"Русские Украйны. Завоевания Великой Империи" - читать интересную книгу автора (Черников Иван Иванович)

Глава 3  Война в Ливонии

Захватив Казань и Астрахань, Москва держала в своих руках восточную часть водного пути из Европы в Среднюю Азию. Укрепив рубежи по обе стороны дельты Волги рядом крепостей, Иван Грозный, начав войну с Ливонией, пытался овладеть побережьем Балтики.

Выше уже упоминалось о том, как Москва, разгромив Великий Новгород, буквально уничтожила мореходов Севера. Поэтому в Ливонской войне 1558–1583 гг. для организации каперской флотилии пришлось нанимать датчан.

Ливонский монашеский орден создали феодалы Германии в 1202 г. для крещения язычников Прибалтики. Владея удобными гаванями, рыцари, бойко торгуя с Европой и Востоком, так и не создали в Ливонии национального государства, так как финны и литовцы не имели со своими господами общего языка, нравов и даже религии. Обращенные насильно в католичество и принуждаемые затем к переходу в протестантство, они оставались индифферентными или враждебными к меченосцам.

В немецкой литературе тех лет нашествие расценивали как кару Божью. К этому времени Ливония разорилась, воинский дух рыцарей исчез, а безбрачие выродилось в разврат. Роскошь и разнузданные оргии элиты повергли подвластный ей народ в нищету и уныние. Боевая машина ордена давно потеряла значение, тратить собственные денежки на наемников рыцари не хотели, а бесправные подданные не могли и не хотели платить налоги.

В конце 1557 г. московская конница хана Шах-Али вторглась в пределы ордена. В страшной резне гибли женщины, изнасилованные до смерти, дети, вырванные из чрева матерей, и горели жилища. Войны везде были отвратительны, и дисциплинированные бойцы герцога Альбы не уступали черемисам Шах-Али, которые, насытив свою похоть с наиболее красивыми пленницами, привязывали их к дереву и упражнялись в стрельбе по живым мишеням.

На протяжении почти 200 км захватчики не встретили сопротивления, и черемисы легко разгоняли слабые отряды ливонцев. Шах-Али, собрав громадную добычу, в январе 1558 г. согласился на перемирие.

В мае 1558 г. войска Москвы взяли старый торговый город Нарву, и Грозный получил выход в Балтику. Так как опричники уже уничтожили мореходов Новгорода, то купцы Ливонии сохранили за собой право на беспошлинную торговлю по всей Руси и с Ганзой.

От первоначальных успехов в Ливонии у царя голова пошла кругом, и он, уже считая захваченные земли своими, союзному королю Дании, претендовавшему на Эстонию, ответил, что 500 лет тому назад Ярослав Мудрый приобрел более серьезные права, построив Юрьев (ныне Тарту). При этом следует напомнить, что Юрьев ранее был пригородом Пскова.

Пока союзники делили предполагаемый трофей, в 1561 г. орден пал, и Ливония отошла к Польше, а герцогство Курляндия стало её вассалом. Эстония вместе с Юрьевом перешла к Швеции, а остров Эзель — к Дании.

Так победа над меченосцами не обеспечила захват так нужных Москве земель, на которых успели закрепиться Швеция и Польша. И с этого времени Москве уже пришлось воевать со Швецией и Польшей.

После унизительного поражения царь занялся реформой управления и в 1565 г. разделил государство на две части — земщину и опричнину. Из них первая оставалась под властью бояр, а во второй же правил царь во главе опричников-дворян. Цель реформы заключалась в укреплении вертикали власти, как бы сейчас сказали.

Иван IV создал для своей охраны опричное войско, призванное искоренять коррупцию, предательство и ересь. Опричники, которых некоторые современники двусмысленно называли кромешниками, получали особое право расследовать и арестовывать любого по упрощенной юридической форме, а то и вовсе без нее. Царь выселил многих бояр на окраины, а отнятые вотчины с. крестьянами давал опричниками, исповедовавшим своеобразный аскетизм, прерываемый оргиями и садизмом. Одетые в длинные черные плащи, они скакали на черных лошадях, почти как монахи, которых проверяли на честность и порядочность. Для этого во дворе стоял ящик для доносов.

