Виктор Владимирович Голявкин Полосы на окнах

1. Затемнение

Мы с мамой завесили окна. Потом зажгли свет. Сейчас нужно завешивать окна.

Сейчас война.

Наш город в затемнении.

Не видно сверху нашего города.

Вдруг в дверь заколотили, да с такой силой, будто несколько человек сразу колотят в нашу дверь, так оно и было. Вошёл управдом и соседи.

Мой маленький брат Боба захотел их напугать, внезапно выскочил перед ними и зарычал, но они на него внимания не обратили.

— Что-нибудь произошло? — спросила мама. — Что-нибудь случилось?

— Тушите свет! — закричал управдом. — Скорее тушите свет!

— С какой стати? И не подумаю!

— Скорее тушите, вам говорят! — Он щёлкнул выключателем, и все оказались в темноте.

— В чём дело? — возмутилась мама.

— Поглядите, что у вас творится!

— Ума не приложу, — сказала мама, — что у нас может твориться?

— У вас щели, — сказала Ханум Измайлова, — вот такие щели! Настоящая сигнализация вражеским самолётам.

Отец мой на фронте, а у нас сигнализация?! Это уж слишком. Семья фронтовика сигнализирует вражеским самолётам, получается?

— На окнах у нас матрасы, — говорит мама, — они свет не пропускают.

— Узкие у тебя матрасы, соседка, — сказала Ханум, — понимаешь — узкие.

— У меня узкие матрасы? — возмутилась мама. — Это у вас узкие матрасы!

— Посмотри с улицы на свои окна, соседка. Сходи на улицу и посмотри. Такие щели! Вот такие щели!

В темноте не было видно, какие она показывала щели.

— Обсудим всё спокойно, — сказал старик Ливерпуль. — Раз нету света, не надо торопиться. Всё устроим. Никому ведь ничего не угрожает в данную минуту. Обо всём поговорим по порядку. Дела дневные позади, и спешить нам сегодня некуда. Не такой уж это сложный вопрос, чтобы спешку устраивать, в самом деле…

— Развёл антимонию, — сказала Мирзоян, — всегда навеселе и заводит антимонию.

— Да погодите вы, — сказал управдом. — Сейчас не время разногласиям. Нужно быть начеку. За светом следить внимательно. Ни щёлочки света, понятно? Так что ликвидируйте просветы.

— Ликвидируем, — сказал я. Мне это слово понравилось.

— Хорошо, — сказала мама, — я повешу по бокам одеяла.

— Вешайте что хотите, — сказал управдом, — это ваше дело.

— Ай, соседка, — сказала Мирзоян, — на чём же вы спать будете?

— На чём все спят, — сказала мама.

— Все постели повесите — и тогда как?

— А что же мне ещё вешать?

— Что-нибудь другое.

— Откуда же я возьму другое? Выкручиваемся как можем.

— Мы тоже выкручиваемся, — сочувствовали соседи.

— Кручусь и верчусь, — сказала мама.

— Все крутятся и вертятся, — поддерживали соседи.

— На чём же вы спите? — не отставала Мирзоян.

— С окон снимаем и спать ложимся.

— А потом?

— Потом снова приколачиваем.

— Так каждый день и приколачиваете?

— В матрасе уже полно дырок. Остаётся только повесить на гвозди. Мы люди не богатые и не гордые.

— А вы сказали: приколачиваете, — вмешался Ливерпуль.

— То вешаем, то приколачиваем, — говорит мама.

— Бедные матрасы, — посочувствовал Ливерпуль, — навряд ли они войну продержатся.

— Вся жизнь у людей изменилась, даже вещи не на своих местах оказались, — сказала Мирзоян.

— И беседуем во мгле, — сказал Ливерпуль.

Дверь была не заперта, и кто-то вошёл к нам на веранду.

— Эй, кто здесь есть? — закричали с веранды.

— Что там опять такое? — спросила мама.

— Ваш пятилетний сын по улицам разгуливает, — ответили с веранды.

— Ах, вечно он сбегает, — спохватилась мама, — вечно он в движении!

«…Кручусь я и верчусь. И ничего не видно!» — распевал Боба на веранде.

Мама уже была там.

— Я вообще не люблю ничего плохого, — объяснял Боба, — когда темно, когда нет света и когда ничего не видно.

— Можно подумать, что он один всего этого не любит, — отвечала мама из темноты, коридора.

— Я ходил искать свет, — оправдывался Боба.

— И нашёл? — насторожился управдом.

— Нигде нету света, — сказал Боба.

— Вот видите, кругом порядок! — сказал управдом.

— Тогда дайте мне красную повязку, — сказал Боба.

Старик Ливерпуль сорвал свою повязку дежурного и повязал Бобе на рукав.

Даже в темноте было заметно, как Боба загордился. Завтра я у него эту повязку отберу, подумал я.

Расходились соседи. Свалили стул с грохотом. Кто-то ушибся.

Мы сняли наши матрасы.

Окна были раскрыты, и небо чёрное.

На улице ни огонька.

Мне не спалось.

Было душно. Бродил в небе слабый прожектор.

У всех своё затемнение, думал я, у каждого по-своему.

У старушек Добрушкиных ковры висят.

У Груниных шторы.

У Мирзоян фанера.

У дяди Миши картон.

У Фалалеевых рекламные противопожарные щиты.

У старика Ливерпуля доски, остаются щели, и его несколько раз предупреждали.

У дяди Гоши окна завешены шалями, и меня всегда интересует, откуда он набрал столько шалей.

У Алиевых одно окно, они к нему прислоняют шкаф. Не лень людям шкаф двигать каждый вечер. Зато никогда в жизни осколки им в комнату не влетят, как они уверяют.

У Измайловых блестящая плотная бумага, все спрашивают, откуда они её достали, а папа Измайлов улыбается и говорит: «В универмаге до войны». Все удивляются, как он мог знать, что начнётся война и ему понадобится эта бумага. Он отвечает, что купил её для совсем другой надобности, но не успел использовать. Тогда спрашивают, для какой надобности он её купил и почему не успел использовать. Оказывается, он собирался оклеить стены своей веранды, но всё откладывал. А теперь ждёт окончания войны, чтобы снять её с окон и оклеить веранду.

С завистью смотрят на его практичное, недорогое затемнение.

Все хотят иметь красивое и практичное затемнение.

Я тоже жалею, что мы не купили раньше такой бумаги и теперь нам приходится вывешивать матрасы.

Боба спит с красной повязкой. Даже во сне лицо у него довольное и гордое.

…Рано утром влетели к нам братья Измайловы, у каждого по рулону.

Рамис, Рафис, Расим, Раис промчались в нашу комнату как конники, размахивая рулонами. Ни слова не говоря, оставили свои рулоны и умчались.

— Порядочно у них бумаги, — сказал я, — на две семьи.

Мой брат Боба схватил рулон, но мама отняла.

— Спасибо соседям, — сказала она. — Обращайтесь с бумагой бережно. Сегодня мы сделаем шторы. А когда кончится война, нашим соседям эта бумага понадобится, чтобы оклеить веранду.