"На аптекарском острове" - читать интересную книгу автора (Федоров Николай Тимонович)

Николай Тимонович Федоров На Аптекарском острове ПерепискаПри свечеПо спискуПетраркаТаняНа Аптекарском острове (повесть)Глава 1. В садуГлава 2. Товарищи, нельзя ли потише!Глава 3. КлочикГлава 4. Следующим утром в четвергГлава 5. Семейный альбомГлава 6. ТайнаГлава 7. «Амурские волны»Глава 8. Нижнее «до»Глава 9. Соленая контрольнаяГлава 10. Графиня во всем призналасьГлава 11. Трубадур безумствуетГлава 12. Свидание векаГлава 13. Групповой портрет на блюдеГлава 14. Серенада на вольном воздухеГлава 15. Красота спасет мир

При свече

— И чего тебе взбрело в голову притащить Полкана в школу?! Как маленький, честное слово!

— Да ладно ты, не гуди, — вяло отмахнулся Генка. — Кто же мог подумать, что он к Ирине в портфель заберется.

Полкан — это маленький рыжий хомячок, которого Генкина тетка недавно подарила ему на день рождения. Тетка почему-то никак не может понять, что Генка давно вырос и что дарить ему сахарных петушков на палочке и плюшевых медвежат несколько поздновато. Вот и на этот раз она принесла хомяка, с которыми так любят возиться в детских садах. А Генка давно мечтал иметь собаку, большую и лохматую. Поэтому он, не долго думая, и назвал маленького зверька древним собачьим именем.

И вот сегодня, когда Генка зачем-то притащил хомяка в школу, тот взял и сбежал от него на уроке ботаники. Пока Генка ползал под партой, пытаясь найти беглеца, я вдруг с ужасом увидел, как Полкан ловко вскарабкался по ножке учительского стула и юркнул в портфель Ирины Васильевны.

— Генка, — зашипел я, таща его из-под парты, — он к Ирине в портфель залез!

Генка обалдело на меня посмотрел и прошептал:

— Что же делать?

В ответ я только пожал плечами. И действительно, не говорить же в самом деле: Ирина Васильевна, у вас в портфеле хомяк сидит.

Развязка наступила быстро. Ирина Васильевна закончила объяснять новый материал, чихнула и полезла в портфель за платочком. Мы с Генкой замерли, ожидая самого худшего. Но учительница проявила завидное хладнокровие. Лишь на секунду она задержала руку в портфеле, чуть изменившись в лице. Потом спокойно достала оттуда Полкана и произнесла ледяным голосом:

— Кто принес в класс хомяка?

Ребята было засмеялись, но сразу вдруг притихли и замолчали. Генка обреченно встал.

— Прекрасно, — сказала Ирина Васильевна и нехорошо улыбнулась. — У меня такое впечатление, Петров, что ты деградируешь прямо на глазах.

— Почему это деградирую, я не деградирую… — забубнил Генка себе под нос.

— Нет, деградируешь, — жестко повторила Ирина Васильевна страшноватое слово. — Чем иначе объяснить твое поведение. Вместо того, чтобы думать, как исправить свои двойки, ты приносишь в класс животных. Ну вот что. Хватит! Завтра же приведи своих родителей в школу. Или нет, я сама, слышишь, сама сегодня вечером к вам зайду. А сейчас можешь забрать своего грызуна. — И она протянула напуганного хомяка еще более напуганному Генке.

И вот теперь мы сидели в Генкиной квартире и гадали, кто придет раньше: учительница или родители?

— А когда твои должны быть? — спросил я.

— Мама-то поздно придет, — ответил Генка. — У нее сегодня курсы. А вот папа — не знаю. Наверное, вовремя… Эх, началось бы сейчас землетрясение! Или хоть бы свет в квартире погас, что ли. Придет Ирина — света нет, родителей нет, ну она и уйдет.

— А что толку, — сказал я. — Уйдет, а завтра снова придет.

— Ну, завтра… Кто там знает, что завтра будет.

— Глупо, — сказал я.

— Нет, не глупо, — упрямо повторил Генка. — Света не будет, родителей пока нет…

— Ну, заладил, как пономарь. Вот мне папа недавно одну интересную штуку рассказывал. Раньше, давно, при царе еще, преступников не только на каторгу отправляли, но и ко всяким телесным наказаниям приговаривали. Так вот, писатель Достоевский вспоминает такие случаи, когда каторжники перед самой экзекуцией из тюрьмы бежали или еще какое-нибудь преступление делали. Прямо там, в тюрьме. Пусть, значит, снова следствие будет, суд будет, только чтобы оттянуть эту самую экзекуцию.

— Зачем это ты мне все говоришь? — с подозрением спросил Генка.

— А затем, — сказал я, — что ты мне этих самых каторжников напоминаешь.

— Да отстань ты со своими каторжниками! — разозлился Генка. — Подумал бы лучше, как выкрутиться.

— А чего тут думать, — сказал я. — Хочешь, чтобы свет в квартире погас? Пожалуйста. Вывинти пробки — и все дела.

— Гений! — сказал Генка и просиял. — Фарадей! Так мы и сделаем. Света нет, родителей нет, она и уйдет. Ну, чего ей без света сидеть.

Я понял, что Генка вбил себе в голову эту дурацкую идею и что никакими силами ее теперь оттуда не вышибешь.

Через десять секунд света в квартире не было.

— Темно-то как, — сказал Генка.

— Темно, — согласился я.

— Это хорошо, — сказал Генка. — В такой темнотище долго не усидишь.