В Александровской слободе деспот устроил подобие монастыря, где молитвы сменяли кровавые оргии, а опричники поверх цветного платья носили черную рясу. Это живописал А. К. Толстой, познакомив читателей с приключениями князя Серебряного. Возвращаясь в Россию из заграницы, герой романа встретил шайку разбойников, грабящих деревню, насилующих и убивающих людей. Князь вмешался в побоище, но с изумлением узнал, что мешает отправлению правосудия, так как эти оборотни оказались слугами царя, а их бесчинства — следствия политических реформ. Холуи привели князя в Александровскую слободу, где его ждали новые открытия. На царском дворе медведями травили пришлый люд. Наконец, избежав пытки, Серебряный попал на пир. В столовой зале заседали клевреты, переодетые чернецами, сам царь, зловеще усмехаясь, наделял гостей кубками с отравой. Ноги скользили в крови. Воздух насыщал опьяняющий запах бойни. Гул веселых голосов охмелевших гостей смешивался с душераздирающими воплями жертв, пытаемых тут же в подвалах. Этот дворец напоминал ад.

Опричники быстро деградировали, став привилегированным войском алчных и жестоких разбойников, вредящих интересам Москвы не менее тех бояр, которых их призвали усмирять. Наоборот, они, сея разрушение и распри, усложнили обременительное управление страной.

Кровавая бойня шла по воле царя. Исполняя его приказы тупо, без чести и совести, со своими страшными эмблемами — собачьей головой и метлой у луки седла, — опричники грабили и убивали людей. Привезя свою добычу, обрызганные кровью кромешники надевали черные рясы и, под предводительством игумена-царя, предавались оргиям. Столь же мрачные картины имеются в трудах русских историков XIX в. Карамзина, Соловьева, Костомарова, Ключевского и Михайловского.

Сейчас уже забыта судьба Великого Новгорода, окончательно добитого Москвой холодной зимой 1570 г. Возглавив огромное войско, Иван IV начал свой последний и решительный бой с остатками крамольной республики. Пред этой Божьей карой поблекли все ужасы похода в Ливонию. От Клина до Новгорода войска оставили за собой испепеленную пустыню, и 2 января передовые отряды появились у стен города, разграбили монастыри и 500 братьев поставили на правеж. Их били с утра до вечера, вымогая по 20 рублей с каждого. Не много нашлось счастливцев, уплативших эту огромную по тем временам сумму и избежавших пыток. Других ждала страшная участь. В пятницу 6 января прибыл царь и приказал бить палками до смерти всех.

Затем настал черед белого духовенства. Воскресным утром перед обедней архиепископ Пимен вышел с крестным ходом встретить и благословить царя. Иван обозвал владыку волком хищным, но милостиво согласился отобедать у него. Среди трапезы царь громко вскрикнул, по его знаку опричники стали громить дом хлебосольного владыки, сорвали с него одежду и вместе с челядью бросили в подвал.

На главной площади города москвичи соорудили орудия пыток, и царь начал быстрый суд. Приставы рыскали по домам, сгоняя всех к обнесенному оградой трибуналу. Новгородцев приводили сотнями, пытали, жгли на малом огне, затем почти всех приговаривали к смерти и везли топить. Окровавленные жертвы привязывали к саням, которые по крутому откосу пускали к быстрине, где Волхов никогда не замерзал. Это своеобразное катание с гор создавало ощущение праздника, и государева шпана, видя, как несчастные погружались в пучину, веселилась, будто дети на Рождество. Младенцев топили, привязав их к матерям. Опричники с пиками стояли в лодках и бдительно следили, чтобы никто не спасся.

По свидетельству III Новгородской летописи, казни шли 5 недель, и каждый день опричники отправляли к праотцам 500–600 человек, но иногда их число возрастало до 1500,1 Псковская летопись говорит о погибших 60 000 человек. У современного читателя это число может вызвать улыбку, но в те сентиментальные времена казалось ужасным. Многие исследователи сомневаются в количестве жертв. Но при оценке масштаба казней можно пользоваться документами самого Грозного, это так называемые синодики, рассылавшиеся по монастырям для молитв по убиенным. Подобно французскому корою Людовику XI, свою необычную свирепость Иван IV сопровождал педантичным соблюдением обрядовых догм, и в списке Кирилло-Белозерского монастыря числится 1500 имен. Другой синодик Спасского монастыря в Прилуках содержит 2780 убитых знатных новгородцев. Понятно, что простолюдинов никто не считал.

