"Сердце Зверя. Том 3. Синий взгляд смерти" - читать интересную книгу автора (Камша Вера Викторовна)Глава 51 — Я вижу, ты доволен. Я не имею в виду наше военное положение, я имею в виду твое положение в седле. — Доволен, — подтвердил Ариго, понимая, что сейчас воспоследует важный разговор. Ойген был слишком занят своим корпусом, чтобы предложить послеобеденную прогулку просто для удовольствия. — Если хочешь спросить про отца и... про наше семейство, не стесняйся, но там никаких загадок больше нет. — Мне так не кажется. Я согласен, что допустил ошибку, сосредоточившись исключительно на Манриках и Колиньярах, но твои неприятности остаются камнем, стронувшим обвал, а при обвалах порой обнажаются золотые жилы. Манрик увидел таковую и начал действовать, только я хочу говорить о не столь давних событиях. Ты согласен, что молодой Окделл представляет опасность для тех, кто считает его другом? В первую очередь я имею в виду младшего Арно. — Откуда Окделлу здесь взяться? Барон поморщился, словно у него болели зубы, но такие зубы не болят. — Герман, у меня складывается впечатление, что исходить из здравого смысла в некоторых случаях — ошибка. Я крайне удивлен тем, что Окделлу удалось бежать. Его удаче, а я основываюсь на собранных мною об этом человеке сведениях, можно найти три объяснения. Ему помогли, только я не вижу никого, кто бы на это пошел, кроме Эпинэ, но, исходя из моих представлений уже об Эпинэ, в это не верю. Разве что кузен написал тебе прежде, чем поймали Окделла. Второе объяснение более вероятно. Окделл убит, скорее всего мародерами, ведь при нем было значительное количество ценностей. Я не возражал бы, окажись это так, но существует третья возможность — убийца твоей сестры скрылся, выбрав дорогу, на которой его не стали искать, исходя все из того же здравого смысла. Одна из подобных дорог ведет в расположение нашей армии. — Это чересчур мудрёно. Графиня Савиньяк считает Окделла свихнувшимся на чести и Раканах дурнем. — Куры неумны, но, удирая от кухарки, могут влететь в любую дверь. Не думаю, что Окделлу позволят долго разгуливать в расположении наших частей, но он может назвать имя виконта Сэ, а виконт Сэ, не зная некоторых обстоятельств, может попытаться ему помочь. Как другу. Кстати, Герман, Окделл мог отправиться на северо-запад вполне осознанно, имея в виду перейти к Бруно. Перебежать на сторону дриксов и гаунау собирался еще его отец. В этом случае доверие виконта Сэ может сыграть с ним дурную шутку. Не думаю, что риск велик, но он есть. — Есть, — эхом откликнулся Жермон. — Что будем делать? — Виконт Сэ поступает под твое начало. Я говорил с Давенпортом, он согласен, но предварительно надо прояснить ситуацию вокруг Придда. Ты к нему пристрастен, что вполне объяснимо, но ты умный и честный генерал. Что ты можешь сказать о своем полковнике? — Кошки его разберут... Парень — отличный офицер, для своего возраста, конечно. При этом у обормота в башке есть... граница, за которой он начинает творить то, что считает нужным. Где эта граница проходит, мне не ясно, так что за Валентином надо присматривать, хотя... Когда меня свалило, он решил, что присматривать нужно за мной. — И присмотрел. — Райнштайнер не издевался, просто делал выводы. — Сперва я счел возможным поверить данным в присутствии виконта Сэ объяснениям, но сейчас вижу, что Придд недоговаривает. Он, безусловно, заботится о своих людях и своих родственниках, но исполнять фамильный долг можно по-разному. Я склонен считать твоего Заразу не расчетливым подлецом, а человеком с прописанным в костях, но при этом осмысленным представлением о том, кому и чем он обязан. Расчетливый подлец не встанет между выходцем и девушкой. Я осознанно опускаю то, что Придд делал, находясь под твоим началом. Здесь он мог зарабатывать репутацию, там — нет. — Ты меня убеждаешь? Не надо ломиться в открытую дверь. — Я тебя убеждаю лишь в том, что нельзя закрывать глаза на молодую запальчивость. Полковник Придд вряд ли способен на