"Милый, не спеши!" - читать интересную книгу автора (Цирулис Гунар)VIМиновав Юрмалу, Силинь наконец вздохнул свободно и дал волю нетерпеливо урчавшему мотору. До сих пор он соблюдал все правила движения: там, где требовали знаки, уменьшал скорость до сорока и даже тридцати километров или терпеливо тащился за подвернувшимся грузовиком, послушно прижимаясь к правой стороне шоссе. Так ездил он всегда, когда находился в состоянии физического или духовного стресса: боялся, что в опасной ситуации не сможет мобилизовать все силы. Кроме того, непривычно малая скорость помогала отогнать неприятные мысли. А сегодня мысли были особенно мрачными. Мертвых Силинь видал не раз. Но даже изуродованное в аварии тельце ребенка, потом долго являвшееся ему во снах, не вызывало в нем такой жалости. Ребенок не был братом Аспы. Но Ярайс, полный сил, с неуязвимым здоровьем! Казалось — что могло помешать ему дожить до преклонных лет? Что могло помешать учиться, работать, любить девушек и быть самому любимым? И вот он погиб из-за собственного легкомыслия и по вине недостаточно расторопной милиции. Да, никуда не денешься: им не удалось уберечь Ярайса Вайвара. Почему? Сейчас Силиню казалось, что они недооценили парня, сочли беглецом, в то время как он был борцом. Обязательный анализ происшествия выяснит, кто виноват; к сожалению, от того, что корни ошибки будут обнажены, легче уже никому не станет. И во всяком случае — Аспе. Силинь прекрасно представлял, как сестра будет убиваться и терзать себя за гибель брата. Поэтому он сейчас и спешил к Вайварам — хотел поспеть раньше, чем позвонит какой-нибудь исполнительный служака, чтобы казенно-бесстрастным голосом сообщить печальное известие, присовокупив к стандартным выражениям соболезнования приглашение начальства как можно скорее прибыть в Ригу. Силинь твердо решил оберегать Аспу от всех неприятностей, и ему казалось, что он является самым подходящим человеком, чтобы выслушать ее рассказ обо всех обстоятельствах дела. Разумеется, той ночью девушка узнала брата, иначе не сбежала бы в деревню так стремительно. Надо было выяснить, не кроются ли за этой страусовой политикой какие-то факты, которыми можно было объяснить необдуманные действия Ярайса. Истина должна быть установлена, и если Аспа этого не поймет, значит, ей надо уходить из милиции и распрощаться с мыслью о юридическом факультете. Мотор пел свою привычную песню, в которой тревога соединялась с жесткой целенаправленностью. Нога ощущала под педалью еще не израсходованные резервы мощности, но Силинь заставил стрелку спидометра недвижно стоять на отметке ста километров. Правильно выдержанный ритм важнее нескольких рывков, которые хотя и порождают иллюзию скорости, но в среднем на нее не влияют: так или иначе на трудном участке пути или у переезда он нагонит всех торопыг. Силинь выбрал дорогу вдоль моря. У обочины даже в этот послеобеденный час стояли машины грибников, там и сям между деревьями мелькали охотники за боровиками и маслятами, своими полными лукошками как бы опровергая старое поверье, что грибы находят только по утрам. В рыбацких поселках из труб поднимался белый дым, на кольях сохли неводы и вентери, которыми колхозные пенсионеры еще и сегодня ловили рыбу. Еще несли свою службу и их старые весельные лодки: распиленные пополам и поставленные вертикально черные просмоленные корпуса вносили в картину современных построек приятный призвук ретро. Внимание Силиня привлек плакат слева от дороги. В первый миг он показался относящимся к детской военной игре — столь чуждым на фоне спокойно шумящего леса был череп со скрещенными костями. Увидев затем еще один, а за ним и третий подобный знак, Силинь притормозил. Буквы встали на места, и можно было прочесть, что участок обработан ядовитыми веществами; он вспомнил, что читал в газете о химической атаке на вредящих соснам гусениц. Да, более соответствующую вывеску придумать было бы трудно… Он снова увеличил скорость, но уже через несколько мгновений опять нажал на тормоз, заметив загнанную в лес машину. Владельцы ее собирали на поляне малину, а дети сносили в кучу шишки и валежник для костра, на котором, наверное, будет жариться шашлык из свинины, не уступающий ныне в Латвии по популярности даже национальным блюдам. Неужели трудно было проехать чуть подальше или свернуть в незатронутую ядом зону дюн? Что для этих людей дороже: пара литров лесной малины или собственное здоровье? Какими вырастут дети, с малолетства привыкшие пренебрегать запретами? Может быть, в таком нигилизме воспитывался и Ярайс Вайвар, и вот к чему это привело. Но ведь рядом с ним росла Аспа, к которой Силинь сейчас мчался, отодвинув в сторону все остальные служебные задания. Трудно сказать, взялся бы он за эту тяжелую обязанность, если бы его не влекло так к этой девушке… До сих пор Силинь лишь изредка вспоминал о существовании прекрасного пола — когда хотелось развлечься, повеселее провести свободное время. На этот раз в конце пути его ожидали отчаяние и слезы, но сознание, что там он увидит Аспу, заставляло его с нетерпением считать километровые столбы. Дом Вайваров стоит на берегу озера — вот и все, что знал Силинь. Аспа рассказывала ему о кормовом цехе, о насосной станции с очистным устройством и о месте, с каскадом каналов, где разводили форель, — и в его представлении горожанина возникала картина целого комбината. Поэтому он едва не проскочил мимо кучки строений на склоне холма, под которым чернело укрывшееся в тени озеро. Еще не совсем стемнело, и в доме не было света, но тут можно было хоть расспросить о дороге. Калитку Силинь отворил не без опаски: цепная собака давно бы уже подала голос, но куда опаснее кривоногие дворняги, подстерегающие за углом и неожиданно вцепляющиеся в икры. Одновременно с калиткой распахнулась дверь дома, и на пороге появилась женщина. — Увидела, как ты подъехал, — сказала Аспа; он не сразу узнал ее голос, охрипший от волнения. — Что случилось? Ярайс клялся, что ту женщину и пальцем не тронул. — Он не явился в милицию. — Силинь стиснул ее руку, словно желая