: «Аэрофлот - это надежность и комфорт! Летайте самолётами «Аэрофлота!» А как сейчас самолетам не пропадать, если все в стране - и авиация - разваливается и, как сказал вчера Александр Невзоров в своей передаче, все проедается: «Огромное советское наследство, доставшееся демократам, проворовывается и проедается».

Американский посол выступил с заявлением о том, что Малые Курилы, которые отошли от Японии к России после Великой Отечественной войны, потому что Япония прихватила их после позорной войны 1905 года, должны отойти к Японии. Соединённым штатам до тех островов какое дело? Америка лезет в наши дела открыто и беспардонно, а Ельцин это допускает.

Нынешние академики, типа Гайдара и Березовского, пришедшие в правительство, думают только о себе, а ведь именно Россия им дала все - образование, хорошую работу, привилегии, потому идет ассимиляция американской культуры в русскую.

А реклама, которая не столько рекламирует товар, сколько разрушает советскую идеологию…

Вот крутят сейчас ролик. Стоит солдат на посту у Мавзолея, а в толпе - его мать, она кричит: «Дима! Посмотри на мать!.. Баба Дуся умерла, почту у нас закрыли…» У солдата страдальческое лицо, катятся слезы, но он не шелохнется: нельзя. А режиссёр «накручивает» обстановку: «Димка, я тебе варенье привезла! - орёт мать, а потом спрашивает у людей: - Чего он молчит? Живой ли он там?» Толпа веселится и вопит хором громче матери: «Дима! - какой-то парень, двое вьетнамцев, мальчишка… - Дима, помаши рукой маме!» И солдат, нарушая Устав, машет рукой. Все восхищены: «Ура!» И невдомёк балбесу-режиссёру и тем, кто заказал рекламный ролик, что они открыто заявили - можно нарушать в армии дисциплину и Устав: часовой не имел права рукой махать, а помахал.

Режиссёр и актер Станислав Говорухин - молодец, открыто сказал, что, чем криминогеннее обстановка, тем правительству легче народом управлять, потому что оно сращивается с криминальными элементами, пожалуй, он прав.

11 декабря.

Очень даже хорошо в прошлом году Ельцин отметил свою конституцию - 11 декабря: накануне праздника в Чечню вошли федеральные войска. Сегодня там демонстрации, и неизвестно, пройдут ли выборы. Словом, кризис. Мой финансовый кризис тоже нарастает - зарплату в этом месяце не получу, остаются 214 тысяч, которые получит Антон (во как: получаем уже сотни тысяч!), и как на них прожить троим человекам? Питаться, да еще и коммунальные оплатить?

А между тем в Белоруссии к власти пришли левые силы. Во главе Белоруси стал Александр Лукашенко. Немножко суетливый, говорит с резким белорусским акцентом, но он - за социалистические преобразования.

16 января 1996 года.

А в мире - ужас. Неужели Нострадамус прав, что новая мировая война начнется с Чечни? Он предсказывал, что война начнется с мусульман, а чеченцы - мусульмане. В Кизляре (Дагестан) боевики захватили больницу и роддом, два девятиэтажных дома. Руководит ими Салман Радуев. Потом они решили уйти, но взяли для своей безопасности 150 заложников, которых пообещали отпустить на границе с Чечней. И вдруг неувязка: Дагестан получил установку пропустить, а войскам дали приказ - уничтожить, и начался бой. Дудаев радировал боевикам: «Не сдаваться!»

17 января.

Дудаев настоятельно требует от Радуева расстрелять заложников.

37 строителей из Ставрополя похищены с целью выкупа. И 39 энергетиков, работавших на единственной ГЭС в Грозном - тоже.

Терроризм во всем мире набирает силу. Палестинцы свои проблемы с Израилем пытаются разрешить только с помощью силы и оружия.

И у нас боевики расползлись по России, и пример тому село Первомайское, где три дня шли бои. Но, слава Богу, там операция с террористами завершена. Но их практически отпустили с миром, потому что Ельцин подобен грибоедовским кумушкам: «Что скажет княгиня Марья Алексеевна?», - считай - что скажут на западе, как они огорчатся, если мы уничтожим террористов?

19 января.

Операция с террористами на границе с Дагестаном завершена. Но Радуева среди пленных нет. И среди мёртвых тоже нет. Предполагают, что всё-таки прорвался с остатками банды. Те места он прекрасно знает.

Энергетиков, захваченных в плен в Грозном, нашли неподалёку от города. Ведутся переговоры со старейшинами об их освобождении. Думаю, их захватили, чтобы напугать россиян, которые едут в Чечню работать, и тем дестабилизировать обстановку - чеченцы не особенно любят работать, им бы пострелять. Да и выкупы любят брать. У них еще в советское время в каждом строящемся доме были подвалы для рабов. В одном из сёл обнаружили в подвале украинца, который приехал в Чечню на заработки, был захвачен в плен и стал рабом. Он не мог читать газеты, слушать радио и смотреть телевизор, его несколько раз продавали из села в село - так прошло пятнадцать лет. Когда его освободили, он очень удивился, что Советского Союза уже нет.

31 марта.

А весна набирает силу. Днем вовсю таяло.

2 апреля.

Белоруссия попросилась под наше крылышко. И стоило в 1991 году

разбивать Союз, чтобы потом вновь объединяться?

А вчера «Подробности» во главе с Николаем Сванидзе в честь 1 апреля, наверное, сделали очередную политическую пакость. Он пригласил на встречу некоего Игоря Львовича, лицо его затемнили, и он начал изливать душу, что:

КПСС нынешнее обеднение народа планировало (Господи, зачем партии надо было морить голодом курицу, которая несла золотые яйца, и парт-бонзы жили, словно сыр в масле, а?);

КПСС готовила специально мафию и запускала её за рубеж;

ГКЧК - операция спланированная. Горбачёв обо всем знал (вот в это верю, скорее всего, он прятался в Форосе специально);

приватизация планировалась именно таким образом, как шла, чтобы развалить экономику страны и производство (при чем тут КПСС, если партия уже была не удел, а воротили всем «прорабы перестройки? Кстати, Ельцин и впрямь в юности работал прорабом на стройке);

нападки на Ельцина планировались, чтобы русский народ пожалел его - в России всегда любят и жалеют гонимых (к чему это компартии, если Ельцин демонстративно покинул партию?);

КПСС планирует после прихода к власти ходить по квартирам и заставлять граждан отчитываться о достатке…

Короче, говорились такие глупости, что я ушам не верила: как можно столько грязи выливать на экран ради прихода к власти одного человека - Бориса Ельцина?

И уж совсем бред был на другом канале, но с другой стороны: Зюганов - потомок Ленина (в связи с лысиной?), более того, в нём течет кровь и Карла Маркса, потому у Зюганова разумные генетические корни, поэтому - выбирайте президентом Зюганова!

Как не стыдно телевизионщикам вносить такую сумятицу в умы людей, ведь есть такие, кто поверит в эту ерунду!

7 апреля.

Войска опять выводят из Чечни - словно в бирюльки играют, но бирюльки эти - жизни русских парней. Все российские мусульманские республики постановили: мусульманам в Чечне находиться нельзя, ибо они станут кровниками. Выходит, русских там бить можно, вот чеченцы и бьют.

19 апреля.

В Москве собирается «большая восьмёрка», то есть главы восьми сильнейших стран мира. Раньше это была «большая семёрка». Тема - запрещение ядерных испытаний. А в Чечне, между тем, бьют русских. Боевики устраивают засады, минируют дороги, даже те, по которым уходят войска. И вот один из мотострелковых полков напоролся на такую засаду. Погибли 70 человек, 80 ранено. Погиб журналист, семнадцатый из погибших в Чечне. И всё-таки войска выводят. Лучше стали обсуждать проблемы терроризма!

20 апреля.

Вот это да! Ельцин издал Указ о том, что воинский штурмовой флаг будет вновь красным. Валерия Новодворская, дама, которая ненавидит всё советское и постоянно аж слюной брызжет от возмущения, когда рассуждает о тех временах, сокрушается, что из-за этого Указа он проиграет второй тур президентских выборов, и победит Зюганов. Чепуха! Старшее поколение за него проголосует именно из-за этого флага, ведь цвет его - кровь, пролитая ими на полях сражений. Так что его выберут, а не Зюганова.

16 июня.

Сегодня выборы президента. Кандидатов - вагон и маленькая тележка: Мартин Шаккум, Ельцин, Явлинский, Жириновский, Фёдоров, Лебедь, Власов, Горбачёв, Зюганов… Но реальных претендентов двое: Ельцин и Зюганов, остальные, думаю, просто для того, чтобы «оттянуть» голоса. И хотя агитация запрещена, все же идет прессинг за Ельцина, например, в астрологическом прогнозе муссировалось имя Борис, какое это, мол, энергетически сильное слово.

3 июля.

Второй тур выборов. По первому наша область попала в «красный пояс», то есть лидером оказался Зюганов. Санкт-Петербург вообще сорвал выборы, на избирательные участки пришло менее 25 процентов избирателей.

Открытой пропаганды нет, но по телевидению идут фильмы, где показана чёрная сторона советской власти. Фильм «Варшавская мелодия» - о любви советского офицера и польской девушки, которым запретили бракосочетание, поскольку вышел Указ Сталина о запрещении связей советских людей с иностранцами. «Зеркало для героев» - о сорок девятом, трудном для страны годе, ведь всего четыре года прошло после окончания войны, конечно, еще нищета, безотцовщина…

А в репортажах о выборах обязательно звучит фразочка: «Я голосую за новую жизнь, за будущее своих детей», - то есть, Ельцин - наше счастливое будущее, а Зюганов - страшное прошлое. А чем плоха была прежняя жизнь? Мне советская власть ничего плохого не сделала. Мама, например, получила среднее педагогическое образование, я - среднее техническое и высшее. А смогут ли получить образование мои дети?

4 июля.

Президентом стал Ельцин, опередив Зюганова на 13 процентов. Россия еще раз поверила Ельцину, что он и в самом деле сделает страну по-прежнему могущественной. А коммунисты, чем дальше, тем больше становятся пугалом, потому что вся пресса показывает лишь негативную сторону компартии и социалистического строя, а плохое человек всегда запоминает крепче, чем хорошее. Мы с Виталием - расходились, и, оказалось, он запомнил только плохое в нашей совместной жизни, а ведь хорошего было больше, но это он забыл.

Господи, помоги выжить России, помоги мне и моим детям. Может, мы, земляне, жуткий инопланетный эксперимент? Муравейник, с помощью развития отношений в котором изучаются различные социальные проблемы, чтобы решить их безболезненно в некой цивилизации?

5 июля 1997 года.

А на “Мире” опять авария. Все волнуются. И что интересно, ведь эти аварии стали случаться всё чаще и чаще. А между тем строится станция «Альфа» на которой будет командиром гражданин США. «Альфа» во многом основана на наших разработках. «Мир» сейчас похож на биплан, соединённый фюзеляжами. Станция в космосе с 1986 года. Один из руководителей этого проекта сказал, что если мы сейчас отступим от изучения космоса, то будем только покупать космические программы. США собирается стать контролёром всех и вся в мире, даже в космосе, а наши идут у них на поводу.