И тут раздался стук в дверь. Генка, робея, пошел открывать, а я остался в комнате.

— Дома родители? — услышал я металлический голос Ирины Васильевны.

— Н-нету, — заикаясь ответил Генка. — С работы вот еще не пришли.

— Ничего, я подожду. Я никуда не тороплюсь. И включи же наконец свет!

— И свету нету, — сказал Генка. — Прямо сейчас взял вдруг и погас. Пробки, наверное, перегорели. Или это… напряжение куда-нибудь упало.

— Неважно, — прервала Генкино бормотание Ирина Васильевна. — Разговаривать можно и в темноте. Я не в шахматы пришла играть. Проводи меня. И дай хоть руку, что ли! Ничего ж не видно.

В дверях комнаты появились смутные силуэты учительницы и Генки.

Ирина Васильевна села на диван, а Генка остался стоять.

Наступило молчание.

И тут я понял, в каком дурацком положении я оказался. Я сидел на стуле в совершенно темном углу комнаты, и учительница совершенно не подозревала о моем присутствии. Мне стало совсем неловко, и я, чтобы как-то дать о себе знать, легонечко так начал покашливать.

— Ой, что это! — испуганно вскрикнула Ирина Васильевна. — Тут еще кто-то?!

— Это я, Ирина Васильевна, — сказал я. — Я тут в углу.

— Господи, Крылов! Как ты меня напугал. Гена, да найди же хоть свечку Какую-нибудь! Нельзя же так!

— Свечку? Сейчас посмотрю. Была вроде где-то. — И Генка поплелся в другую комнату. Наверное, до него стало доходить, что его глупая затея с пробками провалилась.

Через минуту он вернулся с зажженной свечой.

— Теперь подставку какую-нибудь возьми или блюдце, — сказала Ирина Васильевна. — Воск же будет капать.

— Генка, — сказал я, — у вас подсвечник, кажется, был. Помнишь, ты им еще орехи колол.

Генка залез на стул, достал со шкафа старый бронзовый подсвечник и вставил в него свечу. По комнате забегали красноватые причудливые тени.

Ирина Васильевна сидела молча, неотрывно глядя на маленький живой язычок пламени, и лицо ее вдруг показалось мне каким-то другим, незнакомым. И уже совсем неожиданно она сказала:

— Новый год скоро. Сейчас на улице я видела, как люди елки несли.

— Это верно, — сказал Генка, ободренный таким началом. — У нас тут елочный базар недалеко.

— А вот в Италии, — сказал я, тоже осмелев, — есть такой очень интересный обычай. Там под Новый год люди выбрасывают на улицу всякие старые, ненужные вещи. Прямо из окон бросают.

— Это зачем еще? — спросил Генка.

— Ну, как бы жизнь хотят новую начать. А все старое, плохое — за борт.

— Хороший обычай, — сказал Генка. — Если бы у нас был такой, я бы в первую очередь свой дневник выбросил.

Мы засмеялись, а потом Ирина Васильевна сказала:

— Когда я была примерно в вашем возрасте, мы жили на Васильевском острове в большущей коммунальной квартире. И почти в каждой семье были дети. Ну и, конечно, под Новый год каждая семья покупала елку и сначала оставляла ее в прихожей, у входной двери. Там иногда по девять-десять елок стояло. И как же здорово пахло этими елками в квартире! Я, бывало, из школы приду, встану в прихожей, стою и нюхаю. А теперь, когда муж елку домой приносит, я только и думаю о том, сколько после нее мусора будет.

Ирина Васильевна замолчала, а мы с Генкой сидели разинув рты и ничего не понимали. Потом она взяла со стола подсвечник и внимательно его оглядела. Огонек свечи задрожал, и все предметы в комнате будто зашевелились, задвигались.

— А колоть орехи подсвечником не стоит, — сказала Ирина Васильевна. — Посмотрите, какая вещь-то красивая. И слово хорошее: ПОД-СВЕЧНИК. Звучит, по-моему, гораздо лучше, чем, скажем, «люминесцентная лампа».

— Ясное дело, лучше, — сказал Генка, и даже в полумраке я видел, как сияла его физиономия. — И понятное к тому же: ставь, значит, его под свечу — и все дела. А то читаю в одной книжке: граф схватил канделябр и ударил незнакомца по голове. Что, думаю, за канделябр такой. Кочерга, что ли? Оказывается, обыкновенный подсвечник.

Ирина Васильевна весело засмеялась, и в этот момент хлопнула входная дверь.

— Генка! — послышался голос Николая Ивановича. — Почему такая темнотища? Света, что ли, нет?

— Пап, ты? А к нам вот Ирина Васильевна пришла, — невпопад ответил Генка и почему-то добавил: — В гости.

— Очень приятно, — сказал Николай Иванович. — Сейчас, одну минуту. Я только со светом разберусь.

Я услышал, как чиркнула спичка и через секунду послышался растерянный голос Генкиного папы:

— Но, товарищи… Тут же нет пробок?!

Наступила нехорошая пауза. А потом Николай Иванович произнес голосом, не предвещавшим ничего хорошего:

— Геннадий! Где пробки?!

Генка молчал, и я был уверен, что сейчас он, как те каторжники из романа Достоевского, дунул бы куда-нибудь подальше. А землетрясение или цунами подошло бы как нельзя кстати. Одним словом, назревал скандал.

И в этот щекотливый момент Ирина Васильевна вдруг вышла в коридор и спокойно так сказала:

— Николай Иванович, не надо. Не ищите пробки. У нас тут свечка горит. Давайте так, при свече посидим.