поддержать ее. — Будь сильной, Аспа. — Что он сделал? — произнесла она шепотом, чтобы не разбудить родителей, но в глазах ее стоял отчаянный крик. — Решил сам задержать преступника, и поплатился за это жизнью. — Силинь чувствовал, что нужны другие, сердечные слова, но не нашел их. Только добавил, чтобы не оставить места для несбыточных надежд: — Твоего брата больше нет, Аспа. Слова эти упали в тишину, не вызвав ни малейшего отклика, никакого движения. Казалось, девушка их не услышала — так неподвижно стояла она в черном дверном проеме. Не заплакала, не запричитала, не закрыла лицо руками. Даже не прислонилась к притолоке. И все же малейшего дуновения достало бы, чтобы опрокинуть ее — такой хрупкой и уязвимой казалась она сейчас в синем тренировочном костюме. — Не приглашаю войти. Лучше, если я сама скажу им, — выдохнула она наконец. — Пройдемся к озеру, мне надо знать всю правду… Спасибо, не надо, — отказалась она от протянутой Силинем руки. — Я покажу дорогу. Она ничего не вымолвила и тогда, когда Силинь рассказал все, что знал, о последних шагах ее брата. Не так уж много. Но заслуживало внимания, что ни один из Янисов не пытался свалить на Ярайса главную вину в эпизоде с машиной; оба утверждали, что он пошел с ними просто за компанию, а вовсе не ради прибыли… Так, конечно, было для них выгодней, иначе пришлось бы отвечать за вовлечение несовершеннолетнего в преступление; но об этом Силинь умолчал. Он рассказал еще, что умер Ярайс без страданий, пуля задела аорту. Хотел добавить, что в кармане парня нашли билет на электрички от Булдури до Риги, так что скорее всего тот день он провел в Юрмале, нашли также изрядную сумму денег, — однако, этого Силинь говорить не стал. Подобные детали могли заинтересовать работника милиции, но никак не сестру, которая, наверное, все еще не могла осмыслить вести о внезапной и бессмысленной гибели брата. Аспа до сих пор никогда не думала о смерти. Когда умерла бабушка, она сочла это избавлением для нее, потому что — сколько же мог мучиться парализованный, прикованный к постели человек? Выстраданный покой; и полная пустота — такая, наверное, какую чувствовала она в себе, утратив способность воспринимать происходящее или размышлять над ним. Но почему все же доходили до ее сознания слова Силиня, почему слышала она негромкий плеск воды, тихие хлопки поднявшихся к поверхности рыб, почему замечала, как колышутся на волнах поплавки, поддерживавшие мосток? Нет, жизнь не остановилась, и в этой жизни у Аспы по-прежнему были свои обязанности. — Поеду с тобой в Ригу. Но сперва… — Да, иди к родителям, — поддержал Силинь. — Я обожду здесь. Только сейчас он заметил, что в лодке, привязанной в конце мостков, сидел мальчишка, время от времени подергивавший удочку. — И как, клюет? — окликнул его Силинь, но в окружавшей их тишине собственный голос показался ему таким резким, что он тут же перешел на шепот: — Наверное, прикармливаешь лещей? — Сейчас пора уже брать спиннингом, — сказал парнишка. — Хотите попробовать? — Что же ты сам не забрасываешь? — Боялся помешать. Вы, наверное, тоже из милиции? Уже по тому, как почтительно было произнесено это слово, Силинь понял, каким уважением пользуется здесь Аспа. Он размахнулся и что было силы метнул блесну вдаль, однако блесна плюхнулась в озеро, словно подстреленная утка, совсем близко. Катушка же продолжала вращаться, безнадежно запутывая прозрачную леску. — Если привыкли к безынерционной катушке, возьмите вот эту, это Ярайса, — предложил паренек. — Он ею вытащил такую щуку, что рук не хватит показать. Однако ничего не получилось. Сколько ни старался Силинь сосредоточиться на возможном улове, мысли его возвращались к Аспе, в темный домик. Дети не должны умирать прежде своих родителей, это противоречит всем законам природы. Именно так определил он сейчас смысл своей жизни и работы в милиции, хотя в иных обстоятельствах сам иронически усмехнулся бы такому слащавому идеализму. — Держите палец на леске, — посоветовал мальчишка. — Иначе не почувствуете, когда щука возьмет. Поглядите, как кружат около наживки! Но Силинь смотрел на дом. Помедлив у ограды, может быть, даже оглянувшись на них, Аспа скрылась внутри. Издали нельзя было определить, плакала она или все еще сдерживалась. Когда Аспа снова появилась, в руке она держала плетеную сумку-авоську, в которой лежал продолговатый сверток. Пересекла двор и, оставив калитку притворенной, нырнула в тень деревьев. Через мгновение раздался сигнал машины, стука дверцы не было слышно — наверное, девушка не захлопнула ее. Из дома никто не вышел. Все еще темнея окнами, дом понемногу одевался траурной пеленой. — Разреши мне сесть за руль, — сказала Аспа и, не дожидаясь ответа, включила мотор. Только сейчас Силинь вспомнил, что, вылезая, не вынул ключ зажигания. И тут же подметил еще один признак забывчивости: когда машина двинулась, замерцал красный глазок бензиномера. — Можно взять из отцовских запасов, — сказала Аспа. — Но лучше сделаем крюк до райцентра и заправимся там. — Ты уверена, что можно оставить их одних? — спросил Силинь, когда машина выкатила на асфальт. — Может, стоило предупредить соседей? — Сейчас даже я была бы здесь лишней. У них вскоре — серебряная свадьба, но и сейчас лучше всего они чувствуют себя вдвоем. Сперва хотели ехать с нами в Ригу, но я обещала привезти его сюда. Мать хочет похоронить его на здешнем кладбище. Как думаешь, позволят? — Кто откажет? После вскрытия отдадут. Грузовик возьму в нашем гараже. Тебе ни о чем не придется заботиться. — Я сказала им то же самое. Если бы можно было забыться… Фары встречной машины осветили лицо Аспы, и Силинь увидел, что по щекам текут слезы, которые она даже не старалась смахнуть. — Никогда не прощу себе его смерти, — сказала она, и слова прозвучали, словно приговор суда, вынесенный после долгого и трудного обсуждения. — Ты думаешь, той ночью можно было задержать его? — задал Силинь вопрос, который должен был неизбежно возникнуть при разговоре Аспы с полковником. — Нет, я старалась, поверь. В его же интересах… Но в том