8 июля.

НАТО подбирается к нашим границам: туда собираются вступить прибалты и забугорные наши «сестры».

В Хасавьюрте (Дагестан) был терракт против ленинградских милиционеров, дежуривших в войсках миротворцев. И опять наши только руками разводят.

25 июля.

Ельцин сделал очередной реверанс в сторону США: вернул Закон о религии на доработку потому, что конгресс США пригрозил не дать нам кредит, если будут «ущемляться интересы верующих». То есть протестантских течений - «Седьмой день адвентизма», «Свидетелей Йеговы», «Свет Евангелия», бабтизма. Смотришь на наших руководителей, и приходит мысль в голову, что они марионетки, их дергают за верёвочки за океаном.

23 августа.

Вот передача была по ТВ так передача! «Совершенно секретно» о развале СССР. Начал все Рейган, который объявил СССР империей зла, сделав акцент на борьбу с коммунистами. И он всё равно начал бы тайную войну с нами, даже если бы у нас был социально-демократический строй: яро ненавидел идеи ленинизма. И было три направления: подрыв экономики через продажу нефти и газа (мировые цены снизили нарочно); разрушающие идеологию элементы; гонку вооружений (программа звёздных войн - СОИ). Подарком судьбы оказались революционные события в Афганистане, и, воспользовавшись этим, американские спецслужбы запустили дезинформацию о том, что на территории Афганистана готовится плацдарм для агрессии против СССР, а Брежнев (не успела услышать, кто ещё, наверное, Черненко, Громыко, Устинов) спешно вынесли решение Политбюро ввести войска в Афганистан. И началось выполнение третьего пункта - гонка вооружений и разрушение экономики страны-соперницы. Сталин был недоверчив к поступаемой информации по поводу войны, а Брежнев оказался слишком доверчивым. А где были наши спецслужбы, внешняя разведка, почему не перепроверили информацию?

7 ноября 1997 года.

80 лет Великой Октябрьской революции. Ельцин заигрывает перед народом в своем выступлении по ТВ: говорит, что Великая Октябрьская революция - это наша история, и дата эта навсегда останется в памяти, потому что есть ещё люди, для которых 7 ноября - праздник. А он, дескать, переосмыслил свое отношение, хотя всегда с радостью ходил на демонстрации, но он не знал тогда всей правды о революции. Ещё сказал, что в России не было хороших дорог, зато изучали космос, не забыл сказать, что уже идут разговоры о затоплении станции «Мир», дескать, она израсходовала все ресурсы. И чего лукавит про плохое советское прошлое? Он сознательно стремился к карьере в партии, как первый секретарь обкома и раньше жил хорошо, а сейчас ещё лучше.

31 декабря.

Вот и завершился 1997 год. Я неплохо подработала, и мы купили новый телевизор, холодильник, Антону - компьютер.

А завтра тысяча рублей станет рублем. У меня в загашнике

3 706 000 рублей, и получится - 3 706 рублей. Сколько это по брежневским временам? 37 рублей с копейками, да? Я уже ничего не понимаю…

11 января 1998 года.

А на улице - красота! Идет снег, ветки под его тяжестью ломятся. И так на душе стало легко и радостно. Жаль. Что нет чистой фотоплёнки, а то потом смотрела бы на снимок и успокаивалась душой.

17 января.

Модуль «Альфа» почти готов. В июне его поднимут в космос с помощью нашей ракеты. Из пяти астронавтов лишь один - россиянин. Финансировали проект США, а сборку делали наши. На «Альфе» впервые также задействована метеоритная защита, созданная бюро Хруничева. И при этом наш астронавт будет иметь доступ лишь к одной трети энергетики! В общем, Россию ставят на колени.

На одной из шахт опять авария. Погибли 29 человек из 67. И как не быть этим авариям, если у шахт нет денег? Даже стабильно работающие предприятия гибнут: вышел указ Ельцина в первую очередь выплачивать налоги, а зарплату - потом. Идет второй месяц, как мы сидим без денег. Не будь у меня подработки, то было бы дело - швах. А Сергеев, нынешний министр обороны, во Франции был на кладбище, где похоронены белогвардейцы, и высказался: это - великие люди, отторгнутые от России. Как же, подпевает Ельцину! А вот отвергнутый «хозяином» Коржаков, бывший начальник его охраны, написал книгу «Ельцин с утра до вечера», где обличает бывшего своего «хозяина» в неблаговидных поступках с ног до головы. А не выкинули бы, так, наверное, и молчал бы.

15 февраля.

Ну и февраль! Полностью выполняется примета: каково 1 февраля, таков и весь месяц - шалопутный, непостоянный по погоде. А вчера был Трифонов день, и по нему: «Если на Трифонов день звездисто - будет поздняя весна». День был вчера великолепный, солнечный, морозный. К вечеру вызвездило. А сегодня Сретенье - зима с весной встретилась, и если будет снежок, то весна будет затяжная и холодная.

18 февраля.

Погода дурит. Вчера то снег шёл, то дождь. К вечеру похолодало, и стало скользко. А сегодня - жуткий холод и гололёд.

7 марта.

Весна началась погано - дождливо и хмарно: Сретенье не обмануло.

28 марта.

Опять, как выражался в свое время Горбачёв, наступил судьбоносный день. Чехарда в верхах продолжается, но на сей раз Ельцин своим Указом отправил в отставку всё правительство Виктора Черномырдина. Ну, ухарь-молодец! Сам же создал это правительство, и теперь его же и разогнал, дескать, сам породил, сам и убью. Его фраза звучит довольно цинично: «Горько расставаться со старыми соратниками», - пел дифирамбы Черномырдину и советовал ему заняться политической деятельностью. А до того сказал: «Люди не чувствуют перемен к лучшему… Нужна новая команда…» Дальновиднее всех оказался Рыжий, так зовут в народе Анатолия Чубайса: он за несколько недель до разгона правительства перебрался в «Газпром». Короче, пошёл козёл в огород. Борис Немцов и Апдулатипов сожалеют о роспуске - ну как же! - от кормушки отняли. Вечером по ТВ сообщили, что премьер-министром стал некто Сергей Кириенко из «Газпрома». Невысокого росточка, худенький, никому не известный, мальчик, потому его тут же окрестили Киндерсюрпризом - шоколадки такие есть в форме яйца, а внутри какая-нибудь игрушка-сюрприз.

4 апреля.

На улице слякоть и дождь. Ну и весна! Под стать унылой, противной погоде и передачи по ТВ. Сейчас вот идет речь о трансфертитах - двуполых людях. А ведь лет 10-15 такого бы не допустили на экран. Самый старший из них - женоподобный вульгарный мужик в годах, его называют «бабушкой» - все время жеманничал и хвастался, что его родители спокойно относятся к его состоянию, а сам он - владелец магазина «Секонд-шоп», сам же и демонстрирует модели в нём.

14 июня.

Среди солнечного душистого утра пролился неожиданный крупный дождь. Такие на Урале зовут слепыми и грибными. И в окна сразу потянуло запахом пыли, «прибитой» к асфальту этим дождём.

20 июня.

Жара. Настоящая засуха. В степи перед дачным обществом вся трава высохла, и какой-то идиот взял и поджёг её. Полыхнуло знатно: огонь добежал до самых огородов пригородного посёлка. На даче всё осыпается - абрикосы, вишня, яблоки… На малине очень много завязей - хоть бы не осыпалась.

22 июня.

Наконец-то прошёл дождь. Хороший для одного раза, но если учесть, что сушь стояла целый месяц, то только побрызгал. А в Москве - страшный ураган: вырваны с корнем сотни деревьев, покорёжены упавшими деревьями машины, в некоторых районах повредило электро-газокоммуникации, сорваны крыши домов. Словом, ураган хорошо потрепал Москву, а сегодня добрался до нас, но слегка лишь погромыхивает где-то за горизонтом, да дождь прошёл. Но всё же шальная молния - а без дождя молнии очень опасны - угодила в один из трансформаторов на силовой подстанции, и город без воды и света находился полсуток. А может, это природа наказание нам послала за то, что стали забывать ужасы войны и позволять американцам молоть всякую чушь относительно их исключительной роли в борьбе с фашизмом? Сегодня - день начала Великой Отечественной войны.

3 сентября.

Вновь валютный обвал. Доллар стал уже 12 рублей. Все подорожало наполовину. В Москву приехал друг Ельцина, Билл Клинтон, президент США, чтобы поучить сиволапых россиян уму-разуму. Ни Хрущёв, ни Брежнев, не говоря уж о Сталине, никто не разрешал влазить Соединенным Штатам Америки в жизнь Советского Союза, а Ельцин, когда образовалось ГКЧП, первым делом проинформировал американского президента. Проект «Гор-Черномырдин», связанный с нефтью и энергетикой поставил Россию на колени и превратил её в сырьевой придаток США. Ельцин сменил гнев на милость и вновь ставит Черномырдина премьер-министром. То боролся с Думой, когда отправлял министерство в отставку, а теперь борется, чтобы утвердить Черномырдина премьером, и вот с 28 августа правительство возглавляет он: не всё успел разрушить раньше, так сделает это сейчас со своим аргентинским вариантом.

6 сентября.

Вахканалия продолжается: доллар стоит уже 18 рублей. Естественно, что все опять подорожало. С прилавков сметается мука, сахар, крупы, соль… Полки пустеют на глазах. Черномырдин уже довел страну до кризиса, и вновь во главе правительства. Дума опомнилась и забунтовала, вернее, часть её - аграрники, партия Народовластия против Черномырдина. Григорий Явлинский (партия «Яблоко») произнёс пламенную речь: «Россия всегда была сильной тогда, когда опиралась на собственные силы, науку, свой талантливый народ. Аргентинский вариант развития государства - это внешнее управление страной и окончательная потеря независимости. А вы нас опять толкаете в кабалу Международному валютному фонду». А Ельцин слушает и ухмыляется, точь-в-точь, как кот Васька. Который слушает да ест.

А вот Старовойтова за Черномырдина. Ну что же, ворон ворону глаз не выклюнет. Ей-то что? Имея зарплату 8-10 тысяч, она пойдет и купит себе все, что захочет, да еще удивляется, зачем, мол, люди всё закупают мешками, сами, дескать, кризис, провоцируют. А затем, что знают: через неделю-две те же товары будут в магазинах процентов на двадцать дороже.

10 сентября.

Доллар-то стал уже 20 рублей, а потом неожиданно пополз вниз до 12 рублей.

Черномырдин решил отказаться от премьерства, потому что все уже говорят, не только в думе, что экономическая политика правительства, которое он возглавлял, была неправильной, а реформы не дали стабильности, зато вырос класс чиновников-взяточников.

Ельцин предложил новую кандидатуру - Евгения Примакова. Аграрники, «яблочники», РКПР - «за», а Жириновский, этот сын юриста, против. Независимая фракция заявила даже, что идёт тихий коммунистический переворот, а Примаков слушал-слушал Жириновского да и сказал: «Нужно тянуть воз всем, а не смотреть со стороны». Жириновский с Явлинским как раз это и делают: кричат, бузят, а делом заниматься не хотят.