Но, уничтожив крамолу демократии в Новгороде, Москва лишилась древних славяно-финских мореходов и корабелов. А так как опричники не могли ими стать, то царь, с целеустремленностью маньяка, начал создавать морские силы. Однако все эти волевые попытки устроить в Нарве базу флота закончились печально, так как на Руси практически не было моряков. Поэтому пришлось нанимать каперов.

Это оказалось легко, так как Балтика кишела корсарами. Польские и литовские флибустьеры захватывали суда, идущие в Нарву, а Швеция, воевавшая с Данией и Любеком, преследовала их морскую торговлю. В свою очередь, Дания и Любек нанимали каперов против шведов.

Желающие поступить на службу к царю Москвы нашлись быстро. Выбрали некого Карстена Роде, получившего в начале 1570 г. жалованную грамоту с огромной печатью на шнуре.

Так корсар Карстен Роде, за которым гонялись корабли многих стран, стал морским «отаманом» царя. Роде привлек на службу своих соотечественников головорезов.

Каперы устроили большой переполох на Балтике. Помимо польских корсары грабили и купцов других стран, требовавших очистить торговые пути от московитов. Больше всего страдал от них Данциг, организовавший в июле 1570 г. специальный отряд кораблей. Но Роде укрылся в Датских проливах. И когда корабли Данцига явились сюда, то Дания дала убежище эскадре Москвы.

Пока Иван IV занимался чуждой ему Прибалтикой, дела в Руси пошли совсем плохо. В 1570 г. Москва напрасно пыталась предотвратить организованное Польшей нашествие хана Крыма Девлет-Гирея. Напрасно послы Нагой и Ржевский униженно стояли перед грозными очами хана с льстивыми речами и подарками. А тут еще султан Турции, разгневанный потерей Казани и Астрахани, встал на сторону короля Польши Сигизмунда-Августа.

Царю пришлось срыть крепость на Тереке. Но султан, помимо желания видеть Москву одним из своих пашалыков, потребовал вернуть Казань и Астрахань. Этого Иван IV уже вынести не мог и прервал переговоры. В мае 1571 г. татары перешли Оку и появились у стен Кремля. Царь Иван, следуя по стопам своих предков, скрылся в Серпухове, потом в Александровской слободе и, наконец, — в Ростове. Брошенный мегаполис татары предали огню и мечу. Дым заволок улицы, на которых толпились испуганные жители, из всех церквей и монастырей плыл тревожный звон колоколов. Затем они стали падать на землю и умолкали один за другим, по мере того как пламя настигало церкви. Верхушка православного клира, ожидая смерти, заперлась в Успенском соборе. А оборонявший Москву князь И. Д. Вельский прятался в погребе, там и задохся. По своему варварскому обычаю, татары не стали штурмовать Кремль, а ушли, уведя с собой 150 000 пленных. Число это, вероятно, преувеличено, хотя нужно понимать, что в таких случаях все окрестное население сбегалось в Москву.

Но страшнее разорения для деспота казалось унижение. Уходя, хан писал: «Я разграбил твою землю и сжег столицу за Казань и Астрахань. Ты не пришел защищать ее, а еще хвалишься, что ты московский государь! Была бы в тебе храбрость и стыд, ты бы не прятался. Я не хочу твоих богатств, я хочу вернуть Казань и Астрахань. Я видел дороги твоего государства».

Царь сглотил обиду. Склонный к лицедейству и мимикрии, он униженно и смиренно встретил послов хана в рваном тулупе и, моля о мире, предлагал Астрахань. Но в письмах к своему послу в Крыму — Нагому — придал этому двойной смысл, тем более что русский язык это позволяет и постоянно требует особых толкований. Оказывается, Иван хотел, чтобы хан посадил в Астрахани одного из своих сыновей, а при нем был бы боярин царя, как в Касимове — небольшом ханстве татар под Москвой. Это подкреплялось обещанием денег и даже готовностью уплаты унизительной ежегодной дани.