лабиринте и ты не сумел бы. Нет, Ярайса нельзя было оставлять одного потом. — Ты после этого видела его еще раз? — На автобусной станции. Там он мне все рассказал. Надо было взять его за руку и отвести в городскую дежурную часть. А я думала только о себе. Что опоздаю на автобус и придется снова стоять в очереди за билетом. Что придется отвечать на неприятные вопросы… Всю ношу я взвалила на него одного. Понадеялась, что Ярайс окажется более мужественным, чем я, и положилась на его обещание. Убедила себя, что он уже взрослый. И вот — большой ребенок никогда уже не станет взрослым… Многое в этом разговоре осталось для Силиня неясным, но он не стал донимать Аспу расспросами. Спросил лишь: — Поможешь задержать виновного? — Я… я… — всхлипы не позволили Аспе продолжать, и она молча кивнула. Казалось, за эти дни можно было уже привыкнуть к ночным звонкам. И все же я боялся открыть дверь — словно бы так можно отгородиться от дурных новостей. На лестничной площадке еще горела тусклая лампочка, в запыленное окно проникал серый предутренний свет, но через глазок никак не удавалось рассмотреть раннего посетителя; перегнувшись через перила, он показывал мне лишь бесконечно усталую спину. «Во всяком случае, не почтальон», успокоил я себя, потому что от телеграмм не ждал ничего доброго. Я заложил цепочку и приоткрыл дверь. — Что нужно? — Передайте жене, пока еще свежие, — сказал Силинь и сунул мне сверток. Бумага расползлась, открывая острые головы форелей. Он успел уже спуститься на полэтажа, когда я сообразил, что ради этого Силинь не стал бы приезжать в такую рань. Почему же? Могли быть только две причины: похвалиться — или облегчить душу. И в том, и в другом случае сторонний человек был более удобным собеседником, чем сослуживцы. Я вовремя догадался задержать его: — Может, посодействуете? Вся семья на природе, — и, широко распахнув дверь, направился на кухню. Он устроился в моем любимом уголке между окном и холодильником. — Водки, к сожалению, нет, — сказал я, изучая его осунувшееся лицо. — Если хотите побриться — ванная в конце коридора. — Сперва выпьем кофе, потом примемся за рыбу. Настоящий холостяцкий завтрак. Я недоверчиво покосился на его холеные руки с пальцами музыканта. — Не лучше ли будет — отвезти вашим родителям? — Эта форель — из хозяйства отца Аспы и Ярайса. Считайте, что принимаете участие в поминках. Он умело очистил рыбу покрупнее, разрезал вдоль, посолил, посыпал перцем и слегка — сахаром. — Под такую закуску действительно было бы не грех. Какие у вас отношения с соседями? — Дружеские. Но только с десяти утра до полуночи. — Ну, значит, не суждено, — смирился Силинь. — Кофе смолоть? — У меня растворимый. Оба мы понимали, что болтаем чепуху и походим сейчас на двух гонщиков на треке, выжидающих, едва двигаясь, кто из них возьмет инициативу на себя. Но ведь мы не были противниками, а скорее союзниками в этой борьбе. — Узнали что-нибудь новое от Аспы? — не выдержав, прямо спросил я. — Не так уж много. Но достаточно, чтобы опрокинуть всю нашу скороспелую теорию. Теперь я уже не думаю, что мы имеем дело со знакомым, решившим грубо подшутить над Лигитой. Такой не стал бы убивать случайного свидетеля. — А кто способен на это? — Только человек, не отвечающий за свои действия, — уверенно заявил Силинь. — Заметил ночью одинокую женщину и хватает ее за горло, встретил мужчину — стреляет в него. А днем он может быть таким лее, как вы или я, поэтому так трудно напасть на след. — Однако эфиром он запасается днем, — возразил я. — И пистолет тоже заряжает не в минуты помрачения. — Трудно сказать. Может быть, именно в этом проявляются его маниакальные устремления. А последующее — результат цепной реакции. Одна мысль порождает следующую, а, в конечном итоге, человек совершает черт знает что. — Силинь отхлебнул кофе, скривился, как после рюмки, и закусил бутербродом. — Да и сам я не лучше. Поехал к Аспе, чтобы в трудный миг быть рядом, а наговорил таких глупостей, что она не на шутку разобиделась. — Может быть, именно это помогло ей справиться с горем. Праведный гнев осушает слезы. — Теперь и вы говорите ерунду. Представьте только: я стал разглагольствовать о принципах свободной любви, разрисовал себя этаким искателем приключений, испытывающим свои чувства. Слово за слово, и закончилось тем, что я предложил ей провести ночь у меня — так сказать, вступить в испытательный брак. — А она? — Попросила отвезти ее в общежитие и даже не попрощалась толком. Я больше не уверен, захочет ли она теперь работать со мной. — Постойте, постойте! Так что же вас беспокоит: ваши отвергнутые чувства или оказавшееся под угрозой мероприятие? — Я подумал, что может быть удастся приманить убийцу. — Силинь заслонился от прямого ответа. — Аспа прогуливалась бы по лесу, а мы ее охраняли бы. Иного пути я пока не вижу. Собирались сегодня вместе просить санкции полковника, только теперь захочет ли она? — Снова вы путаете разные проблемы. Аспа ведь пойдет на охоту за убийцей брата, а не на романтическую прогулку с вами. — Так-то так, — неохотно признал Силинь. — И все же лучше бы мне не распускать язык. Я подумал, что несколько форелей — слишком ничтожная плата за отведенную мне роль: если Силинь хочет, чтобы я на рассвете выслушивал повесть о его любовных терзаниях, мог прихватить хотя бы бутылку коньяка. Взглянул на часы; нет, будить соседей было еще рановато. — Есть такая французская песенка: «Если бы я знал, чем это кончится, непременно действовал бы по-другому». — Вы правы, конечно. Те же французы говорят: «Если бы юность знала, если бы старость могла». Потому уважаемый полковник Дрейманис и созывает так часто свои нескончаемые совещания. — В конце концов, за результат отвечает он, — встал я на защиту опыта. — Значит, вскоре снова зачерпнем из источника мудрости, — без восторга проговорил Силинь и сделал себе еще чашку кофе. — Не уснуть бы только. Атмосфера в Управлении милиции на этот раз вовсе не казалась сонной. Спасаясь от прохладного по-осеннему дождя, работники теснились у входа, где дежурный милиционер с сомнительным