24 февраля 1999 года.

А на улице погода - дрянь. В воскресенье, 21 февраля, такая была метель, столько снегу намело. И в понедельник весь транспорт стоял: заносы снежные мешали трамваям идти. Во дворе снег такой, что легковушки стояли, словно на ровной поверхности - колес совершенно не было видно. Говорят, что во время войны здесь сугробы были такие, что машины по степи волокли трактора, пробивая в снегу тоннели.

5 марта.

А в стране - новый поворот. Ельцин предложил убрать с поста исполнительного секретаря Бориса Березовского, который, пожалуй, метит в президенты. Кстати, он - большой друг Татьяны Дьяченко, поговаривают, что именно они нашептывают Ельцину, что надо делать якобы для укрепления страны, но всё получается наоборот. Чубайс оказался хитрее всех: ушел из политики и обогащается в РАО ЕС.

28 марта.

В Югославии НАТО бомбит Белград. Делают это в совершенной безнаказанности. Раньше агрессию сдерживал Советский Союз, а сейчас Россия развалена, ей, наверное, и за себя постоять не получится: техника без горючего, летчики занимаются только на тренажерах. Когда Кеннеди захотел оккупировать Кубу, то наш Хрущёв на заседании ОНН, хоть и смешно, однако возмутился: снял ботинок и застучал им по столу, я, мол, вам покажу Кузькину мать. А наш флот направил к Кубе. Чуть было война не разразилась, да всё-таки разум победил эмоции.

11 апреля.

Пасха… День очень тёплый, солнечный. Елочки сразу же зазеленели ярким нежным цветом, стали такие юные, нарядные. И не верится, что накануне было пасмурно, а за неделю до Пасхи выпал снег. Пожалуй, с приходом Пасхи весна окончательно наступила.

Не спала сегодня почти всю ночь - смотрела по телевидению пасхальную службу в Храме Христа Спасителя в Москве. Её вёл Патриарх всея Руси Алексий.

Я поставила на столе иконки, а перед ними свечки и прочитала по молитвеннику несколько молитв, но не столько читала, сколько просила Бога о помощи своими словами, просила, чтобы души умерших помогали мне. Я ничего не знаю о жизни вечной, но хочу, чтобы проклятие прабабки потеряло силу надо мной и моими детьми. Я хочу охранять своих детей и помогать им даже после смерти. Я не хочу жить в злобе и отчаянии. Господи! Дай мне силы вытерпеть все невзгоды, дай моим детям счастья, удачи, здоровья!

21 апреля.

А в Косове продолжаются бомбежки. Натовцы уже не смотрят, куда бросают бомбы: на нефтебазы, здание телерадиокомпании, автозавод. Иной раз ракеты улетают даже в Венгрию, но, к счастью, там никто не попал под обстрел. Так НАТО празднует пятидесятилетие своего существования. Ельцин направил в Белград Черномырдина, чтобы уговорить Милошовича не сопротивляться, чтобы не было бессмысленных жертв. Кучма, Шеварнадзе, Алиев, президенты Армении и Молдавии собираются ехать на юбилей НАТО. Слава Богу, наш не поехал, но надо думать, что Черномырдин там появится. И чего НАТО (считай, США) лезет в Европу? Лучше у себя порядок наводили бы, а то 14 апреля двое бывших выпускников одной из школ ворвались в здание своей «альма матер» и в течение тридцати минут расстреливали школьников. Это был день рождения Гитлера. Шестнадцать человек убито, двадцать - ранено. Клинтон выступил по этому поводу и сказал, что следует учить молодёжь свое негодование выражать словами, а не оружием. Да уж, что-то не очень в Косово со стороны натовцев слова в чести, они больше действуют оружием. Господи, помоги России на её трудном пути!

13 сентября.

В Дагестане идут бои. Гибнут наши ребята. Ваххабиты сменили тактику: сейчас они устраивают террористические акты. 4 сентября взорвали дом военнослужащих в Буйнакске, 9 и 13 сентября - в Москве. Оба дома - девятиэтажные, погибло около двухсот людей. Завалы разбирают, много неопознанных трупов. А Ельцин, опухший от пьянки, еле шевеля языком грозил террористам, что «нас не сломят, мы дадим отпор». А где он был, когда бандиты захватывали заложников в Буйнакске и Первомайском? Отпустил с миром на волю! Потом Басаев и Радуев, бандиты-террористы, заняли в Чечне ключевые посты.

12 декабря.

День ельцинской Конституции. Что за мода? Что ни правитель, то норовит Конституцию переписать, как и историю страны. Ельцин устроил по этому случаю приём для своих приспешников и строго всем заявил: «Никому не позволено конституцию нарушать!» И Клинтону недавно заявил: ты, мол, не зарывайся. А то у нас тоже есть ядерное оружие. Вот как дадим! Ну, гроза наш Ельцин! Ходит анекдот, что Россия скоро станет штатом США: мы едим американских кур, печёнку, смотрим американские фильмы и пользуемся американской косметикой. Осталось еще НАТО пустить, первый шаг уже сделан: показали собственные военные базы.

16 декабря.

По ТВ идет ругачка на почве будущих президентских выборов. Блоков и партий уже 23, а я-то, наивная, лет десять назад говорила, что их будет десять… А уж грязи-то друг на друга выливают!.. Гордон и Соловьев на ОРТ сталкивают партии лбами, так вот сегодня Ирина Хакамада (премерзкая женщина из «Правых сил») чуть не визжала на Станислава Говорухина. И чего во власть лезут военные да артисты? Уж так не люблю Хакамаду, но она права в одном: «Во власть нормальные порядочные люди не идут». Вот так - ни больше, ни меньше. Но себя она, разумеется, считает нормальной.

«Правые» рвутся к власти, идут по головам, как когда-то шёл и Ельцин. В одном из концертных залов в Москве они дают бесплатный концерт для молодёжи. И стараются за них «Моральный кодекс», «Ногу свело», «Чайф», Владимир Кузьмин со своими «Сибирскими морозами»…

Хакамада влезла на сцену, прикид как у безмозглых панков - старается понравиться молодёжи: я, мол, своя, голосуй за меня! Кириенко, Немцов начали кривляться под «Новый поворот» Андрея Макаревича, который вырядился в нелепые бесформенные черные штаны и облезлый свитер, на голове - черная шапочка с надписью «Адидас». Но вообще тревожно становится от нагнетания предвыборной истерии».

Александра поставила на полку все тетради. В них - летопись её жизни. Она взяла новую тетрадь, аккуратно написала на самой первой странице: «31 декабря 1999 года. Самая главная и неожиданная новость: Ельцин подал в отставку. Хитрый! Понимает, что его не выберут на третий срок, и решил сделать ход конём: уйдет сам, глядишь, и уважать кто-нибудь будет за такой поступок. Государство пока возглавит до президентских выборов Владимир Путин. Господи, спаси Россию!» А следующим Президентом России стал Владимир Владимирович Путин, человек, служивший в свое время в КГБ - второй человек из этой системы, кто встал у руля государства. Первым был Юрий Владимирович Андропов.

И зашагали вперед годы нового века. Не успела Александра оглянуться, как улетело в прошлое пять лет. Россия, трудно, словно большой неповоротливый корабль, плыла вперед. И те же волны несли вперед и россиян, и Александру - тоже. Владимир Владимирович Путин был избран на второй срок - с ним россияне связывали надежды на стабильную жизнь. Им нравилось, как ведёт себя Путин с заграничными лидерами - спокойно, независимо, достойно великой державы, во главе которой стоял. Он стал поднимать с колен военно-промышленный комплекс, где было первоклассное оборудование, работали самые лучшие специалисты, а в недрах кабинетов на полках дожидались своего часа научные разработки, касающиеся даже совершенно фантастической нано-технологии. Он стал укреплять армию. И руководство западных держав задумалось: Россия уже не та, что была при Ельцине, она способна себя защитить. Инфляция перестала нарастать снежным комом, хотя и не исчезла совсем. А главное, к истории российской стали относиться с уважением, трепетно. Пропали с экранов американские фильмы о Второй мировой войне, где внушалась мысль: США - главный победитель в той страшной войне. Зато стали часто показывать отечественные фильмы - и старые, снятые еще в Советском Союзе, и новые, современные, в которых уже не звучали заискивающие нотки перед Западом, не принижался вклад Союза в борьбе с фашизмом. Ветераны Великой Отечественной перестали бояться надевать боевые награды, и думать о том, что могут показаться молодому поколению россиян смешными, тем более что правительством приняло ежегодно день Победы праздновать торжественно, с военным парадом. А впереди парадных колонн пусть будет окропленное кровью советских солдат победное знамя, водруженное 30 апреля 1945 года над рейхстагом.

Да и документальные передачи о войне были с патриотическим уклоном, даже упоминалось и о заслугах Сталина в ней.

Однажды Александра случайно включила телеканал «Звезда» и обомлела от удивления: Дмитрий Фост, военный историк, вел передачу, посвящённую забытым эпизодам прошедшей войны. Удивилась не тому, что ведущий - военный историк, а тому, о чём он рассказывал. А рассказывал он о 5-й армии, которая с боями отступала от Киева, но каждую пядь советской земли захватчики завоевывали с такими огромными потерями, что Гитлер вынужден был бросить на эту армию 35 дивизий. Пятая армия погибла почти полностью, но своей стойкостью сорвала «блицкриг» немецкой армии, дав возможность подготовиться к обороне Москвы. Командовал армией Михаил Потапов, раненым он попал в плен. И никто даже не подозревал, что Сталин сохранил в душе благодарность генералу Потапову и его солдатам за их стойкость при отступлении.

После войны 35 генералов, которые в разное время оказались в плену, большинство - ранеными, вернулись на родину. Ни один из них не запятнал себя сотрудничеством с немцами, в том числе и генерал Михаил Потапов.

Вернувшихся генералов усадили в автобус и повезли по Москве. Генерал Лукин, проезжая мимо своего дома, увидел на балконе свою жену. И вот автобус оказался на Манежной площади, автобус остановился перед светофором, и все затихли: отсюда было два пути - на Лубянку в НКВД и в Кремль. Куда повезут? Налево? Направо?

Автобус не успел тронуться с места, возле него остановился черный автомобиль. В автобус вошёл молодой офицер в форме войск НКВД и сказал: «Генерал Потапов, с вещами - на выход». Потапова усадили в автомобиль, и машина уехала.

А автобус поехал прямо - в подмосковный санаторий, где полтора месяца генералы проходили реабилитацию и проверку после плена.

Потапова же привезли в Кремль, привели к кабинету Сталина, он вошел и попал прямо на заседание политсовета. Все встали, а Сталин поблагодарил Потапова и сказал, что никогда не забудет его услуги, оказанной в 1941 году. Потапова восстановили в звании, вернули все награды, и он служил потом в армии верой и правдой своей отчизне более двадцати лет.

