"Шевалье де Сент-Эрмин. Том 1" - читать интересную книгу автора (Дюма Александр)

III СОРАТНИКИ ИЕГУ

Наполеон уже не раз пытался привлечь этого грозного борца на сторону Республики и к себе на службу. Одно событие, случившееся с ним по возвращении из Египта, последствия которого мы еще увидим, оставило в его душе неизгладимое воспоминание.

17 вандемьера VIII года (9 октября 1799) Бонапарт, как известно, высадился во Фрежюсе, не пройдя карантин, хотя и возвращался из Александрии. Вместе со своим верным адъютантом Роланом де Монтревелем он тут же сел в почтовую карету и отправился в Париж[14].

В тот же день в четыре часа пополудни он прибыл в Авиньон, остановился в пятидесяти шагах от Ульских ворот перед гостиницей «Пале-Эгалите», которую все чаще называли «Пале-Рояль», как она именовалась с начала восемнадцатого века и продолжает зваться по сей день, и вышел из кареты, понуждаемый желанием, которое одолевает любого смертного между четырьмя и шестью часами вечера, — получить обед, хороший или плохой.

Хозяин гостиницы обратился к Бонапарту, хотя от своего спутника тот отличался лишь более решительными манерами и более отрывистой речью, и спросил его, подавать ли обед в отдельный кабинет или же они будут ужинать за общим столом.

Бонапарт на мгновение задумался, но поскольку известие о его возвращении еще не успело распространиться во Франции и все полагали, что он в Египте, а он сам и его спутник одеждой не отличались или почти не отличались от окружающих, то непреодолимое желание видеть своими глазами и слышать своими ушами, что происходит во Франции, взяло верх над опасением быть узнанным. В столовой как раз накрывали, следовательно, приступить к трапезе можно было без промедления. Бонапарт ответил, что будет ужинать за общим столом.

Затем он обратился к сопровождавшему их форейтору:

— Через час карета должна быть готова.

Хозяин гостиницы проводил вновь прибывших к столу. Первым в столовую вошел Бонапарт, за ним — Ролан.

Молодые люди — Бонапарту было тогда двадцать девять или тридцать лет, Ролану двадцать шесть — сели на одном конце стола, через три или четыре прибора от остальных.

Любой путешественник знает, какое впечатление производит новый гость за общим столом, — все взгляды обращаются к нему, и в ту же минуту он становится предметом всеобщего интереса.

За столом сидели завсегдатаи гостиницы, несколько путешественников, ехавших почтовой каретой из Марселя в Лион, и торговец вином из Бордо, вынужденный остановиться в Авиньоне в силу обстоятельств, о которых будет рассказано в дальнейшем.

То, что новые гости будто нарочно сели отдельно, лишь усилило любопытство собравшихся. Хотя оба молодых человека были одеты одинаково, на обоих сапоги с отворотами, короткие штаны, фраки с присборенной талией, походные сюртуки и широкополые шляпы, и хотя держались они друг с другом как равные, вошедший последним, казалось, относился к своему спутнику с особым почтением, которое не могло быть вызвано разницей в возрасте и, следовательно, объяснялось различием в общественном положении. Кроме того, он говорил своему спутнику «гражданин», а тот звал его просто по имени.

Однако вскоре произошло то, что обычно происходит в подобных случаях. Через минуту интерес к новым лицам угас, их оставили, и прерванная беседа возобновилась.

Речь шла о том, что всецело владело умами присутствующих, — о термидорианской реакции и воскресших надеждах роялистов. За столом свободно обсуждалась грядущая реставрация Бурбонов, которую теперь, когда Бонапарт заперт в Египте, ожидали не позже чем через шесть месяцев. Лион, один из тех городов, что сильнее всего пострадали во время Революции, разумеется, стал центром заговора: там находились и настоящее временное правительство, и комитет роялистов, и администрация, и генеральный штаб и армия.

Но для того чтобы содержать армию и вести постоянные военные действия в Вандее и Морбиане, требовались деньги, много денег. Кое-что давала Англия, но не очень щедрой рукой. Содержать своих врагов было под силу одной Республике. И вместо того, чтобы начать сложные переговоры, от которых Республика все равно отказалась бы, комитет роялистов организовал шайки, которые грабили казну, нападая на кареты, перевозившие государственные деньги. Мораль гражданской войны, весьма гибкая, рассматривала нападение на карету казначейства не как разбой, а как военную операцию.