успехом старался отсеять посторонних. У меня, например, он не спросил пропуска, наверное потому, что я в тот момент помогал Байбе Ратынь закрыть непослушный складной зонтик. Остальные вымокли до нитки, полагая, видимо, что «чемберлен» не очень сочетается с форменной одеждой. — Заглянешь? — спросила Ратынь Силиня. — Дам прочесть заключение, может быть, найдешь в нем что-то полезное для дела Вайвара. — Ты не останешься в нашей группе? — Дальше делом займется Особо важный Эрнест Ванадзинь. Он вас заставит поплясать под дудку прокуратуры. В кабинете она сразу подошла к телефону и тупым концом карандаша набрала номер. — Утренний инструктаж, — шепнул мне Силинь. — Ринголд, это я. Когда поедешь в садик за дочками, не забудь взять их накидки. И отвези к маме… Нет, сегодня к моей, пусть оставит на ночь. Тогда и сам оставайся, если тебе лень с утра делать такой крюк. Десять лет назад, когда ты рвался провожать меня с танцев в клубе Дзержинского, это вовсе не казалось тебе такой далью… Надо готовиться к реферату? Ну, об этом надо было подумать прежде, чем заводить детей. Одним словом, мне надо в тюрьму, это тоже не пирожки! С громкостью, соответствующей восклицательному знаку, Ратынь швырнула трубку на аппарат и, словно обессилев после словесного поединка с упрямым мужем, упала на стул. Но уже в следующий миг вскочила на ноги. — И так каждый день! — накинулась она на Силиня. — Еще ничего не успела сделать, а нервы уже на пределе. А их клетки, как известно, не восстанавливаются… Прими это в расчет, когда захочешь осчастливить кого-нибудь из наших красоток. — Уже стихая, Ратынь не смогла побороть извечного женского любопытства. — Кто же сейчас проходит добрачное испытание? Та беленькая фея из ГАИ или все еще длинноволосая русалка с распашной двойки? Я почувствовал, что у Силиня на кончике языка вертится резкий ответ, но, к счастью, в кабинет вошли доктор Розенберг и Волдемар Ребане, и вопрос так и остался открытым. В отличие от эксперта, врач не стеснялся ходить с зонтиком, и у него намокли только концы брюк. В комнате сразу сделалось тесно и шумно. — Вскрытие показало, что Вайвар вовсе не был таким крепким, как можно было подумать, — говорил доктор. — Врожденная сердечная недостаточность, с которой его даже в армию не взяли бы. Когда я еще работал на селе, то регулярно вызывал таких мнимых богатырей на профилактический осмотр. — Если его не взяли бы в армию, то и вся эта рижская эскапада вообще не была нужна! — воскликнул Силинь, узнавший от Аспы причину приезда ее брата в Ригу. — Какая нелепая смерть! — Всякая смерть кажется нелепой, хотя является естественным концом жизни, — философски произнес Розенберг. — Однако прошу не понять превратно: у меня в юности тоже был ревмокардит, но, как видите… — Зато быстро прогрессирует склероз: стоит попасть в дамское общество, сразу забываешь обо всем на свете, — поддел его Ребане. — Ты обещал сказать, когда наступила смерть. — Между девятью и десятью вечера. Мгновенно и, как уверяют, безболезненно… Хотя, — снова начал рассуждать он, — кто может знать, что именно чувствует человек в свой последний миг? Даже те, кто благополучно выкарабкался из клинической смерти, ничего толком рассказать не могут. — Один выстрел, и человека нет. Это можно было бы счесть случайностью, если бы прошлой ночью не были так же мастерски прострелены фары машины. — В голосе эксперта слышалось нечто, похожее на восхищение. — В убийце погиб стрелок высокого класса. — Это еще не сказано, — возразил Силинь. — Надо позондировать в спортивных кругах, там тоже бывают всякие подозрительные типы, бляха мастера спорта — еще не знак морального качества. И это могло бы объяснить многое, начиная с переделки пистолета и кончая импортными кедами. — Ты упускаешь из виду психологический аспект, — не сдался Ребане. — Настоящий спортсмен-стрелок никогда не поднимет оружие на человека, это ему привито годами тренировок. Даже в войну мало кто из них стал выдающимся снайпером, большинство направляли в артиллерию. — Минутку, товарищи, — оторвавшись от блокнота, вмешался я в разговор. — Разве есть неопровержимые доказательства того, что в обоих случаях действовало одно и то же лицо? — Относительно действовавшего лица я пока ничего не утверждаю, — сказал Ребане, осторожно выбирая слова. — Теоретически возможно, конечно, что некто украл и использовал оружие и обувь — потому что идентифицировать удалось только их. По калибру, царапинам на пулях, по отпечаткам следов ног. Это из другой оперы, но я сделал вывод, что убийца находился в состоянии аффекта: там, в кустах, он топтался, словно стоял на горячих угольях. — Значит, ты снова взялся за своего невменяемого? — Я ни за что не брался, я излагаю факты, — сердито отрезал Ребане. — Через час смогу сказать вам, как он был одет: на ветках осталось так много ниточек, что хватило бы на детский костюмчик. — Если он изодрал свой фрак, то наденет другой, и мы снова останемся с носом, — пожал плечами Розенберг. — Зато мой пациент как раскрытая книга: вся биография словно на ладони. — Да, карманы богаты содержанием, — не позволил Ребане похитить его лавры. — Убийца к нему не прикасался, это совершенно ясно, иначе прихватил хотя бы деньги. Девяносто семь рублей с копейками — не коробок спичек. Личные документы в наши дни тоже не валяются на улице, в особенности водительские права. Билеты — автобусный и с электрички, оба от позавчерашнего числа. Самые большие надежды подавал клочок бумаги с телефоном и именем «Тамара». Юрис вчера съездил в пансионат, но номер оказался пустым: однодневная симпатия, успевшая уже обзавестись новым телохранителем. Типичный курортный романчик и, естественно, парень ей ничего существенного не рассказал. В этот миг у меня возникло решение познакомиться с девушкой. Казалось, я нащупал неплохой дополнительный материал для повествования о разных судьбах брата и сестры. Я, конечно, не верил, что встречу на морском берегу современную Сольвейг, оплакивающую свою первую и единственную любовь: это было бы вопиющим анахронизмом. Но столь же неправдоподобным