поступки, которые мы называем бесчестными, но теньент Савиньяк обвиняет его именно в таковых. Я прошу твоего содействия в расследовании. — Нет! — отрезал Жермон. — Сколько можно... расковыривать! Скоро нам всем в огонь, увидят друг друга в деле — помирятся! — Расковыривать нужно, пока в ране есть гной, а он есть. Пока сын маршала Савиньяка обвиняет сына супрема Придда, он повернется спиной не к нему, а к Окделлу. — Что ты хочешь от меня? — Нужно расспросить бывших унаров в присутствии друг друга. Будет очень хорошо, если ты посоветуешь Придду отвечать на мои вопросы откровенно. Есть вопросы, на которые не ответишь, из каких бы благих побуждений ни спрашивали. Потому что не знаешь ответа. Потому что слишком хорошо знаешь ответ. Жермон натянул поводья. — Хорошо. Поговорим после ужина, но только все вместе, и если Валентин не захочет... — Герман, ты меня удивляешь. Неужели ты думаешь, что я стану при посторонних говорить о Юстиниане? И что я не позову тебя? Я сегодня еще не спрашивал, как ты себя чувствуешь? — Отлично. — Тогда нашу прогулку уместно закончить фехтованием. 2 Робер с трудом высидел бесконечный концерт и еще более бесконечный ужин. Из гостей были лишь Мевен и пара щеголей, кажется, ардорских дипломатов, но хватило и этого. Снявшая траур Марианна смотрела на всех, кроме Робера; барон трещал о малых скульптурах, скулили и возились собаки. За месяц дом успел стать чужим, возвращаться было поздно, возвращаться было не нужно. Подали восьмислойное желе. Мевен, хоть его никто не просил, откланялся и утащил с собой ардорцев. Коко извинился и тоже исчез в кабинете — его ждал Умбератто. Эвро свернулась кошачьим клубком на коленях хозяйки и уснула, согнать левретку Робер не отваживался, а Марианна не считала нужным. Пустота становилась вязкой, словно Ренкваха, и столь же безжалостной. — Вы хотели меня видеть? — Проклятое «вы» сорвалось с языка, отрезая все дороги, кроме одной. К двери. — Нет. — Значит, я неправильно понял Констанса... — Возможно. Я не знаю, что он вам сказал. — Он... — А что, собственно, говорил барон? Что не мог не нанести визит и что желает видеть дорогого Робера в гостях, только гостей здесь перебывали сотни. — Барон пригласил меня на концерт. — Коко гордится своим последним сочинением, но птичницы мало понимают в серьезной музыке. Я предпочитаю романсы, пусть их и считают пошлыми. — Я прошу передать Констансу мое восхищение. Он так быстро ушел... — При виде антиков он теряет рассудок. Спасибо, я обязательно передам ваше мнение. Для Коко это очень важно. Для Коко, не для нее! — К сожалению, я не могу вернуть ваш жемчуг. Его у меня больше нет, но я пришлю вам рубины. — Это будет лишним. Статуэтка, которую принес Коко, много дороже. — К несчастью, я не могу распоряжаться этой вещью, она принадлежит герцогу Придду. Я ему напишу... — Коко будет вам признателен. — Благодарю вас за маки. Не думал, что их можно найти в Олларии. Именно такие... — Это было нетрудно. Они растут у нас в садике. — Я не знал... — Когда вы здесь бывали, маки еще не зацвели. Это поздний сорт. — Сорт? — Они только кажутся дикими. Не стоит верить тому, что кажется. — Я хотел бы увидеть, как они растут. — Вы опоздали. Позавчера Коко приказал срезать все. И здесь Коко! Сколько раз нужно убедиться, что твои полгода истекли, и плевать, кто виноват. Ты больше не нужен, изволь подняться и выйти. Если сможешь, без прощальных речей. — У вас был трудный день, баронесса, у меня тоже. Разрешите... — Это невероятно! — Дверь только открывалась, а барон уже говорил. — Невероятно! Мой друг, я в полной растерянности! Я нашел письмо; оно на первый взгляд не имеет адресата, но вы должны прочесть его первым. Именно вы! — Коко, — Марианна даже не шевельнулась, зато Эвро насторожилась и уселась, как готовый пуститься вскачь заяц, — герцог Эпинэ устал, не нужно его задерживать. — Но это очень важно! — Барон уже водружал на стол найери. Отчищенный кончик хвоста загадочно серебрился, подчеркивая удручающее