Одна из этих шаек орудовала на дороге между Лионом и Марселем, и когда наши путешественники садились за стол, речь как раз зашла о нападении на карету, перевозившую шестьдесят тысяч франков, принадлежавших правительству. Это случилось накануне по дороге из Марселя в Авиньон, между Ламбеском и Пон-Роялем.

Воры, если можно так назвать благородных грабителей, совершенно не скрывали от кондуктора, получившего расписку на изъятую сумму, что отобранные деньги под более надежной охраной отправятся через всю Францию в Бретань и будут потрачены на содержание армии Кадудаля.

Все это представлялось новым, необычным, почти невероятным Бонапарту и Ролану, покинувшим Францию два года назад и не подозревавшим, как глубоко проникла безнравственность во все слои общества под отеческим крылом правительства Директории.

Все описанное случилось на той самой дороге, по которой они только что проехали, а рассказчик оказался одним из свидетелей этого происшествия. Это был виноторговец из Бордо. Бонапарт и его спутник выслушали рассказ молча, но пассажиров почтовой кареты, собиравшихся продолжать путь, заинтересовали подробности. Остальные слушатели из числа местных жителей были настолько осведомлены о случившемся, что, казалось, сами могут больше добавить к рассказу; чем узнать из него.

Виноторговец был в центре всеобщего внимания, и, нужно признать, он завладел им по праву, настолько любезно отвечал он на сыпавшиеся со всех сторон вопросы.

— Что же, гражданин, — спрашивал толстый господин, к которому жалась бледная и дрожащая от ужаса женщина, высокая, сухопарая и настолько худая, что, казалось, слышен стук ее костей, — вы говорите, что ограбление было совершено именно на той дороге, по которой мы только что ехали?

— Да, гражданин. Вы видели то место между Ламбеском и Пон-Роялем, где дорога поднимается между двух холмов, а вокруг много валунов?

— О да, друг мой, — сказала женщина, сжимая руку мужа, — я заметила его. Помнишь, я даже сказала: «Вот нехорошее место, его лучше миновать днем».

— Ах, сударыня, — сказал молодой человек, грассировавший даже сильнее, чем было модно в то время, и который, казалось, руководил беседой за обеденным столом, — вам должно быть известно, что Соратникам Иегу[15] безразлично, день или ночь!

— Действительно, — подхватил торговец, — нас остановили среди бела дня, было десять часов утра.

— Сколько было нападавших? — спросил толстый господин.

— Четверо, гражданин.

— Они сидели в засаде?

— Нет, они прискакали верхом, вооруженные до зубов и в масках.

— Так у них принято, — сказал картавый молодой человек. — А потом они, наверно, сказали: «Не оказывайте нам сопротивления, и вам не будет причинено никакого вреда. Нам нужны только деньги правительства».

— Слово в слово, гражданин.

— Да, — продолжал тот, кто казался так хорошо осведомленным. — Двое спешились, бросили поводья товарищам и потребовали у кондуктора отдать им деньги.

— Гражданин, — восхищенно сказал толстый господин, — вы рассказываете так, будто сами все видели!

— Возможно, этот господин был там, — сказал Ролан.

Молодой человек живо повернулся к офицеру.

— Я не знаю, гражданин, — сказал он, — не желали ли вы сказать мне грубость, мы поговорим об этом после обеда. Но как бы то ни было, не скрою, мои политические убеждения таковы, что я не считаю ваше подозрение обидным, если только вы действительно не собирались оскорбить меня. Но вчера утром, в десять часов, в то самое время, когда в четырех лье отсюда карета подверглась нападению, я завтракал здесь, между двух граждан, которые и сейчас оказывают мне честь, сидя по правую и левую руку от меня, и они могут это подтвердить.

— Сколько же вас было в карете? — на этот раз Ролан обратился к торговцу вином.

— Семеро мужчин и три женщины.

— Семеро мужчин, не считая кондуктора? — уточнил Ролан.

— Ну, разумеется, — ответил гражданин города Бордо.

— И вы ввосьмером позволили четырем разбойникам ограбить вас! Браво, сударь.