казался нарисованный экспертом циничный финал. Может быть, Юрис поторопился с заключениями?.. Дверь отворилась, но вошел не мой вчерашний соратник, а Леон Акментынь. Могло показаться, что члены оперативной группы избрали кабинет Силиня местом для кулуарных разговоров. Лейтенант Акментынь тоже поделился последними новостями. — Я только что из радиокомитета. Штейнберг отпадает. Окончательно и бесповоротно. И не только из-за размеров обуви, как утверждает Оса. Я поговорил с дамами из тамошней охраны, полистал регистрационный журнал. Позавчера Штейнберг работал в вечерней смене, с работы ушел за несколько минут до полуночи. В самом конце выяснилось еще одно интересное обстоятельство: в ту ночь, когда раздели Лигиту Гулбис, Штейнберг находился в своей мастерской — пришел около одиннадцати и только в три расписался в уходе. Причина: аварийный ремонт. Но это формальный повод. Я поговорил с дежурной по душам, и она выболтала мне тайну, известную многим: кассеты и пластинки, которые Штейнберг через знакомых продает на черном рынке, он записывает на казенной аппаратуре. Этим объясняется их высокое качество и спрос, каким они пользуются у коллекционеров. А вам он заявил, что провел ночь у дамы, имя которой не пожелал раскрыть. Ну точно как в том бородатом анекдоте, где муж готов принять на себя все смертные грехи, лишь бы не сознаться жене, что всю ночь играл в преферанс. Я покосился на Силиня. Он выглядел так, словно все, сказанное Леоном, было ему давно известно, и мне вдруг подумалось, что вся милицейская работа — это нескончаемая череда ошибок и разочарований: день за днем идешь по следам, которые логически выстроил в одну цепочку, и вдруг видишь, что оказался в тупике, потому что на каком-то повороте принял желаемое за реальность, или же расчеты разрушила простейшая случайность. И все надо начинать сначала, с того места, где была допущена ошибка… Интересно, как распутался узелок, завязавшийся вокруг слесаря Крума? Косвенные улики казались неопровержимыми: человек с сомнительной репутацией, изготовлявший оружие, в обоих случаях находившийся близ места происшествия — ясно, что он мог совершить преступление. Но вот совершил ли? Ответ мог знать только Юрис Банковскис, который, наверное, уже допрашивал Крума или, может быть, еще шел по его следам. Наверное, именно потому лейтенанта здесь не было. Ничего, на совещание у полковника Дрейманиса соберутся все, тогда я и узнаю, почему Силинь не звонит Штейнбергу, чтобы отменить предупреждение о возможных выездах. Или это маленькая месть облеченного властью лица за обман представителя милиции? Силинь, пожалуй, был на это способен… В дверь постучали, и в следующий миг все услышали жизнерадостный голос шофера Анджа: — Отворяй, тебя же не повесткой вызвали! Он привел Аспу Вайвар. Сержанта дивизиона автоинспекции я видел впервые. Она была еще красивей, чем я представлял по рассказам. Подобных светловолосых красавиц обычно изображают на рекламных плакатах, призывающих пользоваться услугами Аэрофлота, приобретать билеты вещевой лотереи или хранить деньги в сберкассе, чтобы доставить радость своей невесте. Лишь через мгновение я понял, что застывшие, невыразительные глаза и искусственная улыбка не постоянные особенности девушки, за ними — переживания и страх перед предстоящим объяснением. Стройную фигуру не могла скрыть даже форменная одежда: блузка была чуть более прилегающей, юбка на дюйм покороче и поуже, чем полагалось по уставу. Я представил ее в роли соблазнительницы по сценарию Силиня и не усомнился в том, что в ином туалете Аспа вскружила бы голову не одному недостаточно уравновешенному мужчине и заставила бы его забыть общепринятые нормы поведения. Стоило только чуть более вызывающе подкрасить чувственные губы, несколькими мазками зеленого тона придать взгляду страстное выражение и призывную глубину… Я вовремя оборвал себя. Передо мной, в конце концов, был несчастный человек, неспособный простить себе гибель брата и готовый на все, чтобы хоть в какой-то мере искупить свою вину, а вовсе не бесчувственная марионетка, которой можно управлять по своему усмотрению. Я подумал даже, так ли уж оправдан план Силиня: маньяк выбирает свои жертвы случайно, такому безразлично, на кого напасть. И сразу же запутался в своих рассуждениях: разве же убийство Ярайса не свидетельствовало о том, что действия убийцы подчинены определенной логике? Хоть бы поскорее началось совещание у полковника, а то у меня не осталось больше криминологических знаний, чтобы предугадывать дальнейший ход расследования. Аспа направилась прямо ко мне — наверное, единственному человеку в кабинете, с кем она не была знакома. — Я принесла письменное донесение. Такое же подам и своему прямому начальнику. Она говорила сдержанно, без трагических ноток и не пыталась вызвать сочувствие. — Сядь, Аспа, — Силинь не позволил ситуации стать смешной. — К полковнику пойдем вместе. Это товарищ из газеты, наш старый друг. Аспа поблагодарила его едва уловимой улыбкой. Присев на край стула, она не сводила глаз с темноволосого лейтенанта, словно ожидая дальнейших распоряжений. Так можно смотреть только на человека, к которому чувствуешь безграничное доверие. И я знал, что Силинь сделает все, чтобы оправдать его. Все присутствующие старались выказать Аспе свои симпатии. Леон предложил сигарету, от которой Аспа, к моему удивлению, не отказалась. Ребане поднес огонь и пододвинул поближе пепельницу. После первой же затяжки девушка закашлялась, словно подтверждая мою мысль, что вообще она не курит. Ее выручил Розенберг: подошел, вынул сигарету из ее пальцев и выбросил в окно. — Только невежды полагают, что никотин — универсальное средство, помогающее успокоиться или возбудиться. Курение — скверная привычка, все равно что грызть ногти или ковырять в носу, не более того. Могу предложить успокоительное, но в ваши годы организм должен справляться сам. Я, например… — Может быть, все же тонизирующую таблетку, доктор? — прервал лекцию Силинь. — Спасибо, не надо, — отказалась Аспа. — Ты не единственная, кто этой