состояние всего остального. — В ней тайник... Удивительная работа, я едва его не пропустил, а вот и письмо. Оно запечатано. Разумеется, я не мог себе позволить... — Зря. Впрочем, я отошлю это письмо Придду. — Но оно от Придда! По крайней мере, судя по печати... Возможно, оно касается Умбератто. Нет, вы должны прочесть! — Хорошо. Давайте. Почерк был Роберу знаком, то есть оба почерка. Первый Робер видел лишь дважды, но запомнил на всю жизнь, как и ночь, когда отбили Алву, второй... «Поучения королевы Бланш», почитаемые Альдо как величайшее сокровище, теперь хранились у мэтра Инголса вместе с другими бумагами. При желании можно было взять и сравнить, только зачем? Мерзкое, полное базарной злобы письмо написала королева. Та самая. Жена Эрнани Последнего. Любовница маршала и мать его ребенка, сбежавшая в Агарис. Уж не тайну ли Раканов раскрыл свихнувшийся астролог... — Я был прав! — с гордостью объявил нависавший над Робером барон. — Это Умбератто, но какое восхитительное название! «Память песней»... Герцог, с вашего разрешения я его присвою! Я никак не мог подобрать название концерту, который вы слушали, и вдруг такое открытие... Это судьба, мой друг! Та самая судьба, которой придают столь большое значение дикие народы... — При чем здесь судьба и при чем здесь я? — У вас дурное настроение. Конечно, бранящаяся женщина всегда удручает, но утешимся тем, что эта вульгарная Бланш мертва. Нет, я не могу ждать! Я немедленно впишу название... Пожалуй, в переводе на гальтарский оно будет звучать еще лучше. Как вы думаете? — Вероятно, — быстро сказала Марианна, и Коко убрался. Роберу следовало выйти вместе с бароном, но, задержавшись, уйти трудней, чем сразу. — Сударыня, о чем вы думаете? — О ненависти... Маршал не любил королеву, он хотел стать регентом, и только... Она все поняла, потому и ненавидела герцогиню и ее детей. Любимые нелюбимых не ненавидят, а жалеют. Победители любят жалеть. — Вы так думаете? — Я могу только думать. Будь Робер каким-нибудь Валме, он бы нашел что ответить, а не стоял столбом. Зазвенело — за спиной что-то разбилось. Робер торопливо оглянулся. На ковре среди золотистых осколков белела лилия. Не пытайся бежать от песни, слушай, чувствуй, и ты воскреснешь... — Что ты сказал? Разве он что-то говорил? — Я не уйду, Марианна. Не смогу... Бессильные слова царапали горло не хуже рыбьих костей, но она поняла. И простила. 3 Арно явился с Катершванцами, Валентин — в одиночестве, хотя мог присоединиться к Райнштайнеру, но нам защита не нужна, мы сами управимся! — Устраивайтесь, господа. Генерал Райнштайнер сейчас будет. Что нового? — Старый Ульрих-Бертольд кричит и топает ногами. Ему не понравился поход и то, что он оказался малоудачным. Нас он тоже ругает, но меньше, чем дриксов и новые времена. — Йоганн улыбнулся так открыто, что Жермон удержался от встречной улыбки лишь потому, что думал об Ойгене. — Мой генерал, можем мы пользоваться случаем и выражать вам свое сочувствие и свои поздравления... — Йоганн!.. Мой генерал, мой брат хотел сказать... — Я понял, что он хотел сказать. — Это было неприлично, но на сей раз сдержать улыбку не удалось. — Я потерял сестру и восстановил репутацию, но главное для нас сейчас война. Арно, ты уже знаешь, что с согласия Давенпорта переходишь в авангард? — Да, мой генерал. — Пойдешь ко мне порученцем. Не прижимай уши, в тылу держать не стану. — Мой генерал, я принесу больше пользы в конной разведке. — Думать, а потом проверять, что надумал, можно и при штабе. Ойген, либо ты опоздал, либо мои часы спешат. — Я задержался и приношу свои извинения. Господа, — глаза Райнштайнера поочередно обдали льдом троих теньентов и полковника, — садитесь. Сперва вам придется отвечать на мои вопросы, затем узнать некую новость, которую вам придется держать при себе впредь до соответствующих распоряжений. Преждевременное разглашение полученных сведений является государственной изменой. Вы меня поняли? Прошу отвечать по очереди. — Да, — быстро сказал