Александра улыбнулась: «Молодец Путин, дал «отмашку» на то, чтобы поднимать патриотическую работу, славить нашу Победу. А то ведь наши бюрократы да блюдолизы иначе не могут. И Дмитрий Фост - молодец, рассказал об этом эпизоде. Сталин, конечно, диктатор был, но не всё в нём было отрицательным, ведь и последующие руководители имели свои отрицательные и положительные стороны - обычные люди, не гении, но, облечённые властью, не всегда могли преодолеть в себе чувство вседозволенности».

На следующий день Александра пошла на концерт хора женщин-участниц Великой Отечественной войны. Они стояли на сцене, выстроившись в один ряд, на груди каждой блестели ордена и медали. Александра сидела неподалеку от сцены, слушала рассказ о каждой из них, записывала в блокнот, фотографировала. Иной раз от проникновенных слов, песен набегали на глаза слезы, и Александра украдкой вытирала глаза, почему-то стыдясь слез. И вдруг заболело в правом боку, потом боль стала расти под желудком, разбухала, разбухала, и Александра встала с места и быстро пошла к выходу, где возле самых дверей сидела женщина в белом халате: в зале много бывших фронтовиков, вдруг кому-то станет плохо от переживаний и воспоминаний.

Прошептала:

- Мне больно! Помогите!

Вышла в фойе, села на диванчик и почувствовала, что теряет сознание, падает в темноту. Женщина-врач похлопала её по щекам, дала выпить таблетку и понюхать ватку с нашатырём. Спросила:

- «Скорую» вызвать? - синеватая бледность пациентки ей очень не понравилась, черты её лица обострились, глаза запали.

Александра отрицательно помотала головой:

- Выдержу, все пройдет…

Врач осуждающе покачала головой, но ничего не сказала, просто села рядом, прослушала пульс.

Крупная испарина выступила на лбу Александры, спина стала холодной от пота, сознание по-прежнему ускользало, но она держалась, не давала ему погаснуть. И вдруг словно облако заклубилось на середине зала, оказалось, что это и не облако, а красивая женщина в белом просторном одеянии. Она пристально посмотрела на Александру и тихо, но повелительно произнесла:

- Не сметь! Ты нужна еще здесь!

Александра очнулась и удивленно воззрилась на середину фойе: там никого не было.

- А где она? - спросила невольно.

- Кто? - спросила участливо врач. - Вы в зале были не одна?

- Одна, - ответила Александра, - но вот тут, на середине фойе стояла женщина. Где она?

Медики удивленно смотрели на Александру, ведь они никого и ничего не видели.

- Может, все-таки мы вас в стационар отвезем? - спросила старшая.

- Нет, я не сумасшедшая, - слабо улыбнулась Александра. - Здесь вот только что была женщина в белом. Она сказала, что умирать мне рано, и все будет хорошо.

Врач опять внимательно посмотрела на странную женщину и осталась сидеть рядом с ней, пока лицо пациентки не порозовело, а в глазах не исчезла боль.

Александра почувствовала, что ей стало легче, спина стала теплеть, пот исчез, на коже - снова ощущение сухости. Поблагодарила врачей и осторожно встала на ноги - они держали. Александра сделала осторожно первый шаг и направилась к выходу, хотя казалось, что пол под ногами колышется. Вышла на парапет высокого крыльца дворца культуры и увидела, что небо сияет от солнца, а земля - от боевых медалей и орденов, что тихо позванивали на груди ветеранов-фронтовиков: день Победы!

… Александру подхватила упругая струя воздуха, и ее понесло куда-то ввысь, а потом словно мягкие и надежные руки опустили на землю. Александра огляделась и увидела, что оказалась в городе - он был незнаком и в то же время словно бы знаком. Она шла по пустынным улицам туда, где должен быть её новый дом, в который семья Изгомовых переехала после обмена квартиры. Дом, похожий на тот, откуда в последний путь отправились Николай Константинович и Павла Фёдоровна. Двери подъезда хоть и деревянные, но необычные, такие, как в современных магазинах, красивые, и квартира на третьем этаже, хорошая, чистая, но требовала ремонта, и потому Александра с Виталием принялась за работу. Отремонтируют одну комнату, и мебель туда перетаскивают. Решили отдохнуть, вышли на улицу, Изгомов повел её по каким-то тёмным переулкам, привел в кафе мерзкое и грязное. Александра злилась на него, но не бросала - муж, как же оставить его в подозрительном месте? Но не вытерпела, ушла домой. И почему-то была в каких-то лохмотьях, босая. Бродила по городу, но никак не могла найти свой дом - они все одинаковые, лишь по той двери могла определить нужный. Раза два проскакивала мимо, пока не натолкнулась на какого-то мужика - он все напрашивался к Александре в гости. Она ответила: «Не могу, я - замужем». Мужик хмыкнул, однако распрощался уважительно, руку поцеловал и цветы подарил.

Погода резко изменилась - стало слякотно, словно весной - раскисшая от вешней воды дорога, а на обочинах - плитки шоколада разбросаны и кем-то обкусанные торты. Александре хотелось есть, но она не подняла с земли ни кусочка: надо было идти…

Куда? Она не знала, но - надо. И пошла по раскисшей дороге, ступая босыми ногами по лужам. Вдруг услышала топот за спиной - её нагоняли какие-то люди. Лица у них были злобные, глаза с каким-то странным красноватым оттенком. Александре стало жутко: она поняла, что ничего хорошего от встречи с незнакомцами не будет. И побежала. Казалось бы, устала от долгой дороги, в ногах - тяжесть неимоверная, сердце колотилось бешено от страха: не сумеет убежать, догонят. Но не догоняли. Близко были, но ни на метр не приблизились, и тут словно сил добавилось, и Александра понеслась вперед, только ветер завихрился по сторонам. А впереди - что-то вроде церкви, священник по двору бродит. Александра бросилась к церкви, и священник, ни слова не говоря, махнул рукой в сторону чернеющего леса, и Александра побежала туда, легко и свободно.

А впереди - река разлилась широко, течет себе спокойно, перед рекой - луг зеленый, и Александра пошла вдоль реки по этому лугу, собирая луговые цветы, обламывая тонкие веточки цветущих кустарников, пока не уперлась в кладбищенскую ограду и увидела могилы своих родителей. И тогда перебралась через ограду и положила на могилу матери букет, тихо радуясь, что догадалась собрать цветы. Выпрямилась, а рядом стоит в белой просторной одежде Павла Фёдоровна. И не могилы вокруг, а прибрежный луг, словно и не уходила от реки.

- Мама, мамочка! Ты жива? Какая радость, мне так надо много тебе рассказать! - она хотела обнять мать, но та отстранилась и тихо промолвила:

- Иди к реке и ничего не бойся. Спасибо, что навестила.

Александра обиженно вздохнула: столько лет не видела мать, а она даже обняться не желает и вообще - прогоняет. Но покорно пошла в ту сторону, куда указала Павла Фёдоровна. И так шла, шла очень долго, пока не увидела свой дом, вошла и увидела сыновей - красивых, опрятно одетых. Да и сама она тоже хорошо одета - в яркую зелёную блузку и белые брюки. Посмотрела на детей, а они, оказывается, взрослые! И переставили всю мебель в их старой квартире, стало светло и просторно. Александра ходила по квартире и говорила: «Ничего, ребята, все будет хорошо. Да, всё будет хорошо. А Виталий… Бог с ним».

А потом Александра вышла во двор, где уже светлело небо, и услышала разговор Виталия с соседкой-старушкой:

- Тётя Тая, я так хочу домой. Поговори с Сашей, пусть простит меня.

- Не знаю, простит ли, - ответила соседка, - уж очень ей трудно было без тебя детей поднимать.

И тут небо расцветилось от неожиданного фейерверка…

Разбирая свой архив, Александра обнаружила адрес Виталия. Повертела бумажку в руках, вспомнила, как Павел рассказывал, что пытался найти отца, но из адресного бюро города Ефремова, куда уехал Виталий, ему ответили, что такой человек не проживает в городе - уехал. Удивилась тогда Александра, подумала и решила, что бывшему мужу как-то удалось договориться с паспортным отделом милиции, и потому ответ на запрос Павла был отрицательным. А решила она так потому, что некуда было Виталию уезжать: в Тавде его не было, в Карелии - тоже, так что там он, в Ефремове. «Надо же, - только и покачала головой Александра: злости к Виталию у неё уже давно не было, лишь жалость как к убогому человеку, - на всё готов пойти, даже на подкуп, лишь бы мои дети его не нашли…» Но не зря, видимо, обнаружился его адрес, и она решила написать Виталию о смерти Анатолия и Володи Изгомовых, его братьев. Найдет письмо адресата - хорошо, не найдет - тоже неплохо, потому что Александра честно поступила, сообщив нерадостную весть. Упреков в письме не было, лишь сообщение, что он теперь на свете один из всех братьев Изгомовых. А еще написала карельский адрес его сводной сестры Тони, мол, она сообщит все подробности. И, как выяснилось позднее, правильно сделала, потому что Виталий не писал сестре лет пятнадцать. А причина - Александра, узнав о причине, почему он не писал сёстрам, жившим в Карелии, только и смогла головой покачать да сказать: «Ну и мерзавец».

Но сказала по инерции. Ей опять стало жаль Виталия, что он, живя с женщиной, из-за которой разрушил их с Александрой семью, стал не лучше, а подлее и равнодушнее. А может, глупее? Не зря же говорят: с кем поведешься…

Александра решила навестить Тоню: свояченице уже за семьдесят, хотелось еще раз увидеть - её Александра искренне уважала. Да и хотелось подышать свежим лесным воздухом, может, думалось, аллергия, мучившая Александру лет десять, отступит. А вообще-то Александру в дорогу позвала, скорее всего, её беспокойная, бродячая душа.

Билет на поезд она не купила - не было, зато можно было добраться в Санкт-Петербург автобусом: быстрее и дешевле. Сказано - сделано! Нагрузилась южными дарами и отправилась в путь.

Автобус пересекал одну область за другой, пока к ночи не добрался до Москвы. Рядом с ней никто не сидел - повезло, потому Александра, забравшись с ногами на сидение, смотрела в окно. В салоне сопели, храпели спящие пассажиры, а ей не спалось, ведь впервые отправилась в такой дальний путь на автобусе - почти двое суток ехать по стране. А скорее всего, не давали спать мысли, одолевавшие женщину с первой минуты поездки, ведь ехала к сестре бывшего мужа, сразу вспомнились две прежние поездки: сначала с ним и Антоном, а потом - с Антоном и Павликом. Вертелась на сидении, сворачивалась калачиком, ноги вытягивала, но сон не шел. Так вот и таращилась в окно до самой Москвы.