ночью не спал. И очень нужно разогнать сонливость перед разговором с полковником. От кофе меня в последнее время только в сон клонит. Силинь подбросил таблетку, поймал ее, словно дрессированный тюлень, ртом и проглотил. Аспа благодарно улыбнулась. — Я поговорю с прокурором, — вдруг громко сказала Байба Ратынь. — Чтобы в обвинении вообще не упоминалось имя вашего брата. Все понимали, что это невозможно, но были рады теплым словам. От Ратынь я ожидал этого меньше всего; но, наверное, Аспе была присуща способность превращать всех и каждого в своих доброжелателей. Это подтвердил и резковатый с посторонними Козлов. Когда Аспа вошла, он встал навстречу и, поддерживая ее, словно больную, подвел к единственному креслу, с которого только что поднялся, чтобы поздороваться, человек, чей облик показался мне странно знакомым. Я не сразу понял: именно так, по описанию Ярайса Вайвара, должен был выглядеть убийца — низкорослый, лысый, о цвете его исчезнувших волос напоминал разве что клочок черных усов под носом. Темными были и печальные глаза, испытующе смотревшие на окружающее из-за толстых очков. Их тонкую металлическую оправу можно было разглядеть не сразу. Я невольно покосился на его ноги — они были невелики и обуты в осенние туфли на толстой подошве. — Следователь прокуратуры по особо важным делам Эрнест Ванадзинь, — представился он нам, потом взял Аспу за руку. — Попрошу вас, если возможно, уделить мне полчаса сразу после совещания. — Она знает не больше того, что описал в своем письме Ярайс, — сразу же бросился на защиту девушки Силинь, и я понял, что он влюблен по-настоящему. — Будем считать это неизбежной формальностью. — Следователь явно не позволял влиять на себя. — Вам придется теперь привыкать к моему стилю работы, лейтенант. Я много слышал о Ванадзине от студентов юридического факультета, которым он, кандидат наук, читал курс лекций, связанных с его специальностью. Некоторые утверждали даже, что преподавание — его истинное призвание. Однако Ванадзинь хотел на собственном опыте проверить созданные им математические схемы следствия — тему докторской диссертации, над которой он работал. Сегодня я впервые увидел полковника Дрейманиса в форме. Она не только придавала ему некоторую строгость, но влияла и на манеру речи, лишенную обычных для него пространных отступлений. — Через час я должен доложить заместителю министра. Возможно, он решит взять оперативную группу под свой личный контроль. Говорит это в нашу пользу или, напротив, показывает проявленную до сих пор неумелость — об этом пока умолчу. Прошу, товарищ Ванадзинь, поближе ко мне, не отрывайтесь от чернорабочих. А вы, — на этот раз он обращался к Аспе, — наверное, и есть сержант Вайвар. Примите мое искреннее соболезнование и обождите в приемной… — В этом, надо полагать, и заключается ваша сногсшибательная идея, Силинь, — язвительно продолжал он затем. — И на том спасибо, что не притащили сюда Лигиту Гулбис. Если не ошибаюсь, обе они могут ошеломить внешностью, но никак не новыми фактами. — Товарищ полковник, — оправдывался покрасневший от неожиданности Силинь. — Она согласна… — Это свойственно женщинам. — Казалось, Дрейманис хотел заблаговременно возместить урон, который должно было понести в министерстве его самолюбие. — О вашем предложении поговорим попозже. Сейчас слово имеет лейтенант Банковскис. Юрис вытянулся и с удручающей крестьянской медлительностью принялся перелистывать свои записи. Наконец, нашел нужный листок и монотонно, словно с трудом разбирая чужой почерк, прочитал заранее составленный отчет. — Согласно инструкции, я избегал прямых контактов с Витольдом Крумом. Он сошел с троллейбуса в двадцать часов восемнадцать минут и направился прямо на квартиру Теклы Аболтынь. Судя по походке, был трезв. При себе не имел ничего. В результате наблюдения установлено следующее: рост метр семьдесят два — семьдесят четыре, плотный, но не очень широкий в плечах, около пятидесяти лет, носит очки в светлой пластмассовой оправе, зубы — без видимых дефектов, гладко выбрит и надушен крепким одеколоном — наверное, после работы был в парикмахерской. Походка слегка прихрамывающая, размер обуви — меньше среднего. — Банковскис заглянул в другую бумажку. — Сегодня удалось получить оттиски его следов. Из-за дождя он поехал в дачный поселок в резиновых сапогах сорок второго размера, что позволяет предположить, что обычный номер его обуви меньше. Из дома вышел вместе с сожительницей в половине седьмого утра, — Банковскис демонстративно зевнул, но, не дождавшись сочувствия, продолжал докладывать: — Снова с пустыми руками. В электричку сел на станции Ошкалны, ехал без билета или с месячным, на дачу профессора Маркуля прошел лесом. Придя, переоделся, но обуви не менял. В данный момент работает под присмотром хозяйки в подвале дома, где кончает оборудовать финскую баню. Последняя информация получена по телефону семнадцать минут назад. Банковскис умолк и снова перебрал свои шпаргалки. Нашел искомую, но еще не начав говорить, выразительными, как в немом кино, жестами обратил внимание полковника на Ванадзиня. Даже мне стало ясно, что лейтенант испрашивал разрешения огласить и то, что удалось выяснить не вполне легальным путем. — Не тяните! — нетерпеливо поощрил его Дрейманис. — Нас интересует результат, а не ваши методы. — Сарай запирается большим висячим замком. Внутри — беспорядок, заставляющий усомниться в рабочей квалификации Крума. Инструменты перемешаны со всякими трубами, гайками, еще нераспакованной арматурой. Там же с полдюжины пустых бутылок — «Тайзелис» и так называемые бомбы из-под вермута. Заношенный бумажный тренировочный костюм, какие выдавали в спортивных организациях лет тридцать назад, стоптанные шлепанцы сорок первого размера. Короче, ни эфира, ни чешских «ботас», ни оружия не обнаружено. А обследовать квартиру Аболтынь без постановления об обыске мы не решились. Да и вряд ли это дало бы что-нибудь: что спрячешь в малогабаритной квартире, где к тому же вертятся двое детей? — Обойдемся пока без ваших выводов, — оборвал его