Арно. — Я все понимал, — отчеканил Йоганн. — Да, я понял. — Да, мой генерал. — Очень хорошо. Валентин был невозмутим как бергер, а бергеры честно готовились выслушать начальство. Арно тоже готовился и пытался казаться спокойным, а казался упрямым. Если б с ним поговорила мать, было бы проще... — Господа, сперва нам предстоит прояснить некоторые обстоятельства. Теньент Савиньяк, правильно ли мы с генералом Ариго понимаем: вы считаете, что в Лаик под именем Сузы-Музы скрывался господин Придд? — Да. Я счита... — У вас имеются доказательства? — Не те, которые примут законники. — Тем не менее обоснуйте свое мнение. — Шутки были слишком хорошо продуманы для большинства из нас, но только не для Придда. В этом доме привыкли действовать исподтишка и прятаться за других. Не у всех из нас есть старшие братья, которые могут рассказать про Лаик, у Придда брат был. Титул графа Медузы подходит ему больше, чем остальным. В Олларии Придд пользовался подлинной печатью Сузы-Музы, а господин Борн — нет. В Лаик граф назвался «благородным и голодным». Борн подписывался «благородный и свободный». — Откуда вы это узнали? — От теньента Вардена. Сейчас он у Давенпорта. Вардена взял в королевскую охрану Ли... граф Савиньяк, после мятежа Рокслеев теньент остался во дворце, но... — И что Варден говорит о Придде? — перебил упрямца Жермон. — Персона герцога Придда меня не интересует! — взвился Арно. — Я... — Вы уже получили замечание на сей счет, — не преминул вернуть поводья в свои руки Райнштайнер. — Но мы собрались выяснить личность «графа» из Лаик. Теньент, вы можете что-то добавить? — Нет! — Господа Катершванц, что думаете вы? — Я хочу верить, что это не Валентин, — Норберт в самом деле этого хотел, — но я не знал про печать. Я хочу понять... — А я нет! — брякнул Йоганн и покраснел. — Суза-Муза в Лаик был свинья, Валентин нет. И еще он не трус... Я не говорил с Фарденом, я говорил с теми, кто шел от Печального Языка. Один человек не может быть таким и таким, значит, это разные люди. И потом, один человек не мог вешать потекс, а Придд в Лаик всегда ходил один... — Полковник Придд, я не прошу вас отвечать, я приказываю. Вы знаете, кто действовал в Лаик под именем графа Медузы? — Отвечайте, Валентин, — подтвердил приказ Жермон. — Пора с этим покончить... — Слушаюсь. В Лаик под именем Сузы-Музы действовало несколько человек. — Вы были в их числе? — Да. — Кто еще? — Не берусь утверждать. Раньше я думал про господ Колиньяра, Салину и Савиньяка, но ошибся самое малое в отношении последнего. Позже я услышал про подмену шпаги капитана вертелом и пришел к выводу, что Сузе-Музе кто-то помогал. — Что делали лично вы? — Дважды выходил ночью из своей комнаты. — И всё? — Я предпочел бы не отвечать. — Вы в армии. Потрудитесь ответить. Когда вы выходили? — В первый раз — на третью ночь после появления Сузы-Музы. — Полковник Придд, если вы думаете, что я устану задавать вопросы, вы ошибаетесь. Либо вы расскажете все по порядку, либо я стану спрашивать, пока не получу необходимые мне ответы. Итак, что вы делали оба раза и что видели? — Закатные твари! — Жермон не выдержал и налил себе полный стакан. — Можно подумать, у нас нет более важных дел! Не знаю, как в Лаик сейчас, но меня вышвырнули из Олларии, когда в ней болтались шестеро моих однокорытников, и что-то никто не бросился меня спасать... — Сколько из твоих однокорытников остались твоими друзьями? — Ойген тоже счел уместным подойти к столу, но вину предпочел воду. — Сколько, Герман? — Какое это имеет значение? — Никакого, но ты помнишь, сколько их было, до сих пор. — Мало ли какая чушь держится в голове. Валентин, за какими кошками ты выходил? — Я осматривал здание. — Сейчас я начну жалеть манриковских дознавателей... Ты можешь сказать, как было, чтобы от тебя отстали раз и навсегда?! Не однокорытники, так хотя бы мы! — Постой, Герман. Осматривая здание, вы кого-то встретили? — Я почти столкнулся с Эстебаном Колиньяром, но он меня не заметил. Второй раз я не