Ночной столицы Александра никогда не видела, потому с любопытством смотрела, как убегают назад яркие неоновые витрины различных магазинов и казино. Игровые залы зазывно подмигивали огоньками - там, видимо, жизнь кипела ключом, но улицы пустынны: три часа ночи. Долго колесили по городу, выбираясь на кольцевую автодорогу, знаменитый МКАД, выбравшись, помчались с такой скоростью, только ветер зашуршал за бортами автобуса: дорога на Санкт-Петербург, прямая как стрела, позволяла ехать быстро. Едва задремала, как почувствовала, что автобус снизил скорость и осторожно заезжает куда-то. Открыла глаза, сладко потянулась, глянула в окно и удивилась зелени и белизне стволов берёзового леса. И кафе на краю него, словно теремок - с резными наличниками, петушком на коньке, крытой железом, крыше. Деревянная веранда с пластиковыми столиками, а поодаль - родник, рядом с которым среди валунов развалился громадный металлический медведь. Кафе так и называлось - «У медведя».

Водитель объявил получасовую остановку, и пассажиры высыпали из автобуса, разбежались по своим неотложным делам. Александра умылась у родника, затем отправилась завтракать, но не на веранде, а вошла внутрь кафе, где было чисто и опрятно - белые занавески на окнах, столы деревянные, накрытые белыми скатертями. Она позавтракала быстро - такая привычка осталась у неё на всю жизнь после учебы в полиграфическом техникуме - потом решила погулять вокруг кафе. Бродила по мягкой сочной траве, гладила белоснежные стволы берёз и приговаривала шепоточком: «Подруженьки мои милые, ласковые мои лопотуньи…»

Потом опять дорога покатилась под колёса автобуса. За его окнами мелькали леса, а вдоль дороги неожиданно появлялись стоянки кавказских «коробейников» - стояли стеллажи, на которых - посуда, электротовары, какая-то бытовая мелочь.

Автобус проезжал заброшенные деревни, и прямо перед домами часто стояли стеллажи, похожие на те, что были в лесу, с таким же набором товаров. Сердце замирало от жалости от взгляда на пустые поля и заколоченные окна сельских домов, когда-то крепких, а теперь вросших в землю. Зато кемпинги - красивые, оживлённые, с ресторанами, небольшими гостиницами, и там тоже были стеллажи «коробейников». Возле них Александра так и не увидела ни одного покупателя, но кавказцы упрямо сидели на маленьких стульчиках.

А дорога, прямая, как линейка вела вперед. И привела в Колпин. Городишко показался Александре грязным, неухоженным, вероятно, потому что стал накрапывать дождь из тёмных, закрывших солнце, туч. Вскоре пересекли Чёрную речку, где установлена гранитная стела, напоминавшая о дуэли Пушкина и Дантеса. Дождь разошелся не шутку, и когда прибыли на Московский вокзал, он превратился в сплошную бесконечную водяную стену, казалось, что автобус оказался в центре водопада. Александра тут же промокла, едва вышла из автобуса: вот она, знаменитая сырая питерская погода, да ладно, если бы только сырая, а то дождь проливной!

Московский вокзал показался ей неуютным и каким-то безалаберным, грязным. Ещё больше не понравилась станция метро, потому что пришлось тащить тяжеленную сумку по лестницам, которые не были снабжены стальными дорожками для спуска сумок. Зато очень понравился Ладожский вокзал, откуда должен был отправляться поезд в Сортавалу - современный, удобный. Но в тот же день уехать не пришлось - поезд туда ходит через день. Александра купила билет, сдала вещи в камеру хранения и отправилась на прогулку, потому что погода уже наладилась, вновь светило солнце и было тепло. Она попробовала устроиться в гостиницу, но нигде не было мест, потому местом ночёвки выбрала Московский вокзал, потому что он был почти в самом центре города, надеясь, что будут места в комнате отдыха. Но увы, разочарование её постигло прямо перед входом в виде таблички «Мест нет». И ничего не оставалось, как найти удобное место в зале ожидания.

Ночь прошла в полудрёме. И едва забрезжил рассвет, Александра покинула Московский вокзал.

Утро наступило мозглое, однако теплое, парное от сильной влаги. Она вошла в метро и вышла на площади Александра Невского, ведь там - лавра Александра Невского, в которой когда-то побывала Шурка Дружникова и вот теперь хотела побывать Александра Изгомова. Навстречу спешили люди, видимо, на работу, недоумённо глядя на Александру, одетую очень легко, не по питерской погоде.

Лавра стояла тихая, ворота были ещё закрыты, и Александра отправилась в путь вокруг прочной каменной стены. Шла и вспоминала, как была здесь с подругами по «Орлёнку», и жалела, что ничего о них не знает, потому что связь сохранилась лишь с Галкой Кемеровской, с ней они мечтали о журналистике. Но Галка так и не стала журналистом, она всю жизнь проработала в детской комнате милиции, дослужившись до майорских погон. Голова занята воспоминаниями, а руки знали свое дело - без конца щелкали затвором фотоаппарата.

До главных ворот Александра не добрела, а вошла в монастырские стены через небольшой мостик, переброшенный через какой-то канал или речонку: ворота были уже открыты. Подметавший территорию бородатый мужичок показал, как пройти в Храм, и сказал, что там сейчас начнётся служба. Александра, накинув на голову платок, с трепетом вошла в Храм. Она отстояла всю службу, поставила свечи за упокой душ своих умерших родственников и за здравие живых. Вышла из Храма со спокойной душой и уверенностью, что всё в её дальнейшей жизни будет хорошо.

Прямо от Лавры Александра Невского начинался Невский проспект, и Александра отправилась в путешествие по Невскому до самой Дворцовой площади, кружась вокруг Невского по улицам, отходящим в разные стороны. Так добралась до Храма на крови на улице Канал Грибоедова, обошла вокруг Исакиевского собора, отдохнула на чугунной скамье напротив Адмиралтейства. Так что, когда пришло время ехать на Ладожский вокзал на поезд до Сортавалы, ноги её еле несли, и как легла на свое место, так словно в яму провалилась. Проснулась за двадцать минут до Сортавалы. Едва с молниеносной быстротой собралась, прибежал заспанный проводник с испуганными глазами: «Через десять минут подъезжаем!»

И вот Александра на перроне города, в котором не была лет пятнадцать. Тёмная ночь окутала вокзал, кусты и деревья, мимо неё пробегали с корзинами и рюкзаками грибники, и вскоре перрон опустел, и Александра, задумчиво обозрев окрестности, подумала: «Так… Вроде бы надо идти по дороге, потом где-то железнодорожный переезд… А там…» Так и не вспомнив дорогу к дому Тони, решила дождаться утра на вокзале, но провести ночь на незнакомом вокзале ей не пришлось, потому что из темноты вынырнул сначала лопоухий пегий спаниэль, а за ним спешила Тоня Изгомова. Обнялись, наскоро вытерли слёзы и пошли прочь.

Как ни странно, но поездка в Карелию оказалась своеобразной встречей с Тавдой - в Сортавале жила ещё и двоюродная сестра Виталия Лида Шалевская, к которой приехала в гости из Финляндии её родная сестра Нина. Та самая, в которую был в юности влюблён Виктор Копаев, но Павла Фёдоровна не разрешила им пожениться. Увидев Нину, Александра вновь поразилась, до чего же она похожа на Дусю, жену Виктора. Только судьба у Нины оказалась более счастливой, чем у Виктора, потому что не имела пристрастия к спиртному, как Дуся. Александра подумала: не мама виновата, что пути Вити и Нины не соединились в одну дорогу, то судьба их разъединила точно так же, как и ее с Виталием. Судьба похожа на книгу, на каждой странице которой обозначены встречи и расставания, и пока ребёнок не родился, она девственно пуста. И с первым криком нового гражданина планеты Земля, в ней вспыхивают, словно симпатический чернила, строки его жизненной «лоции». На «лоции» Нины были начертаны другие дороги и тропинки, там были свои пороги и перекаты, которые не были обозначены на жизненной карте Виктора, сына Павлы Федоровны.

Оказавшись в Карелии, Александра не могла не побывать на Валааме, священном для православных христиан, острове, куда можно было добраться на рейсовом теплоходе. Александра устроилась сначала в трюмном салоне, где сидеть стало жутко, когда теплоход поплыл по Ладожскому озеру - волны почти полностью заливали иллюминаторы. Вместе с ней сидели только две парочки, которые всё плавание целовались. Александре надоело смотреть на поверхность озера словно со дна его, надоело слушать шепот влюбленных, и она поднялась в верхний салон, где не было свободного места. Тогда она вышла на палубу, прошла на нос, устроилась там на бухте канатного троса, и стала смотреть вперед, вспоминая свою первую поездку на Валаам вместе с Антоном и Павликом. Вообще, посещение Сортавалы стало чередой непрерывных воспоминаний и каким-то жизненным отчетом перед своей совестью. Она бродила по острову, иногда пристраивалась к шумной экскурсии: Валаамский монастырь зарабатывал на туризме большие деньги. И пусть среди экскурсантов не все были глубоко верующие, но все покупали различные сувениры, иконки, буклеты, крестики. Когда она шла по лиственичной аллее - никогда она не видела столько красивых и высоких лиственниц вместе, ей показалось, что она словно по какому-то невидимому рубежу идет. По рубежу между прошлым и будущим. И не зря день из хмурого превратился в солнечный и теплый, видимо, угодно Богу её паломничество - иначе не назовёшь посещение Валаама. И такие дни стояли всё время, пока не пришло время Александре уезжать из Сортавалы, чтобы настроение у неё и думы были тоже светлыми и тёплыми.

Тоня трогательно ухаживала за бывшей свояченицей, и от этой материнской заботы у Александры стало тепло на душе. Тоню она любила больше всех из обширной изгомовской родни - в ней была непреходящая душевная доброта, как тепло и надёжно было бы рядом с ней её детям, но Бог почему-то не дал ей радости материнства, и потому она, словно к собственным детям относилась к племянникам, детям родной сестры Надежды. Она и детей Александры любила, часто присылала подарки, поздравляла с днем рождения, и за это Александра была очень ей благодарна. И рада была, что Тоня не задевала больную струну её души - не заводила разговор о Виталии, лишь сказала как бы ненароком, что он прислал письмо. И Александра похвалила себя, что написала бывшему мужу адрес Тони, но не стала расспрашивать, какова его жизнь в новой семье: она поняла, что Виталий стал ей абсолютно безразличен. Однако, возвращаясь на поезде домой, в Ефремове, где жил Виталий, всё же глянула в окно, и показалось, что он стоит на перроне и ждущим взглядом обшаривает окна поезда, стараясь увидеть её. Но на перроне, конечно, его не было, и когда вокзал, расположенный на горе, поплыл в сторону, что-то царапнуло душу Александры, похожее на обиду: Виталий не только детей оставил без отцовской ласки, он и её обездолил. И то ли судьба такая у неё, то ли намерение выйти замуж раз и навсегда помешало ей вторично стать женой, но так и не встретила она мужчину, который бы понял её и принял такой, какая она есть. Впрочем, Виталий тоже не понял. А, может, он и не хотел понимать, просто видел в ней возможность уйти из ненавистного материнского дома? И любил ли он её искренне? Александра понимала, что на свои вопросы никогда не получит ответы - не суждено им встретиться вновь, помириться и простить друг друга. Она-то простила, душевно отпустила его, а вот простил ли её Виталий? Скорее всего, нет, потому что редкому человеку захочется копаться в собственной душе, если он знает о своей вине. Чаще всего человек пытается её переложить на другие, может быть, невинные плечи лишь потому, чтобы не чувствовать себя подлецом. Виталий не любил считать себя виноватым и, видимо, не чувствовал себя подлецом, но и умнее не стал, если в своем письме Тоне написал: «Мы не писали тебе потому, что думали - ты умерла». Тоня произнесла эту фразу, а в глазах её были недоумение и боль.