полковник. — Удалось установить каких-нибудь его знакомых? — Он одиночка, человек необщительный. Дважды подвергался принудительному лечению — в Страупе и Олайне. С той поры избегает публичных ссор и напивается в одиночестве. Спился настолько, что уже после третьей рюмки становится неуправляемым. Затем обычно настают периоды воздержания, когда он к алкоголю не прикасается. — А в последнее время? — Похоже, пьет. Иначе Текла Аболтынь вряд ли стала бы заводить с главным врачом больницы разговор о тех ампулах, что вшивают под кожу. — Это разрешено только с письменного согласия пациента, — наконец вступил в разговор и Ванадзинь. — У меня все, товарищ полковник. — И Банковскис сел. — Ваши соображения, товарищ Козлов? — спросил Дрейманис у своего заместителя. — Подозрительный, очень подозрительный тип, слов нет. В приключенческом романе он, конечно, оказался бы ни в чем не замешанным, ну, а в реальной жизни? — Козлов, казалось, не знал, чему отдать предпочтение. — Попытаюсь обобщить свои впечатления. Прежде всего о внешних приметах. Они вроде бы совпадают. Зуб из металла может быть результатом оптического обмана, как и усы: игра света и тени. Возможно, между машиной и насильником оказалась какая-нибудь ветка с листьями… И вообще, насколько можно полагаться на письмо Вайвара? Импульсивный, неуравновешенный паренек, это видно и по его дальнейшим действиям… В лице Крума мы имеем дело со спившимся субъектом, готовым на все. Ему, наверное, уже давно белые мыши мерещатся. Такой за себя не отвечает, ему надо освободиться от давящей на него тяжести, и он готов на все: крушить и жечь, насиловать и убивать, даже на себя руки наложить. — Простите, но психиатр сформулировал бы это более научно, — сдержанно заметил Ванадзинь. — И все же это отнюдь не прямые улики. — В том-то и беда, — не обиделся Козлов, — что у нас только догадки, основанные на допущениях и совпадениях. — Из всего сказанного вытекает, что Крум мог быть виновником, — сказал полковник. — Однако виновен ли он на деле? Мы снова оказываемся в исходной точке. — Мое предложение: задержать и допросить его. Наверняка узнаем что-нибудь дополнительно. — Впрочем, особой уверенности в голосе Козлова не было. — Не станем забывать, что мы должны доказать его вину, а не он — свою невиновность, — предупредил Ванадзинь. — У нас нет ни одного свидетеля, и если Крум уничтожил оружие, обувь и одежду, которую Ребане обещает идентифицировать, то у нас не окажется ни одного вещественного доказательства. И все же, — следователь вызывающе взглянул на полковника, — я поддерживаю точку зрения майора. — Полагаетесь на ваш прославленный метод? — улыбнулся Дрейманис. — Два, четыре, шестнадцать — и Крум запутается в вашей математической сети… Но только если он не сознается, его придется освободить, а тогда — ищи ветра в поле. И вы первый станете требовать от нас конкретных результатов. А они сами собой не возникают. Надо пытаться застать виновного на месте преступления, с запятнанными руками. — На это могут понадобиться месяцы и годы! — ужаснулся Ванадзинь. — А что скажет общественность? — Как и всегда, станет ругать милицию: «За что только им деньги платят?..» Но даже те, кто орет громче всех, не стремятся к нашему легкому хлебу… Одним словом, мне доверено найти виновного, и я его найду! Если, конечно, меня до тех пор не снимут с работы. Чувствовалось, что в эту последнюю возможность Дрейманис не верит — настолько уверенным в себе выглядел он сейчас. О дедуктивных способностях полковника свидетельствовала следующая его фраза: — В этой связи попрошу сейчас высказаться лейтенанта Силиня. Я знал, что приглашение не застало Силиня врасплох. Однако он не стал сразу брать быка за рога — наверное, решил, что выгоднее будет, если придуманный им с Аспой ход предложит кто-нибудь из начальства. — По-моему, нельзя складывать руки. Надо попытаться спровоцировать преступника — все равно, подозреваемый это или кто-то еще неизвестный. Конечно, если мы сможем обеспечить, чтобы Крум в этот момент не выкинул никаких номеров. — За это я ручаюсь, — поддержал его Банковскис, зато Акментынь присвистнул: — Стандартный ход с дамой… — Вовсе не стоит пренебрегать им, — неожиданно поддержал Силиня Дрейманис. — Нас обычно призывают не расценивать противника слишком низко. Но так же нелепо предполагать, что он специально изучал криминалистику. Во всяком случае, в данном деле. Поэтому считаю, что успеха можно добиться и традиционными приемами, воздействующими на инстинкт, а не на интеллект. Есть у вас конкретная кандидатура? — Сержант Вайвар согласна. — Так я и думал, — с довольным видом усмехнулся полковник. — Готова на любой риск и бесконечно доверяет своему рыцарю… Но шутки в сторону — мы не имеем права вовлекать в опасную операцию работника не нашей службы. — Она идет на это добровольно, — возразил Силинь. Ему, неизвестно почему, казалось, что участие в этом деле именно Аспы и никого другого сулит успех. — Аспа Вайвар находится в отпуске, кто может запретить ей вечерами поездить в электричке и побродить в окрестностях дачного поселка? Под мою ответственность, товарищ полковник. — Даю вам на этот эксперимент сорок восемь часов, — заявил Ванадзинь. — Тем временем мы с майором Козловым будем параллельно разрабатывать другие версии. Если не ошибаюсь, до сих пор вы в своих розысках руководствовались внешними приметами и характером преступника. Мы изучим аналогичные случаи у нас и в соседних республиках — попытки изнасилования, в которых применялся эфир или фигурировал парабеллум или иное оружие, дающее царапины на пулях. — Очень хорошо, придам вам в помощь лейтенанта Акментыня. Пригодится и опыт нашего главного эксперта. Какими новостями ты нас порадуешь? — повернулся полковник к Ребане, только сейчас присоединившемуся к участникам совещания. Ребане извлек из объемистого портфеля стопку синих картонных карточек и разложил их на столе. Откашлялся, словно хотел сделать пространное сообщение. Но, заметив, как полковник покосился на мерцавшие цифры электронных часов, решил ограничиться краткими