Начались переговоры. Хан Крыма ничего не хотел слышать, пока султан не получит Казань и Астрахань. И так как переговоры затянулись, то просил у Ивана 2000 рублей в счет дани. Эта скромная сумма ему требовалась для покупки некоторых вещей по случаю семейных торжеств. Однако царь уже спешно собирал войска. Ссылаясь на истощение казны из-за набега татар, он послал хану «все, что оказалось», — 200 рублей! И понял Девлет-Гирей, что гяур неверный лишь время тянет. В 1572 г. татары опять двинулись через Оку, но на берегу Лопасни, в 50 км от Москвы, столкнулись с войском князя Воротынского. Хан отступил. После этого спесивый помазанник Божий сразу изменил тон, отказался от всех уступок и стал издеваться над Девлет-Гиреем.

Между тем в 1572 г. умер Сигизмунд-Август и на престол Речи Посполитой шляхта избрала дворянина Венгрии Стефана Батория, известного полководца и дипломата Австрии. Новый король не знал польского языка и общался со своими подданными на латыни или молчал, что ценилось еще выше в стране, где все говорили слишком много.

В то время Войско Польское, включая и силы Литвы, не превышало 20 000 человек. Наполовину белорусская, православная знать Литвы единодушно стояла на стороне Батория и первоначально выставила 2000 всадников, мужественно воевавших в суровом климате. Эта горсть людей по моральным качествам и стойкости считалась лучшей частью немногочисленной армии вторжения (всего лишь 15 347 человек). Из них 6517 всадников (1338 — немцы и венгры) и 4830 пехотинцев (3451 — немцы и венгры), литовский отряд 4000 всадников. Артиллерии практически не было. Несмотря на старания Батория набрать в Германии и даже Италии хороших литейщиков, в 1580 г. он имел лишь 73 пушки.

Прежде чем заговорить языком пороха, Польша извела немало чернил и типографской краски, то есть успешно применяла информационные технологии. Баторий для оповещения Европы и русских широко тиражировал манифесты, декларировавшие уважение права личности и собственность мирных жителей. Никогда ранее полководец не использовал столь благородные и романтические идеи, впоследствии ставшие банальными, но Польша XVI в. могла гордиться этим.

И лишь целомудренная матушка Москва, следуя по стопам Стамбула, вела только тайную дипломатию, о которой знали немногие в Кремле. Так разительно отличались два славянских народа, и латинский Запад, помимо солдат многих стран, представляли писаки и типографщики. А великолепный полководец Баторий, изгоняя беспорядок и ненужную роскошь, показывал лучший пример для воинов. Он спал часто на куче сена, ел на скамье без скатерти и был безжалостен к мародерам.

Узнав о вторжении Батория, царь, оставив гарнизоны в 80 городах по Оке, Волге, Дону и Днепру, стянул войска в Новгород и Псков. Сведения об их численности противоречивы. Несомненно, что при эффективном и ответственном правлении Москва могла утопить армию Польши в волнах своего войска и направить его течение на Вильну и Варшаву. Историк XIX в. Павлов-Сильванский, оценив численность вооруженных сил Ивана IV в 110 000 человек, считал, что за вычетом гарнизонов царь мог выставить против Батория 57 689 человек.

При таком соотношении сил попытка Батория казалась безрассудной. Но на ходе и результатах войны сказались следствия крупного политического, социального и экономического кризиса, пережитого Москвой. Хотя в истерзанной опричниной стране еще оставались силы для начала кампании, однако, за исключением артиллерии и нескольких тысяч иностранных наемников, против европейской армии Речи Посполитой стояли морально устаревшие войска. Героическая выносливость и самоотверженность русских военных не могли искупить недостатки восточной деспотии. Опричнина создала армию, обреченную на поражение при встрече с поляками и венграми в открытом поле.

Сейчас уже не секрет, что до сих пор почитаемый русскими Иван Грозный храбростью не отличался, и ему не могла прийти в голову кощунственная мысль впереди своих бояр броситься навстречу Баторию. В Москве так не поступали со времен легендарного Дмитрия Донского.