- Приезжай, - сказала Тоня, когда прощалась с Александрой на вокзале, - не забывай про нас.

Александра пообещала, но понимала, что вряд ли приедет ещё раз к Тоне: и дорога длинна, и родственные связи держались на тонкой ниточке. Однако тешила себя надеждой, что они еще встретятся.

…Поезд стремительно мчался в неведомое, скрытое туманным облаком, но почему-то никак не мог это облако догнать, словно оно удалялось со скоростью локомотива. Александра ехала на поезде бесконечно долго и не понимала, почему локомотив не может приехать на нужную ей станцию, скрытую туманом. Ей казалось, что там находится неведомое счастье, которое она столько лет ищет, там люди добрые и честные, они не могут обмануть и никогда не предадут. Александра изнывала от нетерпения, но поезд мчался и мчался без остановок, оставляя позади города, похожие на игрушки.

И тогда она побежала в «голову» поезда, чтобы оказаться в первом вагоне и первой соскочить на перрон, обняться с тем, кто её там ждет. Но кто?

Александра, изнемогая от усталости, бежала, бежала, но никак не могла преодолеть даже небольшое расстояние от середины вагона до его выхода, словно бежала по тренажерной дорожке. И тогда она поняла, что поезд - это её жизнь, про которую говорят, что похожа на матрац: полоска белая, полоска черная. И не зря за окнами то грохочет гроза, сверкают голубые молнии на темном небе, то вдруг загорается яркий солнечный день - лучи солнца огненными стрелами пронизывали окна вагона, и солнечные зайчики радостно скакали по полкам, по лицам людей, которые были смутно знакомы, но где и когда Александра видела эти лица, она не помнила. А потом опять темнота, за ним - светлый день. И если поезд мчится без остановок, то ведь и её жизнь движется вперед. Из вагона она не может вырваться потому, что это - её судьба, ограниченная стенками вагона, и ничто не поможет пробиться сквозь эти стенки, вырваться из кокона, в который кто-то её поместил. И пока поезд не миновал невидимую границу между жизнью и смертью, она живет. Здесь все понятно, а что там, за линией жизненного горизонта? Там - неизвестность, потому что ни один человек не восстал из гроба, ни один «оттуда» не вернулся, такое возможно лишь в фильмах-ужасах. Но Александра не могла с этим смириться, её свободолюбивая и летучая душа требовала выхода из вагона, и потому женщина пыталась открыть окно и выскочить на полном ходу - её даже не испугала сумасшедшая скорость экспресса, но не смогла.

И все же поезд остановился среди поля, точь-в-точь, как в Анапе - только вокзал, и больше ничего. Через минуту то был уже не анапский вокзал, он принял очертания самарского, затем стал похож на новороссийский… И так вокзал-хамелеон менялся несколько раз, пока не превратился в огромную башню с часами на вершине. Маятник медленно двигался - вправо-влево, вправо-влево… Под маятником неожиданно засветился огромный дисплей, и по нему побежали строки: «Мается маятник. Мается. Ходит туда и сюда. С вечностью обнимается. Гонит по кругу года. Стрелки направлены точно. Нет остановок в пути. Значит, бессонно, бессрочно Надо идти и идти».

Александра улыбнулась: это были стихи Сергея Острового, неожиданно открытого поэта, потому что однажды приятель Лёха подарил ей старый томик его стихов. Старый, не потому что истрепанный, а потому что был издан двадцать лет назад. Может, подарил от чистого сердца, а, может Лёха, просто хотел избавиться от книги. Как бы там ни было, но Александре стихи понравились той же душевной направленностью, что была и у неё. А некоторые строчки, как те, что бежали по дисплею, даже запомнились.

За вокзалом-часами - громадное поле, заросшее маками. За полем, далеко-далеко, едва виден за линией горизонта поселок. «Надо же! - удивилась Александра. - Маковое поле, и никаких наркоманов!» Она вздохнула легко, полной грудью и побежала через поля, помня слова матери, что если долго находиться на маковом поле, можно и заснуть - так одурманивает запах цветов. Александра не очень верила тем словам, но все же побежала: нравилось, как маковые стебли слегка бьют по ногам, щекочут босые пятки, а ступни касаются травы, и словно ток бежит по ногам, делает их легкими. Так и пробежала Александра через поле, пока не вбежала в незнакомый посёлок. Она не знала, зачем оказалась здесь, в ее проездном билете значился большой город, но чувствовала, что зачем-то ей надо оказаться именно здесь. И вдруг застыла на месте: навстречу ей двигалась толпа в белых одеждах до пят. Она даже потрясла головой - святые навстречу идут? Где же она оказалась? Но люди все ближе и ближе, уже различимы их лица, и она узнала чуть приметную улыбку матери, неулыбчивое, но все же доброе лицо Виктора, открытую - сбоку поблескивают металлические коронки - улыбку Гены, виднелись еще лица - родных и знакомых, кого она никак не могла увидеть на земле: все они в мире ином. Выходит, она тоже там оказалась?

Господи, да что это за место? Она ведь живая, и не помнит, чтобы умерла… Ей стало жутко, но она храбро двинулась вперед к идущим навстречу ей людям, ступая босыми ногами по теплому золотистому песку. Будь, что будет!

А люди все ближе и ближе… Все они улыбались по-доброму, приветливо махали руками. Впереди всех шли молодые, высокие братья Александры - Геннадий и Виктор.

- Пигалица! Здравствуй! - это Гена сказал, но руки не подал, не обнял. Александра удивилась, сделала сама шаг навстречу, но Гена выставил руку вперед ладонью и предостерёг. - Шурёнок, телячьи нежности ни к чему, мы реальные сейчас, но мы другие, потому что мы, вернее, души наши живут в другом мире.

Александра не поняла: как это? Если реальные, значит, живые, а брат говорит, что они - другие.

- Ген, где я оказалась? Во сне? А то я в инопланетян не верю. И почему я не могу вас обнять, поцеловать, я же по вам соскучилась, я даже во сне вас всех редко вижу.

Гена улыбнулся и продекламировал:

- «Каждый миг есть чудо и безумье. Каждый трепет непонятен мне, Все запутаны пути раздумья, Как узнать, что в жизни, что во сне?»

- Чьи это стихи? - Александра подумала, что стихи очень точно выражают ее состояние, когда непонятно где ты - в реальном мире или во сне.

- Валерия Брюсова. Не хуже, чем у твоего любимого Сергея Острового, а?

- Да не любимый, просто подарили томик его стихов, читаю, нахожу кое-что для себя. А ты откуда узнал про Острового?

Геннадий улыбнулся загадочно:

- Это неважно. Мы тебя в гости к себе приглашаем. Иди спокойно, никто тебя не обидит.

- А я и не боюсь, - смело сказала Александра. - Чего вас бояться, вы же свои, родные. Мама! - увидела она подошедшую Павлу Фёдоровну. - И ты здесь, как хорошо, только не говори, что у меня будут неприятности, их и так немало. Я часто разговариваю мысленно с тобой, спрашиваю совета, но кто мне его даст, если я разговариваю с пустотой, кто ответит?

- Доченька, спасибо тебе за память, ты не вини себя за все прошлые ошибки, ты их давно искупила, а я тебя простила. Это в вашем мире люди ссорятся, не понимают, что конец земного пути у всех един, и тогда неважно, богатый ли ты был или бедный, добрый или злой - лишь бренное тело предается земле, а душа отлетает прочь. И чем она чище и лучше, тем легче ей быть в нашем мире, и чем злей да черней, тем труднее, ведь приходится отвечать за каждое сказанное злое слово, за каждое злое дело перед Богом.

- Мама, ну ты же знаешь, что весь наш род не очень привержен Богу. Я и в церковь-то редко хожу, мне там не нравится находиться в толпе, мне лучше, если в церкви пусто. Тогда можно посидеть тихонько, подумать: в церкви хорошо думается. Странно, но там как-то отчетливо видится, хорошо ли я поступаю, могу ли что-то исправить в содеянном. Я же никому не желаю зла, я стараюсь жить по совести, но назвать себя верующей не могу. Я крестилась, но до сих пор не причащалась, на исповеди не была. Это, понимаю, плохо, но я почему-то не могу это сделать…

- Но ты же не солгала, призналась честно. И это - хорошо. Важно не показать, что ты истово верующая, а пустить Бога в душу. Путь к Богу для каждого свой, и человек проходит его самостоятельно. И если каешься, то делать это надо искренне, а потом стараться не повторять прежних ошибок. А главное, жить по высоким нравственным заповедям.

- Мне трудно жить, мама, во лжи и несправедливости. Страна стала иной, и люди стали другими - более жестокими, даже подлыми, я не могу приспособиться к тому, что сейчас есть в нашем мире.

- Душа у тебя, доченька, ранимая, прости, что воспитала такой тебя, но иначе я не могла, такой меня воспитал Егор Корнилыч…

- А вот тётя Зоя и тётя Роза - иные, не такие, как ты.

- Ну что поделаешь, они росли уже в другое время, ведь твои сыновья тоже разные, не похожие характерами.

- Откуда ты знаешь об этом, мама? - удивилась Александра: и в самом деле Антон и Павел - разные.

Тяжело ей было воспитывать одной двоих сыновей, но вырастила, воспитала, не на веретёнышке, конечно, как бабушку её мать растила, однако пришлось потрудиться. Сколько слёз пролито в ванной, когда включала воду и ревела белухой, чтобы дети не слышали. Не только маленькие детки растут, с ними маленькие бедки и обиды от них с возрастом тоже вырастают. Выросли сыновья, и обижать стали Александру по-взрослому. Но Александра, переплакав, пережив, прощала им все - они её кровь и плоть, они - её живой след на земле. Она передала им жар своей души, свою честность, порядочность, постаралась привить им все хорошее, во что верила. Но мама права, её дети росли в разное время, окружение у них было разное, потому и выросли разными по характеру. И Павел однажды заявил, зачем воспитывала их по подобию своему, а не научила приспосабливаться к жизни. Обиделась тогда Александра, но ей лишь оставалось верить, что Павел найдет в себе силы перебороть своё упрямство, начнет доверять ей по-прежнему, как в детстве, и станет ближе к душе не только тогда, когда ему плохо.

- Шурочка, ты права, - сказала Павла Фёдоровна, словно подслушала её, - всё будет так, как ты думаешь…

Александра снова удивилась: мама угадала её мысли. Как?