выводами. — Ладно, если вы готовы поверить мне на слово… Итак, убийца был в джинсах фирмы «Латвия», на ногах — те же самые «ботас», как уже констатировалось ранее, дальше — пиджак или куртка из бумажной ткани, в свое время именовавшейся «чертовой кожей». Куртка сильно поношена и потому установить ее происхождение трудно, но опознать сможем. Отпечатков следов достаточно, чтобы судить о его походке. Мы сопоставили глубину следов, и оказалось, что он бежал вприпрыжку, словно боясь опереться на правую ногу. — Хромой, — удовлетворенно произнес Ванадзинь, еще не распростившийся окончательно с замыслом немедленно допросить Крума. — Да, но наш-то синюшник припадает на левую ногу, — заглянув в свои заметки, напомнил Банковскис. — Я анализирую объективные данные, — сделал гримасу Ребане. — А они допускают и другое истолкование: бежавший человек находился в состоянии крайнего возбуждения, несся стремглав, петлял, не зная, куда кинуться, забился в кустарник, оцарапался — мы обнаружили там мелкие следы крови, не дающие, однако, возможности определить ее группу. Он мог подвернуть ногу, кто знает. Долго оставаться в укрытии ему нельзя было, преследователь находился поблизости. Единственное логическое объяснение множества оставленных им следов — то же самое состояние аффекта: выстрелив, помчался сломя голову, без оглядки, продираясь сквозь кусты, по молодняку. Нам удалось проследить его путь до самой станции. — Такое пригодится разве что товарищу из газеты, — с ехидцей заметил полковник. — А нам какой толк от всего этого? — Мы даем заключение, — отбился эксперт. — Выводы и предложения — по твоей части, не стану отбивать твой хлеб. Психически неуравновешенный человек; а был он таким от рождения или стал под воздействием алкоголя — это уж ваше дело установить. — Будем иметь в виду, и на том спасибо, — и полковник встал. — Начнем действовать, товарищи! Если будут новые указания — созову вас к вечеру. Инструктирование и переодевание Аспы происходили в моей квартире. Ничто не должно было указывать на то, что она как-то связана с милицией. Мне подумалось, что Дрейманис не столько боялся вспугнуть преступника (он ведь утверждал, что не допускает возможности слежки), сколько желал сохранить свою совесть спокойной. Ловушки между станцией и поездом были устроены без прямой связи с проектом Силиня, в поездах вот уже третий вечер курсировали работники милиции в самых разных обличьях, только Козлов, чтобы картина выглядела совершенно естественной, временами позволял себе сесть в вагон в форме. Домой мы пришли сразу после совещания. Мое предложение поспать в дочкиной комнате Аспа отклонила, предпочтя посидеть с книжкой вместо того, чтобы без сна ворочаться в чужой кровати, продолжая терзаться упреками. Безошибочно отыскав на полке мою тощую брошюру, она уселась в кресло и сразу отключилась от внешнего мира, отказавшись даже от кофе. Я тоже решил воздержаться от него, зашел в свою комнату, прилег, взял начатую вчера книгу и сразу же уснул. Мне показалось, что проснулся я от собственного храпа. Но гудение не прекращалось, и я понял, что в соседней комнате работает пылесос. Жена вернулась, что ли? Она одна была способна, даже не поздоровавшись, начать очередную кампанию по наведению чистоты. Однако отворив дверь, я увидел Аспу в халатике моей дочери, действовавшую электрическим мусороглотом. — Я уже испугалась, что вы проспите до утра и мне придется пить коньяк в одиночку. — Увидев, что я не понял, она пояснила: — Приходил Оса. Принес газовый пистолет и бутылку: и то, и другое входит в мое сегодняшнее снаряжение. Он считает, только подвыпившая женщина не побоится войти в лес ночью без провожатого. Кроме того, ничто, по его мнению, не привлекает трутней так, как запах алкоголя. Чего только не приходится знать работнику милиции! — Куда же девался сам поклонник системы Станиславского? — Должен вот-вот привезти мне наряд. Но он сегодня к рюмке не притронется, ему нужна ясная голова. — Ну, если уж без компании вы не признаете, придется принести себя в жертву общественным интересам, — вернул я ее к предмету разговора. — Сердечно благодарю. С вашей стороны это очень благородно. — В глазах Аспы светилась ирония. К сожалению, на сей раз коньяк не подбодрил, а, напротив, подействовал угнетающе. Рюмки, казалось, были наполнены слезами — напитком горя. С каждым глотком разговор становился все более грустным и вскоре перешел на смерть ее брата — на ту самую тему, которой я хотел любой ценой избежать. В таком траурном настроении застал нас Силинь. — Похоже, что вы не пили, а тренировались в стрельбе из пистолета со слезоточивым газом, — усмехнулся он. — Виды на будущее у нас, конечно, не блестящи, но к чему скисать заранее? В нашем деле, Аспа, путь к успеху вымощен неудачами; отрицательный результат — тоже шаг вперед. Затем что-то в нем сломалось, и из любителя проповедовать Оса снова превратился в нормального человека, больше всего на свете желающего видеть свою любимую счастливой. Он сел рядом с Аспой, обнял ее и мягко встряхнул: — Тренируйся, милая, пока вокруг такие симпатичные ребята. Сегодня вечером тебе придется улыбаться каждому мужику, что попадется по дороге, и чем шире, тем лучше… Хорошо, что ты не знаешь наших: ты же не актриса, которую не смущает публика. Но запомни: ты ни на секунду не останешься одна, не бойся, мы тебя не потеряем. Если услышишь позади шаги или тебя кто-то окликнет, не беги: может быть, это и будет нашей удачей. А вообще — иди, куда хочешь, молчи или напевай что-нибудь, все равно. Звучало это обнадеживающе, и все-таки у меня мурашки забегали по коже, когда я представил себе Аспу блуждающей в темноте, в которой хозяйничает убийца. Силинь, надо полагать, тоже испытывал нечто подобное, потому что, взяв голову девушки в ладони, заставил ее взглянуть ему в глаза: — Посмотри на меня, Аспа! Можешь ты представить, что я подвергну тебя серьезной опасности? Ты для меня самый дорогой на свете человек, я ведь люблю тебя! — Не надо, Оса, милый, — тихо проговорила Аспа. — Я пойду, это мой долг, а вовсе не твой. |
||
|