встретил никого. — Тогда вы тоже осматривали здание? — В этом не было необходимости. Я зашел к капитану Арамоне и оставил у него на столе почетный диплом дурака, труса, пьяницы и невежды, а также уведомление о кончине Сузы-Музы. — Арамона вас не заметил? — Я рассчитывал, что он пьян и спит, но его не было, иначе я слышал бы храп. Отсутствие капитана меня удивило, тем не менее я сделал то, что намеревался. — Вы приближались к Старой галерее? — Я принес туда ужин. — Что было в корзине? — Это был мешок. — Что было в мешке? — Свечи, огниво, хлеб, сыр, ветчина, пироги и вино. — Какое? — Арамона пил дорогую тинту. Бутыли хранились в особом погребе. Я взял одну, но открывать не стал. — Это была тинта! — хлопнул в ладоши Йоганн. — Отличная тинта, хотя Берто и Паоло хотели своей южной кислятины. — Господа, — прервал бергерские восторги Ойген, — есть ли у вас сомнения в том, что рассказал полковник Придд? Арно молчал, Йоганн со счастливой улыбкой проорал: «Нет!», Норберт свел брови, сразу став похожим на своего склочного родича. — Я не сомневаюсь, что Валентин доказывал нашу невиновность, но я хочу знать про печать, подкинутые Ричарду улики и про то, как вешали штаны капитана Арамоны. — Да, — поддержал близнеца Йоганн, — хроссе потекс, как ее цепляли? — Полковник, вы можете ответить на эти вопросы? — О панталонах я не могу сказать ничего. — Хорошо. Скажите, откуда у вас печать? — Я ее нашел. Как справедливо напомнил господин Савиньяк, я — Придд. Лаик мне не казалась дружественным местом. Я в первую же ночь тщательно обыскал свою комнату и обнаружил отмычки, печать с гербом тогда еще неизвестного мне Сузы-Музы, набор грифелей для рисования и настойку кошачьего корня. Мне не хотелось оставлять эти вещи у себя, но и выбрасывать их я счел преждевременным. На следующий день я выбрал в саду дерево с подходящим дуплом и перенес находки туда. Когда появился Суза-Муза, я решил, что кто-то заранее решил обвинить в его проделках меня. Это казалось бессмысленным, но на всякий случай я забрал из тайника отмычку и вскоре ею воспользовался. Встретив Колиньяра, я уверился в своем предположении — я имею в виду то, что мне отведена роль виновного, — и постарался не подать Арамоне ни единого повода. — Подбросив улики в комнату Окделла? — Подобная мысль мне в голову не пришла. Теперь я думаю, что одинаковые улики были подброшены в несколько комнат. Я их нашел, Окделл нет. — Какова дальнейшая судьба найденной вами печати? — В Лаик я воспользовался ею только раз, при изготовлении диплома, о котором я говорил, но, когда уезжал, взял на память. У меня возникла не слишком разумная привычка носить печать с собой. Позже, во время допроса, мне показалось, что эта вещь знакома Колиньяру. — Он о ней спрашивал? — Нет, и это было странным, ведь он спрашивал даже о засушенных цветах моей матери. — Вы получили печать назад или изготовили копию? — Приказом его величества Фердинанда мне были возвращены все изъятые у меня вещи и бумаги. — Полковник Придд, когда и как вам пришла мысль сыграть роль Сузы-Музы вновь? — Незадолго до разоблачения Удо Борна. Я подумал, что новому Сузе-Музе может потребоваться алиби. У меня имелись некоторые предположения о том, кто это мог быть. Я решил действовать, когда этот человек будет на глазах у господина Альдо, но все случилось слишком быстро. — Кого вы подозревали? — Я полагал, что это виконт Темплтон. Удо Борна я подозревал в меньшей степени, так как отношение этой семьи к Олларам общеизвестно. — Почему вы подозревали именно Темплтона? — Подпись и печать подлинного Сузы-Музы выглядели иначе. Это доказывало, что второй Суза-Муза не присутствовал при событиях в Лаик, но знал о них из первых рук. Он находился при дворе, более того, имел доступ к книге дежурств. Я предположил, что это кто-то, в чьи обязанности входит делать в ней записи. — Вы исключили тех, кто был в Лаик, то есть герцога Окделла. Почему? — Из-за его преданности узурпатору и неспособности к притворству. — Теньент