— Мы знали, с кем имеем дело, — ответил торговец, — поэтому у нас и мысли не было оказывать сопротивление.

— Позвольте, — воскликнул Ролан, — ведь вы имели дело с негодяями, грабителями, разбойниками с большой дороги!

— Вовсе нет, они назвали себя.

— Назвали себя?

— Они сказали: «Мы не разбойники, мы — Соратники Иегу. Сопротивление бесполезно, господа. Сударыни, не бойтесь».

— Действительно, — сказал молодой человек, — у них принято предупреждать, чтобы не вышло какого-нибудь недоразумения.

— Ах, вот как, — сказал Ролан, в то время как Бонапарт хранил молчание, — и что это за гражданин Иегу, у которого такие вежливые соратники? Он их капитан?

— Сударь, — сказал человек в одежде, напоминавшей сутану, скорее всего, местный обыватель и завсегдатай гостиничного трактира, — если бы вы более усердно читали Священное Писание, вы бы знали, что гражданин Иегу умер примерно две тысячи шестьсот лет назад и, следовательно, не может сейчас промышлять разбоем на большой дороге.

— Господин аббат, — ответил Ролан, — поскольку, несмотря на ваш язвительный тон, вы кажетесь мне весьма образованным человеком, позвольте жалкому невеже узнать подробнее об этом Иегу, умершем две тысячи шестьсот лет назад, но у которого, тем не менее, есть достойные соратники, носящие его имя.

— Сударь, — кисло отозвался человек в сутане, — Иегу был царем Израиля[16]. Елисей помазал его на царство, чтобы он воздал по заслугам за преступления, совершенные домом Ахава и Иезавели, и казнил всех жрецов Ваала.

— Господин аббат, — смеясь, ответил молодой офицер, — благодарю за объяснение, не сомневаюсь, оно соответствует истине и свидетельствует о ваших познаниях, но, признаюсь, мне оно не очень помогло.

— Как, гражданин! — удивился тот. — Разве вы не понимаете, что Иегу — это Его Величество Людовик XVIII, хранимый Господом, помазанный на царство, чтобы карать за преступления Республики и казнить жрецов Ваала, то есть жирондистов, кордельеров, якобинцев, термидорианцев и всех, кто принимал участие в ужасных деяниях, которые последние семь лет называются революцией!

— В самом деле! — сказал Ролан. — Я начинаю понимать. А относятся ли к врагам, с которыми борются Соратники Иегу, отважные солдаты, отбросившие неприятеля от границ Франции, и прославленные генералы, командовавшие армиями в Тироле, Италии, на Самбре и Маасе?

— Несомненно, и в первую очередь!

В глазах Ролана промелькнули молнии, ноздри его затрепетали, губы сжались. Он привстал, но спутник потянул его за сюртук и заставил сесть обратно. Слово «негодяй», которое Ролан был уже готов бросить в лицо собеседнику, так и осталось непроизнесенным.

Затем тот, кто только что доказал свою власть над товарищем, спокойно заговорил:

— Гражданин, — сказал он, — простите двух путешественников, покинувших Францию два года назад, а теперь вернувшихся чуть ли не из Америки или Индии, словом, с края земли, и которые не представляют, что здесь творится, но были бы рады это узнать.

— Скажите, что именно вы хотели бы узнать? — спросил молодой человек, казалось, не заметивший вспышки Ролана.

— Я полагал, — продолжал Бонапарт, — что Бурбоны окончательно изгнаны, я полагал, что цель полиции — истребить разбойников и грабителей с большой дороги, наконец, я полагал, что генерал Гош давно навел порядок в Вандее.

— Откуда же вы? Откуда вы приехали? — воскликнул молодой человек, расхохотавшись.

— Я уже сказал вам, гражданин, с края света.

— Ну что же, сейчас вы все поймете. Бурбоны небогаты, а эмигранты, имущество которых продано, разорены. Без денег невозможно содержать две армии на западе и создать еще одну в горах Оверни. Ну так что же! Соратники Иегу, останавливающие кареты и опустошающие ящики сборщиков налогов, стали преемниками роялистских генералов. Теперь помощи следует ждать от Шаретта, Кадудаля и Тейсонне.