И пока деспот следовал этой древней традиции, король Дании Фредерик II пытался снять с себя обвинения в поддержке разбоя Москвы и убрать подальше беспокойного Карстена Роде, в свое время служившего ему же капером. В 1573 г. Фредерик II перевел Роде в Копенгаген, где держал пирата под домашним арестом за его же счет.

Неизвестно, удалось ли освободиться адмиралу Москвы или его повесили, но в 1576 г., через 6 лет после ареста, Грозный неотвратимо вспомнил о своем «немчине», направив ноту в Копенгаген, в которой король Дании упоминался в третьем лице, как пустое место: «И тот Карстен Роде, надеясь на наше с Фредериком королем соглашение, с остаточными воинскими людьми от свейских людей убежал в Копногов (Копенгаген) к Фредерику королю. И Фредерик король велел его, поймав, посадить в тюрьму, а мы тому весьма поудивились».

Но война в Ливонии продолжалась, и в июле 1579 г. царь направил татар громить шляхту. Не найдя противника, эта орда возобновила подвиги Шах-Али. На фоне дисциплинированных войск Батория и прокламаций Польши об уважении человеческого достоинства и имущества мирных жителей это выглядело дико. А Войско Польское в начале августа осадило город Полоцк. Гарнизон держался храбро, 107 орудий отражали поляков. Но в конце третьей недели, так и не дождавшись помощи, город сдался. Затем поляки взяли Сокол, опустошили Северскую и Смоленскую земли. Иван Грозный не препятствовал этому. Царь бежал из Новгорода в Псков, откуда, как азиатский дипломат, не выдавая своего положения, начал переписку с Баторием, надеясь на мир.

Огромное посольство привезло королю внушительную грамоту на кёльнском полотне, скрепленную двумя печатями. Значительную часть послания занимал витиеватый титул царя. Баторий смеялся, смотря на чудовищные печати: «Прежде никто не посылал такой большой грамоты, должно быть, начнет с Адама».

Захватив Полоцк, поляки двинулись на Великие Луки, где русские хранили военные запасы. Подкрепленная пехотой, возросшая до 17 500 бойцов, армия Батория в октябре 1580 г. захватила города Невель, Озерище и Заволочье.

Здесь поляки прекратили бои. Литовцы же продолжали: заняли Холм, сожгли Старую Руссу, даже вошли в Ливонию, где овладели замком Шмильтен и разорили Дерптскую волость.

Царь не предвидел этого. Поляки, разорвав пояс его крепостей, медленно, но верно продвигались вперед. Заняв по пути Остров, Баторий 25 августа 1581 г. вышел к Пскову, стоявшему за каменными стенами и поражавшему своими размерами и величием. «Можно подумать, что это второй Париж», — писал секретарь канцелярии короля аббат Пиотровский. Оборонявшие город князья Василий Федорович и Иван Петрович Шуйские командовали, по русским источникам, 30 000 человек, по польским — 40 000. Польское войско насчитывало 21 102 человека, из них около половины конницы.

Этого явно не хватало для осады города, подобного Парижу, и можно усомниться, что Баторий предполагал вести продолжительную осаду. Артиллерия Польши не превышала 20 орудий с запасом пороха на 2 недели.

В конце октября, из-за голода и стужи, поляки потеряли свою десятую часть. Литовцы грозили уйти.

Начали ждать мира. Поляки не стреляли, но держали город в блокаде. Запасы, собранные в нем, истощались.

Между тем в Ливонии шведы победоносно шли вперед. Теперь уже Польша стала опасаться этих удачливых союзников, наносивших чувствительные удары общему врагу. Летом 1583 г. шведские войска взяли Лодзь, Фикель, Гапсаль, а в сентябре — Нарву.

В конце войны Ивану IV пришлось отдать все захваченные земли, и геральдику Москвы тех лет сейчас можно изучать по богатой коллекции знамен стрелецких полков, хранящейся в Стокгольме. Так лопнула попытка Ивана IV создать флот на Балтике и закончилась карьера Карстена Роде.