Савиньяк, — Райнштайнер слегка возвысил голос, — вам есть что возразить или добавить? — Нет. В том, что касается Сузы-Музы, я ошибался. В главном нас рассудит война. — И шляпа, — подсказал Норберт. — Один умный спорщик заказывал себе шляпы из теста для лапши, но это очень неудобно в дождь! — Я не люблю лапшу! — отрезал Арно. — Господин генерал, разрешите идти? — Нет. Теперь, когда недоразумение разрешилось, я должен сообщить троим из вас достаточно неприятную новость. Вы уже знаете о смерти ее величества и о том, что герцог Ноймаринен вновь исполняет обязанности регента. Для армии этого достаточно, но вы находитесь на особом положении и должны знать больше. Ее величество и ее фрейлина были убиты вашим бывшим соучеником Ричардом Окделлом. Убийца скрылся. — Это не есть похоже! — сказал Йоганн. — Я не верю, — отрезал Арно. — В это трудно поверить, — поддержал Норберт. — Это даже не измена... — Мужчина может убивать свою женщину, если она изменяет, предатель может убивать королеву, но не вместе... И не Ричард! — Полковник, вы видели Окделла в Олларии. Ответьте вашим товарищам. — Окделл в то время называл ее величество не иначе как госпожа Оллар, хотя и испытывал к ней определенные чувства, которые полагал возвышенными. Мне казалось, он придерживался рыцарского кодекса во всем, что не противоречило его самолюбию и интересам господина Альдо. То, что после смерти последнего Окделл остался в Олларии и поступил на службу к ее величеству, вызывает у меня недоумение. Я не могу исключить, что он счел своим долгом таким образом прервать династию Олларов, но поверить в это не могу. — Ты не веришь? — Арно казался уже съевшим шляпу. — Ты?! — В — Тем не менее, — не дал уйти в сторону Ойген, — ошибка исключена, поэтому я обязан задать последний вопрос. Что вы скажете об Окделле как о бойце? Вы ведь с ним дрались? — Да, — подтвердил Придд. — Мы оба были ранены, я — в бедро, Окделл — в руку, но я считаю себя проигравшим. Окделл стал опасным соперником. Его господин, в данном случае я имею в виду герцога Алва, отменно поставил своему оруженосцу руку, но не голову и не терпение. — Благодарю вас. Можете идти. Ушли. Тихо и на этот раз вместе. Это было трудно объяснить, но Жермон видел — их если и не четверо, то двое и двое. — Сейчас они потрясены, но уже к вечеру начнут спорить о том, кто вешал штаны и подменял шпаги. — Райнштайнер тщательно прикрыл дверь и уселся у стола. — Хотелось бы верить, что эти молодые люди способны понять, где кошка, а где ее тень. — Может быть... Только это судилище... Ну зачем ты его затеял? Мы могли расспросить Валентина, а потом надрать уши Арно... — Если б мы просто доказали, что Придд не мерзавец, враждебность бы уцелела. Люди не любят вспоминать о своих ошибках и редко начинают относиться хорошо к тому, о ком говорили плохо. Сейчас они думают не о своей ошибке, а о возможной встрече с Окделлом. Думают вместе. У них есть общая тайна, они скоро будут вместе воевать. Они станут друзьями, а ты хотел именно этого. Дальше не наше дело, наше с тобой дело — это война. Я вижу, что ты утомлен, но отдыхать не время. Взят Доннервальд. — Только город или и цитадель? — Город был взят шестнадцатого, цитадель двумя днями позже. — Так ты задержался из-за этого? Доннервальд взят, а ты расспрашивал об унарских выходках! И кто ты после этого?! — Тот же, кем был всегда. Как и ты. Ты слишком порывист и не умеешь убирать из головы то, чем заниматься преждевременно. Мы сможем говорить о Доннервальде со знанием дела, когда вернется разведка. Фок Варзов ждет ее к полуночи и к полуночи же собирает высших офицеров. У нас имелось время. Было разумно потратить его на прояснение вещей, которые в противном случае пришлось бы отложить или до конца кампании, или навсегда, если кто-либо погибнет. Именно поэтому я настоял на том, чтобы разговор состоялся сегодня. — Постой! — Жермон уставился на бергера как на роту выходцев. — Ты хочешь сказать, что знал про Доннервальд уже в обед?! — Почему |
||
|