— Но, — робко вмешался торговец из Бордо, — если господа Соратники Иегу покушаются только на деньги правительства…

— На деньги правительства, и ни на какие другие! Не было случая, чтобы они ограбили частное лицо.

— Как же тогда вышло, что вчера, — продолжал торговец, — вместе с деньгами правительства они прихватили принадлежавший мне опечатанный мешочек[17], в котором было двести луидоров?

— Дорогой мой, — отвечал молодой человек, — я уже говорил, что произошла ошибка, и рано или поздно вам вернут деньги. Это так же верно, как то, что меня зовут Альфред де Баржоль.

Торговец вздохнул и покачал головой, как человек, который, несмотря на все уверения, все еще сомневается.

Но в эту самую минуту, словно в знак того, что слова молодого человека, который открыл и свое имя, и положение в обществе, пробудили чувство порядочности в тех, за кого он поручился, у ворот гостиницы остановилась мчавшаяся галопом лошадь, в коридоре послышались шаги, дверь столовой распахнулась, и на пороге появился вооруженный до зубов человек в маске.

Все взгляды обратились к нему.

— Господа, — сказал он посреди глубокой тишины, вызванной неожиданным явлением, — есть ли среди вас путешественник по имени Жан Пико, который был в дилижансе, остановленном между Ламбеском и Пон-Роялем Соратниками Иегу?

— Да, — с удивлением ответил торговец.

— Это вы, сударь? — спросил человек в маске.

— Это я.

— У вас что-нибудь отобрали?

— Да, у меня отняли мешочек с двумястами луидоров, который я отдал на хранение кондуктору.

— И я должен сказать, — добавил г-н Альфред де Баржоль, — что как раз сейчас он рассказывал об этом и считал свои деньги безвозвратно потерянными.

— Он ошибался, — сказал человек в маске, — мы воюем с правительством, а не с обычными гражданами. Мы — борцы, а не воры. Вот ваши двести луидоров, сударь, и если еще когда-нибудь произойдет подобная ошибка, протестуйте именем Моргана.

С этими словами человек в маске положил мешочек с золотом перед торговцем, учтиво поклонился сидящим за столом и вышел, оставив одних трепещущими от ужаса, других — ошеломленными подобной смелостью.

В эту минуту пришли сказать, что карета Бонапарта готова. Он встал, велел Ролану расплатиться и вышел. Когда Ролан собирался присоединиться к своему спутнику, путь ему внезапно преградил Альфред де Баржоль.

— Извините, сударь, — сказал он, — мне показалось, что вы что-то хотели сказать мне, но сдержались. Могу ли я узнать, почему?

— Ах, сударь, — ответил Ролан, — потому, что мой спутник дернул меня за сюртук, и я, не желая вызвать его неудовольствие, не стал называть вас мерзавцем, как собирался.

— В таком случае, сударь, если вы собирались оскорбить меня, я могу считать оскорбление нанесенным?

— Если это доставит вам удовольствие, сударь…

— Это доставит мне удовольствие, если я смогу потребовать удовлетворения.

— Сударь, — ответил Ролан, — как видите, мы с моим спутником очень торопимся, но я охотно задержусь на часок, если вы считаете, что этого будет достаточно, чтобы уладить наше дело.

— Часа хватит, сударь.

Ролан поклонился и поспешил к почтовой карете.

— Ну что, — спросил Бонапарт, — ты дерешься?

— Я не мог поступить иначе, генерал, — ответил Ролан, — но противник, кажется, слабый, это займет не больше часа. Я возьму лошадь и наверняка догоню вас еще до Лиона.

Бонапарт пожал плечами.

— Сорвиголова, — сказал он и добавил, пожав ему руку: — Постарайся, чтобы тебя не убили, ты нужен мне в Париже.

— О, не беспокойтесь, генерал. Между Валенсом и Вьенной я дам о себе знать.

Бонапарт уехал.

За лье до Валенса он услышал топот лошади, мчавшейся галопом, и велел остановить карету.

— А, это ты, Ролан, — сказал он, — похоже, все прошло удачно?

— Великолепно, — сказал Ролан, расплачиваясь за лошадь.

— Вы дрались?

— Да, мой генерал.

— На чем?

— На пистолетах.

— И?..

— Я убил его, мой генерал.

Ролан уселся рядом с Бонапартом, и карета помчалась дальше.