- Это не важно, как, - ответила мать, - главное, нужно всегда верить в наилучший исход, не программировать себя на худшее. Ты так всегда поступала, так же поступай и дальше - верь, что всё будет хорошо. Носи в душе веру на хорошее, однако, возьми да скажи вслух, чего тебе хочется…

- Чего? - Александра рассмеялась. - Спокойной жизни, чтобы у детей все было хорошо, чтобы жены у них были умные и любящие, дети красивые и послушные. Вот чего я хочу - обычное материнское желание. Я хочу, чтобы книги мои читались, песни - пелись. Если поэт говорит, что он сочиняет только для себя, то он обманывает всех, потому что пишущий всегда желает, чтобы его читали, знали про него, а поющий хочет, чтобы его услышали… А мне говорят, что я тщеславная. Я хочу быть любимой и уважаемой, разве это - плохо? А мне говорят, что я - не скромная. Почему стало дурным тоном говорить открыто, говорить правду, зато приветствуется скрывать свои мысли? - Мама, я так устала, я перестала понимать что-нибудь в этой жизни! Я хочу отдохнуть!

- Но только не здесь, - сказал Геннадий, который шагал молча рядом.

- Почему? Здесь у вас так светло, всё по-честному, ведь ты мог бы и не сказать, что мне вас нельзя обнимать, видимо, это плохо для меня, но ты сказал. Я и хочу жить рядом с людьми, души которых созвучны моей, я хочу быть с ними на одной волне, а там, в моей действительности, очень многие не на моей волне. Я стараюсь переключиться, но у меня не получается.

- А почему ты желаешь быть похожей на других? - усмехнулся Гена. - Каждый человек имеет право на самостоятельное мнение, и если тебе кто-то в этом отказывает, то это его грех, не твой. Каждый человек имеет право на уважение, даже самый незначительный, и никто не может его унижать, а если так происходит, то это грех того, кто унижает. И ты не обижайся на таких людей.

- Больно же, когда тебя бьют по душе!

- Больно, но ты прости этих людей, и не тебе, им будет нехорошо…

- Но ведь нехорошо желать зла другому!

- А ты и не желай, прости и всё. Простить - это великий поступок, не пустить зло в душу - это почти подвиг.

- Знаешь, - стеснительно произнесла Александра, - я иногда молюсь за то, чтобы мне не озлобиться, это помогло мне простить Виталия, когда он уехал, это помогло мне детей растить, это и сейчас помогает, но больно же! Всё равно больно!

- Эх, Пигалица, если бы знала, сколько в мире человеческом боли! Твоя боль - частица её, а ты её преодолей и живи по-прежнему по совести, как жила и прежде, всё равно ведь не изменишься.

- Вот я и хочу остаться в вашем небесном посёлке, он же небесный, да, Гена?

Геннадий хмыкнул весело, но ничего не ответил.

- Как мне остаться у вас?

Геннадий глянул сурово и сказал:

- И думать об этом забудь. Не стремись раньше времени к Богу в рай.

- А к чёрту в ад? - засмеялась Александра.

- А там тебе вообще делать нечего, тем более - раньше времени. А ещё раз заведёшь речь, чтобы остаться, ей-Богу, задеру юбку и всыплю как следует. Никогда не думай о смерти, не проси её, потому что каждому человеку отпущен свой срок. Все равно, пока время не придет, даже если совсем худо будет, никто тебе твой срок жизни не уменьшит. Ясно? И чтобы я этого больше не слышал!

- Да я и так первый раз тебе говорю, впервые ведь здесь оказалась.

Геннадий улыбнулся загадочно и перевёл разговор в иное русло:

- А ты молодец, хорошие песни у тебя получились.

- Ты откуда знаешь? - Удивилась Александра. - Мы с тобой уж десять лет не виделись, с тех пор как… - она запнулась, чтобы не выговорить: «Я тебя последний раз в морге видела», - подумала, что нехорошо так говорить живому человеку, а ведь Гена, похоже, живой. - Да я и не думала песни свои в эстрадные обращать, просто пела да на гитаре брякала.

- И с Михаилом ты тоже хорошо придумала, молодец, он и в самом деле - не твой мужчина.

- А кто - мой? - запальчиво выкрикнула Александра. - Уж сколько раз могла замуж выйти, а всё не получается, всё расходимся по сторонам. Мне нельзя жить без любви, пусть даже безответной, потому что иначе я не могу творить: солнце становится черным, и душа стареет. Кто мой мужчина? Ты знаешь? Ты мысли мои угадываешь, может, и про судьбу мою расскажешь?

- Нет, судьбу свою знать никому не позволено. Да и незачем, жить будет неинтересно, если наперёд будешь знать каждый свой шаг. Твоя судьба в руках Божиих. Ты - счастливая, только не понимаешь этого.

- А цыганки же предсказывают.

Геннадий расхохотался:

- Мамка рассказывала, как ты в детстве девчонкам своим гадала. Помнишь?

Александра тоже засмеялась: конечно, помнила. Павла Фёдоровна показала ей значения карт, и Александра впервые погадала одной из подружек. И что удивительно, всё угадала, да и то, что в будущем насулила - тоже сбылось. А потом она так навострилась, что ни разу промашки не было, ведь хорошо знала подружек своих, про секреты их знала, а уж свести по крохам знания воедино, дело, как говорится, техники. И понеслась по Лесопильщиков весть, что Шурка Дружникова очень хорошо гадает, однажды даже взрослая соседка к ней прибежала с просьбой погадать.

Так вот разговаривая, иной раз и споря, Александра вместе со всеми дошла до утопающего в яркой зелени белокаменного поселка. Он был красив не только стенами домов, сверкающих в лучах яркого солнца, и пышными кронами деревьев - в каждом палисаднике росли яркие цветы, а цветы Александра всегда любила. Она вспомнила, что в Тавде от маминого садика у глухой стены их дома ничего не осталось: соседи-варвары выдернули всё с корнем, лишь тополь остался, и он был для Александры символом возвращения в Тавду. Она всегда приходила с ним поздороваться, если вдруг приезжала в родной город.

- Мама, а тополь мой до сих пор растет, - сообщила Александра матери, - а вот цветы, смородина, сирень - вырвано с корнем.

Павла Фёдоровна грустно улыбнулась:

- Прости их, доченька, это неумные люди сделали, завистливые и злые. К сожалению, такие есть во все времена. Их пожалеть надо, потому что они не видят прекрасного, им это просто недоступно. А ты…

- Я поняла, ты хотела сказать: «Я иду через дали синие, Через огненные лучи…»

Павла Фёдоровна кивнула.

Александра криво усмехнулась:

- К сожалению, дали не всегда синие, и лучи не красивые огненные, а жгучие и неприятные. Я очень часто еду куда-то во сне или оказываюсь в незнакомой обстановке. И часто думаю, что будет после смерти. Я почему-то не боюсь смерти, мне даже любопытно: что там будет, может быть, моя душа, наконец, перестанет страдать, она будет счастлива. И я никак не могу определить: рано я родилась или, наоборот, поздно, я будто чужая всему свету. Может быть, это потому, что никому не желаю зла, хочу мира всем людям, чтобы никто и никогда не ссорился? Не знаю…Вот нет ладу с Павликом, он совсем не такой, как Антон, а ведь родители - я да Виталий. Он обвиняет меня в том, что я второй раз замуж не вышла, что воспитала их добрыми и честными, и его характер не вписывается в современные нравы. Он целеустремленный, как я, и эгоист, как Виталий. Он стремится к лучшей жизни, и в то же время ничего не желает делать для семьи, которая его воспитала. И мне так плохо от того, что не могу найти подход к сыну.

- А ты и не ищи. Просто жди. Прости его и жди. Ему больно, что вырос в неполной семье.

- А мне не больно? - возмутилась Александра. - Что он знает о наших отношениях с Виталием, что знает о том, как мне было больно, но я зажимала душу в кулак и поступала так, чтобы детям жилось хорошо. Антон - вот кто вынес нашу семейную беду на своих плечах вместе со мной!

- Понимаешь, доченька, тогда он был маленький, рядом с ним были самые дорогие ему люди - ты и брат. Вы защищали его, и ему этого было достаточно. А сейчас он вспомнил, что его друзья играли с отцами, а он не играл. Другие учились у своих отцов любить… Он в этом тебя тоже обвинил?

- Да, но я же не мужчина, как я могла это объяснить ему, мальчишке, как мог это сделать Антон, если сам был мальчишка?

- Вот-вот… Мальчишка. Ты прощала Антону, что он медленно взрослел, что лет до тридцати в его душе таился тот двенадцатилетний мальчишка, который вдруг возненавидел отца за то, что тот бросил его. Ты помнишь его истерику и крик: «Разве мне хорошо, что у меня нет отца?» А Павел этого не прошел. Он жил-жил и вдруг понял, чего лишил его отец - своей заботы, своей дружбы, всего, что он мог ощутить рядом с отцом. Он по своему мальчишеству решил, что виновата в этом ты, что ты сделала не всё, чтобы удержать отца в семье.

- Я сделала всё! - закричала Александра.

- Я это знаю, но Павел не знает. И в нём вдруг проснулся обиженный мальчишка, и он засел в его душе, и всё время его пинает и пинает, подзуживает чем-то насолить тебе. Внешне Павел - взрослый, самостоятельный человек, но, в сущности, он еще мальчишка, которому, может быть, тоже двенадцать лет.

- И что мне делать? - потерянно спросила Александра. Она и впрямь не знала, как вести себя с младшим сыном. Она любила его так же, как и старшего, но иной раз в душе вспыхивала искра злости, потому что хотела его обнять, а он отталкивал её то взглядом, то неблаговидным поступком. Да, сын страдал, и не желал страдать в одиночку, поэтому хотел, чтобы страдала и мать. И от этого душе Александры было ещё больнее.

- Ты потерпи, милая, - сказала Павла Федоровна, - и прости его. Он сын твой. Запомни, что я сейчас тебе скажу, и повторяй почаще: «Я принимаю жизнь. Господи, дай мне силу изменить то, что можно изменить, и дай силы вытерпеть то, что невозможно изменить. Я принимаю жизнь! Хочу быть счастливой, любимой, успешной, богатой. Да будет так! Я богата богатством вселенной, я успешна, ибо достойна успеха. Я есмь сила, богатство, здоровье, успех. Я открыта космическому источнику изобилия. Я - источник любви и счастья. Мир наполнен прекрасными людьми, и я всегда встречаю их на своем пути. Я люблю весь мир, а мир любит меня. Так и будет! Я верю в это!» Помни, что Бог посылает человеку такие испытания, которые он выдержит, вернее, не посылает таких испытаний, которые человек не выдержит.

Александра изумленно слушала мать, а та двумя раскрытыми ладонями нарисовала перед её лицом восьмёрку, знак бесконечности. Александра смотрела на неё, как завороженная, а у всех, кто стоял рядом, лица были торжественные и светлые. Она почувствовала себя очень сильной, способной на многое.

Павла Фёдоровна обняла дочь, и та почувствовала слабый ток по телу: наверное, именно так заряжается аккумулятор. Или, наоборот, разряжается?

Геннадий тихо произнёс:

- Мам, осторожнее. Придет время, и она будет с нами всегда, а сейчас пусть идет в свой мир.