В делах царя Ивана многое говорит о безумии, и этого параноика часто недолюбливали. Поэтому Грозного едва не предали забвению, но в советское время он объективно воскрес, и влияние его чувствуется в современной России, придавая политическому и социальному строю страны особый национальный колорит.

В подсознании русских этот истребитель крамолы и бояр и поныне остался защитником убогих и немощных. Легенда требует объяснений, так как многие не допускают мысли, что на стороне Грозного стоят русские. Что же сделал Иван для крестьян? Эти полурабы вскоре окончательно утратили свободу. Прикованные к жалкому клочку земли, крестьяне стали нести более тяжелое бремя, чем раньше.

Объясняя необычную жестокость Ивана и его странные выходки, русские полагали, что царь, «играя Божьими людьми», разделил Русь на две части, одной из которых (опричникам) заповедовал грабить и убивать другую. При этом подданные не считали Грозного умалишенным, напротив, о царе говорили как о «муже чудного рассуждения» и славили его в песнях.

С тех пор много воды утекло. Но Париж так и остался в памяти народной, а вот о Пскове или о Beликом Новгороде сейчас мало кто помнит, как и о легендарном Урюпинске или вражеском уже теперь Конотопе. География Руси такова, что теперь некоторые московские авторы гадают о местоположении Новгорода. Впрочем, оно им и не надо.

В народном эпосе разгром Новгорода никак не отмечен. Взятие Казани, завоевание Сибири — все это действовало на воображение русских. Склонные к мистицизму и реализму одновременно, они видели религиозные и экономические, выгоды, связанные с этим. О резне в Ливонии, так позорно закончившейся, русские ничего не хотели знать. Поэтому можно считать, что и судьба Великого Новгорода так же чужда подсознанию русских.

Есть основание полагать, что знаменитый атаман и завоеватель Сибири Ермак участвовал в Ливонской войне, но ничем себя так и не проявил.

Кромешники укрепили власть царя, Иван IV распустил их, запретив упоминать их сакральное имя. И это политическое завещание неукоснительно выполняется до сих пор.

Иван Грозный — натура противоречивая, и не только из-за своеобразного склада психики. Иногда царь, страшась врагов внутренних, искал своеобразное «прибежище» в идее объединения с Польшей, или даже замышлял побег в Англию. К концу правления Ивана IV большая часть центра страны опустела. Крестьяне бежали от барщины и разорительных поборов на монастырские земли и открытые границы.

Царь Иван заложил традицию, по которой мобилизация и собирание земли русской требовали от правителя не только решительности и жестокости, но и нарушения закона Божия, что вело к разобщению, деморализации и подрыву идеалов империи. А власть на местах оборачивалась самодурством правящей там элиты.

Видимо, поэтому официальный Петербург старался не упоминать всуе об этом выдающемся деспоте.

Так, при императоре Александре II, в 1862 г., среди многочисленных персонажей русской истории, увековеченных в бронзе на установленном в Новгороде памятнике 1000-летию России, не нашлось места Иоанну Грозному как тирану, обагрившему кровью колыбель русской цивилизации.

Удивительно, но еще остались люди, хранящие память о Великом Новгороде. Так, в селе Дединово Московской области, где в 1669 г. построили первый русский корабль «Орел», еще живут потомки древних новгородцев.

Дединово впервые упоминается в 1497 г. По исследованиям директора местной школы С. А. Кочеткова, сельчане еще хранят оригинальное предание о высланных сюда в XV–XVI вв. новгородцах.

Эта трагическая история села лишь подтверждает тот факт, что корабелы и мореходы не могут нарождаться произвольно и сразу. И в XVII столетии выжившие потомки древних новгородцев строили струги в Воронеже для доставки хлебных запасов Донскому казачьему войску, а также для обеспечения I и II походов Петра I на Азов.

Затем часть из них Петр I выслал из Дединова в пригород Петербурга — Рыбачью слободу, на земли, которые еще в XI в. составляли владения Новгорода под названием Во декой пятины.

Петербургский краевед А. Ф. Векслер считает, что начиналась слобода с указа Петра I от 1715 г. На Царскую мызу «перевели» 30 семей из сел Дединово, Ловцово, Бель-Смута и Любицы.