Александрой овладела великая печаль, словно теряла что-то очень необходимое ей. Она оглядела всех людей, которые окружали её, стараясь запомнить навсегда их лица. Впрочем, у неё несколько фотоальбомов, и все там запечатлены. Вот стоит мама, рядом, едва улыбаясь, Виктор: он всегда был неулыбчивым. Отец выгнул левую бровь, глядел на неё орлиным взглядом, а Гена смотрел слегка насмешливо, однако по-доброму. Вдруг мелькнуло знакомое лицо, на нём - странная смесь страха, неприязни, насмешки, злорадства, любопытства и Бог знает, что ещё проступало на том лице. Валерьяновна! Братья Изгомовы тотчас встали перед ней, но Александра осторожно рукой отстранила их, и Толик с Володей расступились. Лицо Валерьяновны стало виноватым. Александра тихо произнесла:

- Простите меня, Нина Валерьяновна, за то, что не сумела набраться терпения, чтобы не конфликтовать с вами. Но вы сами виноваты: зачем Витальку настраивали против меня?

- Натура такая, - усмехнулась Валерьяновна. - Но и ты прости меня. А еще прошу - не забывай за меня свечи в церкви ставить.

Александра кивнула, а Геннадий, легонько толкнул её в плечо:

- Пигалица, ты у нас загостилась, давай-ка до дому, - и пожелал: «И пусть бывает в жизни не легко, И не всегда судьба тебе послушна, Живи красиво. Вольно. Широко. Люби людей - светло и простодушно…»

Мать добавила:

- И пусть тебя потомки помянут хорошей песней или добрым словом.

Даже Виктор заговорил «высоким штилем»:

- И явно это или тайно, Но так уж водится, хоть плачь. Одним везет необычайно. Другим темно от неудач, - и осторожно пожал локоть сестры. - А ты верь только в хорошее.

- Чего это вы? - оторопела Александра. - Стихами шпарите, пожелания всякие говорите.

- Да у тебя же завтра день рождения! - засмеялся Геннадий.

- Ой, и правда! - воскликнула Александра. - Приходите ко мне.

Геннадий покачал отрицательно головой:

- Пигалица, ты же знаешь, мы не можем, это ты к нам, как снег на голову среди лета, сваливаешься. А мы здесь навечно.

- Где - здесь? И вообще, как умудрились оказаться в одном посёлке, хотя все жили в разных местах? Ладно, ты или Витя, я про вас ничего не знаю, а как мама умудрилась уехать, а я и не заметила?

- Она уехала, ты сама её провожала в тот путь, просто ты, когда появляешься здесь, забываешь об этом. А там, в своем мире, ты забываешь про наш мир.

- Да я же здесь впервые! - возразила Александра. - И мне так нравится ваш посёлок - тихо здесь, благопристойно… Я бы хотела…

Геннадий не дал ей завершить фразу:

- Знаешь, Пигалица, шуруй-ка отсюда: это не твой мир, вернёшься, когда час настанет.

Александра обиженно засопела: и так живёт вдали от всех родных, приехала к ним, а они её прогоняют…

Павла Фёдоровна кивнула, соглашаясь с Геннадием:

- Да, доченька, иди своей дорогой, конца её пока не видно. И знай, мы любим тебя и заботимся о тебе. И все невзгоды ты перенесёшь с достоинством.

- Они будут? - поинтересовалась Александра не из желания узнать свое будущее, а просто так - из любопытства.

- Будут, - Павла Федоровна грустно кивнула, - но знаешь, ты все преодолеешь, верь в это. Бог не даст тебе испытания такого, что ты не сумеешь перенести, и все, что не свершает Бог - все к лучшему. Я могу только сожалеть, что лучший период жизни к тебе приходит через страдания, но ведь выстраданное всегда дороже человеку. Я права? А главное - не пускай в душу зло.

Александра пожала плечами. Она привыкла идти по тернистому пути, который лежал перед ней, и кто знает, почему он не из асфальта или бетона, а весь в рытвинах и ухабах, и… «лишь сильный по дороге той пройдет, а слабые в дороге погибают…» Где слышала она те слова?

- Ну все, тебе пора, доченька, - ласково сказала Павла Федоровна и осторожно провела тыльной стороной правой ладони по ее щеке.

Александра хотела попрощаться со всеми сердечно: обнять, расцеловать, но неожиданно появилась незнакомая женщина с печальным ликом Богородицы, и между Александрой и её родными возникла тончайшая прозрачная преграда, а в голове зазвучал мелодичный голос: «Не надо, милая, они любят тебя, но они - другие, вам нельзя прикасаться друг к другу. Они - души. А ты - живой человек», - «Как же я вижу их, как оказываюсь здесь?» - «Твоя душа страдает от одиночества, в ней - вина перед каждым, кого ты знала и любила, но кто сейчас в мире ином. Так всегда бывает: один человек обидит другого, а потом спохватывается, да извиниться не перед кем, вот и возник этот посёлок, который ты зовёшь небесным, выдумщица ты наша, - она по-доброму улыбнулась. - Но тебе и в самом деле пора, сегодня ты загостилась».

Александра тоже улыбнулась:

- Правильно, пора и честь знать. В гостях хорошо, а дома лучше, - и махнула, прощаясь, рукой всем, кто провожал её за околицу чудесного посёлка. Потом она разбежалась и взмыла вверх. Её подхватил стремительный воздушный поток, люди в белых одеждах внизу мелькнули и сразу пропали, а она мчалась вперед по какому-то темному тоннелю к светлому пятну. Все правильно, подумалось Александре, свет в конце тоннеля обязательно должен быть. И он был - Александра вылетела на простор и ахнула: внизу, как из космоса, видна была Россия. Её Родина. Внизу замерцал огонек, и Александра поняла, что это свет из окна дома, где её всегда любят и всегда ждут, несмотря на недомолвки и разное восприятие современного мира. Она спикировала, как на маяк, вниз и приземлилась точно во дворе дома, где она сейчас жила…

Тихо звякнул будильник, и тут же возле уха Александры раздалось громкое и требовательное: «Муррр!» Это приветствовала её черная, без единого белого пятнышка, пушистая кошка, и утреннее «муррр» на кошачьем языке явно означало: «Хватит дрыхнуть, корми меня!» У Черномазки был своенравный и самостоятельный характер. Подобранный на улице котёнок, превратившись в грациозную ловкую кошку, уличные привычки не забыл: Черномазка, округлив от злости глаза так, что радужка превращалась в тонкий ободок, запросто могла вцепиться зубами и когтями в руку хозяйки. Так что, наверное, кошка именно так и говорила Александре, как ей подумалось.

Тут же она ощутила на своей руке, лежавшей поверх одеяла легкую тяжесть: это собака положила ей на руку голову и дала понять, что она - рядом. Александра потрепала собаку по голове и услышала тихий утробный короткий рык, что, наверное, можно было перевести так: «Хозяйка, пошли гулять». Александра после Ярика, который жил у Дружниковых в Тавде, никогда не имела собак. А эта тоже, как и Черномазка, приблудилась щенком к их подъезду, и сын Антон, у которого было доброе сердце, хотя уже и взрослый мужчина, принес щенка домой. Бежало время, а щенка не удалось пристроить в «добрые руки». Он вырос в красивую собаку. У неё был ярко выраженный чепрачный окрас - золотисто-чёрный, её можно было принять за крупного щенка овчарки, если бы не уши - два лопуха, торчащие по сторонам с опущенными вниз кончиками. Уши собаки, когда она носилась в ближайшей лесопосадке кругами вокруг Александры, так живописно развевались, словно два флажка, что её и назвали Лопоухая, потом - Лопоуха, что превратилось в Лопуху.

У собаки был добрый и весёлый нрав. Она так яростно - иначе не назовёшь - радовалась приходу главной хозяйки, Александры, так прыгала, стараясь лизнуть в лицо, что та перестала публиковать в газете объявления о том, что «отдаст собаку в хорошие руки».

Александра села на постели, лениво сделала «сидячую» зарядку - покачалась влево-вправо, вперед-назад, точно такие же упражнения сделала головой, чтобы восстановить кровообращение, махнула несколько раз руками, поработала ступнями. Животные терпеливо ждали. Вот хозяйка встала, и Черномазка умчалась на кухню. А Лопуха по её приказанию процокала когтями к двери в коридор, и сидела там, слегка поскуливая, пока Александра кормила Черномазку и, выскользнувшую из комнаты сыновей серую тень, - вторую кошку, её звали просто - Серая. Эта была солидная, очень серьезная кошка, которая сразу превращалась в ласкового котенка, когда оказывалась на руках у Антона. В их семье жило раньше немало кошек, но ни одна, как Серая, так не умела обожать одного человека. Она постоянно следила за Антоном, и стоило Александре заговорить с сыном строгим голосом, Серая тут же вскакивала к нему на колени, становилась на задние лапы и начинала тереться головой о его щеку, мол, я с тобой, ты не расстраивайся.

Покормив кошек, Александра взяла на поводок Лопуху, и они вышли из квартиры. Лопуха рвалась с поводка, небось, любой задергается, если не будет целую ночь допущен до туалета. Да к тому же была своенравной и постоянно «воспитывала» хозяев, упорно пытаясь поступать по своему разумению, пока не получала по «заднему месту». Лишь тогда смирялась, понимая, что у хозяйки кончилось терпение.

Собака быстро сделала свои «дела», и они пошли вдоль парка по тротуару, причем Лопуха теперь вышагивала чинно, с достоинством, изредка бросая на хозяйку влюбленный взгляд, или старалась лизнуть её руку. Было на удивление тихо, на улице не видно ни людей, ни автомобилей, лишь такси прошуршало по дороге да рейсовый междугородний автобус прошёл. Впрочем, что удивляться - пять часов утра, какое может быть оживление?

День начинался светлый, безветренный, небо голубело, на нём ни единого облачка, за домами уже посверкивало солнце, и Александра приняла всё это за добрый знак, ведь день был необычный: её день рождения. И потому на душе было ясно и спокойно. «Я принимаю жизнь, - возникло из памяти то ли прочитанное, то ли услышанное: - Господи, дай мне силу изменить то, что можно изменить, и дай силы вытерпеть то, что невозможно изменить. Я принимаю жизнь! Мир наполнен прекрасными людьми, и я всегда встречаю их на своем пути. Я люблю весь мир, а мир любит меня. Так и будет! Я верю, так будет!» - Александра сказала это выплывавшему из-за крыш домов солнцу, потому что верила: в её новом жизненном году всё будет хорошо.

Шёл 2007 год с рождества Христова и только седьмой год двадцать первого века. И что случится с человечеством в этом веке, никому неизвестно, ибо человеку дозволено знать прошлое и настоящее, но будущее скрыто, чтобы человек не захотел лёгкого счастья, ровных дорог. Лёгкое счастье - это не счастье, это - мимолётная удача. Путь к настоящему счастью - это бег с преодолением барьеров. И потому перед человеком всегда лежит дорога неровная, а сам он часто, даже не подозревая того, стоит на жизненном перекрёстке и выбирает один из путей. И поистине счастлив тот, кто угадает свой путь.